Странники между мирами

Глава пятнадцатая ПОДЗЕМНЫМИ ТРОПАМИ

Внутри шахта напоминала реберную клетку, и Радихена иногда думал об этом. «Думал» — не вполне правильное слово: спускаясь под землю, он грезил о чудовище, таинственном и жестоком, которое некогда обитало под землей, а теперь умерло и позволяет крохотным существам лазать по прочному каркасу своего скелета.

Радихена работал в паре с Тейером. Тот не слишком унывал, получив в напарники новичка.

— Я привык, — кратко пояснил Тейер.

Радихена вспомнил о том, что рассказывал ему Тейер сразу по прибытии в поселок: «несчастливое» место в бараке. Кто месяц продержался, кто чуть больше — кажется, так он говорил.

Работа оказалась вовсе не такой жуткой, как это представлялось живущим на юге: тяжелой, но вполне переносимой. К тому же на шахтах о людях заботились: кормили хорошо, с мясом, и содержали двух врачей.

— Ты грамотный? — спросил как-то раз Тейер Радихену.

Они добирались до своего участка: Тейер впереди, с лампой, Радихена сзади, с привязанными за спиной инструментами и жесткими рукавицами за поясом.

— Откуда мне быть грамотным? — засмеялся Радихена.

— Случаются самые неожиданные неожиданности, — философски отозвался Тейер. — К примеру, тот парень, что работал со мной до тебя, — он прежде был солдатом.

— Да ну, — сказал Радихена.

— Да. — Тейер чуть оживился, оглянулся назад, но в темноте не разобрал, какое выражение лица сделалось у напарника. — После соскучился — или что-то там у него не заладилось — и взялся за грабеж. С несколькими приятелями разбойничал на переправе. Брался перевозить людей, кто побогаче, а на середине реки раздевал, забирал у них все деньги и голыми бросал в воду.

— А, — сказал Радихена.

— Один или двое спаслись, прочие все потонули... А по виду он был самый обычный человек, не хуже тебя или, положим, меня. В жизни не догадаешься, что разбойник. Мы с ним даже дружили. Хотя поступать так с людьми, которые тебе доверились, — это, конечно, подло.

— Конечно, — сказал Радихена равнодушно. Его абсолютно не трогали страдания богатых, даже если эти богатые совершенно раздетыми тонули посреди реки.

— Под ним порода осела — подземное озеро оказалось. — сказал Тейер. — Странно.

— Что странно? — не понял Радихена.

— Да то, что он утонул.

— Почему же это странно?

— Справедливость всегда имеет странный вид, — сказал Тейер.

— Ты, наверное, грамотный, — сказал Радихена.

— Почему? — удивился Тейер.

— Такие вещи говоришь. Неграмотные как-то иначе думают.

— Да, — согласился Тейер. — Если знаешь, как написать слово, оно делается другим. Более определенным, что ли. Меня знаешь что поражало? — Тейер остановился и поднял лампу так, чтобы видеть глаза Радихены: ему хотелось передать напарнику свою мысль как можно точнее. — Что правильно написанное слово общее у меня с кем угодно. С богачом, с аристократом, даже с самим герцогом. Для него «справедливость», — Тейер начертил пальцем в воздухе несколько букв, — такая же, как для меня.

— А справедливость — она ведь на самом деле всегда разная, — сказал Радихена.

— Это у вас, на юге, она разная, — возразил Тейер. — Здесь все иначе. Потом привыкнешь.

— Откуда тебе знать, как у нас, на юге? Ты ведь там никогда не был!

— Зато ты был. Вот и скажи честно: хорошо тебе жилось на юге?

Радихена промолчал, и они пошли дальше.

Их пара работала вместе с еще шестью: двое возили отработанную породу, остальные «колотились» — вбивали в скалу железные клинья, откалывали куски камня.

Несколько часов все шло как обычно. У Радихены сильно болело правое плечо и от постоянного шума звенело в ушах — он привыкал не обращать на это внимания.

Затем гром стал сильнее. Несколько человек остановили работу, прислушиваясь. Радихена, ничего не замечая, продолжал лупить молотом по клину, расширяя трещину в скале. Сосед взял его за руку:

— Слышишь?

Радихена опустил молоток.

Гул стремительно нарастал. Неожиданно раздался оглушительный грохот, и на его фоне отчетливо слышно было, как со стуком падают отдельные камни. Затем сделалось тихо, с шорохом просыпалась каменная крошка — и опустилась полная тишина.

— Что это? — прошептал Радихена. Ему казалось, что если заговорить в полный голос, тишина снова взорвется новым, еще более страшным громом.

— Обвал, — сказал один из рабочих и перевесил свою лампу повыше, на удобно вбитый в трещину крюк. — Это там, в старом коридоре. Балки, должно быть, ослабели.

Он вдруг подмигнул Радихене.

— Не бойся, рыжий. Здесь и не такое бывает. Старый коридор от нас далеко — просто звуки под землей странно ходят Кажется, будто прямо у тебя над ухом все рухнуло, верно?

— Верно, — сказал Радихена, хотя ничего подобного не испытывал. Ему просто сделалось сильно не по себе, вот и все.

Они снова взялись за работу, однако спустя недолгое время гул повторился, и на сей раз — гораздо ближе.

— Нехорошо... — начал было немолодой рабочий, и тут всё разом переменилось: воздух наполнился пылью, каменной крошкой; оглушительно затрещали обветшавшие ребра чудовища: «грудная клетка» монстра лопалась Толстые бревна, раздавленные массой земной породы, трескались вдоль, а затем переламывались, точно прутики. Продольные балки падали вместе с камнями на головы людей.

Радихена, не выпуская из руки молотка, опустился на колени, скорчился, спрятал голову. Пыль забивалась в рот, в. ноздри, больно щипала слизистую при каждой попытке вдоха, и Радихене казалось, что от шума у него из ушей вот-вот хлынет кровь.

Падение камней продолжалось бесконечно: расковырянное людьми брюхо горы сыпало и сыпало все более крупными обломками. Обнажилась берилловая жила: длинные темно-зеленые кристаллы лежали, вытянувшись друг за дружкой, как стайка маленьких, удлиненных рыбок, плывущих из глубины наверх, навстречу солнечному свету. Изумруды появились прямо над головой Радихены, но он их не видел.

Наконец гора излила свой гнев и затихла. В шахте зашевелились люди: двое или трое были серьезно ранены, остальные — в том числе и Радихена, — к их великому удивлению, почти не пострадали, если не считать синяков и содранной кожи на руках.

Не было только Тейера, и Радихена сразу заметил это.

— Он с тележкой пошел, когда началось, — вспомнил Радихена. И повернулся в ту сторону, куда отправился Тейер перед самым обвалом.

Там ничего не было. Сплошная стена, нагромождение скальных обломков и песка.

Радихена запустил пятерню в пыльные рыжие волосы, сильно потянул. Ему было немного странно, потому что он ничего не чувствовал. Ни страха, ни печали. Смутно захотелось выпить, но и это желание сразу угасло. «Если бы я умел писать, я написал бы здесь "справедливость" или "надежность", — подумал Радихена отрешенно, — и это внесло бы в мою жизнь порядок».

Он с трудом поднялся на ноги и подошел к завалу.

— Не трать силы, — сказал белобрысый и болезненно поморщился: он сильно повредил ногу. — Засыпало так засыпало. Если и откопаешь, то мертвеца.

— У меня несчастливое место в бараке, — сипло отозвался Радихена. — Чего мне бояться?

Он на мгновение обернулся и увидел лицо того, к кому обращался, — бело-красную маску: кровь текла из глубокой ссадины на лбу, все остальное залепила пыль.

Маска моргнула, и словно в ответ моргнул огонек в лампе.

Рабочий снял лампу, чтобы погасить ее.

— Не надо, — попросил Радихена.

— Огонь съедает воздух, который нужен нам для дыхания, — отозвался рабочий.

— Впервые о таком слышу, — удивился Радихена.

— Ты совсем дикий, как и все, кто с юга, — заметил другой рабочий.

Радихена повернулся в его сторону. Он двигался машинально, как будто его дергали за ниточки, каждый раз оборачиваясь навстречу новому голосу.

— Почему это я дикий? Огонь или горит, или не горит. Мы или дышим, или не дышим. Для огня нужно топливо — масло, дрова...

— Ты тоже не воздухом питаешься, — сказал этот рабочий. — У нас с огнем только это общее и есть, что мы дышим одним и тем же...

«Огонь, — подумал Радихена. — Для тех, кто не умеет писать, это всего лишь горящие дрова. Но научишься выводить буквы — и сразу будешь знать, чем он дышит. Тем же, чем дышит сам герцог Вейенто...»

А вслух проговорил:

— Нам все равно здесь долго не продержаться — давайте оставим свет...

И, не дожидаясь решения своих товарищей, принялся разбирать камни, завалившие Тейера. Сперва при слабом свете, потом — в полной темноте. Он слышал, как люди переговариваются, обсуждают какие-то переходы и даже посылают одного из наименее пострадавших разведать старый тоннель — цел ли он еще и нельзя ли выбриты я наружу через него.

А Радихена продолжал брать в руки камни и отбрасывать их себе за спину. Он загребал их молотком, раскачивал, откатывал — и вытаскивал, вытаскивал... Ему было жарко, но он не снимал одежды. Голова болела нестерпимо, но Радихена, не знавший, как выглядят буквы, не знал и того, что это — от нехватки воздуха.

Вернулся рабочий с сообщением о том, что старый тоннель, кажется, завален тоже. Пытались припомнить, нет ли вертикальной штольни, через которую при известной ловкости сумел бы выбраться хотя бы один человек. Остальные соглашались подождать, пока прибудет помощь.

Штольня поблизости была, но и она рухнула — это выяснилось еще через несколько часов.

А Радихена все работал...

Голоса рабочих звучали все глуше. В темноте Радихена их не видел.

Наконец он дотронулся до чего-то, что не являлось ни камнем, ни кучей щебня. Это была рука, вся мокрая, но теплая. При прикосновении она дернулась.

Радихена снял еще несколько камней, нащупал лицо. Он скинул рукавицу и поднес пальцы к ноздрям Тейера. Огрубевшие пальцы не сразу уловили дыхание.

Заскрежетала щебенка: кто-то приблизился к завалу.

— Он жив? — спросил один из рабочих.

— Вроде... Дышит, только еле-еле.

— Дай погляжу. — Рабочий наклонился над лежащим Тейером, поводил над ним лицом, но ничего в кромешной тьме не разглядел. Крикнул, оглянувшись назад: — Зажгите лампу! Нужно посмотреть.

Принесли лампу, затеплили в ней фитиль, и в слабеньком, прыгающем свете разглядели лицо Тейера, грязное и как будто смятое, но с удивительно безмятежным выражением.

— Посвети-ка лучше, — попросил Радихена.

Лампа поднялась повыше, мягкий ее лучик, как будто гнувшийся при соприкосновении с камнями, вдруг пропал — растворился в пустоте.

— Так вот почему он жив, — пробормотал Радихена. — Его не к скале прижало.

— Что ты там говоришь? — нетерпеливо спросил рабочий, который подошел помочь.

Тот, что с лампой, подвигал рукой, плохо понимая -куда подевался луч. Высветился проход: низкий округлый свод, уводящий в никуда. Оттуда не тянуло сквозняком — напротив, воздух там был спертый, неподвижный.

Тейер лежал головой в этом проходе. Поэтому он и не задохнулся, когда его завалило камнями.

Рабочий с лампой направил луч на Радихену.

— Ты, рыжий, знал, что там проход?

— Откуда? — Радихена пожал плечами. — Я здесь без году неделя. И перестаньте называть меня рыжим — меня зовут Радихена.

— Ну ясное дело, — сказал рабочий странным тоном. — Не понимаю только, откуда здесь этот проход. Его не было.

Он озабоченно посветил туда еще разок, пригляделся, всунувшись через лежащего Тейера.

— Нет, проход старый. Похож на заброшенный...

— Это не люди строили, — заметил пожилой рабочий. — Точно говорю. Это старый гномский тоннель. Когда герцоги Вейенто заключали договор с подземным народом, часть коридоров заблокировали, чтобы люди не шастали, куда не следует. Должно быть, этот — один из таких.

Они помолчали. Потом Радихена осторожно заговорил:

— Мы ведь не будем тут просто сидеть и ждать?

Старый рабочий иронически двинул бровями:

— Все возможные пути отрезаны: штольня бесполезна, а коридор засыпан.

— А этот ход? — Радихена указал подбородком в пустоту.

— Хочешь нарваться на гномов? — поинтересовался старый рабочий. — Нет, мы будем сидеть и ждать. В конце смены начнутся поиски — нас откопают меньше чем за сутки.

— Тейер помрет за сутки, — угрюмо сказал Радихена.

— Мы все когда-нибудь помрем, — отозвался старый рабочий. — Одни раньше, другие позднее.

— Я рискну, — сказал Радихена и забрал лампу.

— Ты куда? — всполошился старый рабочий.

— Туда. — Радихена указал на ход.

— С ума сошел?

— Возможно.

— Рыжий! Я тебе приказываю!..

Радихена сказал:

— Ты не можешь мне приказывать. Я больше не крепостной — мне это сказали, когда я контракт подписывал. Ясно тебе? И не зови меня «рыжим». Меня зовут Радихена.

Он обвел глазами остальных.

— Вы ведь не станете останавливать меня, ребята? -добавил он.

Из попавших в обвал Радихена пострадал меньше других, поэтому охоты связываться с ним ни у кого не было. Да и зачем? Охота человеку пропадать — волен поступать как хочет. Здесь действительно нет крепостных, а начальник смены — далеко, в другом тоннеле.

— Да катись ты, — сказал ему белобрысый парень, сломавший ногу. Он сидел в неудобной позе, стараясь не шевелиться, чтобы не тревожить рану.

Радихена повесил лампу себе на шею, осторожно поднял Тейера и взвалил на плечо. Выпрямился. И тотчас с маху ударился макушкой о потолок: проход оказался слишком низким. Радихена потер голову, оглянулся на остающихся и, согнувшись, нырнул в тоннель.

Идти пришлось, сильно горбясь. Лампа, болтаясь на шее, доставала почти до колен. Тейер, все еще без сознания, очень тяжелый, гнул Радихену к земле. Наконец молодой человек понял, что больше не выдержит. Он опустился на колени, снял с себя свою ношу, сбросил куртку и уложил на нее Тейера. Впервые за все это время Тейер подал признаки жизни — глухо, неприятно замычал.

Несколько секунд Радихена смотрел на него. Он по-прежнему ничего не чувствовал. Наверное, кому-нибудь со стороны могло показаться, будто Радихена готов пожертвовать собой ради товарища, проделать долгий путь в неизвестность, лишь бы спасти жизнь напарнику... Но на самом деле все обстояло совершенно не так.

Радихена взялся откапывать Тейера просто потому, что нечем было заняться. Он боялся оставаться наедине с собой: там, в темноте, жили очень неприятные страхи. Радихена знал, что в любой момент может вернуться воспоминание о той девушке, о белошвейке. Он заставлял ее уйти из памяти. Он вытравил из мыслей ее имя. И ничего от нее не осталось в жизни Радихены, только смутное ощущение нежности. И вот по этому ощущению он тосковал, и тоска эта делалась иногда совершенно непереносимой.

Как получается, что человек тоскует о том, чего не знает, чего никогда не имел? Откуда берется рвущая сердце жалость — и на кого она направлена? Радихена не знал. Вероятно, те, кто посещает курсы и уже прочитал несколько книг, сумели бы ему объяснить. Сам он ничему не учился — не мог. Не хватало сил.

А Тейер еще совсем недавно толковал о написанных словах, о том, как изменяется мир, если умеешь переводить звуки в знаки. Знаки позволяют выстроить вещи в правильную последовательность. Знаки дают возможность проследить связи между вещами.

Если бы Радихена умел писать, он написал бы имя той девушки и перечитывал бы его — время от времени.

Вздохнув, он потушил лампу. Ему предстояло ползти в темноте, волоча за собой приятеля. Да еще проверять, не сполз ли он с расстеленной куртки.

В темноте послышался шепот:

— Радихена... Рыжий... Это ты?

— Кто еще? — сказал Радихена чуть громче, чем намеревался. — Конечно я.

— Сосед... с несчастливой койки! — Тейер, кажется, пытался засмеяться.

— Держись за края куртки, — велел Радихена.

— Что это за проход?

Радихена слышал, как Тейер ворочается и кряхтит устраиваясь удобнее.

— Понятия не имею, — ответил Радихена. — С моим везением мы скоро окажемся в тупике.

— С твоим везением... мы выберемся отсюда, — возразил Тейер. Он ахал и охал: судя по звукам, которые издавал раненый, у него в теле не было такой косточки, которая бы не болела.

«Зачем я его тащу? — думал Радихена. — Какое мне до него дело?»

Он представил себе, как Тейер, брошенный, умирает в темноте, и пополз дальше, волоча за собой куртку.

Дорога казалась бесконечной. Они останавливались еще раз шесть. Коридор не имел ответвлений — по крайней мере, Радихене не приходилось делать выбора.

«Так может пройти целая жизнь», — думал он. Один из беглых, что кормились возле пастуха, говорил, будто боль делает дни длиннее, а скука их укорачивает. И теперь Радихена, только чтобы занять мысли, пытался понять, чего сейчас больше: скуки или боли. Он боялся, что выберется наружу дряхлым старцем, оставив самую значительную часть отпущенных ему лет под землей.

Через минуту идея показалась ему глупой, и он начал развлекаться другой, потом — третьей. Но оказалось, что и мыслей у него немного, и все они заканчивались очень скоро. Тейер опять потерял сознание. Дважды он сползал с куртки, и Радихене приходилось останавливаться и заново устраивать его.

А потом пришел свет.

Сперва он послал предвестников. Внезапно в тоннеле стали видны кое-какие детали: зеленоватые потеки на стенах, щербины, выходы породы, похожие на толстые веревки под самым потолком.

Радихена оглянулся назад и разглядел Тейера впервые за все эти часы: выше колена его нога была неестественно развернута, из разверстой раны торчала розовая кость. Вся куртка пропиталась кровью.

Свет тем временем рос и скоро окружал Радихену со всех сторон. Тоннель расступился и выбросил двух человек на широкую площадь.

Эта площадь, несомненно, находилась под землей, но здесь было светло и довольно просторно. Потолок, во всяком случае, был высокий, а свет лился из окон, прорезанных под самым куполом. Жилища, окружавшие площадь, были вырублены прямо в скальной породе. Вход в каждое из них украшался изысканной резьбой и инкрустациями.

Радихена никогда не видел ничего подобного. Он остановился на самом краю площади, не в силах сделать больше ни шагу. Тейер лежал у него за спиной, наполовину теряясь в тоннеле.

Подземный город ослеплял. Позолота отражала солнечный свет, а цветные стекла преломляли его, и густые пёстрые лучи, точно снопы, были разбросаны по воздуху — так, по крайней мере, казалось.

Перевитые хвостами змеи, вздыбленные фантастические лошади, бородатые небесные светила и скрещенные руки невероятной тонкости и изящества — все это в странном порядке было разбросано по отвесным стенам.

Имелись здесь даже цветы в маленьких ящиках перед окнами; однако растения, насколько мог судить Радихена, были искусственными: по большей части сделанными из самоцветов, а иные — из накрахмаленной ткани, расшитой стеклянным бисером.

Радихена закрыл лицо руками и заплакал.

Если бы его спросили, он не смог бы объяснить почему. Может быть, потому, что эта красота, особенно после ползания в тоннеле, оказалась для него чрезмерной — слишком концентрированной. Слишком отчетливо Радихена вдруг понял: для того чтобы насладиться увиденным в полной мере, действительно требовалось очень много знать. Восприятие нуждается в образованности в шлифовке — точно так же, как нуждается в ней умение вести себя в обществе. То, что называется «манерами»

Никогда прежде Радихена не страдал от того, что родился крестьянином и прожил в убогости — даже по меркам небогатых селян. В те годы ему это было безразлично. Он ведь сумел полюбить девушку и даже нашел для нее звезду в колодце — чего уж больше!

Но одна только городская площадь, да еще не в обычном городе, а под землей, разрушила все былые представления Радихены. Хуже того, он вдруг осознал, какой неполной, какой несовершенной была его любовь к той милой девушке. И та часть души, которая способна была воспринимать прекрасное — и которая находилась под тяжеленными завалами всей его предшествующей жизни, — испытала острую муку.

— Эй, ты! — произнес грубый голос.

Радихена раздвинул пальцы и глянул на говорившего. Прямо перед ним стоял, задрав разлохмаченную бороду, низкорослый кривоногий гном. Такой же, как те, что вызывали у Радихены оторопь наверху, в поселке.

Гном рассматривал человека, постепенно наливаясь багрянцем. Нос его покраснел, глаза сузились и начали метать огонь.

— Человек! — с отвращением проговорил подземный житель. — Что ты здесь делаешь? А тебе известно, что ты нарушил границы?

— Известно, — выдавил Радихена, не в силах побороть инстинктивного отвращения к нечеловеческой расе.

— Будешь отвечать перед господами судьями, — оборвал его гном. — Жди здесь. Не вздумай убежать — будешь убит на месте первым же, кто тебя увидит.

И быстро заковылял прочь.

«Господа судьи», о которых говорил этот гном, были трое чрезвычайно уважаемых крючкотворов. Обычно их призывали по каждому сомнительному поводу, от словесного оскорбления до имущественного раздора. Зная наизусть все законы, как подземные, так и людские, они распутывали любое дело в считаные минуты. Их решение всегда считалось окончательным — его не принято было оспаривать. В некоторых случаях господа судьи являлись в сопровождении стражи. Нарушение границ человеком расценивалось именно как такой случай.

Радихена кое-как пригладил волосы, обтер подолом рубахи лицо.

Тейер опять пришел ненадолго в себя и стонал сквозь зубы, мотая головой по куртке.

— Скоро? Скоро? — забормотал он, поймав взгляд Радихены.

— Что скоро? — удивился Радихена. — Жди. Велели ждать.

— Я не могу, — сказал Тейер.

Радихена пожал плечами и отвернулся. Он знал, что следует делать. Ждать. Отвечать на вопросы. Просить о помощи. Но для жалости к Тейеру места в его душе не находилось, и он не знал — почему.

Радихена вновь принялся смотреть на дома. Его завораживали эти произведения искусства. В них он угадывал наличие тайны. Разгадка этой тайны изменит все. Выведет Радихену из замкнутого мирка. Если только такое возможно — воспитать в себе умение понимать такие вещи...

Он начертил в воздухе несколько знаков, которые успел узнать. Одни обозначали звуки, другие — целые слова. Соединенные, они могли нести в себе глубокий смысл. Смысл некоторых вещей.

Отрывистый грохот отвлек его от размышлений. Радихена опустил руку, радуясь тому, что начертанные в воздухе знаки сразу же исчезли: здешний люд наверняка посмеялся бы над их неуклюжими формами.

На площадь вышел отряд из пятнадцати копейщиков и с ними — еще трое в красных мантиях, с обнаженными мечами. Если бы Радихена был хоть чуть-чуть искушен в подобных вещах, он сразу бы понял, что оружие это имеет только декоративную функцию: оно было неудобным, очень разукрашенным, тяжелым, с плохим балансом, зато внушительным внешним видом. В отполированных лезвиях отражалось растерянное лицо Радихены, словно бы разрезанное на три части.

— Ты арестован, — сказал ему тот, что стоял посередине. И среднее лицо Радихены наклонилось, в то время как два других, слева и справа, продолжали недоуменно переглядываться.

Наконец Радихена пробормотал:

— Я не один...

Он отступил в сторону, открывая своего спутника. Между теми тремя, кто был с мечом, произошел быстрый обмен фразами, после чего стоявший слева объявил:

— Решение будет принято прямо сейчас. Нам некогда устраивать долгие разбирательства с людьми.

Теперь все три лица Радихены опустились в знак согласия.

— Ты нарушил закон, — заговорил стоявший в центре.

— Знаю, — сказал Радихена.

Поднялся гвалт. Гомонили даже стражники — гномов до глубины души возмутило это признание. Наконец тот, что считался среди них главным — это был стоявший справа, — произнес громовым голосом:

— Итак, ты знал, что людям запрещено входить в наши тоннели!

— Да, — подтвердил Радихена.

— Назови причину, по которой ты это сделал.

— Нас засыпало.

— Люди плохо строят тоннели. Ничего удивительного. Следовало сидеть и ждать, пока вас выручат. Людей часто засыпает — и их всегда выручают.

— Мне было некогда — мой товарищ может умереть.

— А! — отрывисто бросил гном в красной мантии, его меч сверкнул, отражая пеструю связку лучей, падавшую из верхнего окна ближайшего дома. — Ты привязан к своему товарищу?

— Нет, — сказал Радихена. Он решил, что будет говорить правду. Во всяком случае, то, что представляется ему правдой сейчас. — Он мой товарищ. Я знаю, что должен был ему помочь.

— Но мы этого не знаем, — возразил гном. — Мы не должны ому помогать.

— Какой закон это определяет? — спросил Радихена. — Есть такой закон? Мне говорили, что здесь, на севере, для всего есть закон.

— Возможно, — был ответ.

Некоторое время гномы совещались, затем тот, что стоял справа, сказал:

— Ты должен встать на колени. Мы будем говорить тебе приговор.

Радихена послушно опустился на колени. Теперь он оказался вровень со своими судьями.

— Опусти голову ниже, — приказал ему один из стражников. Он говорил сквозь зубы.

Радихена подчинился.

— Ты остаешься здесь, пока твою судьбу не решит герцог. Дело о нарушении границ находятся в его ведении. Это очень серьезные дела. Твой приятель будет вылечен. Судя по его виду, он не понимал, что происходит. Или он нарушил наши границы добровольно?

— Нет, — сказал Радихена. — Он не понимал.

— Ты пойдешь со стражниками, — приказал главный из судей. — Они запрут тебя. Потом ты будешь выдан верхним властям.

Радихена встал.

— Благодарю вас, — сказал он. И, уже уходя, оглянулся на Тейера, но тот опустил веки и никак не отзывался на происходящее.

Тюрьма у гномов оказалась по-настоящему жуткая: она размещалась глубоко под землей, гораздо ниже уровня городских подвалов. Там было сыро и совершенно темно. С Радихеной никто не разговаривал. Один раз в день в крохотную щель в двери бросали кусок хлеба и бурдючок с водой. Впрочем, Радихена не был уверен в том, что это — один раз в день, а не реже или не чаще. Времени здесь не существовало.

Он очень много спал. Сырость, жесткое ложе — дырявая тряпка, брошенная на пол, — и голод совершенно не мешали ему. Он не видел снов. Никогда не видел, даже в детстве. Или не запоминал их, что, в принципе, приводило к одному и тому же результату — к ничему.

Дверь отворилась неожиданно — как были неожиданными любые перемены в жизни Радихены. Света стало чуть больше — совсем ненамного, но и этого оказалось довольно, чтобы резать глаза. Некто, кого Радихена не разглядел, грубо схватил его повыше локтя и потащил наружу. Ни слова при этом не было произнесено.

Спотыкаясь на ступеньках, болезненно щурясь и мучаясь от собственной слепоты и беспомощности, Радихена тащился за стражником. Тот не слишком церемонился и несколько раз успел по дороге приложить своего подопечного головой о стену — видимо, полагая, что таким образом добьется более ровного шага.

Наконец они очутились наверху — в очень низком и очень просторном зале. Радихена не мог понять, бывал он здесь раньше или же его отправили в подземелье, минуя это помещение. Впрочем, это было для него неважно.

Кроме десятка гномов, в зале находился человек. Он был одет во все черное — вот и все, что сумел рассмотреть Радихена. И еще он услышал его голос.

— Благодарю за терпение, — незнакомец явно обращался к кому-то из гномов, — и за то, что позволили нам избрать этого человека.

— Альтернатива была чересчур неприятной, — возразил скрипучий голос и тотчас разразился смехом.

— Указанные в договорах суммы внесены, — продолжал одетый в черное. — Кроме того, отдельно оплачены медицинские услуги и услуги по оповещению руководства рудника.

— Все это будет надлежащим образом изучено и уточнено, — заверил скрипучий голос, — а пока прошу вас забрать ваше имущество. Мы также хотим выразить вам благодарность за то, что вы явились за ним так скоро. Оно нам уже изрядно надоело.

Обмен любезностями в том же роде продолжался еще некоторое время, а затем человек в черном резко оборвал все разговоры и обратился к Радихене:

— Если ты можешь идти, скажи «да» — и ступай за мной.

Радихена не сразу понял, что обращаются именно к нему. Его подтолкнули в бок твердым кулаком:

— Отвечай. Это с тобой говорят.

Радихена подумал и сказал:

— Да.

Он не вполне понял, к чему относится это утверждение, но последующее показало, что он не ошибся. Человек в черном промолвил:

— Вот и хорошо.

И зашагал к выходу. Радихена поплелся за ним. Один из стражников пробурчал неожиданно:

— Ты крепкий парень. Вообще — правильно.

Что именно гном оценил как «правильно», Радихена не понял и почти мгновенно выбросил из головы.

Он выбрался вслед за своим провожатым наружу, миновал узкий, но достаточно высокий переход и неожиданно очутился наверху, под небом.

Было утро. Раннее утро. Птицы пробовали голоса — невероятно звонкие, особенно после гномского бурчания, Было прохладно. Воздух звенел от чистоты, прозрачный и ясный. Лес, горы, тихая тропинка под ногами — все осталось неизменным в верхнем мире, и Радихена внезапно ощутил свою глубочайшую причастность к каждой травинке, что росла здесь, к каждому листу на ветке. «Я здесь, — думал он, спотыкаясь вслед за человеком, одетым в черное, — я вернулся наверх, я дома — я среди своих...»

Он предполагал, что сейчас они окажутся в поселке, но его ожидала еще одна неожиданность: незнакомец остановился возле маленького экипажа, в который были запряжены две низкорослые мохноногие местные лошадки, и велел Радихене садиться.

Радихена никогда прежде не ездил в барских экипажах. Здесь были мягкие сиденья, крыша, которую можно поднять в случае дождя или опустить, если стоит ясная погода, а еще — занавески на окошках и коврик под ногами. И лесенка, чтобы удобнее забираться.

Радихена неловко вскарабкался на сиденье. Обувь он снял, едва лишь они приблизились к экипажу — не хватало еще испачкать ковер. Он заметил, что человек в черном отнесся к его поступку с одобрением.

Пока экипаж катил по дороге, узкой, но очень хорошо вымощенной, Радихена пытался понять, кем был его провожатый, и в конце концов решил, что тот — не столько важный господин сам по себе, сколько служит очень важному господину.

Догадка оказалась правильной: человек в черном был одним из доверенных слуг герцога Вейенто. Ему было поручено забрать из-под земли обоих горняков: и раненого, и нарушителя границ, а заодно приглядеться к обоим и доложить о результатах своих наблюдений.

Вейенто хотел, прежде чем принимать некоторые решения, узнать мнение людей, на которых привык полагаться.

Первым был доставлен наверх Тейер.

Несмотря на то, что гномы гордились своим умением возводить подземные строения, среди подземного народа нередки были случаи довольно тяжелых травм: они точно так же, как и презираемые ими люди, проваливались в пустотки, образующиеся в горных породах, падали с кручи, попадали в обвалы. Поэтому лечить переломы, даже очень сложные, они умели — и притом гораздо лучше, нежели люди.

Господа судьи постановили, что к Тейеру надлежит относиться как к гостю: он не знал, что нарушает законы, и вообще не отдавал себе отчета в происходящем. Поэтому его следовало отнести в чистые покои, предназначенные для гостей (с длинными кроватями, неуютными высоченными потолками и огромной горой подушек). К Тейеру был направлен врач, который при виде полученной человеком раны пришел в неистовый восторг.

Врача звали господин Ипанема, и он был просто помешан на человеческой анатомии. Наивысшее наслаждение для него состояло в том, чтобы обнаружить и всесторонне изучать очередное отличие строения человеческого скелета от гномского. Поэтому именно ему всегда поручали больных людей, когда таковые оказывались под землей. Впрочем, подобное счастье выпадало господину Ипанеме нечасто. Он даже подумывал о том, чтобы попробовать поработать наверху, но этому препятствовала, в частности, стойкая неприязнь к гномам, которую испытывало большинство людей. Пациент, который боится своего врача или чувствует по отношению к нему брезгливость, скорее всего, умрет. Ипанема даже диссертацию на эту тему читал.

В принципе, ему было безразлично, будут его пациенты-люди умирать или выздоравливать, лишь бы их болезни служили науке; однако наверху могут плохо отнестись к подобному подходу.

И Ипанема оставался под землей в ожидании очередного интересного случая.

Тейер сделался его любимой игрушкой. Ипанема потратил несколько часов на то, чтобы вправить его сломанную кость. Он ковырялся в открытой ране с вдохновением и счастьем композитора, отделывающего последние такты новой симфонии. Чтобы Тейер не умер от болевого шока, его опоили дурманом, а для того, чтобы он не шевелился и не портил исследователю удовольствия, привязали к большому столу с низкими ножками.

Когда последний обломок был поставлен на место, рана зашита и перевязана, Ипанема испытал печаль. Когда еще ему предоставится столь счастливая возможность заглянуть в мир неведомого! Его мечтой было добыть человеческий труп, но, к сожалению, подобные опыты и людьми, и гномами одинаково расценивались как святотатство и карались крайне жестоко.

Тейер пришел в себя на второй день после водворения во владениях Ипанемы, а еще через день его забрал человек герцога. О случившемся Тейер мог рассказать очень мало. Знал только, что Радихена вытащил его из-под обломков и дотащил до обитаемого места, где раненому помогли.

— Странно, — добавил Тейер. — Засыпать должно было его, не меня. Это ведь у него несчастливое место.

Человек герцога пропустил последнее замечание мимо ушей.

За Радихеной он отправился спустя три дня. И вот теперь вез этого неотесанного горняка к его сиятельству. И, как было предписано, присматривался к нему. Исключительно грязен — что неудивительно. Рыжий. Этот цвет волос в герцогстве считался неприятным. Кожа нечистая. Возраст — неопределенный. Лет тридцати, может постарше. Сложение, правда, недурное, но это и все, что можно счесть в Радихене недурным; прочее — ниже всякой критики. Странно: такой человек, в принципе, не должен был обладать способностью принимать решения, да еще такие радикальные. Впрочем, не исключено, что он поступил так просто по неведению.

Радихена посматривал по сторонам, избегая задевать взглядом человека в черном, и чувствовал себя все хуже и хуже. Он догадывался, что сопровождающий думает сейчас о нём. И думает не самым лучшим образом. И еще: ему никто толком не объяснил, что он натворил такого ужасного и куда его везут.

Дорога свернула еще несколько раз, и вдруг Радихена увидел замок.

Это была та самая твердыня, которую возвели для первого герцога Вейенто. За века она обросла дополнительными башнями и барбаканами, которые словно бы выбежали из замка и замерли перед ним, готовые первыми встретить гостя — и первыми принять на себя удар неприятеля.

Новые башенки сильно отличались от старинных. Те, что помнили Мэлгвина, были тяжеловесными, приземистыми, квадратными в сечении; они говорили о силе, о величии. Новые же, тонкие, изящные, с островерхими крышами, облицованные белым камнем, служили скорее для украшения.

Сочетание древности и юности, крепостной мощи и дворцового изящества придавало замку герцогов Вейенто совершенно неповторимый облик. Радихена привстал в экипаже, когда первая красная крыша мелькнула на фоне скальной стены. У юноши вырвалось:

— Что это?

— Сядь, — холодно сказал ему сопровождающий. — Мы прибываем в замок Вейенто. Ты будешь представлен его сиятельству.

Радихена был так ошеломлен, что сумел лишь пробормотать:

— Это кто?

— Его сиятельство — герцог Вейенто. Во всем слушайся меня, тогда тебя не накажут.

— Ладно, — сказал Радихена.

— Тебя отведут в помещения для прислуги, умоют и переоденут. Когда ты будешь готов, никуда не уходи. Сиди и жди меня. Я отведу тебя к его сиятельству. Это ясно?

— Да, — сказал Радихена, однако при этом он выглядел так, словно ничегошеньки не понял.

Доверенный слуга господина герцога покривил губы, однако продолжил наставления:

— Когда я приведу тебя в апартаменты его сиятельства, веди себя тихо. Молчи, пока к тебе не обратятся. На все вопросы отвечай без утайки, даже если твои ответы и покажутся тебе самому непристойными, глупыми или дурно тебя характеризующими. Не думай о том, как ты выглядишь. Его сиятельство должен знать правду во всей ее полноте. Независимо от того, что ты наделал и из каких побуждений, его сиятельство будет милостив.

Радихена помолчал немного, потом осторожно заговорил:

— Можно я задам вопрос?

— Кому? — ужаснулся слуга герцога. — Его сиятельству? Ни в коем случае! Только если он сам дозволит... никак иначе!

— Нет, не его сиятельству. Вам, господин.

— А, — с неудовольствием протянул слуга герцога. — Спрашивай, только быстро. Мы скоро уже приедем. Не нужно, чтобы видели нас беседующими. Это разрушает субординацию.

— Мне объяснили, что в герцогстве все делается по закону, а не по произволу, — сказал Радихена.

— Ты, кажется, вознамерился разбираться в подобных вопросах?

— У нас в поселке об этом все говорят, — пояснил Радихена. — Никто не разбирается. Просто говорят. И на курсах учат. Есть закон, и все тут.

— Да, — величественно промолвил доверенный человек герцога, — в Вейенто все решается исключительно законом. Но только не в тех случаях, когда его сиятельство принимает единоличное решение проявить милость. Эти случаи крайне редки. Тебе ясно?

— Да, — сказал Радихена. Ему вдруг сделалось очень спокойно. Он вступал в знакомую область произвола — и вдруг осознал, до чего же стосковался по югу с его неписаными, но строго исполняемыми правилами!

Герцог Вейенто смотрел на человека, которого ему представили как «нарушителя границ». Сейчас было очень неподходящее время. У Вейенто и без этого парня хватало забот.

На территории герцогства сейчас находился Ларренс с ордой своих головорезов: кочевники угрожали Саканьясу, одному из лакомых приграничных городков, что стоял на спорных землях. Время от времени конфликт обострялся, и тогда там шли бои, а добираться до Саканьяса удобнее всего было через Вейенто. Ничего не поделаешь: герцогство Вейенто считалось частью Королевства, и отказать Ларренсу в проходе с войсками было немыслимо. К тому же Вейенто и сам не хотел, чтобы кочевники вторглись в его земли — лучше уж пусть ими занимается Ларренс.

Династическая проблема в Королевстве в эти дни обострилась. Вейенто не мог себе простить неудачи с Хессиционом: но кто мог бы предположить, что старый профессор умрет сразу же после того, как откроет формулу, которую пытался отыскать в течение нескольких десятков лет!

Принцу Талиессину скоро исполнится двадцать. Он взрослеет. Скоро он начнет осознавать свой долг и то блестящее будущее, которое его ожидает, если он не заупрямится, не настоит на браке по любви и сумеет обновить эльфийскую кровь династии. Пока Талиессин — мальчик, терзаемый меланхолией, приступами дурного настроения и чувством собственной неполноценности, устранить его — не такая уж большая проблема. Но если он повзрослеет, убрать с дороги юнца станет гораздо сложнее.

До сих пор Вейенто рассчитывал на свои опыты в Академии. Шпионы, оба преподавателя-гнома, регулярно доносили ему о том, что вроде бы появился подходящий студент. И каждый раз тревога оказывалась ложной: никто из этих «подходящих студентов» не был в состоянии экспериментировать с переходами в мир Эльсион Лакар.

А когда появилась Фейнне — Вейенто упустил ее.

Все эти заботы не давали герцогу спать. И тут ещё какие-то нарушители границ... Хорошо, что гномы — такие буквоеды во всем, что касается правил, установлений и порядков. Герцогу пришлось, правда, раскошелиться, однако на сем инцидент был исчерпан.

Самым простым было бы отправить провинившегося горняка обратно в поселок, а сумму штрафа прибавить к общей сумме его контракта — это увеличит срок его обязательной работы на рудниках на два или три года, только и всего. По поводу второго горняка, раненого, спасенного гномским целителем, было направлено благодарственное письмо, к которому прилагалась штука полотняной материи, вещи, особенно ценимой под землей, поскольку там не умели выделывать ткани.

Нарушитель границы, одетый в чистые штаны и рубаху, босой, был введен в покои двумя стражниками. Он так и стоял между ними, точно арестант, и молча смотрел на герцога.

Вейенто наконец оторвался от своих раздумий и махнул стражам, чтобы уходили. Радихена остался с его сиятельством наедине. Ему не давали никаких указаний насчет того, как себя вести, поэтому он сделал то, что сделал бы, будь перед ним его прежний господин — Адобекк: прошел вперед на несколько шагов, опустился на колени и склонил голову.

— Встань, — сказал герцог недовольно. — Здесь так не делают.

«Южанин, — думал он. — Неисправимый южанин... Но это, может быть, и хорошо... Южанина никто не станет связывать со мной. Даже предполагать такого не станут...»

Радихена послушно встал.

«Рыжий, как и докладывали. Но вовсе не тридцати лет. Не больше двадцати. Может, и меньше. Совсем мальчишка, — думал герцог. — Я всегда говорил: невозможно судить о человеке, пока он не умылся. Под слоем грязи может скрываться что угодно».

— Как тебя зовут?

— Радихена.

— Давно ли ты в герцогстве?

— Нет.

— Оно и видно... — вздохнул герцог. — Где ты жил прежде?

— В деревне... — Вдруг в глазах юноши мелькнул ужас: он явно вспомнил кое о чем и торопливо добавил: — Ваше сиятельство!

Вейенто вяло махнул рукой.

— Я не сержусь — не до того...

Он вдруг предстал перед Радихеной не великолепным владыкой, в меховой мантии, с золотой цепью на груди, в сапогах из изумительно тонкой кожи, но обычным человеком — уставшим, не первой молодости. Радихена попытался представить себе женщину, которая ласкает герцога по ночам. Должно быть, добрая. И тоже уставшая.

И Радихена сказал горячо:

— Я не хотел доставлять неприятностей, ваше сиятельство! Там был тоннель, я и пошел...

— Тебя отговаривали, не так ли?

Радихена кивнул.

— Ты не спрашиваешь, спасли ли остальных, — заметил герцог.

Радихена чуть пожал плечами.

— Будет надо — мне скажут...

— Когда ты появился под землей, была отправлена экспедиция. Наши союзники помогли освободить всех, кто попал в неприятную ситуацию. Это — часть нашего договора, так что платить не пришлось. Другое дело — ты и твое вторжение.

Радихена опустил голову.

— Лишние три года в добавление к контракту, — сказал герцог. — Впрочем, — добавил он, — есть и другое решение... Тебе интересно?

— Мне обещали, что вы будете милостивы, ваше сиятельство, — сказал Радихена.

Герцог рассмеялся, но как-то невесело:

— Кто это раздает обещания от моего имени?

— Тот человек, что привез меня сюда.

— Он глупый, — герцог махнул рукой безнадежно, — однако кое в чем ему можно верить... Ты понимаешь, что может означать моя милость?

— Нет, ваше сиятельство, — ответил Радихена. И добавил: — Мне запрещено задавать вам вопросы.

Герцог снова издал смешок.

— Ничего страшного в вопросах нет, уж поверь мне... Особенно если я отвечаю на них без искренности. Но с тобой — другое дело. Если ты спросишь, я отвечу правду. После этого пути назад уже не будет.

— Что означает ваша милость? — спросил Радихена.

— Ты выходишь из области действия закона и переходишь в мою власть. Целиком и полностью, — сказал герцог.

Радихена криво улыбнулся:

— Знакомое состояние. Не сочтите за лишнюю дерзость, ваше сиятельство, но лучше уж вы, чем этот ублюдок господин Адобекк.

— Ты был человеком королевского конюшего?

— Да, — сказал Радихена, морщась.

— Ты видел его?

— Нет.

Стало быть, и он не знает тебя в лицо?

— Откуда? — прямо спросил Радихена. — Разве он бывает в своих деревнях? Разве он интересуется людьми, которых продает в королевский дворец или отправляет на север? Какое ему дело до нашего хлеба, черный он или белый, человечья это еда или эльфийская мерзость? Положим, его крестьяне не хотят высаживать дурные семена, потому что боятся, как бы это не сказалось на их детях, особенно на нерожденных... Ну, и что он делает, этот господин Адобекк? Приезжает, чтобы узнать, почему мы болеем? Нет, он присылает солдат!

— Я понял, — оборвал герцог.

Радихена замолчал, сильно покраснев.

Вейенто сказал:

— Вернемся к прежней теме, хорошо?

— Хорошо, — шепнул Радихена.

Ему вдруг сделалось страшно. Этот человек, то величавый, то совершенно простой, открытый, начинал его пугать. И не столько тем, что затевал нечто жуткое или грандиозное, — нет, скорее тем, что, по ощущению Радихены, не вполне способен был довести до конца ни один из своих замыслов.

— Ты переходишь под мою власть. Весь ты, со всеми твоими потрохами. С твоим будущим, — продолжал герцог. — Твой прежний контракт будет разорван. Больше — никаких контрактов. Ты свободный человек, без всяких денежных условий. Взамен ты будет выполнять мои поручения.

— А потом? — спросил Радихена.

— Что «потом»? — прищурился герцог.

— Потом, когда я их выполню?

— Торгуешься? — осведомился Вейенто.

Радихена, против его ожиданий, не опустил глаз: он набирался наглости с каждым мгновением.

— Да, я торгуюсь, — сказал он.

— «Потом», как ты выражаешься, ты получишь постоянную должность при моем дворе, — Вейенто особенно подчеркнул слово «моем», — собственный дом, некоторый доход, свободу жениться по своему выбору — и будущее для твоих детей.

Радихена задохнулся. Все это было совсем рядом. Все, о чем он не смел мечтать. Оставалось только протянуть руку и взять...

Он склонился перед герцогом и поцеловал его руку.

— Я сделаю что угодно, ваше сиятельство, — сказал Радихена. — Любое ваше приказание. Я никогда не видел никого добрее вас.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Вейенто. На сей раз он не запретил Радихене выражать свое почтение подобным образом и не отнял руки. Напротив, положил ладонь ему на рыжую макушку и чуть придавил, понуждая склонить голову еще ниже. — Вот и хорошо. Ты получишь все, что было тебе обещано, после того, как убьешь Талиессина.