Стеклянный суп

ДВОРЕЦ МЛАДЕНЦА ЗИ КОНГ

Изабелла не знала, злиться ей или волноваться. Они с Флорой выходили с кладбища вдвоем. Этриха по-прежнему нигде не было видно.

— Ты Винсента видела?

— Нет.

— И я не видела. Примерно с середины похорон. Понятия не имею, куда он пошел.

Флоре было наплевать, куда пошел Винсент. Все, чего она хотела, это поскорее остаться с Изабеллой один на один и описать ей свое недавнее видение: Лени с табличкой, на которой было написано «стеклянный суп». Наверняка это что-нибудь значило.

— Но это просто странно. Винсент никогда вот так не исчезает тем более сегодня.

Флора сказала своему мужу, что вернется в город вместе с Изабеллой, но не раньше чем они где-нибудь поедят и наговорятся. Он крепко обнял ее за плечи и сказал, что будет ждать ее дома. О детях пусть не волнуется — он за ними приглядит.

Какой хороший человек. Такие случаи, как сегодня, всегда напоминали ей о его самом лучшем качестве: рядом с ним она чувствовала себя любимой. Флоре даже жалко стало, что она так мало любит его в ответ.

Выйдя с кладбища, женщины зашагали по узкой дороге к машине Изабеллы. Куда же девался Винсент? Мобильник Изабелла забыла дома, а похороны и исчезновение Винсента настолько выбили ее из колеи, что она даже не подумала одолжить Флорин. Ей хотелось немедленно позвонить ему и заорать в трубку: где ты?

Флора не могла решить, рассказать о своем видении в машине, пока Изабелла не будет ни на что отвлекаться, или подождать, пока они приедут в ресторан, сядут за столик и выпьют по паре бокалов вина, чтобы успокоиться.

А может быть, сегодня самое время поговорить о ее новом любовнике, Кайле Пегге. Просто взять да и рассказать лучшей подруге все и послушать, что она скажет. Смерть Лени вдруг сделала жизнь такой безотлагательной; все нужно делать, не откладывая на завтра, потому что завтра может и не быть.

Как это деликатно и трогательно со стороны Кайла — прийти на похороны. Она его сразу увидела, но виду не подала, потому что муж был рядом. Но Флора была глубоко благодарна ему за то, что он подумал о ней и пришел. От этого бремя утраты стало немного легче. Честно говоря, она не ожидала, что Кайл Пегг там появится. Флора почувствовала его заботу и поддержку. Какое счастье, что ей повстречались двое таких отличных парней.

Они уже поравнялись с машиной Изабеллы, а Флора так и не решила, стоит ей облегчать душу или нет. Лицо Изабеллы не выражало ничего, кроме напряжения, и понять, о чем она думает, было невозможно. Флора знала, что Изабелла была ближе к Лени, чем к ней. А еще она знала, что, хотя подруги и любили ее, обе считали, что она без царя в голове, не может здраво и перспективно мыслить.

Изабелла обошла машину и остановилась у водительской дверцы, невидяще глядя на связку ключей в руке. Что ей теперь делать? И где, черт побери, Винсент? У нее не было ни малейшего желания ехать сейчас куда бы то ни было, а уж тем более в какой-нибудь «гастхаус», слушать Флорину болтовню о Лени или о своих новейших личных проблемах. Флора, конечно, сущий бриллиант, но иногда — например, сейчас — хочется, чтобы она оказалась где-нибудь на другом конце города.

Вставляя ключ в замок, Изабелла заглянула в машину. На краю заднего сиденья пристроился Броксимон. Оторвавшись от журнала, он помахал ей рукой. Потом свернул свое миниатюрное чтение и спрятал во внутренний карман пиджака, поскольку это был порножурнал. Лучше ей этого не видеть. Он как раз смотрел картинки к иллюстрированной статье под названием «Ешь, пей, Мери бей».

— Grüss Gott, дорогие дамы, — сказал он.

Изабелла спокойно ответила:

— Ты подрос с нашей последней встречи.

Флора поглядела на Изабеллу через крышу машины и нахмурилась.

— Что ты говоришь? Кто подрос?

Броксимон положил ногу на ногу.

— Верно. Для этой поездки меня немного увеличили.

— И теперь ты здесь. Как ты можешь быть здесь, Броксимон; разве это возможно?

Он пропустил вопрос мимо ушей.

— Как себя чувствуешь, Изабелла? Как прошла церемония?

— Нормально. Как ты сюда попал?

— На самолете.

— На самолете? Ты сюда прилетел?

— Да, есть один рейс в неделю.

— Изабелла, о чем ты говоришь? С кем ты говоришь? — громко и встревоженно спросила Флора. Она не знала, что и подумать.

— Флора, ты не могла бы отойти на минуточку?

Флора сложила на груди руки и снова опустила их.

Потом поглядела влево и потопала ногой. Что, черт возьми, происходит? Почему Изабелла разговаривает сама с собой? Флора медленно отошла метра на три и сделала вид, что смотрит в сторону кладбища.

— Ты не прилетел сюда на самолете.

— Нет, прилетел, и ты полетишь со мной обратно… — он отогнул манжет и посмотрел на часы, — через два часа.

— Через два часа, вот как? Я сяду в самолет и полечу с тобой — туда?

— Надо, Изабелла.

— Вот так все бросить и улететь?

— Надо.

— Зачем?

— Из-за Энжи. Чтобы спасти своего сына Энжи, тебе придется полететь со мной.

До венского аэропорта езды полчаса. Изабелла гнала по автобану на грани дозволенной скорости, ее руки застыли на руле в положении три и девять часов. Всю поездку она смотрела прямо перед собой, не говоря ни слова. Флора сидела рядом, застыв и онемев от страха. Больше всего ей хотелось достать свой телефон, позвонить Винсенту Этриху и сказать ему, чтобы приезжал и забирал Изабеллу, пока еще не поздно. А что, если она не дозвонится до него вовремя?

Изабелла вела себя так, как будто все было в порядке вещей. С кладбища до ее машины они дошли нормально. А потом она открыла дверцу и заговорила с кем-то, кого там не было. Сначала Флора подумала, что это какая-то несвоевременная шутка, странный способ отвлечь их обеих от того, что они пережили, облегчить страшную тяжесть утраты Лени. Но потом, когда стало ясно, что никакая это не шутка и Изабелла действительно разговаривает с духами, стало страшно. Флора никогда раньше не слышала имени Броксимон, которое Изабелла то и дело употребляла, зато она знала не менее странное — Энжи. Так собирались назвать своего ребенка Винсент и Изабелла.

Но все стало еще хуже, когда Изабелла попросила ее отойти ненадолго от машины, чтобы она могла свободно поговорить с этим призрачным Броксимоном. Флора отошла на пару метров и стала смотреть в сторону кладбища, не переставая ломать голову над тем, как бы незаметно позвонить Винсенту.

Скоро Изабелла махнула рукой, зовя ее назад, и, когда Флора подошла, заявила, что ей срочно нужно в аэропорт, потому что она опаздывает на самолет. Может быть, Флора не откажется съездить туда с ней и отогнать потом ее машину в город, потому что она не знает, когда вернется?

Одна лучшая подруга Флоры умерла, другая прямо у нее на глазах сходила с ума.

Теперь они проезжали нефтеперерабатывающий завод в Швехате, минутах в шести или семи от аэропорта, а потом что? Счастливого пути, Изабелла, увидимся, когда у тебя крыша на место встанет? Мысли о страшном будущем крутились у Флоры в голове, как шарик в колесе рулетки.

Ну хорошо, ладно, Изабелла вела себя странно все последние недели, задолго до неожиданного кошмара со смертью Лени. Ну и что? Флора знала Изабеллу Нойкор двадцать пять лет, и та всегда была эксцентричной. В их троице Лени играла роль скалы, опоры для двоих других, Флора — примадонны, а Изабелла вносила элемент творчества и нестабильности. Она была не особо хрупкой и при случае любила представить себя эдаким крутым парнем. Но при малейшем затруднении или опасности крутизна слетала с нее, как шелуха. Она не умела держать удар и сразу падала под его тяжестью или убегала. Подруги чувствовали себя обязанными следить за тем, чтобы кто-нибудь или что-нибудь ей не повредили. Кстати, еще и поэтому Флоре так не нравился союз Этриха и Изабеллы. По собственному опыту она знала, что Винсент — натура ветреная, правда, с тех пор как он вернулся в Вену, упрекнуть его было не в чем. Но теперь, независимо от того, что она о нем думала, ей срочно нужна была его помощь.

Негромко, но достаточно отчетливо Изабелла сказала:

— Подумать только, что отсюда туда можно добраться на самолете.

Вместо того чтобы рявкнуть «Что за чушь ты несешь?», Флора принялась рассматривать ободравшийся лак но ногте большого пальца, медленно сосчитала до десяти и приготовилась отвечать на неожиданную реплику Изабеллы. Но не успела она раскрыть рот, как в ее сумочке зазвонил телефон.

Она сунула руку в сумку и, пошарив там, нашла и вытащила наружу телефон.

— Алло? О господи, Винсент, привет!

— Это Винсент? Дай-ка мне его. — Изабелла сняла руку с руля и пошевелила пальцами, прося трубку. — Дай мне с ним поговорить.

В нетерпении она протянула руку и попыталась схватить телефон, не глядя. Но, поскольку в это время она не отрывала глаз от дороги, ей удалось только выбить его у Флоры из рук, так что он упал на пол. Подпрыгнув, он затих под пассажирским сиденьем.

— Черт! Здорово. Изабелла, веди машину, ладно? Постарайся нас не угробить. А телефон я тебе сейчас дам, если он уцелел, конечно. — Флора скользнула с кресла и, сунув руку под сиденье, стала пытаться не глядя выудить оттуда телефон.

Сидевший позади них Броксимон всю дорогу помалкивал, не сводя глаз с Изабеллы. Услышав, кто звонит, он подался вперед. Но не успел ничего сделать, так как телефон вырвался из руки Флоры и улетел под сиденье.

Теперь Брокс был размером с маленькую собачку. Ему удалось приземлиться на ноги, но расстояние от кресла до пола все равно оказалось больше, чем он рассчитывал. Поэтому, приземлившись, он сморщился, так чувствительно отозвался удар по всей длине его ног. Но ему надо было добраться до телефона раньше, чем это сделает Флора. Плюхнувшись на четвереньки, он шустро полез под кресло за ее серебристой «нокией». Он видел, как пляшет по полу ее рука, шаря там и тут длинными пальцами. Брокс был так близок к телефону, что слышал даже голос Этриха, доносящийся из крохотного динамика. Что он там говорит? И слышат ли его Изабелла с Флорой?

Несколько минут назад мальчики купили себе поесть и теперь несли еду домой. Чистенькие белые картонные коробки у них в руках были еще совсем теплыми. Одну пиццу из козьего сыра и ломтиков ананаса покрывал толстый слой луковых колечек. В ресторанном меню она значилась под номером семь, «Гавайский сюрприз». Вид у нее был отвратительный, а запах подозрительно напоминал освежитель воздуха, особенно когда пицца остывала. Но мальчику, который ее купил, номер седьмой нравился — это была его самая любимая пицца.

Они были на середине пешеходного мостика, перекинутого над автобаном. Один из них, вечный придурок, вытянул руки над головой. Коробка с пиццей лежала у него на кончиках пальцев, точно поднос, который официант с шиком несет к столику. Мальчишка задумал повыпендриваться немножко перед своим приятелем. К несчастью, пицца почти сразу потеряла равновесие и, скользнув через перила, полетела вниз, на дорогу.

Ошарашенный этим сумасшедшим по крутизне жестом, его друг, ни минуты не раздумывая, швырнул свою пиццу следом за первой. Только для большего шика он размахнулся, чтобы летела дальше.

Двое приятелей секунду-другую смотрели друг на друга, лопаясь от радости, а потом помчались прочь, хохоча, как два психа, над своей дадаистской выходкой. Тем не менее им не хотелось быть пойманными и наказанными за то, что они натворили. И лишь на долю секунды каждый из них задался вопросом, а что будет, когда их увесистые обеды обрушатся на несущиеся внизу автомобили.

У самого края моста сильный порыв ветра подхватил коробку и сорвал с нее крышку, а затем перевернул набок, точно ему не терпелось добраться до еды. Но любая пицца, свалившись с такой высоты, тут же рассыпается на части, не важно, сколько на ней липкого сыра. Номер седьмой потерял сначала желтые ананасовые кусочки, которые полетели вниз отдельно. Они были довольно крупными и падали быстро.

Несколько секунд спустя четыре ломтика ананаса ударились о ветровое стекло «рейнджровера» Изабеллы. Раздались четыре шлепка, и по непробиваемому стеклу расползлись желтые нитки и липкая слизь. То немногое, что не разбилось всмятку сразу, лениво сползло вниз, к спящим стеклоочистителям.

Еще более громкий взрыв донесся сверху, когда двадцатидюймовое тело пиццы приземлилось на заднюю часть металлической крыши. Изабелла была отличным водителем, спокойным и сосредоточенным. Но разве можно сохранять спокойствие, когда тебя атакуют пикирующие пиццы с ананасами?

К счастью, машина ехала по медленной полосе. Когда после первого удара Изабелла резко вывернула руль вправо, рядом никого не было. И хотя Флора пристегнулась ремнем безопасности, ее голова неестественно дернулась вбок, а потом со стуком ударилась о подголовник. Она даже взвизгнула от страха и возмущения всем происходящим. Но ее визг заглушил куда более громкий удар пиццы по крыше автомобиля.

Флорин телефон прокатился по застеленному ковром полу, врезался в металлическую ножку сиденья, отскочил от нее и, о чудо, оказался прямо у Флоры под ногой. Она этого не видела. Зато видел Броксимон. Он едва успел встать на четвереньки после толчка, как машина вильнула, и он больно ударился о металлическую раму сиденья. Теперь у него болело везде, но ему надо было добраться до этого телефона. Только он двинулся к нему, как Изабелла ударила по тормозам, и они остановились так резко, что завизжали покрышки. Телефон скакнул еще дальше.

Флора выскочила из машины как ошпаренная. Едва они остановились, как она расстегнула ремень, распахнула дверцу и кинулась вон. Ногой она отшвырнула телефон в сторону. Чудом избежав аварии, Изабелла вздрогнула от непонятного звука и взглянула вниз. Вот он, этот телефон! На него ей звонит Винсент. Она наклонилась и схватила его раньше, чем подоспел Броксимон, о котором она совсем забыла. Вокруг нее был сплошной хаос, но от того, что она держала в руке телефон, держала Винсента, ей стало легче.

— Винсент? Винсент, ты еще здесь? — Прижимая телефон к уху, она открыла дверцу и вышла из машины.

— Да, Из, я здесь. Что случилось? Что там у тебя произошло, ты в порядке?

— Даже не знаю.

Увидев на стекле ананас, она не сразу поняла, что это такое. Протянув руку, она хотела потрогать его и убедиться, что эти густые потеки и впрямь то, что она думает, но передумала и опустила руку. Взглянув следом на крышу, она увидела там кляксу от пиццы.

— О господи.

— Что у тебя там? — голос был пронзительным.

— Что-то только что ударилось об мою машину. По-моему, это был ананас. — Она подавила изумленный смешок.

— Изабелла, слушай меня. Кто еще с тобой в машине?

— Флора.

— Кроме Флоры — еще кто-нибудь есть?

Она замялась.

— Броксимон с тобой?

— Да. По-моему, он еще здесь. Но как ты узнал, Винсент? Ты тоже с ним знаком?

— Это не Броксимон. Ты меня слышишь? Уходи от него, Изабелла. Бросай машину.

В трех метрах от нее вышагивала взад и вперед Флора, переводя взгляд с Изабеллы на поток несущихся машин. Их машина стояла на обочине под странным, свидетельствующим о спешке углом к дороге. Похоже было, как будто ее бросили угонщики или шофер по непонятной причине вдруг остановился, выскочил из машины и убежал.

— Что мне делать, Винсент?

— Где ты сейчас? Где Броксимон?

— Я стою на дороге. Он все еще в машине, по-моему. Я ехала в аэропорт. Это он мне велел. Броксимон сказал…

— Забудь, — перебил ее Этрих. — Вот что тебе надо делать.

Когда Изабелла исчезла, Флора стояла к ней спиной. Кто знает, как повела бы себя эта взбалмошная женщина, если бы увидела, как ее подруга сделала шаг, другой, все еще прижимая телефон к уху, а в следующую секунду ее не стало.

Когда Флора наконец повернулась к Изабелле, она собиралась сказать: «Ну все, с меня хватит, я домой хочу. Поговорим позже, или по телефону, или вообще в другой раз. А теперь…» А теперь Изабелла исчезла. Как только Флора увидела и осознала этот факт, она стала звать подругу, сначала тихонько, потом громче. Какое-то время она была уверена, что Изабелла где-то здесь, просто ее не видно. Это как с собакой на прогулке: стоит хозяину отвернуться, как она тут же шмыгнет за какой-нибудь холмик или угол, так что приходится звать ее назад. Но они-то были на ровной дороге, где никаких углов и никаких холмиков не было, так что и укрыться негде. И, как бы Флора ни упиралась, пришлось ей признать тот факт, что Изабелла исчезла.

Когда через восемь минут из потока машин вынырнуло такси и остановилось сразу за «рейнджровером», рядом с ним уже никого не было. Прямо на каблуках, в шелковых чулках и строгом платье, Флора перемахнула через бетонный барьер безопасности, который доходил ей до пояса, одолела полную грязи канаву и двинулась вперед, навстречу цивилизации.

Из такси вышел Винсент Этрих и направился к машине Изабеллы. Такси развернулось и влилось в поток машин. Открыв дверцу «ровера», он увидел Броксимона, сидевшего на приборной доске спиной к ветровому стеклу. В знак приветствия он без энтузиазма отсалютовал Винсенту, приложив два пальца ко лбу.

— Привет, Винсент. Знаешь, кто я?

Этрих кивнул. О Броксимоне он слышал все в деталях.

— Ты опоздал.

— Она ушла?

Брокс поудобнее пристроил свой зад.

— Ушла. Они обе ушли. Вот уж не думал, что Флора способна на такое; она перелезла через эту стену и так и поперла, не останавливаясь, Богом клянусь. Похоже, она двинула домой.

В ярости Винсент грохнул ладонью о крышу машины.

— Черт побери! Если бы у меня было хотя бы парой минут больше… я приехал бы сюда, и ничего этого не случилось бы. Я бы ее остановил.

— Не думаю, Винсент. Все произошло слишком быстро. Они точно знали, что делают. Как только зазвонил телефон Флоры, я сразу понял, что это они. Я знал, что они постараются выкинуть какой-то трюк, но и представить себе не мог, что они используют твой голос как наживку. Это было гениально. Разумеется, она пошла, услышав тебя. Вышла из машины с телефоном в руке, сделала несколько шагов и раз — исчезла. Они обманом заманили ее туда. Сама она этого не сделала бы, у нее больше нет такой власти. Они сказали ей, что она в опасности и что там единственное место, где можно спрятаться. Она ответила, что хочет туда, и всё, попалась — свободный выбор. Она наверняка думала, что это ты ей помогаешь. А я оказался в дураках: решил, что спасу ее, если вывезу из города.

Этрих вздохнул и уставился в пространство.

— Может быть. Может быть, ты прав, но я бы хотел попытаться, черт возьми. Что такое они могли ей сказать, чтобы она кинулась туда очертя голову?

— Не знаю.

— А что теперь будет с тобой, Броксимон?

Человечек аккуратно стряхнул с коленки нечто не существующее.

— Со мной что будет? Ничего. Я остаюсь здесь. Назад-то ведь мне нельзя. Меня предупреждали, когда я вызвался это сделать. Так что я застрял здесь навсегда. Твой мир теперь мой новый дом, нравится мне это или нет. Не знаешь, случайно, где тут можно найти квартирку поприличнее?

Броксимон пытался замаскировать иронию и глубокую печаль, которые звучали в его голосе, но Винсент расслышал и то и другое. Он знал, на какую жертву пошел Броксимон, явившись сюда, чтобы спасти Изабеллу. И наверняка сейчас ему еще хуже оттого, что и задание не выполнено, и домой нельзя.

Этрих сел в водительское кресло и потянул на себя дверь. Когда она захлопнулась, он набрал полную грудь воздуха и медленно шумно выдохнул.

Броксимон вгляделся в его лицо и в точности угадал, о чем он теперь думает.

— Ты не можешь пойти за ней туда, так что даже думать забудь. Изабелла пошла туда по собственной воле. Живые могут навещать мертвых, сколько им заблагорассудится, если только знают как. Но мертвым нельзя, и ты знаешь это.

Этрих сунул руку в нагрудный карман, вытащил солнечные очки и надел. Потянувшись к ключу, который все еще торчал в замке зажигания, он запустил мотор.

— Не могу же я просто сидеть здесь и ждать, когда она вернется, если она вообще сможет найти дорогу назад. Не могу, понимаешь, Брокс. Если буду сидеть и ждать, я свихнусь.

— Пойдешь сейчас за ней, Винсент, назад уже не вернешься. Один раз Изабелла вернула тебя из мертвых. Но если ты попадешь туда опять, тебе придется там остаться. А от этого никому не будет лучше — ни тебе, ни ей, ни ребенку.

— И что же я должен делать?

Броксимон обрадовался, что Винсент наконец задал этот вопрос.

— Сейчас? Только ждать. Ждать и смотреть, что будет дальше. На похоронах только трое поняли, что значит «стеклянный суп»: ты, Изабелла и еще один парень, который называет себя то Джоном Фланнери, то Кайлом Пеггом, смотря с кем он. Ты ведь знаешь, кто такой Джон Фланнери, правда?

Этрих кивнул.

— Да, это я еще там выяснил. — И он ткнул пальцем туда, откуда приехал.

— Это хорошо, потому что тебе надо было узнать.

— Вы трое испытали жизнь после смерти. Но ты и Фланнери знаете об этом больше, чем она. Ей потребуется время, чтобы все понять.

— Она знает про мозаику, Броксимон. Мы много об этом говорили. И она испытала смерть, по крайней мере, мою.

— Но не свою собственную, в этом вся разница. Это совершенно другое. Сейчас она в посмертии Саймона Хейдена. До этого она была в твоем. Оба раза это было для нее так, как будто она попала в чужой дом и не знала, где там ванная, где кухня, где что… — Броксимон взглянул на Этриха и понял, что ничего из сказанного им до сих пор не помогло. — Но есть хорошая новость, Винсент, и это невероятно важно. Изабелла меня видела. Флора нет. И никто из тех, кто был на похоронах, тоже не увидел бы, хотя они и видели Лени, когда она подавала им знак. Но Изабелла видела меня и говорила со мной, а это значит…

Этрих закончил за него:

— …что теперь она может видеть в обоих мирах, и они для нее пересекаются.

— Вот именно, и в этом ее огромное преимущество. Хаосу это особенно не понравится, потому что так мы с ним почти на равных. С ней ему придется играть по правилам. Может быть, сама Изабелла этого еще не поняла, но она теперь грозный противник, Винсент. Можешь быть уверен, они из-за нее уже нервничают.

Этрих потянул себя за ухо.

— Грозный противник. Что это значит?

— Это значит, что она надерет им задницы. Это значит, что твоя женщина вступила в игру.

— Раздевайтесь. Ложитесь на стол.

Неприятная музыка играла все время, пока Изабелла раздевалась. Это была ширпотребная, липучая, набившая оскомину мелодия из тех, что постоянно звучат в китайских ресторанах. Как будто какой-то однострунный инструмент непрерывно брякает и звякает на одной и той же высокой ноте.

— Все снимать? И белье?

— Нет, нет, трусики оставьте. Трусики и лифчик.

Доктор говорила нетерпеливо, не отрываясь от дощечки с прикрепленным к ней с листком, на котором что-то писала. Любое слово, срывавшееся с губ этой невысокой худенькой женщины, звучало как приказ. Изабелле было немного страшно, но интересно.

Сняв одежду, она, поеживаясь, вытянулась на белом столе для обследования. Несмотря на покрывавшую его белую матерчатую простыню, стол был холодный. Такой холодный, что она дрожала.

Доктор кончила писать и молча опустила дощечку на свой письменный стол. Еще одна особенность этой женщины, которую подметила Изабелла: говорила она, только если нужно было что-то приказать, все остальное она делала молча. Такой контраст обескураживал.

— А теперь взглянем на ваш Детский Дворец Зи Конг.

Изабелла оторвала голову от стола и посмотрела на врача.

— Что вы сказали?

К ее удивлению, доктор положила маленькую теплую руку ей на живот и нежно его погладила.

— Вот он, ваш Детский Дворец Зи Конг. Так это называется в китайской медицине. По-вашему чирево.

— Чирево?

Против своей воли Изабелла улыбнулась. Она ничего не могла с собой поделать. Что такое чирево?

Но доктор не видела тут ничего смешного и снова погладила ее по животу.

— Чирево. Ма-ты-ка.

— Матка. А, ну да, чрево!

— Да — чирево.

Вспомнив, как она в первый раз ходила к китайскому доктору в Вене, Изабелла повеселела и приободрилась, впервые с тех пор, как прибыла сюда. Хотя слово «прибыла» тут вряд ли уместно. Лучше сказать появилась или материализовалась. Как это уже бывало в прошлом, она перенеслась из одного мира в другой с такой легкостью, точно это было не сложнее, чем повернуть голову слева направо. Только что она стояла на шоссе недалеко от Швехата и разговаривала с Винсентом по мобильному. А в следующую секунду она уже сидела за столиком открытого кафе, ела сомнительный шоколадный пудинг с орехами из большой чашки и думала о дворце своего ребенка. На противоположной стороне улицы был дом с надписью на фасаде: ТРАДИЦИОННАЯ КИТАЙСКАЯ МЕДИЦИНА. Именно она и вызвала у Изабеллы целый букет воспоминаний о первых днях ее беременности. Им она предавалась с наслаждением.

Шепотом она повторила «чирево» и подцепила ложкой еще немного пудинга. Она не любила шоколадный пудинг, а этот к тому же был плохой. Слишком жидкий и водянистый, он имел консистенцию плохо взбитого молочного коктейля, в который, в качестве последнего оскорбления, всыпали горсть орехов. Но беременность сделала Изабеллу ужасной сладкоежкой, так что теперь она ела что угодно, лишь бы с сахаром.

На середине стола, зажатое между солонкой и перечницей, было меню. Она протянула руку и взяла его. Может, здесь найдется что-нибудь поаппетитнее. Хотя, судя по безвкусному пудингу, еда тут вообще сомнительная. Меню было черным с аккуратными белыми буквами. Открыв его, она сильно удивилась, увидев в нем всего два блюда: шоколадный пудинг и суп из лаймовых бобов.

Суп из лаймовых бобов?

Изабелла положила меню на место и снова бросила взгляд через дорогу, на здание китайской поликлиники. Насколько она понимала, делать ей здесь все равно пока нечего, вот она и позволила себе снова погрузиться в приятные воспоминания о первом визите к китайскому доктору.

Акупунктуру порекомендовал ей Петрас Урбсис. Услышав, что она почти все время чувствует вялость и слабость, он дал ей адрес своего врача. Изабелла не была паникершей, но тут поневоле задумалась, не является ли ее апатия следствием беременности. Она никогда раньше не пробовала лечиться акупунктурой и сначала колебалась, идти или нет, но потом вошла во вкус. Три-четыре дня после каждого сеанса она чувствовала себя словно заново родившейся, энергия так и кипела в ней. Врач была строгой серьезной женщиной, которая хорошо знала свое дело и заставила Изабеллу поверить, что она в надежных руках.

На другой стороне улицы дверь здания, за которым наблюдала Изабелла, распахнулась, и на пороге показалась какая-то женщина. Невзрачная, среднего возраста, вся в бежевом, — словом, смотреть не на что. Сначала Изабелла и не смотрела, продолжая грезить наяву о своих сеансах акупунктуры. Но наконец какая-то часть ее мозга словно встряхнула ее и сказала: «Погляди-ка, кто здесь». Она очнулась и сфокусировала взгляд на неизвестной женщине, которая к тому времени прошла почти полквартала.

Поняв, кто это, Изабелла встала и поспешила за женщиной, потому что ей нужно было с ней поговорить. В первый раз она увидела знакомого в мире Саймона Хейдена! Поразительно, особенно учитывая, кто это.

Она уже собиралась шагнуть на проезжую часть, как вдруг мимо нее проехал на красном трехколесном велосипедике белый бультерьер с черным ухом. Его она тоже узнала, потому что вспомнила, как однажды Саймон умопомрачительно долго рассказывал ей про любимого бультерьера по имени Флойд, который был у него в детстве. В другой раз она бы наверняка окликнула бультерьера по имени и попыталась остановить. А вдруг в этом странном месте собаки тоже разговаривают, тогда она могла бы узнать что-нибудь полезное. Но сейчас ей во что бы то ни стало нужно было догнать ту женщину. Собака проехала, а Изабелла бросилась через улицу.

Саймон Хейден, вне всякого сомнения, был человек эгоистичный и безнравственный. И все же однажды он совершил поступок, никак не вяжущийся с его характером, за что и понравился Изабелле. Как-то субботним утром, несколько лет тому назад, в квартире Изабеллы зазвонил телефон, и это оказался Саймон. Они с матерью приехали в город на пару дней. Изабелла решила, что это шутка, но оказалось — нет. Он хотел познакомить ее со своей мамочкой и пригласил выпить с ними по чашке кофе с пирожным в кафе «Демель» на Кольмаркт.

Приехав туда час спустя, она застала Саймона, который оживленно что-то рассказывал угрюмой неприветливой женщине, чей однотонный бежевый костюм был так безлик, что делал ее почти невидимой на фоне роскошного убранства кафе.

Увидев Изабеллу, он встал и с бьющим через край восторгом представил ее своей матери. Бет Хейден протянула руку, оглядев ее примерно с таким же интересом, как при выборе метлы на рынке. Час, проведенный в обществе матери и сына, был скучнейшим, но оказался в то же время удивительным свидетельством сыновней любви.

Пять месяцев назад Бет Хейден овдовела. Теперь она жила одна в обществе пенсионеров в Северной Каролине. Она ничего не любила. У нее не было ни друзей, ни хобби, ни планов на будущее. Все в ее жизни было плохим, неинтересным, подозрительным либо не стоящим усилий. После смерти мужа она унаследовала немного денег, но тратить их не планировала. Зачем? Она ни в чем не нуждалась и ничего не хотела.

Тут Саймон перебил ее и сладким голосом сказал:

— Неправда, ма. Ты же всегда кое-чего хотела, а теперь получила: ты ведь в Европе.

Начитавшись в юности книг Эптона Синклера о Ланни Бадде,[26] она всю жизнь мечтала побывать в Европе. Все время, пока они были женаты, она периодически недвусмысленно намекала мужу на это свое желание, но тот либо делал вид, что не замечает, либо говорил: «Не смеши меня».

На похоронах отца Саймон обнял мать за плечи и сказал:

— Мам, поедем с тобой в Европу — ты и я. Теперь тебя ничего не держит. Мы поедем, куда ты захочешь. А я буду твоим гидом.

Мать посмотрела на него так, как будто теперь уже она хотела сказать: «Не смеши меня», но потом согласилась.

Когда Изабелла повстречалась с ними в кафе в тот день, они путешествовали по Европе уже две недели и миссис Хейден она обрыдла. Такая дороговизна кругом. Еда то слишком горячая, то холодная, несоленая, безвкусная, вообще подозрительная. В Греции она такого в витрине у мясника навидалась, что кошмары до конца жизни ей обеспечены. Постели в Европе мятые, водители ненормальные, туалетная бумага как древесная кора, и все кругом дымят, как паровозы. Прямо деваться некуда. Все это она произнесла на одной неослабевающе скорбной ноте, так что Изабелла едва сдерживала смех. Впервые в жизни она повстречала настоящего мизантропа. Всем людям что-нибудь да нравится, но только не мамочке Саймона. Чувствуя собственное безрассудство и дерзость, Изабелла стала расспрашивать у нее, как ей понравился Лувр (толкучка), Испанские ступени (хиппи обкуренные кишмя кишат), Парфенон (смотреть не на что), а Венская Опера? Тоска.

Исчерпав все средства, Изабелла напоследок заказала кусочек своего самого любимого торта, который по счастливой случайности подавали только здесь, в кафе «Демель». Она обожала этот торт, сколько себя помнила, и если он не заслужил места на Господнем столе на небесах, то, значит, и никакая другая еда тоже. Да, такой он был восхитительный. Когда заказ принесли, она пододвинула его через стол к миссис Хейден, сказав, что ей обязательно надо это попробовать. Бет без церемоний ткнула в него своей вилкой и подцепила изрядный кус. Изабелла перехватила взгляд Саймона и уверенно подняла большой палец.

Проглотив свой кусок величайшего торта на земле, миссис Хейден спокойно положила вилку рядом с тарелкой.

— Вкус специфический. Но я не большая поклонница орехов.

Вдобавок она еще и ходила точно спешащая куда-то утка. Догоняя ее, Изабелла наблюдала, как она решительно переваливается вдоль по улице. Ну, может, не совсем переваливается, но носки все время так наружу выворачивает, что ее заметно покачивает из стороны в сторону.

Оказавшись в пределах слышимости от нее, Изабелла окликнула:

— Миссис Хейден? Бет? Миссис Хейден, подождите. Пожалуйста.

Женщина остановилась, но не обернулась. Изабелла догнала ее и прошла немного вперед, чтобы Бет могла увидеть, кто ее зовет.

— Миссис Хейден, вы меня помните? Меня зовут Изабелла Нойкор. Мы встречались несколько лет назад в Вене, когда вы были там с сыном. Мы с Саймоном друзья.

Бет Хейден ничего не сказала. Она ждала продолжения.

— Мы вместе пили кофе в кафе «Демель» в Вене, когда вы путешествовали по Европе.

Лицо миссис Хейден просветлело.

— Ах, да, Изабелла! Вы та девушка с исключительным тортом. Теперь я вас вспомнила. А этот торт! Ммм. Как он, говорите, назывался?

— Вы имеете в виду ореховый торт с марципаном?

— Вот-вот, ореховый. Совершенно верно. Более восхитительного десерта я в жизни моей не ела. Я так благодарна вам за то, что вы заставили меня его попробовать. Никогда не забуду тот кусочек.

Тут уже Изабелла пришла в замешательство. Даже само слово «восхитительный» звучало как-то не так. Для сварливых людей в мире не бывает ничего восхитительного. А судя по их предыдущей встрече, Бет Хейден была брюзгой на сто один процент.

— А что ты здесь делаешь, Изабелла? Саймона ищешь? Он придет ко мне на обед сегодня. Может, и ты зайдешь? Я приготовлю суп из лаймовых бобов, его любимое блюдо. Суп на обед, шоколадный пудинг на десерт.

Миссис Хейден засмеялась. Смех у нее был изумительный — светлый и полный радости.

Изабелла смутилась еще больше. Она ощутила сильное желание подойти поближе и проверить, настоящая ли это Бет Хейден или какая-нибудь самозванка, смеющаяся заразительным смехом и годами хранящая воспоминания о вкусе «восхитительного» торта, которым ее угостили много лет назад.

— Пойдем, поможешь мне готовить суп. Ты когда-нибудь пробовала суп из лаймовых бобов, а, Изабелла? Он очень вкусный.

Далеко идти не пришлось. Четыре квартала, один поворот налево, один направо, и они оказались у симпатичного разноуровневого дома, посреди большого участка земли.

— Это здесь Саймон вырос? — с любопытством спросила Изабелла.

Она вспомнила, что миссис Хейден, кажется, продала дом и переехала в кондоминиум для пенсионеров в Северной Каролине.

Бет переложила сумочку в другую руку, чтобы удобнее было открывать дверь.

— Да, здесь. Хочешь взглянуть на его комнату?

Саймон не пришел на обед в тот день, однако не похоже, чтобы его матушку это сильно огорчило. Она только закатила глаза и сказала, что уже привыкла — ничего страшного. Две женщины вместе сварили суп, накрыли на стол и сидели за разговором, дожидаясь его.

В отличие от их первой встречи, когда Бет Хейден выдала свою раздраженную тираду насчет Европы и погрузилась в молчание, сегодня она была прелестной болтуньей. Она пересказала всю свою жизнь, рассказала, как лечилась иглоукалыванием, про свой садик и даже про нового бакалейщика на рынке, который, Она была уверена, строил ей глазки. Ее было не остановить, и это нисколько не походило на их первую встречу. К тому же рассказывала она забавно, хотя почти исключительно о себе. Изабелла вставляла время от времени какой-нибудь вопрос или замечание, но и это было не обязательно, ведь у матери Саймона был запас историй и добровольная слушательница.

Наконец она спросила:

— А почему ты здесь, Изабелла? Разве ты не живешь в Вене?

— Живу, но сейчас я ищу вашего сына. Мне надо с ним поговорить.

Бет бросила взгляд на свои часики и покачала головой.

— Вряд ли он придет. А я-то думала, мы с ним твердо договорились на сегодня. Но Саймон не в первый раз забывает про наши встречи. Ах уж эти дети, вечно они или забудут, или найдут дело поинтереснее…

Это был упрек, но в нем звучало больше любви и готовности простить, чем злости. Она обожала своего сына, это было очень заметно.

Что-то тут было не так, но только когда Бет смолкла, до Изабеллы дошло, что именно. В тот день в кафе в Вене, доев свое пирожное до последней крошки, Саймон демонстративно сказал:

— Смотри, ма, моя тарелка чистая.

Ворчливая миссис Хейден глянула на его тарелку, хмыкнула и пожала плечом — ладно, порядок. Саймон, глупо улыбаясь, пояснил Изабелле:

— Это наша семейная шутка. Когда я был маленьким, у нас дома было два строгих правила, которые категорически нельзя было нарушать: я должен был приходить за стол, как только меня звали, и доедать все, что лежало у меня на тарелке, а иначе мне влетало.

— Влетало?

Изабелла никогда не слышала о родителях, которые проделывали бы такое со своими детьми.

— Вот именно. Мать давала мне ровно семь минут, чтобы сесть за стол. Она даже время засекала. Я мог быть где угодно, хоть за милю от дома играть в мяч, но ровно через семь минут я должен был сидеть за столом, а иначе — ой-ой. А потом я должен был съесть все, что мне положили, и никаких поблажек. Будь это хоть брюссельская капуста в горячем уксусе, если я не доедал все…

Миссис Хейден едва заметно улыбнулась и сказала:

— Тебя шлепали.

— Верно, ма, и не раз, помнишь? Вы, ребята, спуску сыну не давали.

И он похлопал ее по руке.

— Но это же ненормально! — гневно воскликнула Изабелла.

— Почему, только так и можно научить ребенка уважать родителей.

— Нет, миссис Хейден, это ненормально. Вам должно быть стыдно. Извините, мне нужно выйти.

Не дожидаясь, пока ее извинят, Изабелла решительно встала и отправилась в туалет.

А сегодня та же самая сторонница телесных наказаний сидит перед ней, вся белая и пушистая, и сладким, что твоя карамелька, голоском выражает мягкое сожаление о том, что ее сын в очередной раз обломал ее с обедом. Что-то тут было совсем не так. С другой стороны, из предыдущих своих визитов Изабелла поняла, что здесь нет никаких правил и искать какую-нибудь логику или закономерность в здешних событиях бесполезно.

Не зная, что сказать, она задумчиво скребла указательным пальцем крохотное темное пятнышко на белом столе. Похоже, кусочек пищи присох. Пятнышко стерлось легко, как помада. Под ним обнаружилась краска цвета травы. Чем дольше она скребла, тем больше зелени открывалось. Что это? Почему краска так легко сходит?

Заинтригованная, Изабелла отскребала все больше и больше белого, сначала только указательным пальцем, а затем от усердия стала скрести и большим. Зеленый.

Распластав ладонь по столу, она энергично протерла ладонью целый круг. За считанные секунды белая краска сошла, под ней проступила зеленая. Взглянув на Бет в надежде услышать объяснение, она была поражена, увидев, что на ее щеках блестят слезы.

— Стол на самом деле был зеленым, а не белым. Он никогда не был белым. Вся кухня никогда не была белой. Саймон почти весь дом переделал. От того, каким он был, когда мы в нем жили, почти ничего не осталось. Теперь он почти неузнаваем.

— Не понимаю. — Изабелла откинулась на спинку своего стула.

— Я, отец, даже цвет кухонного стола… Саймон все переделал в своих воспоминаниях, когда умер: нас, цвета, мебель. Ничего не оставил, как было. Наверное, он все ненавидел, Изабелла. От настоящих нас и нашей жизни осталось так мало. Саймон все переделал, когда умер, и создал из своих воспоминаний этот мир. В этом мире мы такие, какими он всегда хотел нас видеть, но не такие, какими были на самом деле. Как этот стол — он был зеленым, а не белым. Я даже помню день, когда мы купили его на распродаже.

— Разве вам можно мне об этом рассказывать?

Бет пожала плечом в точности как тогда, в Вене.

— Но ведь ты не Саймон. Здесь все его создания, и они знают правду. Только он не знает. Тут кругом ложь, обман, иллюзии и миражи… Но это иллюзии самого Саймона. И пока он этого не осознает, он будет заперт здесь.

Терять Изабелле было нечего, и она сказала Бет все, что думала.

— Если вы были ему плохой матерью, то Саймон имеет полное право переделать вас хотя бы здесь. И это еще комплимент — он не захотел совсем выбросить вас из памяти. Но женщина, которая шлепала его, когда он опаздывал к обеду, была ему не нужна. На его месте я бы тоже вас переделала. Иногда ложь — единственное наше спасение.

Мать Саймона не стала ничего говорить и оправдываться, она только посмотрела на Изабеллу долгим взглядом и медленно кивнула.

Когда через два часа после похорон Винсент Этрих позвонил в дверь Флоры, она сидела одна на кушетке в своей гостиной, одетая в новехонькое шелковое нижнее белье от Ла Перла и слушала, как Отис Реддинг поет «Я любил тебя слишком долго».[27] Флора знала несколько способов сбросить напряжение, и это как раз были два из них. Она любила дорогое нижнее белье. Любила ощущать его прикосновение, любила чувство греховности, возникавшее всякий раз, когда она покупала белье и знала, что в нем ее увидит новый любовник, испытывала беспримесное наслаждение от того, что потакала своим слабостям, тратя ни с чем не сообразную сумму денег на клочок ткани весом и размером с воробышка. Во всех прочих аспектах своей жизни она была на удивление практична и даже экономна, но на белье, особенно «антистрессовое», как она его называла, не скупилась никогда. Иногда, бывая в хорошем настроении, она даже покупала белье про запас и прятала его на черный день. Такой, как сегодня: первое, что она сделала, вернувшись в свой пустой дом, это сняла одежду и облачилась в ненадеванный комплект, купленный в Риме месяца три тому назад. «Стоит мне почуять приближение нервного срыва, как я тут же иду покупать белье», — любила повторять она. И наверное, шопинговая терапия помогала, потому что трусиков и лифчиков у Флоры было много, а вот нервных срывов ни одного.

А музыка Отиса Реддинга была как антибиотик для ее души. Собственные проблемы оборачивались сущей чепухой по сравнению с проблемами человека, который так печально поет. Прослушав альбом-другой, она неизменно чувствовала, как на душе у нее становится легче.

Флора была раскованной женщиной и не моргнув глазом открывала дверь в одном нижнем белье, что она и сделала сейчас. Увидев, кто пришел, она скорчила гримаску, но нисколько не смутилась. Богу известно, Этрих видел ее и менее одетой.

— Винсент.

— Привет. Славное белье. У меня была знакомая, которая содержала магазин нижнего белья. Можно войти?

— Не самый удачный день для визитов, Винсент. Уверена, ты понимаешь, — похороны и все такое.

Смерив Флору холодным взглядом, он мягко отодвинул ее с дороги и шагнул в дом.

— Нам надо потолковать о твоем друге, которого зовут Кайл Пегг.

Когда Этрих вышел с кладбища тем утром, он знал, что такое «стеклянный суп», но понятия не имел, куда идет. Он будет настаивать на этом позднее, когда его попросят рассказать, как все произошло. Он видел, как Лени подняла свой знак, и понял, что должен сейчас же покинуть кладбище. Он не мог сказать зачем, просто знал, что надо идти, и все.

Но как же Изабелла, что она подумает, когда обнаружит, что он бросил ее в разгар похорон? Это была проблема, но не единственная: возникли и другие, требующие безотлагательного вмешательства. Придется ей поверить, что он оставил ее не без причины.

Подойдя к машине, он вытащил ключи и стал открывать дверцу, как вдруг поднял голову и нахмурился. Издалека это выглядело, как будто кто-то окликнул его по имени, и он всматривается, кто это. Вот только глаза у его были закрыты. Этрих услышал, как голос внутри него отчетливо произнес: «Иди в лес». И ничего больше. Открыв глаза, он увидел лес прямо через дорогу.

Деревня Вайдлинг находится на самом краю Винервальда. И по сей день он остается сказочным — темным, дремучим и бескрайним. Он покрывает в пять раз больше земли, чем все районы Манхэттена вместе взятые. В этом лесу легко заблудиться, хотя до центра Вены от него всего полчаса езды. Винсент и Изабелла любили в нем гулять и часто сюда приезжали. Ощущение совершенства, исходившее от четких — ничего лишнего — теней, и тишина леса создавали приятный контраст городу, ради которого стоило прогуляться сюда влюбленным.

Этрих не задавался вопросом, почему он услышал голос именно сейчас и что за приказ тот отдал. Он просто опустил ключи от машины снова в карман, пересек узкую проселочную дорогу и зашагал к лесу.

Теперь он больше, чем когда-либо, доверял своему внутреннему голосу, а также предчувствиям и интуиции. Изабелла воскресила его из мертвых. Зачем? Ради их еще не родившегося сына, Энжи. Кто знает, может, это Энжи говорит с ним сейчас, направляет его шаги. Может, именно он стоит за всеми странностями, которые происходили с Винсентом в последнее время, и даже за посланием Лени Саломон из Смерти. Стеклянный суп.

Винсент вошел в лес, и вокруг него тут же стало прохладно, как осенью. Воздух, в котором еще секунду назад стояли запахи сухой земли и разгара лета, стал сырым, плотным и насыщенным запахами.

Уперев руки в бедра, он сделал то, что всегда делал, входя в любой лес, — запрокинул голову и посмотрел наверх. Он любил смотреть, как солнце подмигивает сквозь древесную листву. То, что ему еще предстояло сделать, подождет минуту, пока он насладится игрой света и цветовых пятен высоко над головой.

Потом он пошел. Он понятия не имел, куда идет и что будет делать дальше, просто было такое ощущение, что надо идти. Тогда он этого не знал, но, пока он углублялся в лес, похороны Лени Саломон подошли к концу. Две ее лучшие подруги направились к машине, где Изабеллу уже ждал Броксимон.

Этрих шагал еще около часа, прежде чем остановился, чтобы оглядеться. Никакого знака или указания на то, зачем ему велели идти сюда, по-прежнему не было, но его это не смущало. Причина была, он в это свято верил, и скоро она обнаружит себя. Какая-то птица запела вдалеке, и солнце, посылая свои лучи сквозь кроны деревьев, разливалось лужицами света по земле.

На пути в чащу ему повстречался лишь один человек — старик, который дружелюбно улыбнулся Этриху и приподнял свою тирольскую шляпу.

Он понятия не имел, куда зашел. Правда, на отдельных деревьях даже в глубине леса попадались развешанные Австрийским клубом пешего туризма указатели, сообщавшие, что отсюда до какого-нибудь, к примеру, Альмхютте три часа пешком. Но Винсенту от этого было ни жарко ни холодно, ведь он все равно не знал, где находится Альмхютте или другие упомянутые в указателях места относительно Вены или Вайдлинга. Так что, с точки зрения Этриха, указатели с тем же успехом могли бы сообщать расстояние до Занзибара.

Пару раз в голове у него начинали метаться панические мысли вроде «Какого хрена я тут делаю?!». Но он гнал их прочь, каждый раз напоминая себе, что слышал голос.

КИЗЕЛЯК — было написано на дереве в нескольких футах от него. Но Этрих был так занят разглядыванием окружающего, что до него не сразу дошло, что это. Первой мыслью было — что за дурак потащился в такую глухомань, чтобы вырезать на стволе дерева свое имя? Кто его тут увидит?

Так подумало его сознание. А подсознание, разбуженное надписью «стеклянный суп», без колебаний объявило: «Я знаю это имя. Откуда?»

Он подошел к дереву, встал напротив и начал вспоминать, где он видел это чудное имя раньше. КИЗЕЛЯК. Вырезанное грубыми квадратными буквами, почти детскими по своей откровенной простоте, оно было здесь уже давно, потому что уже почти слилось со стволом дерева и вокруг каждой буквы поднялась кора. Еще год-другой, и имя растворится в ткани дерева. Нанесенный рукой человека шрам заживет и сделается почти невидимым.

КИЗЕЛЯК. Тот самый автографист. Надпись на стене в Вене, которую Изабелла так хотела ему показать в тот вечер, когда они впервые встретились. Тот чудак, который писал свое имя повсюду, пока не рассердил самого кайзера. Этрих случайно нашел подлинный автограф Кизеляка!

Взволнованный неожиданной находкой, он радостно закрутил головой, ища, с кем бы поделиться новостью. Но кругом были только деревья, их тени и солнечный свет, а им было безразлично. Как бы обрадовалась Изабелла, сделай они это чудесное открытие вместе. Винсент почувствовал, как ему ее не хватает.

Чтобы компенсировать свое одиночество, он протянул к дереву руку и скользнул пальцами сначала по стволу, потом по надписи. Он погладил ее сверху, вокруг, а после обвел пальцами каждую букву по отдельности. Словно слепой, читающий алфавит Брайля, он каждую букву чужого имени почувствовал своей кожей. Ему на ум пришла строчка из телерекламы, которую он видел еще мальчиком: «Позвольте вашим пальцам погулять по „Желтым страницам“». Вот и он позволил своим пальцам погулять по буквам автографа Кизеляка. Они сказали ему: «Здравствуй».

Чтобы позабавиться и заполнить тишину, окружавшую его со всех сторон, Винсент произнес вслух:

— Как поживаете?

— Очень хорошо, спасибо, — ответил Йозеф Кизеляк.

Он сидел на том же камне, где всего минуту назад отдыхал Этрих. Крой его костюма и причудливые бакенбарды соответствовали моде, распространенной среди мужского населения Вены начала девятнадцатого столетия.

— Мы боялись, что ты нас не найдешь, Винсент.

— Это вы сказали мне там, на дороге, чтобы я шел в лес?

— Нет, — улыбнулся Кизеляк. — Тебе уже давно посылают инструкции, но ты до сих пор их не слышал. Сегодня в первый раз. Поздравляю.

— Это, наверное, из-за Лени. Я видел ее сигнал. — И Этрих показал в сторону кладбища.

— С тех пор как ты вернулся к жизни, Винсент, все было для тебя сигналом. Пища, которую ты ел, цвет облаков, мой автограф на этом дереве… Список можно продолжать.

— Я не знал.

— Не страшно, потому что теперь ты знаешь. — Кизеляк говорил спокойно, весело и беззаботно.

Кивком Этрих указал на автограф:

— Это я его нашел или он нашел меня? Я хочу сказать, меня кто-то направлял или я пришел к нему самостоятельно?

Кизеляк положил ногу на ногу:

— Совершенно самостоятельно. Именно это они и хотели узнать — проснулся ты окончательно или нет. Судя по всему, окончательно.

У Винсента зачесался нос. Чтобы почесаться, он снял руку со ствола. В ту же секунду Кизеляк исчез. Просто взял и испарился. Увидев это, Винсент испытал то же, что и Флора на автобане, когда обнаружила, что Изабеллы нет. Разница между ними заключалась в том, что Этрих, в отличие от Флоры, точно знал, как поступить. Он приложил руку обратно к стволу, и Кизеляк появился снова, все так же сидя на камне, как будто и не исчезал никуда.

— Очень хорошо, Винсент. Очень, очень хорошо.

Этрих взглянул на свою ладонь на фоне дерева. Он понял, что, коснувшись дерева, прикоснулся ко всей его истории. И на какой-то миг сделал зримой ее всю, включая Кизеляка, который вырезал на нем когда-то свое имя.

Этрих уже проделывал нечто подобное, когда показывал Изабелле прошлое, настоящее и предполагаемое будущее ее ладони. Но теперь, когда он научился делать это правильно, ему стало понятно, что показать будущее нельзя, потому что оно еще не существует, даже во времени. И отсутствие пальца на руке Изабеллы было лишь одним из множества вариантов ее возможного будущего.

Единственное, что человек может сделать, — это увидеть прошлое и настоящее одновременно, и то если он постиг сущность времени. Этрих постиг: не зря же он разговаривал теперь с человеком, который вырезал свое имя на этом дереве двести лет назад.

— А с собой то же самое сделать сможешь?

— Не понимаю.

Кизеляк откинулся назад, уперевшись руками в камень.

— Что ты делаешь сейчас с деревом? Проникаешь в его историю, видишь все, что с ним связано. А с собой то же самое сделать можешь?

Вопрос напугал Винсента.

— Наверное, могу, но, по правде говоря, от одной мысли об этом мне страшно становится.

— Разве ты не хочешь посмотреть, что сделало тебя тем, кто ты есть? Разве ты не хочешь увидеть собственную жизнь такой, какой она была — или есть — на самом деле?

Несмотря на тревогу, Этрих чуть заметно улыбнулся, вспомнив кое-что.

— Зеркало правды.

— Что это такое?

— В школе у меня был учитель, который рассказывал нам про зеркало правды. Он говорил: «Представьте зеркало, которое показывает всю правду о вас, и дурную, и хорошую. Зеркало, которое, как Бог, знает про вас все и никогда не солжет». Мы много говорили об этом на уроке. А потом он спросил, кто из нас хотел бы заглянуть в такое зеркало. Немногие подняли руки.

— А ты, Винсент?

— Нет.

— У фараона Рамзеса Великого был ручной лев по имени Убийца Его Врагов. Ты знал об этом?

Этрих опешил. Он не мог взять в толк, о чем Кизеляк толкует. При чем тут Рамзес Великий? И какой-то ручной лев?

— Нет. Нет-нет, этого я не знал.

— А у него был, и у тебя есть. У тебя тоже есть Убийца Твоих Врагов. И очень сильный.

— Что-то я не улавливаю, — осторожно ответил Этрих. — Не понимаю, о чем вы.

— У тебя есть свой лев, Винсент; он внутри тебя и часть тебя. Убийца Твоих Врагов. Это он привел тебя в лес. Это он велел тебе коснуться моего автографа на дереве и научил, как вызвать меня. Он сможет творить настоящие чудеса, если ты узнаешь, на что он способен; если узнаешь, на что способен ты. Вызвать меня — лишь малая толика того, что ты можешь сделать. Но твой лев не приходит, когда позовешь. Он еще не ручной. Чтобы его приручить, ты должен посмотреть в зеркало правды и увидеть, кто ты есть. Другого пути нет, Винсент. Нельзя узнать, на что ты способен, если не знаешь, кто ты такой. Ты знаешь, что такое жизнь и что такое смерть. Ты даже знаешь, что значит «стеклянный суп». Настала пора выяснить, какие еще познания таятся в дальних уголках души Винсента Этриха. Не обращай внимания на зло и добро, которые в тебе. Не они сейчас важны. Ищи то, что бессмертно.

Это оказалось совсем не долго. Это вообще не потребовало времени — последовать совету Кизеляка. Немного погодя Винсент Этрих вышел из леса почти там же, где вошел в него. Его машины на дороге не было, но он не стал беспокоиться. Он знал, что Изабелла сейчас с Броксимоном, а значит, пока вне опасности.

Он вышел на дорогу и повернул направо, к Вайдлингу. До него минут пятнадцать ходьбы, но это хорошо. У него будет время привести мысли в порядок, а может, и принять какое-нибудь решение теперь, когда весь мир и его собственная жизнь предстали перед ним совсем в ином свете.

Он шел по обочине дороги, низко опустив голову, а мимо время от времени проносились одиночные машины. Он не замечал ни очаровательных виллочек эпохи югендстиля, укрывшихся среди деревьев, ни вековых домов из дерева и камня, напоминающих о том, что это когда-то была настоящая деревня, которую отделяло от Вены не меньше дня пути. Если бы Этрих захотел, он мог бы подойти к любой из этих стен, приложить к ней руку и увидеть, какая жизнь скрывалась за ней прежде.

Во дворе одной маленькой фермы он увидел бы зимний день 1945-го, когда наступающие русские убили тощую семейную лошаденку и вырезали куски мяса из ее еще не остывшего тела. А несколькими домами дальше он увидел бы Франца Шуберта в буйно зеленеющем саду в солнечный день, наслаждающегося покоем и здоровьем впервые за долгие месяцы. Теперь Этрих мог видеть все, что угодно, но знал, что должен сосредоточиться на том, как спасти от Хаоса Энжи и Изабеллу.

Таксист, живший как раз на этой дороге, отправлялся в Вену к началу смены. Он удивился, увидев человека в черном костюме, который знаком просил его остановиться. Местные жители редко надевали такие костюмы и пользовались такси. Они ездили на своих машинах или на велосипедах, а то и ходили пешком. Таксист очень обрадовался, когда незнакомец на правильном немецком, хотя и с сильным американским акцентом, попросил отвезти его в аэропорт. Далеко ехать, много денег. Хорошее начало дня.

Не проехав и половины пути, таксист, которого звали Роман Пальмстинг, начал жалеть, что подобрал этого пассажира. Он начал разговаривать сам с собой, когда по дороге в аэропорт они проезжали через центр Вены мимо театра «Урания».

Пальмстинг был туговат на ухо, потому что имел привычку подолгу слушать классику хеви-металла на дешевом плеере. Когда он услышал, как человек на заднем сиденье бубнит что-то себе под нос, то решил, что ему дают указания. Такое поведение ездоков его всегда обижало. Потому что он очень гордился своей честностью. Ни разу за все пятнадцать лет своей карьеры он не ошибся маршрутом и не выбрал окольного пути, чтобы содрать с седока побольше.

— Прошу прощения? — переспросил он, бросив взгляд в зеркало заднего вида.

Пассажир смотрел в окно и что-то говорил. Пальмстинг приподнял брови и снова перевел взгляд на дорогу. Он решил, что если этот парень по-настоящему захочет привлечь его внимание, то повторит еще раз.

Всего две минуты назад Этрих вспомнил про связку ключей от квартиры и машины, которую дала ему Изабелла. Поскольку это была единственная ее вещь, которая оказалась при нем, он вытащил ее из кармана и зажал в руке, словно талисман удачи, продолжая глядеть в окно.

Почти немедленно информация стала поступать потоком, как сигнал мощного радиоприемника, который ловит несколько станций за раз. Одна белиберда, пока не настроишь. Этрих осознал, что, когда взял ключи в руку, он думал о том, где Изабелла находится и что делает.

Теперь он получает ответ, но такой подробный и так быстро, что он в состоянии расшифровать лишь малую толику.

Все это было для него так ново. Потребуется время, чтобы узнать все, на что он теперь способен. Ему захотелось, чтобы все ненадолго остановилось или хотя бы замедлилось, чтобы он смог сориентироваться. Но, судя по всему, события шли своим чередом, и кто не успел, тот опоздал.

Тут он уловил нечто настолько странное, что даже повторил вслух, чтобы послушать, как оно звучит. «Детский Дворец Зи Конг». Каждое слово Этрих произнес отчетливо и звонко. Потом повторил еще раз, теперь как вопрос.

— Детский Дворец Зи Конг? Это что за чертовщина?

Таксист долго смотрел на него в зеркало заднего вида.

Следующие несколько секунд в мозг Этриха потоком лились образы: маленькая ручка похлопывает обнаженный живот. Женщина восточного вида в медицинском халате. Какая-то другая, белая женщина в бежевом. Рука на белом столе. Яркий оттенок зеленого. Фотография Саймона Хейдена. Снова женщина в бежевом, только теперь она плакала.

— Не понимаю. Ничего не понимаю. — Этрих беспомощно махнул рукой, как будто просил кого-то по ту сторону окна подождать минутку.

Роман Пальмстинг снова взглянул в зеркало и поджал губы. Он раздумывал, что будет делать, если пассажир окажется психом и начнет делать что-нибудь странное или опасное, а то и еще похуже. Светофор впереди из зеленого стал желтым, и таксист снова сосредоточил свое внимание на улице. Поэтому он не видел, как рот Этриха внезапно открылся и как тот безвольно откинулся на сиденье, побежденный. Зато Пальмстинг услышал его горестный вопль:

— Нет! Она не могла пойти туда, не могла!

Через несколько минут Этрих велел водителю свернуть с автобана и притормозить у «рейнджровера», который под каким-то странным углом стоял на обочине дороги. Пальмстинг с радостью исполнил эту просьбу и, получив свои деньги, счастливый укатил восвояси. Последнее, что он видел, отъезжая, это как его странный пассажир в строгом костюме стоял, облокотившись на открытую дверцу «ровера», и разговаривал с кем-то внутри. Правда, Пальмстингу показалось, что машина пуста. Значит, этот псих снова разговаривал сам с собой. Таксист, разумеется, не мог видеть крошечного человечка, который сидел на приборной доске автомобиля и внимательно слушал Винсента Этриха.

Джон Фланнери писал в дневнике, когда в дверь позвонили. Он остановился, закрыл колпачком серебряную ручку и перечитал последнюю фразу: «Вблизи почти все женские киски выглядят как жевательная резинка».

Фланнери нравилось вести дневник, и он делал записи много лет подряд. Себя он считал фланером, завсегдатаем бульваров, внимательным наблюдателем и тонким ценителем жизни на земле и, в частности, человеческой жизни. Он любил людей, в самом деле любил. Он без колебаний убивал их и портил им жизнь, но это не мешало ему получать удовольствие от человечества, и он никогда не жаловался на то, что ему приходится работать с ними.

За его спиной раздался легкий шум: это догиня Люба подошла к входной двери и встала перед ней, как делала всегда, когда в дверь кто-то звонил. С каждым днем Фланнери все больше презирал эту псину, но поделать ничего не мог. Когда его назначили сюда, Любу отправили с ним в качестве так называемого партнера. Это значит, что ему все еще не вполне доверяли, хотя он не сделал ничего такого, чтобы это недоверие заслужить. Он был хорошим солдатом — выполнял приказ и никогда не жаловался. И какова награда? Псина размером с авианосец, которая следит за каждым его шагом да еще и стучит на него не реже раза в месяц. К счастью, Флора Воэн терпеть не может собак и потому, приходя сюда, Любу ни разу не видела.

У Джона Фланнери в Вене было две квартиры: одна маленькая, у Дунайского канала, где его посещала Лени. И эта, совсем в другом районе, в трех милях от первой, и снимал ее Кайл Пегг. Квартира Пегга была гораздо лучше, и он почти все свободное время проводил здесь. Она располагалась в верхнем этаже дома постройки девятнадцатого века, и из ее окон открывался прекрасный вид на всю восточную часть города. Свой письменный стол он поставил так, чтобы любоваться панорамой. Часто он просто сидел у окна со стаканом виски в руках — довольный жизнью человек.

Теперь, вставая, чтобы открыть дверь, он гадал, кто бы это мог быть. Фланнери никого не ждал. Лени об этой квартире не знала, к тому же она умерла. Флора дома. Для почтальона уже поздно. Может, это какие-нибудь сектанты ходят по квартирам и торгуют своей версией Бога, неизменно привлекательной. Фанатики всегда доставляли ему большое удовольствие.

Псина загородила собой всю дверь, так что Фланнери было никак не подойти. Такое случалось и раньше. Зверюга словно дразнила его своими размерами. Ему до смерти хотелось пнуть чертову скотину в зад, чтобы она убралась с дороги, но он знал, что его босса тут же об этом проинформируют и тогда проблем не оберешься.

— Может, подвинешься?

Их взгляды встретились, но собака не шелохнулась.

— Пожалуйста.

Люба отступила ровно настолько, чтобы он мог протиснуться.

— Спасибо.

Он открыл дверь. Перед ним стоял Винсент Этрих, в том же костюме и галстуке, что и на похоронах, и его легко можно было принять за одного из этих религиозных маньяков. Фланнери неподдельно изумился.

— Мистер Фланнери или мистер Пегг — как прикажете вас называть? — Ни малейшего напряжения или неуверенности, ни следа страха в голосе Винсента не было.

Физиономия Джона Фланнери расцвела улыбкой. Какое впечатляющее начало! Он и не представлял, что Винсент Этрих окажется таким спокойным во время их первой встречи, однако браво. Так гораздо интереснее, чем если бы он дрожал от страха, словно трусливая мышь.

— Предпочитаю Фланнери, если вы не возражаете. Входите, пожалуйста.

Этрих шагнул через порог, бросил взгляд на огромную черно-белую собаку и, не останавливаясь, прошел в гостиную. Фланнери снова удивился. Большинство людей, увидев Любу впервые, либо замирали в нерешительности, либо неуверенно ухмылялись чудовищу. Этрих не сделал ни того ни другого. Он посмотрел на собаку, как будто она была журнальным столом, и прошел мимо.

В гостиной он остановился у одного из окон и стал разглядывать впечатляющий вид. Фланнери подошел и молча встал у него за спиной. Ему не терпелось увидеть, как Этрих разыграет эту сцену. Раз он знает, что Джон Фланнери и Кайл Пегг — это одно лицо, то ему многое известно, однако, похоже, он ничуть не боится.

— Это Флора дала вам мой адрес?

— Да. Я только что говорил с ней, — ответил Этрих, не оборачиваясь.

Что было очень грубо. Улыбка Фланнери погасла. Это ему не понравилось. Этриху следовало повернуться к нему лицом, ответить на вопрос, а уж потом продолжать любоваться видом. Ведь это его, Фланнери, квартира, а Винсент Этрих здесь незваный гость.

— А Лени когда-нибудь сюда приходила, мистер Фланнери?

— Нет.

— Только Флора?

— Да.

Этрих потянулся вперед и двумя пальцами коснулся медной защелки на окне. Фланнери на мгновение показалось, что он хочет его открыть.

— Вы убили Лени. — Это было утверждение, а не вопрос.

У Фланнери не было причин лгать или изворачиваться.

— Да. Полагаю, можно сказать и так. Да, убил.

— А Флору вы бы тоже убили, чтобы заставить Изабеллу уйти туда?

— Может быть, но я никогда об этом не думал, — с готовностью ответил Фланнери.

В комнату вошла Люба и направилась к поролоновой лежанке, устроенной специально для нее под одним из окон.

— Не возражаете, если я сяду? — спросил Этрих все тем же спокойным тоном светской беседы. Никакой тревоги, никакого отчаяния.

— Нисколько. Может, выпьете что-нибудь? Кофе?

— Нет, спасибо. Я только присяду.

Винсент отошел от окна и приблизился к изящной черной кожаной кушетке, которую Фланнери очень любил. Это был один из уникальных предметов мебели в этой комнате. На поиски он потратил месяцы и в конце концов нашел ее в демонстрационном зале города Удин, в Италии. Стоила она семь тысяч долларов. Она была красивой, сексуальной, уютной и совершенной. Он едва не прибил Любу, когда, придя однажды домой, застал ее спящей на этой кушетке, вытянувшись во весь рост. Когда он согнал ее, на черной коже остались белесые пятна от ее слюны и (наверное) мочи, которые пришлось потом отскребать.

Усаживаясь на кушетку, Этрих сказал:

— Я хочу поговорить о раке.

Предложение настолько не вязалось с их прежним разговором, что Фланнери остановился и замер, совершенно озадаченный:

— О раке?

— Да. — Винсент положил обе руки на кушетку ладонями вниз.

С каждой минутой становилось все интереснее и интереснее. Фланнери уселся на другой конец кушетки.

— Расскажите мне что-нибудь, — продолжал Этрих. — Вы должны в этом разбираться, это же как раз по вашей части.

Их первая встреча оборачивалась не так, как планировал Фланнери, а совсем по-другому.

— Я ничего в раке не понимаю.

Фланнери всматривался в Этриха, пытаясь понять, не разыгрывает ли его он. Нет ли какой усмешки в его голосе или улыбки в глазах, указывающих на то, что он блефует?

— А что в нем непонятного?

Фланнери постарался, чтобы его голос звучал серьезно, но не слишком, так, на всякий случай.

— Каждый раз, когда рак съедает тело, он съедает и самого себя.

Фланнери кивнул.

— А это значит, что рак либо стремится к смерти, либо смертельно глуп. Потому что результат всегда один — рак умирает вместе с телом, которое атакует. — Этрих раздраженно повысил голос.

— Я никогда об этом не думал, но вообще-то ты прав, Винсент.

Люба подошла к мужчинам и положила свою большую голову Этриху на колени. Он, похоже, не возражал. Но знает ли он, что это разумная собака? Знает ли он, что она понимает каждое его слово? Фланнери поглядел на Этриха и задал себе вопрос, как много он знает и зачем пришел сегодня сюда.

— Хаос похож на рак, не так ли, Джон?

Не поднимая головы с колен Этриха, Люба перевела взгляд на Фланнери.

— Почему ты это говоришь? — Голос Фланнери остался безразличным.

— Потому что, где бы ни объявился Хаос, он разрушает все и исчезает сам. У него даже периода полураспада — и то нет. Болезни, астероиды, врезающиеся в землю, падающие самолеты… Они убивают и погибают сами, или как там называется то, что происходит с Хаосом потом. Как рак.

Фланнери покачал головой:

— Так было в старину, Винсент. Сейчас все изменилось. Теперь мы очень хорошо понимаем, что делаем. Хаос больше не выбирает свои жертвы наобум — всегда есть какая-то причина. Возвращаясь к твоей аналогии, все обстоит так, как если бы рак сам выбирал себе жертву.

Этрих погладил собаку.

— Но ты забыл одну важную вещь.

— А именно?

— Свою историю, то, каким Хаос был раньше. Старые недобрые деньки, когда у Хаоса не было мозгов и он разрушал без разбора. А ведь они по-прежнему часть тебя, Джон. Ты так же не можешь освободиться от них, как я от своего генетического кода. Сознание не избавляет тебя от прошлого, которое продолжает жить где-то в глубине твоего «я», вот в чем проблема. Взять хотя бы собаку — если загнать ее в угол и напугать как следует, она снова станет волком и укусит.

Этрих достал из кармана складной нож и открыл его. Быстрым злым движением он вогнал его в тонкую кожу дивана.

Фланнери окаменел:

— Эй! Ты что делаешь?

Из прорехи в диване что-то потекло. Прозрачная студенистая субстанция, похожая на гель для волос. Колбаска длиной дюймов шесть быстро заскользила вверх по ноге Этриха, переползла на его руку, ладонь, а оттуда прямо собаке на морду. Та отпрянула, но поздно — вещество уже втекало в ее глаз. Собака ничего не почувствовала.

Хаос вошел в собачий глаз. Тот первичный хаос, который был Любой с самого начала; чистая форма, которая когда-то составляла всю ее сущность и по-прежнему оставалась ее неотъемлемой частью.

Коснувшись того места на кушетке, где когда-то лежала Люба, Этрих нашел ее точно так же, как незадолго до того нашел Кизеляка, прикоснувшись к дереву в лесу. Только на этот раз он действовал осознанно. Потом вернулся к самому ее началу, когда она была свежеиспеченным, чистейшим хаосом. Именно он вынырнул только что из кушетки и воссоединился с Любой. Никаких мозгов, никакой утонченности. Подобно раку, древний хаос умел лишь одно — размножаться.

Развитой хаос не имел ни единого шанса против своей чистейшей изначальной формы.

Этрих не видел, что произошло с Любой, потому что не сводил глаз с Фланнери. Собака умерла в тот самый миг, когда хаос вошел в ее глаз. Живое тело — это упорядоченная вещь. Все его клеточки в отдельности и складывающиеся из них сложные структуры трудятся в гармонии ради достижения единой цели. Одной капли безумия и беспорядка, занесенной в самый центр этого сложного и хрупкого механизма хватит, чтобы он тут же вышел из строя.

Фланнери смотрел, как умирает Люба. Поскольку они оба были из одного теста, он прекрасно понимал, что будет дальше. Вызванный хаос продолжит свою работу. Когда собака умрет, он перейдет в то, чем она была прежде, и уничтожит это тоже.

Все, чем когда-либо была Люба, будет сначала заражено, а потом уничтожено. Жизнь за жизнью, воплощение за воплощением исчезали у Фланнери на глазах. Он следил за ними, не в силах оторваться. Никогда за все свои многочисленные жизни на Земле и в других местах он не видел ничего подобного. Зрелище так его заворожило, что он даже не заметил, как Этрих наклонился вперед и тихо тронул его за колено. Он не видел, как Этрих закрыл глаза, повернул голову в сторону, а потом отвернулся. Он не видел уверенности в глазах Этриха, когда тот открыл их вновь, словно принял какое-то важное окончательное решение. Фланнери потрясенно следил за тем, как стирается с лица земли всякий след собаки Любы.

— Джон. — Этрих подождал, потом повторил громче: — Джон.

Лицо у Фланнери было как у ребенка, повстречавшего двадцатифутового питона за едой: зачарованное и напуганное.

— Видишь это, Джон? Это я сделал. Слышишь меня? Я сделал с ней это.

Остолбенев от всего происходящего, Фланнери смог только медленно кивнуть. Да, он слышит. Да, он понимает.

— А теперь я сделаю то же самое с тобой. Это тебе за Лени и за все, что ты тут натворил. За всех, кому ты навредил, за все, что ты поломал; ты и твоя собака. Ты и все твои собаки. — Этрих говорил тихо, но в его голосе звучала холодная ярость, и Фланнери не удержался от ответа.

— Да пошел ты, Вине. Все равно твоя Изабелла сейчас там, где нам надо. А с этим ты ничего не поделаешь, так ведь?

— Не-а. Но я пошлю весточку, и этой весточкой будешь ты, Джон. — Этрих поднялся и, не оглядываясь, зашагал к двери.

Фланнери смотрел, как он уходит. Краем глаза он продолжал наблюдать за дыркой в диване, совершенно уверенный, что в любую секунду из нее выскочит что-нибудь еще. Но ничего не выскакивало, потому что Этрих уже нашел первичный хаос Джона и запустил его в действие, когда дотронулся до его колена.

Входная дверь щелкнула, закрываясь. Вскоре после этого Джон Фланнери ощутил легкое покалывание во всем теле, как бывает, когда во сне отлежишь ногу. Или когда отхлебнешь имбирного эля и пузырьки щекочут нос. Ощущение было странное, непривычное, но почти приятное.

Какое-то время.