Спираль

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Все случилось вдруг.

Профессор Отар Кахишвили уехал в Академию на заседание Президиума. В приемную заглянули несколько сотрудников-мужчин с единственной целью — поглядеть на пышную грудь директорской секретарши.

Марина Двали скучала, ее донимала хандра. Чтобы как-то убить время, она звонила по телефону.

С мужем Марина пять лет как развелась. Несмотря на то, что жадных созерцателей ее прелестей было пруд пруди, претендентов на руку не находилось. Главное, видимо, заключалось в одном — двадцатипятилетняя женщина сама поставила крест на замужестве. Она даже представить себе не могла, что ей снова придется целовать мужчину. Однако она носила открытые черные майки или джемпера с глубоким вырезом, специально стараясь настолько приоткрыть грудь и ложбинку между грудями, чтобы сводить мужчин с ума.

С первых дней работы секретарша директора стала замечать, что, разговаривая с ней, мужчины смотрят не на нее, а жадно косятся на ее грудь, стараясь запустить взгляд за край выреза.

Она испытывала садистское удовольствие, наблюдая их затуманенные страстью глаза. Это не было удовольствием, вызванным вниманием сильного пола и сознанием собственной красоты. Это была месть бывшему мужу и всем мужчинам вообще, в чьих алчных и плотоядных глазах она видела только животный инстинкт.

До чего же жалки эти мужчины! Даже не жалки, а мерзки! Как мокрицы, с головы до ног покрытые слизью. Сослуживцы, посетители, прохожие на улицах — все одного пошиба, все, как половинки разрезанного яблока, похожи один на другого. Смешны их одинаковые презенты — шоколадные конфеты, французские духи, цветы… Смешны шаблонные слова и однообразные намеки. С первого же дня после развода она заметила, что мужчины удесятерили свое внимание. Глаза самцов смелее лезли в соблазнительную ложбинку между грудями. Взгляды похотливее ощупывали несколько полноватые, но красивые плечи. При рукопожатии они подолгу не выпускали ее холеную руку. Более многозначительно заглядывали в глаза, больше подтекста вкладывали в комплименты.

Марина Двали вышла замуж по любви. Тогда она считала себя счастливейшей из женщин, но через несколько месяцев почувствовала омерзение ко всему мужскому роду и окончательно уверовала в то, что любовь слепа.

Вторым, кто вселил в Марину отвращение к мужчинам, был старший научный сотрудник института Шота Бедашвили, пятидесятипятилетний тучный, будто составленный из двух шаров мужчина. Нижний, мясистый, изрядного диаметра шар покоился на двух толстых обрубках. Верхний, в котором расплывшимся свечным огарком дотлевал его интеллект, значительно уступал в размерах нижнему, но был столь прочно посажен на него, что ни разу не свалился. Шеи не намечалось, да наш уважаемый ученый, по всей видимости, и не нуждался в ней. Этот не упускал случая потискать Маринину руку и сладострастным взглядом побродить по ее груди. Как только достопочтенный Шота покидал директорскую приемную, Марина вытирала руку французским одеколоном. У нее оставалось ощущение гадливости, будто она подержала в руке жабу.

— Я могу одарить вас безбрежным счастьем! — сказал однажды досточтимый Шота, застав Марину одну и зная, что директор в Академии и вернется не скоро.

— Чем одарить? — с полубрезгливой улыбкой переспросила она, удивляясь, как это не сваливается верхний шар, когда Бедашвили склоняется в таком поклоне.

— Безбрежным счастьем, именно безбрежным счастьем, как мужчина и как интеллигент. Я знаю цену вашей красоте, драгоценная Марина!

Насмешливая застывшая улыбка некоторое время не сходила с лица женщины. Затем она мгновенно сменилась бешенством, как один диапозитив сменяется другим.

— Убирайтесь отсюда, пока не заработали пощечину.

— Уважаемая Марина! — побагровел маленький шар.

— Вон отсюда!

— Марина Тарасовна! — отскочил достопочтенный ученый, боясь, как бы кто-нибудь не услышал слова секретарши. — Успокойтесь, умоляю вас, успокойтесь! Я только хотел…

— Не знаю, чего ты хотел, — Марина взяла себя в руки, — лучше ступай домой, напяль фартук и помоги благоверной мыть посуду!

Марина Двали испытывала особенное счастье, когда ей удавалось выставить в смешном свете примерных семьянинов, которые возвращались с работы нагруженные картошкой, молоком и кефиром.

Издерганная, потерявшая надежду и веру в любовь, махнувшая на будущее рукой, она еще вчера не могла себе представить, что ее тело, утратившее, казалось, все женские чувства, вновь наполнится поразительной, почти неукротимой страстью.

Да, все произошло сразу и вдруг.

Неожиданно дверь раскрыл Рамаз Коринтели.

Марина вздрогнула. При виде этого если не писаного красавца, то энергичного, спортивно сложенного молодого человека она испытывала необъяснимое чувство. Она не понимала, нравится или противен ей самоуверенный и нагловатый парень. Несомненным было одно: ее охватывало волнение и она становилась сама не своя. С того дня, как они впервые увиделись, ее мучило любопытство, откуда Рамазу Коринтели известно, какая картинка висит у нее на стене и какой торшер украшает ее комнату?

Вот, в общем, и все. Коринтели почти не разговаривал с ней. Он направлялся прямо в кабинет директора, даже из вежливости не глядя в ее сторону. А уж о приветствии и говорить не приходилось.

После долгих размышлений Марина пришла к выводу, что новый сотрудник института если и не противен, то откровенно раздражает ее. По правде говоря, он ничем не провинился перед Мариной. Сладострастно не пялился на ее грудь, не делал сальных намеков… Может быть, ее раздражало, что он без доклада ломился в дверь директорского кабинета?

Проходили дни. В институте астрофизики Рамаз Коринтели становился притчей во языцех.

Замкнутый, энергичный молодой человек с первых дней привлек внимание сослуживцев. Одним нравился этот холодный, скупой на слова, но корректный, воспитанный юноша. Другие не выносили его, хотя он не давал ни оснований, ни повода для подобного отношения, — им почему-то не нравились его светло-карие, на первый взгляд добрые глаза. Не потому ли, что они казались добрыми только на первый взгляд?..

А поводов для пересудов было хоть отбавляй. В начале сентября исследовательский институт посетили американские ученые, через две недели — французы. В обоих случаях на приемах переводил Коринтели. Как степенно и безукоризненно держался он! Ни на мгновение не замечалось в нем кичливости или высокомерия, вызванных знанием языков. Он переводил спокойно, доходчиво и корректно. Только иногда позволял себе исправлять те ляпы, которые допускали директор или кто-нибудь из сотрудников института.

Проходили дни, сенсация громоздилась на сенсацию. Рассказывали, что в течение месяца Коринтели сдал экзамены за два курса университета. Знали и то, что в январе он завершит последние и защитит диплом.

И в университете не утихали разговоры о феноменальном таланте молодого человека. Характеризуя Рамаза Коринтели, многие прибегали к слову «гений».

А Марина Двали ясно чувствовала одно — несмотря на очевидную неприязнь, ее очень интересует каждый шаг Рамаза. И сейчас, когда он распахнул дверь, у молодой женщины еще больше испортилось настроение.

— Директор в Академии и, скорее всего, не вернется! — холодно доложила она, хотя Коринтели ни о чем не спрашивал.

Будто не слыша ее, Коринтели подошел прямо к ее столу.

— Если у вас появится желание, завтра прогуляемся в Мцхету, — бесцеремонно и дерзко предложил он молодой женщине.

Директорская секретарша в изумлении уставилась на него.

— Что вы сказали? — только и сумела вымолвить она наконец.

— Если у вас появится желание, завтра, говорю, прогуляемся в Мцхету! Я позвоню вам ровно в одиннадцать.

Не дожидаясь ответа, Рамаз круто повернулся и вышел.

Ошеломленная его дерзостью, Марина как будто язык проглотила. Она растерялась, не зная, как ей быть: сейчас же позвонить Коринтели и смачно отчитать его или проигнорировать предложение, а в дальнейшем не здороваться с ним.

Когда она вернулась домой, ею овладело раскаяние, почему она не задержала его и не дала ему достойную отповедь. Неожиданно ее взгляд упал на балерин Дега, висящих на стене. Она долго смотрела на картинку, потом тряхнула головой и твердо решила — если завтра в одиннадцать он позвонит, она выдаст ему все, что он заслуживает.

Успокоившись, заглянула в ванную, помешкала там и отправилась на кухню. Ей казалось, что она отошла и успокоилась. Но скоро поняла, что не так-то просто выбросить из головы (а может быть, из сердца) образ Рамаза Коринтели.

Марина зачем-то надушилась французскими духами, приблизилась к зеркалу, тщательно причесала волосы, расстегнула до конца халат и гордо оглядела высокую, упругую грудь. Повернулась правым боком, затем левым, внимательно и пристрастно рассматривая себя, словно давно не гляделась в зеркало. Полная внутреннего удовлетворения, она напоследок еще раз окинула себя взглядом, включила телевизор, устроилась в кресле, закурила и стала смотреть на экран. Только через час до нее дошло, что она не видит ничего, происходящего на нем. Перед глазами молодой, охваченной волнением женщины снова стоял Рамаз Коринтели — дерзкий, самоуверенный, заносчивый.

Возмущение Марины росло, она уже всем сердцем ненавидела самоуверенного молодого человека.

В первый же день она заметила ту длинноногую блондинку, которая вместе с Коринтели раскатывала в «Жигулях». После нее множество других девиц наведывалось в институт к новому, но самому популярному сотруднику.

«Не принимает ли он меня за одну из своих пассий? Узнал, видимо, что я в разводе, и обнаглел?!»

В ней постепенно поднималась злость, злость и отвращение.

Она взглянула на часы. Ровно десять. Сгорая от нетерпения, она мысленно подгоняла время, чтобы завтра в одиннадцать отругать Рамаза Коринтели последними словами.

Марина выключила телевизор и попробовала читать. Чтение на ум не шло. Она отправилась в кухню. И там нечего было делать. Вернулась в комнату. Снова включила телевизор.

Однокомнатная квартира ее была обставлена со вкусом. В углу стояла внушительная керамическая ваза с сухим камышом — точно такую же она видела в немецком журнале.

«Как он посмел?! Если я разведенная, значит, такая же, как его приятельницы?» — без конца возвращалась она к одной и той же мысли.

В постели Марина долго ворочалась. Сон не шел к ней.

Стала считать.

На девятой сотне поняла, что считает механически, а из головы не выходит Рамаз Коринтели. В ушах все время звучал его дерзкий голос: «Если появится желание, завтра прогуляемся в Мцхету!»

«А если я действительно ему нравлюсь? — неожиданно подумала она. — Может быть, в самом деле нравлюсь?

Случается же так, что человек неожиданно понимает, вдруг обнаруживает, что ты ему нравишься?!»

Марина встала с кровати, зажгла торшер, сбросила длинную ночную рубашку и подошла к зеркалу. В приглушенном свете торшера еще прелестнее блестела ее и без того атласная кожа. В прерывистом взволнованном дыхании поднималась и опускалась пышная упругая грудь. Марина провела руками по распущенным каштановым волосам, перекинула их через плечо. Немного полноватые ноги, довольно тонкая для некогда замужней женщины талия и высокие бедра наполняли ее чувством удовлетворения, собственное отражение приковывало взгляд.

Наконец она отошла от зеркала, выключила торшер и, довольная собой, юркнула в постель.

Она не могла понять, почему ей приятно лежать голой. Не потому ли, что она размечталась о молодом человеке?

«Может быть, я в самом деле нравлюсь ему?

Он, видимо, не заговаривал со мной, пока не убедился, что я действительно ему нравлюсь».

Блаженная истома охватывала тело женщины.

Она поняла, что ей не так уж неприятен чересчур самоуверенный молодой человек.

И его предложение уже не казалось ей дерзким и оскорбительным.

К ней, погруженной в дремоту, уже подкрадывался сон. Она чувствовала, как трепещет все ее тело. Правая рука непроизвольно прошлась по упругой груди. До этой минуты она была твердо уверена, что ее тело никогда не затомится по мужчине.

И ощутив, как в теле пробуждается страсть, блаженно потянулась.

«Кто знает, может быть, я в самом деле нравлюсь ему?!»

Она чувствовала, что тает в блаженном угаре. Потом ее подхватил теплый молочный туман, и Марина уснула как убитая.

Утром ее разбудили солнечные, пробившиеся в окно лучи. Марина взглянула на часы — начало десятого! Она вскочила, боясь, что до одиннадцати не успеет принять ванну, привести себя в порядок, и сразу смутилась, осознав, что внутренне приняла предложение Рамаза Коринтели.

Сдернула со стула комбинацию, но раздумала надевать и голая подошла к зеркалу. Вчера при свете торшера она больше нравилась себе, более упругим и юным казалось ей тело. Немного взгрустнув, она побежала в ванную.

Приближалось одиннадцать часов. Волнение молодой женщины усиливалось с каждой минутой. Ей не хотелось признаваться даже самой себе, что она с нетерпением ждет звонка. Ее тянуло подсесть к аппарату, но той, второй Марине Двали, которая вчера ужасно ненавидела Рамаза Коринтели, стало стыдно, и она, не решаясь сесть рядом с телефоном, все равно крутилась поблизости от него.

Точно в одиннадцать телефон зазвонил. Марина сразу схватила трубку и тут же пожалела, что торопливостью выдала себя — Коринтели ничего не стоило догадаться, как она ждала его звонка.

— Слушаю! — после недолгой паузы произнесла Марина. Ей хотелось хоть как-нибудь исправить свою оплошность.

— Здравствуйте, Марина!

— Здравствуйте!

— Не узнаешь?

— Здравствуйте, Рамаз! — Марина поняла, что притворяться не имеет смысла.

— Ровно через пять минут я буду у твоего парадного.

Женщине не понравилось столь скорое обращение на «ты».

— Однако вы не спросили, еду ли я?

— Не сомневаюсь, что едешь.

— Почему это вы не сомневаетесь? — обиделась Марина.

— Почему? Не стоит по телефону. В машине все объясню. Одним словом, через пять минут жду внизу.

— Я еще не приняла ванну, затем мне нужно одеться, — соврала Марина.

В ответ Рамаз рассмеялся.

— Что вы смеетесь? — смешалась Марина.

«Он, видимо, понял, что я одета и с замиранием сердца жду телефонного звонка».

— Да так! Сам не знаю, что меня рассмешило. Хорошо, будь по-твоему, только ровно в половине двенадцатого спускайся.

— У моего дома не останавливайтесь. Ждите метрах в пятидесяти за аптекой. Я приду, только учтите, что мое согласие не дает вам права на далеко идущие выводы.

— Слушаюсь! — снова засмеялся Рамаз.

«Далеко идущие выводы» было любимым выражением академика Георгадзе. За многие годы директорства в институте он, видимо, не одну и не две своих фразы намертво вколотил в головы сослуживцев.

Марина положила трубку и сама не поняла, как очутилась перед зеркалом. Ей почему-то разонравилось платье, которое она облюбовала час назад.

«Оно придает мне вид немолодой солидной дамы, а я и так если не старше Рамаза, то его сверстница. Это платье старит меня».

Марина быстро стянула его, бросила на кровать и кинулась к гардеробу.

«Может быть, брюки?»

Но и от этой мысли пришлось отказаться. После замужества она располнела и понимала, что брюки уже не идут ей.

Наконец она выбрала платье спортивного типа, поверх натянула голубой джемпер с глубоким вырезом. Сунула ноги в голубые спортивные туфли, надела на запястье широкие белый и голубой браслеты. Выбрала сумочку в тон наряду и остановилась перед недавно приобретенной, еще ни разу не надеванной тонкой кожаной курткой. Выглянула в окно. Стоял последний день октября, но было необычайно для этой поры жарко. Город заливало солнце.

«До вечера вернемся. Куртка ни к чему», — пожалела она.

«Все-таки возьму. Перекину через сумочку. Вдруг похолодает.

Куртка подразумевает, что я готова остаться до вечера, а я самое большое — на два часа», — думала Марина и не верила себе.

Она посмотрела на часы. У нее еще оставалось минут десять. Не зная, за что приняться, как убить время, Марина снова подошла к зеркалу. На сей раз, в спортивной одежде, она понравилась себе больше. Неожиданно ее взгляд упал на обручальное кольцо. Морщась от отвращения, она торопливо стянула его с пальца и спрятала в ящик гардероба. Подошла к столу, отыскала в хрустальной вазочке массивный серебряный дагестанский перстень с зеленым камнем и надела на место обручального кольца. Время тянулось медленно. Марина села в кресло и потянулась за лежащей на столе пачкой сигарет. Она старалась думать о чем-нибудь постороннем и не нервничать. Но сердце, не слушая увещеваний, билось все сильнее и сильнее.

До Авчала ни один из них не произнес ни слова. Женщина, бережно придерживая лежащий на коленях букет, временами украдкой поглядывала на спутника. Ей явно нравились его волевое лицо, крепкие, сильные руки и крупные лежащие на руле ладони.

— Почему вы были уверены, что я непременно поеду с вами? — вспомнила Марина оставшийся без ответа вопрос из телефонного разговора.

— О-о, это не так просто объяснить, — улыбнулся Рамаз.

— Почему?

— Приедем в Мцхету, там расскажу.

— Какая у нас в Мцхете программа?

— Программа — твое желание. Хочешь, в миллион первый раз осмотрим миллион раз осмотренные храмы, хочешь, сразу поедем обедать.

— До обеда еще далеко. Самое меньшее два часа. Я с удовольствием в миллион первый раз осмотрю миллион раз осмотренные храмы. Только мне не хотелось бы попасться на глаза кому-то из знакомых.

— Тогда махнем в Пасанаури. Не думаю, чтобы в конце октября мы столкнулись там с кем-то знакомым.

— В Пасанаури? — задумалась Марина.

— Да, в Пасанаури. Не пройдет и часа, как будем там.

— Сколько вам лет? — с улыбкой спросила вдруг Марина, тем самым как бы соглашаясь с предложением Рамаза.

— А ты сколько дашь?

Очередное «ты» снова резануло слух Марины Двали. Самого Рамаза ничуть не удивляли ни собственное «ты», ни Маринино «вы». Все семь лет, проработанные Мариной у Георгадзе, академик и его секретарша всегда разговаривали так: он называл ее на «ты», она его — на «вы».

— Сколько дам?

— Да, очень интересно, как тебе кажется?

— Сколько? — Марина прищурила глаз и оценивающе присмотрелась к своему молодому спутнику, — Вероятно, года двадцать три.

Рамаз искренне расхохотался.

— Чему вы смеетесь? Вам больше?

— Значительно больше.

— А все-таки? — Его ответ обрадовал Марину Двали, одна заноза в сердце не давала ей покоя — не намного ли Рамаз моложе ее.

— Да уж семьдесят шестой пошел.

— Не смешно! — надулась она.

— Я не смеюсь. Придет время, и ты убедишься, что я сказал чистейшей воды правду.

В машине установилась тишина. Рамаз ушел в свои мысли. И Марина приумолкла. Она не знала, о чем говорить. Осталось позади село Натахтари. «Жигули» мчались по Военно-Грузинской дороге.

Рамаз всмотрелся в зеркальце. Едущая следом за ними серая «Волга» постепенно сбавляла ход. У Рамаза екнуло сердце, он тоже сбросил скорость, не спуская с «Волги» глаз.

«Где я ее видел? Откуда мне знакома эта „Волга“?»

И тут до него дошло, что она преследует его от самого дома. Когда он выехал на главную улицу и остановился у перекрестка на красный свет светофора, серая «Волга» чуть не врезалась в него. Сейчас всплыло в памяти, что по дороге «Волга» несколько раз нагоняла его, но он не обращал на нее внимания. Не поинтересовался, кто сидит за рулем, кто преследует его, если его в самом деле преследуют.

Неожиданно «Волга» развернулась и покатила обратно.

«Где я видел ее? Где видел?

Сдается мне, что она как-то уже преследовала меня».

И здесь его осенило. Кинокадрами проплыло перед глазами, как после посещения вдовы Георгадзе он вышел на улицу и как серая «Волга» ехала за ним по пятам.

«Неужели эта та самая „Волга“?

Кто знает, сколько раз она следовала за мной, а я не обращал внимания, но если она преследует меня, почему не преследует до конца?

Здесь машины несутся вовсю. Видимо, подумал, что я легко замечу преследование.

А вдруг мне показалось? Одна ли серая „Волга“ на свете?

Как пить дать показалось!» — решил Рамаз и махнул рукой, словно отгонял в окно неприятные мысли.

— Почему же все-таки вы были уверены, что я обязательно приму ваше приглашение? — в третий раз спросила Марина.

— Почему? — лукаво улыбнулся Рамаз.

— Да, почему?

— Да потому, что в последний раз, когда я вас увидел, провидение внушило мне любовь к вам.

— Опять шуточки?

— Нет, Марина, я не шучу, я ясновидящий.

Молодая женщина несколько обиженно посмотрела на него. Ей хотелось сказать, что его шутка довольно неудачна, но, увидев напряженное лицо, набухшие на висках жилы, похожие на древесные корни, бугрящие асфальт, она вздрогнула. В полнейшем замешательстве она то смотрела вперед, то снова переводила взгляд на Рамаза. Ей почему-то стало страшно, и она исподтишка покосилась на спидометр, не желая, чтобы Рамаз заметил ее испуг. Откровенно говоря, сто километров в час — не бог весть какая скорость, но больше скорости женщину пугало напряженное лицо молодого человека.

О чем думал Рамаз Коринтели?

Во-первых, он понял, что странное чувство овладело им — он не может без волнения смотреть на Марину Двали. Безграничная радость окрыляла его.

«Может быть, я люблю ее? — подумал вдруг Рамаз и окинул женщину жадным взглядом. — Может быть, я и впрямь влюбился, может быть, я спасен?..»

Перед глазами возникла Инга. Словно на слайде видел он девушку, машущую ему рукой на фоне стены Сионского собора.

«Может быть, я полюблю Марину. Может быть… Может быть, она поможет мне забыть Ингу…»

Рамаз не заметил, как выехал на встречную полосу. Прямо на них несся огромный «КамАЗ». Сначала Марине казалось, что Коринтели видит приближающийся к ним грузовик, но когда расстояние стало стремительно сокращаться, она взглянула в лицо молодого человека. Поняв, что он находится в прострации, она отчаянно закричала:

— Рамаз!

Коринтели сразу очнулся и вывернул руль вправо. На миг перед Мариной мелькнуло испуганное, перекошенное лицо шофера «КамАЗа». Она как будто даже услышала, как он послал их последними словами, и поняла, что они с Рамазом спаслись. Закрыв глаза, Марина без сил упала на спинку сиденья.

Рамаз притормозил, съехал на обочину и остановился.

Марина открыла глаза. Огляделась. Они еще не доехали до первого поворота на Душети.

«Зачем ему понадобилось останавливаться здесь?» — удивилась она.

Рамаз открыл дверцу.

— В чем дело? — испуганно спросила Марина.

— Ни в чем. Выйду покурю.

— Дайте и мне.

Он протянул ей сигареты.

Марина жадно затянулась.

— Лучше бы ты не курила! — сказал Рамаз, вышел из машины и почему-то пошел назад. Ему, видимо, не хотелось, чтобы за ним наблюдали.

Марина осталась в машине, только поправила зеркальце и через него следила за медленно удаляющимся Коринтели.

Рамазом владело неистовое желание излить кому-то душу.

Подобное чувство много раз накатывало на него, и он, доходя до отчаянья, громко разговаривал сам с собой.

Самое удивительное, что он несколько раз жаловался тому, в ком его мучения вместо сочувствия вызывали удовольствие. Он понимал, что делится с врагом, и все же жаловался. Жаловался потому, что в такие минуты никого другого не было рядом. Сердце просило снять с него камень, напряженные нервы требовали разрядки.

А теперь?

Теперь он остался один. Рядом нет человека, которому можно было доверить хотя бы сущую мелочь, не говоря уже о тайне, принадлежавшей не ему одному.

И о какой тайне!

Мог ли он заранее знать, что последует за раскрытием этой тайны перед лицом общественности или власти?

Оставшись в полном одиночестве, он понимал, что обязан хранить ее в глубине души, понимал, но временами его охватывал страх, что однажды он во всех подробностях выложит ее кому-то.

Вот только что его подмывало открыться во всем Марине. Соблазн был велик, но он вовремя одернул себя, вовремя покинул машину. Он старался перевести мысли на что-то другое, и ценой огромного нервного напряжения ему это удалось.

Настроение выправилось, на душе полегчало, он вспомнил, что в машине сидит Марина.

«Может быть, я полюблю ее, может быть, она спасет меня и избавит от душевной опустошенности…»

Рамаз выбросил окурок и повернулся к машине.

Марина Двали не отрывала от зеркальца глаз. От нее не ускользнуло ни одно движение Коринтели. От сердца женщины отлегло, когда по бодрым, энергичным шагам и по выражению лица она поняла, что Рамаз справился с каким-то тяжелым душевным волнением.

— Прошу прощения! — весело сказал он спутнице, садясь за руль.

Зал ресторанчика был почти пуст. Только за двумя столиками в молчании обедало несколько человек.

Рамаз предложил устроиться на веранде. Марина заколебалась.

— Решайся, тебе же так не хотелось попадаться на глаза знакомым.

— Хорошо, пойдемте на веранду!

Пока Рамаз заказывал официанту, Марина смотрела на гору. Огромное облако окутывало ее вершину.

— Что будем пить? — услышала она голос молодого человека.

— Что вы сказали? — не вдруг поняла задумавшаяся женщина.

— Я спрашиваю, что будем пить?

— Все равно. Я больше одного бокала не пью.

— Бутылку шампанского и льду, — повернулся к официанту Рамаз. — В жару лучше всего шампанское, не правда ли? — пояснил он, когда официант отошел.

— Да, разумеется, хотя мне абсолютно все равно. Я уже сказала, что больше одного бокала не выпью. А ты пей сколько хочешь.

Ее обращение на «ты» поразило Коринтели.

— Уже на «ты» перешла?

— Не ты ли с первой минуты принялся «тыкать»?

Рамаз засмеялся.

— Над чем ты смеешься?

— Ты семь лет говорила мне «вы», поэтому меня так задел о твое «ты».

— Семь лет?! — снова обиделась Марина. — Ты сегодня не в ладах с юмором. Или я не понимаю стиль твоих шуток.

— Махнем на все рукой. Сегодня ты обязана выпить.

— Я не пью, я вообще не люблю пить.

— Я знаю, что ты любишь пить!

— Что?

— Ананасовый ликер.

— Откуда ты знаешь? — изумилась Марина.

— Тебе хочется, чтобы я рассказал все до конца. Что же, только не перебивать! Итак, ты любишь ананасовый ликер. Вот я вижу стоящий в углу торшер. Внизу у него есть бар. В нем стоит бутылка ананасового ликера. Ты берешь ее, идешь к югославскому серванту, достаешь из него три бокала. Три высоких, на тонких ножках бокала. Подходишь к холодильнику, достаешь лимон, режешь его на доске с русским орнаментом…

Рамаз задумался. У него снова набухли жилы, на лбу и на висках местами выступил пот.

Марина в испуге и изумлении не сводила глаз с его напряженного лица. Страх и любопытство владели ею.

— Вот ты подходишь к холодильнику, достаешь кубики льда, по одному бросаешь в бокалы, наполняешь их ликером и говоришь. Стоп. Кому ты говоришь?.. Да, за столом вас трое — ты, твой супруг и… Прости, не могу разобрать, кто третий… Одно ясно, это — мужчина преклонного возраста. В углу вижу большую керамическую вазу, в ней — камыш или бамбук.

— Рамаз! — воскликнула Марина.

— Постой, не мешай! — Несколько капель пота, скатившись со лба Коринтели, упали на стол. Сильнейшим напряжением памяти он старался представить до мельчайших деталей какой-то далекий день. — Уже вижу. Твой гость — академик Георгадзе. Твой муж Гиви вырядился в тренировочный костюм. Костюм красного цвета. Ты долго умоляла его одеться поприличнее, ведь сегодня в гости к тебе придет директор. Он не поверил. Вернее, терзаемый подозрениями, нарочно оделся так вызывающе. Он неприязненно встретил академика. Не улыбнулся, угрюмо стиснул поданную руку. Я ясно вижу — он ревнует тебя к престарелому академику. Во всяком случае, ему не по нраву приход начальника супруги.

— Рамаз! — громко и умоляюще вырвалось у Марины Двали, и она тут же оглянулась по сторонам, не слышал ли кто ее возгласа.

— Что нужно старому академику у тебя? — продолжал Коринтели, делая знак женщине, чтобы она не мешала ему. — Кажется… Кажется… Конечно, ошибки не может быть, он принес тебе новую работу, чтобы ты ее перепечатала, ибо никому, кроме тебя, он не доверяет ее печатать, хотя и тебе не доверяет. Он подсел к тебе и сам диктует текст…

— Рамаз, мне страшно!

У Марины сорвался голос, глаза наполнились слезами. Взгляд ее начинался не от зрачков, а из какой-то глубины за ними.

— Он сидит близ тебя! — продолжал Коринтели, будто не слыша умоляющего голоса женщины. — Ваши колени иногда соприкасаются. Ты вся ушла в работу и не чувствуешь прикосновения колена старика. А академику уже все едино, женского колена касается он или ножки стола. Вижу твоего мужа — видный, крепкий, симпатичный на первый взгляд, но ограниченный и обойденный интеллектом малый. Озлобленный ревностью, он расхаживает взад и вперед по кухне. Смалит сигарету за сигаретой. От острого взгляда академика не укрылось бешенство твоего супруга, но он не принимает его близко к сердцу. Спокойно и четко диктует тебе текст. Слышу звонок телефона. Трубку снимает твой супруг. Ты продолжаешь печатать, однако обратилась в слух, стараясь по ответам мужа понять, кто и зачем звонит. Твой муж вдруг прикрывает ладонью трубку и кричит тебе: «Марина, через десять минут мы должны выходить!» Академик не слышит. Кипя от злости, твой Гиви орет: «Марина, извинись перед уважаемым академиком, через десять минут нам выходить!»

Ты сгораешь от неловкости, у тебя вспыхивают щеки. Ты допечатываешь последнее слово. Точка. Ты в растерянности — что делать? Георгадзе и бровью не ведет. Ты теряешься в догадках, слышал директор или нет громогласную, нарочито подчеркнутую фразу Гиви. Твой муж топает к гардеробу, снимает костюм и уходит на кухню переодеваться. Академик помалкивает, упрямо уткнувшись в листки. От неловкости ты готова сквозь землю провалиться. Вдруг академик снимает очки, собирает листки и кладет их в свой тяжелый портфель. Потом неторопливо поднимается, подходит к столу, берет стакан и пробует ликер. Отпивает один глоток и спокойно говорит, что на сегодня достаточно. Снова звонок телефона. Из кухни в одних трусах выскакивает твой благоверный и хватает трубку. От стыда ты не можешь выдавить ни слова, с тем и провожаешь директора до двери. Твой супруг, разговаривая по телефону, намеренно поворачивается к вам спиной, не обращая внимания на уходящего гостя.

— Перестань! — вскочила на ноги Марина.

Рамаз поднял голову. Глаза его были мутны, будто он ничего не видел — ни возвышающейся над ними горы, ни домов, ни Марины. Перепуганная женщина схватила его за руку, надеясь, что ее прикосновение разбудит его и вернет на землю.

И в самом деле, прикосновение Марины как будто сняло напряжение и отрезвило Коринтели, возбужденное лицо его сразу успокоилось, опали вздувшиеся на висках жилы, на губах появилась улыбка, мутные глаза посветлели.

Марина собралась что-то сказать, но подошел официант и начал накрывать на стол. Подожду, пока уйдет, решила она, безучастно следя за его действиями.

— Я не испугал тебя? — улыбнувшись, спросил Рамаз, когда официант удалился.

Марина поразилась, настолько спокойным было его лицо, а взгляд по-детски наивен и добр.

— Откровенно говоря, до смерти!

— Я устал! — Рамаз схватил пачку сигарет и протянул Марине.

— От чего?

— Каждое такое видение уносит колоссальное количество энергии. Недели две, наверное, потребуется, чтобы собрать новую дозу. — Рамаза уже не удивляла собственная ложь. Наконец он заметил за собой еще одно: он сам верил в свою красивую выдумку.

— Ты всегда способен видеть?

— Способен всегда, но энергия… Автомобиль всегда способен двигаться, только без бензина ему не проехать и метра. Каждое видение дается мне ценой потери большого количества энергии. Если бы у меня хватало ее на один сеанс в день, все тайны мира оказались бы у меня в руках. Поэтому я стараюсь расходовать накопленную в течение недели энергию только на значительные вещи.

— Значит, через два-три дня не сможешь провести новый сеанс?

— Нет, однако сравнительно легкие и короткие эпизоды удается оживить.

— А будущее можешь предсказывать?

— Я не предсказатель. Я могу увидеть какой-то день, который случится через пятнадцать — двадцать лет. Воочию увидеть, что он мне принесет — счастье или несчастье. Естественно, могу лицезреть и свой последний день, день смерти.

— А дальше? — спросила пораженная и испуганная Марина.

— Что дальше?

— Каково твое будущее?

— Я никогда не стараюсь обогнать время. Это мой твердый принцип. В противном случае жизнь теряет смысл.

— Ты прав. Если все знать заранее, жить будет неинтересно. Но можно же внести коррективы в наше будущее, например, избежать автокатастрофы?

— Разумеется. Но никому не дано предвидеть каждый день, каждую минуту. В пределах человеческой энергии — выбрать какой-нибудь один, скажем, такой, как сегодня, день — двадцать первое октября, — ожидающий тебя через двадцать лет. Можно легко обнаружить, что в этот день тебя уже нет в живых. Перед тобой может предстать твоя собственная могила. Однако давай поедим, уже половина второго. — Рамаз наполнил бокалы шампанским. — Вместе с тем хочу уведомить тебя, что я человек суеверный и верю, что в жизни все идет так, как угодно провидению. Я верю, что ничего невозможно изменить и от судьбы не уйдешь.

Рамаза удивляло, почему он не стыдится произносить такие речи, почему не испытывает ни малейшей неловкости. Разве именно его жизнь не была надругательством над самим провидением?

— За нас! — коротко произнес он и выпил.

Марина не прикоснулась ни к еде, ни к шампанскому.

Она все еще не сводила глаз с Коринтели, не в силах разобраться, во сне это происходило или наяву.

— Ты по-настоящему видел мои бокалы и керамическую вазу?

— Конечно, видел! — Рамаз снова задумался, двумя пальцами вращая на столе бокал. — Я видел не только вазу, стол и тебя, не только твоего мужа или старого академика; не только твоя комната со всей обстановкой стояла перед моими глазами, я видел желтоватый на кухне и розовый в ванной кафель, зеленый маленький коврик перед кроватью, японский кофейный сервиз за стеклом серванта, рисунок твоего маленького племянника на книжной полке, золотистый, под старину, телефонный аппарат.

— Хватит, Рамаз, умоляю тебя, хватит!

Рамаз в упор взглянул на Марину. Глаза молодой женщины были полны страхом и трепетом.

— Если тебе неприятно, я больше не пикну.

— Уйдем отсюда!

— Не пообедав?

— Нет, мне страшно, я больше не могу находиться здесь! Хотя даже не страшно, нет, это называется не страхом, у меня странное чувство, будто я попала в иной мир, где у меня нет ни родственников, ни друзей, ни знакомых, вокруг все странное и чужое, вернее, непривычное! Даже деревья по-иному ветвятся и по-иному шелестят…

— Успокойся, Марина, раз хочешь, встаем и уходим!

Рамаз поднялся и пошел искать официанта.

Марина повесила на плечо сумочку с перекинутой через нее курткой, медленно пересекла веранду, спустилась во двор и подошла к машине.

Скоро показался и Рамаз. Открыв дверцу, он сел за руль, с обеих сторон опустил стекла, чтобы проветрить салон.

Марина спокойно наблюдала за его действиями, не садясь в машину до тех пор, пока Коринтели не распахнул ей дверцу.

С цветами в руках Марина остановилась перед зеркалом. Переложив цветы в левую руку, она правой привела в порядок растрепавшиеся в машине волосы. Затем, снова взяв цветы в правую руку, внимательно оглядела себя.

Прелестная молодая женщина смотрела на нее из зеркала.

Улыбаясь от удовольствия, Марина Двали поставила цветы в хрустальную вазу, быстро скинула одежду и побежала в ванную.

В однокомнатной, но просторной квартире Марины все было почти таким, как описывал Рамаз Коринтели. Только перед кроватью отсутствовал зеленый коврик да за рисунком племянника находился другой, большего формата.

Марина вышла из ванной, закутанная в широкое цветастое полотенце. Снова остановилась перед зеркалом. Медленно сняла полотенце и еще раз оглядела обнажившуюся грудь. Довольная собой, бросила полотенце на стул и юркнула в постель.

Думать ни о чем не хотелось. Она зажмурилась в надежде побыстрее предаться сну. Но каждая клетка мозга была настолько возбуждена, что она поняла — пока не уляжется волнение, ей не уснуть. Стоило закрыть глаза, как тут же представлялся Рамаз Коринтели. С поразительной ясностью видела она то доброе, то нахмуренное лицо молодого человека. То по-детски наивное, то отрешенное, немного злое выражение его. Нет, оно не было злым, злое лицо Рамаза Коринтели — отзвук тогдашнего ее настроения, когда она не выносила чересчур уверенного в себе парня.

А теперь?

Если не считать временами набухающих висков, мутных глаз и тяжелеющего при волнении взгляда, Коринтели казался по-детски наивным и милым.

Что творилось с женщиной? С той самой женщиной, у которой долгое время каждый мужчина вызывал только отвращение и дрожь? Не Марина ли Двали, униженная и оскорбленная мужем, целых пять лет отводила душу местью?

Неужто все переменилось? Неужто она влюбилась в Рамаза?

А может, и не любовь это вовсе, а просто мужчина пробудил ото сна ее здоровое и пышное тело? Тело, которое в руках бесчувственного хама ни разу не утолило пыл в водовороте блаженства…

Из Пасанаури до Тбилиси ехали в полном молчании. Рамаз снова замкнулся. Машина шла на большой скорости. Марина с опаской поглядывала то на спидометр, то на водителя. У Рамаза был такой угрюмый и грустный вид, что она не решалась произнести ни слова.

Отдавшись мыслям, Рамаз как будто запамятовал, что рядом с ним находится Марина Двали. Иногда он нагибался за пачкой сигарет, а остальное время упорно смотрел на дорогу. Нетрудно было догадаться, что, поглощенный мыслями, он механически управляет машиной.

Постепенно и Марина погрузилась в задумчивость. Кто такой Рамаз Коринтели? Спору нет, он одарен сверхъестественной способностью. Существовала еще проблема, над которой Марина ломала голову. Ей хотелось разобраться, любит она Рамаза или боится обладателя такого, странного, невероятного дара?

Рамаз остановил машину метрах в пятидесяти от аптеки, на том самом месте, где утром посадил Марину. Остановил и посмотрел на молодую женщину. Та смешалась, не зная, как ей быть. Всю дорогу она думала, что ответить Рамазу, если тот станет напрашиваться в гости. Но неожиданно вдруг успокоилась, почувствовав, что он не собирается провожать ее.

Она облегченно вздохнула, мило улыбнулась Коринтели, поправила сумочку и потянулась к дверце.

— Я люблю тебя, Марина! — сказал вдруг Рамаз.

Женщина так отдернула руку от дверцы, словно ее ударило током.

— Что вы сказали? — почему-то перейдя на прежнее «вы», спросила она, хотя слышала все, что он сказал.

— Я люблю тебя!

Марина собиралась что-то ответить ему, но Рамаз приложил палец к губам:

— Сегодня — ни слова! Подумай хорошенько и завтра или послезавтра дашь мне ответ.

Марина сидела не двигаясь, от растерянности не зная, что теперь делать. И вдруг нашла выход — энергично распахнула дверцу и ловко вышла из машины:

— Счастливо оставаться!

И захлопнула дверцу.

Рамаз, улыбнувшись, кивнул в ответ. Марина повернула назад, к дому. Он в зеркальце следил за ней, уходящей неверными шагами. Марина знала, что молодой человек не сводит с нее взгляда и не уедет, пока она не скроется в подъезде…

По телу пробежала дрожь, Марина вытянулась на животе и закрыла глаза.

«Подумай хорошенько и завтра или послезавтра дашь мне ответ», — не сосчитать, в который раз прокручивалось в голове предложение Рамаза Коринтели.

— Послезавтра! — громко сказала она вдруг. Снова перевернулась на спину, устремила глаза в потолок и улыбнулась туда, в пространство.

«Почему послезавтра? Или почему завтра? Может быть, я согласна сегодня, сейчас, сию же минуту?»

Голова кружилась от счастья и блаженства, и молодая женщина искренне боялась проснуться, чтобы случившееся сегодня не оказалось сном.