Глава 28. Плохой хороший дворянин

Вот уж какой философии я не ожидал от одинокого, замкнувшегося в себе парня, так именно такой: о человечности. Но он тут же нахмурился, бросил вилку на стол и хотел было дрожащей рукой снова наполнить свой бокал.

Стекло уже звенело от стука бутылки о край резного бокала, когда Максимилиан вдруг остановился и поставил емкость на место. Я терпеливо ждал, пока он закончит ее рассматривать.

— Да что это я, в самом деле... — глухо произнес он. — Совсем уж невежливо.

Мне показалось, что он общается с бутылкой коньяка, но хозяин поместья встал и, слегка пошатываясь, направился на кухню, откуда притащил пару тарелок с едой и поставил на моей стороне стола.

— Извини, — добавил Максимилиан. — С утра немного накатила грусть. И я тоже решил... накатить. Ешь, тебе надо набираться сил и восстанавливаться.

— Угу, — кивнул я с набитым ртом. Восстановление отнимало много сил и есть хотелось прямо не по-человечески. — Спасибо.

— Не стоит. Я всю ночь думал о том, что ты вчера говорил. Про вот эти вот свои цели и планы и решил, что тянуть не стоит.

У меня просто камень с души упал, когда я это услышал. В таком состоянии он мог сказать все, что угодно, вплоть до отказа. Забыл и все тут. Но он оказался честным.

— Кое-чему тебе все равно предстоит научиться. Во-первых, тебе, скорее всего, придется в будущем подписывать документы. Во-вторых, если будешь общаться с равными себе, то есть, такими же дворянами, то некоторые просто обожают вспоминать своих великих «пра-пра», даже если они жили лет триста тому назад. Между прочим, — вдруг отвлекся он, — наши ученые выяснили, что к седьмому колену дальние родственники на бумаге не являются родственниками... мм... биологически. Ты знал это?

— Угу, — снова кивнул я, уминая второй бутерброд.

— Хорошо, с образованием проблем нет. Так о чем я? А! Родословная! — он снова вскочил, метнулся к шкафу в темном углу и вытащил оттуда тонкую тетрадь, больше похожую на брошюру. — Это — моя.

Я раскрыл ее примерно посередине. Состояла она всего из нескольких листов плотной, желтоватой бумаги. Разве что некоторые листы были чуть белее других — их явно добавили позже.

Каждый лист уделялся человеку целиком. Фотография в зрелом или не очень возрасте, некоторые явно заменялись.

— Вообще, за всем этим надо следить. И когда большие семьи собираются вместе, принято привозить новые фотографии раз в несколько лет. Или когда человек умер, — Максимилиан ткнул пальцем в разворот. — А это вот мой дед.

С побледневшей черно-белой фотографии сурово смотрела бородатая личность, которая даже с бумаги могла просверлить глазами насквозь. Под фото были пропечатаны линии для внесения информации и про деда мелким почерком кто-то, явно не сам Максимилиан, оставил пару слов.

Оборот посвящался родственным связям. Кому он приходился дедом, братом, дядей, свекром и так далее. Список выглядел внушительно.

На последней странице расположилась фотография последнего Абрамова. Здесь ему было лет двенадцать, не больше. Но в детстве он больше походил на меня, чем сейчас.

— Здорово. Правда, здорово, — вырвалось у меня. — Я тоже когда-то мечтал о такой штуке.

— Значит скоро твоя мечта сбудется.

После завтрака он немного пришел в себя и притащил различные документы. В основном это были своеобразные товарные чеки, которые он подписывал. Витиеватая буква «А» давалась мне труднее всего. Особенно много сложностей было из-за толстой авторучки, а еще потому, что большую часть своей жизни я стучал по клавиатуре.

Первая подпись вышла настолько отвратной, что Максимилиан даже присвистнул:

— Тебе что, и пальцы ломали?

— Нет, — ответил я, сжав зубы. — У тебя слишком сложная подпись.

— Да что в ней сложного! — воскликнул он, наклонился через плечо, дыхнув на меня перегаром, и в несколько легких движений оставил точную копию подписи с документа. — Учись! Я не хочу, чтобы ко мне потом мчали из сыска и спрашивали, что за дела творятся в поместье и почему я — не я!

— А как же ты будешь расписываться? — вдруг задался я вопросом.

— У меня много вариантов, неофициальных, — барон оставил рядом с подписью еще парочку, которые выглядели совсем иначе. Нельзя сказать, что расписывался один и тот же человек. — Со мной проблем не будет, а тебе — надо тренироваться.

В таких тренировках прошла половина дня. Изучить тонкую тетрадь родословной труда не составило. Ровно до того момента, пока Максимилиан не потребовал запомнить еще и родственные связи.

— Свихнулся что ли? — взорвался я. — Там же сотни человек!

— Это мелочь, но важная. Заведешь ты разговор с кем-нибудь, и между делом спросишь — а не ваша ли бабка была на свадьбе моего деда?

— Это же полнейшая чушь! — за окном уже темнело и мы опять сидели за столом с едой.

— Ты прав, чушь, но оставляет хорошее впечатление. А если кто-то спросит тебя о том же, но ты ответишь «не помню» или «не знаю», будешь невеждой с соответствующей репутацией.

Следующий день, когда выяснилось, что раны мои почти полностью затянулись, затребовав суммарно две больших банки мази, мы провели на воздухе. Максимилиан был в отличном расположении духа, показал стойла и пару добротных жеребцов.

— Не скажу, что отличная порода, но своих денег стоят. По сто пятьдесят за каждого отдал!

— Всего? — удивился я, — так вроде бы недорого.

— Золотом, — добавил он, поглаживая одного из коней по гриве. — В мастях, надо понимать, ты тоже не разбираешься?

— Нет.

— Смотри...

И он принялся объяснять, чем отличается гнедой конь от вороного жеребца. Лошади завораживали своим видом и грациозностью. Максимилиан рассказывал об отметинах, разном цвете и размерах, как отличить породу хорошую от плохой.

В этом мире я уже не первый раз стоял так близко к лошади, но тогда, после званого ужина я не ощутил той энергетики. А сейчас чувствовал.

— Давай, прокатимся. Если ты в состоянии, конечно.

Разумеется, я был в состоянии. И чрезмерно уверен в себе, поэтому, когда гнедой понес в первый раз, едва не выпал из седла и чуть не ткнулся в ветку. Не слишком густой лес был хорош для лошади, но ездоку приходилось постоянно пригибаться и уклоняться, чтобы не получить сосновой веткой по лицу.

— Езда дается тебе лучше, чем подпись! — рассмеялся мой двойник после поездки.

Однако его жутко разочаровало то, что я не умею фехтовать. Такого разочарования в его лице я не видел прежде и даже подумал, что теперь уж точно считаюсь для него человеком второго сорта.

Он показывал разные стойки и удары, используя те сабли, что висели у него над камином. Первое время я побаивался, вспоминая, как поскользнулся и случайно проткнул человека, но потом уверенность вернулась.

Мне даже начало все это нравиться. Следующим утром мы тренировались в подделке его подписи, потом была поездка на лошадях, а ближе к вечеру — фехтование. Зажившие раны меня почти не беспокоили, разве что иногда тянуло меж ребер.

На четвертый день с утра я снова застал его пьяным. На этот раз бутылка была пуста на три четверти и Максимилиан едва сидел за столом, постоянно свешиваясь и мотаясь, как кукла.

Я взял на себя обязанности повара и быстро наклепал бутербродов с остатками куриного филе, что лежало, нарезанное пластинами, в холодильнике. Но в результате от еды он отказался, и я ел в одиночестве.

— Мне нужно на воздух! — выпалил вдруг Максимилиан, тараща глаза.

Не переодевшись, временами сгибаясь, он направился к выходу из дома, петляя, как заяц. Я поспешил за ним, не вмешиваясь. Барон стремился к стойлам, но вел себя так, что обе лошади шарахнулись от него.

— Помоги! — прохрипел он, указывая на своего вороного.

— Ты уверен, что тебе это надо? Может, лучше вернемся в дом? — я попытался его отговорить.

— Нет! — от резко рубанул ладонью воздух. — Исключено! — и ткнул пальцем в сторону лошади, так что та снова дернулась и заржала. — Или ты передумал у меня покупать? А?!

Он агрессивно шагнул в мою сторону, раздувая от гнева ноздри.

— Хорошо, хорошо, — смирился я, вывел его жеребца и помог Максимилиану сесть.

Тот едва не перевалился на другую сторону, и конь явно чувствовал, что с наездником что-то не так.

— НО! — барон пустил коня галопом сразу же, как только я отпустил поводья.

— Да что с тобой сегодня! — крикнул я ему вслед и выпустил гнедого Германа.

Догнать резвого вороного вместе с опытным, пусть и нетрезвым наездником, оказалось не так легко. Но после нескольких кругов по территории поместья, в основном по лесам, лошади выдохлись, и Максимилиан остановился.

— Что ты творишь? — не удержался я, сблизившись с бароном. — Что на тебя нашло?

— Не знаю, — он смотрел виновато, нервно дергая поводья. — Честное слово, не знаю. Что-то увлекся малость, — барон покачнулся и начал заваливаться назад.

Я дернулся к нему, стараясь подхватить, забыв, что тоже сижу на лошади. Гнедой, ощутив рывок, метнулся вперед, взяв резкий старт.

Едва удержавшись в седле, я все же не смог сесть нормально. Да еще и барон что-то крикнул позади меня. Я все пытался обернуться, но не мог выбрать подходящий момент, а конь уносил меня все дальше в лес.

Глухой звук падающего тела донесся до меня внезапно. Уставший Герман не мог гнать дальше и притормозил сам, а уж остановить его я был в состоянии.

Накинув уздечку на сук невысокой сосны, я направился назад. Вороной стоял на месте, и я отлично видел его. Он склонил голову над лежащим ничком бароном.

Я подошел ближе. Вороной ткнулся носом в руку Максимилиана. Ноги мои стали ватными и я, ковыляя на них, как на костылях, остановился, но никак не мог заставить себя присесть.

— Макс, — позвал я его, чувствуя себя немного глупо, потому что звучало мое собственное имя. — Эй!

Он не шевелился, и я рискнул перевернуть его на спину. Голова его наклонилась под неестественным углом, противно скрипнув поломанными шейными позвонками. Поперек носа и щеки шел заметный след от удара толстой веткой.

«Зато сэкономил» — пронеслось у меня в мозгу и тут же стало противно от этих мыслей.

Загрузка...