Странники между мирами

Глава двадцать первая ЧЕРНЫЕ РОЗЫ

Ренье несказанно удивил дядюшку, когда вытащил из сундучка расчетные таблицы и пишущие принадлежности и уселся за стол.

— Что это с тобой? — вопросил Адобекк.

— Решил применить на деле то, чему меня обучали в Академии, — пояснил Ренье.

— В первый раз слышу, чтобы то, чему обучают в Академии, можно было применять на деле, — фыркнул Адобекк. — Насколько я успел понять, Академия — храм чистейшей науки. Таковая ненавидит марать себя о реальную жизнь.

— Придется ей немного испачкаться, — вздохнул Ренье. — Жизнь чересчур упростилась, следует внести в нее струю академической сложности.

— Яснее, — потребовал Адобекк.

— О Тандернаке теперь известно все, — сообщил Ренье.

— Для меня ничто из того, что ты скажешь, не будет новостью! — сказал королевский конюший.

— Да, но... у меня есть свидетель. Дядя! Тандернак пытался украсть собственность королевского двора. В дополнение ко всему он еще и вор.

— Подробнее.

— Ладно... Он заманил к себе королевскую белошвейку и попытался сделать из нее свою... работницу.

— Да, это кража, — согласился Адобекк. — Но объявить об этом мы не сможем. По вполне понятной причине.

— Я знаю, знаю... — Ренье отложил таблицы, отодвинулся от стола и посмотрел на Адобекка пристально.

Тот поежился.

— Когда ты так пялишься, мне становится не по себе, — заявил королевский конюший. — Такой взгляд означает приближение неприятного разговора.

— Возможно... Хотя я не думаю, что этот разговор будет таким уж неприятным. Ничего особенно сложного не предстоит.

— Ладно, выкладывай.

— Ладно, выкладываю... Эта королевская белошвейка когда-то принадлежала вам.

— О! — сказал Адобекк. — Должно быть, я продешевил, когда продавал ее королеве.

— Дело даже не в ней... У нее там, в деревне, остался любимый человек.

— Друг мой, — проговорил Адобекк проникновенным тоном, — умоляю: никогда больше об этом не заговаривай. Не уподобляйся мужлану — и тем более мужланке! «Любимый человек»! Ты только послушай себя! Так выражаются простолюдинки, когда расписывают друг другу нежные страсти, коим они якобы предаются с такими же неотесанными мужланами, как они сами и все их предки до десятого колена.

— Дядя!

— Смени терминологию, — потребовал Адобекк.

— Хорошо. Эта девушка мне понравилась.

— Ну так возьми ее себе. Тебе даже не придется выкупать ее — просто сделай своей любовницей. Королева поощряет такие вещи. Счастливые люди лучше работают.

— Нет, я не о том... Нельзя ли выписать в столицу её любовника — того парня, с которым она была до того, как...

Адобекк закрыл ладонями уши.

— Еще одно слово — и я разрыдаюсь, — предупредил он, — а довести до рыданий королевского конюшего — один из самых опасных видов спорта, учти. Охота на кабана гораздо более невинное развлечение.

— По-моему, вы не хотите говорить об этом, — сказал Ренье.

Адобекк отнял руки от ушей.

— А как ты догадался?

— По некоторым вашим характерным словечкам. Впрочем, это лишь предположение... Возможно, я ошибаюсь.

— Ты не ошибаешься, — твердо сказал Адобекк. — Полагаю, упрямая голова, ты будешь настаивать и окончательно испортишь мне настроение, поэтому давай условимся так: мы не будем заниматься устройством любовных отношений какой-то мужланки. И говорить об этом я тебе запрещаю. Девица, по всей видимости, представляла ценность, коль скоро я счел возможным преподнести ее королевскому двору, но ее дружок — иное дело. Кто он? Пахарь? Пастух? Очередной болван с грязными ногтями? Все, довольно об этом.

Ренье кивнул и снова взялся за таблицы.

Адобекк заглянул ему через плечо:

— Так для чего тебе все-таки эти расчеты, а?

Обе луны находились в благоприятной фазе, и Ренье удалось подняться в воздух без особых усилий. Он надеялся, что никто его не видит: в последнем городском квартале люди ложились спать рано. Он закутался в темный плащ, синий с серыми разводами, — Адобекк уверял (и не без оснований, надо полагать), что именно такая одежда делает человека полностью невидимым, растворяя его в ночной тьме.

Забытое ощущение невесомой легкости охватило Ренье — он и не подозревал о том, как тосковало по левитации его тело! Блаженное ощущение наполняло его, хотелось смеяться от радости. Ренье старательно думал о плохом, чтобы не расхохотаться. Медленно он проплывал над крышами, потом поворачивался и по лучу скользил ниже, опускаясь до уровня окон последних этажей. Скрещение синеватых и желтоватых лучей обеих лун находилось как раз возле дома Тандернака, так что именно там Ренье и повис в воздухе.

Он приблизился к окну и осторожно заглянул: обнаженная девушка, почти ребенок, сидела на постели и, кисло глядя в пустую стену, щипала себя за сосок. Несколько помещений стояли пустые; затем Ренье увидел Тандернака.

Вот человек, чьи сны не тревожат печальные воспоминания, — не спеша он раздевался перед зеркалом и явно любовался своим отражением. Не так, как смотрит на себя красивое человеческое существо — испытывая тщеславное удовольствие при виде стройной фигуры, густых волос, изящного лица, — нет, Тандернак созерцал свою персону в единстве ее успешности и значимости. Зеркало охотно демонстрировало ему Тандернака, человека, который всего добился сам, человека, который преуспел в жизни и не далее как сегодня получил благословение эльфийской крови. Отныне он намерен преуспевать с меньшими затратами и большим результатом. Еще один этап пройден.

«Да здравствует Тандернак!» — прошептал Ренье, мелькая на миг в зеркале, за плечом отражения.

Он увидел, как Тандернак вздрогнул и замер. Неужели испугался? Ренье не верил собственным глазам. Сей господин, лишенный всякого страха в своем бесстыдстве, оказывается, суеверен!

Ренье был свидетелем того, как дядя Адобекк отправил обратно в деревню своего личного слугу за то, что тот побледнел при виде человека, который случайно выглянул из-за его левого плеча. Бедняга побледнел и кинулся на конюшню, где схватил горсть овса и поскорее начал метать через левое и правое плечо попеременно, сплевывая и что-то бормоча. Дядя Адобекк ни слова не говоря расстался с этим слугой и завел себе другого, куда менее беспокойного.

Чужак за левым плечом считается у простонародья признаком близкой смерти. Вдвое, втрое хуже, если такой чужак отразится в зеркале — тут уж верная смерть, объясняют «знающие люди». Причем, согласно тому же поверью, верная смерть, так или иначе, будет связана с тем, кто отразился в зеркале названным образом: «От его руки гибель придет, либо он рядом стоять будет. Либо не он, а кто-то похожий».

— В общем, что-то в таком роде или сходно с тем, — заключил Ренье, когда слуги (в строгой тайне от дяди) завершили объяснение странному поступку суевера.

Насколько знал Ренье (а он нарочно посылал в деревню справиться), до сих пор с сосланным слугой ничего дурного не случилось. Но, с другой стороны, тот ведь принял меры и бросил овес, не говоря уж о плевках!

Впрочем, на тот случай, если Тандернак тоже успеет обезопасить себя, у Ренье имелся запас других отвратительных трюков, и юноша намеревался использовать их все.

Еще несколько раз он возникал в зеркале, прежде чем исчезнуть. Незачем позволять Тандернаку распознать лицо подглядывающего. Сходство должно быть смутным — так страшнее.

Затем Ренье приступил ко второй части плана. Он спустился ниже и привесил к решетке произвольно выбранного окна маленький камушек на нитке. Теперь при порывах ветра в комнате будет раздаваться тихий стук непонятного происхождения. Если же камушек все-таки обнаружат, то встанет новый вопрос: кто и как ухитрился его здесь подвесить. А главное — с какой целью. Наверняка придут к выводу, что это какой-то новый, изощрённый способ наводить порчу. Настолько новый, что и средства отвести беду еще не изобретено.

Но шедевром своей изобретательности Ренье считал то, что принес в мешочке и что теперь висело у него на поясе: десяток дохлых крыс. Ренье не интересовался способом, которым были умерщвлены все эти животные; довольно было и того, что выглядели они отвратительно.

Крыс он купил у очень серьезного мальчишки-карманника — по случаю. Чумазое дитя созерцало прилавок с пряниками у розничной торговки, что разместилась у шестой стены, неподалеку от ворот. Ренье также остановился полюбоваться ими: фигурные, с пестрой обсыпкой таких ядовитых цветов, что поневоле хотелось выяснить — из чего же это сделано и не опасно ли для жизни. Один пряник имел форму скачущей лошадки, другой — прыгающего льва, третий — девичьего лица с волосами на прямой пробор и жуткой ухмылкой, произведенной с помощью выкрашенной красным полоски теста.

К несчастью для мальчика, он запустил руку в кошель Ренье одновременно с самим хозяином кошеля, который вознамерился приобрести ухмыляющуюся девицу — в подарок Эйле. (Заодно и подразнить новую приятельницу!)

— Эй, — удивленно проговорил Ренье, хватая шевелящиеся пальцы в своем кошеле. — Кажется, у меня завелись черви?

Мальчик хотел было дать стрекача, но Ренье — и сам в недалеком прошлом мальчик — успел поставить ему подножку, и воришка растянулся на мостовой. Ренье торжествующе установил ногу на его спине..

— Сдавайся, несчастный! — вскричал он.

Мальчишка не отвечал: пыхтел и корчился на мостовой в попытках освободиться.

— Сдавайся, или я сломаю тебе спину! — возопил Ренье еще громче.

Тут уж торговка не выдержала:

— Сразу видно, знатный господин! Два гроша для бедняжки ему жалко! Отпустили бы — так нет, непременно нужно поиздеваться!

— А на что ты надеялась, старая кочерыжка, — ответил ей Ренье, — если уж я знатный, так откажусь от своих прав? Нет, я переломаю ему все кости, сниму с него кожу и повешу ее у себя в спальне.

С этими словами он наклонился и схватил мальчика за руку.

— Идем-ка, есть разговор.

Мальчик с достоинством встал и прошествовал за Ренье. Со стороны можно было подумать, что он идет добровольно и что никто не тащит его за руку.

— Ну, — промолвил ребенок, когда они свернули за угол и ругающаяся торговка скрылась из виду, — что за разговор?

— Нужны крысы, — сказал Ренье. — Дохлые.

— Можно устроить, — ответил мальчик, ничуть не удивившись. Он отряхнул одежду, с сожалением поскреб ногтем какое-то пятнышко в области живота, затем вновь уставил на Ренье поразительно честные, печальные глаза. — Почем даешь за крысу?

— Плачу золотой, но сразу за десяток.

— Нужны свежие? — продолжал спрашивать мальчик.

— Не обязательно, полуразложившиеся, если найдешь, тоже сойдут.

— Через час на этом же месте, — сказал мальчик и не спеша удалился.

А Ренье отправился домой — за деньгами.

Сделка была совершена в точно указанное время, причем мальчишка выглядел так, словно сожалел о том, что продешевил. Возможно, по-своему он был прав, потому что набор крыс оказался первосортным: тут имелись и скелетики с налипшими кусочками серой шкуры, и вонючие трупики двух-, трехдневной давности, и почти теплые, еще истекающие кровью тела. Полный ассортимент, как выразился мальчик.

И вот сейчас этот «ассортимент» был выпущен Ренье в трубу дома Тандернака с таким расчетом, чтобы они выпали из печи или камина: утром на них наткнется кухарка и поднимет крик...

Время уходило, луны переставали держать Ренье в воздухе, и он начал спускаться на мостовую. К тому моменту, когда два луча, синий и желтый, перестали соприкасаться, образуя косой крест, молодой человек уже стоял на мостовой. «Теперь посмотрим, у кого из нас будет крепкий сон без сожалений о прошлом», — злорадно подумал Ренье. Впрочем, он не сомневался в том, что крепче и безмятежней всех в эту ночь будет спать мальчишка-карманник. Счастливая пора — детство.

Эйле проснулась, словно от толчка: ей показалось, будто ее разбудило чувство огромной новизны, и она стала думать, еще в полусне, что бы это могло быть. Затем она повернула голову, и мгновенно сон оставил ее: рядом спал незнакомый юноша. На фоне белоснежного шелкового белья выделялась его смуглая кожа золотистого оттенка, густые ресницы лежали прямо на щеке, подчеркивая странный разрез глаз — плавная линия чуть изгибалась книзу, а затем взбегала вверх, к вискам. Эйле глядела на эти ресницы, и у нее сладко щемило сердце.

Она думала и о Радихене, но тот куда-то отступил, словно бы потупясь перед ее счастьем. Она приподнялась и поцеловала спящего в щеку.

Тотчас ресницы поднялись, и открылись ярко-зеленые глаза.

— Я не сплю, — прошептал юноша.

Он потянулся к ней и обнял. Эйле тихо вздохнула, прячась у него на груди, а после рассмеялась. Талиессин взял ее лицо в ладони, обернул к себе.

— Что это ты смеешься?

— Я ведь и хотела найти эту комнату, — объяснила девушка. — Комнату, где провела ту ночь. Когда сбежала от Тандернака... Я здесь оставила ключи от его дома. Вот уж не думала, что так быстро отыщу их!

Талиессин тоже нашел это обстоятельство забавным и, чтобы усилить эффект, принялся щекотать Эйле. Потом принц спросил:

— Может, нам найти сеновал?

— Зачем? — Эйле приподнялась на локте.

— Никогда не валялся на сеновалах, а опытные мужчины говорят, что впечатление — потрясающее!

— Ну да, — сказала Эйле, — можешь мне поверить. Спину колет, в углу стоят вилы, которых ты поначалу не заметил, но самое неприятное — риск попасть на сгнившую доску и свалиться вниз, прямо на корову...

— Но ведь там должен быть навоз, — серьезно возразил принц, — так что падать будет мягко.

— Ну да, в самую вонищу, — скривилась Эйле.

— Помилуй, дорогая, разве навоз обладает способностью вонять? — удивился Талиессин. — Любители сельских радостей утверждают, будто у навоза на редкость приятный легкий запах...

— Я не понимаю, откуда... — начала было Эйле, но тотчас замолчала.

У Талиессина был исключительно невозмутимый вид: как тут предположить, что он дурачит бедную девушку?

— Ты ведь лошадник, — сказала Эйле.

— Иногда мне седлают лошадь, — с достоинством ответствовал принц. — Не вижу никакой связи между лошадью и навозом... Ай!

Он вскрикнул, потому что Эйле набросила на него одеяло и кинулась сверху сама, хватая плененного принца за бока.

— Вы изволили морочить мне голову, ваше высочество! — победно кричала Эйле. — Я все про вас теперь знаю!

Он сбросил ее на пол и, не удержавшись на постели, повалился сам, а следом упало и одеяло. Талиессин подмял Эйле под себя — она только пискнула.

— Значит, я тебя дурачу? — приговаривал он, целуя её глаза и нос. — Значит, я морочу тебе голову?

— Да, — стояла на своем Эйле. — Дурачишь! Морочишь!

Она обхватила его за шею и притянула к себе.

— Я не смогу жениться на тебе, — сказал Талиессин чуть позже. Они ели виноград и плевались косточками в вазу с узким горлом — на попадание. Пол возле вазы был весь усеян косточками.

— Но я и не думала об этом, — тотчас отозвалась Эйле, не переставая угощаться.

— А я бы хотел на тебе жениться, — упрямо повторил Талиессин.

Эйле поцеловала его в висок липкими от сока губами.

— Просто мне не повезло, — продолжал Талиессин с горечью. — Поколение за поколением эльфийские короли брали себе жен по любви — и только мне придется назвать моей королевой какую-то чужую женщину, которую ко мне приведут, точно кобылицу на случку. И все потому, что она будет чистокровной эльфийской принцессой.

— У нас еще есть время, — сказала Эйле. И вдруг забеспокоилась: — А как же Эмери?

— Что — Эмери? — удивился Талиессин. — Я ведь спрашивал вчера: он твой любовник?

— А я ответила, что он мой друг. Он будет беспокоиться, начнет меня разыскивать...

— Хочешь сохранить нашу любовь в тайне? — спросил Талиессин.

Она кивнула.

— Вероятно, ты права, хотя дольше нескольких дней эта тайна все равно не проживет, — заметил Талиессин.

— Дольше и не нужно, — отозвалась Эйле. — Только до тех пор, пока не будет покончено с Тандернаком.

— Я приду за тобой вечером, — проговорил Талиессин, помогая девушке одеться и поднимая ее на руки, точно она и впрямь была игрушечной. — Бедный Эмери! Должно быть, никогда не предполагал, что собственная кукла начнет изменять ему с наследником королевского трона!

Ренье нашел Эйле в той самой комнате, где они расставались вчера. Она сидела на постели и как-то странно улыбалась. Такую улыбку, полную тайного и абсолютного счастья, Ренье иногда видел у влюбленных женщин; но в случае с Эйле это было невозможно. В кого бы она влюбилась за ночь? Да еще сейчас, когда ее жизни угрожает опасность! Она даже не покидала бывшей детской. Не сам же Ренье сделался для нее источником светящейся радости?

Он решил проверить, не так ли это, и поцеловал ее. Она ответила на поцелуй — уверенно и чуть отрешенно, и это лучше всяких слов убедило Ренье в том, что он не ошибся: за минувшие несколько часов Эйле ухитрилась найти себе возлюбленного, да еще такого, чтобы ответил на ее чувство.

— Ну, — сказал Ренье, — и кто же он?

Она очень убедительно захлопала глазами:

— Что вы имеете в виду, мой господин?

— Да так, — отозвался Ренье, — ничего...

Эйле, торжествуя, сняла с пояса связку ключей.

— Я нашла комнату! — объявила она.

«Может быть, в этом и есть разгадка! — подумал Ренье. — Ей удалось добыть ключи. Предвкушение окончательного торжества над врагом иногда создает настроение, удивительно сходное с тем, что бывает при удачной завязке любовной истории...»

Он решил пока довольствоваться этим объяснением, коль скоро другого быть не могло.

— Вспомнила? — спросил он. — Ну, и где это было?

— Толком рассказать не смогу, — ответила она. — Я искала по наитию.

— Вас никто не видел?

Она покачала головой.

— Вот и хорошо... — Ренье сел рядом. — Я принесу вам поесть. Никуда отсюда не выходите. Вечером, полагаю, все закончится.

— А, — сказала она.

— У меня складывается такое ощущение, что вам это больше не интересно, — произнес Ренье. Подозрения вновь вспыхнули в его душе. «Я веду себя как ревнивый муж, — подумал он. — Это по меньшей мере глупо. С этой девушкой я вполне могу довольствоваться братскими отношениями. Как, впрочем, и с любой другой».

Он ревновал Эйле не к вероятному любовнику, который неведомо как возник за прошлую ночь, но к тайне. Подумать только, эта простодушная селянка, еще вчера перепуганная свалившимся на нее бедствием, жалась к Ренье и готова была поведать ему всю свою жизнь, до мельчайших подробностей! Еще вчера у нее не было от него никаких тайн — он оставался ее единственным защитником, первым и последним другом. И вот минуло совсем немного времени, а она уже демонстрирует ему загадочные улыбки... Таковы все женщины, решил Ренье. Он погладил Эйле на прощание по щеке и вышел.

Искать Тандернака ему не пришлось — тот появился перед Ренье, точно выскочил из коробки, едва лишь о нем подумали. Ренье отпрянул и неприятно осклабился.

— Опять вы, любитель дохлых жаб! Кажется, вчера вас удостоили аудиенции? Позвольте поздравить!

С этими словами Ренье изобразил вычурный поклон, завершившийся прыжком с дрыганием в воздухе ногами.

Тандернак устремил на него холодный взор.

— Позвольте пройти.

— Ну уж нет! — возразил Ренье. — Мы ведь здесь как раз для того, чтобы следить за порядком во дворце. Если не следить, начнется сущее безобразие: сад наполнится уродами, а от этого один убыток — у растений портится порода...

— Кто это — «мы», призванные, по вашим словам, «следить»? — осведомился Тандернак, ощупывая рукоять шпаги у себя на бедре.

— Мы? — Ренье сунул палец в рот, поковырял в зубе, затем обтер о штаны. — Ну, мы. Я и жабы, конечно. Говорю вам, здесь никто не позволит вам давить жаб. Хотя ваше пристрастие понятно. У жаб, когда на них наступаешь, такой удивительный звук... А вы слыхали о том, что в Мизене есть целый оркестр? Подбирают жаб по размеру: одни, лопаясь, дают сопрановое звучание, другие — теноровое, есть и басовые, но это уж редкость...

— Довольно, проговорил Тандернак. — Вы с ума Сошли? Пропустите.

Ренье сделал шаг в сторону и растопырил руки.

— Только через мои объятия!

— Дурак, — прошипел Тандернак.

Ренье скорчил обиженную рожицу.

— И ну обзываться! — заорал он. — Почему все меня любят, один Тандернак ненавидит? Под несчастной звездой я родился!

— Вы желаете вывести меня из себя? — осведомился Тандернак.

— А как вы догадались? — изумился Ренье. — Я-то думал, мы с вами так еще с часок поболтаем, покуда до вас дойдет...

Тандернак потянул из ножен шпагу.

— Желаете убить меня?

— Увы, это лишь необходимость — о моих желаниях речи сейчас не идет... — Ренье тоже обнажил шпагу и отсалютовал противнику. — Я ведь знаю, чем вы занимаетесь, дорогой мой.

— Та девчонка! — сказал Тандернак.

— Угадали. На сей раз — быстро.

— Ну так позовите стражу — пусть меня арестуют за то, что я пытался напасть на придворного, — предложил Тандернак. — Что вы медлите, дурачок? Иначе я убью вас.

— Последнее сомнительно, — фыркнул Ренье. — Стражу я звать не буду. И вы знаете почему.

— Знаю, — сказал Тандернак, улыбаясь. — А куда вы денете мой труп?

— Здесь у меня все продумано, — заверил его Ренье, — впрочем, меня глубоко трогает ваше беспокойство. Мне доводилось закапывать мертвецов, о которых никому не известно... А вам?

Вместо ответа Тандернак атаковал. Ренье удивил его, стремительно и ловко отбив удар: к подобным фокусам молодого человека давным-давно приучил свирепый старичок, учитель фехтования.

И поскольку поединок не был учебным, Ренье решил применить любой из грязных трюков, какой только изобретет по ходу сражения. Для начала он сиганул за куст и оттуда громко квакнул, а затем выскочил на дорожку за спиной у Тандернака — тот едва успел обернуться, чтобы отразить атаку.

Несколько секунд они обменивались ударами, выясняя стиль противника и оценивая его силы. Тандернак улыбался все шире — Ренье представлялся ему малым весьма бойким, но не слишком искусным.

Ренье сражался очень спокойно: он слышал отчетливую мелодию с подчеркнутым ритмом; это был его собственный ритм, и Тандернак поневоле вынужден был подстраиваться.

Затем противник попытался поменять стиль фехтования и начал бешено атаковать. Ренье принял эту игру с готовностью, даже весело. Несколько раз Тандернаку казалось, что он вот-вот заденет юнца, но Ренье всегда успевал увернуться.

Спустя минуту роли переменились — теперь Ренье надвигался, а Тандернак, обороняясь, отступал. Юнец оказался чуть менее прост, чем представлялось Тандернаку на первый взгляд.

Неожиданно он ощутил резкую жгущую боль — острие шпаги противника рассекло одежду и оставило широкую царапину поперек груди. Гнев залил Тандернака — не поддельный, но истинный, ибо сердился он не на ничтожного шута, посмевшего бросить ему вызов; нет, Тандернак злился на самого себя — за то, что пропустил удар.

На миг чувства Тандернака вышли из-под контроля, и Ренье увидел, как на загорелом лице врага появляются уродливые темные пятна: они были похожи на кривые заплатки из густого бархата, на пушистый лишайник, прилепляющийся к стволу дерева. Коричневые, почти черные, они поначалу не имели формы, но спустя миг их края набухли кровью и начали пульсировать, извилистые багровые жилки проступили на выпуклой поверхности кожи, разделяя пятна на лоскуты, и внезапно Ренье понял, что именно напоминают ему эти странные следы.

Раздавленные цветки. Бутоны, втоптанные каблуками в грязь. Вот что это такое.

Ренье взмахнул шпагой, и перед глазами Тандернака проплыло его собственное отражение в блестящей поверхности оружия: время неожиданно и странно замедлилось, позволяя ему увидеть в узкой полоске металла последовательно кусок левой щеки с безобразным пятном — тем самым, из-за которого некогда женщина не удостоила Тандернака своей любви; затем — нос и губы, а под конец — правую щеку и правое ухо. Тандернак исчез — шпага отразила ослепительную синеву неба; далее наступила пустота.

Опустив клинок, Ренье крикнул:

— Эльф! Ты — эльф!

Время остановилось.

Находясь в немом безвременье, Тандернак мог путешествовать из одной эпохи своей жизни в другую, и все, что прежде оставалось необъяснимым, получало теперь завершение и обоснование. Все, даже его стремление продавать любовь.

Откуда взялась эта струя эльфийской крови в его жилах? Почему она оказалась отравленной? Кто из его предков послужил тому причиной и из-за чего такое могло произойти?

Ответов не было. Тандернак теперь знал, кто он такой вот и все. Оставшиеся ему мгновения он должен был прожить с этим знанием.

Ему также было известно и другое: он в состоянии удерживать себя в небытии, между мгновениями, сколько ему захочется. Если бы он раньше догадался о своей природе, то сейчас нашел бы способ уйти в прореху между мирами — здешним и потусторонним, сделаться еще одним странником в сером междумирье. Но он жил в неведении. И сейчас ему достаточно пошевелиться, чтобы время вновь тронулось с места и начало течь так, как это заведено в мире людей, одна быстрая секунда за другой.

Он даже не понял, когда это произошло. Жар в груди сменился холодом и ощущением, что в его естество проникло нечто постороннее; затем все чувства сместились: вокруг постороннего начал опять расти жар, а ледяной холод побежал по рукам и ногам — и отчего-то замерз кончик носа.

Ренье смотрел на упавшего противника, кривя и кусая губы. Тандернак лежал на садовой дорожке, сложив руки возле шпаги, вонзенной ему в грудь. Оружие, которое он выронил, едва Ренье крикнул: «Эльф!», так и осталось валяться в траве. Глаза умирающего становились все более светлыми — из них уходили все краски, и небо заполняло их светом. Отражение цветов на лице Тандернака тоже изменялось — лепестки становились все шире, их контуры расплывались и вместе с тем светлели. Багровый цвет смазался, сделался грязно-сиреневым.

Эльф.

Ренье отступил на шаг. Его шпага все еще покачивалась в груди упавшего.

Тандернак слабо шевелил пальцами, пытаясь обхватить ими клинок. Ренье вдруг сообразил: он хочет выдернуть шпагу — и тогда порченая эльфииская кровь хлынет в землю Королевства, напитывая его почву, И этот яд начнет расходиться из самого центра — из королевского дворца. Последний дар Тандернака стране, которая его породила и отвергла.

Рнпье подтолкнул тело носком сапога. Руки Тандернака бессильно разжались и упали. Он был мертв, и пятна на его лице побледнели — теперь он выглядел просто испачканным.

Ренье огляделся по сторонам — никого. В этот час в саду обычно не бывает людей. Ренье осторожно подхватил мертвеца за подмышки и оттащил с дорожки в кусты. Шпага раскачивалась из стороны в сторону все сильнее, её рукоять сбила несколько цветков, и лепестки неожиданно осыпали тело дождем: розовые и белые заплаты на темпом лике отсутствия — как им удержаться, если исключена самая возможность их укрепить? И ветер начал срывать их, одну за другой, и уносить дальше, раскидывая по траве...

Ренье набросил на Тандернака свой плащ. Шпагу он так и оставил в ране. Он не знал, как скоро перестанет течь эльфийская кровь из убитого — может быть, она не остановится, пока не изойдет из жил вся.

Следовало торопиться. Когда о смерти хозяина прознают его воспитанники — а до подобного рода человечков новости доходят до удивления быстро, — начнется разворовывание имущества. И самый сильный утащит пластину с эльфийским благословением.

Оставлять здесь Тандернака также не следовало. По шпаге очень быстро найдут убийцу — и это только наименьшая из бед. Хуже другое: погибшего предадут погребению. Никто и слушать не станет, если Ренье начнет рассказывать про темные мятые розы, про порченую элфийскую кровь. В такое попросту не поверят. Или, того пуще: сочтут Ренье клеветником, очередным врагом правящей династии.

Тело следовало сжечь. Единственный человек, который в состоянии тайно вывезти труп из королевского сада, — это дядя Адобекк.

Ренье забрал шпагу Тандернака и торопливо вернулся в свои покои. Эйле находилась там. При звуке его шагов она встрепенулась, и Ренье с раскаянием вспомнил о том, что обещал принести ей поесть.

— Простите, — поспешно проговорил он. — Было очень некогда. Сейчас вы получите одно поручение. Его необходимо исполнить в точности — так, как я скажу.

Он бросил шпагу в угол.

Эйле удивленно проводила ее глазами. Шпага упала возле хорошенького шкафчика. Боевое оружие, без всяких украшений, тяжелое, с поразительно наглой физиономией — если такое позволительно заметить касательно неодушевленного предмета, — оно выглядело на редкость неуместно в этой комнатке, среди игрушек.

— Я только что убил Тандернака, — сказал Ренье немного рассеянно: он искал бумагу и перо, которыми пользовался крайне редко. — Сейчас я напишу записку, отнесете ее в один дом... Поищите в комнате и особенно за постелью — там должна быть моя одежда. Переоденьтесь. Куклы не разгуливают по городу без провожатых. Пусть лучше это будет мальчик.

Говоря это, он торопливо писал:

«Дорогой дядя, эта девочка, переодетая мальчиком, — моя хорошая подруга. Ее нужно накормить, она голодная. Возьмите паланкин и НЕМЕДЛЕННО отправляйтесь во дворец! В саду, напротив беседки Роз — это возле ограды, за которой начинается "малый двор". — лежит труп. Он в кустах, накрыт моим плащом. НЕ ВЫТАСКИВАЙТЕ ИЗ ТЕЛА МОЮ ШПАГУ! Заберите тело и тайно увезите. Подробности лично. Навеки преданный Р ».

Эйле растерянно подбирала с пола какие-то детали мужского туалета: короткие чулки, рубашки с необъятными рукавами... Отложив перо, Ренье встал и принялся переодевать Эйле. Слишком длинный подол рубахи и камзола он попросту обрезал ножницами, в поясе провертел новую дырку, волосы девушки связал лентой и убрал под шляпу.

Она выглядывала из-под полей шляпы, такая растерянная, что Ренье едва не засмеялся.

— Вы прехорошенький мальчик! Берегитесь пожилых фрейлин, среди них встречаются ужасные резвушки. Лично я с трудом унес ноги от двух или трех... Вот записка. Отнесете ее в город в дом господина Адобекка.

Эйле вздрогнула.

— Кого?

— Адобекка, королевского конюшего... Глубокие личные переживания — потом, когда закончим дело. Пока просто найдите дом. Дорогу не спрашивайте, я нарисую вам схему...

Ренье набросал план, показывая все повороты и особенно упирая на разного рода приметы, вроде статуй на углах, садиков с причудливыми воротцами и фонтанчиков в виде морских чудищ или красавиц с изобильными грудями.

— Письмо спрячьте. Отдайте только самому господину Адобекку. Скажете — от Эмери. Вы меня поняли?

— Да... Но почему именно он?

— Потому что он — мой дядя. Никому другому я не доверяю...

— Даже принцу? — спросила девушка.

— Зачем ввязывать в это дело еще и принца? — удивился Ренье. — Я для того и существую подле его высочества, чтобы он не пачкал своих мыслей подобными историями... Достаточно и того, что мы с вами замарались по самые уши. Особенно — я, конечно.

— Ладно, — сказала Эйле, засовывая листок бумаги за пазуху. — Попробую...

Она выбежала из комнаты. Несколько минут Ренье сидел неподвижно, глядя на разгром, который они с Эйле учинили в комнате. Затем подобрал чужую шпагу, взял со стола связку ключей и вышел.