СССР: вернуться в детство 2

16. ЗВЕЗДИМ

ПОСЛЕВКУСИЕ

Вышли мы из телецентра все взбудораженные, и тут тётя Нина говорит:

— А поехали к нам? Я вчера пироги стряпала, да ещё омуля солёного из деревни прислали целое ведро! Куда его? Картошки быстренько сварим…

Закаталась, как обычно тётя Заря; увидели они трамвай и побежали на него всем кагалом — к себе, на Молокозавод (это остановка такая).

Мы снова начали трамбоваться в свой жигуль. Во второй, дядь Сашин, на заднее сиденье упихали семерых оставшихся детей и подростков. Четверо никуда не впихнувшихся взрослых дружно двинули на троллейбусную остановку. Выезжая на Ленина я увидела, что в сторону Сквера единица идёт. Сейчас она как раз развернётся, подберёт их, и они вслед за нами приедут.

Посидели мы славно. Сперва я забрала у мамы Федьку (отпустила её пообщаться), а сама валялась с ним на кровати, нюхала его молочный запах, а Федька радовался всем своим существом и дёргал мои бантики. Такое, граждане, умиротворение — кто бы мог подумать! Чувства у меня к братцу совершенно бабушкинские.

Таня с Иркой сидели с нами рядом и со смаком обсуждали, как в школе и в садике обзавидуются, что они были в телевизоре — конечно же, перед программой все похвастались кому только можно, и нас должны были смотреть. Подозреваю, что после этого эфира все мы на некоторое время станем локальными звёздами.

Информации в принципе было так мало, что людей, даже мельком увиденных на экране, потом узнавали, здоровались… И вообще, я сколько раз замечала такое: случайно в какую-нибудь передачу попадёшь, а потом знакомые встречают тебя и говорят: «Слу-ушай, никогда вот это не смотрел, а тут к соседям зашёл (например) — а в телике — ты!» Мистикой даже отдаёт.

Потом малышня (в лице Федьки, Димки и Лёньки) сморилась и уснула, а мы все сидели за большим столом, и тётя Нина (переволновалась, поди) говорила, что она вовсе не жалеет, и считает, что высказалась правильно, тётя Валя снова возмущалась безобразию, а остальные поддакивали, мол: глядишь — и зашевелится исполком.

РАЗНЫЕ СКОРОСТИ

29 апреля 1984

В воскресенье, понятное дело, никто к нам из руководящих органов не пришёл — выходной же. Однако же, я лично наблюдала в окно картину, как к гуляющим с колясками маме и Даше одна задругой подходили соседки, махали руками, тыкали куда-то в горизонт. Окно открывать, чтоб послушать, я не стала, но и так было понятно, что вокруг наших постепенно формируется своеобразный митинг. Останавливались прохожие, присоединялись к дискуссии.

Короче, дело получилось резонансное, и погуляв едва ли с полчаса, мамочки затащились домой. Ну, нафиг.

А потом я поняла, что поторопилась с выводами — потому как, несмотря на нерабочий день, к обеду к нам явились представители местного (совсем местного, Юбилейнского) партийного актива. Между прочим, возможно, они даже лично наблюдали происходивший незадолго сабантуй — так-то, место сбора парт-ячейки в доме через двор, в помещении домоуправления. А, может, и не поленился кто-нибудь из жильцов дойти, высказать им своё авторитетное мнение, социально-инициативного народа у нас полно.

Партийцы разулись, были приглашены попить чаю, посидели, «провели душевную беседу». Не могу, хочется взять в кавычки. Наверное, даже не просто душевную, а «задушевную беседу».

Заглянули в ордер и в паспорта, мама даже Женин принесла из шкафчика, хоть он сам и был на смене… Поинтересовались: почему ни мама, ни Наиль не захотели перейти для житья в семьи, где раньше проживали супруги, послушали ответы, согласились, что угол в комнате, где живёт ещё кто-то, да к тому же смежной и проходной, ещё хуже, чем пусть маленькая, но отдельная комнатка.

Прошлись по квартире, познакомились, так сказать, с реальными условиями. Больше всего их, по-моему, впечатлила Наилькина комната. Ещё бы, на шести метрах вчетвером, я такое только на фотках микроквартир из юго-восточной Азии видела*. Хорошо, у них хоть раковины и унитаза в углу нет, а то бы получился полный фэн-шуй.

Ушли, обещавшись жёстко поставить вопрос на заседании райкома.

Посмотрим, посмотрим…

*Гонконгские дома-муравейники.

Если не видели, гляньте —

полу́ чите массу

неизгладимых впечатлений.

После обеда внезапно принесли телеграмму из «Восточки». Сильно просили завтра в двенадцать быть дома меня и бабушку. Дамы наши снова запаниковали, начали метаться, наводить порядок… Ну, надо — значит будем. Чего суетиться-то…

30 апреля 1984, понедельник

В понедельник с утра я всё-таки пошла в школу. Если по каждому поводу прогуливать — это, извините, не работа, а сплошной расслабон получится. Пришла из школы без пятнадцати двенадцать. Мама с Дашей, причепурённые, во дворе гуляют с колясками. Увидели меня, замахали руками:

— Иди домой скорее, уже приехали!

Стремительные товарищи, однако! Зато автоматически отпадает вопрос: во что наряжаться. Как пришла в школьной форме, так и буду. Пионерка, все дела.

Дверь оказалась не заперта — просто прикрыта. Видать, меня ждали. Квартира ощущалась непривычно пустой, только с кухни доносился негромкий разговор.

— Баба, я пришла! — крикнула я и скинула ботинки, заглянула в кухню: — Здравствуйте!

«Товарищи» оказались в единственном числе.

Бабушка чаёвничала со среднестатистической, похожей на шпионку женщиной. Над вазочками со стряпнёй возвышался довольно крупный микрофон. Значит, где-то есть и записывающее устройство.

— А вот наша писательница пришла! — воскликнула бабушка.

— Вас-то мы и ждём, — заулыбалась «шпионка».

— Меня? Я думала, вас интересует тема героев тыла.

— И это, конечно, тоже, но с бабушкой мы уже поговорили, и даже ваших молодых мам я сфотографировала. Мне бы хотелось поговорить с вами, именно как с молодым писателем.

— Как я докатилась до жизни такой? — я села на свободную табуретку и чинно сложила руки на коленях. — Однако, у меня будет одно условие. Вы не изменяете мои фразы. Терпеть не могу, когда выпавшее — или, того хуже, добавленное — слово меняет весь смысл. Оттенки смыслов — великая вещь, и перед публикацией я хотела бы ознакомиться с финальным текстом.

Девушка нахмурилась:

— Ознакомиться, наверное, не получится. Мы хотели, чтобы интервью с вашей семьёй пошло именно в первомайский номер, я сейчас поеду, переведу запись в текст — и сразу в вёрстку. Но могу обещать ответов не искажать.

— Тогда — поехали. Что вас интересует?

Интересовало девушку то же самое, что и школьников, с которыми я беседовала половину апреля: как решила стать писателем да почему? С чего начинала? И отвечала я ей примерно всё то же самое.

Под конец как-то даже расслабилась, хотя и старалась лишнего не наболтать.

— Я знаю, что есть уникальные люди, которые могут писа́ть сразу на́бело. Но я так не могу. У меня всегда много черновиков, возвраты, правки, вставки. Написанное должно отлежаться хотя бы месяца три-четыре, тогда, прочитывая заново, ты уже воспринимаешь текст как новый для себя и лучше видишь просочившиеся несогласованности, повторы или наоборот — белые пятна, которые нужно заполнить. После тщательной вычитки можно начинать перепечатывать текст на́чисто… А хотите я вам покажу свою зверюгу, на которой работаю?

— Хочу, конечно! — оживилась журналистка. — Только магнитофон надо взять.

Глянь-ка, магнитофон у неё небольшой, кассетный. У меня первый такой появился классе, не соврать, в шестом.

Мы прошли в зал, и я выволокла из-под стола своего железного монстра.

— Вот. Эту машину мне подарили тётя с дядей. Тут даже дата изготовления есть: тысяча девятьсот тридцать девятый.

— Ещё довоенная! — удивлённо воскликнула девушка.

— Да, но год — это ничего, работает она отлично, хоть и выглядит как старинная швейная машина, — мы посмеялись. — Жалко, что с собой её никуда не возьмёшь. Я мечтаю о маленькой и лёгкой портативной машинке. Говорят, есть такие, которые можно переносить в чемоданчике. Но у нас в городе мне они не встречались, а те, которые в магазине стояли, почти такие же большие, как эта. Та большая — эта большая; эта нормально работает, я и подумала, что смысла нет менять. Секунду!

Я открыла шкафчик, стенки в котором сейчас хранились мои писательские вещички, и вытащила «Всем грозам вопреки»:

— Вот, возможно вам будет интересно. Это, — я слегка прихлопнула пачку из двадцати двух тетрадок, из которых торчали во множестве вложенные листочки, — черновики новой книги. Тоже о войне. О людях. О лучших и худших человеческих проявлениях. А это, — я бережно передала журналистке сшитую распечатку, — готовая рукопись.

Она с удивлением отметила для себя нотариальные марки, но ничего не спросила. Аккуратно полистала.

— Копия этой рукописи направлена для ознакомления в один из центральных журналов, — заговорщицки поделилась я. — В какой — не скажу, секрет. Всей семьёй ждём результата. Родственники меня понимают и поддерживают, спасибо им за это огромное.

— Вас действительно проживает девять человек? — с некоторым опасением уточнила журналистка.

— Конечно. Маму с Дашей вы видели. Мужья сейчас на работе, вечером придут, тут будет муравейник. А ночью… Семеро по комнаткам спят, ну и мы с бабушкой в зале.

— Как же вы в такой тесноте пишете? — посочувствовала она.

— Тут спасибо моей родной восемнадцатой школе. Мне пошли навстречу, дали возможность работать в небольшом кабинете, когда он не занят. Во время уроков обстановка близка к идеальной, такая тишина… А перемены можно пережить, зарядку как раз сделать, например, — мы снова посмеялись. — А чтобы печатать, конечно, приходится выгадывать такое вот время, когда малыши уходят на прогулку — это если хорошая погода. Тогда у меня есть часа два-три. Так потихонечку и идёт работа. Я читала, в новом законе есть такой пункт, что писателям, когда предоставляют жильё, выделяют отдельную небольшую комнатку под рабочий кабинет. Но это, как вы понимаете, всё мечты. Да и потом, я же в союзе писателей не состою, и мне тут добрые люди сказали, раньше восемнадцати лет даже не надеяться… Так что, как раз, наверное, к моим восемнадцати годам что-то решится с расширением нашей жилплощади, тогда и пойду просить, — я грустно усмехнулась и хотела убрать в шкаф тетрадки.

— Ой, погодите! — попросила девушка. — давайте я вас сфотографирую вот так, на фоне машинки. И черновики пусть будут. А готовую рукопись в руки возьмите…

Она немножко подвигала меня, выставляя кадр, несколько раз щёлкнула фотоаппаратом.

— Бабушку-то сфотографировали?

— Конечно!

— Я думаю, для статьи уже достаточно, а то все разумные объёмы будут превышены.

— Да, — согласилась дама, — возможно, редактор даже скажет поделить на два выпуска. Посмотрим.

На этом мы распрощались, я пообедала — и пошла обратно в школу! Время детское. Впереди куча праздничных «выпадов», так что: работать, работать!

1 МАЯ

Первого мая после демонстрации снова традиционно собирались у нас.

Я на демонстрацию не ходила, зато три раза бегала вниз, к почтовым ящикам, проверять газеты — но их всё никак не несли. Кто знает, может почтальонов тоже на демонстрацию отправили? А мне до́ смерти интересно было: напечатали про нас? Всё ли? И не переврали ли?

Первым пришёл Наиль (рабочие предприятия в первую очередь проходят). С красным бантом, приколотыми к одежде и с двумя шариками, привязанными к горлышку «Столичной» в кармане — гостей же ждём. Шарики он хотел выдать пацанам, но Даша заволновалась, что Лёнька с Димкой эти шарики немедленно лопнут и получат испуг.

И тут пришли Саша с Кларой, с семьями — с одной школы же в колонне прошли — тоже нарядные, с бантами. И с газетой! Нет, с пачкой газет!

— Мама! — с порога закричала тётя Нина и замахала «Восточкой». — Тебя в газете напечатали!

Бабушка заторопилась из кухни, и все начали обниматься.

— А мы идём, — вступила тёть Клара, — Валентин говорит: «Смотри — мама!» Купили сразу пять штук!

Тут все начали гомонить, передавать номера друг другу, смотреть на бабушку (на фотке) и читать. А я пошла звать дядь Рашидово семейство, если уж школы прошли, то автоколонны — точно дома.

В квартире сразу стало шумно, малышня нервничала и не могла уснуть, и я предложила Тане: пошли, коляски покатаем? Идея встретила одобрение в массах, нам выволокли на улицу агрегаты, и мы пошли гулять с пупсиками.

Коляски у нас, я не говорила, стояли в подъезде: одна на нашей площадке, за специальную скобочку замком с цепочкой пристёгнутая, вторая, так же — на втором этаже. А иначе куда? В квартире и так теснота неимоверная, ещё коляску втискивать. И на первом этаже так же стояла коляска пацана из четвёртой квартиры. И на четвёртом. Так и жили потихоньку. Хорошо, в нашем подъезде лестничные клетки большие, с квадратным просторным пространством между входными дверями.

Покатать коляску в нашем детстве — тоже был своеобразный аттракцион, не каждому доставалось. Да ещё с двойняшками! Я щедро уступила Тане с Иркой близнецов, а сама взяла Федьку.

Всю дорогу ездить было не обязательно. Как только мелкие уснули, мы пошли крутиться на карусель. Рядом на лавочке сидели две бабульки, обсуждали, что вроде бы кто-то слышал, что в Ново-Ленино начали нареза́ть участки. Никто этого достоверно не знал, но вроде бы где-то там в полях были замечены геодезисты — а это же явный признак! Звучало забавно. Конспиро́логи, тоже мне.

Вечером мне наконец-то достался номер «Восточки». Статью реально разделили, но не на два дня, а просто на две части. Первую, с бабушкиной фоткой, поместили на лицевую страницу (с пометкой: «Продолжение на 3-й стр.»), а вот уже на третьей было уже моё большое интервью, и моя фотка, и даже мама и Даша с колясками. Фотки, как положено газетным, были такие все в зёрнышко, но узнаваемые.

«Шпионка» не обманула, ничего не переврала — во всяком случае, я ничего такого не заметила. А в конце коллектив «Восточно-Сибирской правды» открыто обращался к горсовету и горисполкому с просьбой помочь в разрешении сложной жизненной ситуации, а также обратить внимание на юное дарование. Это что — это на меня? Чёт я не хочу, чтобы меня такими словами звали. В моём понимании «дарование» — это мальчик со скрипочкой или математический гений. А я что? Я пишу. И научилась этому очень, очень давно…

ЗДРАВСТВУЙТЕ, ТОВАРИЩИ!

2 мая 1984

Это был день, когда я натурально охренела и поняла, что в отдельных случаях советская система может работать с умопомрачительной скоростью.

Около одиннадцати утра раздался звонок. Второе мая — выходной, поэтому дома были и я, и Наиль. И, к слову, Женя, который спал после ночной. В общем, весь наш колхоз.

Я помчалась открывать дверь и с удивлением обнаружила столпившуюся на лестничной площадке делегацию человек в пятнадцать — все при параде, торжественные. Одного дядьку, в больших роговых очках, я сразу узнала — он к нам в воскресенье приходил.

— Здравствуйте! А вы из парт-актива, да?

— Здравствуйте, — за всех ответила солидная дама с шиньоном, — да, мы к вам! — остальные закивали.

Я прям спиной ощутила суету и беготню, начавшуюся в квартире, хлопали двери…

— Проходите, пожалуйста, — я отступила в зал.

Солидные гости начали снимать обувь. Все тогда снимали обувь. Это вообще было общепринятой нормой приличия — ты же к людям в чистое заходишь, мало ли какой ты начальник, а уважить надо.

В коридоре было тесновато, и народ проникал внутрь… поступательно.

Бабушка переодеться, естественно, не успела, но большой павловский платок с кистями на плечи для красоты накинула и теперь солидно приветствовала делегацию.

Я думала, опять пришли условия проживания проверять (ну, мало ли — вдруг мы тут прикидываемся). Несколько новых дам озирались по сторонам, многозначительно переглядываясь с остальными членами этой комиссии, о чём-то слегка покачивали головами.

Из маленьких комнаток появились принаряженные молодые (даже слегка помятый Женя). Две больших компании столпились напротив друг друга; наши не вполне понимали, что происходит, и тоже переглядывались — только слегка растерянно. Стол всё ещё стоял посередине, после вчерашних посиделок, и выглядело всё, как будто два мафиозных клана пришли на переговоры.