Страх

10

Ветер на острове затих.

В один из погожих дней Агнес повесила старую рождественскую красную скатерть на высокий шест во дворе, словно флаг, говорящий о бедственном положении. На крышу она залезть не могла, и невелика была надежда, что кто-то увидит красную скатерть с фьорда.

Но она была не в силах передвинуть шест за забор, он был слишком тяжелым.

Но шест повалил ветер, и он сломался, а красную скатерть унесло куда-то.

Ее старые следы на снегу расплылись и стали неузнаваемо-огромными, так же как и следы маленьких лап Доффена.

Уже несколько дней они не выходили из дома.

Агнес лежала в постели. Глаза ее были закрыты, щеки горели от лихорадки, дыхание было слабым и хриплым. Доффен ходил по комнате из угла в угол, временами издавая жалобный, усталый писк. Возле двери были маленькие лужицы, хотя в миске уже не было воды.

Агнес ничего не знала об этом. Если она и улавливала какую-то последовательность в своих лихорадочных видениях, то это были большей частью кошмарные переживания, не имевшие ничего общего с действительностью.

За углом старого крестьянского дома завывал ветер, Синглефьорд был таким же свинцово-серым, как и небо, на поверхности воды у берега плавал лед.

Дальше море было полностью сковано льдом, и по судоходной части редко проплывали корабли. Островок Агнес лежал на некотором отдалении от этой судоходной части, находящейся, собственно говоря, вблизи других островков.

Эта фактически безлюдная часть Хвалера представляла собой пустое, насквозь промерзшее пространство. Никому не могла даже прийти в голову мысль о том, что здесь живут люди. И уже на протяжение многих лет фермерские хозяйства зимой пустовали.

Человек, доставивший Агнес на ее остров, даже не предполагал, что она по-прежнему находится там. Сам он жил ближе к шведским островам и фактически не слушал норвежское радио. Кстати сказать, если бы он даже и узнал об объявленном розыске, он никогда бы не подумал, что речь идет об Агнес.

Ветер завывал в зарослях кустарника, почти прижимая ветви к земле.

Других звуков, кроме этого воя, на острове не было слышно.

В восемь часов утра Рикард связался с отделом объявлений «Афтенпостена».

После это дело пошло быстро.

На помощь ему пришла очень энергичная дама и быстро нашла все четыре объявления, опубликованные четвертого января.

В одном из этих объявлений было указано: Йохансен, Фестнингсгатен, Хальден.

— Значит, так, — сказал Рикард своим коллегам, вешая трубку. — Там сказано, что продается ферма на Хвалере. На каком именно острове, не указано. Не обнаружили ли вы какие-нибудь доказательства того, что сестры владели подобной недвижимостью?

— Никаких. Но мы не знаем, где они хранят свои ценные бумаги, возможно, в банке.

— Нам следует обратиться к нотариусу, там все держат свои ценные бумаги.

Но нотариальная контора открывалась только в девять утра, и там еще не было ни одного служащего.

— Хорошо, по крайней мере, что сегодня не воскресенье, — сказал Рикард. — Давайте подождем!

Пока все ожидали открытия конторы, Рикард позвонил в больницу и поговорил с Винни.

Да, она чувствовала себя хорошо, но у тетя Каммы начались боли в спине. С этого дня все были в строгой изоляции друг от друга, поскольку началась критическая фаза инкубационного периода.

Если человек был заражен, должны были уже появиться признаки болезни. И тем самым человек становился источником инфекции, независимо от возможного попадания на него вирусов с одежды и рук Вилли Маттеуса. Теперь этот человек сам становился больным, сам сеял вокруг себя страх и опасность заражения.

Его звонок вызвал у Винни радость, удивление и благодарность. Он выбрал именно ее! А ведь он мог выбрать Ингрид, Калле или кого-то из Соммеров. Даже Камму. Но он решил поговорить именно с ней!

Когда он уже положил трубку, она все еще сидела у телефона, зажав трубку в руке, и на глазах у нее были слезы радости. Иногда человек испытывает такое ликование, которое может быть выражено только потоком слез.

Она рассказала ему об Ингрид и Калле, которые видимо, нашли друг друга здесь, в больнице. Они не могли прикасаться друг к другу, не могли подходить друг к другу близко, но их чувства крепли с каждым днем. Нежность, доверительность, тепло.

Напротив, у супружеской четы Соммеров все шло в противоположном направлении. Винни чувствовала, что его жена хочет уйти от него, но развод был не простым делом. Они с дочерью оказались бы совершенно беспомощными в современном обществе. Если вообще ей удалось бы оставить дочь при себе. В этом никто не мог быть уверен.

Девочка смирилась со своей участью и больше не капризничала. Большую часть дня она пассивно лежала в постели и рассматривала давно прочитанные от корки до корки журналы.

Винни чувствовала страх: в эти дни должно было выясниться, больна она оспой или нет. И каждый раз, когда у нее брали анализ, она дрожала от страха.

Каждый прожитый день был для всех испытанием.

— Ну вот, — сказал Рикард, вернувшись в полицейский участок. — Теперь мы знаем, где расположена их ферма. Нам нужно взять с собой лоцмана, хорошо знающего острова Хвалер, и немедленно отправиться туда.

В половине десятого они, наконец, получили сведения о ферме сестер Йохансен.

— Это может быть ложный след, — сказал стажер, так же как и Рикард не смыкавший всю ночь глаз. — Зачем ей понадобилось отправляться на остров в такое время года?

— Они собирались продать ферму, — напомнил ему Рикард. — Вполне возможно, что директор Брандт отправился туда вместе с одной из сестер, чтобы осмотреть хозяйство.

— Но где же тогда директор? Разве он по-прежнему находится на острове?

— Может быть и так, — ответил Рикард. — Я должен позвонить доктору Посту, он может нам понадобиться. Ведь мы абсолютно ничего не знаем. Возможно, нас ожидает пустой дом. Но это, в любом случае, самый горячий след нашей таинственной, одетой в серое самаритянки.

Около часу дня большое таможенное досмотровое судно отправилось в Синглефьорд. Сначала они плыли по открытой воде, но между Хвалерскими островами льдины кишели возле их корабля, как селедки в стае.

Рикарду и его коллеге удалось соснуть часок на узких нарах. Просыпаться им совершенно не хотелось, поэтому пришлось их взбодрить, брызнув в лицо ледяной водой.

— Мы уже подходим к острову? — крикнул он лоцману. Конечно, этот человек не был настоящим лоцманом, просто он знал Хвалер вдоль и поперек.

— Нет, еще далеко до острова.

Временами они помогали разбивать баграми лед и разбрасывали его в стороны. Один раз они даже наткнулись на прилегающие к острову льды, и им пришлось идти в обход.

Когда, наконец, лоцман указал им на остров, над морем уже опускались зимние сумерки.

С той стороны, куда они причалили, дома видно не было. Лед прилегал вплотную к берегу, но местами были проталины. Они высадились прямо на лед и, осторожно двигаясь вперед, вышли на берег. Всего высадилось восемь человек: Рикард, молодой стажер, доктор Пост, лоцман и четверо санитаров, которым предстояло дезинфицировать ферму. Санитары прибыли на моторной лодке, идущей вслед за таможенным судном.

Если бы только Агнес была здесь…

Судя по всему, ее здесь не было.

— Мы должны были, по крайней мере, услышать лай собаки, — заметил молодой стажер.

— Да.

Остановившись, Рикард сказал:

— Здесь какой-то след.

Все наклонились и стали рассматривать снег.

— Похоже, здесь прошел бегемот, — сказал кто-то.

— Солнце, ветер и влага разрыхлили снег, — объяснил доктор Пост. — Возможно, это след человека. Но сейчас точно ничего нельзя сказать. Возможно, это старый след, оставшийся еще с осени.

— Да, разумеется.

Они пошли дальше. Но чем ближе они подходили к ферме, уже видневшейся издалека, тем отчетливее становились следы. Интервал между следами был слишком мал, чтобы это были следы лося. Да и вряд ли на таком пустынном острове могли водиться лоси. Лес на острове был совсем еще молодым.

— Здесь есть следы помельче, — сказал кто-то. — Они напоминают медвежьи.

— Это могут быть и следы собаки, — сказал Рикард. — Нам следует продолжить поиски.

Ферма на вид была необитаемой. Все было промерзшим и покинутым.

Они подошли к дому. Рикард толкнул дверь. Она оказалась запертой.

Он постучал. Все было тихо.

Мужчины переглянулись.

— Еще один промах? — сказал стажер.

— Тише! — шикнул на него кто-то.

Все прислушались. Сначала они ничего не услышали, но потом им показалось, что за дверью что-то движется. Или, вернее, кто-то скребся у порога.

Не говоря ни слова, все навалились на дверь. Вынув длинный нож, Рикард вставил его в замочную скважину и повернул.

— Осторожнее, ты сломаешь нож, — сказал лоцман.

— Ничего не получается, — ответил Рикард. — Есть у кого-нибудь еще нож?

У одного из мужчин оказался при себе нож, и пока Рикард держал свой нож в замочной скважине, другой мужчина поддел засов.

Дверь отворилась.

Запах мочи, ударившей им в нос, явно свидетельствовал о том, что собака не выходила наружу уже несколько дней.

Доффен лежал на полу возле двери и смотрел на вошедших своими умоляющими, черными глазами.

Рикард, любивший животных, от жалости чуть не прослезился.

— Дай ему напиться. — сказал он стажеру. — А мы пойдем в дом!

Дверь из прихожей вела прямо на кухню. Дальше шла гостиная, а потом спальня.

Там и лежала Агнес.

— Господи! — воскликнул Рикард. — Она еще жива?

— Жива, — ответил доктор. — Но она без сознания. Никому не прикасаться к ней! Мы с Рикардом перенесем ее на судно. Но сначала я сделаю ей подкрепляющую силы инъекцию.

Закутанная в одеяла, Агнес была перенесена на таможенное судно. Стажер нес Доффена на руках, потому что собаку шатало от слабости. Четверо санитаров остались на острове, чтобы провести дезинфекцию фермы.

Никто не знал точно, что случилось с Агнес, но осторожность никогда не помешала бы в подобных случаях. Ведь Агнес была в прямом контакте с Вилли Маттеусом.

Вид у нее был совершенно изможденный. К тому же она и раньше была очень худой, так что теперь от нее остались, как говорится, кожа да кости. Было очевидно, что у нее жар, а ее слабое, хриплое дыхание свидетельствовало о воспалении легких.

Доффен тоже был источником инфекции. Если у Агнес была оспа, вирус мог попасть и на собаку. Сам пес не мог заболеть, но на его шерсти могла быть инфекция.

Стажер сочувствовал Доффену, что очень обрадовало Рикарда. Юноша то и дело гладил завернутое в одеяло животное, доверчиво прильнувшее к нему. Утолив жажду, пес немного пришел в себя, и стажер давал ему теперь маленькие кусочки шоколада. Доффен ничего не имел против.

Собака должна была поправиться.

Но Агнес…

«Бедное маленькое существо, — думал Рикард, глядя на лежавшую на нарах женщину. — Такая худая, такая изможденная, пожилая и одинокая, не имеющая никаких радостей в жизни. Неужели она умрет, так и не придя в сознание? Неужели ее последним переживанием было одиночество и отчуждение от всего мира?

Господи, куда Ты смотришь? Почему Ты часто забываешь о тех, кто не совершал в жизни никакого зла? О тех, кто, возможно, всю свою жизнь взывал к Тебе, верил в Тебя, искал у Тебя утешения в трудную минуту!»

Величайшей загадкой для него оставалось то, что человек, переживший в своей жизни много горя, продолжал верить в Бога, не позволявшего упасть на землю даже малой птице без его ведома.

Когда они проходили через Свинесунд, покрытый льдом и продуваемый ветром, Агнес открыла глаза. Оглянувшись по сторонам, она не поняла, где находится.

Наклонившись к ней, Рикард мягко произнес:

— Вы скоро будете в теплом помещении, фрекен Иохансен. Мы нашли вас на острове и теперь направляемся в хальденскую больницу.

— А я не переменила нижнее белье… — с чисто женской озабоченностью прошептала она.

— Ничего страшного, в больнице вам дадут, во что переодеться. А теперь выпейте немного воды! Вот так!

Немного придя в себя, она испуганно прошептала, пытаясь подняться:

— Доффен…

Но у нее не было сил, чтобы встать.

— Доффен здесь. Он попил воды и своим ходом добрался до таможенного судна, а в данный момент он лежит на коленях одного полицейского и ест шоколад.

Агнес снова закрыла глаза.

— Слава Богу! — прошептала она. — Значит, все в порядке. Только бы Олава не сердилась…

Она снова впала в забытье. Рикард озабоченно посмотрел на нее. Олавы больше нет в живых. Вызовет весть об этом облегчение или скорбь у этого жалкого, одинокого создания?

Скорее всего, и то, и другое.

И уже поздно вечером, когда таможенное судно стояло на причале в Хальдене, Рикард подумал: «Вы все так боялись ее. А она оказалась просто одинокой и несчастной женщиной, совершенно не способной причинить кому-то вред на своем острове. Теперь вы можете вздохнуть с облегчением, можете выползти из своих убежищ. Смерть больше не разгуливает по вашему городу».

Хотя… кто знает? Двенадцать дней прошло с тех пор, как Вилли Маттеус был найден мертвым на обледенелом пароме. Теперь инкубационный период заканчивался, он длится от одиннадцати до семнадцати дней. Теперь можно было выяснить, кто еще заболел оспой. Никто точно не мог сказать, всех ли встреченных Вилли Маттеусом уже нашли. Его путь на территории Норвегии был прослежен ясно. Но могли ведь что-то и упустить. Никто не знал, встречал ли он кого-то до того, как увидел Соммеров. Он мог разговаривать с кем-то еще. Хотя это и было маловероятно. Или взять промежуток времени между его поездкой с Соммерами и его встречей с Ингрид. А также промежуток времени между его поездкой с Калле и встречей на набережной с Агнес и Винни. Он был один несколько часов. И никто не знал, что происходило с ним все это время.

Оставалось лишь надеяться на то, что он никого за это время не встретил.

В больнице начался настоящий переполох в связи с прибытием большой группы людей В конце концов все поняли, что больница принять их не может. Для обслуживания тридцати двух возможных зараженных оспой не хватало ни мест, ни персонала, ни средств. И большинство из прихожан пастора Прунка переместились в больницы Сарпсборга и Фредрикстада. В Хальдене же осталось около десяти человек, среди которых был и сам пастор, а также Соммеры, Ингрид, Калле, Винни и Камма. Агнес положили в отдельную палату интенсивной терапии.

Доффен был на карантине, он сидел в клетке и лаял на Бранцефлора, сидевшего в другой клетке. Это стимулировало у обоих выделение адреналина и повышало жизненный тонус.

Содержание пастора Прунка в строгой изоляции имело свои особые причины Во-первых, он поднял страшный шум, протестуя против помещения его в больницу. Там его могли сцапать кредиторы! Поэтому он настаивал на том, чтобы его перевели в Сарпсборг или Фредрикстад, чтобы он был рядом со своими духовными чадами. Он утверждал, что они нуждаются в нем в час испытаний, когда их, ничего не понимающих овечек, заперли в больничном изоляторе. Он утверждал также, что, поскольку он сам является избранником Господа, то и его паства, как и он сам, не могут быть поражены ничтожной земной болезнью.

Но внезапно он переменил свое решение и у него совершенно пропало желание соединяться со своими прихожанами. Это произошло сразу после того, как при нем обнаружились деньги и ценные бумаги прихожан. А обнаружилось это очень скоро, поскольку глупый больничный персонал настаивал на том, чтобы все его вещи и одежда были продезинфицированы. Прунк не желал им ничего отдавать, не желал раздеваться и выворачивать свои карманы.

В конце концов его раздели насильно, и все его невразумительные объяснения по поводу того, что прихожане сами передали ему на хранение свои ценности, были встречены скептически. Беглый опрос, проведенный среди его прихожан, подтвердил то, что пастор собирался похитить все эти ценности и что только вмешательство полиции у ворот убежища помешало ему сделать это.

Дело Прунка было передано в суд.

Он неоднократно пытался бежать, опасаясь и кредиторов, и членов секты. Полиция же оказалась холодной и бесчувственной, не проявив никакого понимания тонкого душевного устройства Прунка. Все попытки к бегству были пресечены, и вскоре он получил извещение из банка о том, что там желают встретиться с ним, как только он будет выписан из больницы. И у них были все основания для такой встречи.

Прунк видел свое будущее мрачным, а мир глупым и непонимающим.

Небо тоже изменило ему. Судьбоносный час земли так и не пробил.

И теперь только членам его секты угрожала опасность гибели от оспы. Все получилось как раз… наоборот!

И в довершение всего красавица Бьёрг заявила, что не желает даже видеть его, что он может отправляться ко всем чертям.

Прунк чувствовал себя несправедливо обиженным. Его пасторский титул был официально — по радио и в газетах — отнят у него. К счастью, он не читал статей, безжалостно высмеивающих его. Но ему и так приходилось не сладко. Никто не желал понимать его величия.

Было ли удивительно после всего этого, что он дулся на всех?

Анализы показали, что Агнес заражена. Но у нее была прививка от оспы, поэтому все надеялись, что болезнь будет протекать в менее жестокой форме. Если бы она не была еще такой изможденной, такой измотанной! Было сделано все — чтобы поддержать силы ее организма, и заботливые медсестры кормили ее днем и ночью.

Всем хотелось, чтобы Агнес выжила.

Среди тех медсестер, которые с самого начала были изолированы вместе с пациентами, чтобы не принести вирус в город, у двоих обнаружились легкие симптомы болезни. Им пришлось тоже лечь на больничную койку, но они были надежно защищены повторной вакцинацией, так что никто не опасался за их жизнь. С «Фанни» было получено сообщение о том, что ни у кого нет никаких признаков болезни. Всей команде были сделаны повторные прививки, и судно получило разрешение к отплытию, если в течение следующей недели все будет по-прежнему. Команда с благодарностью восприняла весть об этом.

Через день после поступления в изолятор Агнес выяснилось, что Карен Маргрет Дален серьезно больна. У нее была оспа.

И дело усугубилось тем, что ей не делали прививок.

Прекрасная картина борьбы с эпидемией, нарисованная Рикардом и его коллегами, теперь заметно потускнела.

Она была переведена в еще более строгий изолятор. И когда весть об этом распространилась в больнице, среди прихожан пастора Прунка началась паника Большинство из них не делали прививки, поскольку происходили из сектанских семей, где подобные действия считались богохульством. Матери молились за своих детей, которые тоже находились в Храме, другие пытались удрать из больницы.

В маленькой группе, находившейся в изоляторе с самого начала, настроение было мрачным, но все они давно уже смирились со своей судьбой.

Все, за исключением Херберта Соммера. По иронии судьбы он тоже заболел — и серьезно.

Все те, кто находился на таможенном судне, транспортировавшим с острова Агнес, — среди которых был Рикард Бринк, стажер и доктор Пост (которому не удалось на этот раз отделаться частной изоляцией в своем собственном доме) — были теперь помещены в больницу. Ведь все они находились в прямом контакте с больной в стадии распространения инфекции.

Больница в Хальдене была переполнена. Многих перевели во Фредрикстад, но Рикард получил разрешение остаться.

Но были не только огорчения. Ингрид и Калле выписались. Оба они были зрелыми людьми: ему сорок, ей — тридцать два. На прощание им обоим все пожелали счастья и удачи.

Венше Соммер и Гун тоже выписали. Гун покидала больницу со смешанным чувством. Ей порядком надоел Херберт, и она давно уже стала подумывать о разводе. Но теперь он был болен, состояние его было критическим, на теле стали появляться устрашающие нарывы. Все это вызывало у нее угрызения совести, она решила, что Херберт и так уже достаточно наказан.

Покинув больницу, Рикард больше не приходил. Винни не знала, почему он не приходит, и не осмеливалась никого спрашивать об этом.

И не то, чтобы отсутствие всех людей было для нее фактической потерей, ведь им не разрешали в последней стадии карантина даже видеться друг с другом. Просто ее огорчало то, что выписали их, а не ее.

Она знала, почему. Температура у нее была повышенной. Медсестры ничего не говорили ей, но много раз в день приходили и спрашивали о ее самочувствии. И заведующий изолятором часто осматривал ее. Но жалоб у нее не было.

И вот однажды она проснулась среди ночи от невыносимой головной боли. Затылок у нее просто окаменел и при малейшем движении спина болела так, будто в нее вонзался нож.

«Господи, — со страхом думала она. — Боже мой!»

Она с опаской взглянула на свои руки и грудь. Ничего. Пощупала виски. Тоже ничего.

«Я ничего никому не скажу, — подумала она — Будто бы ничего и не случилось»

Но она все же позвонила дежурной медсестре.

Та немедленно явилась в палату.

У Винни совершенно пересохло во рту. Ей трудно было говорить.

— Мне хотелось бы переговорить с Рикардом Бринком, полицейским.

— Это невозможно. Он находится в изоляции.

— В самом деле?

— Да. В этом же самом здании, но в другом отделении.

— Рикард? Он заражен?

— Мы этого не знаем. Но он переправлял с острова Агнес Йохансен. Все, кто находился на борту судна, были помещены в изолятор.

Ах, Рикард! Вот почему он не приходит! Весть об этом была для нее облегчением. Но то, что он, возможно, был болен…

Нет, этого не должно было произойти!

Лежа на подушке с закрытыми глазами, она тихо сказала:

— Сестра, я чувствую симптомы болезни. Сестра кивнула.

— Мы ожидали этого. Сейчас я позову доктора.

Винни снова осталась лежать одна.

«Вот и кончилась моя жизнь, — подумала она, и слезы полились по ее горячим щекам. — Я так ничего и не добилась в жизни, но какой-то маленький просвет у меня все же был: этот человек заботился обо мне. Я даже думаю, что была немного влюблена в Рикарда Бринка…

Возможно, так оно будет лучше. Ведь я никогда не смогу соединиться с ним. Нет, мне нечего надеяться на это!

Но все-таки… Наверное это глупо, но, Господи, мне так не хочется умирать!»