Степная дорога

Глава тринадцатая КРЫЛАТЫЕ И БЕСКРЫЛЫЕ

Виллины называли людей Бескрылыми. Они не вкладывали, должно быть, в это название никакого оскорбительного смысла. Просто виллины, легкие, самой природой предназначенные для полета, нашли общий язык с симуранами и обрели таким образом крылья. Люди же оставались прикованными к земле. Иной раз в досужее время Салих размышлял минутку-другую надо всем этим. Правда, нечасто. Его, как правило, мало заботили вопросы, никак не связанные с тем главным, что определяло всю его жизнь два десятка лет: с искусством остаться в живых и отыскать виновных в случившемся с ним несчастье. А отыскав – покарать.

А потом в его жизнь вошла Алаха…

Но сейчас, оказавшись в горах, он снова задумался над этим. Виллины, Крылатые Господа, тоже лишены крыльев. Они – не ангелы и не птицы, они всего лишь оседлали крылатых псов – симуранов. Их тело, приспособленное к полетам, сделалось легким, как у птиц. И еще легкой, светлой стала их душа, словно бы омываемая солнцем и ветрами.

Салих не долго оставался один. Когда пещера поглотила Алаху, он решил задержаться где-нибудь неподалеку. Но геройствовать без столку и замерзать без крова и еды у порога тоже не входило в его намерения. Поэтому он двинулся дальше по тропе, зная, что рано или поздно встретит Крылатых.

Так и случилось. Две легких всадницы на лохматых симуранах, казавшихся ослепительными в пронизанном солнцем горном воздухе, пронеслись над ним раз, другой, а затем снизились, и одна из них заговорила с путником. Салих видел, как трудно даются ей человечьи слова, слишком грубые для нежных уст. Виллины общались между собой бессловесно, передавая образы, картины и мысли сразу – из сознания в сознание. Люди были лишены этой благодати. И все же слабый отзвук бессловесного общения долетал и до Салиха.

Девушка, похожая на видение, произнесла:

– Твоя усталость, твой голод, твой холод. Мы все это видим.

И Салих словно со стороны увидел самого себя, одетого в теплые, но делающие его неуклюжим вещи. Увидел свое лицо, обветренное и хмурое, с тревожными глазами.

– Я не хотел нарушать покоя вашей земли, – сказал он, останавливаясь. – Я пришел сюда случайно.

Девушка улыбнулась. Вторая, снизившись, принялась летать вокруг.

– Никто не обеспокоен, – заверила она. – Тебе худо, Бескрылый. Иди с нами!

И Салих, поблагодарив за приглашение, послушно побрел следом. Вот когда он в полной мере ощутил себя "бескрылым"! Глядя, как резвятся в воздухе молодые виллы, как легко и радостно им общаться друг с другом, с солнечным светом, с горами, он чувствовал себя прикованным к земле, обремененным громоздкой плотью и не меньшей тяжестью давних дум.

Его встретили Крылатые. Совершенство их легких, маленьких тел, странных, неуловимо нечеловеческих и в то же время прекрасных лиц поразило Салиха. "Бескрылый… Бескрылый…" – непрестанно билось у него в голове.

Да, он – Бескрылый.

Толпа расступилась, и показался человек с длинными седыми волосами и гордой, прямой осанкой. Вождь, сообразил Салих. Как здесь принято обращаться к вождям? Как их приветствуют? Не угадаешь ведь: в Саккареме надлежит опускать глаза и низко кланяться, а перед венценосным шадом так и вовсе простираться на земле, раскинув руки; в Вечной Степи за взгляд себе под ноги его чуть не избили в кровь: степняки не любят, когда перед ними кто-нибудь высматривает подземных духов…

Вождь смотрел на гостя и ждал. Ждал терпеливо, спокойно. Даже, пожалуй, доброжелательно.

Что ж, коли так…

Салих поклонился, не спеша, почтительно. Выпрямляясь, молвил, тщательно выговаривая каждое слово:

– Будь здрав и силен, Отец Мужей.

Вождь быстро повернул голову к одной из вилл, пришедших вместе с незнакомцем. Та быстро просвистела, по-птичьи процокала что-то и улыбнулась. Эта улыбка, точно эхом, появилась и на лице вождя. Он жестом показал Салиху, что тот может остаться.

– Я не обременю вас надолго, Крылатые Господа, – заверил Салих, обращаясь к вождю и в то же время вертя головой во все стороны как бы в поисках того, кто понял бы его речь. – Я жду здесь ту, что ушла в пещеры… Видят Боги, я последовал бы за ней даже в самое сердце Самоцветных Гор, где кипит и плавится руда…

Вождь еще раз улыбнулся, терпеливо и приветливо, а затем ушел, оставив гостя на попечение любопытных молодых вилл.

К вечеру Салиха уже замучили. С цветами в волосах, с кружкой козьего молока в руке, он сидел на мягкой траве в окружении девушек и подростков, которые наперебой обучали его своей речи. Он послушно закрывал глаза, когда тонкие, невесомые пальчики прикасались к его векам, и вслушивался в себя, в мир вокруг, в своих собеседников, пытаясь увидеть те картины, что рисовали они в своем воображении.

Иногда перед его внутренним взором пролетало что-то… Земля глубоко внизу, под крылатым псом… Широкие перепончатые крылья симуранов, их жесткая шерсть, их мощные лапы… Тропинка и на ней люди – там, в долине, где все кажется игрушечным… Но чаще он улавливал только свет и веселое, доброе тепло.

"Бескрылый". Этим все сказано.

Каково же было удивление Салиха, когда на следующий день он обнаружил, что он – не единственный Бескрылый, нашедший приют у виллинов. Просто тот, второй, сторонился – и своих добросердечных хозяев, нового гостя.

Встретились они случайно. Салих с гребнем в руке охаживал большого золотисто-коричневого симурана. Утром он сказал вилле, которая показала ему место для ночлега и принесла теплое одеяло, что не хочет быть для племени обузой. Она засмеялась, жестом показав, что без работы его, в таком случае, не оставит. И принесла большой деревянный гребень с широкими зубцами.

Вот теперь Салих и трудился. Симуран подставлял чесальщику лохматые бока, то и дело шумно вздыхал, поворачивал морду и косил глазом на непонятное существо, которое и похоже на Крылатых Господ, и не похоже на них. Больно уж неуклюжее, громадное это существо, больно уж оно шумное.

Подшерсток, вычесанный из крылатого пса, Салих складывал в корзину. Набралось уже больше половины. Время от времени Салих проводил рукой по гладким, шелковистым бокам и нашептывал чудесному зверю ласковые и льстивые слова. Так он поступал с лошадьми – а симуран, по представлению Салиха, мало чем отличался от коня. Такой же близкий человеку, умный, красивый.

Набравшись смелости, коснулся могучих крыльев. Симуран сморщил нос – ему не понравилось это прикосновение. Салих тотчас отдернул руку и снова взялся за гребень.

Он не сразу почувствовал на себе сторонний взгляд. Видать, в безопасности себя мнил – вот и не озирался по сторонам.

Тот, кто наблюдал за ним вот уже несколько минут, тоже был Бескрылым. Длинные светлые волосы гостя виллинов были заплетены в косы, перетянутые ремешками. С первого взгляда он казался старым: обильная проседь в волосах и бороде, резкие морщины на очень бледном, слегка одутловатом лице с красными, будто нарисованными пятнами на щеках и уродливым шрамом, пересекавшим это лицо наискось. Салиху не потребовалось даже выискивать следы недавних кандалов на запястьях незнакомца – цвет кожи сказал ему обо всем и сразу.

– Поздорову тебе, брат, – сказал Салих, заговорив с незнакомцем первым.

Тот угрюмо отмолчался. "Я тебе не брат", – безошибочно прочитал Салих в его глазах. Он снова отвернулся к симурану. "Что приставать к человеку? – подумалось Салиху. – По всему видать, кто он и откуда. Только из рудников выносят такую страшную бледность… Сколько же лет нужно не видеть солнечного света? Вон, щурится… Глаза, наверное, слезятся."

У самого Салиха слезы начинали течь только при ярком солнечном свете или при сильном ветре. Но он знал, что бывают люди, проведшие на руднике не год и не полтора, как он сам, а десятки лет – те начинали превращаться в летучих мышей: превосходно видели в темноте, но слепли на свету. Впрочем, на свет они так и не выходили. Очень немногим удавалось покинуть Самоцветные Горы.

Ни одного побега за долгие столетия существования рудника. Только те, за кого внесли выкуп. Только они.

Кто же выкупил эту угрюмую громадину?

Салих вновь осторожно покосился на незнакомца. Северянин. Впрочем, что гадать – достаточно глянуть на его косы. Венн! Кому же он понадобился? Неужто виллам?

Да нет, не может быть! Виллы стараются не связываться с Бескрылыми, если в том нет особой нужды. Ведь не родич же он здешнему вождю, в самом деле!

Венн не уходил. Лежал себе на траве, закрыв глаза и подставив солнцу изуродованное лицо. Время от времени Салих поглядывал в его сторону, но разговоров больше пока не затевал. Незачем. Да и бесполезное это занятие. По прежним временам Салих знал, что разговорить венна немногим проще, чем перемолвиться парой слов с каким-нибудь бревном. Поэтому, скажем, словоохотливые арранты и считают их неотесанными дикарями. Салих держался иного мнения. Впрочем, ему почти не приходилось встречаться с северянами.

Бескрылый тяжело, с сипением дышал. Словно в груди у него кто-то засел. Кто-то недобрый, нехороший. И Салих ничуть не удивился, когда тот вдруг закашлялся, пряча лицо в траве.

Симуран тревожно шевельнул крыльями, повернул морду в сторону надрывно кашлявшего венна, раздул мягкие ноздри. Салих успокаивающе потрепал чудесного зверя по боку. Венн несколько раз судорожно вздохнул и затих. "Устал", – подумал Салих. Ему доводилось видеть людей, вот так же кашлявших в забое, выплевывавших вместе с комками крови куски отмиравших легких. Доброго мало – этот человек, похоже, долго не протянет. Хотя… Кто их знает, веннов? Они, говорят, живучи.

От размышлений Салиха отвлекла вилла. Невесомая, тонкая, крошечного роста – почти ребенок – она не вбежала, а, казалось, взлетела на невидимых крыльях к двум Бескрылым, держа в руках большую корзину, полную яблок. Венн с трудом оторвал голову от травы и, завидев виллу, поднялся на ноги. Поклонился ей как младший старшему – медленно, с почтением.

Вилла ответила на поклон так же учтиво. Салиху же она просто улыбнулась и кивнула, а тот, продолжая расчесывать длинную шерсть симурана, так же приветливо и весело кивнул ей в ответ.

Вилла зацокала, защелкала по-птичьи, рассказывая что-то хворому венну. Он внимательно слушал. Салих видел, как непроизвольно напрягается северянин, как каменеет его лицо, чуть перекошенное из-за шрама, как беззвучно шевелит он губами – пытается понять и ответить. Саккаремец покачал головой. Для чего все это венну? Он что, собирается остаток дней провести среди виллинов? Усыновили его Крылатые, что ли?

При последней мысли волна жгучей зависти захлестнула Салиха. Он сам от себя такого не ожидал. И, чтобы не думать о своей бескрылости с такой горечью, обратился мыслями к Алахе. Никаких Крылатых, самых прекрасных, самых добрых и могущественных, не променял бы он на свою маленькую госпожу.

Ему было тревожно. Алаха ушла в пещеры и до сих пор не вернулась. Крылатые знали об этом – некоторые понимали речь Бескрылых, и Салих рассказал им все, что мог. Он не объяснил им только одного: кем приходится ему Алаха. Но виллины, похоже, и сами это прекрасно поняли. Без всяких разъяснений.

Вилла оставила яблоки венну и ушла. Венн взял одно, поднес к носу, зажмурился. Вспоминал что-то, должно быть. Затем открыл глаза и встретился взглядом с Салихом. Сообразив, что неучтиво было бы угощаться, не пригласив разделить трапезу, он кивнул саккаремцу. Вслед за Салихом двинулся и симуран. Крылатому псу явно нравилось, когда его гладили и ласкали. Так втроем они и сели в кружок.

Салих, жестом поблагодарив немногословного венна, взял большое красное яблоко. Откусил кусок и подал зверю. Симуран осторожно понюхал, затем забрал кусок яблока в пасть и подержал некоторое время – видимо, для того, чтобы не обижать человека. После чего выложил нетронутое яблоко на землю и слегка отодвинул морду.

– Они не любят яблок, – сказал венн.

Симуран сделал нарочито скорбные глаза и шумно вздохнул. Салих засмеялся и еще раз погладил зверя.

– А я – очень люблю, – заявил он, с хрустом вгрызаясь в румяный бок.

"Как это венны не чувствуют неловкости? – думал Салих, поглядывая на своего сотрапезника. – Молчат себе и молчат. Как будто и впрямь не люди, а чудища какие-то из чащи лесной… Нельзя же так." И он заговорил первым:

– Не сочти за неучтивость, почтенный…

Венн подавился яблоком. Салих не сразу понял, что такой сокрушительный эффект имело обращение "почтенный". "Проклятье, – подумал саккаремец, – да я настоящий осел! Если моя догадка верна – а она верна, потому что такой дивный цвет лица можно заработать только в одном месте! – то этого человека чрезвычайно долго никто не именовал почтенным…"

Однако Салих решил, что исправлять ошибку уже поздно и лучше всего будет идти напролом. Если венны и впрямь такие дикари, какими слывут, то молчаливый гость Крылатых оценит прямоту и честность собеседника.

– Не знаю, как заговорить с тобой, чтобы не задеть твоей гордости, почтенный, – повторил Салих, – поэтому заранее прошу прощения. Скажу то, что подумал, а ты не сочти за обиду…

– Не сочту, – проворчал венн.

– Там, откуда я родом, меня называли Салих, – продолжал саккаремец. – Но, сдается мне, побывал я и в тех местах, где ты оставил немалую толику здоровья.

В глазах венна появился опасный блеск.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – глухо проговорил он.

Салих покачал головой.

– Есть ли смысл говорить неправду? – спросил он. – Особенно сейчас!

Лицо венна окаменело. Салих вторично выругал себя ослом. И опять попытался спасти положение.

– Я был там, – сказал он. – Пойми: я вырвался из Самоцветных Гор без малого год назад… Мне подумалось, что я мог бы помочь тебе. Ведь ты – оттуда?

– Может быть, и оттуда, – нехотя сказал венн. И взял еще одно яблоко.

Они помолчали некоторое время, а потом венн неожиданно заговорил:

– Я до сих пор шарахаюсь от собственного отражения… Как увижу в воде или в зеркале – так мороз по костям пробегает. Ведь там, – он стукнул себя по груди и снова кашлянул, – ТАМ я до сих пор вижу себя двенадцатилетним…

Салих содрогнулся.

– Ты под землей с ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ? – переспросил он.

Венн опустил веки. Из уголка глаза выкатилась слеза – но он не плакал, просто слишком долго держал глаза открытыми на ярком свету. Салих понял и это.

– Боги! – вырвалось у него. – Полтора года чуть не убили меня, а ты провел там десятки лет…

Не открывая глаз, венн сказал:

– ОДИН десяток.

Снова повисло молчание. Салих разглядывал своего собеседника, пытаясь освоиться с услышанным. Один десяток – а было двенадцать… Что же это означает?

– Тебе двадцать два года? – вырвалось у саккаремца. И он поспешил добавить: – Прости, почтенный, но я никак не ожидал… Боги, я – осел! Не соображаю, что говорю.

Венн скривил рот в ухмылке.

– Двадцать два года. А похож на старика, верно?

– Верно, – согласился Салих. Не было смысла лгать. Этот человек и без того все знал. – Но молодость все лечит… Затянутся и твои раны, поверь.

– Может быть, – сказал венн. – Я не собираюсь жить долго.

– Это не тебе решать, – отозвался Салих.

Венн вдруг широко раскрыл глаза. Больные, слезящиеся. И Салих увидел в них нехороший огонек.

– Почему? – спросил венн в упор. – Почему не мне? Я должен дожить до… одного дела. Дойти. Это будет достойное завершение…

Салих вдруг расхохотался. Симуран покосился на Бескрылого – что это он так расшумелся ни с того ни с сего? – и слегка отодвинулся.

– Ты хочешь отомстить! – уверенно произнес Салих. – Я так и думал… Я тоже хотел. А когда вырвался, когда добрался до места и разузнал все поподробнее, то оказалось, что мстить-то некому… Вот и остался…

Венн отчужденно молчал. По его лицу Салих без труда прочел ответ. Тот, кому собрался мстить северянин, жив и процветает. И ведать не ведает, что процветать ему осталось очень недолго. Что смерть его уже на свободе и сейчас набирается сил, чтобы дотянуться и сдавить костлявые пальцы на ненавистном горле.

– У каждого свой путь, – выговорил наконец венн.

Он снова растянулся на траве и закрыл глаза.

Салих хрустел сочными яблоками, прижимался спиной к горячему, мягкому боку зверя и разглядывал своего нелюдимого собеседника. Теперь уже не украдкой, поскольку тот, кажется, задремал и не мог оскорбиться при виде такого откровенного любопытства.

В том, что венн был зверски избит – судя по всему, не так давно, – Салих не усматривал ничего удивительного. Если знать, из какого ада вырвался этот человек… Обмотанные бинтами ноги – обморозил он их, что ли? Где? Если его выкупили друзья или единоверцы, то почему допустили?.. Или же он поранил ноги еще на руднике?

И главное. Что он делает среди Крылатых Господ? Почему они приютили бывшего каторжника? Почему они, а не люди, внесшие за него выкуп? Неужели он настолько досадил им, что они бросили его умирать в горах, без помощи и поддержки? Не могли же эти люди, которые, судя по всему, посвятили свою жизнь делам милосердия (иначе зачем им было вызволять каторжника!) оставить строптивого и угрюмого венна больным одного?

Все эти вопросы вертелись у Салиха на кончике языка. Он так измучился, что в конце концов спросил:

– Прости мою назойливость, почтенный… – Венн уже не вздрагивал, слыша это обращение. Но имени своего упорно не называл. А коли так, то пусть терпит "почтенного", решил Салих. – Прости, но один вопрос не дает мне покоя…

Венн приоткрыл глаза.

– О чем ты хотел спросить меня, Салих из Саккарема?

"Определил по выговору, откуда я родом", – понял Салих. И не стал удивляться.

– Я хотел спросить: почему те, кто вызволил тебя из рудника, бросили тебя одного?

Венн еле заметно улыбнулся.

– Меня никто не вызволял, – сказал он. – Я вызволился сам.

– Так не бывает! – не сдержавшись, воскликнул Салих. И тотчас поправился, опасаясь слишком сильно задеть обидчивого северянина: – То есть, я хочу сказать, что никому еще не удавалось вырваться на волю из Самоцветных Гор без посторонней помощи.

– Я был первым, – ровным тоном проговорил венн. – Я победил… в поединке. Знаешь эту игру, когда невольник должен победить надсмотрщика?

– Знаю…

Салих никогда даже и не помышлял вступить в этот неравный бой. Он заранее знал, КТО из двоих обречен на мучительную смерть. И рисковать не хотел. Он попал на рудники уже почти тридцатилетним и не был так азартен, как более молодые, более уверенные в себе.

А этот… этот, похоже, знал, что делал.

Он победил.

Невозможно!

Словно угадав мысли Салиха, венн сказал:

– Ты считаешь, что это невозможно. Но я говорю тебе правду. Я убил его… Я задавил Волка…

– Волка?

– Так звали того человека с кнутом… – Он помолчал, вспоминая что-то. Потом вымолвил еле слышно: – Они вывели меня на лед, босого, и сказали: "Вот тебе твоя свобода". И я ушел…

Салих не верил собственным ушам.

– Израненый, босиком по льду?

Венн кивнул.

Салих еще раз посмотрел на него и вдруг понял: ЭТОТ – смог. Первый. И, наверное, единственный из всех.

– Прости, что усомнился в тебе, – сказал саккаремец. – То, что ты сделал, не под силу простому смертному. Должно быть, благосклонны к тебе Боги…

Венн молчал. Думал о чем-то своем.

Когда последняя из паломниц, кутаясь в одеяло, выскользнула из пещеры и побежала вслед за Йори к выходу, Алаха вернулась к телу Керы. Она ожидала встретить там смертную душу жрицы. Смертная душа всегда бродит вокруг покойника, умершего дурной смертью. Она тоскует и просит живых похоронить тело. Встреча с такой душой – не из приятных. Ведь иная норовит овладеть живым телом и вселиться в него, и тогда человек становится одержимым.

Алаха воззвала к духам своего рода. Она подумала о Келе и Чахе, о своем забавном двоюродном братце, у которого на красных сапожках вышиты золотые звезды, а в косицы вплетены бубенчики. И о Небесном Лучнике, о Старике. И о Трех Небесных Бесноватых, которым всегда приносила жертвы, пока жила в шатре своей матери…

Смертную душу Керы она увидела не сразу. А увидев, ощутила сладкую, тягучую боль в груди, и слезы выступили у нее на глазах. Прекрасная юная девушка, бесплотная, прозрачная – так что сквозь ее тело была видна стена пещеры – смотрела на Алаху широко раскрытыми бесцветными глазами. Тонкое лицо словно озарял невидимый свет. Губы видения шевельнулись.

Алаха прошептала:

– Ты прекрасна, жрица! Ты была воистину прекрасна!

Смертная душа тревожно следила за Алахой. Она то тянула руки к мертвому телу Керы, то вдруг отступала и прижималась к стене.

Алаха закрыла мертвой глаза и, бережно взяв безжизненную руку, сняла с указательного пальца Керы кольцо с большим сердоликом, в котором было искусно вырезано изображение хищной птицы.

Затем выпрямилась, зажимая кольцо в руке. Бесплотное видение приблизилось к телу и обняло его, накрыв собой. Спустя мгновение все исчезло – и убитая жрица, и прозрачная тень ее души. Они словно растворились в воздухе…

"Отец-Небо! – взмолилась Алаха. – Слышишь ли ты меня, погребенную под сводами пещер, под толщей камня? Мать-Земля! Прими погибших, утешь их, накрой их теплым покрывалом! О, духи моего рода!.."

Молитва ее оборвалась. Алаха качнула головой и огляделась по сторонам, чтобы собраться с мыслями. Надлежало решать, как поступать дальше. И решать как можно скорее.

Уйти? Бежать вслед за робкими девушками из долины? Так и не получить ответа?

Или все-таки попытаться?..

Да, но для того, чтобы узнать все, ради чего Алаха проделала долгий путь в горы и вступила в неравный бой с бандитами – ей до сих пор не верилось, что она одолела двоих! – ей предстояла еще одна малость: отыскать в лабиринтах внутри горы еще двоих крепких, хорошо вооруженных мужчин и убить их. Всего-навсего. Задача как раз по плечу пятнадцатилетней девушке, которая не выспалась, очень устала и страшно голодна.

Алаха тряхнула косицами, взяла со стены факел и осторожно двинулась в глубину пещеры.

Она оказалась в настоящем подземном городе. Извилистые переходы – частью естественного происхождения, частью вырубленные или расширенные людьми – выводили в более просторные пещерные залы. Большинство стен, мимо которых пробиралась Алаха, состояли из темной скальной породы. Кое-где сквозь толщу камня сочилась вода, вымывая из глубин породы медь и окрашивая стены тонкими полосками зелени. В тишине слышно было, как потрескивает факел в руке девочки и капает вода.

В одном из залов Алаха увидела высеченные на стенах надписи на языке, которого она не понимала. Надписи перемежались барельефами, сделанными, по-видимому, в разное время. Одни изображения были замечательно искусны. Люди, демоны, животные представлялись на них как живые. Они сражались между собой, охотились, подкрадывались к добыче, разговаривали, любили друг друга… Алаха чувствовала себя свидетельницей их скрытой доселе жизни. В неверном свете факела, в полумраке пещеры многие звери выглядели совершенно как живые. Они скалили пасти и угрожающе замахивались лапой. Казалось, вот-вот – и они спрыгнут со стены, зарычат, набросятся…

Но ничего этого не происходило. Камень оставался камнем. Ни одна из фигур и не думала оживать.

На другой стене изображения не поражали такой искусностью, но они были по-своему очень выразительны. Звери и люди словно стремились придать своим телам форму какого-нибудь простого узора – прямоугольника, круга, треугольника… Сходными фигурами украшали шатры и одежду люди из народа Алахи. Эти фигуры были ей понятны. Они странным образом успокаивали девочку. Ей даже начинало казаться, что она совсем недалеко от шатров своей матери…

Алаха тряхнула головой, в который уже раз отгоняя неуместные мысли. Эти пещеры обладали поистине колдовским свойством, если уводили думы в сторону, отвлекали от главного. Девочка коснулась шрама на левой щеке – он уже подживал – и ногтями сорвала корку. Снова потекла кровь. Алаха улыбнулась в темноте. Очень хорошо. Она не должна забывать – кто она и ради чего находится здесь. Ни на мгновение!

Она миновала еще один зал, где на стенах были нарисованы белой, черной и красной красками странные божества – полулюди-полузвери, а также крылатые демоны, сражающиеся с богами и людьми, и жрецы, взывающие к богам. Остановилась, привлеченная удивительной грацией росписи, показывающей танцующих девушек с привязанными к рукам крыльями. И снова резко одернула себя: не время!

И все же была одна вещь, которая поразила Алаху. Почти все изображения выглядели очень древними. Это она сумела разглядеть даже при свете факела. Казалось, сотни поколений сменили друг друга с тех пор, как рука неведомого мастера, вооруженная резцом и зубилом, прикасалась к этим стенам. Даже облик людей с тех пор изменился. Те, танцующие и сражающиеся, охотящиеся и молящиеся, выглядели низкорослыми, с покатыми лбами, жесткими черными волосами и непомерно длинными волосами.

Кому поклонялись все эти люди? Праматери Слез? Или другому, еще более древнему божеству? Алаха чувствовала себя одинокой и брошенной. Она привыкла жить среди своего народа и своих Богов, она всегда знала, что духи ее племени не оставят ее, что они услышат призыв, если попросить их о помощи. Но здесь, в подземном мире, среди незнакомых и чужих Богов, она была совершенно одна.

У нее закружилась голова. Ей пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть. Стена была мертвенно-холодной, слегка влажной. Прикосновение к ней – непонятно почему – испугало Алаху, и девочка отшатнулась.

Неожиданно ей показалось, что из глубины пещеры на нее устремлен чей-то пристальный взгляд. Алаха подняла факел повыше и, закусив губу, решительно направилась прямо навстречу неведомой опасности.

Вскоре она опять замерла и прислушалась. Так и есть! До ее слуха теперь явственно доносилось чье-то прерывистое дыхание. В темноте, несомненно, скрывался кто-то живой.

Кто? Одна из жриц, насмерть напуганных вторжением разбойников? Возможно, женщина ранена, истекает кровью… Может быть, вторая привратница, приковавшая себя к этим скалам в знак нерушимости своего обета – служить Праматери Слез до последнего издыхания?

Или во тьме таится один из двух оставшихся разбойников? Но почему он дышит так прерывисто? Боится? Или ранен? Но если боится – то кого? И если он ранен – то кем?

Какие еще тайны скрывает в себе эта бесконечная, мрачная пещера?

Внезапно из темноты послышался тихий мужской голос.

– Кто здесь? – произнес незнакомец. И после некоторого молчания добавил неуверенно: – Это ты, Награн? Опусти факел… я ничего не вижу.

Алаха молчала. Выжидала.

– Награн! – неуверенно повторил мужчина. – Ведь это ты! Заклинаю тебя Богами твоей матери – помоги мне! Не бойся – ОНО ушло…

Стало быть, не жрица, прикованная к скале… Стало быть, один из разбойников. Насколько он опасен? Вряд ли он ожидает увидеть здесь девушку и, следовательно, не пытается добычу заманить в ловушку. Он зовет сообщника, просит о помощи… Судя по всему, он действительно ранен. И тяжело ранен.

Почему? Кем? И где это – "ОНО"? ЧТО это такое?

Алаха медленно приблизилась к разбойнику, поднесла факел к его лицу. Разбойник застонал, отворачиваясь от яркого света.

– Асар! – окликнула Алаха, вспомнив его имя.

Прикрываясь от света ладонью, он осторожно повернул голову навстречу голосу и приоткрыл глаза. На лице мужчины появилось недоуменное выражение, почти мгновенно сменившееся паническим ужасом. Он разглядел бледное девичье лицо с узкими раскосыми глазами и кровоточащими полосками на щеках. ТАКОЙ девчонки в толпе хнычущих от страха паломниц – легкой добычи для работорговца! – Асар явно не припоминал.

– Кто ты? – прошептал он. – Я тебя не знаю! Ты жрица?

– Нет, – холодно проговорила девушка.

– Незваная Гостья… Будь милостива, Морана, – сказал разбойник. – Будь милосердна!

Он бессильно откинул голову.

Алаха безжалостно и внимательно рассматривала простертого перед ней на каменном полу человека. При виде истекающего кровью человека должна была бы ощутить хотя бы подобие сострадания. Но Алаха не чувствовала ничего. Как будто чья-то рука вынула из ее груди живое сердце и вложила на его место камень. Вся грудь и живот Асара были изорваны когтями какого-то чудовищного зверя.

– Это не ножевые раны, – молвила Алаха бесстрастно.

Асар вновь приоткрыл глаза, мутные от боли.

– Там… – пробормотал он. – О, Морана!.. Пусть Сабарат… пусть он не ходит туда…

– Куда? – спросила Алаха. И встряхнула умирающего за плечи. Он громко вскрикнул. – Куда? Куда?

То теряя сознание, то вновь на миг приходя в себя, Асар бормотал:

– Белая Смерть… Я не знаю, что это… Она встает из темноты… У нее клыки, когти… Жжет… Дай мне воды… Бежать, бежать… сокровища… Помоги же мне!

Дыхание Асара прервалось. Он судорожно вздохнул, и кровь черным широким потоком хлынула из его горла. Алаха едва успела отскочить. Спустя мгновение разбойник был мертв.

– Будь милосердна, Морана Смерть, – повторила Алаха слова умиравшего. – Да, будь милосердна!

Она поднялась, чувствуя, как мурашки бегут у нее по спине. "Белая Смерть". Вооруженная когтями и клыками. Она подстерегает там, впереди, в темноте. Кто она? Что за страшного монстра держат служительницы Богини для того, чтобы охранять ее сокровища? Может быть, и сами жрицы страшатся ее… Может быть, она – порождение тьмы, такое же древнее, как и эти пещеры…

У Алахи заломило в груди – так невыносимо захотелось ей вернуться под добрый солнечный свет, под знакомый лучезарный купол Вечно-Синего Неба, в Степь…

Она отбросила факел. Если Белая Смерть поджидает любого, кто посягнет на вечный мрак пещер Праматери Слез, то следующей жертвой когтей и клыков вполне может стать она сама, Алаха.

Нет!

Она прислушалась. Теперь вокруг царила мертвая тишина. Однако звериный инстинкт, пробудившийся в Алахе в минуту смертельной опасности, безошибочно подсказывал настороженной девушке: смертельная опасность таится впереди, в пещерном зале, куда ведет широкий ход, вырубленный в скале в незапамятные времена и украшенный у входа орнаментом в виде виноградных листьев.

Кто там притаился? Белая Смерть, отнявшая жизнь Асара? Или, может быть, все гораздо проще – там Сабарат, не пожелавший делить с приятелем сокровища?

Алаха стиснула в ладони кольцо, которое сняла с пальца замученной бандитами Керы. Сабарат, последний из оставшихся осквернителей святыни, должен умереть. Это и будет той службой, которую Алаха сослужит Богине.

Если Белая Смерть и вправду охраняет святыню от посягательств нечистых рук, то Алахе нечего опасаться. Она сама пришла сюда ради этого. Если же это просто чудовище, яростное, голодное, неразумное, – то Алаха предупреждена. И вооружена.

Крадучись, словно сама она превратилась в охотящегося хищника, девушка двинулась по подземному ходу.

Здесь было еще темнее. Словно мрак сгущался в пещере, становясь почти осязаемым. В воздухе застоялся запах пыли и еще чего-то затхлого. Несколько раз летучие мыши срывались со своих невидимых насестов над головой у Алахи и беззвучно пролетали мимо, задевая девочку по лицу кожистыми крыльями. Всякий раз Алаха на миг замирала, но потом, взяв себя в руки, вновь продолжала двигаться вперед.

Наконец потянуло сквозняком. Алаха оказалась в большом пещерном зале. Стараясь не отрывать пальцев от стены, чтобы не потеряться в этом огромном, исполненном тьмы пространстве, Алаха осторожно пошла дальше. Да, любое чудовище, любой зверь, способный видеть в темноте, может напасть на нее внезапно. Она и руки поднять не успеет…

Оставалось уповать на милость Богов.

– Тебе, наверное, плохо видно без света? – послышался чей-то спокойный голос. От неожиданности Алаха едва не вскрикнула. – Хорошо… Я и забыла, что люди на свету чувствуют себя увереннее. Прости. Мне-то он ни к чему…

Голос принадлежал женщине. Он был довольно высокий, мелодичный, певучий.

В темноте что-то щелкнуло, словно кремнем высекли искру, и вдруг вся пещера озарилась мягким светом. Алаха изумленно огляделась по сторонам. Горели мириады маленьких глиняных ламп, заправленных маслом, источавшим приятный аромат. Эти лампы были расставлены по выступам и нишам, высеченным в стенах огромной пещеры. Понадобилось бы не менее двух десятков слуг, чтобы зажечь их все в течение, по крайней мере, десятка минут. Каким образом они вспыхнули все одновременно?

– Ты шаманка, госпожа, или Богиня? – вырвалось у Алахи. Девочка низко поклонилась.

– Подойди, не бойся, – позвал ее тот же голос. – Ведь ты Кера?

В голосе, однако, послышалась нотка сомнения, словно говорившая не была так уж уверена в том, что посетила ее именно Кера.

– Нет, госпожа, – тихо ответила Алаха. – Кера мертва.

Алаха чувствовала себя сбитой с толку. Неведомая женщина без труда догадалась о том, что в пещере появился человек, и зажгла лампы. А теперь, при свете, перепутала суровую жрицу Праматери Слез с Алахой, которая уж никак не напоминала покойную жрицу. Ни ростом, ни сложением, ни лицом, ни одеждой. Как же так?

– Ты… ИЗЛУЧАЕШЬ как Кера, – пояснила женщина, чувствуя недоумение Алахи. – Не понимаю…

– У меня ее жреческое кольцо, госпожа, – вспомнила Алаха. – Кера отдала мне его перед смертью. Может быть, в этом дело?

Теперь Алаха поняла, в чем причина ошибки. Говорившая была слепа. Наделенная таинственной силой, обитательница пещеры воспринимала окружающее совершенно иначе, нежели зрячие. ИЗЛУЧЕНИЕ. Она чувствовала ИЗЛУЧЕНИЕ мертвой жрицы.

Алаха подошла поближе. Теперь она могла разглядеть старую женщину с очень бледным лицом, большими, совершенно белыми глазами и длинными, распущенными, белыми волосами. Она лежала на большом ложе, вырубленном прямо в скале и застеленном мягкими шкурами. Рядом с ложей находилась выдолбленная в полу пещеры большая круглая чаша – скорее даже не чаша, а маленький водоем! – наполненная прозрачной водой.

– Здесь были какие-то мужчины, – проговорила странная белоглазая женщина. – Что с ними? Кто они такие?

– Госпожа… – проговорила Алаха и смешалась. – Я не знаю, как обращаться к тебе. Если я случайно оскорбила тебя малой почтительностью – скажи. Я слишком мало знаю, слишком многого не умею…

– "Госпожа"? – Голос незнакомки звучал теперь чуть насмешливо. Казалось, вот-вот – и она засмеется. – Обращайся ко мне хоть "тетушка", если так тебе милее… Или "сестра"? Как тебе больше нравится? Мне все равно. Судя по всему, ты славная девушка… – И добавила: – Мое имя Атосса. Позови меня по имени, если в этих пещерах с тобой случится беда.

– Много даров получала я в своей жизни, – вымолвила Алаха, – но этот – самый драгоценный, госпожа. Дороже твоего имени ничего мне не подносили, хоть я и принадлежу к великому роду.

– О, знаю, знаю! – засмеялась наконец слепая. – Гордая девушка из великого рода! Расскажи мне о людях, что проникли в пещеры с нечестивыми намерениями.

– Разве ты не видишь их, госпожа? – удивилась Алаха. И тотчас смешалась: – Прости! По невежеству своему я подумала было, что тебе открыты все помыслы и пути людские…

– Это не так, – сказала Атосса. – Ну так сколько их было, этих негодяев? Где они, что с ними теперь?

– Их было четверо, госпожа… Они убили жриц, надругались над паломницами… Двоих я убила собственными руками! Третьего нашла умирающим у входа в эту пещеру. У него был вспорот живот, рассечена грудь. Он заклинал меня прекратить его мучения, говорил что-то о "Белой Смерти"…

– А, он умер? – перебила Атосса. И усмехнулась.

– Он мертв, госпожа, – подтвердила Алаха. – Никто не выжил бы с такими ранами… А четвертый негодяй бродит где-то здесь, неподалеку. Он ищет сокровища. Уверен, что они спрятаны в пещерах. Госпожа! Не следует ли тебе остерегаться этого человека?

Атосса снова засмеялась. На этот раз – тихо и зловеще. От этого смеха у Алахи мурашки поползли между лопаток.

– ОСТЕРЕГАТЬСЯ, говоришь ты, девочка? Пусть лучше остерегаются те, кто посмел войти сюда с нечистыми помыслами! Праматерь Слез всегда найдет себе защитников. А теперь слушай. Ступай туда, где начинается новый переход. Видишь его?

– Да.

– За этим переходом открывается новая пещера. Войди-ка туда. Не бойся. Посмотри, что там происходит. А потом возвращайся ко мне. Я ведь знаю, ради чего ты сюда пришла. Ступай.

Алаха взяла свой меч и направилась к подземному переходу, на который указала ей Атосса. Несколько раз она останавливалась и нерешительно оборачивалась к слепой. Та все еще неподвижно лежала на своем ложе, обратив в сторону Алахи бледное тонкое лицо с огромными незрячими глазами.

Солнечный свет, изливающийся сквозь колодец, пробитый в потолке пещеры, в первое мгновение ослепил Алаху. Огромная тяжесть словно свалилась с ее груди, перестав наконец сдавливать сердце. Солнечный свет! Клочок синего неба, видный в колодце! Скоро она выберется отсюда…

Внезапно Алаха почувствовала, что в пещерном зале она не одна. Глаза немного пообвыклись с необычно ярким освещением, и она огляделась по сторонам. Только тут она заметила нечто, от чего кровь застыла у нее в жилах.

Посреди пещеры, в столбе яркого света, на остром деревянном колу корчился человек. Его рот был забит тряпками и завязан, но глаза, широко распахнутые в немом крике, казалось, вопили от боли и смертного страха.

Алаха не сразу признала в нем Сабарата. Самоуверенный и гордый халисунец, красивый смуглый мужчина, полный сил, превратился в комок истязаемой плоти. Алаха осторожно приблизилась к несчастному. Сейчас даже мысль о бедных девушках, чьи судьбы искалечил жадный работорговец, не могла заставить Алаху признать, что Сабарат получил по заслугам.

Морщась и брезгливо отворачиваясь, она вынула кляп из его рта. Сабарат тягуче сплюнул и кашлянул. Тотчас же лицо его сморщилось от боли, и по щекам сползли слезы.

– Кто это сделал? – спросила Алаха. Она начинала догадываться. – Белая Смерть? Как она выглядела?

– Где Асар?.. Награн?.. Абахи? – выговорил разбойник с трудом. При каждом слове розовая пена вскипала в углу его рта.

– Мертвы, – коротко ответила Алаха.

– Кто ты?

– В моем роду – шаманы и воины, – ответила Алаха. – Ты хотел продать меня в рабство! – Она показала умирающему меч, с которым не расставалась. – Я убила Награна и взяла его меч. Я убила и Абахи! Никчемные воины, храбрые только с девушками. Не стоит жалеть о них!

Сабарат скривил губы.

– Нельзя поворачиваться спиной к врагу… – выговорил он. – Даже к побежденному… Ты это знала!

– Да, – ровным тоном произнесла Алаха. – А они – нет.

– Асар… – хрипло прошептал Сабарат.

Алаха поняла, что он спрашивает о судьбе последнего своего сообщника.

– Мертв, – повторила Алаха. – Я сама закрыла ему глаза! Он говорил о Белой Смерти…

Лицо халисунца исказилось гримасой страха и невыносимой боли.

– Белая Смерть… Она схватила меня, сжала мне горло… Я видел ее когти, клыки… Ее лицо, ее страшное лицо – женское, с бельмами вместо глаз… Против нее все мы точно малые дети! Беги, девочка, беги! – Он завел вверх глаза, посмотрев в столб света, на синее небо, видневшееся высоко над ним, в необозримой дали. – Беги отсюда! Она притащила меня сюда и… Прошу тебя, прошу… Убей меня! У тебя меч…

– Ты умрешь быстро и чисто, не позорной смертью от деревянного кола, но почетной – от благородной стали, – эта длинная тирада далась Алахе не без труда. Зубы у нее постукивали. Она сама не знала от чего: от страха или от возбуждения. А может, и от радости: ведь и ее душа ликовала при виде дневного света и при мысли о том, что все четверо насильников понесли заслуженную кару.

Она прикусила губу. Рано радоваться. Слишком много тайн. Это может оказаться опасным.

– Скажи мне, Сабарат… Скажи мне: кто заплатил тебе за девушек-наложниц? Кому понадобились рабыни? Клянусь, он ответит за это!

– Господин Фатагар… Из Мельсины, – простонал Сабарат. – Помоги же мне!

– Рано, – холодно молвила Алаха. – Ты не все сказал. Как найти его?

– Торговец шелками… Его напарника, молодого дурня, зовут Мэзарро… У него богатый дом на окраине Мельсины…

– У кого?

– У Мэзарро… Говорю тебе, он молод и глуп.

Алаха прикусила губу. Мэзарро из Мельсины. Брат Салиха. Неужели он тоже занимается работорговлей? Хорош братец…

– У Фатагара… – шептал Сабарат, и кровь вытекала из угла его рта. – У него поместье… В трех часах от Мельсины. Там охотничий дом, собаки, ловчие… Большой сад… Там же он держит свой гарем. Сотни девушек… Через его руки прошли десятки сотен. Он продавал наложниц, когда пресыщался ими. Он постоянно требовал все новых и новых… Я покупал и похищал для него рабынь… Он очень богат, хорошо платил. Золотом! – При этом слове глаза умирающего вспыхнули – в последний раз. – Прошу тебя, сжалься!

– Прощай, Сабарат! – сказала Алаха. – Я слышала довольно.

Она приблизилась к халисунцу и мгновение смотрела прямо в его обезумевшие от боли глаза. Затем наклонилась и поцеловала его в пересохшие губы. А после одним быстрым, сильным взмахом меча перерубила ему горло. Голова халисунца упала на пол и откатилась на несколько шагов. Фонтан крови брызнул из обезглавленного тела. Несколько теплых капель попало Алахе на щеку, и девушка содрогнулась.

– Прощай, Сабарат, – повторила она тихо. – Ты забыл о том, что Боги всегда отыщут себе защитников…

Она повернулась к обезглавленному телу спиной и выбежала из пещеры.