Спираль

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Вот, это ваша квартира! — распахнул дверь Зураб Торадзе и так посмотрел на своего подопечного, словно хотел сказать, что для академика Давида Георгадзе не ахти какие хоромы, но для молодого человека вполне сносное жилье.

Это случилось неделю назад.

Главный врач еще с вечера уведомил Коринтели, что завтра утром его выпишут.

Всю ночь Рамаз почти не сомкнул глаз. Он волновался, даже испытывал некоторый страх, понимая, что с завтрашнего утра фактически вступает в новую жизнь.

Ровно в девять часов в палату вошли Зураб Торадзе и трое молодых врачей. У всех четверых был весьма торжественный вид, но особенно сияло лицо главного врача.

— Наступила историческая минута. Через полчаса вы покинете здание больницы и вступите в совершенно новую жизнь.

«Не будь он врачом, из него бы получился незаурядный актер», — подумал Рамаз Коринтели.

— С сегодняшнего дня вы будете жить дома, но наша опека отнюдь не уменьшится. В течение первого месяца я и мои коллеги, по всей вероятности, будем ежедневно навещать вас, как ни крутись, контроль необходим. Правда, никакой опасности для вас нет, но береженого бог бережет. А сейчас, с вашего позволения, мы вручим вам ваши три конверта. Как видите, завещание вам не понадобилось, — главный врач, вынув из кармана белого халата конверты, протянул их больному.

На лице Рамаза Коринтели появилась какая-то безликая, ничего не выражающая улыбка. Он протянул руку и, как будто конфузясь, принял конверты. Улыбка медленно сошла на нет. Он тщательно просмотрел их. Два положил в карман пижамы, а третий порвал, засунул обрывки в карман и поднял глаза на главврача.

— Теперь попрошу вас одеться. Вот ваш костюм, — Зураб Торадзе взял у одного из врачей сумку и собственноручно выложил из нее одежду. — Вам помочь?

— Нет, я сам оденусь.

Рамаз Коринтели внимательно перебрал одежду и понял, кому она служила раньше. Как он ни крепился, не мог сдержать брезгливой гримасы, но, ничего не сказав, взялся за брюки.

Его брезгливость не ускользнула от глаз Торадзе, и тот сразу постарался отвлечь пациента:

— Во дворе вас ждет Инга. В квартире уже наведен порядок. Она даже еду вам приготовила. Я поставил ее в известность и написал, чем вас следует кормить в ближайший месяц. А в остальном, откровенно говоря, мы вас не ограничиваем. Ваше здоровье даст нам веские основания позволить вам даже немного вина.

«Инга!» Слова главного врача проняли Коринтели до глубины души.

Почему столь остро подействовало на него упоминание об Инге? Почему его охватило безотчетно-сладостное ожидание? Первое, что ощутил Рамаз, была радость, вызванная скорой встречей с сестрой.

Тогда какое же чувство горячило кровь?

«Дурак!» — обругал он себя, стараясь думать о чем-то постороннем.

Ничего не вышло, перед глазами стояла белокурая, голубоглазая Инга.

И когда в больничном дворе Инга повисла у него на шее, он понял, что ожидание не обмануло. Прикосновение маленьких упругих грудей, нежной щеки девушки снова зажгли его страстью. Рамаз Коринтели не только чувствовал, как заструилась по жилам горячая кровь, он как будто даже видел бурное круговращение ее алых потоков.

Он не ответил на поцелуй Инги, радующейся выздоровлению брата, и грубо отстранил ее. Она же, потеряв голову от счастья, даже не заметила его грубости.

«Вот, это ваша квартира!» — снова послышалась ему фраза, произнесенная главным врачом неделю назад.

Рамаз Коринтели огляделся. Он словно впервые видел свою одно-, вернее, полуторакомнатную, просто обставленную квартиру, словно не знал наизусть все ее уголки и закутки.

Все семь дней он или лежал, или, обосновавшись в кресле, приводил в порядок лезущие со всех сторон мысли. Ему хотелось собрать их воедино, слепить в один комок эти летящие, словно гонимые пургой снежинки, мысли. Он чувствовал, что снежный ком получается гигантским, величиной со снежную гору, грозящую раздавить все вокруг.

«Вот, это ваша квартира!»

Полуторакомнатная.

Одно окно выходит на улицу, другое — во двор.

Дешевый абажур под потолком.

Диван, два кресла, книжный шкаф, миниатюрный сервант, низкий гардероб, стол, шесть стульев.

«Сие, видимо, так называемая „жилая комната“», — подумал Рамаз, глядя на пустой книжный шкаф. Только на одной из его полок небрежно валялось с пяток книг и общие тетради.

Одна стена кухни, там, где помещены газовая плита и раковина, равно как и туалет с ванной, была выложена белым кафелем. В кухне находились маленький голубоватый стол, две голубоватые же деревянные табуретки и холодильник.

Это было имущество Рамаза Коринтели. Все в квартире выглядело простеньким и дешевым, но заботами Инги оставляло впечатление простора, чистоты и уюта.

На этом фоне особенно, точнее, неуместно шикарным казалось содержимое гардероба. Первые шесть дней Рамаз Коринтели не интересовался, что представляет собой его имущество, ощущая своеобразную брезгливость ко всем вещам. Он брезговал постелью, на которой лежал, брезговал креслом, в котором сидел, брезговал посудой, из которой ел…

Лишь на седьмой день решился он открыть дверцу гардероба. Неприятный запах нафталина обдал его. Он распахнул окно и снова вернулся к гардеробу. Канадская дубленка, кожаное пальто, кожаные же пиджак и куртки, по паре летних и осенних дорогих фирменных костюмов, фирменные рубашки, свитера, джинсы и туфли, спортивные «адидасовские» костюмы разных цветов и фасонов, спортивная обувь. На дне гардероба стояла сумка, тоже «адидасовская», в которой оказались костюм для тенниса и теннисная ракетка.

Рамаз выдвинул ящик. Вытащил из него стопку дорогих полотенец. Она была тяжелая. Он сбросил ее на стол и принялся разбирать.

И вдруг остолбенел, совершенно пораженный, — в середине пачки обнаружился полиэтиленовый пакет, набитый пистолетными патронами.

Озадаченный, он опустился в кресло с пакетом в руке.

«Интересно, от какого они пистолета?» — подумал он, запуская руку в пакет.

Покатал на ладони увесистые патроны.

«Похоже, что от ТТ», — решил он и высыпал из пакета на постель. Патронов оказалось пятьдесят штук.

«Где патроны, там должно быть и оружие», — подумал он. Лихорадочно обшарил всю квартиру. Не найдя ничего, немного успокоился. Прежде чем сесть, открыл книжный шкаф. Там неряшливо валялись пять книг, всего-навсего пять. Все они оказались полураспотрошенными учебниками физики и высшей математики.

Рамаз Коринтели горько усмехнулся. И так же небрежно свалил книги обратно.

«Кто такой Рамаз Коринтели?

Вернее, кто такой я?»

Патроны, расхристанные учебники и дорогая одежда наводили на размышление.

Наконец, набравшись духу, вынул из ящика паспорт Рамаза Коринтели. В нем лежали водительские права.

Когда в больнице главный врач показал ему этот паспорт, он даже мельком не взглянул на него. Зураб Торадзе, почувствовав, какая буря волнений поднялась в душе академика, сразу спрятал паспорт в карман. А доставив пациента в квартиру, демонстративно положил документ в ящик.

С фотографии паспорта и водительских прав смотрел еще более молодой их владелец. Рамаз Коринтели почувствовал, как растет его отвращение, хотя не мог понять, почему столь неприятны ему фотографии энергичного, здорового, довольно красивого юноши. И ответил себе — вопреки долгим раздумьям и анализу, академику все равно трудно поверить, что этот зеленый юнец, вызывающе глядящий со снимков, он сам.

Он небрежно бросил документы в ящик и опустился в кресло.

«Круглый сирота, опекун младшей сестры, студент-заочник, где он работал, чтобы иметь источник доходов на приобретение столь дорогостоящей, модной одежды? Разве рабочие на инструментальном заводе получают такую зарплату?

Может быть, родительское наследство?

Насколько я информирован врачом, вся наследственная собственность сына — отчий дом в деревне, и тот не продан».

Рамаз Коринтели тоскливо усмехнулся. Отныне и тот «дом» принадлежит ему.

«Нет, честным трудом молодому человеку так не разжиться!»

Вскочив как ужаленный, он сунул пакет с патронами в полотенца и положил их на прежнее место.

Первые два дня Инга не отлучалась от брата, помогая ему чем могла. Рамаз Коринтели чувствовал, что при каждой встрече с сестрой его тело будоражит горячая кровь. Он боролся с самим собой. Ему не хотелось называть своим словом возмущавшее его чувство, не хотелось признаваться себе, что он любит сестру… не как сестру, но как женщину.

Наконец, не совладав с нервами, он безо всякой причины хватил тарелкой об пол, только осколки брызнули в разные стороны.

— Что с тобой? — перепугалась Инга.

— Ничего! — подавленно ответил Рамаз. — Сам не пойму, что со мной. А ты уходи сейчас. Приходи раз в три дня. Так будет лучше. Видишь, я еще не в норме. Все меня раздражает, все выводит из себя. В одиночестве я более уравновешен. Память медленно возвращается. Извини, что невольно расстроил тебя.

— Лишь бы тебе было хорошо. Я сейчас уйду.

Инга собрала осколки, высыпала их в ведро и вынесла. Вернувшись, подошла к брату.

— Сейчас как? — грустно улыбнулась она.

— Лучше. Еще раз извини. Поверь, я не хотел обидеть тебя. Сам не понимаю, что на меня накатывает.

— Пустяки. Все образуется. Если буду нужна, звони, не стесняйся.

— Обязательно. И вообще, не приходи, пока не позвоню. Договорились?

Инга улыбнулась в ответ, поцеловала его и ушла.

Она ушла, и квартира сразу опустела. Тоска сжимала сердце Рамаза. Мучительное чувство томило его. Тело чего-то требовало. Он не мог понять, чего не хватает ему. Одно было ясно: телу непременно требовалось «что-то» именно в те минуты, когда он находился во взвинченном состоянии. И вот сейчас, после ухода Инги, он как будто сидел на углях, так горело все тело.

Как выжатый свалился он на диван, закрыл глаза и отдался мыслям.

Чего недоставало телу? Может быть, женщины?

Разумеется, и ее тоже. Но то, что терзало его сейчас, не имело к женщине ни малейшего отношения.

Тяга к женщине то радовала, то смущала его.

Вспышку страсти он впервые ощутил на десятый день после операции, когда медсестра делала ему укол. У маленькой, упитанной, как осенняя перепелка, девушки загнулся внутрь отворот белого халата, обнажив крепкую грудь.

Его кинуло в пот, щеки вспыхнули, казалось, что они горят на бледном пламени спиртовки. Им владело одно желание — протянуть руки, уложить ее на постель, стащить этот белоснежный халат и прильнуть к ее груди.

И сейчас же его охватило чувство ужасного стыда, сознание невидимой веревкой связывало его по рукам и ногам, лишая возможности пошевелиться. Страсть морским отливом уползла вспять. Рамаз Коринтели жестоко разругал себя и стал думать о другом.

Сначала ему мнилось, что он легко совладает с собой, но оказалось, что за отливом следует прилив. Море словно поднималось на тысячи ног и медленно, но упорно надвигалось на берег.

Только сейчас, в этот миг он осознал, что в его существе разгорелась упорная борьба между разумом и телом.

Ведь и ему было когда-то двадцать три. Разве тогда у него было меньше темперамента?

Он никогда не жаловался на недостаток страстности, но умел держать себя в руках. Ему не приходилось обуздывать себя.

А сейчас!

Сейчас, когда он переселился в чужое тело, по-старому ли подчиняются ему чувства и одолевающие его страсти?

Может быть, невыдержанность и экспансивность свойственны телу Рамаза Коринтели? Заложены в его генах?

Какие еще особенности обнаружатся в этом теле?

Если в двуедином организме Георгадзе-Коринтели возникает антагонизм, если юношеский организм и остепененный семью с половиной десятками лет ум не сумеют притереться? Если не сбалансируются темперамент и интеллект, тогда?

«Тогда?..

Тогда?..

Тогда?..»

Рамаз Коринтели вскочил и сжал ладонями виски. Ему, уязвленному до глубины души, хотелось раздавить, истребить эти кружащиеся, как стая летучих мышей, мысли.

Как будто медленно рухнули стены. Куда-то исчез весь город, рассыпавшись в безбрежной пустыне. Лежащий на железной больничной койке глядел ввысь. Сверху с бесконечной высоты на всю ширь окоема опрокинута полусфера черного мрака.

Внезапно край полусферы охватила пурпурная полоса. Между чернотой и пурпуром протянулся по всей окружности блекло-синий, вернее, голубоватый пояс.

Пурпурный цвет подтягивался снизу к голубому, постепенно поднимая его все выше и выше, тесня черный. Наконец пурпур изгнал черноту, вознеся голубизну, сгустившуюся на вершине купола, и сам превратился в купол, увенчанный в центре голубым нимбом.

Откуда-то донесся глухой разговор.

«Боже мой, кто это?»

По голосам можно было определить — переговариваются четверо или пятеро.

Они глухо и деловито обменивались словами. Один как будто отдавал распоряжения. Ясно слышалось звяканье каких-то железных инструментов.

На мгновение он ощутил тело, разговор показался более громким. Голова как будто долго лежала на охапке крапивы, и вдруг кто-то принялся по одному выщипывать волосы.

Потом по телу неожиданно разлилось тепло, и оно, утратив вес, привольно воспарило в пространстве. Пурпурный купол вознесся еще выше, медленно принимая вид гигантского конуса, острие которого сдвинулось в центр голубого нимба и пробило черное, лоснящееся пространство. Чья-то невидимая рука, как завесу, сдернула густую черноту, и острие конуса дотянулось до звезд.

У Давида Георгадзе закружилась голова, он понял, что со страшной, безудержной скоростью несется в безбрежном просторе.

Он не знал, сколько времени летал так вверх и вниз.

Кругом царила жуткая тишина. До ушей доносился только еле слышимый шорох. Потом тело, как будто исподволь тяжелея, заскользило в пропасть. Шорох усилился, уши заложило, виски готовы были разорваться. Охваченный страхом, он взглянул на небо. Звездный купол исчез. Все было залито лоснящейся чернотой. Внизу он разобрал огромную скалу, которая медленно поднималась навстречу. Он зажмурился от ужаса и через мгновение со страшной силой рухнул на ее склон. Открыв глаза, он отчетливо увидел, как эхо удара мощным фонтаном взлетело на необозримую высоту.

Потом и склон исчез, вокруг простиралась пустота. Это не было пространством. Это была сплошная, абсолютная пустота, лишенная тех атрибутов, начиная с гравитации, которые сегодняшняя астрономия понимала под временем и пространством. Вселенная превратилась в ничто.

«Может быть, это смерть?

Операция, видимо, не удалась. Двадцать процентов, кажется, взяли верх над спасительными восьмьюдесятью.

Если я умер, то как же мыслю?

Душа? Может быть, действительно существует она, устремленная за грань времени и пространства?

Сколько прошло времени? Но движется ли оно там, где его не существует?

Что за голоса? Как будто кто-то разговаривает в этой невообразимой на земле тишине?»

Операция почти завершилась, когда он открыл глаза. Они, как объективы фотоаппарата, бесчувственно впитывали все. Мозг еще не включился.

Прошло несколько часов, и тело ощутило чуть уловимую боль, которая постепенно усиливалась. Глаза уже фиксировали предметы, фиксировали их смутными, одноцветными, сливающимися друг с другом. Телу, перенесшему операцию, медленно возвращался естественный цвет. Сначала ожили щеки, затем губы, нос, наконец, и веки обрели признаки жизни.

Чья-то невидимая рука неуловимо медленно, но все-таки настраивала фокусы глаз.

Больной лежал неподвижно, не моргая глядя перед собой, и видел только те предметы, которые оказывались в границах зрительного конуса, исходящего из его зрачков.

На переднем плане он разобрал пять белых фигур.

«Что такое! Где я?

Почему я не могу пошевелиться? Зачем меня связали?

Будь я связан, я бы все равно смог шевельнуться.

Может быть, меня приклеили к доске каким-то дьявольским клеем?

Кто или что эти белые фигуры? Неужели люди?

Отчего так мерзнет голова?»

У него было такое ощущение, будто его голову обложили толстыми плитами льда.

Лед медленно таял. Тепло коснулось кожи, затем просочилось в мозг.

Кто-то еще подправил фокус.

Сомнения отпали, над ним склонились пятеро в белых халатах.

Весь лед растаял, мозг согрелся. Больной ощутил некоторое облегчение, но оно было временным. Если до сих пор голову сжимали ледяные клещи, то теперь она наполнилась горячим паром, обжигающим затылок и виски.

От головной боли померкло в глазах. Шипящий пар словно стремился вырваться через уши и виски.

Давление росло с каждым мигом. В ушах стреляло. Височные жилы уподобились древесным корням, бугрящим асфальт.

Вдруг кто-то, как электродрелью, просверлил в голове иголочное отверстие, в которое устремился горячий пар.

Больной ощутил неописуемое облегчение. Поверхность ошпаренного и разбухшего мозга медленно ужалась. Он с удивлением уловил похожий на шепот, но отчетливый, деловой разговор. Напрягаясь, прислушался к отрывистым фразам. Сомнений не было: распоряжения отдавал Зураб Торадзе.

«Что же теперь делать?»

Это, видимо, был миллионный по счету и в то же время первый вопрос, который он задал себе после операции.

— Что же теперь делать? — повторил он его пришедшему с очередным визитом Зурабу Торадзе.

— Как что делать? — удивился главный врач и достал из кармана сигареты. — Такой-то вопрос задает двадцатитрехлетний юноша и в то же время академик?

— Дело, уважаемый доктор, оказалось сложнее, чем представлялось нам.

Торадзе затянулся, выпустил из ноздрей две струи дыма и принял такой вид, будто подталкивал подопечного — говорите, слушаю вас.

Рамаза Коринтели снова охватило знакомое неприятное чувство, острый утробный голод, накатывающий в те моменты, когда он особенно нервничал. Организму чего-то недоставало, а Рамаз не мог понять, что требовалось телу, чем заглушить тягостное ощущение, отравлявшее настроение и лишавшее по ночам сна.

Но стоило ему уловить запах никотина, как сознание сразу просветлело, и он понял, чего недоставало телу.

— Дайте мне сигарету!

Зураб Торадзе вытащил из кармана пачку и протянул ему. Рамаз так мастерски выдернул сигарету, так картинно закурил, что несказанно поразился своим движениям.

Какая благодать — первая затяжка! С каким блаженством он выдохнул дым!

— Как, вы курите? — очнулся вдруг врач.

— Кто «вы»?

— Вы… — осекся Зураб Торадзе, неприятно пораженный злым выражением лица Рамаза Коринтели.

— Вот видите, даже вы не в силах разобраться, кто же я такой в конце концов? Академик Давид Георгадзе не курит, а тело Рамаза Коринтели не может жить без живительного воздействия никотина. В течение всего этого времени меня что-то мучило, что-то угнетало. Я никак не мог разгадать, что гложет меня. Я не догадывался, поскольку не знал, что именно тоска по никотину переворачивает меня всего, дурманит голову, отравляет настроение. И вот сейчас, после третьей затяжки, я чувствую поразительное облегчение. Если бы сейчас вы не закурили при мне, чего не делали раньше, я бы, вероятно, до выхода на улицу так и не понял, что меня терзает. Вот что волнует и бесит меня!

— Это же естественно! — попытался улыбнуться главврач.

— Гораздо, значительно больше чем естественно! — вышел из себя Рамаз Коринтели. — Давайте расставим все по своим местам. Я никогда не курил. Вы же уверяли меня, что человек — только мозг, мозг управляет телом, остальные органы — детали. Как видите, у деталей есть свои особенности, свои потребности. Между прочим, причина моего теперешнего остервенения кроется в сердце и нервной системе этого тела. Никто в мире не видел прежде остервеневшего Давида Георгадзе.

Опустилась тишина.

Зураб Торадзе тянул время, не зная, что сказать.

— Безусловно, — начал он таким тоном, будто оправдывался, — многие явления, точнее будет сказать, многие мелочи мы никак не могли предусмотреть. Разумеется, что тело, а вместе с ним молодость и здоровье этого тела, обнаруживают множество особенностей, свойственных молодости, которые поначалу представляются вам непривычными и неуместными. Ведь со дня операции прошло каких-то несколько месяцев. Юность и зрелость не так просто придут в равновесие. Мне думается, через несколько месяцев, самое большое через год, определенный функциональный антагонизм вашего существа обернется постоянной гармонией. Еще сигарету?

Рамаз кивнул. Вытащил сигарету из протянутой пачки и снова жадно задымил.

— Лучше оставьте мне всю пачку. Вы себе по дороге купите, — с нахрапом потребовал, как приказал, он.

Главный врач достал из кармана только что опущенную туда пачку сигарет и подал молодому человеку.

Рамаз принял пачку и небрежно бросил ее на стол.

— Может быть, презентовать вам эту японскую зажигалку?

— Буду весьма признателен.

Торадзе достал зажигалку и протянул Коринтели.

Тот внимательно осмотрел ее, щелкнул несколько раз, наконец положил на стол и насмешливо спросил:

— Чем еще вы готовы ублажить меня?

— Я отлично понимаю причину вашей нервозности, — после некоторой паузы с грехом пополам выдавил из себя призадумавшийся врач, — сейчас в вас происходит борьба двух характеров, двух личностей. Нет, я преувеличил. В вас не две личности, а одна, только сложная, двойственная. Двойственная пока что, двойственная временно, в течение месяцев, максимум года. Двойственная по причине чужого тела, которое пока еще не воспринимается вами как свое, к которому вы не можете приспособиться. Вы же вставляли себе зубы?

— Кто? Я, Рамаз Коринтели? — насмешливо осклабился молодой человек, демонстрируя Торадзе здоровые, крепкие, белые зубы.

— Я совершенно не расположен шутить! — нахмурился вдруг главный врач. — Вы, Давид Георгадзе, вставляли ведь себе зубы? После того, как вам их вставили, вы же привыкали к инородному телу во рту. Часто требуется два и даже более месяцев, чтобы вставленный металл стал органической частью вашего тела. Разве можно пересадку мозга приравнивать к подгонке зубного протеза? Нет, нет и нет. Тысячу раз нет! Так что не волнуйтесь. Время предаст забвению все ваши неприятные ощущения.

— Предаст ли? Я что-то сомневаюсь. Не знаю, что случится завтра или послезавтра! — снова обозлился на врача Рамаз. Крупные светло-карие глаза, недавно так не понравившиеся Зурабу Торадзе, снова засверкали злостью. — Я до операции смирился, что переселюсь в чужое тело. Я знал, что какая-то девица, которую я никогда не видел, станет моей сестрой. Зато моя супруга не будет моей супругой. Мой сын окажется не моим сыном. Я лишусь регалий, званий, премий, наград. Сразу после операции я становился Рамазом Коринтели. Да, уважаемый доктор, я отлично подготовился к такому преображению. Более того! Не кажется ли вам, что моя теперешняя жизнь смахивает на положение шпиона или закоренелого уголовника, который резвится с чужим паспортом? Замечу, что в их случаях паспорт не меняет существа дела. Я же сначала сменил тело, а за ним и паспорт. Да, я во всем отдавал себе отчет и смирился. Но главное, как оказалось, было впереди. Кстати, а как мои университетские дела? — сменил вдруг Рамаз тему разговора.

У врача отлегло от сердца. Он понял, что неприятный разговор завершен.

— Хорошо, очень хорошо! Ректор внимательно выслушал меня. Откровенно говоря, он не поверил моему заявлению о ваших знаниях и таланте. В сентябре вам дадут возможность закончить третий курс, затем поставят на особый учет. Одним словом, перед вами большое будущее! — Зураб Торадзе заговорщицки ухмыльнулся. — А до тех пор, вот, пожалуйста… — И протянул Коринтели конверт.

Тот вопросительно посмотрел на главного врача.

— Немного денег. Прошу вас, без церемоний. Вместе с бюллетенем вам причитается часть зарплаты. Если вы не по собственной халатности получили травму, простите, если Рамаз Коринтели не по собственной халатности получил травму, вам полагается пенсия по инвалидности. Бюллетень вам не подмога. Поэтому вы ежемесячно будете получать определенную сумму. У вас же нет никакого источника доходов. Здесь не столько, чтобы хватило академику Давиду Георгадзе, но достаточно, чтобы удовлетворить Рамаза Коринтели.

— Жестоко ошибаетесь, уважаемый главный врач, — Коринтели уже успел заглянуть в конверт и не считая определить, сколько там денег. — Предложенной вами суммы за глаза хватило бы академику Давиду Георгадзе, но студенту третьего курса Рамазу Коринтели этого и на неделю недостаточно. Так что придется вам увеличить предложенный дар раз в пять, — он засунул деньги в карман, а конверт вернул Торадзе.

— Как вас понимать?

— Разве я двусмысленно выразился?

— Нет, но…

— Никаких «но»! — отрезал Рамаз.

Зураба Торадзе снова ошеломило презрительно-угрожающее выражение, появившееся на лице юноши.

— Вы прекрасно знаете, во что обходится прокорм подопытных кроликов и собак. А такого «экспериментального материала», поверьте, нет ни у кого на свете. Я дарую вам научное бессмертие. Так будьте добры увеличить мою норму в пять раз. А сейчас соизвольте удалиться, а к вечеру доставьте мне сигареты и единовременное «пособие». И помните, сумма должна быть солидной. К тому же не забывайте, что законом не предусмотрена пересадка головного мозга. Не заставляйте меня прибегать к шантажу. Не делайте больших глаз. Сейчас с вами разговаривает не сознание Давида Георгадзе, а гены Рамаза Коринтели!

И снова в глазах собеседника врач уловил злобные искры.

На следующий вечер Рамаз Коринтели внезапно решил выйти на улицу. Он пренебрег наставлениями главного врача, советовавшего еще дней пять воздержаться от прогулок. Нетерпение одолевало его. Он стремительно вскочил на ноги и направился к гардеробу, стараясь сдержать волнение и боясь, как бы не передумать.

Распахнул дверцу гардероба и оглядел одежду. Снял с вешалки брюки защитного цвета, облюбовал фирменную рубашку с погончиками и быстро оделся. Лечебная физкультура в больнице и недельные прогулки во дворе быстро восстановили форму молодого человека спортивного сложения. Он еще не совсем поправился, но гибкость и сила юного тела одаряли его блаженной истомой. Он рассовал по карманам деньги, японскую зажигалку, сигареты и спокойно открыл дверь. Неторопливо спустился по лестнице, хотя слабость в ногах давно уже прошла.

Подошел к стоянке такси.

— На Руставели! — небрежно бросил шоферу, откинулся на спинку сиденья и с наслаждением закурил.

Время приближалось к пяти часам вечера. Несмотря на конец мая, было довольно прохладно.

Через несколько минут такси затормозило на площади Руставели. Рамаз вышел, расплатился, не спеша шагнул на тротуар и огляделся. Из знакомых никого не увидел. И снова им овладело волнение — сколько лет не был он на проспекте Руставели? Лет двадцать, если не больше. Снова со всех сторон нахлынули черные мысли, снова нахмурилось небо, но солнечные лучи тут же прорвали тяжелую, мрачную тучу, и сознание озарилось голубым светом. Его становилось все больше. Мрачная, разбухшая от влаги, безбожно тяжелая туча скрылась за горами.

На душе стало легко и отрадно. Упругость тела доставляла удовольствие. Он чувствовал, как весело струится в жилах кровь. Слабость уже не сковывала его. Легкость и сила тела наполняли блаженством. Все нравилось ему — и шум машин, и шорохи шагов, и девушки, с грациозным, как у балерин, изгибом шеи, и несколько вызывающе горделивые юноши, беззаботно прогуливающиеся в толпе.

«Как они красивы, как пластичны, какое чудесное и славное поколение растет у нас», — замечал он про себя и тут же чувствовал, что и сам он их возраста, их ровесник. Что из того, что у него суждения и образование солидного человека, разве это не красит еще больше его как личность?

Рамаз Коринтели почувствовал, что сегодня, сейчас, в этот миг, он впервые ощутил чужое тело полностью своим; впервые два изображения слились в одно, ясное, четкое, как это случается, когда наводят фокус фотоаппарата.

Он легко, но размеренно шагал по проспекту. Смотрел по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых. Желание встретить кого-нибудь было настолько сильным, что он не задумывался, как поступит, столкнувшись со знакомым, — поздоровается, остановит, заговорит?

Замедлив шаг, он приосанился еще больше, расправил плечи, поглядывая вокруг так, будто хотел внушить всем юнцам свое превосходство.

Кто-то поздоровался с ним.

Он не узнал. Степенно кивнул.

«Видимо, шапочное знакомство, не слышал о моей болезни, иначе бы остановился, расспросил», — решил Рамаз и сразу смешался, вдумавшись в свои рассуждения. Он догадался, что тот, кто поздоровался с ним, был знакомым Рамаза Коринтели, и вывод, сделанный им сейчас, принадлежал Коринтели, а не академику Давиду Георгадзе. Он понял, что отныне стал подлинным Рамазом Коринтели.

Вдруг чей-то взгляд забуравил спину.

Он остановился, затем как ни в чем не бывало невозмутимо обернулся.

Незнакомый парень, упрямо не сводивший с него глаз, стоял перед зданием «Зари Востока».

Рамаз Коринтели поднял глаза на незнакомца, но тут же отвел их. Взгляд парня жег его, как солнечные лучи, собранные лупой в одну точку, жгут подставленную ладонь.

«Ишь как вперился, словно знает меня!»

Обеспокоенный, он так же невозмутимо отвернулся и по-прежнему неторопливо продолжил путь.

«Если друг или знакомый, почему не подошел и не поздоровался?

Может быть, ждал, когда я поздороваюсь?

Болел-то не он, а я. Если он в самом деле друг или знакомый, должен был остановить и расспросить меня.

Может быть, показалось? Или спутал меня с каким-нибудь случайным знакомым?»

Шагов через тридцать Рамаз обернулся еще раз.

Ни здания редакции, ни того подозрительного субъекта не было видно.

«Конечно, спутал с кем-то!» — облегченно вздохнул Коринтели.

Он почему-то решил вернуться и окончательно убедиться, что его взгляд случайно встретился со взглядом неприятного парня.

Шагов через десять показалось здание редакции. Небольшое, но все-таки беспокойство охватило Рамаза.

«С чего я волнуюсь? Уверен, что там никого нет, — решил он вдруг, и неожиданная злость подавила волнение. — Если он еще там и так же зыркнет на меня, подойду и пришибу к чертовой матери!»

Никого не было.

Рамаз спокойно огляделся. Ничего подозрительного.

«Конечно, принял за знакомого, вот и уставился, — окончательно решил он. — Какие, однако, у него странные глаза».

Издали он заметил двух девушек, стоящих перед Академией. Его внимание, видимо, привлекли их экстрамодные наряды, которые в другое время наверняка показались бы ему вульгарными и вызывающими.

«В другое время!»

Он уже понимал, что «другое время» никогда не вернется.

Обе девушки были красивы, но особенно приглянулась ему та, что стояла слева, теребя лямку переброшенной через плечо сумки.

«Интересно, на каком море она успела загореть в мае месяце?» — подумал Рамаз.

И тут случилось настоящее чудо. Их взгляды встретились. Лицо девушки радостно вспыхнуло, она оставила подругу и поспешила навстречу Коринтели.

— Рамаз!

Он не успел опомниться, как оказался в ее объятиях:

— Как ты, Рамаз, когда тебя выписали? — сыпала вопросами девушка, целуя его так, словно на улице, кроме них, не было ни души.

Рамаз окрылился и воспарил — чувствовал, что его целуют не как друга или родственника…

— Как ты, бессовестный? Три раза приходила навещать тебя. Не пустили. Вообще запретили приходить. Потом я смоталась на море. Рановато, конечно, но выхода не было. Я всегда в августе ездила в Гагры, а в этом году мой племянник в институт сдает — в августе придется тут куковать. Вот и выхлопотала двухнедельную путевку на начало мая. И все же здорово я загорела, а? Нелли! — вдруг закричала девушка подруге, стоящей в двух шагах от них. — Нелли! Это тот самый Рамаз Коринтели, о котором я тебе столько рассказывала.

— Очень приятно! — Нелли приблизилась к молодому человеку и томно протянула ему руку. — Лали, я ухожу!

«Лали!» — запомнил Рамаз.

— Куда уходишь? Прогуляемся втроем. Ты свободен? — вдруг спросила Коринтели девушка.

— Свободен! — Рамаз уже не скрывал радости и не сдерживал улыбку.

— За полмесяца в Гаграх я Нелли все уши прожужжала о тебе. Ты малость бледный, но выглядишь хоть куда. Когда тебя выписали?

— Две недели назад. — Рамаз сделал вид, будто был на седьмом небе от встречи.

По правде сказать, он не притворялся. В блаженном тумане уже не замечал никого на всем проспекте. Не слышал ни шума машин, ни смеха гуляющей молодежи.

— Завернем в «Иверию», в кафе?

— Как прикажете!

— Я ухожу! — заявила Нелли.

— Почему же? — из вежливости запротестовала Лали. Хотя по лицу ее было видно, что ей не терпится остаться наедине с Рамазом.

— Срочное дело. Подруга ждет. Будьте здоровы!

— Всего вам доброго! — корректно поклонился Коринтели.

Лали взяла юношу под руку и повела его к подземному переходу.

— Прямо не верится, что вижу тебя!

— А вы как? — спросил вдруг Рамаз.

Девушка остолбенела на месте, ошарашенно глядя на молодого человека:

— Ты что, смеешься надо мной?

— С какой стати я должен над вами смеяться?

— А с каких это пор ты со мной на «вы»?

Рамаз понял свою оплошность и громко рассмеялся.

— Болезнь виновата. Господа врачи приучили меня «выкать». Заодно хочу предупредить тебя на будущее — у меня с памятью неладно. Не помню многого. Пока только твое лицо и имя ожили в памяти. И то, возможно, потому, что встретил тебя. Вчера, к примеру, я тебя не помнил, да что там вчера, сегодня, пока не столкнулся с тобой, не помнил.

— Правда? — Девушка с искренним сочувствием посмотрела на него.

— Ничего не поделаешь. Главное, я выкрутился. Наверняка все уладится, и рано или поздно я стану прежним Рамазом Коринтели.

Девушка так же моментально успокоилась, как и огорчилась минуту назад. У нее, судя по всему, был легкий характер.

Не переставая болтать, они прошли подземным переходом и скоро оказались в вестибюле «Иверии». За эти минуты девушка успела рассказать, как ей отдыхалось, что случилось с ней за тот период, когда Рамаз Коринтели лежал в больнице, упомянула до двадцати имен юношей и девушек, которых, как вытекало из ее болтовни, Рамаз должен был близко знать. Некоторые, по всей вероятности, были его друзьями.

В кафе «Иверия» Давид Георгадзе никогда раньше не был. В вестибюле он растерялся. Глаза забегали по сторонам. Он не знал, куда идти теперь, и решил пропустить девушку вперед. Лали смело направилась к винтовой лестнице. Рамаз по пятам следовал за ней. Они еще не успели подняться, как девушка вытянула шею, вглядываясь в прогал между перилами.

— Наш столик свободен! — радостно сообщила она, почти бегом преодолевая последние ступеньки.

«Ага, тут, оказывается, есть наш, в частности мой, любимый столик», — улыбнулся в душе Коринтели и оглядел зал. В глаза сразу бросилось, что за столиками находилась одна молодежь. Все почему-то смеялись, громко разговаривали. Пелена табачного дыма висела в воздухе.

Рамаз механически достал из кармана пачку сигарет.

— Ты что, на «Космос» перешел? — поразилась Лали.

— А что я должен курить? — смутился Коринтели.

— Ты же два года кроме «Винстона» ничего не признавал!

— Ты права, но утром я искурил последние. Что поделаешь, закончились. Ходить мне не разрешали. Завтра, наверное, принесут.

— В больнице ты, я вижу, и от вежливости отвык.

— Почему это?

— Дай мне сигарету.

— Извини. Пока мне надо все прощать. Я же говорил тебе, что потерял память. Со временем, наверное, все восстановится, — с горькой улыбкой ответил Коринтели, протягивая девушке пачку.

«Значит, „Винстон“! Гигант, Рамаз Коринтели! Интересно, что еще я особенно любил?»

— Видишь Гоги? — указала Лали на противоположный угол.

— Какого Гоги?

— Нашего, Челидзе; делает вид, будто не замечает нас. Разошелся с женой, а теперь липнет к этому мешку с сеном.

— Что будете заказывать? — Уставшая за день от галдежа, дыма и работы официантка оперлась о столик, перенеся тяжесть тела на левую ногу, чтобы дать немного отдохнуть правой.

«Не попасть бы снова впросак!» — подумал Рамаз и вопросительно посмотрел на девушку.

— Ты же шампанское любишь. Его и выпьем.

— А из еды?

— Какая в кафе еда? Пусть принесет закуски и пирожки с мясом.

Официантка ушла.

«Итак, шампанское и „Винстон!“»

— Вон Резо с Наной идут! — заблестели глаза у Лали.

— Какие Резо с Наной?

— Резо Донадзе и его Нана, фамилии не помню.

Рамаз оглядел поднимающуюся по лестнице парочку.

— Не показывай ему, что ты обижен.

— А на что я обижен? — встревожился Коринтели.

— Не помнишь, что в тот день вышло?

— Не помню.

Рамаз снова посмотрел на парочку. Обняв девушку, Резо искал взглядом свободный столик.

Кто-то в знак приветствия замахал им. Кое-кто поднялся, приглашая их к столу.

Резо приветствовал всех поднятием руки. В зале уже не было свободных столиков. Ему не хотелось уходить, но и не мог решить, за каким столиком устроиться. Отовсюду ему махали, приглашая к себе.

Вдруг поднялся какой-то приземистый толстяк, подошел к Резо, протянул ему руку:

— Пожалуйста к нам! — Произнося эти слова, он смотрел на девушку, и по круглому щекастому лицу его можно было прочесть: этот колобок уверен, что ему не откажут.

Резо и Нана молча направились к его столику.

Рамаз понял, что сидящие в кафе были тут завсегдатаями и прекрасно знали друг друга.

— Как я счастлива, что снова сижу рядом с тобой! — услышал он голос Лали.

Официантка проворно накрыла на стол.

Лали сняла жакет и повесила на спинку стула. Рамаз наполнил бокалы шампанским.

Девушка подняла бокал — «За нас!» — улыбнулась, подмигнула и красиво поднесла его к губам.

Ее загорелая шоколадная грудь, красивые крепкие руки ослепляли Рамаза. А белая полоска платья, ниже которой скрывались под платьем молочно-белые груди, сводила с ума. Он не видел открытую спину девушки, но чувствовал, как гладка блестящая коричневая кожа. Он быстро осушил бокал. Ему хотелось подавить забытую за давностью лет, охватившую его сейчас блаженную дрожь. Он налил себе еще.

— Ты что не пьешь?

В ответ девушка отпила половину бокала и поставила его на столик. Рамаз наполнил его до краев.

После третьего бокала он почувствовал, что опьянел. Вино шутя справлялось с отвыкшим от алкоголя и ослабленным болезнью организмом. Он больше не владел собой. Лучи, бьющие из его разгоревшихся глаз, бесцеремонно ласкали шоколадное тело. Соблазнительно блестели белая полоска и ложбинка между грудями. У него было одно желание — дотянуться руками до застежек, оборвать их и жадно припасть губами к белым холмикам, резко выделяющимся на загорелом теле.

— Заберем шампанское и поедем ко мне! — бухнул вдруг Коринтели.

— Посидим немного. Девяти еще нет, куда спешить.

— Разбирает меня. Изголодался по тебе.

— Постой, Резо к нам идет.

— Какой еще Резо? — недовольно проворчал Рамаз.

— Донадзе, о котором я тебе говорила. Умоляю, только не затевай драку.

— С какой стати?

— Тише, услышит!

Резо подошел к их столику и, улыбаясь, протянул руку Коринтели:

— Здравствуй, Рамаз!

— Здравствуйте! — вскочил тот.

— Что случилось, почему на «вы»?

— Извини, шампанское виновато, перебрал немного.

— Привет, Лали! — Молодой человек наклонился и поцеловал ее в щеку.

Лали не ответила, только с улыбкой кивнула ему, подняла бокал с шампанским, картинно поднесла к губам и принялась потягивать.

Резо, не дожидаясь приглашения, пододвинул свободный стул и подсел к столику.

Коринтели продолжал стоять.

— Тебе неприятно, что я пришел?

— Что ты, как можно! — смутился Рамаз и сел.

— Я был неправ. Ребята разобрались. Поэтому извини меня, но и ты был неправ.

— В чем я был неправ, молодой человек? — возмутился Коринтели.

— Издеваешься? — сверкнул глазами Резо.

— Почему издеваюсь? — опешил Рамаз и понял, какой насмешкой звучит это «молодой человек», обращенное к ровеснику

«Я теперь Рамаз Коринтели. Ни на минуту, ни на миг не должен забывать, что я теперь Рамаз Коринтели, Рамаз Коринтели и никто другой!» — вдалбливал он себе.

— Извини, вино подвело. От травмы я утратил память. С большим трудом припоминаю все. Я как в тумане, то, что ты сказал, напоминает сон, давнишний забытый сон.

Официантка принесла Резо бокал. Тот взял бутылку и наполнил его.

— Виноват! Я должен был налить! — встрепенулся Рамаз.

— Пустяки. За твое выздоровление! Денька через два позвоню тебе. Поговорим на трезвую голову. Почему между нами должна пробегать черная кошка?

Резо выпил.

И Рамаз Коринтели осушил бокал до дна. Он уже захмелел, но тело требовало алкоголя.

— Не буду докучать вам. — Резо элегантно поклонился Лали, поднялся и посмотрел в глаза Коринтели: — Хорошо будет, если ты мне позвонишь.

Он вернулся к своему столику. Рамаз проводил его взглядом, снова наполнил бокал и спросил Лали:

— Почему, в чем я был неправ?

— Не помнишь?

— Мне кажется, я тебе уже говорил, что напрочь лишился памяти. — В голосе Коринтели прорывалась злость.

— Знаю, но теперь ты поправился.

— Разумеется, поправился, но многого не помню.

— Что не помнишь, не стоит и вспоминать. И я не буду.

— Я хочу знать, что произошло в тот день? — гневом вспыхнули глаза Коринтели.

— Ничего особенного. Если бы ты не вытащил револьвер, все бы сошло.

— Револьвер?! — не поверил своим ушам Рамаз.

— Да, револьвер! Чему ты удивляешься?

— Вспомнил, вспомнил. Не совсем ясно, но вспомнил-таки! — Коринтели уставился на полный бокал, задумался и после недолгой паузы спросил: — А я не стрелял?

— Нет, не стрелял. Ребята тебя вовремя утихомирили.

«Револьвер, боже мой! Кто же в конце концов такой Рамаз Коринтели? Вернее, кто же такой я?»

— Зачем мне понадобилось доставать оружие?

— Не помнишь — и не вспоминай. Ничего такого не было. Он и сейчас при тебе?

— Нет, не захватил! — сказал Рамаз и дотронулся бокалом до бокала Лали.

Выпил, не произнося ни слова. Поставил бокал. Призадумался.

«Откуда мог захватить? Дома ли он? Не думаю, все углы обшарил, револьвера не нашел. Видать, у кого-то из моих дружков. A-а, отобрали и, наверное, не вернули».

Ом горько усмехнулся.

«У кого-то из дружков!»

Крепкая грудь Лали снова попалась на глаза. Снова взыграла кровь. Рамаз махнул официантке, чтобы та подошла.

— Заверни нам две шампанского и шоколад с собой.

Официантка молча повернула назад.

Рамаз встал, приглашая Лали последовать за ним.

Лали бросила сигарету в пепельницу, достала из сумки зеркальце, поправила волосы, ловко подвела губы и поднялась.

Официантка встретила их у лестницы с шампанским и шоколадом в целлофановом пакете.

— Сколько с меня? — спросил Рамаз.

— Уже заплачено, Резо рассчитался.

Рамаз оглянулся на тот столик, за которым предполагал увидеть Резо.

— Пожалуйте на минуту! — крикнул тот.

Лали тронула локоть Коринтели, и они направились к столику Резо.

Парни поднялись, учтиво приветствуя гостей. Только две девушки да бородатый иностранец продолжали сидеть. Рамаз с удивлением окинул взглядом светловолосого, средних лет бородача. Он прекрасно помнил, что раньше его тут не было. Не видел его и входящим в зал. И этот парень в полосатом свитере тоже появился бог весть откуда.

«Они, видимо, позднее пришли!» — решил Рамаз, принимая от Резо бокал шампанского.

— Не будем вас задерживать — дружно выпьем за ваше здоровье! — с улыбкой сказал Резо, в знак приветствия высоко поднимая бокал.

Парни негромко поддержали его и осушили бокалы.

— Э, давай! — Резо хлопнул иностранца по плечу, показывая — за гостей, мол.

Бородач понял, что требовалось от него. Поднял бокал и произнес тост на немецком языке.

— Вы немец? — спросил по-немецки Рамаз.

— Да! — расплылся в улыбке бородач, услышав родную речь.

— Очень приятно! Как вы оказались среди этих ребят?

— Совершенно случайно. Я хотел пройти в ресторан, но меня не пустили, сославшись на отсутствие мест. Вон тот молодой человек в пестром свитере, видя мое затруднение, привел меня сюда.

Лали вместе с остальными окаменела от удивления. До этой минуты никто и представить себе не мог, что Рамаз Коринтели знает немецкий.

А немец тем временем достал из квадратной сумочки, висящей у него на запястье, записную книжку и шариковую ручку. Рамаз написал ему номер своего телефона. Затем с улыбкой откланялся:

— Нам пора. Большое спасибо за приглашение и вообще за все!

Последние слова предназначались Резо Донадзе. Рамаз Коринтели имел в виду его щедрый жест.

— Стоят ли благодарности такие пустяки? — засмеялся Резо и похлопал Рамаза по плечу.

— Почему ты никогда не говорил, что знаешь немецкий? — спросила Лали, когда они вышли на площадку перед «Иверией».

— А зачем? — Только тут Рамаз понял, какое впечатление произвел на парней его немецкий язык.

— Почему никто из нас этого не знал?

— До сих пор не выпадало случая говорить по-немецки, вот никто и не знал.

— Ты заметил, ребята чуть не попадали?

— С чего падать! Мало ли в Тбилиси знают немецкий?

— Знают многие, но что ты знаешь, никто не ожидал.

— Почему? — остановился Рамаз, с насмешливой улыбкой глядя в глаза девушке.

— Потому что ты — это ты.

— Что значит — я это я? — Рамазу не понравилась формулировка, определяющая его личность. Ему не хотелось расспрашивать и ломать голову над тем, кем же был Рамаз Коринтели. Он чувствовал, что ни к чему хорошему это не приведет, ни от кого не услышит он ничего утешительного.

— Ты прекрасно понимаешь, что это значит.

— Тогда просто доведу до твоего сведения, что я еще прекрасно знаю английский и французский.

— Не врешь? — воскликнула совсем сбитая с толку девушка.

— Найди на проспекте какого-нибудь англичанина или француза, и я моментально развею твои сомнения.

— Рамаз! Ты меня пугаешь!

— Не бойся, милая. Вон такси!

— Сколько времени?

— Восемь.

Такси затормозило прямо перед ними.

— Рамаз! — донеслось из машины.

Смуглый, усатый парень открыл дверцу, выскочил и облапил Коринтели:

— Слышал, что ты здоров. Очень рад видеть тебя.

На сей раз Коринтели не подкачал. Он в свою очередь расцеловал незнакомца, хлопнул его по плечу.

— Тебе куда? — спросил тот и крикнул шоферу: — Постой, не уезжай!

Потом снова обратился к Рамазу:

— Не поворотить ли нам? Сколько времени не встречались! — Он многозначительно посмотрел на Лали: — Но если ты занят, это такси доставит тебя до места.

— Большое спасибо, но мне в самом деле некогда.

— Понятно. Тебя никакая болезнь не исправит, — ухмыльнулся черноусый, еще раз покосился на Лали, достал из кармана десятку, бросил ее на переднее сиденье такси: — Отвезешь их куда скажут.

— Спасибо! — неловко поблагодарил Рамаз.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал в ответ парень, — отойдем-ка на минутку.

Незнакомец взял Рамаза под руку, отвел в сторону и вытащил из кармана пачку денег.

— Я не знал, что встречу тебя. Пока отдаю две тысячи. Остальное, если хочешь, занесу завтра.

Рамаз оторопел.

— Бери, бери! Игрок должен уметь и проигрывать, и платить. Как скажешь, хочешь, остальное завтра занесу.

— Заметано. Если сможешь, приноси. Мне сейчас деньги позарез нужны, — сказал Рамаз, поражаясь собственным словам.

«Боже мой, когда такая фраза запала в голову?»

— Завтра позвоню в восемь. Ты дома будешь?

— Дома. Только чтобы не ждать.

— Ну, всего!

Коринтели положил деньги в карман, подошел к такси, помог сесть Лали, потом сел сам. Машинально потрогал оттопырившийся карман брюк.

«Итак, две тысячи!» — с удовольствием произнес он про себя и обнял девушку.

— Сначала в ванную, приму душ.

— Не надо, терпений лопается.

— На две минутки, Рамаз, умоляю!

В ответ Коринтели расстегнул на ней платье и поцеловал грудь.

— Постой, не порви, сама сниму.

Через минуту они были в постели. Рамаз отшвырнул простыню и набросился на девушку.

— Осторожней! Больно! Ты что — ошалел?!

Но он, ничего не слыша, страстно целовал шоколадное, крепко сбитое тело. Лали нравились его сильные, мускулистые руки. Длинными пальцами она нежно гладила закрывшего глаза любовника. Хриплое дыхание одурманенного блаженством мужчины временами заглушал нежный, страстный стон девушки.

Проснулся он поздно.

Открыл глаза.

Не мог понять, где он.

Заметил на столе две пустые бутылки из-под шампанского.

Сразу все вспомнилось.

Лениво приподнялся, голова трещала.

Вчерашняя ночь промелькнула перед глазами. Рамаз поежился от удовольствия. Пожалел, что отпустил Лали.

Один стакан — Лали! — был полон. На блюдечке лежали три дольки шоколада.

«Господи, сколько же я выпил!» — подумал он вдруг.

Встал, прошел в ванную и пустил холодную воду. Как приятно! Замерев, стоял он под душем. Сначала холодная вода заставляла вздрагивать, затем оживила, вернула телу энергию.

Перед глазами встали вчерашние сцены. Он почувствовал, что его опять тянет к загорелому, упругому телу, и опять горько пожалел, что отпустил Лали.

Вдруг он вспомнил о деньгах, врученных черноусым незнакомцем.

Наскоро вытерся, подбежал к шкафу, проверил тот карман брюк, где, по его предположению, находились деньги.

«Интересно, в самом деле две тысячи?»

Пересчитал. Ровно две.

«Игрок должен уметь проигрывать и платить», — вспомнил он слова незнакомца, и на душе стало пасмурно.

«Кем же был Рамаз? В какую драку ввязался? И где мой („мой!“) пистолет? Почему Лали сказала, что в Тбилиси многие знают немецкий, но никто не ожидал, что его знаю я? Кто такой, в конце концов, Рамаз Коринтели? И сколько еще должен мне („мне!“) черноусый?»

На сером фоне затуманенного похмельем сознания снова замельтешили вопросительные знаки, похожие на высыпавших из траншеи солдат, которые пригнувшись упорно бегут вперед.

Внезапно все сгинуло, и спину Рамаза снова прожгли два лазерных луча, бьющие из безжизненных, как линзы, глаз молодого человека, стоявшего перед зданием «Зари Востока».