Старуха 4

Глава 16

Шестого октября дома у Лаврентия Павловича собралась небольшая компания. Просто так собралась, музыку послушать: Миша в пятницу передал Вере коробку с только что отпечатанными пластинками, и она подарила парочку соседу. Пока что больше пластинок с этой музыкой вообще не было, все же завод «Мелодии» работал по плану и поставить на линию новые произведения возможности не было – но Миша как-то пропихнул в производство «установочные партии».

А заодно «обкатал» и новенькую, только что смонтированную типографию, в которой должны были печататься конверты для пластинок – не просто новую, а «принципиально новую», все оборудование для которой Вера сумела заказать в Германии. Поэтому и конверты для пластинок получились «принципиально новыми»: наружный, изготовленный из «лакированного» картона с полноцветной печатью и внутренний, бумажный, но на котором было подробное описание «вложения».

Вячеслав Михайлович, прослушав «Лето» и «Зиму» Вивальди в Верином исполнении, был просто в восторге и, как бы в шутку, поинтересовался у хозяина квартиры:

– Лаврентий, а ты не знаешь, Старуха к себе в ансамбль людей со стороны принимает? Я бы записался…

– Какой ансамбль? Это она одна играет, вообще одна. Только на барабанах у нее какая-то девочка… там написано, как ее зовут. Но я разговаривал с товарищем Тереховым, он сказал, что даже партию барабанов этой девочке Старуха лично показывала, а показывала просто потому, что не знает, как для барабанов ноты записываются. Зачем ей ты? Она и сама в одиночку со всем справляется…

Иосифу Виссарионовичу это исполнение понравилось не очень, но ругаться он стал совсем по другому поводу:

– Я, наверное, уже слишком стар, чтобы такую музыку слушать – но понимаю, что играет Старуха виртуозно. И мне вот совершенно непонятно, почему на пластинке не написано ее настоящее имя? Она что, стесняется?

– Вера Андреевна? Стесняется? – рассмеялся Станислав Густавович. – Да она, если это стране нужно будет, без стеснения в мужскую баню зайдет! То есть, если это стране действительно нужно будет, разумеется, а Советскому Союзу такое, безусловно, не нужно и нужно никогда не будет. Я тут как-то слышал, как она инженерам, которые какое-то оборудование поставить опаздывали, описывала их ближайшее будущее в случае, если те опоздание не наверстают…

– Тогда, я думаю, и на пластинке нужно написать настоящее имя той, кто эту музыку для народа исполнил.

– И написал, – добавил Лаврентий Павлович, – тут вторая пластинка еще есть, там исполняется музыка, которую вроде как она сочинила.

– Так чего сидишь с довольным видом? Ставь: ты-то, я вижу, ее послушать уже успел, а нас собираешься баснями кормить и рассказывать, какая у тебя соседка талантливая? Про ее таланты мы и без тебя знаем, а вот самим услышать… Ставь!

На самом деле Вера прекрасно понимала, что насчет виртуозности исполнения она вряд ли может потягаться даже с учениками Нади Новиковой, и поначалу предполагала, что исполнять музыку для записи будет кто-то другой, какой-нибудь профессиональный исполнитель. Но вот Миша Терехов, со своим хорошим музыкальным слухом, прекрасным владением им же разработанной аппаратурой, перфекционизмом, периодически внушавшим страх у окружающих, и терпением, больше свойственным какому-нибудь буддийскому монаху, действительно сотворил чудо. Вера каждую партию исполняла по несколько раз, и Миша из разных исполнений на своей машине «вырезал» самые хорошо звучащие отрывки. При записи «Баллады» дети, которым дали партию скрипок, ее отыграли четырнадцать раз – каждый раз хоть где-то, да фальшь допуская, но и из этого Миша сумел собрать «идеальную запись». Так что звучащему с пластинок «исполнению» могли бы позавидовать и многие известные академические оркестры.

Сама Вера при работе не могла понять, почему при исполнении «Лета» у нее перед глазами вставала какая-то странная девочка: вроде как и китаянка, но почему-то с английским именем. А вот «Зиму» в ее внутреннем представлении играли какие-то длинноногие девицы в вызывающе коротких юбках. То есть по нынешним временам вызывающе коротких, а когда Вера Андреевна в школе детей учила, там такие юбки школьницы старших классов через одну носили, так что «видимое внутренним взором» Веру не особенно напрягало, тем более с высокой блондинкой у нее четко ассоциировалось имя «Таня». Ну, всякие же бывают ассоциации в музыке, а тут вот «старость» почему-то вспомнилась…

Последствия этого «мелкого музыкального хулиганства» начали проявляться еще до выхода даже пробного тиража пластинок: во Владимирском высшем музыкальном училище появилась новенькая кафедра перкуссии, а заведующей кафедрой была назначена Оля Миронова. Правда семнадцатилетняя девушка было воспротивилась назначению, но Вера ее быстро переубедила:

– Оля, ты на ударных играешь лучше всех в мире…

– Вы все же ошибаетесь…

– Не ошибаюсь: таких ударных установок никто в мире, кроме как на вашем заводе, не делает – поэтому нигде в мире и музыкантов, на них играть умеющих, нет, а Саша сказал, что ты играешь лучше всех на заводе и вообще во Владимире. Так что у тебя и выбора-то нет: нужно твои умения подрастающему поколению передавать. А то, что в семнадцать лет ты уже станешь профессором…

– Я в профессора не гожусь, я же только музыкальную школу окончила, а профессорам нужно и высшее образование…

– Ну вот ты, как заведующая кафедрой, сама себе это высшее образование и дашь. Быстро дашь, и мы тебя сразу профессором и назначим. А теперь, когда домой вернешься, подбери еще преподавателей: я думаю, что на первый курс можно… и нужно набрать человек двадцать музыкантов, не меньше. Мне только из подмосковных школ уже семь заявок на преподавателей перкуссии подали – а где их взять? В стране даже на литаврах играть умеет человек хорошо если сто, а преподавать из этой сотни меньше десятка могут. Я уже не говорю о маримбе…

– С маримбами на заводе дела не очень идут, розового дерева из Гондураса у нас хорошо если на пару инструментов хватит, а палисандровые – у них звук не такой. Да и палисандра у нас маловато. А стеклянные делать – там столько работы, стеклянная по цене получается просто невероятно дорогой… мы их только две штуки и сделали, но первую, мне кажется, еще несколько месяцев допиливать придется. Там же стекло на самом деле сошлифовывать по микронам приходится!

– Вот, видишь – ты уже работать завкафедрой начала. Вопрос с деревяшками мы решим, со стеклом… это пока пойдет по разряду выпендрежа, и нам еще разве что парочки для студий звукозаписи на всю страну хватит. Так что второе тебе задание, после, конечно, подбора преподавателей – расписать мне потребности в иностранных материалах, и чем скорее, тем лучше. Ну а третье – ищи учеников!

– Вот с учениками проблем точно не будет, – улыбнулась девушка, – только на заводе я помогаю ударную установку десятку парней осваивать… Но они сейчас по ученической мобилизации, как их в училище-то перевести?

– Придумаем как, это уже вопрос не твоего уровня…

Вопрос с будущими учащимися был точно не в компетенции семнадцатилетней девчонки, пусть даже и назначенной заведующей кафедрой в музыкальном училище. И даже не в компетенции зампреда НТК: страна твердо встала на мобилизационные рельсы и выпускники семилеток поголовно мобилизовывались в промышленность. Ну и в сельское хозяйство, конечно – а вариант избежать такой мобилизации был только один: идти учиться в школу-десятилетку. Что привело сразу же к серьезному перекосу в системе образования: десятилетки были буквально переполнены. Не хватало самих школьных зданий, не хватало учителей. И если со зданиями вопрос был в принципе решаемый в достаточно короткие сроки (только за прошедшее лето было выстроено чуть меньше десяти тысяч новых школ), то с учителями стало совсем уже грустно.

Вера, один раз уже через такую ситуацию прошедшая, на очередном заседании Комиссии НТК попросила Валентина Ильича «передать в правительство» ее предложения по решению проблемы. Проверенное временем решение, хотя об этом никто, кроме самой Веры, и не знал…

Верино предложение Валентин Ильич озвучил как раз на «музыкальных посиделках», и – к его удивлению – оно вызвало дружный смех Струмилина, Молотова и Сталина.

– Не пойму, что в этом смешного… – недовольно пробурчал он.

– Не смешного, а радостного, – все еще лыбясь во все тридцать два зуба, ответил ему Вячеслав Михайлович. – В кои-то веки мы смогли что-то умное придумать раньше Старухи!

– И что же вы придумали?

– Вот именно то, что ты нам и предложил от ее имени.

– Лично меня удивляет лишь то, что суммы оплаты она предложила точно такие же, как мы в постановление проставили, – заметил Станислав Густавович, – но мы эти суммы три месяца… четыре высчитывали, а она…

– А она, небось, больше года считала, – поспешил развеять удивление госплановца Иосиф Виссарионович, – что ей еще было делать, сидя дома с грудным младенцем? Вот и насчитала… и теперь я думаю, а не выгнать ли с работы никому теперь не нужного товарища Струмилина?

– Ну и выгоняй, – обиделся Станислав Густавович, – а я тогда устроюсь простым расчетчиком в плановый отдел Химического управления НТК.

– Не дорос ты еще, чтобы у Старухи расчетчиком работать, так что даже не надейся на столь быстрый карьерный рост, – рассмеялся уже Валентин Ильич. – Но вы меня порадовали: я-то думал, что вас придется еще пару месяцев уговаривать… а ситуация с рабочими в промышленности у нас сейчас действительно аховая.

– Не прибедняйся, – недовольно ответил ему Иосиф Виссарионович, – вполне терпимо у нас дела в промышленности идут. Ты летом уже какой, шестой тракторный завод запустил?

– И что? Только в НТК больше половины заводов в одну смену работают, да и то не в полную мощность! Рабочих заводам не хватает катастрофически, а школьники после семилетки стараются в десятилетку идти… кто работать-то станет? То есть если вы постановление свое примете, то, я хочу сказать, с рабочими полегче будет. А когда вы его принять-то собираетесь?

– Там еще немного его доработать нужно, но, думаю, уже в этом месяце мы его примем. Так что готовься уже с ноября пополнение на свои заводы принимать.

– Так изо всех сил готовимся! Одних ФЗУ уже тысячи три выстроили, в некоторых уже набор учащихся пошел. Только я вот до сих пор понять не могу, как это Старуха сумела их так дешево станками обеспечить…

– Не дешево, – отозвался Струмилин, – это только контрактные цены небольшими выглядят. Но у нее в контрактах за досрочное исполнение поставок немаленькие такие премии оговорены… вот немцы и стараются побыстрее все поставки провести. Хотя, если смотреть на реальные наши затраты, то да, цены на станки для ФЗУ получаются приемлемыми: расплачиваемся-то мы по сути отходами нашего химпрома – а сколько они у нас стоят, только Старуха, пожалуй, и знает…

– А Госплан что, даже этого не знает? – удивился Берия.

– Я же тебе говорил: она затраты по-своему считает, и по ее расчетам там все вообще гроши какие-то стоит.

– Кстати, про гроши: я, честно говоря, так и не понял, почему она считает, что каски эти – будь они неладны – недорогими получаются. Ведь как ни крути, пять с лишним тысяч…

– Ну ты уже надоел! Ладно, в последний раз объясняю. Мы, когда безналичные расходы учитываем, считаем, что рабочий при производстве средств производства нарабатывает столько же, сколько и рабочий-табуреточник. То есть… у нас соотношение тяжпрома с легпромом примерно девять к одному, а если с сельским хозяйством считать, то вообще почти двенадцать к одному, и станки и все прочее такой получаются у нас дорогими – если в безналичных деньгах считать. А она считает, что любой рабочий нарабатывает ровно на свою зарплату в наличных рублях – что и я считаю правильным – и у нее цены получаются в двенадцать раз меньше. Я бы тоже так считал, но вот директора в промышленности категорически такой метод не приемлют: одно дело отчитываться, что твой завод произвел продукции на десять миллионов, и другое – что на девятьсот тысяч… Так что если те же каски по ее методике оценивать, то она уже не пять тысяч стоит, а всего восемь сотен. И две трети от этой суммы – это цена напрасно сжигаемого на электростанциях угля! Но когда Глеб эту проблему решит…

– Я помню, ты уже говорил.

– А я вот раньше этого не слышал, – сообщил Иосиф Виссарионович. – Но я думаю, что… если ты считаешь способ Старухи верным, то мы на него и перейдем: нам же неважно, на сколько миллионов завод продукции произвел, нам важно, сколько штук этой продукции он изготовил. Слава, Валериан уже совсем плох, так что давай ты проект постановления о переходе на новую форму учета промпродукции составишь. Только, пожалуйста, без этих твоих финтифлюшек!

– Без финтифлюшек не получится, там же придется в обязательном порядке и методики расчетов внутренней цены продукции, которую заводы для собственных нужд производят, расписать так, чтобы места для злоупотреблений не оставить.

– Ну… этот вопрос ты с Лаврентием обсуди, он у нас по злоупотреблениям большой специалист! Месяц тебе на подготовку… а заодно подумай, кого вместо Валериана на Госплан поставить можно. Да знаю я, тебе даже предлагать должность не стану: мне в таком случае придется с тобой по три раза в день матерно ругаться.

– Вознесенского?

– Я против, – мимоходом заметил Лаврентий Павлович.

– Это почему? – удивился Сталин.

– Старуха… давно еще говорила, что его лучше сразу расстрелять и не мучиться. Причины своего мнения не сообщила – точнее сообщила, но я сделал вид, что ее вообще не слышал – но мне интересно стало…

– И к каким выводам пришел?

– Старуха была права: он даже принципов социалистической экономики не понимает. Или все же понимает, но в этом случае…

– Давай поподробнее.

– О слишком уж марксист… это я слова Старухи передаю. Оценивает экономику в соответствии с заклинаниями середины прошлого века, всё прибавочную стоимость измеряет и прибыли считает. А ведь при социализме прибавочной стоимости в принципе нет, как понятии ее нет в социалистической экономике!

– И это Старуха так говорит? Да она эту прибыль лопатой гребет!

– А она ее гребет у буржуев, по буржуйским законам. Говорит, что с волками жить – по волчьи выть, а грабить грабителей – дело богоугодное… Да ты сам с ней поспорь на эту тему!

– Не буду я с ней спорить…

– И это правильно!

– … потому что придется ее расстрелять за антисоветские речи!

– Расстрелять – да, но вовсе не её. А вот Вознесенского…

– Лаврентий, а ты говорил, что в социалистической экономике не разбираешься! – рассмеялся Струмилин. – А сам нам же и объясняешь… Но ведь в гости-то нас позвал ты не для этого. Ты мне лучше вот что скажи: пластинки-то Веры Андреевны когда купить будет можно?

Подготовка пластинок с Вериными записями к тиражированию заняла почти три недели. И такой – довольно большой для «Мелодии» – срок объяснялся в том числе и «просьбой» Иосифа Виссарионовича о том, что «страна должна знать своих героев в лицо». Для внутреннего конверта всех исполнителей (кроме самой Веры) быстренько сфотографировали, а вот с ней получилось всё гораздо сложнее. То есть ее-то сфотографировать проблемой не было – но вот помещать свою фотографию на обложку она очень не захотела. С другой стороны, против явно выраженного желания товарища Сталина не попрешь…

Однако при желании можно решить любую проблему. Вера в студии «Мелодии» сфотографировалась со скрипками, альтом и виолончелью, стоя при этом «в красивых позах» – а затем фотографы из этих фотографий сделали черные силуэты. То есть сначала черные, а при печати силуэты сделали переливающимися всеми цветами радуги – и получилось очень красиво, да и пожелание Иосифа Виссарионовича вроде как исполнили. Тот, получив, наконец, тиражный экземпляр, довольно долго смеялся, но требовать все переделывать не стал.

Но всю эту «музыку» Вера вообще не ради славы затеяла, ей гораздо важнее было показать всей стране, что музыку умеют играть не только в столице. Ну и показала, причем о возможных последствиях она даже не задумывалась. А последствия получились куда как более интересными, чем можно было ожидать.

На запись она все же пригласила почти десяток молодых преподавателей музыки из подмосковных школ, причем именно из школ музыкальных. А молодежь – она всегда старается «превзойти учителей», а тут им Вера показала новую манеру исполнения произведений очень даже классических. И всем этим молодым тоже захотелось «сделать так же» и «оставить свой след в музыкальной истории». А так как этого захотелось не им одним…

Двадцатого октября, одновременно с двумя Вериными миньонами, в продажу поступил и «гигант», на котором «Четыре времени года» Вивальди были уже записаны целиком. В том же стиле, что и Верины записи (а «Шторм» и «Зима» просто были продублированы с миньона), где все не поместившиеся на миньон части были сыграны как раз этими самыми «молодыми преподавателями» и их лучшими учениками. А еще вышел новый миньон, где на одной стороне была записана «в новом стиле» «Ода к радости», а на другой – «Полет шмеля», и все пластинки раскупались мгновенно. В особенности миньоны: все же два с полтиной куда как меньше семи рублей за «гигант», но и те на прилавках не залеживались.

Однако сама Вера радовалась вовсе не «коммерческому успеху» своих пластинок (а по новому законодательству в области авторских прав гонорары авторов и исполнителей от тиражей вообще не зависели), а тому, что музыканты из других городов и даже сел поверили в то, что «музыка не только в Москве делается» и сами стали активно стараться сделать что-то своё. Студийные магнитофоны (разной степени паршивости) уже почти во всех музыкальных училищах, выстроенных по Вериной инициативе, имелись – и на «Мелодию» просто хлынул поток «демонстрационных записей» со всей страны. Конечно, многие из них были буквально отвратительными, и не в техническом плане, а в плане мастерства исполнителей – но попадалось немало и очень неплохих вариантов. А после того, как Вера буквальны выбила из товарища Тихонова «фонды» для приглашения хороших музыкантов и целых коллективов «для записи» в Москву, Лианозовская студия вообще перешла на круглосуточный режим работы: там же записывали музыкантов со всей страны. За исключением московских, ленинградских и киевских: этих на студию не приглашали принципиально.

Однако начавший подниматься ропот столичных музыкантов как-то сразу угас уже двадцать шестого октября: товарищ Молотов опубликовал свой указ о введении платы за обучение в старшей школе и в институтах – и в столицах музыканты поняли, что на их вопли вообще никто внимания обращать не будет. Если правительство даже такую, явно население не обрадующую, меру пошло, то уж на страдания столичной богемы они внимания точно обращать не станут. Хотя… возможно тому, что на них внимания не обратят, придется и радоваться…

– Мне вот совершенно непонятно, почему все же Вера Андреевна запретила парням из «Мелодии» столичных музыкантов записывать, – то ли поинтересовался, то ли пожаловался Валентину Ильичу Иосиф Виссарионович. – Поднимать культуру на периферии, конечно, важно – но ведь и хорошее, качественное искусство народу давать необходимо…

– А она и дает именно качественное, – пожал плечами товарищ Тихонов. – Причем одновременно и дает, и поднимает. Я знаю, что ее исполнение классических произведений вам не понравилось, но, должен заметить, именно ее исполнение народ и привлекает все больше к прослушиванию классической музыки. В основном, конечно, молодежь, но и люди взрослые сейчас с большим удовольствием стали на концерты ходить музыкальные. А еще, на что я особое внимание обратил, у нас возник дефицит нот: брошюры с нотами классической музыки раскупают еще до того, как они в магазины попадают.

– Спекулянты оптом скупают, что ли? Нужно будет обратить внимание НКВД на такое безобразие…

– Никакого безобразия: сейчас КОГИЗ про предложению Веры организовал в своих магазинах подписку на разные издания, не только на ноты, а вообще на любые книги, которые они печатать собираются. Это им сильно помогает заранее потребные тиражи определять – и на ноты как раз подписка проходит особенно сильно. По крайней мере любые издания нот произведений Вивальди у них уже на год вперед распроданы, на Бетховена тоже на полгода минимум. А Вера только смеется: вот, говорит, выйдет пластинка Пахельбеля – и вообще всех немцев народ на два года вперед раскупит. Деньги-то небольшие, но видно уже: люди сами хотят такую музыку играть научиться.

– Небольшие – это сколько?

– Действительно небольшие. Подготовка тиражей обходится, конечно, немало – но распределять эти расходы на пару тысяч экземпляров или на пару сотен тысяч – разница в цене очень заметная. Сейчас последнее издание «Времен года» того же Вивальди в продажу поступит по двадцать пять копеек, потому что заказов на него – причем заказов уже оплаченных – поступило в КОГИЗ на двести с лишним тысяч экземпляров.

– Понятно… хотя и несколько… неожиданно.

– Другое еще неожиданнее: парни с «Мелодии» говорят, что им стало приходить очень много записей, демонстрационных, то есть только чтобы специалисты послушали и решили, стоит ли это издавать, и они имеют в виду записи только в классическом стиле. Неверно сказал: новых произведений в этом новом Верином классическом стиле. А уж сколько теперь народу записывается во всякие кружки музыкальные – впору новые заводы строить для выпуска музыкальных инструментов.

– И что вам в этом препятствует? – довольно ехидно спросил его Иосиф Виссарионович. – опять нехватка рабочих?

– Отнюдь, – с тем же ехидством в голосе ответил товарищ Тихонов. – В первую очередь нам в этом препятствует наличие заводов старых. В Одессе есть завод, скрипки производящий – но, по мнению музыкантов, одесские скрипки даже пионерам для первоначального обучения давать стыдно. В Москве дело немногим лучше обстоит – но сейчас вроде бы здесь товарищ Витачек за качество продукции всерьез взялся. Вера Андреевна ему такие полномочия предоставила… в общем, в следующем году, будем надеяться, за качество московских скрипок краснеть не придется. Но ведь не одними скрипками страна наша богата! А госинститут музыкальной, извините, науки – по мне вообще так сборище шарлатанов – разных бракоделов лишь поддерживает, не дает среди них правильную воспитательную работу провести. Вот все магазины культтоваров у нас и завалены никому не нужными инструментами, а нужные народ с огромным трудом выискивает. И находит далеко не всегда. До смешного дошло: из Вологды в Тугнайск жалоба пришла на отвратительное качество поставленных в тамошний культторг инструментов. Мы проверили: а туда отгрузили одесские поделки с переклеенными этикетками. Знали же, собаки сутулые, что народ в магазинах ищет!

– Какие собаки?

– Извини, это Вера так ругается… часто, вот и нахватался…

– Кто переклеил, нашли?

– И нашли, и даже расстреляли… а с фабрикой-то в Одессе что делать?

– Себе в НТК забрать предлагаешь?

– Разве что для того, чтобы сжечь ее. Рабочие там, что по продукции прекрасно видно, изначально рукожопые, хороший инструмент они в принципе сделать не способны.

– Забирай, сжигай, рабочих уволь нахрен. Ты в одном прав: мы больше не можем позволить себе производить третьесортный продукт. А новую скрипичную фабрику…

– В Братске построим, там вокруг лес на Ангаре превосходный.

– Я слышал, что даже превосходный еще лет двадцать как-то особо сушить нужно…

– Десять для приличного, не лучшего, но очень даже приличного, хватит. А у Веры только в Лесогорске на складах дерева, чуть ли не до революции срубленного, на две рояльных фабрики запасено. Там как раз перед революцией много всякого собирались строить крестьяне-переселенцы, и леса заготовили очень много…

– А на какие шиши заводы строить собираешься? Ты ведь вряд ли одним скрипичным заводом ограничишься.

– Это Вера не ограничится. А на какие шиши… она ведь когда еще ввела правило в НТК: сообщи, что тебе нужно, и ты все получишь. Но не спрашивай, как и откуда. Я и не спрашиваю… на какие шиши сейчас в Благовещенске рояльная фабрика строится. И тем более не спрашиваю, как она туда сманила японских мастеров с Ямахи…

– Ну японцев-то сейчас сманить откуда угодно не сложно, у них сейчас на островах буквально жрать нечего. А вот насчет станков… я тоже не стану спрашивать, а то вдруг мне опять захочется кого-то расстрелять?

– Марту Густафссон? На рояльную она станки летом отгрузила.

– Бесплатно?

– Можно и так сказать, по крайней мере через наш финотдел никакие платежи по таким контрактам точно не проходили. Так что…

– Да, тут давеча Слава разглагольствовал о соотношении наших отраслей, и вроде он сказал, что с учетом сельского хозяйства у нас диспропорция в производстве ТНП и средств производства даже увеличивается – а ты ему кивал, значит, знал его доводы и был с ними согласен. Но ведь совхозы как раз ТНП производят!

– Ну да, только они у нас не производитель, а чистый потребитель. Их продукция государству поступает по расчетной себестоимости, но ведь в совхозы везде топливо по одной цене отпускается!

– И что?

– А то, что на восток от Байкала топливо идет синтетическое, из угля выделываемое. Которое нефтяного в производстве втрое дороже. Но Вера заранее предупреждала, что так и должно быть, производство сельхозпродукции заведомо убыточно… у капиталистов. А у нас она называет это словом «дотационное производство». Пока дотационное, у нас крестьян просто слишком уж много. Но, думаю, лет через пять при нормальном развитии экономики ситуация исправится.

– Если у нас будут эти пять лет нормального развития…