Студент богословия

Сон

ень сгорает во всполохах синих теней, одна за другой зажигаются звезды. Студент богословия смотрит в небо из гамака, который подвесил между пожарной лестницей и водосточной трубой, на пятом этаже над пустынным переулком, у входа в который мерцают редкие фары. Свет просачивается сквозь планки импровизированного забора. Тонкие вертикальные лучи плывут слева направо по кирпичным стенам или струятся в единственное окно рядом с ним, открывая безликий верхний угол комнаты, похожей на оштукатуренную коробку. Студент богословия не может позволить себе жилье.

Убаюканный волнами света, он дремлет — лицом вверх, пока внезапно не понимает, что больше не может смотреть в это небо. Он боится упасть в черный эфир — упасть так высоко, что сгорит. Но он уже там, окруженный звездами. Они так близко, что можно достать рукой, гудят и сверкают, как миллионы маленьких бриллиантовых механизмов.

Лежа в гамаке, он чувствует себя липким. Его покрывает масло. Прозрачное масло сочится из пор, пропитывая одежду. Ему нельзя ее испортить. Костюм — все, что у него есть! Он раздевается, так быстро, как может, раскачиваясь в гамаке, швыряет вещи в кучу у ног. Роняет носок, но с удивительной ловкостью подхватывает его и бросает в гамак. Обнаженный, замирает, разглядывая руки, ноги, ступни — все тело словно в пудре. Пигмент, будто под кожей у него мука, белый, как воск, покрытый минеральным маслом, стекающим с пальцев, капающим в глаза, отчего их начинает щипать. Волосы на его голове тоже кажутся скользкими от масла, волос на теле у него нет. Смущенный и дрожащий от холода, он садится в гамаке, обхватив колени руками. Налетает ветер, и он делает еще одно открытие. Что-то у него на спине. Что с ним происходит?

Ветер дышит в спину, очерчивая его силуэт. Что-то в нем изменилось. Он вытягивает руку и проводит ладонью по влажной коже, ощупывая глубокие трещины и гребни. Оборачивается и видит свое призрачное отражение в окне. Три огромных плавника спускаются по обеим сторонам его позвоночника, разверзаются, выдаваясь вперед, словно жабры. Белая кожа туго обтягивает мощные изгибы — щели на коже и мышцы, вздымающиеся на веерах хрящей. Он горбится, сжимает руками голову, тяжело дыша и трепеща — отверстия на спине кошмарно подергиваются. Он задерживает дыхание. Жабры влажно вздыхают, втягивая воздух и выпуская его сквозь меньшие щели у него по бокам. Он зажмуривается и прижимает руку ко рту, полному полупрозрачных зубов, светящихся синих и красных сосудов и мерцающих серебряных нервов.

Сгорбившись, он замирает. Боится лечь и смять жабры. Охваченный страхом, он задыхается, его грудь отказывается подниматься. Щели на спине судорожно распахиваются, холодный ночной воздух врывается внутрь и выплескивается из маленьких отверстий по бокам. Порывы ветра все быстрее пронзают его, меж тем как он пытается вдохнуть, становятся все сильней, пока давление не выталкивает его из гамака. Ноги распрямляются. Он поднимается в небо в потоках ночного ветра. Под ним простирается город, студент богословия летит над его огнями и поднимается выше, ныряя в океан бледного света, окрашивающего дно облаков. Он летит вверх. Вытянутые вдоль тела руки сводит от напряжения и ужаса.

Кажется, он в любую секунду может рухнуть на землю. Тонкий и прямой, словно белая стрела, он устремляется к облакам. Небосвод — недвижный, тускло-серебряный — отказывается приближаться. Студент богословия рвется к нему изо всех сил, пронзает тучи, летит к сердцу неба. Ветер струится по его коже, масло ручейками течет по бокам и спине. Он моргает, чтобы очистить глаза. Отчаянным усилием выталкивает себя вверх, едва понимая, что делает. Все бледнеет, его сознание меркнет. Через несколько секунд он вспоминает, что летит, — это потрясает и едва не выбрасывает его за край неба.

Наконец, после беспрерывного напряжения, мгла смыкается вокруг, словно завеса воды, суля покой. Он сдерживал дыхание, а теперь позволяет вздоху исчезнуть во влажном тумане. Снизу к нему подплывает облако, и он падает на колени, извергая прозрачное сладкое желе — топливо для полета.

Призрачное сияние, освещающее облачный пейзаж, — грозовой фронт над пиком горного хребта, простирающегося южнее. Тонкие, сотканные из мглы деревья замерли по берегам туманных ручьев. На вершине ближайшего холма, закутавшись в белые одеяла, спит мистер Вудвинд с белым венком на челе. Мисс Вудвинд появляется из-за дерева. Она подходит ближе — ветерок приносит запах ее духов.

— Он спит, — мягко говорит она и поднимает брови. Из-за туч выходит луна. Черты мисс Вудвинд размываются с каждым шагом, волосы обрамляют смутное, мерцающее лицо — легкий ветер колеблет пряди, обдает студента богословия ее белым дыханием.

Хрюкач по фамилии Хаусхолдер и хохотун Бландингс сидят на корточках в углу кабинета. Туфлями в руках они пытаются прибить крысу. Эти двое охотились весь день, смеясь собственным шуткам и выпивая. Оллимер вздрогнул, стоило студенту богословия показаться на пороге. Он все еще не отрывает глаз от бумаг, медно-рыжая голова качается — от тетради к словарю и обратно. Хаусхолдер находит новую забаву — набирает в рот чернил и оплевывает стены. Хохотун тянется к своей бутылочке, когда

в кабинет вплывает мисс Вудвинд. Указывает на Хаусхолдера и улыбается. Тот хлопает хохотуна по спине и, поставив бутылочку с чернилами на стол, следует за ней. У двери оборачивается и ухмыляется. Его зубы испачканы чернилами. Хохотун возвращается на место, улыбаясь и качая головой. День проходит.

Студент богословия заканчивает работу и через двадцать минут покидает офис. Не проходит и квартала, как его догоняет озирающийся по сторонам Оллимер.

— Вчера нас прервали. Мне нужно с тобой поговорить.

Студент богословия идет дальше, не глядя на него.

— Я начал винить себя, едва мы расстались. Надо было

предупредить тебя о машинах сразу, как только ты сказал, что учился в Семинарии.

— Почему ты этого не сделал? Решил, что мне лучше узнать самому?

— Нет! Я думал, ты и так о них знаешь, думал, тебе рассказали о машинах прежде, чем отправить в город.

— С чего ты взял?

— Извини. Я же сказал, что должен был тебя предупредить. — Оллимер с жалобным видом трогает студента богословия за рукав. — Теперь ты меня выслушаешь?

Студент богословия продолжает идти, опустив голову, потом кивает. Моргает, словно впервые замечает Оллимера.

Оллимер засовывает руки в карманы.

— …Никогда раньше не видел семинариста. Наверное, это очень увлекательно? Ты обладаешь особыми знаниями?

Звон стекла разносится по переулку, Оллимер вздрагивает и оборачивается… но это всего лишь мальчишка-посыльный — оступился и разбил вазу. Оллимер решает не обращать внимания. Потом медленно поворачивается к студенту богословия.

— Это ведь не ты, да? — спрашивает он, указывая на мальчика, собирающего осколки у них за спиной.

— Совпадение, — только и говорит студент богословия. Пожимает плечами, отворачивается и идет к площади. Оллимер следует за ним. Оба молчат.

Площадь пуста. Шелест голосов у ее стен, лепет фонтана на гладкой черной мостовой, их шаги и ветер, играющий полами пальто, — единственные звуки.

Оллимер преграждает ему путь.

— Слушай, пойдем к моей тетке… Я хочу тебе кое-что показать.

— Нужно вернуться.

— Вудвинду плевать… пожалуйста.

Они пересекают площадь, проталкиваются мимо торговцев Стеклянной улицы, ныряют в боковой переулок, слишком узкий, чтобы идти бок о бок.

— Там не будет машин, — бросает через плечо Оллимер.

Спеша, почти перейдя на бег, студент богословия гадает, не ловушка ли это. Стены здесь гладкие: ни окон, ни дверей; вверху — узкая тусклая полоска неба. Оллимер мчится вперед, расшвыривая газеты пинками. Переулок постепенно уходит вниз и оканчивается черным как сажа проемом… Затхлый, горький запах вьется в воздухе пыльными серыми лентами, оставляя сухость во рту. Оллимер исчезает в тени, и студент богословия настороженно следует за ним.

Туннель невелик — через несколько ярдов на них падает свет из квадратного колодца. К кирпичной стене крепится железная лестница.

После вас, — грациозным жестом указывает на ступеньки Оллимер. В знакомой среде он оживляется.

Студент богословия не доверяет ему.

— Прошу, — говорит он, взмахнув рукой.

Оллимер быстро взбирается по лестнице. Студент богословия поднимается следом.

Они оказываются на пустой площадке, огороженной кривым штакетником, сквозь который видны безликие здания. Сеть лучей трепещет на выветренных кирпичах. Оллимер пару секунд смотрит на студента богословия, кивает и взбирается выше. Они поднимаются — мимо окон, похожих на цветущие омуты, и пустых комнат, кроме одной — на третьем этаже, где темноволосая женщина гладит белье. На самую верхнюю площадку выходит ярко-желтая дверь. Оллимер достает тяжелое кольцо с ключами и отпирает ее.

Студент богословия оказывается в хорошо освещенной комнатке с золотыми обоями и огромными растениями в горшках. Мебель, обитая алым плюшем, блестящее красное дерево, персидские ковры и старые фотографии на стенах — словно кукольный домик.

Мэригольд, тетка Оллимера, смотрит в камин — на гладком лице и прекрасных белых волосах играют оранжевые и золотые блики. На ней чистое ситцевое платье и брошь с камеей.

Она одаривает его равнодушным взглядом.

— Это мой друг из офиса… он — студент богословия!

Раздраженно, она указывает на сервант:

— Джон… — Ее голос лишен выражения и едва слышен. — Мою иглу, Джон…

Оллимер поворачивается к серванту и подает ей шприц и маленький флакончик из-под духов — полупустой, с прозрачной жидкостью внутри. Она берет их с печальным вздохом и наполняет шприц.

Оллимер радостно указывает ему на кресло.

Студент богословия садится. Оллимер колдует над чашками. Внезапно они оказываются лицом друг к другу, между ними — поднос с чаем. Оллимер подается вперед — в поднимающийся пар.

— Теперь я расскажу тебе о Каталоге! — с наслаждением говорит он. — Ты из Семинарии и поймешь, как это важно!

— Я слушаю.

— Ладно. Понятия не имею, кому еще известно о Каталоге, но готов поклясться: никто не знает о нем больше, чем я. Естественно, я не могу сказать, откуда у меня эти сведенья, но будь уверен: это — чистая правда. Я говорю о Каталоге Неизвестных Слов — слов тайных, призрачных и совершенно новых. Я не могу сказать, кто и зачем его создал, но мне поручили открыть его для тебя.

Студент богословия наклоняется вперед, так резко, что полы его пальто взлетают. Он смотрит на Оллимера в упор.

Тетка Оллимера вздыхает, в камине потрескивает огонь.

— Где он? У кого? — спрашивает студент богословия.

— …Ты должен понимать: самое главное — сохранить душу вещи… храня дух Каталога, служа ему…

— Это не ответ. Ты не знаешь.

— Я? О нет, конечно нет.

— А кто знает?

Оллимер колеблется. Медленно и осторожно, студент богословия достает книгу в черном кожаном переплете — свое старое, изданное Семинарией Священное Писание. Поднимает ее над столом. Взгляд Оллимера прыгает с его лица на книгу.

— Не забывай, кто я.

Оллимер смотрит на обложку, его черты искажаются.

— Хватит игр — говори. — Студент богословия опускает книгу, и Оллимер, содрогнувшись, валится в кресло.

— Каталог был уничтожен… несколько лет назад… — хрипло отвечает он, не в силах солгать.

— Тогда зачем я здесь? Что дальше?

— Пожалуйста, не злись на меня, я недостаточно силен для этого!

В глазах Оллимера блестят слезы. Он жалобно ломает руки:

— Прости… они рассказали мне очень мало. Я почти ничего не знаю.

— Они из Семинарии?

— Понятия не имею… один из них, кажется, священник.

Студент богословия молчит. Их лица мерцают в тусклом свете гостиной.

— Они должны были оставить фрагмент, чтобы ты мне его показал, — наконец говорит он.

Оллимер, моргая, кивает.

— Да. Вообще-то, мне о нем ничего не известно. Он хранился у меня годами… ты не первый, просто самый подготовленный…

— К чему? — Лицо студента богословия горит бледным огнем, голос тихий и напряженный.

— Не знаю. Все это очень сложно, мне не понять. Не хватает образования. А ты понимаешь? Тебя выбрали, потому что ты знаешь греческий и всякое такое?

— …Что они велели тебе сделать?

— Только показать фрагмент. Они говорят, ничего еще не ясно. Они подождут и откроют тебе больше. У них всюду тайны, каждый знает лишь самое необходимое… Они боятся машин. Машины уже следят за тобой, подозревают… ты должен быть осторожен. Прости, если я слишком много болтаю! Не хочу отнимать у тебя время!

Оллимер поднимается на ноги.

— Ужасно хочется это сказать, — признается он со смущенным смешком. — Думаю, я тобой восхищаюсь. Пойдем лучше в мою комнату, — Оллимер смотрит на задремавшую тетку.

Студент богословия следует за ним по крохотному коридору в похожую на коробку спальню. Оллимер опускается на колени и вынимает из-под кровати маленькую жестяную шкатулку с навесным замком. Открывает ее и идет к столу. Лампа светит ему в лицо — оно кажется странным.

— Вот.

Расстегнув кожаный бумажник, он осторожно достает листок. Студент богословия забирает его и садится, чтобы прочесть. Полстраницы из тетради, один уголок оторван — с ним утрачена большая часть первого слова. Остались лишь три последние буквы — ния — и определение:

Посреди ночи прекрасную молодую женщину пробудил от глубокого сна в пустом доме резкий стук в дверь спальни. Открыв, она увидела лишь темный коридор: никого не было — ни на пороге, ни где-либо еще в доме. Она вернулась в комнату и закрыла дверь, но не успела убрать пальцы с дверной ручки, как стук раздался вновь, столь громкий, что чуть не сбил ее с ног. Она распахнула дверь, но опять никого не увидела — лишь черно-белого паука, висевшего на нити прямо перед ней.

Студент богословия смотрит на Оллимера. Тот наблюдал за ним во время чтения.

— Понимаешь? Это с-слово можно объяснить только с помощью истории. Оно не описывает цепь событий, но говорит о том, что за ней стоит.

— Тебе велели сказать мне это?

Оллимер не отвечает.

— Страница порвана. Что это было за слово?

— Я не знаю. Прости, это все, что у меня есть.

Студент богословия отдает ему фрагмент и поднимается, меря шагами комнату, пока Оллимер возвращает шкатулку на место.

— Ты рассказал мне все?

— Да… они просто хотят, чтобы ты об этом подумал. Тебе любопытно?

Студент богословия размышляет.