Стеклянный суп

ПЕТРАС

— О чем ты думаешь?

Отвечая, Винсент медленно тер глаза ладонями.

— Думаю, что нам надо поговорить об этом с Петрасом.

Они снова сидели в своей машине в Венском лесу. Хитцель положил голову Этриху на плечо. Окна были опущены. Изабелла скрестила руки и, отвернувшись от него, прислушивалась к окружающему.

— Как ты пришел к такому выводу?

Протянув руку, он ткнул пальцем в танцующего Элвиса на приборной доске.

— Я думал о том вечере, когда мы с тобой познакомились, и как ты рассказывала, откуда у тебя взялся он. — И он указал на маленькую фигурку.

Когда она заговорила, голос у нее совершенно изменился. Высокий и тонкий, он торопливо и гневно выкрикивал слова, точно говорил рассерженный ребенок.

— Я не хочу, Винсент. Я совсем не хочу идти к Петрасу за этим.

— Понимаю. Я бы тоже не хотел на твоем месте. Но, по-моему, сделать это все-таки придется, если, конечно, у тебя нет идеи получше.

Она знала, что он прав, но легче от этого не становилось. Еще полчаса назад Изабелла поняла, что другого выхода у нее нет. Едва узнав, какой звук она принимала за пение цикад, она сразу подумала: «Петрас». И это ей очень не понравилось.

Теперь она снова глядела на Винсента умоляющими глазами.

Видя ее отчаяние, он взял ее за руку.

— Родная, поступай так, как считаешь правильным. Ты же знаешь, я поддержу тебя. Не хочешь иметь дело с ним — не надо. Просто я не знаю, что нам еще делать.

— Ты так и не сказал, что, по-твоему, происходит со мной, Винсент. Ты ни словом об этом не обмолвился; не считая того, что я привожу с собой мертвых, когда возвращаюсь оттуда.

Она начинала изворачиваться. Иногда она делала так, когда ей хотелось спрятаться от неприятной правды. Непривлекательная, жалкая уловка. Но сегодня он не стал обращать на это внимания: развитие событий принимало слишком серьезный и опасный оборот. Изабелле придется признать правду и заняться этим прямо сейчас.

Его голос прозвучал жестко, жестче, чем ему самому хотелось бы.

— Что я могу сказать такого, чего ты не знаешь, Физз? Ты воскресила меня из мертвых. Чтобы сделать это, тебе пришлось пойти к Петрасу и научиться у него, как войти туда и вернуться обратно. Но ты помнишь, о каких последствиях он предупреждал тебя тогда. Тебе известно, как войти в смерть, но теперь кто-то использует твое знание против тебя. Они протаскивают тебя в эту дверь, когда им вздумается, хочешь ты этого или нет. Зачем-то они показали тебе смерть Хейдена. Зачем, не знаю. Думаю, им нужен наш ребенок, потому что Энжи опасен для них. Мы давно это знаем.

— А почему ты думаешь, что я должна увидеться с Петрасом?

Раздраженный, Этрих медленно сжал руку в кулак и опустил на грудь подбородок.

— Ты в самом деле хочешь, чтобы я ответил на твой вопрос?

Она поджала губы.

— Не говори так, Винсент. Не сейчас. Мне нужна твоя помощь, а не нотации. Да, скажи, почему ты думаешь, что я должна к нему пойти.

Первым желанием Винсента было наорать на нее. Но он сдержался и, повернувшись к собаке, некоторое время гладил ее по макушке, прежде чем заговорить.

— Когда я умер, ты пошла к Петрасу, и он показал тебе, как войти в смерть и вернуть меня оттуда. И оказался прав — его совет сработал. Я, честно, думаю, что нам надо пойти к нему теперь, рассказать, что с нами происходит, и послушать, что он скажет. Больше нам не к кому обратиться, Изабелла. Если кто и может дать нам совет, что теперь делать, так только он.

Венское Zentralfriedhof — Центральное кладбище — одно из самых больших кладбищ в Европе. Это огромное, в большей части красивое антисемитское место. Когда входишь через исполинские главные ворота внутрь, кажется, будто вступаешь в Элизиум, место упокоения великих и прославленных. И даже ожидаешь, что вот-вот покажется мирно пощипывающий травку единорог или Франц Шуберт выйдет из-за угла и прошествует мимо, сложив руки под фалдами сюртука и размышляя над очередным шедевром. Прямо у входа лежит Моцарт,[11] там же и Бетховен. Идешь дальше и видишь места последнего упокоения других великих и не очень: выдающихся писателей, генералов, которые сражались и пали в знаменитых битвах, политиков, врачей, архитекторов и социальных реформаторов, изменивших жизнь своего времени. За ними начинаются семейные участки: громады югендштиля и взбитые сливки барокко — памятники богачей — соседствуют с исполненными собственного достоинства простыми надгробиями из черного камня с золотыми буквами на могилах добрых бюргеров.

Но есть у главного кладбища Вены и своя постыдная маленькая тайна: еврейский участок. Многие могильные плиты здесь изуродованы или перевернуты, да так и оставлены. Многочисленные служащие кладбища неважно следят за этим участком.

Изабелла и Этрих шагали по кладбищу целых пятнадцать минут, прежде чем добрались до этой его части. Почти все время они молчали, слушая лишь стук собственных подошв о камень да хруст гравия под ногами. Непонимание и обида живой изгородью выросли между ними с тех пор, как они сидели в Венском лесу, пытаясь осмыслить то, что случилось с ними за день.

Изабелла знала, куда они направляются, Этрих — нет. Ему доводилось бывать на кладбище раньше, но только не в этой его части и не с такой целью. Шагая чуть позади нее, он чувствовал себя ребенком, который старается не отстать от родителей, пришедших на кладбище в воскресенье навестить могилу дедушки.

Она остановилась, помешкала немного, словно для того, чтобы сориентироваться, а потом свернула налево и пошла по проходу между могилами.

— Физз?

Она продолжала идти, не обращая на него внимания.

Этрих прибавил шагу и тронул ее за руку сзади, надеясь, что она остановится. Она так и сделала.

Но он не знал, что сказать. Он и окликнул ее только для того, чтобы она остановилась и посмотрела на него. Он так любил ее и знал, что в последний час все делал неправильно. И отчаянно хотел все исправить, чтобы теперь, когда они так нужны друг другу, между ними все было хорошо.

— Да?

Ее интонация и поза не выражали ничего, кроме нетерпения.

Мысли Винсента лихорадочно метались в поисках подходящей фразы, но все, что он смог придумать, было:

— А что мы ищем?

— Ковчег. Он где-то здесь. Мы уже близко — я помню эти места, в последний раз я тоже здесь проходила.

Она двинулась дальше, не глядя на него. В голосе ее не было эмоций — только информация.

— Какой ковчег?

— Его надгробие — копия «Ноева ковчега» Уильяма Эдмондсона.[12] Только больше оригинала. Вот он! Вон там, дальше, я его уже вижу.

Он посмотрел туда, куда она указывала. Ничего не зная ни о скульптуре Эдмондсона, ни о надгробии, он, вполне логично, шарил глазами в указанном направлении в поисках чего-нибудь похожего на каменную лодку, ковчег. Ничего подобного он не увидел, но Изабелла решительно направилась куда-то, и он последовал за ней.

Несколько минут спустя она остановилась у большого коричневато-серого камня, обтесанного в форме дома, только очень необычного. Или, точнее, двух домов, поскольку необычность отчасти в том и заключалась, что один дом стоял на другом. Верхний был поменьше размером, а формой напоминал пластмассовые дома из игры «Монополия». У него было четыре стены, шесть окон и наклонная остроконечная крыша. Совершенно обыкновенное здание.

Только покоилось оно в надлежащем углублении на плоской «крыше» большего дома. У этого было четыре окна и в одном конце что-то похожее на двойную дверь. Оба дома были водружены на две совершенно одинаковые каменные плиты. На одной из них, очевидно, вручную и довольно грубо было вырезано имя «Петрас Урбсис», даты рождения и смерти.

— Ты же, кажется, сказала «Ноев ковчег».

Этриху совсем не хотелось снова ее раздражать.

Но, глядя на этот странный и таинственный памятник, отмечающий могилу Петраса Урбсиса, он не мог удержаться от вопроса.

Подойдя к надгробию, Изабелла провела по нему пальцами.

— Это и есть ковчег. В значении — церковь. Но я всегда представляла себе ковчег церковью, плывущей на барже по какой-нибудь реке или океану. Эдмондсон был очень религиозным человеком. В юности ему было видение, в котором он говорил с Богом, и Бог сказал ему: «Будь скульптором». Большую часть жизни он провел, изготовляя надгробия и скульптуры для церкви. Церковь была для него ковчегом — убежищем от внешнего мира и зла, которое в нем есть.

Образ и стоящая за ним идея тронули Этриха. Он улыбнулся, несмотря на мрачность момента.

— Значит, церковь — ковчег, а наш мир — великий потоп?

— Да. Петрас любил работы Эдмондсона. Он говорил, что они просты до божественности. Он часами мог смотреть на репродукции с его скульптурами. И всегда улыбался при этом.

Но она не стала упоминать, что в тот день, когда она пришла к нему за советом, как вернуть Винсента из мертвых, он читал именно книгу Эдмондсона.

Глядя, с какой нежностью Изабелла касается могильной плиты, Винсенту тоже захотелось к ней прикоснуться. Но едва он это сделал, как тут же перенесся в магазин Петраса, — тот самый, который закрылся сразу после смерти хозяина.

Сначала он ощутил запах сандалового дерева. Петрас любил ароматические курения, и в разных местах его магазина всегда можно было найти заполненные песком пепельницы, в которых горели ароматические палочки. Потом Этрих осознал, что сидит на зеленой бархатной кушетке посреди комнаты. Ему часто доводилось сидеть на ней, когда они вдвоем навещали старика.

На этот раз Петрас, совершенно живой, стоял за прилавком и разглядывал что-то вроде фотоальбома размером с кофейный столик. На нем были очки для чтения с толстыми стеклами, которые он поправлял каждый раз, перелистывая страницу. Колокольчик над дверью звякнул, и он поднял голову. Вошла Изабелла. Одежда на ней была совсем другая, да и волосы намного короче, чем только что на кладбище.

— Изабелла, здравствуй! Давненько мы тебя не видели.

— Нам надо поговорить, прямо сейчас. Винсент умер.

Выражение лица Петраса не изменилось, когда он услышал эту новость. Он медленно закрыл книгу и положил на нее ладони. Изабелла подошла к прилавку и остановилась прямо напротив него.

— Ты должен помочь мне сейчас, Петрас.

— Я очень тебе сочувствую.

Она кивнула и продолжала смотреть на него, ее лицо не выражало ничего.

— Что ты собираешься предпринять, Изабелла?

Она ничего не сказала. В этом не было необходимости. Он знал, зачем она пришла. Наконец она взглянула на книгу, которую он читал.

— Эдмондсон. Ты ведь любишь его работы, правда?

— Да. Своими руками он говорил с Богом.

— Петрас, ты знаешь, зачем я пришла.

— Да, знаю. — Толчком он отодвинул книгу в дальний конец прилавка, но продолжал смотреть на нее, как будто она могла ему помочь.

— Теперь ты мне скажешь? Ты обещал, что скажешь, если Винсент умрет.

— Да, я в самом деле обещал. — Сняв очки, он опустил их в нагрудный карман. Вид у него стал покорный, как у проигравшего. — В Литве, еще мальчиком, я видел много такого, что было чудом. Никто бы мне не поверил, если бы я рассказал обо всем, что видел тогда, но это не важно. Не имеет значения, потому что я эти вещи видел и знаю, что это правда. Они действительно были. Много раз, когда кто-то умирал, оставались дела, не сделанные, не решенные… — Казалось, он подыскивает подходящее слово.

— Незавершенные?

Он ткнул в нее пальцем — как будто пырнул воздух.

— Да, да, — незавершенные. Например, один умерший не успел рассказать своей семье, где он спрятал деньги, другой не назначил наследника своего клочка земли. Такого рода дела, иногда серьезные, иногда не очень. Никто не хочет мириться с тем, что однажды умрет, поэтому мы пытаемся игнорировать этот факт. Вот и случается, что человек уходит, а что-то важное остается неясным… И тогда тем, кто остался, приходится трудновато. Поэтому иногда бывает необходимо поговорить с мертвыми, чтобы найти ответы на свои вопросы. В этом нет ничего сложного, надо только знать, как это делается…

— Я не хочу разговаривать с Винсентом, Петрас. Я хочу вернуть его. Воскресить из мертвых.

Кивком Петрас дал понять, что в точности знает, чего она хочет. И снова ткнул пальцем в воздух.

— Я могу научить тебя и тому и другому, Изабелла. Для тебя я могу это сделать. Но зачем? Зачем это нужно?

— Потому что так сказал Энжи. Сразу, как только рассказал мне о смерти Винсента.

Петрас указал на ее большой живот:

— Ребенок все еще разговаривает с тобой?

— О да. Он не перестает говорить со мной с дня своего зачатия.

— Покажи еще раз, Изабелла.

Она показывала уже дважды, но сегодня все было по-другому, потому что она отчаянно нуждалась в его помощи. Она подождала и прислушалась. Петрас и Винсент пристально наблюдали за ней, ожидая какого-нибудь знака — контакта, узнавания. Долгое время ничего не происходило, и понемногу в комнате стало нарастать ощутимое напряжение. Изабелла, нисколько не смущаясь, продолжала ждать. Наконец она слегка выпрямилась и провела тыльной стороной ладони по губам. Посмотрела на Петраса и сказала:

Не имея понятия о том, что это значит, она спросила:

— Что это такое? Ты знаешь?

Старик кивнул и показал на книгу об Эдмондсоне на краю прилавка.

— Так он описал время, когда Бог говорил с ним, и то, что было ему явлено. Эти слова я прочел перед самым твоим приходом. Эти самые. Их сказал тебе твой ребенок? Твой Энжи?

Она нетерпеливо бросила:

— Ну конечно, Петрас. А иначе как бы я узнала?

— Да, правда. Разумеется, ты права, как же еще?.. Итак, я научу тебя. Но сначала я должен кое-что тебе рассказать. Есть одна большая опасность, когда говоришь с мертвыми. Она для всех общая: раз узнав дорогу туда, никогда ее не забудешь. Всю жизнь будешь помнить. Для некоторых людей это катастрофа. Как атомная бомба, понимаешь? Стоило людям узнать, как ее изготовить, и потом использовать, и они уже не в силах были сказать: «Это была ошибка, давайте разберем ее и зароем в землю». Вот почему, когда я был маленьким, говорить с мертвыми всегда просили стариков. Не важно, знают они или нет, все равно им скоро умирать.

— А ты когда-нибудь это делал?

Он махнул рукой, будто отгоняя такое предположение:

— Нет, я трус. Все храбрые поступки в своей жизни я совершил случайно. И у меня никогда не возникало необходимости говорить с мертвыми.

— Но ты знаешь, как это сделать?

— Да.

— Тогда покажи мне, Петрас.

Она не колебалась. Двое мужчин сразу оценили ее мужество и полюбили ее за это еще больше, каждый на свой манер. Этрих особенно, потому что он знал об Изабелле все. В том числе и то, что человек она не смелый.

— Вход у тебя в животе, прямо вот тут. — И он приложил ладонь к середине живота, над ременной пряжкой.

То же сделала и она — приложила ладонь к животу.

— Да, вот так, прямо на Bauchnabel. Как он называется на вашем языке?

— Пупок. А что там, Петрас?

— Твоя смерть — жизнь и смерть — находятся в этом самом месте. Здесь. Где когда-то ты была связана с матерью. Той связью, благодаря которой ты жила внутри ее тела. Но когда ты родилась, связь прервали, чтобы ты могла быть в этом мире. Когда ты умрешь, связь восстановится.

Не веря своим ушам, она пролепетала:

— Я умру и снова соединюсь с матерью?

— Нет, это будет уже другая связь, со всеми и со всем, не только с матерью. — Он заметил смятение на ее лице. — Но сейчас это не имеет значения, Изабелла. Все, что ты хочешь знать, находится здесь, и я покажу тебе, как этим пользоваться. Положи еще раз обе руки на живот… Раз в жизни каждому снится смерть.

Она не удержалась от смешка.

— А мне она все время снится.

— Нет, это другое. Раз в жизни человек видит во сне собственную смерть. И это правда. Сон такой отчетливый и подробный. Где, когда, как это случится, — в общем, все. Такой сон снится всем людям. Каждому из нас. Но за жизнь мы видим множество снов, и потому этот забываем так же быстро, как остальные. Мы ведь даже не помним, что нам снилось прошлой ночью, так? Сколько вообще снов помнит человек? — И Петрас поднял указательный палец. — Но о самом важном моменте своей жизни человек видит во сне всю правду. Один раз. Человек видит, как именно он умрет. Для одних людей это кошмар, для других — нормальный сон. Тихий и мирный… Итак, если тебе нужно побывать в смерти или навестить одного конкретного мертвеца, пока ты еще жива, найди этот сон и войди через него.

При этих словах изумление и неверие стали попеременно завладевать умом и сердцем Изабеллы. Неужели это правда?

— Но как человеку узнать, снился ли ему вообще этот сон? А вдруг он ждет его где-то в будущем? Разве это невозможно? И как быть тем, кому этот сон снится к концу жизни?

Петрас покачал головой:

— Каждый видит свой сон еще до того, как ему исполнится одиннадцать.

— Одиннадцать? Почему именно одиннадцать?

— Пубертация.

— Половая зрелость?

— Да. Каждый видит свой сон еще до того, как повзрослеет.

— Почему? Почему до того?

Он начал отвечать, но тут его прервал звон колокольчика у входной двери. Оба обернулись, раздраженные помехой.

Этрих наблюдал за ними со своего места на кушетке. Очевидно, они его не видели. Изабелла никогда не рассказывала ему подробностей его воскрешения из мертвых. Сказала только, что ей запрещено. Но теперь он видел, как все происходило, и был зачарован. Впечатление такое, как будто смотришь домашний видеофильм про самого себя, но вдобавок видишь, что происходило в тот миг в соседней комнате или у кого-то в голове. Ему вспомнилась прочитанная когда-то фраза о том, что человек не знает до конца, кто он такой, пока не выяснит, что думают о нем другие.

— Гутен таг.

Неопределенного вида лысый мужчина в больших коричневых очках и с дешевым чемоданчиком из коричневой пластмассы вошел в магазин. Ступал он робко, как будто с порога почувствовал, что помешал.

Петрас ответил ему по-немецки:

— Очень сожалею, но магазин закрыт. Пожалуйста, приходите в другой раз.

Человек сначала вроде бы смутился, но потом вдруг впал в крайнее раздражение. Подняв свой чемодан на уровень груди, он держал его руками, скрещенными в виде буквы «X».

— Как это закрыт? Дверь не заперта, на витрине табличка «открыто».

— Магазин закрыт. Я его хозяин. Если я говорю закрыт, значит, закрыт. Если дверь не заперта, а я говорю — закрыто, значит, закрыто. Если дверь заперта, а я говорю — открыто, значит, открыто. Мне продолжать или вы уже схватили суть?

— Но вы не имеете права так поступать. Существуют ведь муниципальные нормы…

— Ваша фамилия Кифниц или Мангольд?

Сердитый мужчина готов был еще много чего наговорить, но от вопроса Петраса слова замерли у него во рту. Закрыв рот, он облизал губы и боязливо огляделся по сторонам, точно опасался, что у стен могут оказаться уши.

— Мангольд. А вы откуда знаете?

— Не важно. Просто скажите им, что она должна знать. Скажите им, что так сказал ребенок — она должна знать.

Мангольд медленно опустил свой чемодан. И недоверчиво спросил:

— Ребенок так сказал? Неужели?

— Да, ребенок. Так что пойдите и скажите им об этом, и пусть нас оставят в покое.

— Хорошо. Да, да, хорошо.

И Мангольд без лишних слов скрылся.

Изабелла посмотрела, как закрывается входная дверь. Потом перевела взгляд на Петраса.

— Кто это был? И что ты ему сказал?

— То, чему я собираюсь научить тебя сейчас, очень опасно, Изабелла. Уже очень давно этого никто не делал, и многие считают, что не надо делать и впредь.

— Но ведь ты только что говорил, что во времена твоего детства это делали постоянно.

Вместо ответа Петрас пересек комнату и подошел к одному из книжных шкафов, занимавших всю стену от пола до потолка. Постоял перед ним, явно разыскивая что-то определенное. Найдя, он протянул руку, снял с полки какую-то книгу, вернулся с ней к прилавку и положил ее прямо перед Изабеллой. Книга была светло-горчичного цвета, толстая и, судя по исходившему от нее запаху плесени, грубо обрезанным страницам и общему потрепанному виду, довольно старая.

— Это очень редкая и ценная книга, не знаю даже, найдется ли сейчас еще хотя бы один экземпляр. Не думаю. Ее написал мой дальний родственник, профессор одного из университетов в Вильнюсе. В свое время не было такого ученого, который знал бы национальный фольклор и мифологию лучше, чем он. Этот человек всю жизнь только и знал, что ходил по деревням и собирал истории. А потом возвращался домой и добавлял то, что ему довелось услышать, к своей коллекции. Получилась вот эта книга. Он работал над ней тридцать лет. — Петрас похлопал по обложке ладонью и замолчал, давая Изабелле время освоиться с новой информацией, а заодно и взглянуть на его сокровище другими глазами. — Я перечитывал эту книгу много раз. Местами она такая интересная, что не оторваться, местами, естественно, скучная. Но знаешь, какая она в основном? Очень печальная. Почему я так говорю? Потому что ничего этого больше нет, Изабелла. Ни в Литве, ни в Латвии, ни в Финляндии, ни здесь, в Австрии… Магия исчезла отовсюду и не вернется больше никогда. Да, волшебные истории можно услышать и сейчас. Но истина ушла из них навсегда. Пойди сейчас в любую деревню, и ты нигде не услышишь новых историй, подобных этим, а все потому, что магии был положен предел. Ее отняли у нас навсегда. На земле не осталось больше ничего мифического или волшебного. Уцелели только старые истории, но и в них не бьется живое сердце. Они похожи на руины древней цивилизации, существовавшей тысячи лет назад. Нет больше свиней, исполняющих одно заветное желание, и облаков, говорящих на забытых языках. Нет и деревьев, что пели о конце света… Их нет, Изабелла. Все они ушли.

— А они на самом деле были? Истории не лгут?

— Конечно не лгут! — взревел Петрас. — Да и кому под силу выдумать такие глубокие и вдохновенные истории? Знаешь, от кого чаще всего узнавал их мой родич? От простых батраков и фермеров, крестьян, обитателей деревни. Неужели ты вправду считаешь, что у этих тупиц достало бы воображения их придумывать? Сотни и тысячи волшебных историй? Нет, они не создали их, они видели их своими глазами. Они сами или их отцы и деды становились свидетелями чудесных событий, которые превратились потом в часть их семейной истории. Нет, эти рассказы не лгут.

— Но что же тогда произошло? Почему они все исчезли?

— Потому что человек плохо с ними обращался и почти всегда использовал не по назначению. Вспомни историю нашего века, Изабелла. Подумай о том, как вел себя человек, и о том, каким он показал себя: эгоистичное, опасное чудовище, которое больше разрушает, чем создает, творит больше зла, чем добра. Так неужели ты считаешь, что современному человеку можно доверить магию и власть, которую она дает? Нет, конечно. Нам даже собственное выживание нельзя доверить. Да мы же себя от самих себя защитить не можем! Вот почему магию у нас забрали. И это очень печально, потому что с уходом магии наш мир сузился и стал скучнее. — Петрас отвел взгляд и, посмотрев вниз, смахнул с толстой книги пыль. — Есть где-то здесь и рассказ о том, как войти в смерть через тот самый сон. В точности, как я тебе говорил. Чего здесь нет, так это знания, как именно это сделать. И ты нигде его не найдешь, потому что знание у нас отняли. Почему? Потому что оно слишком опасно. Оставить его нам — все равно что позволить младенцам играть со змеями… Но его больше нет, Изабелла. От этой змеи осталась только кожа — прелестные мифы и волшебные сказки, которые мы рассказываем деткам перед сном. Кожа по-прежнему прекрасна, но змеи в ней нет.

— Но кто это сделал? Кто лишил нас этого? — Она показала на дверь. — Мангольд? Такие, как он?

Петрас покачал головой:

— Он всего лишь посыльный. Но я не могу ответить на твой вопрос. Ты либо сама найдешь ответ, либо не узнаешь его никогда.

— Хорошо, с этим я согласна. Но скажи мне одно — это был Бог? Бог отнял у нас магию?

Петрас заколебался, точно решая, говорить или нет.

— Бог — это не что-то одно.

Изабелла не знала, как реагировать. Она не поняла, что он имел в виду, но знала, что если попросит объяснить, то он откажется. И тогда она сделала единственное, что пришло ей на ум. Положив обе руки на живот, она сказала:

— Тогда покажи мне. Покажи, как найти Винсента.

— Винсент?

Винсент увидел свою руку на могильном камне, хотя мысленно он был еще в магазине, со стариком и Изабеллой. Совместить эти две реальности воедино оказалось трудно. Как будто, глядя прямо перед собой, пытаешься свести вместе пальцы рук, сближая их с периферии поля зрения.

— Винсент, ничего не получается! Не работает!

Он снова был на кладбище, снова стоял рядом с Изабеллой у могилы Петраса. Он молчал, все еще пытаясь понять, где находится и сколько прошло времени. А она думала, что он внимательно слушает, ожидая, что она скажет дальше. Он же попросту онемел.

— Я делала все точно так, как научил меня Петрас, но на этот раз не сработало. Почему? Что это значит, Винсент? Почему у меня не получилось? Почему я не смогла попасть в смерть?

Этрих заметил неподалеку скамейку и повел Изабеллу к ней. Когда они уселись, он медленно и очень подробно рассказал все, что с ним случилось, когда он положил руку на могильный камень Петраса. Изабелла не перебивала. Она сидела, опустив голову и крепко сжав на груди руки. Он не знал, что значит эта поза, и не стал тратить время на выяснения. Гораздо важнее рассказать ей обо всем, что с ним случилось, пусть она все узнает и обдумает.

Похоже, его приключение нисколько ее не удивило. Она ничего не сказала, когда он закончил свой отчет. Несколько раз она порывалась что-то сказать, но останавливалась. Мысли не складывались в слова. Она сидела неподвижно, единственное, что выдавало ее волнение, это нервное движение взад-вперед вытянутой ступни. В конце концов оба уставились на эту ступню, как будто она знала что-то такое, чего не знали они.

— Когда ты умер, Винсент, Петрас научил меня, как войти в смерть и привести тебя назад. Но сейчас я не смогла этого сделать. Эта возможность для меня закрыта… Может быть, мне было позволено войти туда только один раз, тогда. Как бы то ни было, сейчас я не могу пойти и спросить у Петраса, почему со мной происходят такие вещи.

Все это она говорила, обращаясь к своей нервно ерзающей стопе. И только закончив, посмотрела на Винсента.

Он заговорил, не поворачиваясь к ней:

— Верно, но в то же время я попал в прошлое и узнал, как это сделать. Или почти узнал: Петрас как раз собирался сказать тебе все, когда ты произнесла мое имя и я снова оказался здесь.

— Что ты узнал, пока был мертв, Винсент? Вот в чем вопрос. Что ты узнал такого, что можно принести назад и защитить этим от них нашего сына?