Страх

7

Соседи Олавы и Агнес на Фестнингсгатен сидели на кухне и пили кофе. На столе лежали их любимые хальденские печенья «Тропический аромат». Это была пожилая пара, охотно сующая нос в дела соседей и любившая посплетничать.

— У этих сестер Йохансен кто-то так мерзко стучит в доме, — сказал мужчина, отпивая горячий кофе.

— Вчера я тоже слышала это, — сказала его жена, жуя печенье. — Интересно, что бы это могло быть. Лично я не видела, чтобы к ним приходили рабочие.

— Кто, кто?

Проглотив печенье, она повторила:

— Рабочие. Да и собаку их я что-то не вижу.

— Я тоже. Может быть, она сдохла?

— Хорошо, если так. Не будет больше мочиться возле нашей стены.

— Вот именно.

Некоторое время они молча жевали, причмокивая и чавкая.

— Вот теперь стука не слышно.

— Да, — сказала его жена. — Но в доме слышны какие-то звуки, как будто в ванной…

— У них нет ванной! — презрительно фыркнул ее муж. — Они моются на кухне, а уборная у них во дворе.

— Откуда тебе это известно?

— Откуда? Просто я сижу в отхожем месте и наблюдаю за их кухней, только и всего!

— В самом деле? Вот, оказывается, почему ты столько времени просиживаешь в сортире. Через щель в двери действительно видна их кухня и часть двора.

— Остра же ты на язык, старуха!

Их смачный диалог был прерван возобновившимся стуком, отдаленным и нерегулярным.

— Похоже, стучат по трубе.

— Пусть себе стучат, — ответил мужчина, который несколько скис от критики жены. — Лично меня это не интересует.

Он встал из-за стола и вышел, кипя от возмущения. Что, собственно, имела в виду его старая карга?

Взволнованность его объяснялась тем, что он был, так сказать, застигнут на месте преступления. Теперь он уже не сможет подолгу просиживать в уборной во дворе. Теперь ему уже не придется тайком подсматривать за Олавой. Агнес ничего собой не представляла, и к тому же она всегда задергивала занавески, когда мылась. Но Олава этого никогда не делала! Втайне он считал, что она знает о его присутствии, поскольку, моясь перед сном, она иногда бросала в его сторону косые взгляды. Стоя в освещенной кухне, в светло-розовом белье, едва прикрывающем колени, она с таким рвением терла себя внизу мочалкой, словно это была не ее рука, а рука мужчины. Да, она была пышнотелой и аппетитной! Его жена называла ее жирной коровой, но лично ему было так приятно разглядывать ее телеса. Ему так хотелось прикасаться к ее толстым ягодицам или потискать ее пышную грудь. Ведь он не был еще стариком, вовсе нет, в чем он неизменно убеждался, глядя на толстуху. Его жена больше уже ничего не хотела. Нам, пожилым людям, это уже не нужно, говорила она обычно, когда его рука тянулась к ее потайным местам. Это становилось просто невыносимо! Пусть благодарит теперь саму себя!

Но он давно уже не видел «жирную Олаву». В доме у них горел свет, наверняка там кто-то был. Ладно, он посмотрит потом. Жаль, конечно, но ему не хотелось, чтобы жена его что-то заметила.

И он снова пошел домой. Ему не было дела до того, что происходило у соседей.

Агнес вывела Доффена на прогулку. На снегу видны были следы многочисленных лап.

Она хорошо осмотрела этот остров. Занесенные снегом пляжи, пустые летние домики. Пустота и безжизненность…

— Нам нужно достать какой-нибудь еды, Доффен, — уже в который раз сказала Агнес. — Скоро в доме ничего не останется. Олава не подумала об этом!

Глядя на свинцово-серое море, она продолжала:

— Почему же они не приезжают, Доффен? Неужели они так и не приедут? Угощение ждет уже несколько дней, булочки зачерствели, а муки больше нет, чтобы испечь свежие.

Беспомощно глядя на Синглефьорд, она продолжала:

— И нам самим скоро нечего будет есть. Ни еды, ни людей. Кому нужен этот аккуратно прибранный дом?

С моря дул холодный ветер. Агнес больше всего беспокоили теперь симптомы, напоминающие простуду, ощущаемые ею с самого утра. Самым худшим для нее было теперь заболеть. И она думала прежде всего о Доффене: кто будет кормить его?

— Почему же не приезжает Олава с Брандтсами? — удрученно повторяла она. — Пойдем, Доффен, поищем хворост!

Собака радостно вертелась возле ее ног. Как нравилось ей бегать без поводка! Остальное пса не волновало.

Агнес наклонилась и погладила своего маленького терьера. Огненно-красная шляпа сползла набок, и она раздраженно поправила ее. Ненавистную, смехотворную шляпу, которая, к тому же, совсем не грела голову.

— Слава Богу, что хоть ты со мной, Доффен, — нежно сказала она. — Иначе я просто сошла бы с ума в эти темные ночи. Попытаемся как-нибудь справиться. Пока они не приедут. А они приедут, вот увидишь!

Но она сама начала уже сомневаться в этом.

Весь город был охвачен страхом. Ведь полиция до сих пор не нашла пожилую даму в сером пальто и серой шляпе.

Массовое вакцинирование шло полным ходом. Временами вакцины не хватало, потому что во многих населенных пунктах Южной Норвегии тоже запасались на всякий случай вакциной. В Хальдене началась паника, многие уезжали из города к своим знакомым, чтобы переждать эпидемию. И это было хуже всего: те, кто покидал город, могли, в свою очередь, заразить других. Газеты тоже нагнетали обстановку, представляя поиски исчезнувшей женщины в виде детективной истории и пугая людей заявлениями о том, что «она бродит среди нас, возможно, как раз сейчас ты встречаешь ее на улице… Будь осторожен!» Полиция и врачи получали весьма странные заявления о заражении оспой стариков, никогда не выходивших из дома, или грудных детей с нарывами на лице (оказалось, что это была обычная детская экзема) и так далее. Многие заявляли, что видели эту женщину, но каждый раз оказывалось, что это не она.

Хальден превратился в изолятор. Никто туда не приезжал. «Гранд Отель» стоял пустым, никаких встреч и турниров в городе больше не происходило, магазины несли большие убытки.

Наступили тяжелые времена. Люди сидели в своих домах и смотрели в окно на пустые улицы, прислушиваясь к сигналам своего организма. Нет ли температуры? Не чешется ли кожа на голове? А эти красные прыщи под воротником? А головная боль? Отчего она? Из-за чтения при плохом освещении? Или же это нечто другое? Боли в спине — верный признак оспы. Не болит ли спина? Как же, болит!

Люди сами разжигали панику. Рвались семейные связи. Никто даже не предполагал, что такое станет возможным!

Бабушка? Она маленького роста, одета в серое. Не позвонить ли ей и не спросить ли, не она ли это была?

А тем временем по улицам продолжала бродить маленькая женщина. Внешность ее никому не бросалась в глаза, но несла на себе печать чумы. Это сама Смерть разгуливала по городу.

И люди старались подальше держаться от окон, чтобы Смерть не заметила их и не послала им свои проклятия.

Одни лишь смельчаки — или глупцы, как их все мысленно называли, ходили по улицам. Многие предприятия закрылись, потому что большинство рабочих сидело дома. Не помогло и то, что врачи на страницах газет называли все слухи преувеличенными, утверждая, что оспа так легко не передается, что прививка является надежной защитой от заражения.

Никто им не верил. В Сарпсборге с родственниками Соммеров и Ингрид Карлсен не общались, их даже уволили с работы. И все это только потому, что они находились в родстве с теми, кто был, возможно, заражен.

Страх возрастал с каждым днем по мере того, как приближался срок внешних проявлений болезни. Все без исключения в Хальдене и в Сарпсборге, поддались панике. Люди не уставали разглядывать свои запястья, лоб, грудь. А некоторые, наоборот, не решались смотреть на себя в зеркало, думать о лихорадке, головной боли или ломоте в спине. Подобно тому, как многие женщины прячут голову в песок, не желая знать о том, что у них рак матки или груди, часть населения обоих городов поступала теперь точно так же, считая, что инфекция к ним не пристанет. Но утешение фальшивыми доводами — это тоже одна из форм страха.

Жизнь в Хальдене замерла. Город казался почти необитаемым.

Страх царил в Хальдене, этом маленьком, уютном городке, расположенном у подножия крепости Фредрикстен. В Сарпсборге было почти то же самое, и великий страх распространялся, словно круги по воде, по близлежащим деревушкам. Этот страх дошел до самой Швеции, до деревень Дальсланда.

И единственный человек, который мог разрядить обстановку, бесследно исчез: та, что несла в себе смертельно опасные бациллы.

Дама в сером.

Камма очень скоро почувствовала отвращение к больничному изолятору. Она пыталась командовать медсестрами и немедленно потребовала отдельную комнату, которую ей и предоставили, поскольку у каждого была отдельная комната, а жить с ней никто не захотел.

Находясь в своей комнате, она по крайней мере раз двадцать на день звонила, вызывая медсестер, и ее высокий, переливчатый голос был слышен по всему изолятору.

Например: «Эта простыня обтрепана на краях! Да, вот здесь, посмотрите повнимательнее! Я не привыкла к такой нищете, сестра!»

В другой раз она стояла, триумфально подняв указательный палец в небо. Бедная медсестра в конце концов поняла, что ей нужно посмотреть на этот палец. Но она ничего на нем не увидела. «Пыль! — крикнула во весь голос Камма. — Пыль на стенах».

«Во всяком случае пыли тут мало… — пыталась оправдаться медсестра. — Мы регулярно делаем влажную уборку».

«Но я обнаружила пыль и в углу. А на потолке — паутину».

«До потолка можно достать, только встав на лестницу, но это может потревожить пациентов».

«Оправдания, сплошные оправдания! Это непростительная неряшливость!»

Или: «Унесите эту еду и дайте мне что-нибудь поприличнее!» Тут уж медсестра вышла из себя и сказала, что не видит ничего неприличного в ломтике рыбного пудинга, после чего Камма немедленно потребовала, чтобы вызвали директора больницы, которому она собиралась пожаловаться на непочтительность медсестры. «В моем доме горничные умеют вести себя тактично!» — кричала Камма, хотя никаких горничных у нее в доме не было, потому что ни одна из них не выдерживала больше недели.

Винни мудро держалась в стороне от своей тети, когда та закатывала скандалы.

Сама же она начала постепенно знакомиться с остальными. Она осторожно и нерешительно улыбалась всегда приветливой с ней Ингрид, пытавшейся втянуть ее в общий разговор.

Если здесь вообще мог происходить общий разговор. Ведь каждый держался от всех на расстоянии. Семейство Соммеров изолировало себя от остальных, но в конце концов фру Соммер не выдержала брюзжания Херберта и стала искать общения с другими женщинами. Шофер Калле тоже разговаривал с ними, хотя его прежняя общительность несколько пострадала от испытываемого им страха.

«Какое до нас дело окружающим? — думала Винни, сидя у окна и глядя на улицу. — Они будут только рады, если мы погибнем».

Так оно и было на самом деле. Люди снаружи чувствовали себя в безопасности до тех пор, пока зараженные были изолированы в больнице.

И никто не задавался мыслью о том, в каком непрерывном страхе живут люди в изоляторе. Как будто те, что были снаружи, даже и не считали семерых изолированных за людей.

Люди вздохнут с облегчением только после того, как найдут пропавшую женщину в сером.

Находясь в Осло, директор Брандт сказал своей жене:

— Значит, наши планы относительно этой фермы в Хвалере откладываются в долгий ящик?

— Никто из сестер Йохансен не берет трубку, — ответила его жена. — Значит, их это не слишком интересует. А мы даже не знаем, на каком острове расположена ферма. Так что придется нам остановиться на каком-то другом варианте. Где твой список пустующих домов?

Рикарду казалось, что он топчется на месте: все попытки найти даму в сером оказывались тщетными.

Совершенно отчаявшись, он решил еще раз сходить в больницу и переговорить с Винни Дален. Она была единственной, кто видел эту женщину с близкого расстояния. Но фрекен Дален была такая неразговорчивая, что ему приходится буквально вытягивать из нее слова. Ничего нового она ему так и не сказала.

Ему приходилось соблюдать обычные гигиенические меры, находиться в изоляторе только в специальной одежде и разговаривать с Винни, находясь в другом конце комнаты, что вовсе не располагало к доверительной беседе.

Стоило ему прийти, как его осаждали остальные. Он был человеком извне, а лица друг друга им уже осточертели. К тому же он приносил им новости.

На этот раз он никаких новостей не принес, но все же смог избежать их вопросов.

Ингрид и Калле вели себя сдержанно, о желании поговорить можно было догадаться только по их глазам. Рикард видел, как в них борется надежда и страх услышать убийственный ответ. Было ясно, что всем хочется домой, но им предстояло пробыть в изоляторе еще некоторое время. Еще некоторое время испытывать ежеминутный страх: признаки болезни могли появиться когда угодно. «Должно быть, жизнь в изоляторе для них просто невыносима», — подумал Рикард.

Херберт Соммер особой сдержанностью не отличался.

— Если я не выйду отсюда завтра, контракт на мои выступления будет разорван, и я лишусь большого заработка. Я призову вас к ответственности за каждый потерянный мной эре по причине всех этих нелепостей, до которых мне нет ни малейшего дела. Я сидел на первом сидении, констебль, и не прикасался к этому человеку, с вашей стороны просто бесстыдство держать меня здесь без всякой на то необходимости!

— Пока вы представляете хоть малейшую опасность для окружающих, вы должны находиться здесь, господин Соммер, и вы об этом знаете!

— Но не такой длительный срок! Я уже так вычищен, промыт, продезинфицирован, простерилизован и еще Бог весть что, что теперь я, черт возьми, чище, чем ангелы небесные!

— А если у Вас появятся симптомы оспы?

— Я же сказал, что не прикасался к нему!

— Да, но внутри автомобиля могла остаться инфекция, он мог кашлянуть…

— Да, да, да! — фыркнул Херберт, уходя. — С вами просто невозможно разговаривать!

Гун Соммер обнимала свою дочь, хотя это ей не разрешали врачи.

— Девочка так скучает, констебль, — сказала она. — Нельзя ли нам немного прогуляться? Вы же сами сказали, что она в наименьшей степени, чем все мы, подвержена заражению.

— Это в самом деле так, — ответил он. — Но ей еще нельзя выходить наружу.

— А если у кого-то из находящихся здесь вдруг обнаружатся симптомы оспы? Мы останемся здесь еще дольше?

— Именно поэтому врачи и просят вас не общаться друг с другом. И насколько мне известно, у вас это до сих пор неплохо получалось. Во время инкубационного периода человек не заразен. Но чем ближе и концу этого периода, тем строже должна быть изоляция. Это касается и маленькой Венше. У каждого из вас отдельная комната, и вам не разрешается встречаться. Но переговариваться через стенку вы можете.

— Но она не может все время быть одна.

— Венше! — сказал Рикард, обращаясь к девочке. — Мне кажется, ты прекрасно справляешься с этим. К тому же медсестры всегда на месте.

— Ясное дело, я справлюсь, — ответила Венше, упрямо посмотрев на мать. Она была горда оказанным ей доверием. — Мне вовсе не нужно без конца держаться за твой подол.

Мать огорченно взглянула на нее, но ничего не сказала.

Наконец Рикард смог отправиться в комнату Винни. Как всегда, они сели в разных углах. Чтобы разместить как можно больше людей, обычные палаты были разделены пополам. А Винни не хотела жить в одной комнате со своей тетей, и Рикард хорошо понимал ее. К тому же Камма сама потребовала себе отдельную комнату — к большому облегчению остальных. Винни безвольно сидела на стуле. Рикард уперся локтями в колени и в нерешительности потирал руки. Трудно было разговаривать с этой женщиной, совершенно лишенной индивидуальности.

— Итак, фрекен Дален. Могу я называть вас Винни? Спасибо! Время идет, а я никак не могу выйти на след. Пожилая женщина не может обладать сильным иммунитетом против оспы. Надеемся, что у нее есть прививка и болезнь примет более мягкую форму. Но она является источником инфекции. Если она заболела, размах эпидемии может оказаться непредсказуемым. Мы должны найти ее. Давайте еще раз вернемся к событиям на набережной!

И они снова стали перебирать все по порядку: каждое слово, каждое движение, каждую деталь, но все безрезультатно. Все это давно уже было известно, Винни не могла вспомнить ничего нового. Наконец они замолчали. Рикард смотрел на сидящую перед ним смиренную, убитую горем фигуру. Ему нужно было идти, но она казалась ему такой отчаянно одинокой.

— Ну, как дела? — приветливо спросил он. — Трудно жить взаперти?

Она вздрогнула, явно растерявшись от такого сугубо личного вопроса.

— Нет, собственно говоря… — запинаясь, ответила она. — Ингрид Карлсен такая милая. И фру Соммер тоже. И Калле тоже разговаривает со мной.

Имя Калле она произнесла таким удивленным тоном, что Рикард сразу понял, что знакомых среди мужчин у нее почти нет.

— Знаешь, что, Винни, ты очень напоминаешь мне одного из членов нашей семьи. Ее звали Марит Свельтен до того, как она вышла замуж за моего родственника Кристофера Вольдена. Около тридцати лет своей жизни она прожила с деспотически настроенным отцом. И когда она, наконец, стала свободной, она с великим трудом смогла приспособиться к человеческому окружению.

Он мог, конечно, обидеть Винни подобным сравнением, но этого не произошло. Выпрямившись, она стала смотреть на него удивленными, широко раскрытыми глазами.

Задумчиво улыбнувшись, Рикард продолжал:

— Марит прекрасный человек, мы все ее любим. Под неуклюжею внешностью у нее спрятаны отзывчивое сердце и прекрасная душа.

Вид у Винни был такой, словно она хотела сказать: «Но у меня это тоже есть!» Но она настороженно молчала. Поэтому ему пришлось сказать это вместо нее:

— И я знаю, Винни, ты тоже обладаешь этим. Выпусти свои прекрасные качества на свободу! Не обращай внимания на то, что скажут или подумают о тебе другие, лучше поинтересуйся, как у них дела. Это лучший способ установить контакт с людьми. Все люди одиноки, всем хочется, чтобы кто-то заботился о них.

Наконец она заговорила о себе:

— Это трудно сделать тому, кто всю жизнь боялся, что его поступки не понравятся кому-то.

— Я это знаю. Если человеку всю жизнь твердят, что он ни на что не годен, он в конце концов теряет веру в себя. Знаешь что, Винни, тебе не мешало бы как-нибудь съездить на Липовую аллею. Да это мой дом. Там живут такие прекрасные люди!

— Я уверена в этом, — прошептала она, опуская голову от стеснения.

Рикард невольно протянул к ней руку, но тут же опустил ее.

— Нет, извини, я не должен прикасаться ни к кому из вас! — спохватился он. — Но тебе нужно познакомиться со старым Хеннингом и его дочерью Бенедикте. Это мои бабушка и прадедушка. И со всеми остальными; в нашем роду сейчас довольно много людей. Но самым замечательным из всех является маленький сын Кристы, Натаниэль. С ним происходят странные вещи… Нет, не будем об этом говорить.

— Натаниэль? Его так зовут?

— Фактически, да. Криста настояла на том, чтобы его окрестили Натаниэлем, хотя это имя необычно. Но ты бы видела этого мальчика! Теперь ему четыре года.

Рикард понимал, что несчастной Лавинии Дален хочется с кем-то поговорить. С кем-нибудь, кому в свою очередь, хотелось бы поговорить с ней. Поэтому он и рассказал ей о том, что было ему ближе всего: о маленьком Натаниэле.

Она смотрела на Рикарда, улыбаясь одними губами. В глазах ее светилось тихое счастье: кто-то обратил на нее внимание. Страх не понравиться людям все еще был силен в ней, но она, по крайней мере, не закрывала ладонями лицо от смущения и стыда.

— Ты знаешь о том, что у тебя красивые глаза? — неожиданно спросил он. Неожиданно для самого себя. Она отвернулась.

— Не смейся надо мной, — тихо сказала она.

— А я и не смеюсь. Хочешь, я расскажу тебе о Натаниэле?

Она кивнула, не поворачивая к нему лица. Рикард заметил у нее на глазах слезы.

— Это… удивительный мальчик… — сбивчиво начал он. — Сначала ты наверняка бы испугалась, увидев его. Но он не опасен. Абсолютно не опасен, наоборот.

— Почему я должна пугаться четырехлетнего ребенка?

— Если ты подумала, что он уродлив, то это совсем не так. Но у него очень странные глаза и еще более странный взгляд. Пронизывающий насквозь взгляд.

— Это звучит как-то жутковато.

— Да. Но сейчас я все тебе объясню. Он не умел еще ходить, когда первый раз удивил нас. Собственно говоря, он живет не на Липовой аллее, его родители живут в другом конце Осло. Но они часто приезжают к нам. У него семь старших братьев…

— Помилуй, Господи! Рикард задумчиво улыбнулся.

— Да, но эти семеро не являются детьми Кристы. Так что среди них всех Натаниэль — единственный мой родственник. Ну так вот, в тот раз ему еще не было года, и когда все они зашли на кухню, он стал вести себя очень неспокойно. Когда мать спустила его на пол, он пополз к кладовке и с плачем принялся барабанить в дверь. Взрослые, конечно, открыли дверь и увидели там кролика моей матери, который пропал четыре дня назад. Он очень отощал, но был жив. Натаниэль сам наблюдал за тем, как кормили и поили этого кролика.

— Но откуда же мальчик мог об этом знать? — испуганно прошептала Винни.

— Натаниэль способен на многое. И теперь, когда ему всего четыре года, соседи боятся его. Он слишком много знает. Несколько недель назад он поймал вора. Просто и непосредственно. Ленсман был в гостях у моих родителей и рассказал, как один из его соседей потерял бумажник. «Стейн стащил его», — тут же сказал Натаниэль. Мальчик вовсе не хотел ябедничать, он просто спокойно констатировал это. И ленсману ничего не оставалось, как отправиться к Стейну — другому своему соседу, который и стащил этот бумажник в автобусе. И бумажник оказался действительно у него. Мальчик никогда не бывал у Стейна дома. Не был он и в автобусе во время кражи.

— Вы полагаете… Ты полагаешь, что он ясновидец? Я имею в вид Натаниэля.

— Он более чем ясновидец. Натаниэль — тот, кого все мы так ждали.

Она вопросительно уставилась на него, и Рикард понял, что проговорился.

— Да, в нашем роду многие были ясновидцами, — как бы извиняясь пояснил он. — И мы всегда знали о том, что среди нас должен появиться совершенно особенный человек.

— Ты тоже ясновидец? — недоверчиво спросила она.

— Нет, вовсе нет.

Ему показалось, что вид у нее стал менее испуганным. «Чего она, собственно, боялась? — подумал он. — Что я загляну ей в душу?»

Ему показалось вдруг, что он вел себя слишком фамильярно, рассказывая ей о том, что не имело к ней никакого отношения, и смущенно встал. Винни тоже встала со своего стула, пытаясь принять равнодушный вид, хотя в глазах ее было заметно разочарование. Разочарование по поводу того, что его рассказ ей неинтересен? Или по поводу того, что он прекратил его? Но у него не было времени разбираться в этом. Поблагодарив ее за желание помочь ему разгадать загадку исчезнувшей женщины, он ушел.

Но так быстро ему не удалось покинуть изолятор.

В прихожей его снова остановили.

— Констебль! — крикнула Камма, угрожающе, словно он разбил ее любимую вазу. — Идите сюда! Она поманила его, словно школьника, указательным пальцем. Вздохнув, он подошел к ней. Что ей нужно от него? С точки зрения полицейского розыска она не представляла для него никакого интереса. Как всегда, речь шла о пустяке:

— Констебль, сколько мне еще оставаться здесь? Кто присмотрит за моим домом во время моего отсутствия? Могут прийти воры и грабители…

Своим ответом Рикард просто схватил ее за горло:

— Насколько я понимаю, этот дом принадлежит фрекен Лавинии Дален.

На щеках у Каммы появились красные пятна, шея побагровела.

— Мне нужно встретиться с моим сыном, Хансом-Магнусом, констебль. Я ему нужна. Он не может возвращаться со службы в пустой дом.

— Ваш сын был застигнут на месте преступления, когда пытался уничтожить завещание, не выгодное для вас и для него. К тому же он достаточно взрослый, чтобы справляться самому, и в офицерской компании не испытывает ни в чем нужды. Чего же ему еще не хватает?

Она медленно выпрямила свою и без того прямую спину и задрала подбородок так, что стала казаться выше на полметра. Потом, отвернувшись, сказала:

— Я не стану разговаривать с низшими чинами. Пусть в следующий раз ко мне придет полицмейстер.

— Я с удовольствием передам ему это, — сказал Рикард. — Возможно, он не такой уступчивый, как я. Но…

Решив, что теперь пришла его очередь угрожать, он добавил:

— Я еще не все сказал вам, фру Дален. Она снова повернулась к нему, медленно и подчеркнуто надменно.

Между ними шла скрытая борьба и Камма не собиралась сдаваться. Ее взгляд ясно говорил о нем: «Тварь!»

— Вы еще не сообщили нам о том, где вы находились в промежутке между вашим прикосновением к одежде Винни и звонком к нам. Вы сказали, что были дома, но это неправда, соседи не подтверждают это. Винни тоже не было дома первые дни, нам это известно давно уже. Так что обе вы лжете.

Он был раздражен тем, что забыл спросить об этом Винни. Как же он мог об этом забыть?

— Это неважно, где я была все это время!

— Нет, это важно. Инфекция, попавшая на вас с одежды Винни, могла распространиться дальше.

— Господи! Я же аккуратная дама!

— В этом я не сомневаюсь.

— И к тому же я была в абсолютно надежном месте.

— Ни одно место не может быть надежным в случае распространения микроскопически-малого вируса. И то место, о котором вы говорите, тоже. Разве вы не понимаете, что, отказываясь говорить об этом, вы ставите под угрозу свою жизнь и жизнь других людей? У вас даже не было прививки от оспы, когда вы прибыли сюда!

— Я ничего не боюсь. Господь не оставит тех, кто верит в него.

— Вы встречались в этот промежуток времени с другими людьми?

— Встречались, ну и что? Господь не оставит их, и только они одни будут спасены, когда в Хальдене наступит Судный день.

— Только в Хальдене? — не без злобы спросил он.

— Наказание Господне начнется здесь. В живых останутся лишь Избранные. Так написано в Библии, да! И Судный день уже начался — пришел один из четырех Всадников Апокалипсиса, Чума, и он пришел в наш маленький город!

Рикард уставился на нее, ничего не понимая.

— Подождите-ка! — нетерпеливо произнес он. — Подождите, я что-то припоминаю…

— Вам следовало бы кое-что вспомнить! Об этом написано в откровениях Иоанна, в главе…

— Нет, нет, речь идет не о Библии! Этот помешанный, как его звали? Тот, о котором упомянуто в записке к вашему сыну, Хансу-Магнусу… Как же его звали? Я раньше слышал это имя. Да! Пастор Прунк! Это он провозгласил приближение Судного дня? Господи, сколько подобных глупцов знала история! И еще больше — верящих им идиотов!

— Пастор Прунк вовсе не… Но Рикард перебил ее:

— Мы узнали кое-что от родственников его прихожан. О том, что они будут укрываться в каком-то убежище, чтобы переждать Судный день. Но никто точно не знает, где это убежище. Вы, фру Дален, Вы-то хоть понимаете, что наделали? Вы поставили всех этих людей перед угрозой заражения! Винни тоже была там?

— Это вас не касается.

— Я вижу, вы делаете это преднамеренно. Значит, она тоже была там. Как же она выбралась оттуда?

— Разумеется, ее выставили.

— Слава Богу, что это произошло! Значит, пастор все-таки питает какое-то уважение к микроскопическим бациллам? Вернее, вирусам.

— Вовсе нет! Но у Лавинии была прививка. А это означает, что она сомневается в силе Господа, его целительной силе!

— А вы сами? Вас тоже выгнали?

— У меня не было прививки.

— Я не об этом вас спрашиваю. Вас выгнали?

— Я ушла сама.

— Вы лжете! Видно, что лжете! Вы по-прежнему поддерживаете этого жалкого, ничтожного краснобая, после того, как он выставил вас за дверь? Он сделал это только потому, что вы могли заразить его! Разве Вы не видите порока в его краснобайстве? Он охвачен страхом, хотя ему следовало бы целиком и полностью полагаться на Господа!

Краска стыда залила лицо Каммы, когда она вспомнила о том, как ее выставили вон. Глаза ее перебегали с одного предмета на другой, рот был плотно сжат.

— Я поговорю с Винни, — сказал Рикард и собрался уже уходить, но тут она крикнула:

— Нет, не надо!

Немного помедлив, он спросил:

— Ну, так что?

Она не решалась рассказать ему обо всем. И он понял, что этот ничтожный пасторишка заставил их всех поклясться священной, нерушимой клятвой.

— Вы хотите, чтобы на вашей совести были жизни всех этих людей, фру Дален?

— Они не заразятся.

— Возможно и нет, риск не слишком велик. Но среди них находились вы вместе с Винни, а вы обе были в контакте с умершим Вилли Маттеусом или вещами, к которым он прикасался. Сколько там прихожан?

— Тридцать четыре. Нет, без меня и без Винни их осталось тридцать два.

— Тридцать две человеческие жизни… И все они не имеют прививок.

— Не думаю. Я знаю, что некоторые из них скрывают это. Но большинство… Большинство прививок не делало.

— Вы считаете, что пастор поступил с вами справедливо, фру Дален?

Она ничего на это не ответила. Вздохнув, Рикард продолжал:

— Значит, мне придется поговорить с Винни. Но если она не станет отвечать, я вернусь к вам.

На это раз она отпустила его. Весь ее облик выражал крайнее разочарование, она была воплощением нерешительности.

Возвращаясь в комнату Винни, он думал о том, что пастор, очевидно, обладает неограниченной властью над этими женщинами — так же, как и над всеми остальными прихожанами. Сам он не раз слышал об умалишенном пророке Судного дня, жившем в их городе, но, к сожалению, не придал этому значения. Жаль, что никто в городе не знал о местонахождении секты. Члены секты просто дрожали от страха перед пастором, он крепко держал их в руках.

Винни обрадовалась, когда он пришел. Угасла, когда она узнала, что ему нужно.

— Но я не могу этого сделать, — прошептала она. — Моя душа будет обречена на вечные муки Ада, если я выдам их.

— Я думаю, что твоя живая душа будет мучаться, если ты обречешь на гибель тридцать две человеческие жизни…

Она посмотрела на него и поняла, что он не шутит. И, глубоко вздохнув, она на едином дыхании рассказала ему, где окопалась секта.

— Посреди города? — недоверчиво спросил он. — Нет, конечно, на самой окраине…

Тридцать два человека. Ничем не защищенные, не имеющие прививок, запертые в скальной пещере и, возможно, зараженные смертоносным вирусом!

Кто теперь будет утверждать, что городское здравоохранение держит под своим контролем распространение инфекции?