Страшные истории для бессонной ночи

Рона Цоллерн. Ааскафер

Мой спутник прислонился щекой к стволу раскидистого дуба, под которым оба мы пережидали дождь, и долго глядел на замок, выраставший из вершины холма. Городок у подножия этой твердыни был скрыт туманом, и только башни с узкими бойницами высились над молочно-белой округой, словно поднимались из облаков.

Человека, с которым вот уже несколько дней я делил все невзгоды путешествия, совершаемого по осенним дорогам под пронизывающим ветром, звали Ааскафер. Я знал его едва-едва, но много слышал об этом искуснейшем певце, принять которого почел бы за честь любой сеньор. То был сочинитель самых великолепных сирвент[25], знаток темного стиля, не раз получавший награды на состязаниях певцов. Многие дамы рады были бы иметь такого вассала, только он ни от одной не просил поцелуя, и никто не слыхал, чтобы канцона[26] или альба[27] слетали с этих уст, чаще сомкнутых, чем изрекающих любезности, что так необычно для странствующего трубадура. За несколько дней нашего знакомства я так привык к его молчанию, что даже вздрогнул, услышав звук его сильного голоса, необычайно приятного своим низким тембром.

— Взгляните туда, — произнес он, простирая руку к замку. На ладонь его и на рукав дорожного платья из грубого сукна падали крупные капли. — Вы знаете историю сего знаменитого замка?

Я отвечал, что об этих краях мне известно мало, и попросил рассказать ее.

— Вот такой же туман покрывал землю вокруг этого холма, когда много лет назад барон Асбар фон Баренхафт прощался здесь со своей возлюбленной госпожой Алейсейн. Тяжело им было думать о расставании, ведь барон отправлялся в Крестовый поход и вверял судьбу свою в руки Господа на этом опасном и трудном пути. В тот день в последний раз перед долгой разлукой он мог поцеловать белые нежные пальцы госпожи Алейсейн и насладиться красотой любимых глаз. Перед ним в глубокой скорби стояло создание, прекраснее которого не было на свете. Гордость боролась в ней с любовью, и в темно-зеленых глазах ее дрожали слезы, но упасть на щеки, что нежностью своей могли сравниться с тончайшим китайским шелком, а румянцем — с самой свежей зарей, госпожа Алейсейн им не позволила. Долго стояли они рука в руке, и не было слов, которые сгладили бы горечь влюбленных в эту минуту. Они молчали, сумерки сгущались над замком.

Ааскафер прервался, отошел к своему коню. Мне показалось, что глубокая печаль сдавила ему горло и он не может продолжать рассказ. Но немного погодя он сказал:

— Дождь кончился, мы можем развести огонь, если найдем немного сухого хвороста. Темнеет.

Так мы и сделали. Когда скромная трапеза наша была готова и мы, вознеся молитву, приступили к ней, я ожидал продолжения рассказа.

Мой спутник, потеплее укрывшись плащом, продолжал:

— Наконец последний долгий взгляд завершил этот тягостный для обоих час. Рыцарь вышел во двор, где ему подвели коня, а его дама стояла у окна, провожая глазами своего паладина, и сердце ее разрывалось от тревоги и печали. В тихой грусти провела госпожа Алейсейн остаток вечера…

Последние слова были произнесены рассказчиком почти шепотом. Затем он совсем смолк и прислушался. Позади меня в темноте хрустнула ветка, раздался легкий шорох, и несколько крупных капель, собравшихся на листьях после недавнего дождя, упали на землю.

— Кто здесь? — громко спросил Ааскафер, поднимая горящую головню, и шагнул к зарослям, откуда раздавались эти звуки.

Ему навстречу двинулась человеческая фигура. Незнакомец был, видимо, как и я, семинаристом.

— Здравствуйте, добрые христиане, — приветствовал он нас. — Позвольте мне обогреться немного у вашего костра. Я нищий студент и никому не могу причинить вреда. В котомке моей осталось немного хлеба и сыра, которыми я охотно угощу вас.

— Не ты, а мы должны поделиться с тобой, ибо наши припасы побогаче, — ответил я семинаристу, к которому почувствовал симпатию и сострадание, так как он промок, к тому же шел пешком, и поддержкой ему в борьбе с усталостью служил лишь посох.

Спутник мой не стал возражать, чтобы я пригласил незнакомца к огню погреться, послушать историю и отужинать с нами, и по моей просьбе продолжил прерванный рассказ:

— В пути через чужие земли не раз вспоминал барон свою любимую, и казалось ему, что она где-то совсем рядом. Множество раз в минуту опасности он призывал ее светлый образ, и это придавало ему сил. Однажды отряд рыцарей остановился на ночлег среди песков пустыни. К вечеру так похолодало, что воинов до костей пробирал мороз. Побежденные усталостью, они все же уснули, а ветер, перекатывая песчаные бугры, потихоньку заносил спящих. Барон не спал. Он сидел на склоне бархана и вспоминал госпожу Алейсейн: как наяву слышал ее голос, и дыхание, которое источали ее уста, согревало ему сердце. Ночью многие замерзли, и на рассвете, когда звук рога разбудил отряд, воины поняли, что их стало вполовину меньше. Оплакав друзей и похоронив их по христианскому обычаю, рыцари двинулись дальше. Еще много дней длился их путь через пески. От сильной жажды невозможно было сказать и слова, но под мерный шаг коней в голове у рыцаря простые слова складывались в песню. Она ни в какое сравнение не шла с теми, что сочиняют трубадуры, однако придавала силы и бодрости духу.

— Да простит меня сеньор трубадур, — раздался голос сидевшего рядом со мной семинариста, — я вижу, что вы прекрасный рассказчик, но мне кажется, не все в этой истории вам известно. Если позволите, я добавлю несколько слов.

— Что ж, извольте, — отвечал мой спутник. — Любопытно, что вы можете добавить.

— Вы пропустили то, что случилось с госпожой Алейсейн.

— Я еще не дошел до этого печального места — барону стало известно обо всем гораздо позже.

— Барону вообще не было известно то, о чем я сейчас поведаю. После прощания со своим паладином госпожа Алейсейн несколько дней не могла найти себе места от тоски. В тот вечер, о котором я рассказываю, красавица, рыдая, возносила молитвы Спасителю, орошала слезами роскошные свои одежды, но душе ее не было облегчения. «О, как бы я хотела отправиться с тобой, мой Асбар!» — воскликнула она, ломая руки.

И тут из-под алькова, что укрывал кровать госпожи Алейсейн, появилась фигура, при виде которой девушка вскрикнула и прижалась к стене. Он был, как показалось ей, молодым, но глаза тонули в бесчисленных морщинах, и, хоть локоны его были чернее ночи, лицом он показался ей темнее собственных волос. Глаза его горели, как у кота. Рука госпожи Алейсейн поднялась, чтобы сотворить крестное знамение, но незнакомец схватил ее за рукав и резко дернул вниз. Теперь он казался ей красивым смуглым юношей, похожим на людей южных земель, темноволосых и темноглазых.

«Кто ты?» — затрепетав, спросила госпожа Алейсейн.

«Зачем задавать вопрос, если ответ тебе известен?» — пророкотал под сводами комнаты голос, заставив прекрасную девушку задрожать еще сильнее. Казалось, сознание вот-вот покинет ее, и, будучи не в силах стоять на слабеющих ногах, она опустилась в кресло.

Он подошел и встал у нее за спиной. Помолчав немного, наклонился к самому уху и произнес: «Я могу помочь тебе. Ты сможешь быть со своим рыцарем, видеть то, что видит он. Твоя душа отправится с ним в путешествие, а тело останется здесь. Люди сочтут, что ты умерла, и положат тебя в склеп, но не бойся: когда барон воротится, душа твоя снова соединится с телом, не постаревшим ни на день, а если он погибнет…»

«Тогда и мне лучше не жить», — прошептала девушка.

«Может, и так… Я могу сделать это, разумеется, за определенную плату, — продолжал он странным леденящим голосом, от которого готово было оборваться сердце. — Согласна ли ты на эту сделку?»

«Согласна!» — отвечала госпожа Алейсейн так твердо, насколько это позволяли дрожащие от ужаса губы.

«Постой, ведь ты даже не узнала условия сделки!»

«Всего несколько дней разлуки столь тяжки для меня, что я не задумываюсь над условиями, когда могу быть рядом с любимым».

Он расхохотался, и звуки зловещим рокотом разнеслись по комнате.

«Любовь! — воскликнул он, смеясь. — Ты мне хорошая помощница! — Он снова наклонился к госпоже и тихо сказал: — Так слушай. Ты благополучно вернешься со своим рыцарем, если он останется жив, или твоя душа вместе с его душой отправится на небо. Ведь папа римский пообещал, что все крестоносцы получат местечко в раю, а уж за тебя я похлопочу самолично. Но если твой рыцарь полюбит другую женщину, твоя душа станет моей. Уверена ли ты в своем возлюбленном настолько, чтобы пойти на такую сделку?»

«Да», — отвечала девушка.

«Тогда дай мне руку — мы заключим наш договор!»

С этими словами он встал напротив нее. Поднявшись, госпожа Алейсейн смело протянула руку тому, кто смотрел на нее черными, как угли, глазами. И в этот момент нежное тело девушки безвольно упало в кресло, а душа — яркий золотой огонек — осталась в ладони Люцифера. Некоторое время он рассматривал этот огонек, а после затрясся всем телом, острый нос его стал удлиняться и превратился в клюв, которым он осторожно взял со своей руки душу девушки. Ноги Люцифера почернели, вытянулись и обросли чешуйками, на пальцах вместо ногтей выросли черные когти, руки стали крыльями, а сквозь одежду проросли перья. Темной птицей пронесся дьявол по окрестности и оказался на постоялом дворе, где барон и другие рыцари остановились в ту ночь.

Асбар спал, укрывшись меховым плащом. Люцифер, снова принявший обличье человека, наклонился над ним, и лицо спящего осветилось огнем горящих глаз дьявола. Схватив цепочку, на которой висел медальон, подаренный Алейсейн, он сорвал его с шеи рыцаря. Длинным когтем осторожно открыл его — и душа девушки влетела внутрь. Люцифер бросил медальон на грудь барона и исчез, прежде чем тот открыл глаза…

Семинарист опустил лицо так, что капюшон совсем скрыл его черты, и сказал:

— Да простит меня сеньор за то, что я прервал его рассказ. Возможно, дополнение мое незначительно, но без него история кажется мне неполной.

— Я благодарю вас за столь интересные детали. Несомненно, они разъясняют многие темные места сей истории, но я хотел бы узнать, от кого вы все это услышали?

— От одного помешанного старика, который утверждал, что некогда служил у госпожи Алейсейн и что сам дьявол рассказал ему это, дабы утешить, когда ее нашли в спальне бездыханной.

— С каких это пор дьявол сделался утешителем несчастных? — пробормотал Ааскафер совсем тихо и снова обратился к семинаристу с вопросом: — Давно ли это произошло?

— Да. Тогда я еще был мальчиком, и мы с дядей во время своего путешествия ненадолго останавливались в замке Аверглоб.

Спутник мой выслушал его, понурив голову. Такая глубокая печаль отобразилась на челе Ааскафера, что я не смел просить его возобновить рассказ, но новый наш знакомец, видимо, не обладал чуткостью и обратился к нему со словами:

— Отчего вы замолчали? Мы с нетерпением ждем продолжения.

— Что ж, — отвечал тот. — Вот что случилось дальше. Рыцарей ждали новые земли и несметные богатства Востока. Барон получил большой лен[28] в западной части королевства. Радость его была велика, и казалось ему, что госпожа Алейсейн радуется вместе с ним. Шли дни и месяцы. Однажды, когда барон отдыхал в тени деревьев в полдень, слуга доложил ему, что паломники, богатый старик-купец и его дочь, просят разрешения остановиться в его доме. Барон вышел встретить их. Старик изнемогал от жары. А девушка была так мила, что барон невольно улыбнулся при виде столь нежного создания. Красавица смущенно потупила взгляд. Асбар подал ей руку и повел ее в беседку, куда приказал подать сладостей и вина.

Уже два дня гостили путники в доме барона фон Баренхафта. По тем взглядам, которые удавалось поймать рыцарю, он мог догадаться, что прекрасная гостья влюблена в него — таким счастьем озарялось ее милое личико, когда она встречала барона, и такая грусть отражалась на нем, когда он уходил. Рыцарь был ласков и вежлив, он привязался к ней и очень огорчался при мысли, что бедная девочка страдает от любви к нему.

Однажды ночью Асбар отдыхал в своих покоях. Вдруг ему почудилось, что дверь скрипнула и легкий вздох раздался где-то совсем рядом. Барон приоткрыл глаза и увидел юную паломницу. Девушка, думая, что он спит, присела на край кровати. С такой тоской смотрела она на любимые черты, что у Асбара сердце сжалось от боли. Он сел на постели и накрыл руку девушки своей ладонью. Бедняжка не знала, куда деться от стыда, и тихонько заплакала. Рыцарь обнял ее и стал ласково гладить по голове. Наконец она подняла лицо и взглянула на Асбара. Никогда еще не видел он такой цветущей и юной красоты! Он уже наклонился, чтобы поцеловать нежные алые губы красавицы, как вдруг почувствовал биение в медальоне на своей шее.

«Неужели кровь с такой силой пульсирует в моих венах?» — удивился Асбар.

Тут с улицы донесся громкий стук в ворота. Девушка вскочила и скрылась за дверью, а Баренхафт кликнул слугу и приказал открыть ночному гостю. Когда же Асбар оделся и сошел вниз, его взору предстал рыцарь, утомленный долгой дорогой. Он сказал, что прибыл из тех земель, где жил барон.

— Простите, что прерываю ваш рассказ, сеньор Ааскафер, — робко заговорил я. — Но мне непонятно: как же барон Асбар так скоро позабыл госпожу Алейсейн?

— Как так получилось? — тихо промолвил мой спутник, глядя в ночное небо. — Вы еще очень юны и, наверное, не испытывали подобного, но скажу вам по своему опыту: бывает очарование такой силы, что человек на мгновение лишается всего своего прошлого. Перестает быть самим собой, тем, кто носит имя, титул, тащит на плечах грехи или венец добрых дел на челе. Он остается только свидетелем прекрасного, явленной красоты жизни, и с необычайной легкостью душа его воспаряет к свету, излучаемому этой красотой, если она истинна. Как ни жаль, но очень скоро очарование исчезает, и мир снова наваливается на человека своей тяжестью. Так было и с Асбаром.

«Я рад приветствовать тебя в моих владениях», — сказал барон гостю.

«Благодарю тебя, Асбар фон Баренхафт, — отвечал тот. — Горько мне оттого, что я привез невеселые вести».

Барон видел, что силы покидают путника, поэтому велел принести ему еды и питья, а когда тот немного насытился, попросил рассказать те новости, которые он привез.

«Когда рыцари собирались отправиться на защиту Гроба Господня, я всей душой желал поехать вместе со всеми, — начал рассказ гость. — Но внезапная тяжелая болезнь задержала меня. Когда я поправился, то услышал о событии, которое потрясло наши земли, а тебе, барон, узнать о нем будет тягостнее остальных. Через несколько дней после отъезда рыцарей умерла самая прекрасная девушка нашей округи, госпожа Алейсейн. Многие хотели бы назвать ее своей невестой, но догадывались, что она желала бы видеть своим мужем только тебя. Больно мне сообщать это. Скорбью было переполнено мое сердце на протяжении всего пути, но с твоим горем мое не сравнится. Пусть Господь пошлет тебе утешение, Асбар».

Кровь отхлынула от лица барона, и глубокая печаль покрыла его чело. Он сидел недвижим в своем кресле, и перед глазами его вставал образ той, что была теперь навек потеряна для него. Без сна провел он ночь, а утром велел седлать коня и за завтраком объявил всем о своем намерении ехать обратно на родину. Девушка-паломница видела, в какой печали был ее возлюбленный, но после ночной их встречи не смела не только заговорить с ним, но и поднять на него глаза. Вскоре барон простился со всеми и отправился в обратный путь.

Переправляясь морем в Италию, Асбар все чаще призывал смерть и, держа в ладонях дорогой медальон, мечтал о том, как встретит свою возлюбленную на небе. Он перестал есть и спать и только постоянно призывал свою любимую и молил Господа о встрече с ней. Силы совсем покинули его, и он заболел. Лежа на коврах на палубе, он повторял в горячке дорогое имя. Чудилось ему, что в его груди живет маленький золотой огонек и что огонек этот — существо, обладающее собственной волей и чувствами. Грезилось, что это она, его любимая Алейсейн, с которой они и не расставались вовсе.

К тому времени, как корабль вошел в порт, Асбар сделался уже совсем плох. Его спутники позаботились о нем и отвезли его в стоящий неподалеку замок, хозяйкой которого была прекрасная графиня Соль. В беспамятстве привезли его туда, и служанки графини, сведущие в целительстве, принялись лечить барона.

И вот наконец Асбар смог подняться на ноги. Он горячо поблагодарил госпожу, которая столь долгое время заботилась о нем. Графиня тепло поприветствовала барона фон Баренхафта и долго с ним беседовала, расспрашивая о его родине и о Святой земле. Он многое рассказал ей, умолчав лишь о своей возлюбленной и о печальной ее судьбе, поскольку сама мысль об этом терзала его сердце по-прежнему. Вскоре вошедший слуга доложил, что столы в зале накрыты и все готово к обеду. Баренхафт и графиня Соль направились в залу, где уже собрались рыцари и дамы. Графиня отвела барону самое почетное место подле себя. Асбар ел и пил очень мало. Воспоминания о минувших днях нахлынули на него, и он, разглядывая собравшихся, грустил о пирах прошлых лет, когда сидел рядом с госпожой Алейсейн. Печалился он и о своих друзьях, большинство из которых покоились теперь кто на дне морском, кто под песками пустыни, кто в Святой земле. Блуждая взором по лицам собравшихся за трапезой, он вдруг заметил прекрасного юношу, который, как и барон, рассеянно озирал глазами общество за столом. Он был смугл и темноволос. Темно-карие глаза его, окаймленные длинными ресницами, глядели задумчиво и печально. Совершенные черты лица говорили о нем как об отпрыске знатного рода, но платье его печалилось о том, что он небогат.

Фон Баренхафт обратился к графине, дабы узнать, кто этот юноша. В ответ она сказала, что это трубадур, который гостит в замке со вчерашнего дня, и что после обеда он обещал исполнить свою новую песню. В первый раз Асбару, любителю пиров и застольных бесед, обед показался бесконечно длинным. Но вот все встали из-за стола, перешли в другую залу, где были расставлены кресла. Певец поклонился зрителям и, настроив лютню, заиграл и запел. Необычное волнение охватило барона. Сердце его забилось так, что медальон, с которым он никогда не расставался, задрожал на его груди.

— Вы не учли того, что я рассказал вам, — вставил семинарист. — Медальон задрожал оттого, что душа госпожи Алейсейн была взбудоражена и зачарована песней трубадура.

— Возможно, — сухо ответил Ааскафер. — Но я рассказываю эту историю такой, какой слышал ее из уст самого барона Баренхафта.

Помолчав немного, он продолжил:

— Асбар слушал по-юношески нежный голос, стихи, написанные темным стилем, и в душе его воскресала прежняя любовь. Он забыл о смерти, забыл о своей скорби, и прекрасные звуки наполнили его сердце радостью и блаженством. Певец умолк, и когда барон оглядел слушателей, то заметил, что суровые лица рыцарей посветлели, дамы улыбнулись своим тайным мечтам, а глаза их засияли. На молодого трубадура бросали немало благосклонных взглядов из-под темных пушистых ресниц. По просьбе графини он спел еще несколько песен, и она щедро наградила его, подарив прекрасный подбитый мехом плащ. Под вечер все разошлись, и фон Баренхафт ушел в свои покои. Он еще не окреп после болезни, и ноги еле держали его. В изнеможении упал он на постель, но волнение не проходило. Медальон на груди продолжал дрожать, барон накрыл его рукой. Золото до того нагрелось от внутреннего жара, коим рыцарь был терзаем последние часы, что жгло кожу.

Кинув взгляд на семинариста, Ааскафер добавил:

— Если верить тому, что вы сказали мне, то причина этого станет ясна.

Студент по-прежнему прятал лицо под капюшоном. Но от меня не ускользнуло, что юнец при этом усмехнулся едва заметно, одними губами.

— Ах, эти трубадуры, что они делают со своими прекрасными слушательницами! — с притворным осуждением заговорил он. — Темный стиль их канцон — настоящая любовная магия! Слова подогнаны друг к другу так сладостно, двусмысленности и тайные символы в стихах под аккомпанемент волнующей музыки исподволь пленяют души девушек-невест и замужних дам, заставляют алкать нежной страсти, забыв о долге и благочестии. Это и произошло с госпожой Алейсейн, когда она слушала юного трубадура. С тех пор она желала неотступно следовать за тем, кто сулил ей блаженство беспечной любви, не отягощенной узами и невзгодами, любви освобождающей, юной, вечной… Совсем не той, что мог ей предложить мужлан Баренхафт!

Смущенный этой грубостью, я отвернулся от наглеца.

Ааскафер молчал. Видимо, примерял слова семинариста к своему рассказу, а потом снова заговорил:

— Это ваши измышления. А моя история правдива. Вот что было дальше. Барон поднялся и вышел из своей комнаты. Некоторое время он бродил по замку, покуда не повстречался с певцом. Юноша учтиво поклонился и хотел пройти дальше, но барон задержал его.

«Ты прекрасно пел сегодня. Ты обладаешь и талантом, и знанием, и мастерством и, конечно, добьешься большой славы на состязаниях певцов. Твоя песня проникла мне в сердце, которое уже долгое время сковано броней печали. Вот, возьми!» — с этими словами барон снял с руки и отдал трубадуру перстень, лучший из тех, что привез с Востока. Юноша поблагодарил рыцаря и, поклонившись, ушел, а барон еще долго стоял, прислонившись к холодным камням стены, и испытывал неизъяснимое блаженство.

С того дня барон всегда присутствовал на обедах и всегда присоединялся к рыцарям и дамам, когда те рассаживались вкруг, чтобы послушать трубадура. Барон Асбар подносил певцу самые щедрые подарки, и юноша вскоре привязался к своему благодетелю, а Асбар чувствовал себя спокойным и счастливым лишь в его присутствии. Это рождало в бароне странные мысли, что он не волен в своих чувствах, что некая сила подчинила его. Объяснить происходящее он не мог, противостоять этой силе — тоже.

Так прошло несколько недель. Однажды, когда барон одевался, чтобы выйти к обеду и увидеть своего любимца, тот сам появился в дверях его комнаты. От столь внезапного визита в глазах Асбара фон Баренхафта помутилось, и вместо юных и совершенных черт певца ему привиделся черный лик сатаны. Видя, как рыцарь отшатнулся от него, юноша, испугавшись, ушел, а барон отослал слуг и, опустившись на колени перед распятием, стал молиться об искуплении грехов. Затем решил поскорее уехать из замка.

Через несколько часов он был готов к отъезду и пошел поблагодарить графиню за щедрость и гостеприимство. Но едва он спустился с лестницы, ведущей в залу, как услышал знакомый голос, нежно и печально звучавший под сводами. Замерев на месте, барон слушал новую песню и чувствовал, что силы опять оставляют его и уехать невозможно.

Но вот певец умолк, и Асбар, опираясь на руку подоспевшего слуги, сошел вниз. Он был бледен, как только что выбеленный холст, и дамы, которые ухаживали за ним во время болезни, испугавшись, всплеснули руками. Барон немного ободрился и подошел к графине. В самых благородных и изысканных выражениях поблагодарил рыцарь прекрасную хозяйку и попросил дать ему коня, чтобы вернуться в свои земли, а после поднес ей богатые дары, привезенные с Востока. Графиня и многие дамы, казалось, имели вид удрученный и опечаленный, а молодой певец с недоумением смотрел на того, к кому так привязался за последнее время, но барон был непоколебим в своем намерении.

Было отдано распоряжение вывести из конюшни лучшего жеребца, и все стали прощаться с Асбаром фон Баренхафтом. С тяжелым сердцем думал барон о предстоящей разлуке и мельком взглянул на трубадура, чтобы навсегда запомнить его черты, но, опомнившись, сразу же отвел глаза.

Вошел слуга графини и доложил, что конь оседлан и готов к путешествию. Барон вышел, уселся в седло и хотел уже тронуться в путь, как на крыльце появился молодой певец, а следом за ним слуги, несшие поклажу.

«Сеньор Асбар, — обратился он к Баренхафту, — позвольте мне ехать с вами».

Тайной радости барона не было предела.

Долгой была дорога во владения барона фон Баренхафта. Множество замков встретилось им на пути, но нередко приходилось ночевать и в открытом поле, где некуда было спрятаться от дождя и ветра. Асбар окончательно окреп, забыл о болезни и часто разговаривал со спутником, рассказывая о своем походе в Святую землю, а еще просил юношу спеть то одну, то другую песню. По прошествии нескольких недель странствие их подошло к концу. Барон добрался до своего родового замка и пригласил трубадура погостить у него сколько тому вздумается.

Под вечер, когда огни в замке погасли и все уснули, Асбар лежал в постели и вспоминал, как когда-то он засыпал здесь счастливым, думая об Алейсейн. Ее прекрасный образ и теперь явился барону, который в беспокойной дреме метался на кровати, повторяя дорогое имя. Но крепкий сон сделал его недвижимым, и грезилось ему, что из-за полога появился некто, чьи глаза горели, как у кота. Узкой рукой с длинными когтями незнакомец потянулся к шее барона и оборвал цепочку, на которой висел медальон. Затем схватил золотую вещицу, зажал ее в кулаке и исчез. В этот миг Асбар проснулся и понял, что медальон пропал.

Он поднял слуг, стал расспрашивать их, видели ли они человека, входившего в покои барона, но никто ничего не слыхал и не видал. До самого утра Асбар не мог заснуть. Наутро он отправился в замок Аверглоб. Печальной была его дорога. Но он и не подозревал, какая радость ждет его.

— Послушайте, вы гоните коней слишком быстро! — воскликнул семинарист. — Есть в этой истории еще кое-что, чего вы не сказали. Возможно, потому, что ничего об этом не знаете. Так что перепоручите вожжи мне, и я поведаю вам нечто важное.

Ааскафер пристально взглянул на семинариста. Мне показалось, что он прожжет его глазами. Студент действительно становился все развязнее. То ли наше вино помутило его рассудок, то ли он просто пообвыкся и показал истинное лицо, но симпатия моя к нему испарилась.

— Так вот, — сказал он довольно громко, — тот, кто сорвал медальон с шеи барона фон Баренхафта, через несколько минут был уже в замке Аверглоб. Без труда проник он в склеп, где покоилось тело госпожи Алейсейн. Там он открыл медальон и впустил душу девушки обратно в прекрасную клетку. Алейсейн глубоко вздохнула и открыла глаза. Увидев, что лежит в гробу, она захотела поскорее покинуть это страшное место.

«Не торопись, — раздался голос под низкими сводами склепа, и девушка узнала его, ибо ужас, коим глас наполнял душу, невозможно было забыть. — Не торопись, — повторил Люцифер. — Ты помнишь наш уговор? Твоя душа теперь принадлежит мне!»

«Я помню наш уговор, — отвечала девушка, в которой страх породил отчаянное стремление к жизни. — Я его помню, а вот ты, видно, забыл».

«Ты сама знаешь, что барон сначала едва не забыл о тебе, очарованный любовным пылом юной паломницы…»

«Ложь! Асбар находился во власти сна, он не различал явь и грезы!»

«Пусть так. Но что произошло в замке графини Соль? Тебе не удастся избежать своей участи!»

«Мы договаривались, что душа моя будет принадлежать тебе, если мой рыцарь полюбит другую женщину. Но что произошло в замке? Я полюбила юного певца, и Асбар чувствовал мое волнение, как любящее сердце чувствует все душевные движения своего возлюбленного! Его вины в этом нет, только моя. А о моей верности речи у нас в договоре не шло!»

Люцифер разразился хохотом, от которого затряслись темные своды.

«Ты споришь со мной! Ты поймала меня на слове! Ты призналась! Пожалуй, такой развязки я не ожидал! Ну что ж, смелая пташка, ты выиграла, держи!» — с этими словами он бросил ей в руки почерневший медальон и исчез.

Вздохнув, Алейсейн прижала руки к груди. И вдруг послышался ей голос Люцифера, исходивший будто из самих стен: «Не думай, что тебе удастся спастись…»

В тревоге девушка оглянулась по сторонам, но в склепе было уже пусто.

«Почудилось», — решила бедняжка. Осторожно вышла она из подземелья и незамеченной прошла в свои покои, сияя от счастья, ведь она знала, что ее рыцарь скоро будет у ворот замка вместе с прекрасным певцом.

Тут семинарист прервался и обратился к Ааскаферу:

— Теперь прошу вас продолжить рассказ.

Ааскафер не ответил, и на некоторое время воцарилось молчание. В тишине я слышал, как потрескивают ветки в костре и как пофыркивают наши кони. Я сидел неподвижно, и мурашки отчего-то пробегали у меня по спине и щекам.

Внезапно раздался крик какой-то птицы, мне он показался настолько зловещим, что я вздрогнул. Ааскафер положил мне руку на плечо, и я был благодарен ему за дружеское участие.

— Ну что ж, — сказал он. — Рассказ мой близится к концу. Итак, в большой грусти подъезжал рыцарь Асбар фон Баренхафт к месту, столь памятному и дорогому для него. Наконец башни замка Аверглоб показались за перелеском, и барон, обернувшись к своему спутнику, сказал, что в этом замке когда-то он провел много счастливых дней. И теперь ему трудно смириться с мыслью, что юная госпожа Алейсейн уже давно покоится в сыром склепе.

Через некоторое время рыцарь и трубадур были уже у ворот, стража отворила им, и они въехали во двор. Оставив лошадей у крыльца, оба медленно вошли под своды богатого и славного замка, который теперь находился почти в запустении, так как старый граф, отец госпожи Алейсейн, совсем потерял рассудок от горя. Гостей провели к нему. Старик сидел в кресле возле камина.

«Кто идет?» — спросил он, когда фон Баренхафт и молодой певец приблизились.

Барон назвал свое имя и имя своего друга, но старик, казалось, не слышал его.

«Кто идет? — снова проговорил он. — Я слышу легкие шаги!»

Рыцарь низко склонил голову, ибо при виде безутешного старого отца сердце его преисполнилось скорби. Он хотел что-то сказать старику, но тот сделал ему знак молчать.

«Кто идет? Это она, моя Алейсейн. Да, да, это она!»

Асбар хотел было уйти, но вдруг и сам услышал легкие шаги. Он повернулся и увидел входящую госпожу Алейсейн. Барон не отрываясь смотрел на нее. Он решил, что и его рассудок помутился. Но чистый юный голос, произносящий приветственные слова, развеял его сомнения.

Старик вскочил со своего кресла и бросился к дочери. Он заключил ее в объятья и все повторял ее имя. Наконец он опомнился и весело приветствовал гостей, тотчас велев подавать вино и закуски. Асбар фон Баренхафт не сводил глаз со своей любимой. Счастье барона не знало пределов, и вскоре за богатым столом все четверо беседовали и смеялись как ни в чем не бывало, а молодой певец исполнил множество самых прекрасных песен в честь госпожи Алейсейн.

Но радость барона была недолгой. Вскоре весть о Божьем чуде облетела окрестности. Рыцари и дамы из соседних графств съехались в замок Аверглоб, чтобы отпраздновать воскресение госпожи Алейсейн. На большом пиру в замке были и барон фон Баренхафт, и молодой певец. Во время обеда Асбар, сидевший рядом со своей возлюбленной, заметил, что взгляд ее часто останавливается на лице трубадура и при этом нежный румянец заливает ей щеки. Когда же юношу попросили исполнить песню, он запел своим сильным молодым голосом альбу, которую никогда прежде не пел. Все заслушались, а госпожа Алейсейн побледнела и сделалась неподвижной. Она смотрела на трубадура, и глаза ее сияли золотыми звездами любви. Баренхафт, который на сей раз почти не слушал певца, старался поймать хоть один взгляд своей повелительницы, но она этого не замечала.

Последующие дни прошли в сборах на турнир. Герцог, прослышав о чуде, которое вернуло госпожу Алейсейн к жизни, решил, что наградой победителю турнира станет рука этой юной девы. Также при его дворе устраивалось состязание певцов, поэтому рыцарь и трубадур отправились туда вместе.

Перед турниром, когда барон фон Баренхафт в своей палатке снаряжался для боя, завеса шатра неслышно раздвинулась, и перед рыцарем возник тот, кого Асбар совсем недавно видел во сне.

«Кто ты и что тебе нужно?» — сурово спросил он незнакомца.

«Имен у меня много, и нет надобности называть их, ибо ты и сам догадываешься, кто я. А вот что у меня за дело к тебе, я отвечу: пришел предложить свою помощь, барон. Я могу добыть тебе победу на турнире и сердце госпожи Алейсейн. Вижу, она охладела к тебе».

«Убирайся! — гордо ответил рыцарь. — Победу на турнире я добуду моим копьем и мечом, а сердце свое красавица Алейсейн вольна отдать тому, кто ей мил. Я не нуждаюсь в твоей помощи!»

«Что ж! — усмехнулся Люцифер. — В таком случае ты проиграешь».

При этих словах палатка Асбара загорелась, а сам говоривший скрылся за дымом. Поднялся крик, люди засуетились, послали слуг за водой. Рыцарь поспешно вышел из палатки уже в полном вооружении, и волнение немного улеглось. Шатер, рухнувший на землю, потушили. В толпе раздавались возгласы: «Знамение!», «Знак Божий!» — но вскоре и эти крики утихли. Турнир начался.

Уже несколько рыцарей сразились со своими соперниками и повергли их, затем Асбар вызывал победителей, и все они были разбиты. Но потом на бой с бароном выехал рыцарь, чьи начищенные доспехи слепили глаза и чей гнедой конь вызвал у зрителей вздох восхищения. Стрелой понесся он на Баренхафта, но тот сумел отклонить удар копья противника. Развернувшись, они вновь погнали коней навстречу друг другу, и на этот раз оба чудом избежали гибели, ибо удары их были очень сильны. Баренхафт успел заметить, что из-под забрала сверкнули глаза, горевшие, как уголья. На третий раз рыцари вновь ударили одновременно, и оба вылетели из седел. Поднявшись, они обнажили мечи и рубились долго и яростно, до тех пор, пока барон могучим ударом не оглушил соперника. Тот свалился наземь, а герцог велел прекратить поединок, признав барона победителем турнира.

Асбар внимал восторженным возгласам толпы, но мрачные мысли роились в его голове, и радости от победы не было в его истерзанном сердце. Он не переставал думать о поверженном, в котором узнал своего недавнего гостя. Взглянув на госпожу Алейсейн, барон заметил, что она в большом смятении — то ли из-за того, что он подвергал свою жизнь опасности, то ли из-за того, что она не хотела отдавать свою руку и сердце победителю.

Когда закончились чествования барона, было объявлено о предстоящем состязании певцов. В большом волнении ожидали его исхода и молодой певец, и госпожа Алейсейн, и Асбар фон Баренхафт. Уже несколько дней не говорил барон со своей возлюбленной и видел ее лишь издали. Она же, отговариваясь тем, что ей нездоровится, не пускала его в отведенные ей покои. Не находя себе места, бродил рыцарь по замку и окрестностям, часто заходил в церковь и горячо молился, стараясь преодолеть охватившее его отчаяние.

Наконец состязание певцов началось. Какие только разнообразные трели не раздавались под сводами замка! Вот и молодой певец вышел на середину зала и стал настраивать лютню. Взглянув на него, Асбар фон Баренхафт увидел, что колки на его инструменте подкручивает сам Люцифер своей узкой черной рукой. Сжав рукоятку длинного кинжала, барон кинулся к нему, и в тот же миг госпожа Алейсейн вскочила с кресла и подбежала к трубадуру, пытаясь спасти его. Но было поздно: кинжал Асбара вонзился в грудь юноши, да и девушка, оказавшись позади молодого певца, не миновала острого клинка. Заколотые одним лезвием певец и красавица упали к ногам барона. А он, издав страшный стон, бросился вон из зала. Ошеломленные произошедшим, люди не успели задержать его, и Асбар фон Баренхафт исчез навсегда.

Поговаривали, что он укрылся в монастыре и принял постриг или убил себя, бросившись на меч. Но достоверно никто ничего не знает. Вот так заканчивается эта печальная история.

Ааскафер повернулся к семинаристу и спросил:

— На сей раз тебе нечего добавить?

— Отчего же! — с вызовом ответил тот. — Могу рассказать, как юный трубадур заключил договор с Люцифером и тот пообещал ему победу на состязании певцов и руку красавицы Алейсейн. Но самое занимательное в том, что барон фон Баренхафт не ушел в монастырь и не свел счеты с жизнью, а сделался странствующим певцом, сочинителем самых великолепных сирвент и знатоком темного стиля. Многие дамы рады были бы иметь такого вассала, да только он ни от одной не просил поцелуя, и никто не слышал, чтобы канцона или альба слетали с уст странствующего трубадура по имени Ааскафер! Скитается он по свету, ожидая новой встречи со своим врагом.

Я был поражен тем, что услышал от семинариста, а Ааскафер вскочил на ноги и, вынув кинжал, воскликнул:

— Вот я и дождался встречи!

Признаться, я решил, что Ааскафер, он же барон Асбар фон Баренхафт, повредился умом, но семинарист, тряхнув головой, откинул капюшон. И хоть локоны у него были чернее ночи, ликом он показался мне темнее собственных волос, а глаза его горели, как уголья.

Я вскрикнул, а мой спутник, заслоняя меня, поспешно произнес:

— Спасайся!

Затем ринулся навстречу противнику и ударил дьявола в сердце своим кинжалом. Но тот только расхохотался.

— Я рад был рассказать тебе о предательстве дорогих для тебя людей! Я так люблю испытывать род людской, разоблачать их фальшивую добродетельность! Да и твою тоже, известный певец, оказавшийся жестоким убийцей! Гнев, вот что приведет тебя прямиком в преисподнюю!

Из открывшейся раны Люцифер вынул искрящийся сгусток темного тумана и швырнул в рыцаря. Я с ужасом наблюдал, как темный шар, испускающий короткие молнии, остановился перед Ааскафером и одежда его на груди загорелась. Кожа начала чернеть, но барон с силой прижал к себе темный сгусток. Пару мгновений он стоял, закрыв глаза, и мне показалось, что спутник мой сейчас упадет замертво. Однако он осторожно начал отводить от груди руки, и мне почудилось, что из его сердца исходит белое сияние.

— Я искупил мою вину и получил прощение, — негромко промолвил Ааскафер. — Твои козни тщетны. Сгинь!

Но дьявол, уклонившись от ослепительного сияния, замахнулся и проткнул Ааскаферу плечо своим посохом, конец которого оказался острым и раскаленным докрасна. Барон упал навзничь, издав протяжный стон. Кровь хлынула и обагрила его одежду, руку, которой он зажал рану, и кинжал. Дьявол вновь занес посох и поставил ногу на грудь противнику, намереваясь ударить в сердце. Земля вокруг них вспыхнула.

Пытаясь помочь барону, я швырнул в дьявола свой плащ, который тут же сгорел, но этого короткого мига хватило, чтобы Ааскафер, приподнявшись, вонзил сатане в живот кинжал, окропленный кровью из его раны. Люцифер взвыл так ужасно, что небо, казалось, разорвется от этих звуков. Вынув лезвие из раны, он согнулся, затрясся, и земля под ним разверзлась. Невольно я вспомнил слова моего духовника о том, что в каждом верующем, принявшем причастие, течет кровь Христа, этому догмату я и приписал удачу Ааскафера в схватке. Когда твердь вновь сошлась, Люцифера как не бывало, но в наступившей тишине я вдруг услышал его голос: «Не думай, что от меня можно спастись…»

Не знаю, наяву ли он произнес эти слова, или они почудились мне. Раздумывать было некогда. Я поспешил к рыцарю. Сознание оставляло его, из раны без остановки лилась кровь. Кое-как перевязав ему плечо, я усадил его, прислонив к стволу дуба.

Уже рассветало, когда неподалеку послышалось фырканье лошади. Я выбежал на дорогу и увидел монастырский обоз. При помощи братьев уложив раненого на телегу, я пошел рядом. Наконец добрались мы до монастыря, где я перепоручил Ааскафера в руки сведущих в медицине монахов.

Прошло несколько дней, а он все еще был в беспамятстве, и рана его все время гноилась. Временами он издавал такие страшные стоны, что братья испуганно переглядывались и кропили его святой водой. Я много времени провел у его постели. Мне казалось, что там, в забытьи, он продолжает битву со своим врагом. Мне нужно было отправляться в путь, но я не хотел оставлять Ааскафера в таком состоянии, не будучи уверенным ни в его выздоровлении, ни в скором конце. Казалось, мучения его продлятся бесконечно, но на Святую Пасху неожиданно жар у него спал, рана подсохла, и барон Асбар фон Баренхафт начал медленно возвращаться к жизни.