Стрела времени

Затем выпрямился, обернулся к солнцу, гигантской красной жабой расползшемуся по восточной равнине, и взглянул на часы. Часы показывали 18.45.

– Сегодня здорово трясет, – сказал он, вновь наклоняясь над картой. – Чувствуешь? Ящики так и сыплются.

Взгляни на сейсмограф.

На ролике дергалась и дрожала игла, без устали повторяя свой замысловатый танец. Во второй половине дня на ленте было зарегистрировано пять сильных землетрясений. Дважды игла самописца вылезала за ленту. Соединенный с сейсмографом компьютер выдал карточку с надписью: «Эпицентр 61' к северу – 42'4' к востоку».

– На этот раз не в траншее.

– Мне показалось, что оно отличается от обычных.

Резче.

– На Первой базе я все ночи не спал, чувствуя, как подо мной трясет. Удивительно, как ко всему привыкаешь.

– Рехнешься, если не привыкнешь. Что на обед?

– А я думал, ты его приготовил.

– Я жду клон.

Чувствуя, что проиграл, Пью достал двенадцать обеденных пакетов, сунул два из них в автовар и тут же вытащил вновь.

– Кушать подано.

– Я вот что думаю, – сказал Мартин, подходя к столу. –

Что, если какой-нибудь клон сам себя воспроизведет? Нелегально. Сделает тысячу дубликатов, десять тысяч, целую армию. Они же смогут преспокойно захватить власть.

– Но ты забыл, сколько миллионов стоило вырастить этот клон? Искусственная плацента и все прочее. Это нелегко сделать втайне, без собственной планеты… Давно, до Голода, когда Земля был поделена между национальными правительствами, об этом шли разговоры: склонируйте, мол, своих лучших солдат, создайте полки из клонов. Но безумие кончилось раньше, чем они смогли сыграть в эту игру.

Они разговаривали дружески, совсем как прежде.

– Странно, – жуя, сказал Мартин. – Они уехали рано утром.

– Да, все, кроме Кафа и Зайин. Они надеялись доставить на поверхность первую партию руды. А что тебя беспокоит?

– Они не приехали на обед.

– Не волнуйся, с голоду не помрут.

– Они уехали в семь утра.

– Ну и что?

И тут Пью понял. Баллоны с кислородом были рассчитаны на восемь часов.

– Каф и Зайин взяли с собой запасные баллоны. А может, у них есть запас в шахте?

– Был, но они привезли сюда все баллоны на заправку.

Мартин поднялся и показал на поленницу баллонов, перегородившую купол.

– В каждом скафандре есть сигнал тревоги.

– Не автоматический.

Пью устал и хотел есть.

– Садись и поешь, старик. Они сами о себе позаботятся. Мартин сел, но есть не стал.

– Первый толчок был очень сильным, Оуэн. Он меня даже испугал.

Пью помолчал, потом вздохнул и сказал:

– Ну хорошо.

Без всякого энтузиазма они влезли в двухместный флаер, который всегда был в их распоряжении, и направились на север. Долгий рассвет окутал планету ядовито-красным туманом. Низкий свет и тени мешали видеть, создавали миражи – железные стены, сквозь которые свободно проникал флаер, превратили долину за Адской Пастью в низину, заполненную кровавой водой. У входа в туннель скопилось множество механизмов. Краны, сервороботы, кабели и колеса, автокопатели и подъемники причудливо выступали из тьмы, охваченные красным светом. Мартин соскочил с флаера и бросился в шахту, но тут же с криком выбежал обратно:

– Боже, Оуэн, обвал!

Пью вбежал в туннель и метрах в пяти от входа увидел блестящую мокрую черную стену. Только что обнаженная обвалом порода казалась кровоточащей плотью. Вход в туннель, расширенный взрывами, казался таким же, как раньше, пока Пью не заметил в стенах тысячи тонких трещинок. Пол был мокрым и скользким.

– Они были внутри, – сказал Мартин.

– Они и сейчас, возможно, там. Но у них наверняка найдутся запасные баллоны.

– Да ты посмотри на крышу, Оуэн! Разве ты не видишь, что натворило землетрясение?

Низкий горб породы, прежде нависавший над входом в шахту, провалился в огромную котловину. Подойдя ближе, Пью увидел, что и эта порода испещрена множеством тонких трещин. Из некоторых струился белый газ, он скапливался в образовавшейся котловине, и солнечный свет отражался от него, словно это было красноватое мутное озеро.

– Шахта ни при чем. Шахта рассчитана правильно!

Пью быстро вернулся к нему.

– Шахта ни при чем, Мартин. Слушай, не может быть, чтобы все они были внутри.

Мартин последовал за Пью и начал поиски среди искореженных машин и механизмов – вначале безучастно, но с каждой минутой все более поддаваясь беспокойству.

Он обнаружил флаер, который врезался под углом в яму.

Во флаере были два пассажира. Одного из них наполовину засыпало пылью, но приборы его скафандра указывали на то, что человек жив. Женщина висела на ремнях сиденья.

Ноги ее были перебиты, скафандр разорван, замерзшее тело было твердым как камень. Вот и все, что ему удалось найти. Как того требовали правила и обычаи, они тут же кремировали мертвую, прибегнув к лазерным пистолетам, которые носили с собой. Им никогда раньше не приходилось пускать пистолеты в ход. Пью, чувствуя, что его вотвот стошнит, втащил другое тело в двухместный флаер и отправил Мартина с ним в купол. Затем его вырвало, он вычистил скафандр и, обнаружив неповрежденный четырехместный флаер, последовал за Мартином. Его трясло так, словно холод Либры пронизал его тело.

В живых остался Каф. Он был в глубоком шоке. На затылке у него обнаружили шишку, но кости были целы.

Пью принес две порции пищевого концентрата и по стакану аквавита.

– Давай, – сказал он.

Мартин послушно взял стакан. Они уселись на ящики возле койки и пили аквавит.

Каф лежал не двигаясь, лицо его в обрамлении черных волос казалось восковым, губы были приоткрыты, и из них вырывалось слабое дыхание.

– Это все первый толчок, самый сильный, – сказал

Мартин, – Он сдвинул горные породы. Должно быть, там находились залежи газа, как в тех формациях в тридцать первом квадрате. Но ведь ничто не указывало…

И тут земля выскользнула у них из-под ног. Вещи вокруг запрыгали, загремели, затрещали, захохотали: ха-хаха!

– В четырнадцать часов было то же самое, – произнес

Разум дрожащим голосом Мартина, прислушиваясь к тому, как распоясывается и рушится мир. Но Безумие заставило вскочить, слушая, как проходит пароксизм, перестают плясать вещи, и кричать.

Пью перепрыгнул через разлитый аквавит и придал

Кафа к койке. Мускулистое тело отбросило его. Мартин навалился ему на плечи. Каф кричал, боролся, задыхался, его лицо почернело.

– Кислород! – скомандовал Пью. Пальцы инстинктивно отыскали нужный шприц. Пока Мартин держал маску, он вонзил иглу в нервный узел, возвращая Кафа к жизни.

– Вот уж не думал, что ты это умеешь, – сказал Мартин, переводя дыхание.

– Мой отец был врачом. Но это средство не всегда помогает, – ответил Пью. – Жаль, что не пришлось допить аквавит. Не пойму, землетрясение кончилось?

– Не думай, что только тебя трясет. Толчки еще продолжаются. Хотя и слабеют.

– Почему он задыхался?

– Я не знаю, Оуэн. Загляни в книгу.

Каф стал дышать ровнее, и лицо его порозовело, только губы по-прежнему оставались темными.

Они наполнили бокалы бодрящим напитком и вновь сели возле него, раскрыв медицинский справочник.

– Под рубрикой «шок» или «ушиб» ничего не говорится о цианозе или удушье. Но не мог же он чего-нибудь наглотаться, ведь на нем скафандр. – Пью с досадой бросил книгу на ящик. – Этот справочник нам так же полезен, как

«Бабушкина книга о лекарственных травах»…

Книга не долетела – видимо, либо Пью, либо ящик еще не обрели спокойствия.

– Почему он не подал сигнала?

– Не понял.

– У тех восьми, что остались в шахте, не было на это времени. Но ведь он-то и девушка находились наверху.

Может, она стояла у входа, и ее засыпало камнями. Каф же оставался снаружи, возможно, в дежурке. Он вбежал в туннель, вытащил ее, привязал к сиденью флаера и поспешил к куполу. И за все это время ни разу не нажал кнопку тревоги. Почему?

– Наверное, из-за удара по голове. Вряд ли он вообще осознал, что девушка мертва. Он потерял рассудок. Но даже если он и соображал, не думаю, чтобы он стал нам сигналить. Они ждали помощи только друг от друга.

Лицо Мартина напоминало индейскую маску с глубокими складками у рта и глазами цвета тусклого антрацита.

– Ты прав. Представляешь, что он пережил, когда началось землетрясение, и он оказался снаружи один…

В ответ Каф закричал.

Он свалился с койки, задыхаясь, судорожно размахивая рукой, сшиб Пью, дополз до кучи ящиков и упал на пол. Губы его были синими, глаза побелели. Мартин снова втащил его на койку, дал вдохнуть кислорода и склонился над Пью, который приподнялся, вытирая кровь с рассеченной скулы.

– Оуэн, ты жив? Что с тобой, Оуэн?

– Я думаю, все в порядке, – сказал Пью. – Зачем ты трешь мне физиономию этой штукой?

Он показал на обрывок перфоленты, измазанный кровью. Мартин отшвырнул его.

– Мне показалось, что это полотенце. Ты разбил щеку об угол ящика.

– У него прошел припадок?

– По-моему, да.

Они посмотрели на Кафа, лежавшего неподвижно. Его зубы казались белой полоской между черными приоткрытыми губами.

– Похоже на эпилепсию. Может быть, поврежден мозг?

– Вкатить ему дозу мепробамата?

Пью покачал головой.

– Я не знаю, что было в противошоковом уколе. Не хотелось бы давать слишком большую дозу.

– Может, он проспится и все пройдет?

– Я и сам бы не прочь поспать. Еле на ногах держусь.

– Тебе нелегко пришлось. Иди, а я подежурю.

Пью промыл порез на щеке, снял рубашку и остановился.

– А вдруг мы могли что-то сделать – хоть попытаться…

– Они умерли, – мягко, но настойчиво сказал Мартин.

Пью улегся поверх спального мешка и вскоре проснулся от страшного клокочущего звука. Он встал, пошатываясь, нашел шприц, трижды пытался ввести его, но это ему никак не удавалось. Затем начал массировать сердце

Кафа.

– Дуй ему в рот! – приказал он, и Мартин подчинился.

Наконец Каф резко втянул воздух, пульс его стал равномерным, напряженные мышцы расслабились.

– Сколько я спал? – спросил Пью.

– Полчаса.

Они стояли, обливаясь потом, земля содрогалась, купол то покачивался, то сжимался. Либра снова вытанцовывала свою проклятую польку, свой танец смерти. Солнце, поднявшись повыше, стало еще больше и краснее; скудная атмосфера была насыщена газом и пылью.

– Что с ним творится, Оуэн?

– Боюсь, что он умирает вместе с ними.

– С ними… Но они мертвы, все до одного, я же сказал.

– Девять умерло. Раздавлены или задохнулись. Но все они в нем, и он в каждом из них. Они умерли, и теперь он умирает их смертями, одной за другой.

– Господи, какой ужас!

Следующий приступ был примерно таким же, но пятый – гораздо хуже. Каф рвался и бился, силясь что-то сказать, но слов не было, словно рот его набили камнями и глиной. После этого приступы стали слабее. Но и сам Каф ослаб. Восьмой приступ начался в половине пятого. Пью и

Мартин бились целый час, стараясь удержать жизнь в теле, которое без сопротивления уплывало в царство смерти.

Им это удалось, но Мартин сказал, что следующего приступа Каф не переживет. Так бы оно и вышло, но Пью, прижавшись ртом к его рту, нагнетал и нагнетал воздух в опавшие легкие, пока сам не потерял сознание.

Когда он очнулся, купол матово светился, хотя свет не горел. Пью прислушался и уловил дыхание двух спящих мужчин. Потом он заснул, и его разбудил только голод.

Солнце поднялось высоко над темными равнинами, и планета прекратила свой чудовищный танец. Каф спал.

Пью и Мартин пили крепкий чай и глядели на него с торжеством собственников.

Но вот он проснулся. Мартин подошел к нему.

– Как себя чувствуешь, дружище?

Ответа не последовало. Пью занял место Мартина и заглянул в карие тусклые глаза, которые глядели на него, но ничего не выражали. Как и Мартин, он сразу отвернулся. Затем подогрел концентрат и принес Кафу.

– Выпей.

Мышцы на шее Кафа напряглись.

– Дайте мне умереть, – сказал юноша.

– Ты не умрешь.

Каф сказал, четко выговаривая слова:

– Я на девять десятых мертв. У меня нет сил, чтобы жить дальше.

Это подействовало на Пью, но он решил сражаться до конца.

– Нет, – сказал он тоном, не терпящим возражений. –

Они мертвы. Другие. Твои братья и сестры. Ты – не они.

Ты жив. Ты – Джон Чоу. Твоя жизнь в твоих собственных руках.

Юноша лежал неподвижно, глядя в темноту, которой не было.

Мартин и Пью с запасными роботами по очереди отправлялись на экспедиционном тягаче к Адской Пасти, чтобы спасти оборудование, уберечь его от зловещей атмосферы Либры, потому что ценность этого оборудования выражалась поистине в астрономических цифрах. Дело двигалось медленно, но они не хотели оставлять Кафа одного. Тот, кто оставался в куполе, возился с бумагами, а

Каф сидел или лежал, глядя в темноту, и молчал. Дни проходили в тишине.

В приемнике что-то затрещало, и тут же заговорило радио:

– Корабль на связи. Через пять недель будем на Либре, Оуэн. Точнее, по моим расчетам, через тридцать четыре земных дня и девять часов. Как дела под куполом?

– Плохо, шеф. Исследовательская команда погибла в шахте. Все, кроме одного. Было землетрясение. Шесть дней назад.

Радио щелкнуло, и в него ворвались звуки космоса.

Пауза – шестнадцать секунд. Корабль был на орбите вокруг второй планеты.

– Все, кроме одного, погибли? А вы с Мартином невредимы?

– Мы в порядке, шеф.

Тридцать две секунды молчания.

– «Пассерина» оставила нам еще одну исследовательскую команду. Я могу перевести их на объект Адская

Пасть вместо квадрата семь. Мы уладим это, когда прилетим. В любом случае сменим тебя и Мартина. Держитесь.

Что-нибудь еще?

– Больше ничего.

Еще тридцать две секунды…

– Тогда до свидания, Оуэн.

Каф слышал весь разговор, и позднее Пью сказал ему:

– Шеф может попросить тебя остаться со следующей исследовательской командой. Ты ведь знаешь здешнюю обстановку.

Зная порядки в Дальнем Космосе, он хотел предупредить юношу.

Каф не ответил. С тех пор как он сказал: «У меня нет сил, чтобы жить дальше», – он не произнес ни слова.

– Оуэн, – сказал Мартин по внутренней связи. – Он сломался. С ума сошел.

– Он неплохо выглядит для человека, который девять раз умер.

– Неплохо? Как выключенный андроид! У него не осталось никаких чувств, кроме ненависти. Загляни ему в глаза.

– Это не ненависть, Мартин. Послушай, это правда, что в определенном смысле он мертв. Я и представить себе не могу, что он чувствует. Он нас даже не видит. Здесь слишком темно.

– Случается, в темноте перерезают глотки. Он нас ненавидит, потому что мы – не Алеф и не Йод.

– Может быть. Но я думаю, что он одинок. Он нас не видит и не слышит. Это верно. Раньше ему и не требовалось никого видеть. Никогда до этого он не знал одиночества. Он разговаривал сам с собой, видел самого себя, жил с самим собой, жизнь его была полна девятью «я». Он не понимает, каково это – жить самому по себе. Он должен научиться. Дай ему время.

Мартин покачал головой.

– Сломался, – сказал он. – И когда ты останешься с ним один на один, помни, что ему ничего не стоит свернуть себе шею одной рукой.

– Это он может, – улыбнулся Пью.

Они стояли возле купола, программируя серворобота для починки сломанного тягача. Оттуда им был виден Каф под яйцевидным куполом, напоминавший муху в янтаре.

– Передай-ка мне вкладыш. Почему ты решил, что ему станет лучше?

– Он сильная личность, можешь в этом не сомневаться.

– Сильная личность? Обломок личности. Девять десятых ее мертвы. Он же сам сказал.

– Но он-то не мертв. Он – живой человек по имени

Джон Каф Чоу. Воспитание его было необычным, это правда, но в конце концов каждый юноша рано или поздно расстается со своей семьей. Он тоже это сделает.

– Что-то не похоже.

– Пораскинь-ка мозгами, Мартин. С какой целью люди придумали клонирование? Для обновления земной расы.

Мы ведь не лучшие ее представители. Взять хотя бы меня.

Мои интеллектуальные и физические данные вдвое хуже, чем у Джона Чоу. Но Земля так нуждалась во мне, что, когда я изъявил желание работать здесь, мне вставили искусственное легкое и ликвидировали близорукость. Будь на Земле избыток здоровых молодых парней, разве ей потребовались бы услуги близорукого валлийца с одним легким?

– Вот уж не знал, что у тебя искусственное легкое.

– Теперь будешь знать. Не жестяное легкое, а человеческое, часть чужого тела, выращенная искусственно, точнее говоря – склонированная. Так в медицине делают органы-заменители. С помощью клонирования, только не полного, а частичного. Теперь это мое собственное легкое.

Но я хотел сказать о другом: сегодня слишком много таких, как я, и слишком мало таких, как Джон Чоу. Ученые пытаются поднять уровень генетического резервуара человечества, который после опустошительных Голодов превратился в мелкую лужу. Поэтому мы знаем, что если человек клонирован, то это наверняка сильная и умная личность. Разве не логично?

Мартин хмыкнул. Серворобот загудел, разогреваясь.

Каф мало ел. Ему трудно было глотать пищу, он давился и отказывался от еды после нескольких глотков. Он потерял в весе восемь или десять килограммов. Но недели через три к нему начал возвращаться аппетит, и в один прекрасный день он занялся разборкой имущества клона, переворошил спальные мешки, сумки, бумаги, которые

Пью аккуратно сложил в конце прохода между ящиками.

Он рассортировал все, сжег кипу бумаг и мелочей, собрал остатки в небольшой пакет и снова погрузился в молчание. Еще через два дня он заговорил. Пью пытался избавиться от дрожания ленты в магнитофоне, но у него ничего не получалось, Мартин улетел на ракете проверять карту Пампы.

– Черт возьми! – воскликнул Пью, и Каф отозвался голосом, лишенным выражения:

– Хотите, чтобы я это сделал?

Пью вскочил, но тут же взял себя в руки и передал аппарат Кафу. Тот разобрал его, потом собрал и оставил на столе.

– Поставь какую-нибудь ленту, – сказал Пью как можно естественнее, склонившись над соседним столом.

Каф взял первую попавшуюся ленту. Это оказался хорал. Каф лег на койку. Звуки сотен человеческих голосов заполнили купол. Каф лежал неподвижно. Лицо его ничего не выражало.

В последующие дни он выполнил еще несколько дел, хотя никто его об этом не просил. Он не делал ничего, что потребовало бы инициативы с его стороны, и, если его просили о чем-нибудь, он попросту не реагировал на просьбу.

– Он поправляется, – сказал Пью, обращаясь к Мартину на аргентинском диалекте.

– Нет. Он превращает себя в машину. Делает лишь то, на что запрограммирован, и не реагирует на остальное.

Это хуже, чем если бы он совсем ничего не делал. Он уже не человек.

Пью вздохнул.

– Спокойной ночи, – сказал он по-английски. – Спокойной ночи, Каф.

– Спокойной ночи, – ответил Мартин.

Каф не ответил.

На следующее утро за завтраком Каф протянул руку над тарелкой Мартина, чтобы достать гренок.

– Почему ты меня не попросил? – вежливо сказал Мартин, подавляя раздражение. – Я бы передал.

– Я и сам могу достать, – ответил Каф бесцветным голосом.

– Да, можешь. Но послушай: передать хлеб, сказать «спокойной ночи» или «привет» – все это не так уж важно, но, если один человек что-то говорит, другой во всех случаях должен ему ответить…

Молодой человек равнодушно глянул в сторону Мартина. Его глаза все еще не замечали людей, с которыми он говорил.

– Почему я должен отвечать?

– Потому что к тебе обращаются.

– А почему?

Мартин пожал плечами и рассмеялся. Пью вскочил и включил камнерез. Потом он сказал:

– Отстань от него, Мартин.

– В маленьких изолированных коллективах очень важно помнить о хороших манерах, раз уж работаешь вместе.

Его этому учили. Каждый в Дальнем Космосе знает об этом. Так почему же он сознательно пренебрегает вежливостью?

– Ты говоришь «спокойной ночи» самому себе?

– Ну и что?

– Неужели ты не понимаешь, что Каф никогда не был знаком ни с кем, кроме самого себя?

– Тогда, клянусь богом, все эти штуки с клонированием ни к чему, – после некоторого раздумья сказал Мартин.

– Ничего из этого не выйдет. Чем могут помочь человеку эти дубликаты гениев, если они даже не подозревают о нашем существовании?

Пью кивнул:

– Вероятно, разумнее разделять клоны и воспитывать их с обычными детьми. Но из них составляются такие великолепные команды!

– Разве? Не уверен. Если бы наша команда состояла из десяти обыкновенных, ничем не примечательных инженеров-изыскателей, неужели все они оказались бы в одно время в одном и том же месте? Неужели они бы все погибли? А что, если эти ребята, когда начался обвал и стали рушиться стены, бросились одновременно в глубь шахты, быть может, чтобы спасти того, кто был дальше всех? Даже Каф, который оставался наверху, сразу кинулся в шахту… Это, конечно, только предположение. Но мне кажется, что из десяти обыкновенных растерявшихся людей хотя бы один выскочил на поверхность.

– Не знаю. Но известно, что идентичные близнецы порой умирают одновременно, даже если они никогда друг друга не видели. Идентичность и смерть – какая странная связь…

Проходили дни, красное солнце кралось по темному небу, но Каф все так же не отвечал на вопросы, а Пью и

Мартин все чаще сцеплялись между собой. Пью начал жаловаться на то, что Мартин храпит. Оскорбившись, Мартин перенес свою койку на другую сторону купола и перестал с ним разговаривать. Когда же Пью принялся насвистывать валлийские песенки, это надоело Мартину. Пью в свою очередь на него обиделся и какое-то время с ним не разговаривал.

За день до прилета корабля Мартин объявил, что собирается в горы Мерионета.

– А я полагал, что ты по крайней мере поможешь мне закончить анализ образцов на компьютере, – мрачно заметил Пью.

– Каф тебе поможет. Я хочу еще разок взглянуть на траншею. Желаю успеха, – добавил Мартин на диалекте и, посмеиваясь, ушел.

– Что это за язык? – спросил Каф.

– Аргентинский. Разве я тебе об этом не говорил?

– Не знаю. – Через некоторое время молодой человек добавил: – Боюсь, что я многое забыл.

– Ну и пусть, – мягко сказал Пью, внезапно осознав,

как важен для него этот разговор. – Ты поможешь мне поработать на компьютере?

Каф кивнул.

У них было много недоделок, и работа отняла весь день. Каф оказался отличным работником, куда более быстрым и сообразительным, чем сам Пью. Правда, его бесцветный голос действовал на нервы, но это можно было пережить – через день прибудет корабль, а на нем старая команда, товарищи и друзья.

Днем они сделали перерыв, чтобы выпить чаю, и Каф спросил:

– Что случится, если корабль разобьется?

– Они все погибнут.

– Что случится с вами?

– С нами? Мы передадим по радио сигнал бедствия и будем жить на половинном рационе, пока не придет спасательный корабль с Третьей базы. На это уйдет четыре земных года. Мы наскребем припасов для троих на четыре-пять лет. Туго придется, но перебьемся.

– И они пошлют спасательный корабль из-за трех человек?

– Конечно.

Каф больше ничего не сказал.

– Хватит рассуждать на веселые темы, – бодро сказал

Пью, поднимаясь из-за стола, чтобы вернуться к приборам, но тут же покачнулся. Стул вырвался у него из руки, и Пью, не закончив пируэта, врезался в стену купола.

– Боже правый, – произнес он по-валлийски. – Что это было?

– Землетрясение, – ответил Каф.

Чашки плясали, звонко ударяясь о стол, ворох бумаг сполз с ящика, крыша купола то вздувалась, то оседала.

Под ногами рождался утробный гул, наполовину звук, наполовину дрожь.

Каф сидел неподвижно. Землетрясением не испугаешь человека, погибшего при землетрясении.

Пью побелел, черные жесткие волосы разметались. Он был напуган. Он сказал:

– Мартин в траншее.

– В какой траншее?

– На линии большого сброса. В эпицентре местных землетрясений. Погляди на сейсмограф.

Пью сражался с заклиненной дверью дрожащего шкафа.

– Что вы делаете?

– Надо спешить ему на помощь.

– Мартин взял ракету. Летать на флаерах во время землетрясений опасно. Они выходят из-под контроля.

– Заткнись ты, ради бога!

Каф поднялся, и голос его был так же ровен и бесцветен, как и всегда:

– Нет никакой необходимости отправляться сейчас на поиски. Это ведет к неоправданному риску.

– Если услышишь, что он нажал на кнопку тревоги, немедленно сообщи мне по рации, – сказал Пью, защелкивая шлем и бросаясь к люку.

Когда он выбежал наружу, Либра уже подобрала свои драные юбки, и вся она, до самого красного горизонта, отплясывала танец живота.

Из-под купола Каф видел, как флаер набрал скорость,

взвился вверх в красном туманном свете, подобно метеору, и исчез на северо-востоке. Вершина купола вздрогнула, земля кашлянула. К югу от купола взвился сифон, выплюнувший столб черного газа.

Пронзительно зазвенел звонок, и на центральном контрольном пункте вспыхнул красный свет. Под огоньком была надпись: «Скафандр № 2» и от руки нацарапано

«А.Г.М.». Каф не выключил сигнала. Он попытался связаться с Мартином, потом с Пью, но не получил ответа.

Когда толчки прекратились, Каф вернулся к работе и закончил то, что они делали с Пью. Это заняло часа два.

Через каждые полчаса он пытался связаться со «Скафандром № 2» и не получал ответа, затем радировал «Скафандру № 1» и тоже не получал ответа. Примерно через час красный огонек потух.

Подошло время ужинать, Каф приготовил себе ужин и съел его. Потом лег на койку.

Толчки затихли, и лишь изредка по планете прокатывались отдаленный гул и дрожь. Солнце висело на западе, светло-красное, огромное, похожее на чечевицу, и все никак не садилось. Было тихо.

Каф поднялся и принялся расхаживать по заваленному вещами, неприбранному пустынному куполу. Здесь царила тишина. Он подошел к магнитофону и поставил первую попавшуюся ленту. Это была электронная музыка, полностью лишенная гармонии и голосов. Музыка кончилась.

Тишина осталась.

Над грудой образцов породы висел форменный комбинезон Пью с оторванной пуговицей. Каф посмотрел на него.

Тишина тянулась бесконечно.

Детский сон: на свете нет никого, кроме меня. Во всем мире ни одного живого существа.

Низко над долиной, к северу от купола, сверкнул метеорит.

Каф открыл рот, будто хотел что-то сказать, но изо рта не раздалось ни звука. Он быстро подошел к северной стене и вгляделся в желатиновый красный сумрак.

Звездочка подлетела и опустилась. Перед люком возникли две фигуры. Когда они вошли, Каф стоял у люка.

Скафандр Мартина был покрыт пылью и оттого казался таким же старым и покоробленным, как поверхность Либры. Пью поддерживал его под руку.

– Он ранен?

Пью снял скафандр, помог Мартину раздеться.

– Перенервничал, – бросил он.

– Обломок скалы упал на ракету, – сказал Мартин, усаживаясь за стол и размахивая руками. – Правда, меня там не было. Я, понимаешь, приземлился и копался в угольной пыли, когда почувствовал, что все вокруг затряслось. Тогда я выбрался на участок вулканической породы, который присмотрел еще сверху. Так было надежнее и дальше от скал. И тут же увидел, как кусок планеты рухнул на мою ракету. Ну и зрелище! Вдруг мне пришло в голову, что запасные баллоны с кислородом остались в ракете, так что я нажал на кнопку тревоги. Но по радио связаться ни с кем не смог – во время землетрясений здесь всегда так бывает. Я так и не знал, получили ли вы мой сигнал. А вокруг все прыгало, и скалы разваливались на глазах. Летели камни, и пыль поднялась такая, что в метре ничего не видно. Я уже начал подумывать, чем буду дышать через пару часов, как увидел, что старик Оуэн кружит над траншеей в пыли и камнях, словно огромная, уродливая летучая мышь…

– Есть будешь? – спросил Пью.

– Конечно, буду. А как ты здесь пережил землетрясение, Каф? Все в порядке? Не такое уж и сильное было землетрясение, правда? Что показывал сейсмограф? Мне не повезло, что я оказался в самом эпицентре. По-моему, там были все пятнадцать баллов по шкале Рихтера, вся планета раскалывалась…

– Садись, – сказал Пью. – И ешь.

После того как Мартин поел, поток его слов иссяк. Он доплелся до койки, все еще стоявшей в том дальнем углу, куда он поставил ее, когда Пью стал жаловаться на его храп.

– Спокойной ночи, дырявый валлиец, – крикнул он.

– Спокойной ночи.

Мартин замолчал. Пью затемнил купол, убавил свет в лампе, пока она не стала гореть желтым светом свечи. Затем, не говоря ни слова, сел и погрузился в свои мысли.

Какое-то время ничто не нарушало тишину. Ее прервал голос Кафа.

– Я кончил расчеты.

Пью благодарно кивнул.

– Я получил сигнал Мартина, но не смог связаться ни с ним, ни с вами.

Сделав над собой усилие, Пью сказал:

– Мне не следовало улетать. У него еще оставалось кислорода на два часа даже с одним баллоном. Когда я помчался туда, он мог направиться домой. Так бы мы друг друга потеряли. Но я перепугался.

Вновь наступила тишина, нарушаемая лишь негромким храпом Мартина.

– Вы любите Мартина?

Пью зло взглянул на Кафа:

– Мартин мой друг. Мы работали вместе, и он хороший человек. – Он помолчал. Потом добавил: – Да, я его люблю. Почему ты об этом спрашиваешь?

Каф ничего не ответил, только посмотрел на Пью. Выражение его лица изменилось, словно он увидел что-то, чего раньше не замечал. И голос его изменился:

– Как вы можете… как вам…

Но Пью не сумел ему ответить.

– Не знаю, – сказал он. – В какой-то степени это дело привычки. Не знаю. Каждый из нас живет сам по себе. Что же делать, если не протянуть другому руку в темноте?

Странный, горячечный взгляд Кафа потух, словно сожженный собственной силой.

– Устал я, – сказал Пью. – Ну и жутко же было разыскивать его в черной пыли и грязи, когда в земле раскрывались и захлопывались жадные пасти… Пойду-ка спать.

Корабль начнет передачу часов в шесть. Он встал и потянулся.

– Там клон, – сказал Каф. – Они везут сюда другую исследовательскую команду.

– Ну и что?

– Клон из двенадцати человек. Я их видел на «Пассерине».

Каф сидел в желтом тусклом свете лампы и, казалось,

видел сквозь свет то, чего он так боялся: новый клон, множественное «я», к которому он не принадлежал. Потерянная фигурка из сломанного набора, фрагмент, не привыкший к одиночеству, не знающий даже, как можно отдавать свою любовь другому человеку. Теперь ему предстоит встретиться с абсолютом, с замкнутой системой клона из двенадцати близнецов. Слишком многое требовалось от бедолаги. Проходя мимо, Пью положил руку ему не плечо:

– Шеф не будет требовать, чтобы ты оставался здесь с клоном. Можешь вернуться домой. А может, раз уж ты космический разведчик, отправишься дальше с нами? Мы найдем тебе дело. Не спеши с ответом. Ты справишься.

Пью замолчал. Он стоял, расстегивая куртку, чуть сгорбившись от усталости. Каф посмотрел на него и увидел то, чего не видел раньше. Увидел его, Оуэна Пью, человека, протягивающего ему руку в темноте.

– Спокойной ночи, – пробормотал полусонный Пью, залезая в спальный мешок.

И он услышал, как после паузы Каф ответил ему, протянув руку сквозь темноту.

Ричард МАТЕСОН

СТАЛЬНОЙ ЧЕЛОВЕК

Из здания вокзала вышли двое, таща за собой покрытый брезентом предмет. Они поплелись по длинной платформе, остановились у одного из последних вагонов и, наклонившись, с трудом подняли предмет и установили его на вагонной площадке. Пот катился по их лицам, а мятые рубашки прилипли к мокрым спинам. Вдруг из-под брезента выскочило одно колесико и покатилось вниз по ступенькам. Тот, который был сзади, успел подхватить его и передал человеку в старом коричневом костюме, что был впереди.

– Спасибо, – сказал человек в коричневом костюме и положил колесико в карман пиджака.

Войдя в вагон, они покатили покрытый брезентом предмет по проходу между сиденьями. Поскольку одного из колесиков не хватало, тяжелый предмет все время кренился на одну сторону, и человеку в коричневом костюме

– Келли – приходилось подпирать его плечом. Он тяжело дышал и время от времени слизывал крошечные капельки пота, которые тут же снова появлялись на верхней губе.

Добравшись до середины вагона, они втащили предмет между сиденьями; Келли просунул руку в прорезь чехла и начал искать нужную кнопку.

Предмет тяжело опустился в кресло около окна.

– О господи, как он скрипит! – вырвалось у Келли.

Его спутник, Поул, пожал печами и с глубоким вздохом сел в кресло.

– А ты что думал? – спросил он после минутного молчания.

Келли стащил с себя пиджак, бросил его на сиденье напротив и сел рядом с предметом.

– Ну что ж, как только нам заплатят, мы сразу купим для него все, что нужно, – сказал он и с беспокойством взглянул на предмет.

– Если нам удастся найти все, что нужно, – заметил

Поул. Он сидел сгорбившись, худой как щепка – ключицы выпирали из-под рубахи, – и смотрел на Келли.

– А почему бы нет? – спросил Келли, вытирая лицо уже мокрым платком и засовывая его в карман.

– Потому что этого никто больше не производит, – ответил Поул с притворным терпением, словно ему десятки раз приходилось повторять одно и то же.

– Ну и идиоты, – прокомментировал Келли. Он стащил с головы шляпу и смахнул пот с лысины, обозначавшейся посреди его рыжей шевелюры. – Б-2 – их же везде еще полным-полно.

– Так уж и полным-полно, – сказал Поул, положив ногу на предмет.

– Убери ногу! – рявкнул Келли.

Поул с трудом опустил ногу вниз и вполголоса выругался. Келли вытер платком внутреннюю сторону шляпы, хотел надеть ее, но передумал и бросил на сиденье.

– Господи, какая жарища! – сказал он.

– Будет еще похлестче, – заметил Поул.

Напротив них, по другую сторону прохода, только что пришедший пассажир кряхтя поднял свой чемодан, положил на багажную полку и, тяжело отдуваясь, снял пиджак.

Келли посмотрел на него, потом отвернулся.

– Ты думаешь, в Мэйнарде будет похлестче? – спросил он с беспокойством.

Поул кивнул. Келли с трудом проглотил слюну. У него внезапно пересохло горло.

– Надо было нам хватить еще по бутылочке пива, –

сказал он.

Поул, не отвечая, смотрел в окно на колышущееся марево, которое поднималось от раскаленной бетонной платформы.

– Я уже выпил три бутылки, – продолжал Келли, – но пить хочется еще больше прежнего.

– Угу, – буркнул Поул.

– Как будто после Филли во рту не было маковой росинки, – сказал Келли.

– Угу, – снова буркнул Поул.

Келли замолчал, уставившись на Поула. Лицо Поула казалось особенно белым на фоне черных волос, у него были большие руки, намного больше, чем нужно для человека его сложения. Но это были золотые руки. «Да, Поул – один из лучших механиков, – подумал Келли, – один из самых лучших».

– Ты думаешь, он выдержит? – спросил Келли.

Поул хмыкнул и улыбнулся печальной улыбкой.

– Если только на него не будут сыпаться удары, – ответил он.

– Нет-нет, я не шучу, – сказал Келли.

Темные безжизненные глаза Поула скользнули по зданию станции и остановились на Келли.

– Я тоже, – подчеркнул он.

– Ну ладно, брось глупые шутки.

– Стил, – сказал Поул, – ведь ты знаешь это не хуже меня. Он ни на что не годен.

– Неправда, – буркнул Келли, ерзая на сиденье. – Ему нужен только пустяковый ремонт. Перебрать движущиеся части, смазать – и он будет совсем как новенький.

– Да-да, «пустяковый» ремонт на три-четыре тысячи долларов, – саркастически заметил Поул. – И детали, которые больше не производятся. – Он снова уставился в окно.

– Ну брось, дела не так уж плохи, – примирительно сказал Келли. – Послушать тебя, так это форменный металлолом.

– А разве не так?

– Нет, – с раздражением сказал Келли, – не так.

Поул пожал плечами, и его длинные гибкие пальцы бессильно легли на колени.

– Ведь нельзя же списывать его только потому, что он не первой молодости, – сказал Келли.

– Не первой молодости? – иронически повторил Поул.

– Да это же совершенная развалина!

– Будто бы, – Келли набрал полную грудь горячего воздуха и медленно выпустил его через широкий расплющенный нос. Он отеческим взглядом окинул предмет, покрытый брезентом, словно сердился на сына за его недостатки, но еще более сердился на тех кто осмелился на них указать.

– В нем еще есть порох, – сказал он наконец.

Поул молча посмотрел на платформу. Его взгляд механически скользнул по тележке носильщика, полной чемоданов и свертков.

– Скажи… у него все в порядке? – спросил Келли, в то же время боясь ответа.

Поул повернулся к нему.

– Не знаю, Стил, – откровенно сказал он. – Ему нужен ремонт, тебе это известно. Пружина мгновенной реакции в его левой руке рвалась столько раз, что теперь она состоит из отдельных кусочков. Слева у него нет надежной защиты. Левая сторона головы разбита, глазная линза треснула.

Ножные кабели износились и ослабли, и подтянуть их невозможно. Даже гироскоп у него может каждую минуту выйти из строя.

Поул отвернулся и, скорчив гримасу, снова уставился на платформу.

– Не говоря уже о том, что у нас не осталось ни капли масла, – добавил он.

– Ну, масло-то мы раздобудем! – сказал Келли с наигранной бодростью.

– Да, но после боя, после боя! – огрызнулся Поул. – А

ведь смазка нужна ему до боя! Скрип его суставов будет слышен не только на ринге, а во всем зале! Он скрипит как паровой экскаватор. Если он продержится два раунда, это будет чудом! И вполне вероятно, что нас обмажут дегтем, вываляют в перьях и вынесут из города на шесте.

– Не думаю, что дойдет до этого, – с тревогой произнес

Келли, проглотив комок в горле.

– Не думаю, не думаю! – передразнил его Поул. – Будет еще хуже, вот посмотришь! Стоит зрителям увидеть нашего Боевого Максо из Филадельфии, как они поднимут такой крик, только держись! Если нам удастся улизнуть, получив пятьсот долларов, мы сможем считать себя счастливчиками.

– Но контракт уже подписан, – твердо сказал Келли, –

теперь им нельзя идти на попятную. Копия лежит у меня в кармане, вот здесь. – Келли похлопал себя по карману.

– В контракте речь идет о Боевом Максо, – возразил

Поул, – в нем ни слова об этой… паровой лопате.

– Максо справится, – сказал Келли, убеждая скорее самого себя. – Он совсем не так безнадежен, как ты думаешь.

– Не так безнадежен? В борьбе против Б-7?

– Это только экспериментальный образец, – напомнил ему Келли. – Во многом несовершенный.

Поул отвернулся и снова уставился в окно.

– Боевой Максо, – проговорил он, – Максо – на один раунд! Сенсация – боевой экскаватор на ринге!

– Заткнись! – внезапно рявкнул Келли, покраснев как рак. – Ты все время говоришь о нем как о куче металлолома, больше ни на что не годной. Не забудь, что он выступал на ринге двенадцать лет и будет еще выступать не один год! Положим, ему нужна смазка. И пустяковый ремонт. Ну и что? За пятьсот зелененьких мы ему сможем купить целую ванну машинного масла. И новую пружину для левой руки. И новые кабели для ног. И все остальное.

Только бы получить эти пять сотен! Господи!

Он откинулся на спинку сиденья, еле переводя дух после длинной речи в такую жару, и начал вытирать щеки мокрым носовым платком. Внезапно он повернулся и взглянул на сидящего рядом Максо, затем нежно похлопал робота по бедру. От тяжелого прикосновения его руки сталь под брезентом загудела.

– Ты с ним справишься, – сказал Келли своему боксеру.

Поезд мчался по раскаленной от солнца прерии. Все окна в вагоне были открыты, но ветер, врываясь, только обдавал невыносимым жаром.

Келли сидел, склонившись над газетой. Мокрая рубаха облипала его широкую грудь. Поул тоже снял пиджак и сидел, уставившись незрячим взглядом на проносящуюся мимо пустыню. Максо, по-прежнему покрытый брезентовым чехлом, сидел, привалившись к стенке вагона, и ритмично покачивался в такт движению поезда.

Келли сложил газету.

– Ни единого слова! – с негодованием воскликнул он.

– А ты что думал? – сказал Поул, не оборачиваясь. –

Района Мэйнарда эти газеты не касаются.

– Максо – это тебе не какая-нибудь железка из Мэйнарда. Когда-то он был знаменитым боксером. – Келли пожал могучими плечами. – Я думал, что они помнят его.

– Помнят? Из-за двух схваток в «Мэдисон сквер гардене» три года назад? – спросил Поул.

– Нет, парень, не три года назад, – возразил Келли.

– Ну как же так? Это было в семьдесят седьмом, – сказал Поул, – а сейчас тысяча девятьсот восьмидесятый.

Меня всегда учили, что восемьдесят отнять семьдесят семь будет три.

– Он выступал в «Гардене» в конце семьдесят седьмого, перед самым рождеством. Разве ты не помнишь? Это было как раз перед тем, как Мардж…

Келли не окончил фразы. Он опустил голову и уставился на газету, будто увидел в ней фотографию Мардж, снятую в тот день, когда жена оставила его.

– Не все ли равно? – пожал плечами Поул. – Кого из двух тысяч боксеров страны помнят по сей день? В газеты попадают только чемпионы и новые модели.

Поул перевел взгляд на покрытого брезентом Максо.

– Я слышал, что «Моулинг корпорейшн» выпускает в этом году модель Б-9, – сказал он.

– Вот как? – спросил Келли без всякого интереса, оторвавшись на мгновение от газеты.

– Пружины суперреакции в обеих руках – и в ногах тоже. Сделан целиком из сплавов алюминия и стали.

Тройной гироскоп. Тройная проводка. Вот, наверно, хороша штучка!

Келли опустил газету на колени и пробормотал:

– Я думал, что его запомнят. Ведь это было совсем недавно…

Внезапно черты его лица смягчились, и он улыбнулся.

– Да, мне никогда не забыть того вечера, – сказал он, погружаясь в воспоминания. – Никто и не подозревал, что произойдет. Все ставили на Каменного Димзи, Димзи-

Скалу, как его называли. Три к одному на Димзи, Каменного Димзи – четвертого в списке лучших полутяжеловесов мира. Он обещал больше всех. – Келли улыбнулся и глубоко вздохнул. – И как мы его обработали! – сказал он.

– Я до сих пор помню этот левый встречный – бэнг! Прямо в челюсть! И непобедимый Димзи-Скала рухнул на пол, как… как скала, да-да! – Снова счастливая улыбка озарила лицо Келли. – Да, парень, что это был за вечер, –

прошептал он, – что за вечер!

Келли заметил, что их сосед-пассажир смотрит на

Максо. Он перехватил взгляд незнакомца, улыбнулся и кивнул в сторону неподвижной фигуры.

– Мой боксер, – сказал он громко.

Человек вежливо улыбнулся и приложил руку к уху.

– Мой боксер, – повторил Келли громче. – Боевой

Максо. Слышали о нем?

Человек несколько секунд смотрел на Келли, затем покачал головой.

– Да, мой Максо был одно время почти чемпионом в полутяжелом, – улыбнулся Келли, обращаясь к незнакомцу. Тот вежливо кивнул.

Неожиданно для самого себя Келли встал, пересек проход и сел напротив пассажира.

– Чертовски жарко, – сказал он.

– Да, очень жарко, – ответил человек, улыбнувшись ему.

– Здесь еще не ходят новые поезда, а?

– Нет, – ответил незнакомец, – еще не ходят.

– А у нас в Филли уже ходят, – сказал Келли. – Мы с моим другом оба оттуда. И Максо тоже.

Келли протянул руку.

– Меня зовут Келли, Стил Келли, – представился он.

Человек удивленно посмотрел на него и слабо пожал протянутую руку. Затем он незаметным движением вытер ладонь о штаны.

– Меня называли Стальной Келли, – продолжал Келли.

– Когда-то я сам занимался боксом. Еще до запрещения, конечно. Выступал в полутяжелом.

– Неужели?

– Совершенно верно. Меня называли «стальной», потому что никто не мог послать меня в нокаут. Ни разу.

– Понимаю, – вежливо ответил человек.

– Мой боксер. – Келли кивнул в сторону Максо. – Тоже в полутяжелом. Сегодня вечером выступаем в Мэйнарде. Вы не туда едете?

– Я – нет, – сказал незнакомец. – Я схожу в Хейесе.

– Ага. Очень жаль. Будет хорошая схватка. – Келли тяжело вздохнул. – Да, когда-то мой Максо был четвертым в своем весе. Но он снова вернется на ринг, обязательно вернется. Это он нокаутировал Димзи-Скалу в конце семьдесят седьмого. Вы, наверно, читали об этом?

– Вряд ли, – ответил незнакомец.

– Угу, – кивнул Келли. – Это было во всех газетах восточного побережья. Нью-Йорк, Бостон, Филли. Самая большая сенсация года.

Он почесал лысину.

– Мой Максо – модель Б-2, то есть вторая модель, выпущенная Моулингом, – пояснил Келли. – Его выпустили еще в семидесятые годы. Да-да, в семидесятые.

– Вот как, – ответил незнакомец.

Келли улыбнулся.

– Да, – продолжал он. – Я и сам когда-то выступал на ринге. Тогда еще дрались люди, а не роботы. До запрещения. – Он покачал головой, затем еще раз улыбнулся. – Ну что ж, мой Максо справится с этим Б-7. Не знаю даже, как его зовут, – добавил Келли с бодрой улыбкой.

Внезапно его лицо потемнело, и в горле застрял комок.

– Мы ему покажем, – прошептал он чуть слышно.

Когда незнакомец сошел с поезда, Келли вернулся на свое место. Он вытянул ноги, положил их на сиденье напротив и накрыл лицо газетой.

– Вздремну малость, – сказал он.

Поул хмыкнул.

Келли сидел, откинувшись назад, глядя невидящими глазами на газету перед самым носом. Он чувствовал, как

Максо время от времени ударяет стальным боком по его плечу, и слышал скрип заржавленных суставов боксераробота.

– Все будет в порядке, – пробормотал он ободряюще.

– Что ты сказал? – спросил Поул.

– Ничего. Я ничего не говорил.

В шесть часов вечера, когда поезд замер у перрона

Мэйнарда, они осторожно опустили Максо на бетон и выкатили его на привокзальную площадь. С другой стороны площади их окликнул шофер одинокого такси.

– У нас нет денег на такси, – сказал Поул.

– Но не можем же мы катить его по улицам, – возразил

Келли. – Кроме того, мы не знаем, где находится стадион

Крюгера.

– А на какие деньги мы будем обедать?

– Отыграемся после боя, – сказал Келли. – Я куплю тебе бифштекс толщиной в три дюйма.

Тяжело вздохнув, Поул помог выкатить Максо на мостовую, такую раскаленную, что жар ощущался сквозь подошвы ботинок. У Келли опять проступили капельки пота на верхней губе, и он снова начал ее облизывать.

– Господи, и как они только здесь живут? – спросил он. Когда они подняли Максо и начали втискивать его в такси, еще одно колесико отвалилось и упало на мостовую. Поул яростно пнул его ногой.

– Что ты делаешь? – озадаченно спросил Келли.

Поул молча влез в машину и прилип к горячей кожаной обшивке сиденья, а Келли по мягкой асфальтовой мостовой поспешил за катящимся колесиком и поймал его.

– Ну, куда, хозяин? – спросил шофер.

– Стадион Крюгера, – ответил Келли.

– Будет сделано. – Шофер протянул руку и нажал на кнопку стартера. Ротор загудел, и машина мягко заскользила по дороге.

– Какая муха тебя укусила? – спросил Келли вполголоса. – Больше чем полгода мы бились, чтобы заключить контракт, а теперь, когда нам наконец удалось, тебе все не по нраву.

– Тоже мне контракт, – проворчал Поул. – Мэйнард, штат Канзас – боксерская столица Соединенных Штатов!

– Ведь это только начало, правда? – спросил Келли. –

После этой схватки у нас будут деньги на хлеб и масло, верно? Мы приведем Максо в порядок. И если нам повезет, мы окажемся…

Поул с отвращением огляделся вокруг.

– Я не понимаю тебя, – спокойно продолжал Келли. –

Почему ты так легко списываешь со счетов нашего Максо? Ты что, не хочешь его победы?

– Стил, я механик класса А, – сказал Поул притворно терпеливым голосом. – Механик, а не мечтатель. Наш

Максо – это груда металлолома против самого современного Б-7. Это вопрос простой механики, Стил, вот и все.

Если Максо удастся сойти с ринга на своих двоих, считай, что ему необыкновенно повезло.

Келли сердито отвернулся.

– Это экспериментальный Б-7, – пробормотал он, –

экспериментальный, с массой недоделок.

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться Поул.

Несколько минут они сидели молча, глядя на проносящиеся мимо дома. Келли сжимал кулаки, его плечо касалось стального плеча Максо.

– Вы видели в бою Мэйнардскую Молнию? – спросил

Поул шофера.

– Молнию? Конечно, видел! Да, ребята, это настоящий боец! Выиграл семь боев подряд! Даю голову на отсечение, он пробьется в чемпионы. Между прочим, сегодня вечером он дерется с каким-то ржавым Б-2 с восточного побережья.

Келли уставился на затылок шофера, мускулы на его скулах напряглись до боли.

– Вот как? – угрюмо пробормотал он.

– Да уж будьте спокойны, наша Молния разнесет…

Внезапно шофер замолчал и посмотрел на Келли.

– Послушайте, ребята, а вы не… – начал он, затем снова повернулся к рулю. – Я не знал, мистер, – сказал он примирительно, – я просто пошутил.

– Ладно, что там, – неожиданно сказал Поул. – Ты был прав.

Келли тотчас же повернулся к Поулу.

– Заткнись! – прошипел он сквозь зубы и уставился в окно. На его лице застыло каменное выражение.

– Я куплю ему немного смазки, – сказал он после минутного молчания.

– Великолепно! – с сарказмом заметил Поул. – А мы сами будем есть инструменты.

– Иди к черту! – огрызнулся Келли.

Такси остановилось у входа в огромное кирпичное здание стадиона, и Максо вынесли на тротуар. Поул потянул робота на себя, и Келли, нагнувшись, вставил колесико. Затем Келли заплатил шоферу точно по счетчику, и они покатили Максо к входу.

– Посмотри, – сказал Келли, кивнув на огромный щит рядом с входом. Третья строка гласила:

МЭИНАРДСКАЯ МОЛНИЯ, Б-7, п/т, ПРОТИВ БОЕ-

ВОГО МАКСО, Б-2, п/т.

– Это будет великая схватка, – сухо прокомментировал

Поул.

Улыбка исчезла с лица Келли. Он повернулся к Поулу, чтобы оборвать его, но, сжав губы, промолчал.

Когда они подкатили Максо к двери и начали поднимать его по ступенькам, колесико снова выскочило и покатилось по тротуару. Ни один из них не сказал ни слова.

Внутри было еще жарче, чем на улице. Неподвижный воздух казался осязаемым.

– Захвати колесико, – бросил Келли и направился по коридору к стеклянной двери менеджера. Остановившись возле нее, он осторожно постучал.

– Войдите! – раздался голос. Келли распахнул дверь и, сняв шляпу, вошел в комнату.

Толстый лысый человек, сидевший за огромным столом, поднял голову. На его лысине сверкали капельки пота.

– Я хозяин Боевого Максо, – сказал Келли, улыбаясь и протягивая руку. Человек за столом, казалось, не заметил ее.

– Я уж думал, вы не доберетесь вовремя, – сказал менеджер мистер Водоу. – Ваш боксер в хорошей форме?

– В великолепной, – ответил Келли не моргнув глазом.

– Лучше быть не может! Мой механик – а у меня механик класса А – разобрал его и проверил все механизмы как раз перед самым отъездом из Филли.

На лице менеджера отразилось недоверие.

– Он в отличной форме, – еще раз повторил Келли.

– Вам чертовски повезло, что подвернулся контракт для вашего Б-2, – сказал мистер Водоу. – Вот уже больше двух лет на нашем ринге не выступал ни один робот класса ниже чем Б-4. Но боксер, которого мы наметили для этой схватки, попал в автомобильную катастрофу и погиб.

Келли сочувственно кивнул.

– Сейчас вам не о чем беспокоиться. Мой боксер в отличной форме. Вы, наверно, помните, как в Мэдисоне три года назад он нокаутировал Димзи-Скалу.

– Мне нужна хорошая схватка, – сказал толстяк.

– И вы ее получите, – ответил Келли, чувствуя тянущую боль в области желудка. – Максо великолепно подготовлен. Вы сами увидите. Он в отличной форме.

– Мне нужен хороший бой.

Несколько мгновений Келли молча смотрел на толстяка. Затем он спросил:

– У вас есть свободная раздевалка? Механик и я хотели бы сейчас поесть.

– Третья дверь по коридору направо, – ответил мистер

Водоу. – Ваш бой начинается в восемь тридцать.

Келли кивнул.

– О’кей.

– И чтобы без опозданий, – добавил менеджер и снова склонился над столом.

– Э… а как относительно… – начал Келли.

– Деньги после боя, – прервал его мистер Водоу.

Улыбка исчезла с лица Келли.

– О’кей, – сказал он. – Увидимся после боя.

Поняв, что мистер Водоу не собирается отвечать, Келли повернулся к выходу.

– Не хлопайте дверью, – сказал менеджер, не поднимая головы. Келли осторожно прикрыл за собой дверь.

– Пошли, – бросил он Поулу. Вместе они покатили

Максо к раздевалке и, втащив его туда, поставили в угол.

– Теперь неплохо бы проверить его, – напомнил Келли.

– Теперь неплохо бы подумать о моем брюхе, – огрызнулся механик. – Я не ел уже целый день.

Келли тяжело вздохнул.

– Ну ладно, пошли, – сказал он.

Но ему трижды пришлось хлопнуть дверью, прежде чем он услышал щелканье замка. Наконец Келли пошел к выходу, качая головой. Машинально он поднял к лицу левую руку и посмотрел на запястье; там виднелся лишь бледный след от заложенных в ломбарде часов.

– Сколько времени? – спросил он механика.

– Шесть двадцать пять, – ответил Поул.

– Придется есть побыстрее. Нужно как следует проверить его перед схваткой.

– А зачем?

– Ты слышал, что я сказал? – Келли сердито посмотрел на Поула.

– Ну ладно, ладно.

– Он должен вырвать победу у этого сукина сына Б-7,

– процедил Келли, едва разжимая губы.

– Конечно. Зубами.

– Ну и город! – с отвращением бросил Келли, когда они после обеда отправились на стадион.

– Я же говорил тебе, что здесь нет машинного масла, –

сказал Поул. – Зачем оно им? Б-2 тут больше не выступают. Максо, наверно, единственный Б-2 на тысячу миль в округе.

Келли быстро прошел по коридору и отомкнул дверь в раздевалку. Стоя на пороге, он повернулся к механику:

– Принимайся за работу, времени совсем в обрез.

Поул подошел к Максо, стащил с него брезентовый чехол, наклонился и начал отвертывать гайки. Аккуратно разложив их на скамье, он выбрал длинную отвертку и принялся за работу.

Келли задержал взгляд на кудрявой голове Максо.

«Если бы я не видел, что у него внутри, – уже в который раз подумал Келли, – я не сумел бы отличить его от человека». Только механики знали, что боксеры-роботы модели Б не настоящие люди. Часто и зрители принимали их за людей, и тогда в редакции газет шли гневные письма с протестами против выступления людей на рингах страны, несмотря на запрет. Даже с кресел возле самого ринга движения боксеров-роботов, их волосы, кожа – все выглядело совершенно естественным. У Моулинга был специальный патент на все это.

При виде своего боксера Келли улыбнулся.

– Хороший парень, – пробормотал он.

Поул не слышал его слов. Он был поглощен работой,

его искусные руки сновали в гуще проводов, проверяя контакты и реле.

– Ну как он, в порядке? – обеспокоенно спросил Келли.

– В полном порядке, – ответил механик. Он осторожно взял крошечную стеклянную трубочку в стальной оправе.

– Если только эта штука не подкачает, – сказал он.

– Что это такое?

– Это субпара, – раздраженно объяснил Поул. – Я уже предупреждал тебя об этом восемь месяцев назад, когда

Максо дрался последний раз.

Келли нахмурился.

– После этого боя мы ему купим новую, – сказал он.

– Семьдесят пять долларов, – прошептал Поул. Ему почудилось, как деньги улетают от него на зеленых крыльях.

– Не подкачает, – сказал Келли больше себе, чем Поулу. Механик пожал плечами и вставил трубку обратно. Затем он утопил ряд кнопок на основном щитке управления.

Максо шевельнулся.

– Осторожнее с левой рукой, – предупредил его Келли,

– сбереги ее для боя.

– Если она не работает сейчас, она не будет работать и на ринге, – ответил Поул.

Он нажал еще кнопку, и левая рука Максо начала описывать небольшие концентрические круги. Затем Поул нажал кнопку, вводящую в действие защитную систему робота, и, отступив на шаг, нанес удар, целясь в правую часть подбородка Максо. Тотчас же рука робота стремительно поднялась вверх и прикрыла лицо. Левый глаз

Максо сверкнул, подобно рубину на солнце.

– Если левая глазная линза выйдет из строя… – пробормотал механик.

– Не выйдет, – сказал Келли, стиснув зубы. Он не отрываясь смотрел, как Поул имитировал удар левой в голову. Чуть замешкавшись, рука взлетела вверх и парировала удар. Суставы робота заскрипели.

– Достаточно, – сказал Келли. – Левая рука действует.

Проверь все остальное.

– В бою ему придется отразить больше чем два удара,

– заметил механик.

– Левая рука в порядке, – отчеканил Келли. – Проверяй остальное, тебе говорят.

Поул засунул руку в грудную клетку Максо и включил ножные центры – ноги стали двигаться. Робот поднял левую ногу и вытряхнул колесико. Затем он, покачиваясь, стал на обе ступни; он напоминал калеку, который после длительной болезни поднялся на ноги.

Поул протянул руку и нажал кнопку «На полную мощность», затем быстро отскочил назад. Глаза робота остановились на механике, и Максо начал скользить вперед, прикрывая лицо руками и высоко подняв плечи.

– Черт побери, – прошептал Поул, – скрип будет слышен даже в последних рядах зала.

Келли поморщился, прикусив губу. Он следил за тем, как Поул нанес удар справа и как Максо резким движением поднял руку для защиты. В горле у него все пересохло, ему стало трудно дышать.

Поул двигался быстро, робот неотступно шел за ним по пятам; его резкие судорожные движения контрастировали с мягкими, плавными движениями человека.

– Да, он великолепен, – съязвил механик. – Действительно великий боксер!

Максо продолжал атаковать механика, подняв руки в защитной стойке. Поул изловчился и, наклонившись вперед, нажал кнопку «Стой». Максо замер.

– Послушай, Стил, мы должны поставить его на оборону, – сказал механик. – Если он попытается перейти в наступление, Б-7 разнесет его на куски.

Келли откашлялся.

– Нет, – сказал он.

– О господи, подумай хоть немного, Стил! – взмолился

Поул. – Ведь Максо лишь Б-2, ему все равно крышка, так давай спасем хотя бы часть деталей!

– Они хотят, чтобы он наступал, – сказал Келли. – Так и записано в контракте.

Поул отвернулся.

– Кому все это нужно? – прошептал он.

– Проверь-ка его еще раз.

– Зачем? От этого лучше не будет.

– Делай, как тебе говорят! – закричал Келли, давая выход ярости, накопившейся в нем за день.

Поул послушно кивнул, повернулся к роботу и нажал кнопку. Левая рука Максо взлетела вверх, затем внутри что-то треснуло, и рука упала вниз, ударившись о бок с металлическим звоном.

Келли вздрогнул, на его лице застыла маска отчаяния.

– Боже мой! Ведь я тебя просил не трогать левую руку!

– вырвалось у него. Он подбежал к механику. Тот, побледнев, изо всех сил нажимал кнопку. Левая рука не двигалась,

– Я же говорил: оставь левую руку в покое! – заорал

Келли. – Неужели непонятно… – Келли оборвал фразу на полуслове: голос отказал ему.

Поул не ответил. Он схватил отвертку и начал колдовать над щитком, прикрывающим механизм левой руки.

– Если ты сломал ему руку, клянусь богом, я… – заикаясь, начал Келли.

– Если я сломал руку! – огрызнулся механик. – Послушай, ты, безмозглая дубина! Эта развалина уже три года держалась на честном слове!

Келли сжал кулаки, его глаза налились кровью.

– Сними щиток, – приказал он.

– С-с-сукин сын, – шептал Поул дрожащим голосом, отвертывая последний болт на плечевом щитке. – Попробуй найди такого механика, который все эти годы ремонтировал бы этот экскаватор лучше меня! Найди хоть одного! Келли не отвечал. Он стоял и смотрел, как механик снимает щиток.

Как только щиток был снят, пружина сломалась пополам, и кусок ее со звоном отлетел в другой угол комнаты.

Поул хотел что-то сказать, но не мог. Как зачарованный, он смотрел, не отрываясь, на пепельное лицо Келли.

Келли повернулся к механику.

– Почини его, – сказал он хриплым голосом.

Поул с трудом проглотил слюну.

– Стил, я не…

– Почини его!

– Я не могу, Стил! Эта пружина латалась уже столько раз, что ее больше нельзя чинить, на ней живого места нет!

– Ты ее сломал. Теперь почини! – Пальцы Келли тисками сжали руку механика. Поул рванулся в сторону.

– Отпусти меня!

– Что с тобой, Поул? – неожиданно тихо спросил Келли. – Ты ведь знаешь, что мы должны починить эту пружину! Должны!

– Стил, нам нужна новая пружина.

– Так найди ее!

– А где? В этом городе нет таких пружин, Стил! И, кроме того, у нас нет шестнадцати долларов…

– О… боже мой, – прошептал Келли. Его рука разжалась и бессильно повисла. Он повернулся, нетвердыми шагами направился к скамье, сел и долго смотрел на высокую неподвижную фигуру Максо.

Поул тоже застыл на месте с отверткой в руках. Он не мог отвести взгляда от лица Келли, полного отчаяния.

– Может быть, он не выйдет в зал смотреть схватку, –

чуть слышно прошептал Келли.

– Что?

Келли поднял голову и посмотрел на механика. Его лицо внезапно похудело и осунулось, бескровные губы сжались в узкую серую черту.

– Если он не выйдет в зал посмотреть схватку, может, и сойдет, – отчеканил он.

– О чем ты говоришь?

Келли встал и начал расстегивать рубашку.

– Что ты хо… – Поул, не договорив, замер с открытым ртом. – Ты сошел с ума! – прошептал он.

Келли расстегнул рубашку и начал ее стаскивать.

– Стил, ты сошел с ума! – закричал Поул. – Ты не имеешь права делать это!

Келли продолжал раздеваться.

– Но… Стил… послушай, Стил, ведь это убийство…

– Если мы не выставим боксера, нам не дадут ни копейки, – сказал Келли.

– Но ведь он убьет тебя!

Келли стянул майку и бросил ее на скамью. Его широкая грудь была покрыта густыми рыжими волосами.

– Придется сбрить волосы, – бросил он.

– Стил, не делай глупостей, – сказал Поул умоляющим голосом. – Ведь ты…

Широко раскрытыми от ужаса глазами он смотрел, как

Келли сел на скамейку и начал расшнуровывать ботинки.

– Они не позволят тебе, – внезапно начал Поул. – Ты не сумеешь провести их… – Он замолчал и сделал неуверенный шаг. – Стил, ради бога…

Келли окинул механика мертвым взглядом.

– Ты поможешь мне, – сказал он.

– Но ведь они…

– Никто не знает, как выглядит Максо. И один только

Водоу видел меня. Если он останется у себя в конторе и не выйдет посмотреть бой, все будет в порядке.

– Но…

– Они не догадаются. Роботы тоже получают синяки, у них тоже течет кровь.

– Стил, перестань, – сказал Поул дрожащим голосом.

Пытаясь овладеть собой, он сделал глубокий вдох и опустился на скамью рядом с широкоплечим ирландцем.

– Послушай, Стил, – сказал он, – в Мэриленде у меня живет сестра. Если я отобью телеграмму, она вышлет нам деньги на обратную дорогу.

Келли выпрямился и расстегнул пояс.

– Стил, я знаю парня в Филли, который по дешевке продаст Б-5, – в отчаянии продолжал Поул. – Мы соберем деньги и… Стил, ну ради бога! Он же тебя убьет! Ведь это

Б-7! Неужели ты не понимаешь? Это Бэ-Семь! Он изувечит тебя одним ударом!

Келли подошел к Максо и начал стаскивать с него трусы.

– Я не позволю тебе, Стил, – сказал Поул. – Сейчас я пойду и…

Он умолк, потому что Келли, внезапно повернувшись, схватил его за воротник рубашки и поднял на ноги. В глазах Келли не было и проблеска человечности, а хватка напоминала объятия бездушной машины.

– Пятьсот долларов! – прошипел Келли. – Ты мне поможешь, или я разобью твою голову о стену!

– Тебя убьют, – прошептал Поул, задыхаясь.

– Вот и хорошо, – ответил Келли.

Мистер Водоу вышел в коридор в тот момент, когда

Поул вел покрытого брезентом Келли к рингу.

– Быстрее, быстрее, – сказал мистер Водоу, – вы заставляете публику ждать.

Поул судорожно кивнул и быстрее повел Келли по коридору.

– А где хозяин робота? – крикнул вдогонку мистер Водоу. Поул проглотил внезапно набежавшую слюну.

– В зале, – торопливо ответил он.

Мистер Водоу что-то пробормотал, и Поул услышал, как захлопнулась дверь его конторы. «Надо было сказать ему», – прошептал он.

– Я бы тебя убил на месте, – послышался сдавленный голос из-под брезента.

Когда они повернули за угол, из зала донесся рев многотысячной толпы. Келли почувствовал, как по его виску потекла струйка пота.

– Послушай, Поул, – сказал он, – тебе придется вытирать меня в перерыве между раундами.

– В перерыве между какими раундами? – спросил механик. – Ты и одного не продержишься.

– Заткнись!

– Стил, ты думаешь, что тебе предстоит обычный бой с хорошим боксером? – спросил Поул. – Не строй иллюзий

– ты будешь драться с машиной, понимаешь, с ма-ши-ной!

Разве ты…

– Я сказал, заткнись!

– Хорошо, болван ты этакий. Но ведь если я буду вытирать тебя в перерыве, все догадаются.

– Они не видели Б-2 уже много лет, – напомнил Келли.

– Если кто-нибудь спросит, отвечай, что протекает масло.

– Хорошо, – сказал Поул, нервно облизывая губы. –

Стил, ты не сможешь…

Конец фразы внезапно потонул в реве тысячи глоток: они вошли в огромный зал. Теперь они спускались к рингу по наклонному проходу среди жаркого шумного моря зрителей. Келли старался подтягивать колено к колену и шагать рывками. Со всех сторон неслись выкрики:

– Его увезут отсюда в ящике!

– Посмотрите-ка на этого Ржавого Максо!

Но чаще всего раздавалось неизбежное: «Куча металлолома!»

Келли чувствовал, что его колени стали ватными.

«Господи, как хочется пить», – подумал он. Моментально в его мозгу возникла картина бара в Канзас-Сити, тускло освещенное помещение рядом с вокзалом, свежий ветерок, холодная, покрытая изморозью бутылка пива в руке. За последний час он не выпил ни капли воды. Он знал, что чем меньше выпьет, тем меньше будет потеть.

– Внимание! – услышал он голос Поула, механик сжал его локоть. – Ступеньки ринга, – прошептал Поул.

Келли осторожно поднялся по ступенькам и протянул руку. Она коснулась канатов ринга. Очень трудно пролезать между канатами в тесном брезентовом чехле. Келли споткнулся и едва не упал. Раздался оглушительный свист. Поул подвел его к своему углу, и Келли судорожно опустился, вернее, почти упал на табуретку-

– Эй, что делает на ринге этот подъемный кран? – закричал какой-то остряк из второго ряда Смех и аплодисменты, затем снова свист.

В следующее мгновение Поул стянул с Келли чехол, и он увидел перед собой противника.

Келли замер, глядя на Мэйнардскую Молнию.

Б-7 стоял неподвижно, его руки, закованные в черные боксерские перчатки, висели по бокам. Волосы, лицо, мускулы на руках и ногах казались идеальными. Боксер походил на окаменевшего Адониса. На секунду Келли показалось, что он перенесся в прошлое и снова стоял на ринге, принимая вызов молодого соперника. Осторожно, стараясь не выдать себя, он проглотил слюну.

– Стил, не надо, – прошептал Поул, делая вид, что закрепляет наплечную пластинку.

Келли не ответил. Не отрываясь, он смотрел на Мэйнардскую Молнию, думая о том, сколько разнообразных, мгновенно действующих реле и переключателей скрыто у того в широкой груди. Ноги у него были как лед. Казалось, какая-то холодная рука внутри него тянула за обрывки мускулов и нервов.

Краснолицый мужчина в белоснежном костюме вскарабкался на ринг и протянул руку к спустившемуся сверху микрофону.

– Итак, дамы и господа, первый номер нашей сегодняшней программы – схватка в десять раундов, полутяжелый вес, – объявил он хриплым голосом. – В красном углу – Б-2, Боевой Максо из Филадельфии!

Раздался свист и топот тысячи ног. Зрители из ближних рядов кидали в Келли бумажные стрелы и кричали:

«Металлолом!»

– В синем углу – его соперник, наш Б-7, Мэйнардская

Молния!

Одобрительные крики и громкие аплодисменты. Механик Мэйнардской Молнии коснулся кнопки на груди робота, и тот вскочил, сделав победный жест – поднял руки над головой. Толпа загудела от восторга.

– Господи, я никогда не видывал ничего подобного! –

прошептал Поул. – Это что-то новое.

– За этим боем последует еще три схватки, – объявил краснолицый мужчина и начал спускаться с ринга. Микрофон поднялся вверх, под купол арены.

На ринге остались только боксеры. За боем роботов не наблюдает рефери: если робот падает, он уже больше не может встать на ноги.

– Стил, это твой последний шанс, – прошептал Поул.

– Отойди, – прошипел Келли, не разжимая губ.

Поул взглянул на Келли, на его застывшие глаза и тяжело вздохнул.

– По крайней мере старайся держать его на дистанции,

– едва слышно пробормотал механик, пролезая под канатами.

В противоположном углу ринга боксер-робот стоял, ударяя перчаткой о перчатку, подобно молодому бойцу, которому не терпится вступить в схватку. Келли встал, и

Поул убрал с ринга табуретку. Глаза Мэйнардской Молнии неотрывно смотрели на Келли, и тот снова ощутил неприятный холодок внизу живота.

Ударил гонг.

Б-7 мягким шагом двинулся из своего угла навстречу

Келли, подняв руки в классической защитной стойке, описывая перчатками концентрические круги. Келли тоже двинулся к центру ринга, едва волоча внезапно отяжелевшие ноги. Он почувствовал, как его руки автоматически выдвинулись вперед – левая закрыла локтем живот, а правая перчатка прикрыла челюсть. Глаза Келли были прикованы к лицу Мэйнардской Молнии.

Человек и робот сблизились. Левая перчатка Б-7 устремилась вперед, и Келли машинально парировал удар, даже через перчатку почувствовав гранитную твердость кулака противника. Робот мгновенно отступил назад и тут же выбросил вперед левую руку. Келли уклонился, и ветерок от молниеносного движения перчатки противника коснулся еще щеки. В следующее мгновение Келли увидел брешь в обороне соперника, и его левая нацелилась прямо в лицо Мэйнардской Молнии. Казалось, Келли с размаху ударил по дверной ручке. Острая боль пронзила левую кисть, и Келли стиснул зубы, пытаясь удержать гримасу.

Б-7 сделал обманное движение левой, и Келли, поддавшись на обман, уклонился от удара. У него уже не было времени защититься от удара правой, которая стремительным движением рассекла воздух и, скользнув по правому виску, ободрала его. Непроизвольно Келли откинул голову назад, и в ту же секунду левый кулак робота съездил ему по уху. Келли пошатнулся, но удержался на ногах и попытался атаковать прямым слева. Робот легко уклонился, сделав шаг в сторону. Келли двинулся за ним и нанес сильнейший апперкот в челюсть противника. Снова острая боль пронзила кисть руки. Робот даже не пошатнулся, продолжая свое методичное наступление. Обманное движение левой, и тяжелый удар правой обрушился на плечо Келли.

Инстинктивно Келли сделал два шага назад и услышал, как кто-то в зале завопил: «Сядь лучше на велосипед!» В следующий миг он вспомнил предупреждение мистера Водоу насчет хорошей схватки и снова двинулся вперед.

Свинг левой попал ему прямо в сердце, и удар потряс

Келли. Боль раскаленными иглами вонзилась в сердце. Он тут же судорожно ударил левой, и кулак попал роботу прямо в нос. Ничего, кроме боли. Келли сделал шаг назад, и кулак Б-7 ударил его в грудь. Сила удара заставила его отшатнуться, и тут же последовал новый удар – в плечо.

Келли потерял равновесие и сделал несколько шагов назад. Толпа загудела. Б-7 двинулся вслед за Келли, плавно и совершенно беззвучно.

Келли удалось восстановить равновесие. В следующее мгновение он сделал обманное движение левой и нанес сильнейший удар правой. Робот молниеносно уклонился, и Келли по инерции развернулся влево. Б-7, оценив представившуюся возможность, тут же ударил левой по правому плечу боксера. Келли успел почувствовать, как онемевшая рука опускается, и в следующее мгновение гранитный кулак Мэйнардской Молнии погрузился в живот боксера. Келли согнулся, как паяц, пытаясь закрыть лицо руками. Глаза робота, неотрывно следившие за боксером, сверкнули.

В тот момент, когда робот двинулся вперед, чтобы нанести решающий удар, Келли сделал шаг в сторону, и фотоэлементы глаз Б-7 потеряли его. Еще два шага, и Келли разогнулся, стараясь отдышаться. Воздух с хрипом врывался в его измученные легкие.

– Металлолом! – раздалось из зала.

В горле у Келли пересохло, он судорожно глотнул и двинулся в атаку в то самое мгновение, когда глаза Мэйнардской Молнии снова нашли его. Келли сделал быстрый шаг вперед, надеясь опередить электрический импульс, и сильно ударил правой. Левая перчатка соперника тут же взметнулась вверх, и удар Келли был отбит. Тотчас же правая Мэйнардской Молнии снова заставила Келли согнуться пополам и уйти в глухую защиту. Он отшатнулся, Б-7 последовал за ним, сохраняя дистанцию. Всхлипнув, Келли начал наносить удары наугад, но Б-7 отражал слепые удары и наносил встречные, точно поражающие цель.

Голова Келли каждый раз дергалась, когда несильные, но точные удары робота попадали в цель. Келли видел, как Б-

7 готовит сильнейший удар правой – видел, но уже не мог парировать его.

Удар в голову был подобен удару стального молота.

Лезвия боли впились в мозг Келли. Казалось, черное облако опустилось на ринг. Его сдавленный крик утонул в реве многотысячной толпы, требовавшей, чтобы Б-7 добил его.

Келли покачнулся и оперся на канаты, которые спасли его от падения. Жесткая веревка впилась в поясницу, а из носа и рта потекла яркая кровь, очень похожая на краску, применяемую для большего правдоподобия у боксеровроботов.

Какое-то неуловимое мгновение Келли бессильно висел на канатах, пытаясь защититься свободной левой рукой. Он зажмурился несколько раз, пытаясь сфокусировать зрение. «Я – робот, – беззвучно кричали его кровоточащие губы, – я – робот!»

Новый удар Мэйнардской Молнии попал в грудь, на несколько сантиметров выше солнечного сплетения. Чутьчуть ниже, и Келли не удержался бы на ногах. Однако и этот удар заставил его задохнуться. Тут же правая робота опустилась на голову Келли, снова отбросив его к канатам. Толпа оглушительно заревела.

Как будто в тумане перед Келли маячил силуэт Мэйнардской Молнии. Еще один удар в грудь, будто дубиной, затем новый в плечо. Келли успел парировать правый хук робота поднятым плечом и сам ударил прямым справа. Б-7 легко отразил удар и ответил прямым в живот. Келли снова согнулся, не в силах вздохнуть. Еще удар в голову, и

Келли отлетел к канатам. Он чувствовал соленый вкус крови во рту, оглушительный рев толпы поглотил его, подобно безбрежному океану – «Стой, – беззвучно кричал он, – стой! Только бы устоять, только бы не упасть…

Пятьсот долларов…» Ринг покачивался перед Келли подобно черной воде.

Отчаянным усилием он выпрямился и из последних сил ударил в это красивое лицо. Что-то громко хрустнуло, и руку пронзила нестерпимая боль. Хриплый вскрик Келли остался незамеченным в оглушительном реве зрителей.

Правая рука бессильно опустилась.

– Прикончи его, Молния, прикончи его!

Теперь их отделяло всего несколько дюймов. Б-7 обрушил на Келли град ударов, ни один из которых не прошел мимо цели. Келли качался взад-вперед, как тряпичная кукла, но продолжал стоять на ногах. Кровь текла по его лицу и груди алыми лентами. Руки бессильно висели по бокам, он ничего не видел. Из внешнего мира до его сознания доходил лишь рев толпы и бесконечные тяжелые удары. «Держись, – думал он. – Держись. Держись. Держись. Я должен выдержать, должен!» Он попытался втянуть голову в плечи.

Келли продолжал стоять, когда за семь секунд до конца первого раунда правая рука Мэйнардской Молнии, подобно молоту, ударила в челюсть, и он рухнул на пол.

Келли лежал, судорожно хватая воздух широко открытым ртом. Внезапно он попытался встать и затем так же внезапно осознал, что не может. Он снова опустился на окровавленный пол ринга. Голова разрывалась на тысячу частей. Рев и свист толпы доносились откуда-то издалека.

Когда Поул сумел наконец поднять Келли и накинуть на него брезентовый чехол, толпа свистела и ревела так громко, что Келли не слышал слов механика. Он чувствовал, как большая рука бережно поддерживает его, но его ноги сдали, и когда Келли пролезал под канатами, он едва не упал. «Держись, – билось в его мозгу, – держись. Мы должны показать хорошую схватку. Нам нужна хорошая схватка. Человек против робота».

В раздевалке Келли бессильно опустился на цементный пол и потерял сознание. Поул попытался поднять его и посадить на скамью, но тяжелая ноша оказалась ему не под силу. Наконец он сложил вдвое свой пиджак и подсунул его под голову Келли вместо подушки. Затем, встав на колени, механик начал вытирать ручейки крови на груди и лице боксера.

– Ах ты кретин, – бормотал он дрожащим голосом, –

безмозглый ты дурень.

Через несколько минут Келли открыл глаза.

– Иди, – прошептал он едва слышно, – иди за деньгами.

– Что?

– Деньги! – прохрипел Келли из последних сил.

– Но…

– Немедленно! – рыкнул Келли.

Поул выпрямился и несколько секунд, не отрываясь, смотрел на изувеченного боксера. Затем повернулся и вышел.

Келли лежал, тяжело дыша. Он не мог шевельнуть правой рукой: знал, что она сломана. Из носа и рта продолжала течь кровь. Боль пульсировала в его теле, все оно было как одна сплошная рана.

Через некоторое время ему удалось приподняться на локте и повернуть голову. Наболевшие мускулы шеи мешали ему, но Келли поворачивал голову до тех пор, пока не увидел стоящего в углу Максо. Убедившись, что с роботом ничего не случилось, Келли снова опустился на холодный пол. Губы исказились в подобии улыбки.

Когда Поул вернулся, Келли опять поднял голову. Механик подошел и, опустившись рядом с ним на колени, снова начал вытирать лицо боксера.

– Ты получил деньги? – спросил Келли хриплым шепотом.

Поул тяжело вздохнул.

– Ну?

Поул с трудом проглотил комок в горле.

– Только половину, – сказал он.

Глаза Келли уставились невидящим взглядом в лицо механика, рот приоткрылся. Казалось, он не верит своим ушам.

– Он сказал, что не будет платить пять сотен за один раунд.

– Что ты говоришь? – раздался наконец голос Келли.

Пытаясь встать, он оперся на правую руку. Смертельно побледнев, Келли с приглушенным криком рухнул на пол.

Голова глухо ударилась о сложенный пиджак.

– Не может… не может… этого быть, – прохрипел

Келли.

Поул нервно облизнул сухие губы.

– Стил… ничего нельзя поделать… Там с ним несколько парней… типичные гангстеры… – Он опустил голову. – А если он узнает, как было дело, он может забрать все… не дать ни цента…

Лежа на спине, Келли не отрываясь смотрел на голую электрическую лампочку под потолком. Грудь его содрогалась от рыданий.

– Нет, – шепнул он. – Нет…

Прошло несколько минут, долгих, как часы. Поул встал, принес воды, вытер лицо Келли и дал ему напиться.

Затем он открыл свой чемоданчик с инструментами и пластырем заклеил раны на его лице. Правую руку Поул уложил в импровизированный лубок.

Через четверть часа Келли поднял голову.

– Мы поедем на автобусе, – сказал он.

– Что?

– Мы поедем на автобусе, – медленно повторил Келли.

– Это нам встанет только в пятьдесят шесть зелененьких. –

Он пошевелился и поднял голову. – Тогда у нас останется почти две сотни. Мы купим ему… новую пружину… и линзу фотоглаза… и… – Комната снова окуталась черным туманом, он мигнул и закрыл глаза. – И масляной смазки,

– добавил он немного погодя. – Целую ванну масла. Он снова будет… будет как новенький…

Келли перевел взгляд на механика и продолжал:

– И он снова будет в порядке. Он будет, как и раньше, в отличной форме. И мы обеспечим его хорошими схватками. – Келли замолчал и с трудом вздохнул. – Его нужно только немного подремонтировать. Новая пружина, линза

– это поставит его на ноги. Мы покажем этим мерзавцам, что может сделать Б-2, наш старый добрый Максо. Верно?

Поул посмотрел на лежащего ирландца и тяжело вздохнул.

– Конечно, Стил, – сказал он.

Льюис ПЭДЖЕТТ

«ВСЕ ТЕ´НАЛИ БОРОГОВЫ

´ …»

Нет смысла описывать ни Унтахорстена, ни его местонахождение, потому что, во-первых, с 1942 года нашей эры прошло немало миллионов лет, а во-вторых, если говорить точно, Унтахорстен был не на Земле. Он занимался тем, что у нас называется экспериментированием, в месте, которое мы бы назвали лабораторией. Он собирался испытать свою машину времени.

Уже подключив энергию, Унтахорстен вдруг вспомнил, что Коробка пуста. А это никуда не годилось. Для эксперимента нужен был контрольный предмет, твердый и объемный, в трех измерениях, чтобы он мог вступить во взаимодействие с условиями другого века. В противном случае по возвращении машины Унтахорстен не смог бы определить, где она побывала. Твердый же предмет в Коробке будет подвергаться энтропии и бомбардировке космических лучей другой эры, и Унтахорстен сможет по возвращении машины замерить изменения, как качественные, так и количественные. Затем в работу включатся Вычислители и определят, где Коробка побывала: в 1000000 году Новой эры, или в 1000 году, или, может быть, в 0001 году.

Не то чтобы это было кому-нибудь интересно, кроме самого Унтахорстена. Но он во многом был просто ребячлив. Времени оставалось совсем мало. Коробка уже засветилась и начала содрогаться Унтахорстен торопливо огляделся и направился в соседнее помещение. Там он сунул руку в контейнер, где хранилась всякая ерунда, и вынул охапку каких-то странных предметов. Ага, старые игрушки сына Сновена. Мальчик захватил их с собой, когда, овладев необходимой техникой, покидал Землю. Ну, Сновену этот мусор больше не нужен. Он перешел в новое состояние и детские забавы убрал подальше. Кроме того, хотя жена Унтахорстена и хранила игрушки из сентиментальных соображений, эксперимент был важнее.

Унтахорстен вернулся в лабораторию, швырнул игрушки в Коробку и захлопнул крышку. Почти в тот же момент вспыхнул контрольный сигнал. Коробка исчезла.

Вспышка при этом была такая, что глазам стало больно.

Унтахорстен ждал. Он ждал долго.

В конце концов он махнул рукой и построил новую машину, но результат получился точно такой же. Поскольку ни Сновен, ни его мать не огорчились пропажей первой порции игрушек, Унтахорстен опустошил контейнер и остатки детских сувениров использовал для второй

Коробки.

По его подсчетам, эта Коробка должна была попасть на Землю во второй половине XIX века Новой эры. Если это и произошло, то Коробка осталась там.

Раздосадованный, Унтахорстен решил больше не строить машин времени. Но зло уже свершилось. Их было две, и первая…

Скотт Парадин нашел ее, когда прогуливал уроки.

К полудню он проголодался, и крепкие ноги принесли его к ближайшей лавке. Там он пустил в дело свои скудные сокровища, экономно и с благородным презрением к собственному аппетиту. Затем отправился к ручью поесть.

Покончив с сыром, шоколадом и печеньем и опустошив бутылку содовой, Скотт наловил головастиков и принялся изучать их с некоторой долей научного интереса. Но ему не удалось углубиться в исследования. Что-то тяжелое скатилось с берега и плюхнулось в грязь у самой воды, и

Скотт, осторожно осмотревшись, заторопился поглядеть, что это такое.

Это была Коробка. Та самая Коробка. Хитроумные приспособления на ее поверхности Скотту ни о чем не говорили, хотя, впрочем, его удивило, что вся она оплавлена и обуглена. Высунув кончик языка из-за щеки, он потыкал

Коробку перочинным ножом. Хм! Вокруг никого, откуда же она появилась? Наверно, ее кто-нибудь здесь оставил, из-за оползня она съехала с того места, где прежде лежала.

– Это спираль, – решил Скотт, и решил неправильно.

Эта штука была спиралевидная, но она не была спиралью из-за пространственного искривления.

Но ни один мальчишка не оставит Коробку запертой, разве что его оттащить насильно. Скотт ковырнул поглубже. Странные углы у этой штуки. Может, здесь было короткое замыкание, поэтому? Фу-ты! Нож соскользнул.

Скотт пососал палец и длинно, умело выругался.

Может, это музыкальная шкатулка?

Скотт напрасно огорчался. Эта штука вызвала бы головную боль у Эйнштейна и довела бы до безумия

Штайнмеца. Все дело было, разумеется, в том, что Коробка еще не совсем вошла в тот пространственно-временной континуум, в котором существовал Скотт, и поэтому открыть ее было невозможно. Во всяком случае, до тех пор, пока Скотт не пустил в ход подходящий камень и не выбил эту спиралевидную неспираль в более удобную позицию.

Фактически он вышиб ее из контакта с четвертым измерением, высвободив пространственно-временной момент кручения. Раздался резкий щелчок, Коробка слегка содрогнулась и лежала теперь неподвижно, существуя уже полностью. Теперь Скотт открыл ее без труда.

Первое, что попалось ему на глаза, был мягкий вязаный шлем, но Скотт отбросил его без особого интереса.

Ведь это была всего-навсего шапка. Затем он поднял прозрачный кубик, такой маленький, что он уместился на ладони – слишком маленький, чтобы вмещать какой-то сложный аппарат. Моментально Скотт разобрался, в чем дело. Стекло было увеличительным. Оно сильно увеличивало то, что было в кубике. А там было нечто странное.

Например, крохотные человечки…

Они двигались, как автоматы, только более плавно.

Как будто смотришь спектакль. Скотта заинтересовали их костюмы, а еще больше то, что они делали. Крошечные человечки ловко строили дом. Скотту подумалось: хорошо бы дом загорелся, он бы посмотрел, как тушат пожар.

Недостроенное сооружение вдруг охватили языки пламени. Человечки с помощью множества каких-то сложных приборов ликвидировали огонь.

Скотт очень быстро понял, в чем дело. Но его это слегка озадачило. Эти куклы слушались его мыслей! Когда он сообразил это, то испугался и отшвырнул кубик подальше.

Он стал было взбираться вверх по берегу, но передумал и вернулся. Кубик лежал наполовину в воде и сверкал на солнце. Это была игрушка. Скотт чувствовал это безошибочным инстинктом ребенка. Но он не сразу поднял кубик. Вместо этого он вернулся к коробке и стал исследовать то, что там оставалось.

Он спрятал находку в своей комнате наверху, в самом дальнем углу шкафа. Стеклянный кубик засунул в карман, который уже и так оттопыривался: там были шнурок, моток проволоки, два пенса, пачка фольги, грязная марка и обломок полевого шпата. Вошла вперевалку двухлетняя сестра Скотта, Эмма, и сказала: «Привет!»

– Привет, пузырь, – кивнул Скотт с высоты своих семи лет и нескольких месяцев. Он относился к Эмме крайне покровительственно, но она принимала это как должное.

Маленькая, пухленькая, большеглазая, она плюхнулась на ковер и меланхолически уставилась на свои башмачки.

– Завяжи, Скотти, а?

– Балда, – сказал Скотт добродушно, но завязал шнурки. – Обед скоро?

Эмма кивнула.

– А ну-ка покажи руки. – Как ни странно, они были вполне чистые, хотя, конечно, не стерильные. Скотт задумчиво поглядел на свои собственные ладони и, гримасничая, отправился в ванную, где совершил беглый туалет, так как головастики оставили следы.

Наверху, в гостиной, Деннис Парадин и его жена

Джейн пили послеобеденный коктейль. Деннис был среднего роста, волосы чуть тронуты сединой, но моложавый, тонкое лицо с поджатыми губами. Он преподавал философию в университете. Джейн – маленькая, аккуратная, темноволосая и очень хорошенькая. Она отпила мартини и сказала:

– Новые туфли. Как тебе?

– Да здравствует преступность! – пробормотал Парадин рассеянно. – Что? Туфли? Не сейчас. Дай закончить коктейль. У меня был тяжелый день.

– Экзамены?

– Ага. Пламенная юность, жаждущая обрести зрелость.

Пусть они все провалятся. Подальше, в ад. Аминь!

– Я хочу маслину, – сказала Джейн.

– Знаю, – сказал Парадин уныло. – Я уж и не помню, когда сам ее ел. Я имею в виду – в мартини. Даже если я кладу в твой стакан полдюжины, тебе все равно мало.

– Мне нужна твоя. Кровные узы. Символ. Поэтому.

Парадин мрачно взглянул на нее и скрестил длинные ноги:

– Ты говоришь, как мои студенты. Честно говоря, не вижу смысла учить этих мартышек философии. Они уже не в том возрасте. У них уже сформировались и привычки, и образ мышления. Они ужасно консервативны, хотя, конечно, ни за что в этом не признаются. Философию могут постичь совсем зрелые люди либо младенцы вроде Эммы и Скотта.

– Ну, Скотти к себе в студенты не вербуй, – попросила

Джейн, – он еще не созрел для доктора философии. Мне вундеркинды ни к чему, особенно если это мой собственный сын. Дай свою маслину.

– Уж Скотти-то, наверно, справился бы лучше, чем

Бетти Доусон, – проворчал Парадин.

– И он угас пятилетним стариком, выжив из ума, –

продекламировала Джейн торжественно. – Дай свою маслину.

– На. Кстати, туфли мне нравятся.

– Спасибо. А вот и Розали. Обедать?

– Все готово, мисс Па-адин, – сказала Розали, появляясь на пороге. – Я позову мисс Эмму и мистера Скотти.

– Я сам. – Парадин высунул голову в соседнюю комнату и закричал: – Дети! Сюда, обедать!

Вниз по лестнице зашлепали маленькие ноги. Показался Скотт, приглаженный и сияющий, с торчащим вверх непокорным вихром. За ним Эмма, которая осторожно передвигалась по ступенькам. На полпути ей надоело спускаться прямо, она села и продолжала путь по-обезьяньи, усердно пересчитывая ступеньки маленьким задиком. Парадин, зачарованный этой сценой, смотрел не отрываясь, как вдруг почувствовал сильный толчок. Это налетел на него сын.

– Здорово, папка! – завопил Скотт.

Парадин выпрямился и взглянул на сына с достоинством.

– Сам здорово. Помоги мне подойти к столу. Ты мне вывихнул минимум одно бедро.

Но Скотт уже ворвался в соседнюю комнату, где в порыве эмоций наступил на туфли, пробормотал извинение и кинулся к своему месту за столом. Парадин, идя за ним с

Эммой, крепко уцепившейся короткой пухлой ручкой за его палец, поднял бровь.

– Интересно, что у этого шалопая на уме?

– Наверно, ничего хорошего, – вздохнула Джейн. –

Здравствуй, милый. Ну-ка, посмотрим твои уши.

Обед проходил спокойно, пока Парадин не взглянул случайно на тарелку Скотта.

– Привет, это еще что? Болен? Или за завтраком объелся?

Скотт задумчиво посмотрел на стоящую перед ним еду.

– Я уже съел сколько мне было нужно, пап, – объяснил он.

– Ты обычно ешь сколько в тебя влезет и даже больше,

– сказал Парадин. – Я знаю, мальчики, когда растут, должны съедать в день тонны пищи, а ты сегодня не в порядке. Плохо себя чувствуешь?

– Н-нет. Честно, я съел столько, сколько мне нужно.

– Сколько хотелось?

– Ну да. Я ем по-другому.

– Этому вас в школе учили? – спросила Джейн.

Скотт торжественно покачал головой.

– Никто меня не учил. Я сам обнаружил. Мне плевотина помогает.

– Попробуй объяснить снова, – предложил Парадин. –

Это слово не годится.

– Ну… слюна. Так?

– Ага. Больше пепсина? Что, Джейн, в слюне есть пепсин? Я что-то не помню.

– В моей есть яд, – вставила Джейн. – Опять Розали оставила комки в картофельном пюре.

Но Парадин заинтересовался.

– Ты хочешь сказать, что извлекаешь из пищи все, что можно, без отходов и меньше ешь?

Скотт подумал.

– Наверно, так. Это не просто плев… слюна. Я вроде бы определяю, сколько положить в рот за один раз и чего с чем. Не знаю, делаю, и все.

– Хм-м, – сказал Парадин, решив позднее это проверить, – довольно революционная мысль. – У детей часто бывают нелепые идеи, но эта могла быть не такой уж абсурдной. Он поджал губы: – Я думаю, постепенно люди научатся есть совершенно иначе. Я имею в виду, как есть, а не только, что именно. То есть, какую именно пищу.

Джейн, наш сын проявляет признаки гениальности.

– Да?

– Он сейчас высказал очень интересное соображение о диетике. Ты сам до него додумался, Скотт?

– Ну конечно, – сказал мальчик, сам искренне в это веря.

– А каким образом?

– Ну, я… – Скотт замялся. – Не знаю. Да это ерунда, наверно.

Парадин почему-то был разочарован.

– Но ведь…

– Плюну! Плюну! – вдруг завизжала Эмма в неожиданном приступе озорства и попыталась выполнить свою угрозу, но лишь закапала слюной нагрудник.

Пока Джейн с безропотным видом увещевала и приводила дочь в порядок, Парадин разглядывал Скотта с удивлением и любопытством. Но дальше события стали развиваться только после обеда, в гостиной.

– Уроки задали?

– Н-нет, – сказал Скотт, виновато краснея. Чтобы скрыть смущение, он вынул из кармана один из предметов, которые нашел в Коробке, и стал расправлять его. Это оказалось нечто вроде четок с нанизанными бусами. Парадин сначала не заметил их, но Эмма увидела. Она захотела поиграть с ними.

– Нет. Отстань, пузырь, – приказал Скотт. – Можешь смотреть.

Он начал возиться с бусами, послышались странные мягкие щелчки. Эмма протянула пухлый палец и тут же пронзительно заплакала.

– Скотти, – предупреждающе сказал Парадин.

– Я ее не трогал.

– Укусили. Они меня укусили, – хныкала Эмма. Парадин поднял голову. Взглянул, нахмурился. Какого еще…

– Это что, абак4? – спросил он. – Пожалуйста, дай взглянуть.

Несколько неохотно Скотт принес свою игрушку к стулу отца. Парадин прищурился. Абак в развернутом виде представлял собой квадрат не менее фута в поперечнике, образованный тонкими твердыми проволочками, которые местами переплетались. На проволочки были нанизаны цветные бусы. Их можно было двигать взад и вперед с одной проволочки на другую, даже в местах переплетений. Но ведь сквозную бусину нельзя передвинуть с одной проволоки на другую, если они переплетаются…

Так что, очевидно, бусы были несквозные. Парадин взглянул внимательнее. Вокруг каждого маленького шарика шел глубокий желобок, так что шарик можно было одновременно и вращать, и двигать вдоль проволоки. Парадин попробовал отсоединить одну бусину. Она держалась как намагниченная. Металл? Больше похоже на пластик.

Да и сама рама… Парадин не был математиком. Но уг-

4 Абак – вид счетов. – Прим. перев.

лы, образованные проволочками, были какими-то странными, в них совершенно отсутствовала Евклидова логика.

Какая-то путаница. Может, это так и есть? Может, это головоломка?

– Где ты взял эту штуку?

– Мне дядя Гарри дал, – мгновенно придумал Скотт, –

в прошлое воскресенье, когда он был у нас

Парадин попробовал передвигать бусы и ощутил легкое замешательство. Углы были какие-то нелогичные. Похоже на головоломку. Вот эта красная бусина, если ее передвигать по этой проволоке в том направлении, должна попасть вот сюда, – но она не попадала. Лабиринт. Странный, но наверняка поучительный. У Парадина появилось ясное ощущение, что у него на эту штуку терпения не хватит. У Скотта, однако, хватило. Он вернулся в свой угол и, что-то ворча, стал вертеть и передвигать бусины. Бусы действительно кололись, когда Скотт брался не за ту бусину или двигал ее в неверном направлении. Наконец он с торжеством завершил работу.

– Получилось, пап!

– Да? А ну-ка посмотрим. – Эта штука выглядела точно так же, как и раньше, но Скотт улыбался и что-то показывал.

– Я добился, чтобы она исчезла.

– Но она же здесь.

– Вон та голубая бусина. Ее уже нет.

Парадин этому не поверил и только фыркнул. Скотт опять задумался над рамкой. Он экспериментировал. На этот раз эта штука совсем не кололась. Абак уже подсказал ему правильный метод. Сейчас он уже мог делать все по-своему. Причудливые проволочные углы сейчас почему-то казались уже не такими запутанными.

Это была на редкость поучительная игрушка…

«Она, наверно, действует, – подумал Скотт, – наподобие этого стеклянного кубика». Вспомнив о нем, он вытащил его из кармана и отдал абак Эмме, онемевшей от радости.

Она немедленно принялась за дело, двигая бусы и теперь не обращая внимания на то, что они колются, да и кололись они только чуть-чуть, и, поскольку она хорошо все перенимала, ей удалось заставить бусину исчезнуть почти так же быстро, как Скотту. Голубая бусина появилась снова, но Скотт этого не заметил.

Он предусмотрительно удалился в угол между диваном и широким креслом и занялся кубиком.

Внутри были маленькие человечки, крошечные куклы, сильно увеличенные в размерах благодаря увеличительным свойствам стекла, и они двигались по-настоящему.

Они построили дом. Он загорелся, и пламя выглядело как настоящее, а они стояли рядом и ждали. Скотт нетерпеливо выдохнул: «Гасите!»

Но ничего не произошло. Куда же девалась эта странная пожарная машина с вращающимися кранами, та, которая появлялась раньше? Вот она. Вот вплыла в картину и остановилась. Скотт мысленно приказал ей начать работу.

Это было забавно. Как будто ставишь пьесу, только более реально. Человечки делали то, что Скотт мысленно им приказывал. Если он совершал ошибку, они ждали, пока он найдет правильный путь. Они даже предлагали ему новые задачи…

Кубик тоже был поучительной игрушкой. Он обучал

Скотта подозрительно быстро и очень развлекал при этом.

Но он не давал ему пока никаких по-настоящему новых сведений. Мальчик не был к этому готов. Позднее…

Позднее…

Эмме надоел абак, и она отправилась искать Скотта.

Она не могла его найти, и в его комнате его тоже не было, но, когда она там очутилась, ее заинтересовало то, что лежало в шкафу. Она обнаружила Коробку. В ней лежало сокровище без хозяина – кукла, которую Скотт видел, но пренебрежительно отбросил.

С громким воплем Эмма снесла куклу вниз, уселась на корточках посреди комнаты и начала разбирать ее на части.

– Милая! Что это?

– Мишка!

Это был явно не ее мишка, мягкий, толстый и ласковый, без глаз и ушей. Но Эмма всех кукол называла мишками.

Джейн Парадин помедлила.

– Ты взяла это у какой-нибудь девочки?

– Нет. Она моя.

Скотт вышел из своего убежища, засовывая кубик в карман.

– Это… э-э-э… Это от дяди Гарри.

– Эмма, это дал тебе дядя Гарри?

– Он дал ее мне для Эммы, – торопливо вставил Скотт, добавляя еще один камень в здание обмана – В прошлое воскресенье.

– Ты разобьешь ее, маленькая.

Эмма принесла куклу матери.

– Она разнимается. Видишь?

– Да? Это… ох! – Джейн ахнула. Парадин быстро поднял голову.

– Что такое?

Она подошла к нему и протянула куклу, постояла, затем, бросив на него многозначительный взгляд, пошла в столовую.

Он последовал за ней и закрыл дверь. Джейн уже положила куклу на прибранный стол.

– Она не очень-то симпатичная, а, Денни?

– Хм-м. – На первый взгляд кукла выглядела довольно неприятно. Можно было подумать, что это анатомическое пособие для студентов-медиков, а не детская игрушка…

Эта штука разбиралась на части – кожа, мышцы, внутренние органы – все очень маленькое, но, насколько Парадин мог судить, сделано идеально. Он заинтересовался.

– Не знаю. У ребенка такие вещи вызывают совсем другие ассоциации…

– Посмотри на эту печень. Это же печень?

– Конечно. Слушай, я… странно.

– Что?

– Оказывается, анатомически она не совсем точна. –

Парадин придвинул стул. – Слишком короткий пищеварительный тракт. Кишечник маленький. И аппендикса нет.

– Зачем Эмме такая вещь?

– Я бы сам от такой не отказался, – сказал Парадин. –

И где только Гарри ухитрился ее раздобыть? Нет, я не вижу в ней никакого вреда. Это у взрослых внутренности вызывают неприятные ощущения. А у детей нет. Они думают, что внутри они целенькие, как редиски. А с помощью этой куклы Эмма хорошо познакомится с физиологией.

– А это что? Нервы?

– Нет, нервы вот тут. А это артерия, вот вены. Какая-то странная аорта… – Парадин был совершенно сбит с толку.

– Это… Как по-латыни «сеть»? Во всяком случае… А? Ретана? Патина?

– Респирация? – предложила Джейн наугад.

– Нет. Это дыхание, – сказал Парадин уничтожающе. –

Не могу понять, что означает вот эта сеть светящихся нитей. Она пронизывает все тело, как нервная система.

– Кровь.

– Да нет. Не кровообращение и не нервы – странно. И

вроде бы связано с легкими.

Они углубились в изучение загадочной куклы. Каждая деталь в ней была сделана удивительно точно, и это само по себе было странно, если учесть физиологические отклонения от нормы, которые подметил Парадин.

– Подожди-ка, я притащу Гоулда, – сказал Парадин, и вскоре он уже сверял куклу с анатомическими схемами в атласе. Это мало чем ему помогло и только увеличило его недоумение.

Но это было интереснее, чем разгадывать кроссворд.

Тем временем в соседней комнате Эмма двигала бусины на абаке. Движения уже не казались такими странными. Даже когда бусины исчезали. Она уже почти почувствовала куда. Почти…

Скотт пыхтел, уставившись на свой стеклянный кубик, и мысленно руководил постройкой здания. Он делал множество ошибок, но здание строилось – оно было немного посложнее того, что уничтожило огнем. Он тоже обучался

– привыкал…

Ошибка Парадина, с чисто человеческой точки зрения, состояла в том, что он не избавился от игрушек с самого начала. Он не понял их назначение, а к тому времени, как он в этом разобрался, события зашли уже довольно далеко. Дяди Гарри не было в городе, и у него проверить Парадин не мог. Кроме того, шла сессия, а это означало дополнительные нервные усилия и полное изнеможение к вечеру; к тому же Джейн в течение целой недели неважно себя чувствовала. Эмма и Скотт были предоставлены сами себе.

– Папа, – обратился Скотт к отцу однажды вечером, –

что такое «исход»?

– Поход?

Скотт поколебался.

– Да нет… не думаю. Разве «исход» неправильное слово?

– «Исход» – это по-научному «результат». Годится?

– Не вижу в этом смысла, – пробормотал Скотт и хмуро удалился, чтобы заняться абаком. Теперь он управлялся с ним крайне искусно. Но, следуя детскому инстинкту избегать вмешательства в свои дела, они с Эммой обычно занимались игрушками, когда рядом никого не было. Не намеренно, конечно, но самые сложные эксперименты проводились, только если рядом не было взрослых.

Скотт обучался быстро. То, что он видел сейчас в кубике, мало было похоже на те простые задачи, которые он получал там вначале. Новые задачи были сложные и невероятно увлекательные. Если бы Скотт сознавал, что его обучением руководят и направляют его, пусть даже чисто механически, ему, вероятно, стало бы неинтересно. А так его интерес не увядал.

Абак, и кукла, и кубик, и другие игрушки, которые дети обнаружили в Коробке…

Ни Парадин, ни Джейн не догадывались о том воздействии, которое оказывало на детей содержимое машины времени.

Да и как можно было догадаться? Дети – прирожденные актеры из-за самозащиты. Они еще не приспособились к нуждам взрослого мира, нуждам, которые для них во многом необъяснимы. Более того, их жизнь усложняется неоднородностью требований. Один человек говорит им, что в грязи играть можно, но, копая землю, нельзя выкапывать цветы и разрушать корни. А другой запрещает возиться в грязи вообще. Десять заповедей не высечены на камне. Их толкуют по-разному, и дети всецело зависят от прихотей тех, кто рождает их, кормит, одевает. И тиранит.

Молодое животное не имеет ничего против такой благожелательной тирании, ибо это естественное проявление природы. Однако это животное имеет индивидуальность и сохраняет свою целостность с помощью скрытого, пассивного сопротивления.

В поле зрения взрослых ребенок меняется. Подобно актеру на сцене, если только он об этом не забывает, он стремится угодить и привлечь к себе внимание. Такие вещи свойственны и взрослым. Но у взрослых это не менее заметно – для других взрослых.

Трудно утверждать, что у детей нет тонкости. Дети отличаются от взрослых животных тем, что они мыслят иным образом. Нам довольно легко разглядеть их притворство, но и им наше тоже. Ребенок способен безжалостно разрушить воздвигаемый взрослыми обман. Разрушение идеалов – прерогатива детей.

С точки зрения логики ребенок представляет собой пугающе идеальное существо. Вероятно, младенец – существо еще более идеальное, но он настолько далек от взрослого, что критерии сравнения могут быть лишь поверхностными. Невозможно представить себе мыслительные процессы у младенца. Но младенцы мыслят даже еще до рождения. В утробе они двигаются, спят, и не только всецело подчиняясь инстинкту. Мысль о том, что еще не родившийся эмбрион может думать, нам может показаться странной. Это поражает, и смешит, и приводит в ужас. Но ничто человеческое не может быть чуждым человеку.

Однако младенец еще не человек. А эмбрион – тем более. Вероятно, именно поэтому Эмма больше усвоила от игрушек, чем Скотт. Разве что он мог выражать свои мысли, а она нет, только иногда, загадочными обрывками. Ну вот, например, эти ее каракули…

Дайте маленькому ребенку карандаш и бумагу, и он нарисует нечто такое, что для него выглядит иначе, чем для взрослого. Бессмысленная мазня мало чем напоминает пожарную машину, но для крошки это и есть пожарная машина. Может быть, даже объемная, в трех измерениях.

Дети иначе мыслят и иначе видят.

Парадин размышлял об этом однажды вечером, читая газету и наблюдая Эмму и Скотта. Скотт о чем-то спрашивал сестру. Иногда он спрашивал по-английски. Но чаще прибегал к помощи какой-то тарабарщины и жестов. Эмма пыталась отвечать, но у нее ничего не получалось.

В конце концов Скотт достал бумагу и карандаш. Эмме это понравилось. Высунув язык, она тщательно царапала что-то. Скотт взял бумагу, посмотрел и нахмурился.

– Не так, Эмма, – сказал он.

Эмма энергично закивала. Она снова схватила карандаш и нацарапала что-то еще. Скотт немного подумал, потом неуверенно улыбнулся и встал. Он вышел в холл. Эмма опять занялась абаком.

Парадин поднялся и заглянул в листок – у него мелькнула сумасшедшая мысль, что Эмма могла вдруг освоить правописание. Но это было не так. Листок был покрыт бессмысленными каракулями – такими, какие знакомы всем родителям. Парадин поджал губы.

Скотт вернулся, и вид у него был довольный. Он встретился с Эммой взглядом и кивнул. Парадина кольнуло любопытство.

– Секреты?

– Не-а. Эмма… Ну, попросила для нее кое-что сделать.

Возможно, Парадин и Джейн высказали слишком большой интерес к игрушкам. Эмма и Скотт стали прятать их и играли с ними, только когда были одни. Они никогда не делали этого открыто, но кое-какие неявные меры предосторожности принимали. Тем не менее это тревожило, и особенно Джейн.

– Денни, Скотта очень изменился. Миссис Берне сказала, что он до смерти напугал ее Френсиса.

– Полагаю, что так, – Парадин прислушался. Шум в соседней комнате подсказал ему местонахождение сына. –

Скотти!

– Ба-бах! – сказал Скотт и появился на пороге, улыбаясь. – Я их всех поубивал. Космических пиратов. Я тебе нужен, пап?

– Да. Если ты не против отложить немного похороны пиратов. Что ты сделал Френсису Бернсу?

Синие глаза Скотти выразили беспредельную искренность.

– Я?

– Подумай. Я уверен, что ты вспомнишь.

– А-ах. Ах это! Не делал я его.

– Ему, – машинально поправила Джейн.

– Ну, ему. Честно. Я только дал ему посмотреть свой телевизор, и он… он испугался.

– Телевизор?

Скотт достал стеклянный кубик.

– Ну, это не совсем телевизор. Видишь?

Парадин стал разглядывать эту штуку, неприятно пораженный увеличительными стеклами. Однако он ничего не видел, кроме бессмысленного переплетения цветных узоров.

– Дядя Гарри…

Парадин потянулся к телефону. Скотт судорожно глотнул.

– Он… он уже вернулся?

– Да.

– Ну, я пошел в ванную. – И Скотт направился к двери.

Парадин перехватил взгляд Джейн и многозначительно покачал головой.

Гарри был дома, но он совершенно ничего не знал об этих странных игрушках. Довольно мрачно Парадин приказал Скотту принести из его комнаты все игрушки. И вот они все лежат в ряд на столе: кубик, абак, шлем, кукла и еще несколько предметов непонятного назначения. Скотту был устроен перекрестный допрос.

Какое-то время он героически лгал, но наконец не выдержал и с ревом и всхлипываниями выложил свое признание.