Странствия

9

И вот, после череды коротких незначительных остановок, Кэмерон оказался в городе, который несомненно был Сан-Франциско. Не каким-то другим городом на месте Сан-Франциско, а настоящим Сан-Франциско, узнаваемым Сан-Франциско. Кэмерон обнаружил, что стоит на самой вершине Русского холма в разгар ослепительного безоблачного дня. Слева, внизу, находилась Рыбачья пристань, впереди возвышалась башня Койт. А вот и Ферри-билдинг, и Оклендский мост. Знакомые ориентиры — но как же странно выглядит все остальное! Где поражающий взор небоскреб «Трансамериканская пирамида»? Где громад ный мрачный перст Американского банка? В общем-то, понял Кэмерон, странность заключалась не столько в замене, сколько в отсутствии. Не видно ни большого района вдоль автострады Эмбаркадеро, ни отеля в Чайнатауне, ни жалких щупалец надземных трасс. Кажется, нет ничего построенного за последние двадцать лет. Это был старый приземистый Сан-Франциско из его детства, сверкающий миниатюрный городок, не ставший подобием Манхетгена, не разросшийся до горизонта. Судя по всему, он вернулся в город, каким тот был в сонных 1950-х, в тихие годы Эйзенхауэра.

Он спустился с холма и разыскал газетный киоск — ярко-желтую металлическую коробку на углу Гайд-стрит и Норт-пойнт. «Сан-Франциско кроникл», десять центов. Десять центов? Разве такие цены были в пятьдесят четвертом? Кэмерон опустил в автомат десятицентовую монетку с Рузвельтом.

Оказалось, что газета вышла во вторник, 19 августа 1975 года. В том мире, который Кэмерон считал подлинным — теперь уже с некоторой иронией, — и от которого он целый день удалялся, совершая скачок за скачком, сегодня тоже был вторник, 19 августа 1975 года. Так что он вовсе не попал в прошлое. Он попал в Сан-Франциско, где время, кажется, застыло на месте. Но почему?

Он начал в замешательстве просматривать первую страницу.

Заголовок размером в три колонки гласил: «Фюрер прибыл в Вашингтон». Слева под ним трое мужчин на фотографии обменивались ослепительными улыбками. Подпись поясняла, что это президент Кеннеди, фюрер Геринг и посол Японии Тогараши во время встречи в розарии Белого дома.

Кэмерон закрыл глаза. Исходя только из заголовка и подписи, он попытался состряпать правдоподобное предположение.

И решил, что попал в мир, где во Второй мировой войне победили страны Оси. Соединенные Штаты — колония Германии. И высотных зданий в Сан-Франциско нет потому, что американская экономика, подорванная поражением, не смогла даже за тридцать лет мира окрепнуть настолько, чтобы позволить себе их строительство. Или, может, под давлением финансовых министров Третьего рейха (Хьялмар Шахт? Имя всплыло из глубин памяти) американский капитал теперь идет в Европу. Но как такое могло случиться? Кэмерон отлично помнил военные годы, помнил всплеск патриотизма, широкую мобилизацию, помнил, как все силы страна отдавала борьбе. Помнил «Клепальщицу Рози» с военного плаката и надпись на сигаретных пачках, поменявших зеленый цвет на белый: «Зеленая „Лаки страйк“ ушла на войну». «Не забудем Перл-Харбор, как не забыли форт Аламо». Он не представлял, каким образом Германия могла поставить Америку на колени. Разве что…

«Бомба, — подумал он. — Нацисты создали бомбу в сороковом, Вернер фон Браун изобрел трансатлантическую ракету, и Нью-Йорк с Вашингтоном были уничтожены атомным оружием за одну ночь. Вот и все. Всего нашего патриотизма не хватило, мы отступили и капитулировали в течение недели. И поэтому…»

Он рассматривал фотографию. Улыбающийся президент Кеннеди стоял между рейхсфюрером Герингом и учтивым моложавым японцем. Кеннеди? Тед? Да нет, это Джек, тот самый Джек. У него двойной подбородок, тяжелые мешки под глазами, лицо в глубоких морщинах — ему, должно быть, уже под шестьдесят, и близится к концу его второй президентский срок. Жаклин нетерпеливо ждет его наверху. «Дорогой, заканчивай со своими япошками и нацистами, и пойдем немного выпьем перед концертом». Да… И Джон-Джон с Кэролайн где-то неподалеку, любимцы нации, пример для всей молодежи. Да… А Геринг? Действительно, тот самый Геринг! Ему уже далеко за восемьдесят, он безобразно разжирел, отрастил каскад подбородков. Широкая грудь сплошь увешана медалями, маленькие озорные глазки блестят — верно, вспоминает все удовольствия своей долгой жизни. Каким счастливым он выглядит! Каким добродушным! Геринга невозможно ненавидеть, как, скажем, Геббельса, Гиммлера или Штрайхера. У Геринга было обаяние, жестокое обаяние священного чудовища, Нерона, Калигулы. И вот эта бессмертная гора мяса живет в семидесятых. Он пережил Адольфа, чтобы стать, как предположил Кэмерон, вторым фюрером, которого с помпой принимают в Белом доме, никак не меньше. Может быть, завтра вечером состоится банкет на высшем уровне: рольмопс[3], зауэрбратен[4], свиные ребрышки, кенигсбергские клопсы[5] в совокупности с бутылками «Доктор Бернкастлер» урожая шестьдесят девятого года и «Шлосс Йоханнисберг» семьдесят первого. Или фюрер предпочитает пиво? У нас есть лучшие сорта: «лёвенбрау», «вюрцбургер хофбрау»…

Хотя стоп! Камерон почувствовал, что его построения не слишком правдоподобны. Он не мог представить Джона Ф. Кеннеди в роли приспособленца, согласного быть президентом-марионеткой в управляемой нацистами Америке, выполнять приказы какого-то прилизанного гауляйтера с жесткими глазами и прыгать на задних лапках при появлении фюрера. Бомба там или нет, но все равно возникло бы сильное движение сопротивления, десятилетия партизанской войны, нестерпимая ненависть к захватчикам и их прислужникам. Значит, Америка не капитулировала. Страны Оси победили, но Соединенные Штаты остались независимыми.

Кэмерон начал обдумывать другую версию. Допустим, подумал он, Гитлер в этом мире не порвал договор со Сталиным и не напал на Россию летом сорок первого, а направил войска через Ла-Манш, чтобы уничтожить Англию. А японцы оставили в покое Перл-Харбор, так что Соединенные Штаты не были втянуты в войну, которая завершилась довольно быстро — скажем, к сентябрю сорок второго. И теперь немцы правят Европой от Корнуолла до Урала, а японцы господствуют на всем Тихом океане к западу от Гавайев. Соединенные Штаты из-за своего недальновидного нейтралитета стали изолированной страной, этакой огромной Португалией — застойная экономика и практически полная оторванность от мировой торговли. Сан-Франциско остался без небоскребов, поскольку нет смысла что-либо строить в этой стране. Да? Именно так?

Он устроился на ближайшем крыльце и продолжал изучать газету. В этом мире был, пусть и слабенький, фондовый рынок. Индекс Доу-Джонса равен 354,61. В списке несколько хорошо знакомых названий — IBM, AT&T, «Дженерал моторе», — но о многих он никогда не слышал. Нет «Литгона», «Синтекса» и «Поляроида», как и «Ксерокса», но в газете упоминается предшественник «Ксерокса» — «Галоид». Есть две бейсбольные лиги, в каждой по восемь команд. «Бостон брейвз» перебрались в Милуоки, а в остальном список команд такой же, как в сороковых. «Бруклин» лидирует в Национальной лиге, «Филадельфия» — в Американской.

В разделе новостей тоже попадались знакомые имена: сенатор от штата Нью-Йорк — Рокфеллер, от Массачусетса — Кеннеди. (Очевидно, Роберт. Сейчас он в Италии. Вчера посетил величественный мавзолей Муссолини, сегодня у него аудиенция у Папы Римского Бенедикта.) Реклама призывала жителей Сан-Франциско летать в Нью-Йорк на великолепных новых «старлайнерах» компании «Трансуорлд эйрлайнз» — теперь всего лишь за двенадцать часов, с одной короткой остановкой в Чикаго. Посмотрев на рисунок, Кэмерон подумал, что самолет уже почти достиг уровня DC-4 — или это DC-6? С таким-то количеством пропеллеров?

Зарубежные новости были пресными и скудными: ни словечка о конфликте между Израилем и арабами, перебранках африканских стран, о Китайской Народной Республике или войне в Южной Америке. Из прочитанного можно было предположить, что все выжившие евреи живут сейчас в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, Африка — огромная немецкая колония с небольшими зонами влияния Италии, в Китае правят японцы, а не преемники председателя Мао, народы же Южной Америки пребывают в спячке. Так?

Газета оказалась пока самым странным из всего, что увидел здесь Кэмерон. Вроде бы и страницы были обыкновенными, и стиль привычным, и вся газета представлялась вполне правильной, но все-таки присутствовали там некоторые нюансы, события преподносились в каком-то непривычном ракурсе. Она казалась сном, но никогда еще сон не был настолько реальным.

Кэмерон сложил газету и неторопливо направился к заливу. За квартал до берега он обнаружил филиал Американского банка — бывает кое-что, не подверженное переменам! — и решил разменять деньги. Рискованный шаг, но на что только не пойдешь из любопытства. Кассир без колебаний взял его пятидолларовую купюру и выдал взамен четыре по доллару и горстку мелочи. Оказалось, что доллары остались неизменными. И на монетах достоинством в один, пять и двадцать пять центов Линкольн, Джефферсон и Вашингтон занимали все те же знакомые места. Однако на десятицентовике был изображен Бен Франклин, а на пятидесяти центах — незнакомый Кэмерону добродушный человек, моложавый и круглолицый, с копной густых волос.

Он отправился дальше и, дойдя до угла, зашел в публичную библиотеку. Здесь можно будет проверить свои предположения. Вот справочник! Да, список президентов выглядел необычно. Кэмерон узнал, что Рузвельт ушел в отставку из-за слабого здоровья в сороковом. Кажется, именно там был начальный пункт расхождения этого мира с миром Кэмерона. Остальное оказалось вполне предсказуемым. На выборах в сороковом Уэндел Уилки победил Джона Нэнса Гарнера и придерживался политики строгого нейтралитета, в то время как — да, именно это Кэмерон и предполагал! — немцы и японцы быстро захватили большую часть мира. Уилки умер в своем кабинете во время президентской кампании сорок четвертого… Ага! Так это Уилки на пятидесяти центах! Некоторое время у власти находился вице-президент Макнери, который не собирался становиться президентом; поэтому срочно созванный съезд республиканской партии выдвинул кандидатуру Роберта Тафта, Тот победил Джеймса Бернса и оставался на посту президента два срока. За ним на два срока пришел Томас Дьювей. Долгое правление республиканцев закончилось наконец в шестидесятом, когда к власти пришел сенатор Линдон Д жонсон из Техаса. Вице-президентом при Джонсоне стал сенатор от Массачусетса Джон Ф. Кеннеди. («Занятная перестановка», — подумал Кэмерон.) После традиционных двух сроков Джонсон ушел в отставку, и в шестьдесят восьмом на выборах победил вице-президент Кеннеди. Естественно, его переизбрали в семьдесят втором; в этом бесхитростном мире всегда выигрывал тот, кто находился у власти.

Тут, разумеется, нет существовало Организации Объединенных Наций, не было войны в Корее, антиколониального движения и космических исследований. Из справочника Кэмерон узнал, что Гитлер прожил до шестидесятого, а Муссолини до пятьдесят восьмого… Мир, казалось, с удивительной легкостью приспособился к правлению стран Оси, хотя в Англии до сих пор находились немецкие оккупационные войска.

Кэмерону хотелось продолжать сравнивать историю, изучать изменившиеся судьбы Хьюберта Хамфри, Дуайта Эйзенхауэра, Гарри Трумэна, Никиты Хрущева, Ли Харви Освальда, Хуана Перона. Но тут им овладело любопытство иного рода. В вестибюле он просмотрел телефонный справочник Окленда (со всеми номерами графств Аламеда и Контра-Коста. Сам справочник был гораздо тоньше того, который в мире Кэмерона содержал только номера Окленда) и обнаружил две дюжины Кэмеронов. Однако ни один из них не проживал по тому адресу, где жил в своем мире Кэмерон. Среди этих двух дюжин не было не только Кристофера и Элизабет, но и ничего похожего на такие имена. Движимый предчувствием, он заглянул в справочник телефонов Сан-Франциско. Хотя результат также оказался отрицательным, Кэмерон решил поискать Элизабет под ее девичьей фамилией, Дадли. И точно! Элизабет Дадли жила по тому же знакомому адресу у лагуны.

Он затрепетал от такого открытия. Нашарил в кармане десятицентовик с Беном Франклином и бросил в щель телефона-автомата. Дождался длинного гудка, извещающего о том, что линия свободна, и набрал номер.