Спираль

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

— В Москву собираешься? — спросил Рамаза Сосо Шадури.

— Через два дня.

— Что случилось?

— Тебе очень интересно?

— Ты, кажется, прекрасно знаешь, что я не люблю, когда со мной так разговаривают.

— Мне кажется, и ты прекрасно знаешь, что я не люблю, когда суют нос в мои дела.

— Я в твои дела не суюсь. Меня интересует, будет ли у тебя время, можем подкинуть одно стоящее дело.

— Ты же сомневался, что я настоящий Рамаз Коринтели.

— Никогда не сомневался. Слава богу, я пока еще не жалуюсь на склероз, знаю тебя и жареного и пареного. Я подозревал, что ты решил отколоться от нас, наплел про потерю памяти, чтобы не отвечать за прошлое. Одновременно я убедился, что ты многое замалчивал. Многое утаил от нас, не раскрывался до конца. Был одним человеком, а играл другого. На защите твоего диплома или диссертации я получил ответ на многие неясные вопросы.

— На защите я тебя заметил. Почему не подождал меня?

— На поезд опаздывал. Менял на месяц местожительство.

— Ладно, ты, скажем, думал, что я воспользовался несчастным случаем, чтобы выйти из игры и не нести ответственность за прошлое. Однако после того я принял участие в не очень-то пустячной операции.

— Я не препираться пришел. У тебя большое будущее. После той операции можешь совсем отвалить от нас. Можешь даже не прощаться. Такому человеку, как ты, не место среди нас. С сегодняшнего дня ты свободен. Просто я хотел подкинуть тебе одно стоящее предложение. Солидное дело. Нам без тебя зарез. Если согласишься, облегчишь нам операцию.

— Чем?

— Нужен человек, знающий языки.

— Сколько принесет операция?

— Сто тысяч долларов!

— Долларов?

— Да, долларов, которые я за неделю превращу в триста тысяч рублей.

— На дело с иностранцами не пойду.

— И не просим.

— Тогда откуда доллары? — Рамаз с отвращением посмотрел на густые брови и волосы Сосо Шадури, прикидывая, как когда-то, какого калибра пуля может прошить его бронированный лоб.

— Расскажу подробно. Одного нашего кореша в Москве познакомили с иностранцем, если не ошибаюсь, с английским дипломатом, который ищет уникальные марки. Он перечислил моему дружку около двадцати тех, которые, по его расчетам, должны быть у московских филателистов. Мой друг…

— Как зовут твоего друга?

— Роман Гугава!

— Роман Гугава! — повторил Рамаз, словно стараясь навсегда запечатлеть в памяти это имя.

— Роман Гугава два года угробил на поиски этих марок. Познакомился и переговорил чуть ли не с полутысячей филателистов. В конце концов напал на след одного московского грузина, у которого оказалась одна из этих двадцати марок, «Трафальгар», посвященная Трафальгарской битве.

— Ты знаешь, какая битва произошла при Трафальгаре? — искренне удивился Рамаз.

— Я знаю, как называется марка, стоящая сто тысяч долларов. Марки теперь дороже любой картины, иконы и золота, а вывезти их за границу легче и безопаснее.

— Сто тысяч долларов! — повторил Коринтели. — Деньги — высшая форма демократии. Я как ученый боготворю демократию. Сколько человек входят в дело?

— Я, ты и Роман Гугава.

— Всем поровну?

— Гугаве на десять тысяч больше.

— Что от меня требуется?

— Перво-наперво переговорить с иностранцем.

— Гугава не разговаривал?

— Нет. Он не знает языка.

— Откуда же в таком случае знает, что требуется англичанину?

— Один человек сосватал его. К сожалению, сейчас тот малый в отсидке.

— Как мне найти англичанина?

— У Романа есть все его координаты. Позвонишь и договоришься.

— Делим поровну! — сменил Рамаз тему разговора.

— Почему?

— А мой английский не стоит денег? Что из того, что Роман Гугава наводит на дело? Сумей он сам ловко прокрутить операцию, он не позвал бы нас.

— Без Гугавы ничего не скажу. В Москве обсудим.

— Кто владелец марки?

— Старый физик, сейчас на пенсии.

— Фамилия и имя у него есть?

— Варлам Гигошвили. Живет на улице Сибирякова, второй подъезд, четвертый этаж, двухкомнатная квартира.

— Он точно знает, что у товарища Гигошвили есть «Трафальгар»?

— Один из самых известных филателистов сказал.

— Сам он почему не берется?

— Кто?

— Твой Роман Гугава! — насмешливо пояснил Рамаз и, наклонившись, взял со стола пачку «Винстона». Он давно решил порвать с Сосо Шадури, но чувствовал, что предложенное дело исподволь прельщает его.

— Ему никак не удается установить контакт со стариком. Варлам Гигошвили замкнут и недоверчив. Только самых близких пускает в квартиру.

Рамаз задумался.

Шадури понял, что Коринтели уже включился в дело, и с его души свалился камень. Он в свою очередь потянулся за «Винстоном» и закурил.

— Что еще известно по поводу этого дела? — спросил вдруг Рамаз.

— Сейчас в Москве несравненная Лия Рамишвили, внучка сестры Варлама Гигошвили. Ей приблизительно тридцать. Замужем. Муж — начальник какого-то управления, Леван Рамишвили, отец — очень большая шишка…

— Ясно, я понял…

— Думаю, что Лию Рамишвили можно использовать в качестве ключа к квартире старого физика. Гугава установил, что она проживает в гостинице «Будапешт» и пробудет в Москве еще дней десять.

— Почему не остановилась у Варлама?

— Не знаю. Наверное, предпочитает пожить на свободе. А с Варламом они часто прогуливаются и ужинают в ресторане «Будапешт».

— А если после операции у нее возникнут подозрения и она выдаст меня?

— Женщины — твоя сфера. Мы не мороковали об этой части операции.

Рамаз снова задумался.

Сосо Шадури встал. Чтобы не мешать приятелю, он прошел на кухню, открыл дверцу холодильника и отыскал боржом.

Разработка предстоящей операции постепенно поднимала настроение Рамаза.

Сосо вернулся в комнату с двумя стаканами, один поставил перед Рамазом, из другого отпил сам.

— Придумал что-нибудь?

— Придумал, если Лия Рамишвили не знает меня в лицо.

— Откуда ей тебя знать?

— По единственному портрету в молодежной газете, может быть, он запомнился кому-нибудь!

— Ты прав. Хорошо, что тебя хоть по телевизору не показывали.

— Видишь, как пригодилась моя скромность. А сколько журналистов гонялись за мной! Есть риск, что в ресторане или на улице мы столкнемся с каким-нибудь знакомым грузином.

— Ты под чужой фамилией собираешься знакомиться?

— Нет, я должен познакомиться под видом иностранца. Женщины почему-то воображают, что те лучше нас умеют любить под одеялом, и вместе с тем больше гарантий навсегда замести следы. Несравненная Лия знает какой-нибудь язык?

— Английский с пятого на десятое, вот ее дядюшка или дедушка, тот лучше говорит по-английски.

— Еще какой-нибудь знает?

— Лия?

— Нет, ее дядюшка или дедушка.

— Не думаю.

— Сегодня же позвони в Москву высокочтимому Гугаве. Если они говорят по-английски, я буду французом, а то поймут, что я не англичанин. Я стану французом, который хорошо знает английский. Понятно?

— Понятно. А дальше что?

— Дальше я должен как-то познакомиться с Лией. Если бог поможет и она окажется мещанкой, ты представляешь, что значит для мещанки француз! Жерар Говен или хотя бы Мишель Леруа… Однако нет, никак не Леруа! Гораздо импозантнее Мишель де Леруа. Тебе известно, что означает для женщины это самое «де»? Оно придает фамилии совсем другое звучание. Конечно, так гораздо звучнее — Мишель де Леруа. И слух ласкает, и тебе легче запомнится.

— Рамаз, я не терплю таких штучек!

— Что поделаешь, мой милый, такой у меня стиль.

Злость обожгла Сосо Шадури; когда он проглатывал застрявшую в горле матерщину, она исцарапала ему гортань, как острая кость.

— Допустим, ты познакомился. Что дальше?

— Дальше надлежит заслужить доверие, чтобы меня пригласили в дом моего советского коллеги. Затем приглашаю их в ресторан. Хотя театр или консерватория лучше ресторана, там не встретишь знакомых. Заруби на носу, уважаемый Сосо, на тот случай, если знакомство состоится: сия категория людей не изнуряет себя хождением по театрам и симфоническим концертам. Придется мне два оставшиеся до поездки дня употребить на разучивание какой-нибудь новейшей галльской песенки, а на фортепьяно я подберу современное французское попурри.

— А дальше?

— Дальше? — вдруг вышел из себя Коринтели. — Немного пошевели мозгами, которые ты замуровал за своим пуленепрошибаемым лбом!

Ради ста тысяч долларов Шадури и на сей раз проглотил застрявшие в горле злобу и брань, и опять острая кость исцарапала ему гортань. Он понимал, что без Рамаза Коринтели дело не выгорит, иначе вцепился бы ему в глотку или наделал дел похуже.

Рамаз понял, что переборщил.

— Потом мы со стариком провожаем обворожительную Лию в Тбилиси.

— Дальше?

— Ты еще не понял, что нам делать дальше?

— Понял. Я сам вижу, что по-другому нам не выкрутиться.

— Лия — необходимое звено нашей операции, к тому же самое ненадежное. Выход один. Обворожительная Лия должна познакомиться с моим темпераментом. Разве дочка такого отца и супруга, мужественного из мужественных, предаст огласке свои любовные похождения?

— Какая есть гарантия, что приберешь ее к рукам?

— Надо попробовать. Во всяком случае, нам необходимо сблизиться с ней, чтобы познакомиться со старым физиком. Однако я не теряю надежды, что уважаемая Лия не отвергнет жестоко любовь молодого человека. Понятно тебе?

— Понятно.

— Тогда будем считать наш сегодняшний разговор основой операции. Детали, видимо, уточним в Москве. Сейчас набросаю текст визитной карточки. У тебя, кажется, есть человек в типографии, отнесешь ему, пусть срочно изготовит… А впрочем, к черту! Никакой не француз и никакой не англичанин! Мне будет трудно играть роль иностранца целые семь дней. Один неверный шаг, и все полетит к чертовой матери. Поэтому в Москве я буду… хотя бы Нодаром Барамидзе! Завтра вечером вылетай в столицу и забронируй мне номер в «Интерконтинентале». Вы представляете, уважаемый Сосо, как звучит для молодой дамы слово «Интерконтиненталь»! — Рамаз взял полный стакан боржома и жадно выпил его.

— Позвольте поздравить вас, молодой человек! — Академик Владимир Матвеев похлопал Рамаза по плечу. — За ваше дипломное исследование научный совет единодушно присвоил вам звание кандидата физико-математических наук.

— Благодарю вас, Владимир Герасимович!

— Но главное не это! Я воодушевлен вашим вторым замечательным исследованием. Пятый тип радиоактивности, открытый вами, за две недели станет известен всему миру.

— Я счастлив слышать от вас такую оценку, Владимир Герасимович!

Матвеев еще раз потрепал Коринтели по плечу, затем неторопливым, вернее, нетвердым шагом выдохшегося человека подошел к креслу и отдуваясь опустился в него.

«Как он сдал за эти три года!» — с сожалением подумал Рамаз.

Большая дружба связывала Давида Георгадзе с академиком Владимиром Герасимовичем Матвеевым. Особенно московский коллега помог грузинскому ученому, когда по инициативе Георгадзе в Тбилиси создавали исследовательский институт астрофизики. Сначала Матвеев оказывал помощь аппаратурой и научно-техническими консультациями, затем взял к себе семерых молодых физиков из Тбилиси для прохождения соответствующей практики. В дальнейшем они вдвоем разработали множество совместных тем, провели несколько симпозиумов и встреч. Обмен командировками и мыслями превратился в обыкновение.

Владимир Герасимович Матвеев с виду походил скорее на бывшего баскетболиста, нежели на всемирно известного астрофизика. До двух метров ему не хватало десяти сантиметров. Бородка «буланже» и очки очень шли ему. Как-то, находясь в больнице, он сбрил бороду, и ни домашние, ни сотрудники не могли его узнать. Золотистая «буланже» настолько органично выглядела на его лице, что казалось, он вышел с ней из материнской утробы. Поэтому всем, видавшим его детские фотографии, казалось удивительным отсутствие у него в детстве привычной бородки.

— Послезавтра в двенадцать часов я вынесу ваш вопрос на научном совете института. До той поры дам прочитать вашу работу двум профессорам и подготовлю их к выступлению. Заранее хочу поздравить вас и объявить, что послезавтра после двенадцати вы, двадцатичетырехлетпий юноша, официально встанете в один ряд с избранными, знаменитыми советскими учеными!

Владимир Герасимович подавил волнение, поднялся и заходил по комнате.

— Мне много раз доводилось встречаться с талантливыми людьми. Встреча с талантом — счастье. К сожалению, человеку не часто выпадает подобное счастье. Истинных дарований мало, крайне мало. Сейчас много образованных, интеллигентных ученых, несравненно больше, чем было двадцать или даже десять лет назад. Знают языки, играют на музыкальных инструментах, обладают изысканными манерами, одним словом, очень хороши как интеллектуалы, но, к несчастью, очень плохи как теоретики и экспериментаторы! Есть и другая категория: вышедшие из деревень провинциалы, рвущиеся прошибить лбом любые стены и во что бы то ни стало занять место среди ученых. И прошибают-таки! Армия их довольно велика, и, к прискорбию, общий уровень наших ученых, как это ни покажется парадоксальным, сегодня более провинциален, чем был сорок или тридцать лет тому назад. Сегодня, когда сужаются специализации и возникает столько новых областей науки, общий уровень, видимо, понизится больше прежнего.

Лицо академика омрачилось. Какое-то время он молча и задумчиво прохаживался по кабинету, затем махнул рукой, подошел к креслу и тяжело опустился в него.

«Как он сдал!» — снова подумал Рамаз.

— Да, не часто выпадает счастье встретить истинный талант. О большом таланте и говорить не приходится. Может пройти вся жизнь, и ни разу не ощутишь радости от встречи с большим, ярким талантом. Мне повезло, молодой человек, определенно повезло. Вы — большой, яркий талант. Во-первых, потому, что вам двадцать четыре года. Вундеркиндство исключено. Вместе с тем, вашего дипломного исследования, тем более — открытия пятого типа радиоактивности, вполне достаточно, чтобы стать известным ученым. Но я чувствую, что у вас все еще впереди. Знайте, пока я жив, двери моего института открыты перед вами. Мы создадим вам все условия для настоящей научной работы. Прекрасно, что вы в совершенстве знаете языки. Вам уже не придется терять время на их изучение. Семья у вас есть?

— Пока нет.

— Худо! — с сожалением покачал головой Матвеев. — Чем скорее вы женитесь, тем лучше. Вы человек, полный энергии и темперамента. Когда я впервые увидел вас, я подумал, что вы чемпион по каратэ. По всей вероятности, из-за своего юношеского темперамента вы много времени тратите впустую. Ничего не поделаешь, молодость! Поэтому нужно создавать семью. Семья на несколько часов в день увеличит бюджет времени для вашей научной работы. Вы знали академика Георгадзе? — вдруг переменил тему разговора Матвеев.

— Очень хорошо.

— Да, совсем запамятовал, вы же работали с ним в одном институте.

— Нет, с ним я никогда не работал. В тбилисский институт астрофизики меня приняли лаборантом после смерти академика. С академиком Георгадзе я познакомился в больнице. Я хорошо знал его труды. Он был поражен моими знаниями. В то время я был студентом третьего курса заочного факультета.

— Насколько я знаю, Георгадзе разрабатывал аналогичную проблему. Он как-то говорил мне, что нащупал новый тип радиоактивности. Это было давно, если не ошибаюсь, года четыре или пять тому назад.

— Вы правы. Огромная научная интуиция академика предугадала наличие нового типа радиоактивности, но он направил работу по ошибочному пути. Он не предположил, что возможен такой распад ядра, когда из него вылетают не только протоны, как думали ученые раньше, но и пары частиц — протоны и нейтроны. Анализ атомного ядра убедительно показал нам, что в действительности существуют изотопы сотен элементов, обладающие двухпротонной радиоактивностью. Придя к такому выводу, я понял, что ключ к проблеме в моих руках; если бы академик Георгадзе представил двухпротонную радиоактивность, он бы раньше меня установил новый тип ее. Ядра атомов элементов, обладающие двухпротонной радиоактивностью, живут довольно долго. Я предположил и не ошибся, что гораздо легче выбить из этих ядер несколько протонов, чем отделить их друг от друга.

— Допускаю, что идея существования двухпротонной радиоактивности родилась у вас самостоятельно, но четверть века назад предполагали ее наличие.

— Возможно, не спорю. Но правильная идея была забыта по совершенно объективной причине: ни у нас, ни за рубежом двухпротонное расщепление ядра не удалось.

— Ясно! Еще раз искренне поздравляю вас с огромной победой!

— Приношу вам сердечную благодарность. Я не ожидал подобного внимания. Я до смерти ваш должник.

«До смерти!» — повторил про себя Матвеев и сказал:

— Вам ли думать о смерти? Вы не представляете, как на меня подействовала кончина Георгадзе. К сожалению, я не смог приехать. Находился в заграничной командировке. Хорошо, что хоть мой заместитель был на похоронах.

— Владимир Герасимович, — неуверенно начал Коринтели после недолгого молчания.

— Вас что-то смущает? Не бойтесь, говорите! Говорите прямо, что вас мучает.

— Академик Георгадзе перед смертью написал вам письмо.

— Где же это письмо?

В ответ Рамаз достал из кармана конверт.

— Давайте-ка побыстрее! — оживился академик Матвеев. Он снял очки, надел другие, вскрыл конверт и начал читать письмо.

Рамаз внимательно наблюдал за ним. Его удивляло, с какой быстротой на лице академика сменяют друг друга грустное и радостное выражения. Наконец тот поднял голову и обиженно взглянул на Коринтели:

— Почему вы до сих пор не отдали мне его?

— Я приблизительно догадывался, что в нем. Вероятнее всего, вам рекомендуют меня. Я решил вообще не показывать вам письмо. Но не осмелился — может быть, в нем есть нечто такое, что касается лично вас. Поэтому я решил, что отдам его, как только с моим вопросом будет полная ясность. Я не люблю прокладывать дорогу протекциями и рекомендациями.

— Прочитайте! — Матвеев протянул ему листок.

Рамаз взял письмо и стал читать, будто знакомился с ним впервые.

«Дорогой Владимир Герасимович!

Я, вероятно, умру через несколько дней. Пишу письмо из больницы, прикованный к койке. В конце концов, я, неверующий и неисправимый атеист, теперь выясню, насколько вселенная материальна. Но поглядим, может быть, моя душа и впрямь вознесется куда-то. В этом случае мне не миновать ада.

Одним словом, я завершаю жизнь. Немного, оказывается, семьдесят четыре года. Но ничего не поделаешь. Я все равно не хулю судьбу.

Теперь хочу обратиться к вам с одной просьбой. В больнице я познакомился с талантливым молодым человеком — Рамазом Михайловичем Коринтели. Вам недосуг запоминать все, но, возможно, вы помните, что я предполагал существование пятого типа радиоактивности. Как выяснилось, предположение мое было правильным, а путь решения проблемы — ложным. И вот этот молодой человек, с которым судьба свела меня в больнице (как видите, все мы перед смертью, сдается, становимся идеалистами), по-моему, нашел правильный путь решения этой проблемы. Если я выживу и выберусь отсюда, я сам присмотрю за этим талантливым парнем. Если нет — отсылаю его к вам. Я полагаюсь на вашу большую и добрую душу, на вашу святую научную совесть.

Всегда ваш Давид Георгадзе».

Рамаз дочитал письмо, но головы не поднял, словно одолеваемый печалью и задумчивостью.

— Видите, каким человеком был Давид Георгадзе? Сейчас такие люди перевелись.

— Если бы я заранее знал содержание письма, я бы ни за что не отдал его вам.

— Вы уже большой ученый, и неуклюжее самолюбие мальчишки вам не к лицу, — со всей строгостью распек Рамаза академик.

— Вы не позволите мне, Владимир Герасимович, снять копию письма? Мне хочется сохранить его как реликвию.

— Я непременно сниму и послезавтра на большом совете вручу вам. А вы не волнуетесь в ожидании большого совета?

— Естественно, волнуюсь.

— Не беспокойтесь, все будет хорошо. Более того, обсуждение вашего исследования завершится триумфом. Меня больше волнует другое.

— Слушаю вас.

— Ваш внезапный взлет начался в январе. Послезавтра, через каких-то три с половиной месяца, вас ждет новый и огромный успех, выдержит ли ваша психика? Прошу извинить меня, но не задерете ли вы нос, не вскружит ли вам голову всемирное признание? Фанаберия и спесь сбили с пути много истинных ученых.

— Я не собираюсь становиться жертвой фанаберии.

— И еще один совет. Не поддавайтесь журналистам, прессе и телевидению. Помните, что вы не поэт и не деятель культуры. Главное в науке — популярность среди коллег.

— Большое спасибо за совет, Владимир Герасимович!

— А сейчас ступайте отдохните хорошенько и готовьтесь к послезавтрашнему дню.

— Еще раз огромное вам спасибо за отеческий прием. Всего вам доброго.

Рамаз направился к двери. Дойдя до нее, остановился, обернулся и спросил академика:

— Как ваш внук Володя? В больнице академик Георгадзе очень переживал, что мальчик страдает почками.

— Внимательным и отзывчивым человеком был дорогой Давид! — растрогался Матвеев. — Благодарю вас, как будто поправляется. Врачи весьма обнадеживают нас.

— Счастливо оставаться, Владимир Герасимович!

Рамаз Коринтели закрыл за собой дверь кабинета.

Спальня уютного, роскошно обставленного люкса «Интерконтиненталя» была погружена в красный полумрак.

И юноша, утоливший любовный пыл, и молодая женщина лежали навзничь с закрытыми глазами, хотя ни один из них не спал.

В соседней комнате тихо играл магнитофон. Настолько тихо, что создавалось впечатление, будто ветерок откуда-то очень издалека доносит волшебные звуки музыки.

Женщина собиралась встать, но ей показалось, что молодой человек уснул, и она побоялась разбудить его.

Она как будто только в эти минуты осознала, что впервые за семь лет замужества изменила мужу, и была поражена открытием, что не жалеет о своем преступлении. Не жалеет сейчас, в данный момент, когда, утолив страсть, может здраво судить и оценивать совершенный шаг.

В блаженном забытьи она и тогда не открыла глаз, когда Коринтели встал и вышел в гостиную. По просторному, широкому номеру-люкс разлилась нежная музыка. Молодой человек, по-видимому, исполнял на фортепьяно какую-то французскую мелодию. Он, словно нарочно, подбирал тихие, умиротворяющие напевы.

Еще раз и навсегда женщина заключила, что не жалеет об измене мужу. Если подумать, впервые ли она изменяет ему? Разве сигареты, выкуренные тайком, не были маленькой изменой? Она же знала, с каким отвращением относится муж к курящим женщинам, как прохаживается насчет их мужей!

Разве не тогда началась измена, когда однажды, укладывая в постель пьяного мужа, она пожалела, что не вышла замуж за Важа Муджири, который три года добивался ее руки? Могла ли она когда-нибудь предположить, что придет время и Важа станет известным ученым?

Разве не мечтала она всю жизнь полюбить настоящего мужчину, страстного, сильного и в то же время упоительно поэтичного и утонченного? Точно такого, как Нодар Барамидзе.

Все радовало Лию Рамишвили, все услаждало сердце. Ей было радостно нежиться в люксе «Континенталя», обставленном белой английской мебелью, ей было радостно, что рядом с ней — настоящий, утонченный мужчина.

«Что-то будет завтра?» — мелькнуло вдруг в голове Лии Рамишвили, и она досадливо тряхнула головой — сегодня, в угаре неописуемого блаженства, думать о завтрашнем дне представлялось ей таким же нелепым, как о будущем веке.

Войдя в свой номер, Лия сразу заметила белые и красные гвоздики в стоящей на столе вазе и очень им удивилась.

«Кто мог принести их?»

Она поспешила подойти к столу. На конверте с золотыми разводами, прислоненном к вазе, было что-то написано на иностранном языке. Она схватила конверт и не дыша открыла его. В нем обнаружилось небольшое письмо и визитная карточка.

Лия поняла одно, что письмо написано по-французски, но что написано в нем, оставалось тайной. На визитной карточке она прочитала по-русски и по-английски: «Нодар Барамидзе, Тбилиси, астрофизик».

— Нодар Барамидзе! — громко повторила она.

«Кто он и почему пишет мне по-французски?

Не разыгрывают ли меня? Или спутали с кем-нибудь?»

Лия сняла трубку и позвонила дежурной — кто заходил к ней и кто принес цветы?

Дежурная ответила, что заходил какой-то молодой человек и просил передать, что зайдет в пять часов.

Пораженная — «Кто это может быть?» — она положила трубку и села в кресло.

«Видимо, спутал меня с кем-нибудь, — решила она вдруг, и у нее отлегло от сердца, — безусловно, ошибся адресом!»

Она аккуратно вложила письмо в конверт и приставила его к вазе. Затем встала, сняла с себя платье, прошла в ванную, умылась и расчесала волосы.

Лия улыбнулась своему отражению в зеркале. Двадцативосьмилетняя женщина выглядела как девочка-подросток. На матовое лицо упали пряди распущенных черных волос.

«Интересно, а этот Нодар Барамидзе красивый?» — невольно подумала она.

Выйдя из ванной, достала из сумочки сигареты, закурила и устроилась в кресле.

«Сказал, что придет в пять. Который сейчас час?» Лия быстро встала, прошла в спальню, взглянула на часы, лежащие на тумбочке у кровати. Ровно три.

«Посмотрим, посмотрим, что за астрофизик явится ко мне!» — шаловливо подумала она и улыбнулась.

Вернувшись в гостиную, она перекусила на скорую руку, даже не разобрав вкус сморщенной сосиски. Подошла к холодильнику, достала «Пепси-колу», открыла и напилась прямо из горлышка.

«Сосну часок», — решила она. Пошла в спальню, разделась и, поставив рядом телефон — она ждала звонка из Тбилиси, — вытянулась на постели.

Утомленная масштабами и непривычным ритмом огромного города, Лия быстро уснула. Ее разбудил телефонный звонок. Протирая одной рукой глаза, другой она подняла трубку — «Слушаю!» — и покосилась на часы.

И чуть не подпрыгнула — было без двадцати пяти пять.

«Вот это поспала!»

Звонил супруг. После первого вопроса перешли к делам. Лия волновалась, поминутно глядя на часы. Гость появится через двадцать минут, а она еще должна одеться.

Лия собиралась поделиться с мужем случившимся, но моментально передумала — успеется, нужно будет, потом расскажет.

Едва положив трубку, соскочила с постели, кинулась в ванную, ополоснула лицо, придирчиво оглядела его в зеркале. Тряхнула головой, распушив черные волосы, подхватила их обеими руками и высоко подняла. Обе прически ей шли. Поднятые волосы подчеркивали высокую красивую шею. А распущенные придавали большим блестящим глазам какое-то божественное выражение. Однако раздумывать было некогда.

«Хотя бы знать, сколько ему лет!» — с сожалением подумала Лия и предпочла распустить волосы, чтобы гость не догадался, что она специально готовилась к его приходу.

Она достала из гардероба брюки и черную блузку без рукавов. Лия отдавала себе отчет в том, что брюки будут полнить ее, мать двоих детей, но понимала и то, какое впечатление произведет на искушенного мужчину обтянутая черной блузкой грудь. Она быстро натянула блузку и брюки, а толстые красно-белые полосатые французские носки и спортивные туфли лет на пять омолодили и без того молодую и элегантную женщину. Найдя перед зеркалом маленький изящный флакон «Шанели», она несколько раз провела его пробкой за ушами, по шее и груди и снова взглянула в зеркало.

«Хороша!»

«А вдруг он запоздает?» — подумала она и посмотрела на часы. Почти пять. Не зная, чем занять себя, она села в кресло, поставила пепельницу на подлокотник, закурила и раскрыла книгу.

Точно в пять в дверь постучали.

— Кто там? — крикнула по-русски Лия и почувствовала, как оборвалось сердце.

Стук повторился.

Лия поднялась, положила книгу на стол, а сигарету — в пепельницу и неторопливо пошла к двери. Когда она взялась за ручку, волнение ее усилилось до предела. Она машинально перекрестилась и отворила дверь. У порога стоял представительный, безукоризненно одетый молодой человек с букетиком фиалок в руке. Он улыбался.

Лия почему-то не подумала о том, что гость может оказаться моложе ее.

Улыбка на лице молодого человека медленно сходила на нет и наконец совсем исчезла.

— Виноват, я, кажется, ошибся адресом, — сказал он по-французски.

Окончательно смешавшись, Лия не могла выдавить из себя ни слова и только неловко улыбалась.

— Вы говорите по-немецки? — по-немецки спросил гость.

Лия так же неловко отрицательно покачала головой.

— По-английски?

— Немного! — пискнула она с ужасным акцентом.

— Может быть, знаете русский?

— Русский я знаю хорошо. И русский, и грузинский! — кое-как пришла в себя Лия.

— Вы грузинка?

— Да. Проходите, пожалуйста!

— Ничего не понимаю! — Молодой человек, смущаясь, прошел в номер.

— Между прочим, и я в том же положении.

— Прежде чем мы разберемся в случившемся, позвольте представиться — Нодар Барамидзе! — Он протянул женщине руку.

— Лия Рамишвили!

— О-о, я вижу, вы не притронулись к моим гвоздикам!

— Как я могла, они же предназначались не мне. Присаживайтесь. — Лия показала гостю на стул.

— Цветы принадлежат тому, в чьей вазе стоят. Примите и этот букетик фиалок. — Рамаз протянул женщине цветы. — Письмо же, с вашего позволения, я заберу.

— Справедливо ли присваивать чужие цветы? — кокетливо произнесла Лия, принимая букетик.

— Не стоит беспокоиться, ту, которую я ищу, мне, видимо, не найти.

— Она, наверное, молода и обаятельна?

— Наверное. Откровенно говоря, я ее не видел. Она моя коллега из Алжира. Мы оба работаем над одной проблемой и хотели поделиться друг с другом результатами эксперимента, — Рамаз вытащил из кармана миниатюрную записную книжку. — Все как будто сходится: гостиница, этаж, номер… Хм! — Он с сожалением усмехнулся.

— Случилось что-нибудь? — встрепенулась Лия. Она заметила, как у гостя испортилось настроение.

— В моем возрасте непростительна подобная рассеянность, — мне нужно было искать коллегу не в «Будапеште», а в гостинице «Бухарест».

— Жаль! — посочувствовала Лия. — Но беда не велика, вы можете позвонить отсюда.

— Мне неловко злоупотреблять вашим вниманием.

— Что вы, как можно, прошу вас!

Рамаз поднял трубку и набрал номер телефона Романа Гугавы.

Роман ждал его звонка. Он сразу взял трубку и, убедившись, что звонит Коринтели, стал поддерживать разговор, глухо бубня только одно слово «да».

Лия разглядывала гостя. И признавалась самой себе, что молодой человек очень ей нравится. Может быть, ее больше всего очаровывало то, что он говорил по-французски. Может быть, пленяли его атлетическая фигура и дорогой, безупречно сшитый, фирменный костюм, чрезвычайно идущий ему?

Видимо, все вместе.

Молодая женщина не знала французского, но, глядя на Нодара Барамидзе, понимала, что он прекрасно владеет языком. Время от времени тот обаятельно смеялся и несколько раз взглянул на часы.

«Наверное, свидание назначает!» От зависти у молодой женщины сжалось сердце.

Гость положил трубку и посмотрел на Лию:

— Вы не позволите мне позвонить еще раз?

— Сколько угодно!

Рамаз достал сигареты:

— Вы не желаете?

— Благодарю! — изящным жестом Лия выудила сигарету из пачки.

Рамаз поднес ей зажигалку, закурил сам и набрал номер.

На сей раз он разговаривал с Романом по-русски.

Из этого одностороннего разговора Лия вывела заключение, что ее гость беседует с вице-президентом Академии наук.

— Вы астрофизик? — спросила она, когда он положил трубку.

— Да.

— Я почему-то не могла представить себе молодого астрофизика. К тому же такого молодого, как вы.

— Почему?

— До сегодняшнего дня я была искренне уверена, что астрофизики пожилые и скучные люди.

— Если я правильно понял вас, они, по вашему мнению, родятся прямо стариками?

— Да, — рассмеялась Лия, — примерно так я и представляла.

— Мне кажется, что я отнимаю у вас слишком много времени, — Рамаз встал.

— Времени у меня хоть отбавляй, — улыбнулась Лия и встала следом за ним.

«Наверняка никогда больше не увижу его», — пожалела она в душе.

Рамаз изысканно поцеловал женщине руку.

«Какие манеры!» — вздохнула та в душе.

Рамаз вышел в холл и взялся за дверную ручку.

Лия была убита, она не думала, что уход незнакомца так огорчит ее.

Но тот остановился. Отпустил ручку и повернулся к ней.

— Позвольте мне называть вас Лией. Вы так юны, что я не решаюсь обращаться к вам ни со словом «калбатоно», ни по отчеству.

— Благодарю вас! — Лия была явно польщена.

Перед двадцативосьмилетней женщиной еще не вставала проблема возраста, но обращение по отчеству, да еще из уст молодого человека, естественно, не могло бы понравиться ей. Поэтому ее сердце взыграло от таких слов.

— Я человек суеверный и убежден: то, что мы часто приписываем случаю, предрешено на небесах. Я, как физик-идеалист, склоняю голову перед лапласским детерминизмом.

В ответ Лия только улыбнулась. Она не знала, что за штука лапласский детерминизм. Зато она уже знала, что молодой человек непременно пригласит ее куда-нибудь, и заранее знала, что не сможет ему отказать.

— Не поужинать ли нам вместе?

Лия заколебалась; всей душой порываясь ответить «да», она в то же время чувствовала, сколь неловко сразу изъявлять согласие на первое приглашение.

— Не вгоняйте меня в конфуз, этого не только я, сам бог не простит вам!

Женщина рассмеялась:

— На боге вы меня поймали!

— Где мы поужинаем?

— Я не знаю. Где вы предпочитаете?

— Если угодно, в «Интерконтинентале», я там живу. А хотите, спустимся в ваш ресторан.

От Рамаза не укрылось, какое впечатление произвело упоминание об «Интерконтинентале».

— Мне наскучили одни и те же лица.

— Тогда я иду заказывать столик и ровно в восемь жду вас перед гостиницей.

— Дедушка Варлам, я к тебе с гостем! — еще в дверях заявила Лия бабушкиному брату Варламу Гигошвили, снимая кожаную куртку и делая знак Рамазу, чтобы и он раздевался.

— Гостя?! — удивился тот, окидывая подозрительным взглядом молодого элегантного мужчину.

— Твой коллега, физик, не хмурься, неудобно.

— Проходите! — через силу улыбнулся старик.

— Спасибо! — сказал Рамаз, окидывая цепким взглядом двухкомнатную квартиру пенсионера.

— Вы, стало быть, физик? — спросил вдруг Варлам, словно проверяя сказанное Лией.

— Да, физик, точнее, астрофизик.

— Проходите, пожалуйста!

Рамаз сел и достал из кармана сигареты:

— Вы разрешите?

— Разумеется, пожалуйста!

— Не желаете?

— Нет, я не курю! — Старик принес пепельницу и поставил ее на стол перед гостем. — В какой области вы работаете?

— Я в основном занимаюсь проблемами радиоактивности.

— Понятно, понятно.

— Прошу прощения за беспокойство, вы, кажется, отдыхать собирались?

— Да я только и делаю весь день, что отдыхаю. Необходимые магазины на первом этаже этого, подобного целому городу, здания. Я заперт в его бетонной коробке и живу воспоминаниями. Где вы познакомились с моей внучкой?

— Я ее давно знаю. После ее замужества мы почти не встречались. А столкнулись в гостинице и очень обрадовались. А вы давно живете в Москве? — спросил в свою очередь Рамаз.

— Почти двадцать пять лет! — призадумался старик. — Большого ученого из меня не вышло. И жизнь не задалась. В моей квартире ничего нет, кроме самых необходимых вещей. Библиотека, правда, неплохая.

— Только ли библиотека, дедуля? Разве твоя коллекция марок не уникальна?

У Рамаза дрогнуло сердце:

— Вы филателист?

— Вернее, был когда-то. Несколько лет не приобретал ничего нового.

— У дедушки Варлама с тысячу уникальных марок.

— Я в филателии профан. Тысяча марок, вероятно, считается большой коллекцией?

— Ценность коллекции определяется характером марок, а не количеством. У меня есть хорошие марки, но не настолько, чтобы считать мою коллекцию уникальной. Хотя есть у меня одна марка, она-то моя настоящая гордость! — У старика заблестели глаза. — Пройдемте в кабинет. Я хочу показать вам ее.

Все прошли в кабинет. Рамаз сразу увидел множество марок, выставленных за стеклом. Он взял себя в руки, стараясь не обнаруживать волнения. Напустив на себя вид, будто марки его не интересуют, он подошел к книжным полкам и вытащил первый том старинного издания истории математики.

— Ну, пожалуйста, а то дедушка обидится! — шепнула ему Лия.

— Иду, иду! — Рамаз подошел к заполненной марками витрине. — Извините меня, но я увидел такие книги, что глаз не мог оторвать.

Он напряг внимание, подхлестываемый страстью поскорее увидеть марку, стоящую сто тысяч долларов.

— Вот моя гордость, мой «Трафальгар»! — Варлам открыл малахитовую коробочку и показал гостю бережно завернутую в целлофан марку. Глаза старого физика озаряла радость, морщинистое лицо его было преисполнено гордости.

— Во сколько же оценивается ваш «Трафальгар»? — как бы вскользь поинтересовался Рамаз.

— В значительную, в весьма значительную сумму. Многие, имей они желание, не смогли бы купить ее! — захихикал старик. — Между прочим, мне как-то не по себе становится, когда люди, несведущие в филателии, ценят марки только за их стоимость.

— Я уже говорил, что не имею о филателии представления. Поэтому не знаю, в чем ценность марки. В красоте? Но марки в витрине намного красивее вашего «Трафальгара»! — как бы с досадой заметил гость.

— Вы правы, полностью правы. Мой «Трафальгар» стоит приблизительно около двухсот тысяч долларов.

— Что ты говоришь, дедушка! — вскричала Лия.

— Да, да, двести тысяч долларов!

— Этот клочок бумаги? — якобы не поверил Рамаз.

В ответ старик захлопнул коробочку и спрятал ее обратно в секретер.

— Марки не ваша стихия, лучше я вам покажу книги. — Варлам Гигошвили, по-видимому, был уязвлен в самое сердце.

— Вы правы. Филателия для меня настоящая китайская грамота. Мне вспоминается анекдот или истинное происшествие, рассказанное мне в Париже два месяца назад. Если я не злоупотребляю вашим вниманием, готов рассказать.

— С большим удовольствием слушаю вас, с большим удовольствием!

— Вы не обидитесь? Анекдот о филателисте.

— Тем более приятно, я весь внимание.

— Жил в Лионе некий молодой человек, с детства увлекавшийся филателией. До сорока лет прожил он, не зная женщин. Представляете себе француза, до сорокалетнего возраста не знавшего женщин? — Рамаз подмигнул Лии.

— Истинное чудо! — хихикнул старик.

Лия рассмеялась. От старого физика не укрылось, какими глазами смотрит на гостя его внучка, и он укоризненно погрозил ей пальцем.

— В один прекрасный день наш лионский филателист приехал в Париж, — продолжал Рамаз. — Там он встретился с одной женщиной и впервые познал вкус любви. Он тут же кинулся к телефону, соединился с матушкой в Лионе и велел ей сейчас же выбросить его марки в огонь. «У меня переменилось хобби, я узнал вкус любви!»

— Замечательно! — смеялся Варлам. — Истинно французский анекдот. Однако, милый мой, я не похож на вашего филателиста. Я никогда не был записным ловеласом, хотя любовь и меня несколько раз заставляла терять голову. А ты, Лиечка, приготовь нам чай. Вы нагрянули неожиданно, у меня, увы, особенно нечем вас угостить.

— Что ты! Наоборот, это мы извиняемся за беспокойство.

— Лия, мне пришла в голову одна мысль, — сказал Рамаз. — Давайте завтра пообедаем втроем.

— Я с большим удовольствием схожу с вами в ресторан, — обрадовался Варлам.

Лии явно не понравилось предложение Рамаза, но делать было нечего.

— Как хотите, — сказала она.

— Куда пойдем? — Рамаз словно не заметил досаду молодой женщины.

— Это я обдумаю! Когда вы пожалуете завтра ко мне, предложу вам свой вариант, разумеется, если вы согласитесь.

— Мы полагаемся на ваш выбор! — засмеялся Рамаз. — Лия, завтрашнее заседание в академии закончится примерно в половине пятого, я прихожу к тебе, а к половине шестого попросим нашего дорогого хозяина быть готовым. До свидания, батоно Варлам!

Лия молчала, пока они не сели в такси.

— Зачем тебе вздумалось приглашать дедушку? — спросила она, удобно устроившись на сиденье.

— Он мне понравился, прелестный старик. Люблю поговорить со старыми интеллигентами. И, главное, хотелось тебе угодить.

— Ты не забыл, что у нас осталось всего-навсего два дня? С какой стати я должна делиться этим временем пусть даже с самыми близкими людьми?

— Почему всего-навсего? Разве у нас впереди не целая жизнь? — наивно удивился Рамаз.

— Нет, жизнь моя, — как маленького ребенка, приласкала его Лия. — К сожалению, у нас осталось только два дня. Больше нам уже не встречаться друг с другом. Я знаю, для меня настают очень тяжелые дни, мне очень горько расставаться с тобой, но что поделаешь, через себя не перепрыгнешь. Бог, видимо, не разбрасывается счастливыми минутами. Я благодарна ему и за те несколько дней, которые провела с тобой. А ты, я уверена, поступишь так, как подобает истинному интеллигенту и рыцарю! Ты понимаешь меня?

— Я понимаю лишь одно. Если твое решение окончательное, я теряю человека, подобного которому никого и никогда не любил, хотя, откровенно говоря, я верю, что бог не оставит меня.

— Все в порядке? — спросил, выйдя из такси, Рамаз.

— Как и договаривались, двадцать минут назад вошел с каким-то мужчиной, — ответил Роман Гугава.

— Он сидит за соседним столиком. На нем темно-синий костюм и темно-красный галстук, — полушепотом рассказывал Сосо Шадури. — Ты садись за стол справа, ближе к нему. Здесь так тесно, что столики стоят совсем рядом. Вас никто не услышит.

— Ладно, все будет в ажуре. Глядите веселее, бросьте шептаться.

Метрдотель встретил гостей в дверях и проводил их к заранее заказанному и уже накрытому столику.

Рамаз издали обратил внимание на высокого, светловолосого англичанина. Спокойно подойдя к столику, он выдвинул стул и сел, даже не повернувшись в его сторону.

— Я, кажется, говорил, порадостнее лица! — улыбаясь, процедил сквозь зубы Рамаз. — И, главное, не пяльтесь на них.

Сосо с Романом сидели напротив Рамаза, лицом к англичанину.

Прошло минут десять, а Рамаз по-прежнему никак не обращался к нему.

— Пора заговорить с ним, они всего полчаса пробудут в ресторане.

— Не горячитесь, мне хватит пяти минут. За успех нашего дела! — Рамаз высоко поднял бокал и как бы между прочим повернул голову в сторону англичанина.

Англичанин, как по уговору, перехватил его взгляд.

Рамаз закурил и чуть слышно сказал по-английски:

— Через четыре дня выпьем за «Трафальгар».

Роман Гугава кивнул, будто Рамаз разговаривал с ним.

— С удовольствием чокнусь с вами!

— Нужно окончательно договориться.

— Разве мы не все согласовали?

— С кем вы согласовывали, тому долго отдыхать. Мой компаньон не понимает по-английски, а вы почти не понимаете по-русски. Есть грузинская пословица — от осторожности голова не болит. Еще раз обговорим условия.

— Ваши предложения?

— «Трафальгар» заслуживает двойную радость. К тому же, вы знаете, задержка за валютные операции с иностранцами вдвойне опасна.

— Я знаю, но вам придется удовлетвориться одной радостью, — англичанин тоже закурил. — На большее не рассчитывайте.

— Ваше слово окончательно?

— Окончательно. А взамен я готов продолжить наши отношения.

— Продолжение отношений — дело будущего.

Рамаз знаком подозвал официанта:

— Почему второе запаздывает?

— Ждем ваших указаний, — вежливо ответил тот. — Сейчас несу.

— Где, как и когда? — спросил Рамаз, повернувшись к англичанину, и, высоко подняв бокал, перевел взгляд на Сосо Шадури.

— В «Национале», в гардеробе, при сдаче пальто, — с улыбкой сказал англичанин своему спутнику, но так, чтобы слышал Рамаз, и, смакуя, осушил бокал шампанского.

— Нет. В коктейль-баре. Лучше, чтобы вы зашли в ресторан.

— А когда вы выйдете из коктейль-бара?

— Как только вы или ваши друзья появитесь там и закажете «Шампань-коблер». Недоразумения исключены?

— Мы — англичане.

— Нас не боитесь?

— Я полагаю, что имею дело с достойными джентльменами!

— Благодарю за доверие. Как произойдет обмен?

— Это самое легкое. Видите мою сумку?

Рамаз резко оглянулся на висящую на его стуле небольшую кожаную сумку.

— Да.

— Я купил ее в вестибюле. Приобретите по возможности такую же. В коктейль-баре, я полагаю, будет нетрудно поменяться ими.

— Ясно!

— Вы недавно соизволили привести хорошую пословицу, что от осторожности голова не болит, так что на всякий случай мы примем свои меры. Порядок есть порядок, профессионал всегда профессионал, хотя, повторяю, я нимало не сомневаюсь в вашей порядочности.

— Доходчиво!

— Теперь у меня один вопрос.

— Переждем официанта, — сказал Рамаз и, взбешенный повернулся к приятелям: — Да разговаривайте вы, ешьте, поднимайте бокалы, какого черта окаменели, как бездарные статуи.

Официант сначала поменял всем тарелки, затем положил каждому по фирменному бифштексу.

— Принеси еще три бутылки вина, — Рамаз залез в карман, достал деньги и протянул официанту десятку. — Передай это оркестру, пусть сыграют что-нибудь французское.

Официант ушел.

— Слушаю вас! — берясь за нож и вилку, по-английски сказал Рамаз чуть в сторону.

— Я надеюсь, операция пройдет чисто?

— Разумеется!

— Существует пословица под стать вашей — доверяй, но проверяй.

— Если мы не придем, вам все станет ясно, но этого не случится. Даже если мы погорим, вы можете быть спокойны.

— Мы ценим слово джентльмена. Желаю вам успеха. До встречи в «Национале»! — Англичанин поднял бокал шампанского и выпил.

— За успех! — Рамаз чокнулся с сотрапезниками и осушил бокал до дна.

Оркестр заиграл какую-то французскую мелодию. На сцену вышла высокая певица в длинном платье.

Рамаз как будто заслушался. Он подпер голову рукой и, отдавшись мелодии, полуприкрыл глаза.

Оркестр взял последние аккорды. Саксофонист повернулся лицом к Коринтели и слегка поклонился ему.

Рамаз спокойно и бесшумно похлопал в ладоши. Затем взялся за свой бокал:

— Вы что, втихомолку пьете?

Покосился на соседний столик — англичан уже не было.

— Ого! — одобрительно сказал он. — Видели, когда они ушли?

— Я видел! — ответил Гугава.

— А теперь выпьем! Напиться охота!

— Выпьем! — Шадури наполнил бокалы.

— За успешное завершение нашей операции!

— За успешное! Роман, ты немного погодя выйдешь и купишь сумку, такую же, как у англичан.

Все трое чокнулись и осушили бокалы до дна.

Рамаз понял, что успех операции в его руках, и воспрянул духом.

— Мне почему-то захотелось водки.

— Пусть принесут! — Шадури повернулся, нашел глазами официанта и жестом поманил его: — Какая водка у вас есть?

— «Сибирская», «Столичная».

Шадури посмотрел на Коринтели, предлагая ему выбрать.

— «Сибирскую», — обратился Рамаз к официанту. — Только поживее.

Официант исчез.

— Не заказать ли оркестру что-нибудь грузинское? — сказал Роман Гугава и потянулся к карману.

— Уважаемый Роман, — насмешливо остановил его Рамаз, — не стоит лишний раз мозолить глаза обслуживающему персоналу. Никогда не забывай, что скромность украшает человека.

Роман Гугава был очарован Рамазом Коринтели. Он, не спуская с него восхищенных глаз, ловил каждое слово.

Рамаза же Гугава не интересовал. Ему хотелось сбить спесь с Сосо Шадури, поставить на место и раз и навсегда убедить этого молодца с бронированным лбом, что Рамаз Коринтели ему не по зубам.

— Что ты молчишь? — раздраженно спросил Шадури.

— Это я-то молчу? — рассмеялся Рамаз и выпустил дым ему в лицо.

— Я не о тостах. Что скажешь о деле?

— Пора, Сосо Владимирович, выучить английский. Вот Роман Гугава прекрасно понял, о чем мы говорили.

От злости у Шадури заиграли желваки на скулах.

— Уймись, все в порядке! — успокоил Рамаз взбешенного компаньона. — Сейчас давайте поговорим о деле. Англичанину что, мы меняемся с ним сумками, и делу конец! Чистый барыш у него — сто тысяч долларов, если не больше. А мы куда денем доллары? Никогда не имел дела с валютой.

— Я за десять дней превращу наши доллары в триста тысяч рублей.

— Маловато! — На этот раз Коринтели выпустил дым в лицо Роману.

— Можно в четыреста тысяч, только придется долго ждать. Вместе с временем растет и опасность. Избавиться от валюты надо побыстрее. У меня есть человек, который немедленно заберет ее у нас.

— Прекрасно! Я — за! Как делим деньги?

— Десять тысяч сверху берет Роман Гугава за наводку.

— Я, джентльмены, ни в какую не согласен.

— Почему? — удивился Гугава.

— Слово есть слово, я обещал Роману! — вызывающе бросил Сосо Шадури.

— А я? Разве я соглашался? Как я мог давать согласие до основательного знакомства с делом?!

— Сколько ты просишь?

Официант принес водку. За столиком воцарилось молчание.

— Сколько ты просишь? — повторил вопрос Шадури, когда официант ушел.

— Роман Гугава позвал нас потому, что ему одному эта операция была бы не по зубам, так ведь, батоно Роман?

— Так, — согласился тот. — Одному не провернуть такую сложную операцию.

— Дело не только в количестве. Людей и здесь можно набрать. А операцию не проведешь. Я не хвалюсь и не набиваюсь на благодарность. Но без меня у вас ничего бы не вышло. Я требую на десять тысяч больше. Остальное поделим на троих. Если Сосо Шадури мучает совесть за нарушение договора, он может уплатить мне разницу из своей доли. Я требую свое. Вы можете соглашаться, можете не соглашаться. В последнем случае я выхожу из игры. Буду довольствоваться тем, что Лия Рамишвили полюбила меня.

— Ты неправ! — Взбешенный Шадури чуть не разбил бокал об стол.

— Побереги нервы, юноша! — негромко, но свирепо отрубил Рамаз.

— Я согласен! — заявил вдруг Роман Гугава. Он явно боялся, как бы спор не перерос в стычку. — Предложение правильное. Если операция пройдет успешно — заслуга Рамаза. Я согласен. Десять тысяч — ваши, остальные делим на троих. Очень прошу вас, успокойтесь. А я пойду куплю сумку.

Рамаз взглянул на Шадури. Тот был мрачен. Его изводили не десять тысяч долларов — он бесповоротно убедился, что Коринтели претендент на первенство.

— Не кисни, Иосиф Владимирович, — понял его Рамаз. — Скоро ты снова будешь лидером. «Трафальгар» — моя последняя операция. Затем я навсегда покидаю вас. Мне хватит тяжб и интриг с учеными. И в том мире многое приходится брать с бою.

Сосо не понравилось, что Коринтели раскусил, какой червь гложет его душу. Он ничего не ответил, предпочитая промолчать. Тем временем вернулся Роман.

— Позвольте, джентльмены, считать ваше молчание знаком согласия. Выпьем, а то мы затянули с тостом. А ну, откупорьте водку, — сказал Рамаз, разглядывая сумку, висящую на спинке стула, где сидел Гугава.

Роман запил водку боржомом:

— Двадцать лет живу в Москве, а никак не могу привыкнуть к проклятой!

— Давайте доработаем сейчас некоторые детали операции. Кое-что изменилось. Я убедил Лию Рамишвили, что не стоит провожать ее до аэропорта. Не дай бог влюбленная женщина не выдержит и ударится в слезы. А во Внуково полно грузин — друзья, знакомые. Так что запомните: рано утром я должен навестить ее. В одиннадцать Роман заезжает за мной в «Будапешт». До половины двенадцатого мы будем у старого физика, а к двенадцати вернемся назад, в гостиницу. Лия встретит нас сидя на чемоданах. Несмотря на твое двадцатилетнее жительство в Москве и великолепное знание русского языка, ты, Роман, ни под каким видом не раскрывай рта. Одна фраза с грузинским акцентом может провалить нашу операцию. Ты с твоей «Волгой» прикреплен ко мне руководством Академии наук. Ты остаешься в машине, мы со стариком идем к Лии. Трогательная сцена прощания, и посадка Лии Рамишвили в такси займет час. Едва такси скрывается из глаз, мы с Варламом садимся в твою машину. Остальное пойдет как по нотам.

— Лучше бы обойтись без крови! — покачал головой Роман.

— Если бы можно было без крови, ты бы нас не позвал, — усмехнулся Рамаз. — Хотя можешь быть спокоен, крови не будет. Старика нужно душить так, чтобы не осталось следов насилия. Когда его найдут в реке, среди множества версий одна должна перевесить все остальные — одинокий и дряхлый пенсионер утопился. Поэтому, войдя в квартиру, ни к чему не прикасаемся, забираем только марку.

— Не лучше ли сначала привязать какой-нибудь груз, а потом бросить в реку? — осмелился вставить слово Роман Гугава.

— Мы уже договорились однажды и пришли к согласию. Теперь начнем сызнова? Если старик исчезнет, милиция станет копать глубже. Когда же найдут труп и не обнаружат на нем следов насилия, а в квартире все окажется на своих местах, предложенная нами версия превратится в официальный факт. Привязать к трупу железную болванку — пара пустяков. — Рамаз одним духом выпил свою водку. — Если тебе что-то не нравится в моем плане, обсудим его еще раз, только то, что решим, пусть будет законом.

— Может быть, лучше проводить домой и там повесить? В этом случае все подозрения отпадут, — предложил Шадури.

— Вот видите, чем больше слов, тем больше глупостей. Я, скажем, довожу его до дому и предлагаю проводить до квартиры. Он же наотрез откажется. И у нас уже не будет шансов еще раз заманить в машину осторожного и трусливого старика.

— Ты прав, извини! — признал сконфуженный Шадури. — Но один вопрос остается невыясненным, всего один. Его близкие знают о существовании «Трафальгара». Не найдя марку в секретере, они же поймут, что старика убили?

— Близкие знают, что у Варлама есть «Трафальгар», но понятия не имеют, что он сделал с этой дорогостоящей и редкостной маркой. Может быть, продал? Может быть, подарил кому-нибудь? В квартире все будет на своих местах, на месте и тысяча марок, собранная стариком за всю жизнь. Вариант похищения марки из дому отпадает. А теперь представьте себе — убийца задушил старика, завладел вожделенной маркой, затем стащил труп с четвертого этажа и бросил его в Москву-реку! Согласитесь со мной, такое невообразимо. Теперь следующий вариант. Старик по какой-то причине, скажем, чтобы продать, выносит из дому «Трафальгар». Кто-то его убивает, вытаскивает из кармана марку, а труп бросает в реку. Предполагаемый вариант для нас особенно хорош. И третий, самый лучший вариант. Кто из родственников одинокого пенсионера вспомнит о его «Трафальгаре», а вспомнят — подумают, что продал или обменял на несколько марок. Не все разбираются в филателии. Увидят, что на трупе нет следов насилия, квартира не тронута, девятьсот девяносто девять марок по-прежнему в витрине и в секретере…

— А Лия? Существует же Лия Рамишвили — она привела тебя в гости на квартиру старика и вместе с тобой видела «Трафальгар» в малахитовой коробочке? Что делать с Лией? — лихорадочно сыпал словами Шадури, в полной уверенности, что на сей раз нашел неотразимый аргумент и загнал Коринтели в угол.

Рамаз насмешливо ухмыльнулся; выразительно глядя на официанта, высоко поднял пустую водочную бутылку.

— Вы, скажу вам, что-то дрейфите. Да-с, господа, и не трепыхайтесь. Плюнем в таком случае на «Трафальгар» и вернемся каждый к своим делам.

— Ты прекрасно знаешь, что я не трус! Осторожность не трусость! — раскипятился Сосо Шадури. — Ты же знаешь, что я люблю до конца, до малейших нюансов разработать операцию.

— Согласен, ты, Иосиф Владимирович, мужик геройский, но одновременно никудышный психолог.

Рамаз знал, что Шадури больше всего бесит это «Иосиф Владимирович». Тот понимал, сколько яда и ехидства вкладывает Коринтели в два эти слова.

— Докажи!

— Попытаюсь, дорогой Сосо, попытаюсь. Сегодня меня что-то тянет на пословицы. Ты слышал: попытка — половина удачи. Лия Рамишвили слова не проронит по следующим соображениям: во-первых, она не догадается, что «Трафальгар» похищен мною. Если же догадается, как вы думаете, откроет ли эта повелительница образцового супруга и высокопоставленного отца свою связь с убийцей? Насколько целесообразной будет ее попытка разоблачить меня? Давайте выпьем за женщин во главе с Лией Рамишвили! — Рамаз не оставил в рюмке ни капли. По телу разлилось тепло, оно исполнилось легкости, глаза посветлели, оживились и повеселели.

— Не пей больше, ты уже пьян. А мы еще не разработали план до конца.

— План разработан до конца, так что кончайте толочь воду в ступе. Ты запомни одно, — Рамаз повернулся к Роману, — как только выедешь на Ленинградское шоссе, я до стадиона «Динамо» избавлю старика от бремени этого мира. Сосо будет поджидать нас немного дальше стадиона. Твоя задача — вести машину так, чтобы не останавливаться перед светофорами, а то из соседнего автомобиля могут заметить, каким делом мы занимаемся!

— Не боись! — усмехнулся Гугава.

Рамаз жадно осушил еще рюмку. Уже вторая бутылка была опорожнена почти до дна. Сосо с Романом и половины не выпили. Глаза Рамаза будто подернулись пленкой — лица людей расплывались.

Он вдруг усмехнулся и понурился.

— Ты что смеешься? — спросил его Шадури.

— Как легко я рассуждаю об убийстве! — Рамаз налил себе остатки водки.

— Хватит, Рамаз, ты уже перебрал.

— Сам ты перебрал! А если не перебрал, выпей еще!

Он снова опрокинул рюмку в рот.

— Знаешь, какое у меня настроение? Мне хочется петь, танцевать, только нам не следует забываться, не надо, чтобы обслуживающий персонал ресторана нас запомнил.

— Поэтому не пей. Лучше рассчитаемся и уйдем.

— Побудем еще. Обо мне не беспокойтесь. Да, что я говорил? Я намереваюсь убить человека, а настроение мое — как ни в чем не бывало — превосходное. Помните, как в армии, в сорок втором году, мы захватили предателя?

— Кого захватили? — улыбнулся Роман.

— Изменника Родины. Я тогда был сержантом. Офицер приказал мне расстрелять его. Я побледнел, ноги сделались как ватные, меня трясло. Подвел его к дереву. Навел автомат — не могу выстрелить, и все. Пот течет по лицу. Вдруг меня оглушил выстрел. Душа моя ушла в пятки. Предатель рухнул. Я обернулся. Один мой дружок пожалел меня и выручил. Мог ли я тогда представить…

Смех прервал Рамаза на полуслове. Он вскинул голову — Роман Гугава хохотал, чуть не падая со стула.

— Ну и артист же ты, Рамаз!

Коринтели пришел в себя. Понял, что сболтнул не то, и принялся смеяться. Не смеялся один Сосо Шадури. Затаившееся в душе подозрение вырвалось наружу, подобно истомившемуся во мраке молодому бычку. Он внимательно вглядывался в Рамаза Коринтели. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Оно сделалось похожим на грубо намалеванную маску смеха, из дырочек под бровями которой пронзительно глядели чьи-то недобрые глаза.

Лия Рамишвили посмотрела на часы. До отъезда в аэропорт оставалось около часа. Она села и достала сигареты. Сердце сжимала острая тоска. Прошедшей ночью она думала, что не жалеет о случившемся, и была уверена, что угрызениям совести не мучить ее, но вот занялся нынешний день, и она сразу ощутила, сразу поняла всю преступность свершенного ею. Видимо, с первого дня ее подспудно мучил сделанный шаг. Зачем же она оспаривала, зачем убеждала себя, что совершенно не жалеет об измене мужу?

А сегодня, когда она воочию представила себе, как через несколько часов в тбилисском аэропорту ее встретят муж и дети, все теории, построенные ею после знакомства с Рамазом Коринтели, рассыпались карточным домиком.

Рамаз постучал ровно в одиннадцать.

Лия взглянула на часы и грустно произнесла:

— Войдите!

Рамаз осторожно открыл дверь. В руке он держал три белые завернутые в целлофан гвоздики.

Небольшой изящный чемодан и сумка стояли у стола. Рамаз положил на него цветы, подошел к Лии, запустил пальцы в волосы поникшей, изнывающей от тоски женщины, запрокинул ее голову, нагнулся поцеловать ее, но яростные, как у рыси, глаза пригвоздили его к месту.

— Что с тобой, Лия? — Опомнясь, Рамаз отступил назад.

Нетрудно было догадаться, что за прошедшую ночь в молодой женщине произошла разительная перемена.

— Нодар, — начала Лия после некоторого молчания. — Я знаю, ты незаурядный человек. Я ценю твое блестящее образование и культуру. Но я надеюсь, что все, сказанное мною, сейчас же, сию минуту умрет.

— Лия!

— Очень прошу тебя, не мешай. Позволь мне высказаться до конца.

По щекам молодой женщины катились слезы.

— Я не знаю, какого ты мнения обо мне. Я сама не понимаю, что произошло со мной, какая сила толкнула меня на роковой шаг. Я не упрекаю тебя и ни в чем тебя не виню. Во всем виновата я. К сожалению, невозможно забыть того, что произошло. Несколько дней, как будто принесших мне счастье, оставят в моей душе вечный след.

Лия вытерла слезы и, словно передохнув за эту краткую паузу, продолжала более твердо:

— Я по-прежнему высокого мнения о тебе. Мне искренне хочется верить, что я не была для тебя очередной женщиной-, а дни, проведенные нами вместе, не были для тебя очередной любовной интрижкой. Я надеюсь, что ты найдешь оправдание моему поступку. Найдешь и навсегда забудешь меня! А теперь спустимся вниз!

— Лия!

— Очень прошу тебя, ни слова больше! Дедушка здесь?

— Да, ждет нас внизу.

— Хоть бы он не приходил! — вздохнула Лия, взяла сумку и направилась к двери.

— Я не хотел брать его, как только не уговаривал, но он заладил, что должен проводить тебя, чем еще может уважить старый пенсионер.

Лия только раз взглянула на гвоздики, но не взяла их. Ими, остающимися в гостиничном номере, она как бы ставила точку на тех днях, о которых не хотелось вспоминать и которые уже, к сожалению, невозможно забыть.

Варлам Гигошвили, устроившись в мягком кресле в вестибюле гостиницы, читал газету.

— Здравствуй, дедушка! — остановилась перед ним Лия.

— Ты уже спустилась? — поразительно живо для его лет поднялся Варлам, свернул газету, положил в кресло и нежно прикоснулся губами к подставленной ему щеке. — Такси уже ждет тебя?

— Минут десять как ждет.

— Номер-то знаешь?

— Знаю, наизусть помню.

Стоял тихий, облачный майский день. В одном месте потертых, как старая ткань, облаков проглядывал золотистый диск солнца.

Шофер такси профессиональным чутьем узнал своих пассажиров и взял у Рамаза чемодан.

Они втроем подошли к машине. Рамаз открыл заднюю дверцу.

— До свидания, дедушка!

— До свидания, доченька! Смотри, будь умницей! — Варлам снова и так же нежно поцеловал подставленную щеку.

— Прощай, Нодар!

— Прощай, Лия! — Рамаз наклонился и сказал ей на ухо: — Я хочу, чтобы ты верила — я никогда не был так счастлив, как эти пять дней. Прощай!

Таксисту казалось, что в аэропорт едут все трое. Он удивился приказу женщины и повернулся к ней:

— Поедем?

— Поедем, и как можно быстрее!

Такси скоро скрылось из глаз. Варлам и Рамаз долго махали ему вслед.

— Уехала! — обронил вдруг старый физик.

— Да, уехала, батоно Варлам!

— Тяжелая штука одиночество, молодой человек! Кто знает, когда еще навестят меня родственники из Грузии. С соседями у меня нет ничего общего, большинство друзей перемерли, другие одряхлели. Я почти совсем потерял с ними связь. Книги и телевизор — единственное мое развлечение уже до самой смерти.

— А семьи у вас нет, батоно Варлам?

— Была жена, рано умерла. Детей мы не нажили. Остался один как перст.

— Пойдемте, отвезу вас домой. Моя машина тут неподалеку.

— Пойдем, сынок! — вздохнул Варлам.

Через несколько минут они выехали на улицу Горького.

Варлам задумался о чем-то. В машине царила тишина.

Рамаз несколько раз смотрел то на него, то на подушку, лежащую на переднем сиденье рядом с Романом Гугава.

«Меня совсем не огорчает отъезд Лии? — спросил он вдруг себя. — И совсем не грызет совесть, что я безбожно врал ей? Если она когда-нибудь поймет, а она наверняка поймет, что я обманул ее, что она сделает? Наложит на себя руки?»

Рамаз убедился, что совесть совершенно не беспокоит его. Напротив, ловко разыгранная любовь доставляла удовольствие. Он никогда не думал, что в нем столько внутреннего артистизма.

«Наверное, плачет втихомолку в такси».

Он снова посмотрел на Гигошвили. И сейчас не ощутил угрызений совести, хотя и знал, что через несколько минут несчастный старик будет холодным трупом.

Он перевел взгляд на Романа. Тот напряженно сидел за рулем, и подбородок его заметно дрожал.

«Господи, неужели я так переменился, неужели я могу так спокойно сидеть в машине, когда через несколько минут примусь душить бедного старика?!»

Рамаз невольно покачал головой.

«Что же произошло? Неужели Давид Георгадзе так просто обрек бы человека на смерть? Да и обрек бы вообще? Могла ли прийти ему в голову мысль о воровстве и бандитизме?

Что же произошло?

Разве у меня изменились взгляды? Разве я не прежнего мнения о человеколюбии, о милосердии, о достоинстве? Разве я не оцениваю поступков, разве не понимаю, что творю, в какую топь погружаюсь?

Тогда что со мной? Почему я не чувствую отвращения к самому себе?

Стоит ли говорить об отвращении, когда мне даже нравится мое поведение, мои дела!

Кто я? Рамаз Коринтели, Давид Георгадзе или кто-то иной, третий?..

Кто-то иной, третий…

Не наступило ли время сказать, признаться, кто я?

Что тогда произойдет?

Невозможно!

Это будет предательством по отношению к Зурабу Торадзе. А на предательство и у генов Коринтели и у интеллекта Георгадзе, видимо, сходные взгляды!

Какое счастливое совпадение! — горько улыбнулся в душе Рамаз. — Допустим, я открылся, кто я есть. Как воспримет меня общество? Не сделаюсь ли я редким, экзотическим животным, на которое все показывают пальцем?

Нет, нет, невозможно!» Рамаз недовольно тряхнул головой, отогнал мысли и снова перевел взгляд на старика.

Через пять минут они будут на Ленинградском шоссе.

Рамаз вытащил из кармана своей черной кожаной куртки тонкие лайковые перчатки и натянул на руки.

— Сегодня прекрасная погода, тепло, — сказал вдруг Варлам, — вы, видимо, непривычны к прохладе!

— Мне не холодно. Просто я обожаю перчатки.

Машина вылетела на Ленинградское шоссе.

Роман кашлянул.

Рамаз огляделся вокруг. На хвосте у их «Волги» сидели зеленые «Жигули».

— Пропусти!

Гугава сбросил скорость, зеленые «Жигули» проскочили вперед. Сзади уже не было ни одной машины. Светофор временно остановил железный поток.

Рамаз перетащил к себе небольшую подушку.

Варлам удивленно посмотрел на нее. Он не понимал, для чего в машине эта вещь.

Тем временем Рамаз осторожно просунул левую руку под плечи старика, еще раз огляделся вокруг, не видно ли поблизости машин, сильным движением опрокинул старика на свои колени и накрыл его лицо подушкой.

— Все в порядке! — донеслась до Варлама грузинская речь.

Перед смертью старик, вероятно, все понял. Несчастный немощно барахтался, скреб ногами, хватался за сильные руки молодого человека.

Рамаз еще крепче прижал подушку к его лицу.

— Осторожно! Приближаемся к светофору, — предостерег Роман.

— Не суетись, делай свое дело.

Силы постепенно оставляли старика — сначала упала одна рука, затем — другая. В последний раз дернулись ноги.

Красный свет собрал много машин. Гугава медленно приближался к ним и наконец совсем остановился. Он волновался, глаза бегали по сторонам.

— Не кончился? — нервно крикнул он и обернулся. Увидев злобную улыбку Рамаза, он испугался и, съежившись, вернул голову в прежнее положение.

— Кажется, кончился, больше не дергается. На всякий случай подержу подушку до следующего светофора.

Не успел погаснуть желтый, как строй машин с ревом и скрежетом рванулся вперед. Роман Гугава опять тронулся последним и поехал позади всех.

Рамаз приподнял подушку и заглянул под нее.

Омерзительное зрелище являло собой безжизненное лицо Варлама Гигошвили. Рамаза чуть не вырвало. Он снова накрыл лицо подушкой. Поддерживая правой рукой труп, чтобы тот не сполз вниз, левой обшарил карманы. Вернул на место поношенный кожаный бумажник с паспортом и семью рублями — вода все равно в несколько дней испортит документ, зато у милиции рассеются подозрения, будто Гогишвили кто-то убил и бросил в воду. Они решат, что преступники непременно бы забрали паспорт, чтобы надежнее замести следы.

В другом кармане оказались только два ключа на металлическом колечке.

Рамаз покрутил их в поднятой руке.

Роман улыбнулся ему в зеркальце.

Рамаз спустил труп на пол, накрыл его мешковиной, лежавшей под задним стеклом машины, и осторожно поставил сверху ноги.

Скоро показался и стадион «Динамо». Сосо Шадури стоял на условном месте. Роман медленно вырулил к тротуару, и машина остановилась прямо перед Сосо.

Тот открыл переднюю дверцу, сел рядом с Романом и тут же повернулся к Коринтели.

— Как дела? — машинально спросил он, хотя по безмятежной улыбке приятеля понял, что все в порядке.

В ответ Рамаз позвенел ключами.

— Сопротивлялся? — поинтересовался довольный Шадури.

Рамаз махнул рукой — какое там сопротивление! — и достал из кармана сигареты.

Сосо перегнулся и заглянул за спинку сиденья. Он как будто хотел убедиться, что труп в самом деле в машине.

— Не смотри не надо. Успеешь налюбоваться, когда потащишь его к реке.

— Лучше подумаем о ста тысячах долларов! — неожиданно ляпнул Роман. Он уже успокоился, и подбородок его больше не трясся.

— До ста тысяч — две операции. Первая — избавиться от трупа.

— Через час труп будет в реке. Я давно приглядел место, — усмехнулся Роман.

— У метро останови. Я лучше вернусь в гостиницу. Вы сами присмотрите за Варламом. С трупом обращайтесь аккуратно. Не забывайте — немощный пенсионер утопился по собственной воле.

— Понятно! — сказал Гугава.

— А я немного отдохну, в пять мне нужно быть в институте. В десять я вас жду у себя.

Роман подвел машину к тротуару и остановился.

— Выйди, встань у дверцы, чтобы никто не заметил труп! — сказал Рамаз Шадури. Тот проворно выскочил и загородил собою дверцу. Рамаз осторожно выбрался из машины.

— К десяти приходите в гостиницу и ждите внизу!

Шадури сел в машину.

Рамаз зашагал к метро.

— Рамаз! — робко окликнул Роман Гугава.

Коринтели не ответил. Он тупо уставился в бокал. В его голове вспять прокручивалась видеокассета.

Десятый раз он видел один и тот же эпизод: высокий, представительный молодой человек спокойно входит в лифт и поднимается на пятый этаж. На лестничной площадке закуривает сигарету, оглядывает подъезд, нет ли в нем кого-нибудь. Убедившись, что нигде нет ни одной живой души, спокойно, но глубоко затягивается, медленно сходит на четвертый этаж и приближается к двери, на почерневшей от старости латунной пластинке с трудом разбирает надпись: «В. И. Гигошвили», тушит сигарету о лестничные перила и аккуратно убирает окурок в сумку. Затем достает из кармана связку ключей и осторожно, очень осторожно руками в перчатках открывает сначала один замок, затем — второй. Еще раз осматривается вокруг, не спеша кладет руку на дверную ручку, медленно нажимает вниз, бесшумно отворяет дверь и на цыпочках вступает в тесную прихожую. Осторожно запирает дверь изнутри и вытирает с лица пот. Он уже в безопасности. А сердце все равно частит. В комнате темно, свет не горит. Осторожно делает несколько шагов и бесшумно садится в кресло. Едва успокоившись, сразу встает, на цыпочках пробирается в кабинет, идет прямо к секретеру — фонарик не потребовался, настолько светло было в комнате от уличных фонарей — и осторожно тянет на себя дверцу. Сердце снова частит. Он прекрасно знает, что зеленая малахитовая коробочка здесь, в секретере, но все же боится, а вдруг старик перепрятал ее или совсем унес куда-нибудь.

Коробочка на месте. Успокоенный, он нежно берет ее обеими руками, закрывает дверцу секретера и на цыпочках спешит в ванную; зажигает свет, закрывает за собой дверь и поднимает крышку коробочки.

Теперь он успокаивается окончательно. Аккуратно завернутый в целлофан «Трафальгар», как живое существо, выглядывает на свет.

Он выходит из ванной, выключает свет, кладет коробочку в сумку и идет к двери. Открыть ее — и операция завершена.

Только открыть.

Снаружи не доносится ни звука. Если кто-то войдет в подъезд, Роман поднимется наверх и кашлем предостережет, чтобы он повременил покидать квартиру.

Он осторожно отворяет дверь — на лестнице никого не видно. Быстро проскальзывает наружу и бесшумно закрывает дверь — автоматически срабатывает замок. Теперь можно спускаться или вызывать лифт. Но раз никого не видно, он запирает дверь на второй замок и идет к лифту.

— Рамаз, сегодня не пей. Завтра чуть свет надо уезжать в Тбилиси.

— Сколько денег принесли? — спросил вдруг Коринтели, пристально глядя на Сосо.

— Сколько ты требовал.

Рамаз насмешливо хмыкнул.

— Сейчас же поднимемся в номер, и вы заберете разницу. Я пошутил над вами. Деньги делим поровну.

— Ты же больше заслужил! — не согласился Роман.

— Деньги делим поровну! — твердо и непреклонно повторил Рамаз.

Роман Гугава искренне полагал, что Коринтели причитается больше, но увидев его вспыхнувшее лицо и потемневшие глаза, он счел за лучшее прикусить язык.

— Заодно, джентльмены, хочу сообщить вам, что «Трафальгар» был моей последней операцией. В сентябре мне присвоят звание доктора, а до января выберут профессором. Неудобно, профессор душит людей в машине или грабит магазин радиотоваров. Я прав, Иосиф Владимирович? — Рамаз не отрывал глаз от бокала, словно занимался гаданием.

Сегодня Сосо почему-то не обиделся на «Иосифа Владимировича».

— Скоро, видимо, женюсь. Одним словом, наши пути расходятся бесповоротно.

— Жаль! — вздохнул Роман Гугава. — Где сегодня найдешь такого партнера, как ты?!

— Что сказал тебе академик? — спросил Шадури.

Рамаз не слышал вопроса, кадры видеомагнитофона побежали в обратную сторону, и он увидел такой эпизод.

…— Дорогие друзья, мне хочется поздравить с успехом совсем молодого ученого, — торжественно говорит академик Матвеев. Объектив медленно отъезжает назад. В кадре видны все сидящие в зале. За столом около двадцати академиков и профессоров. С краю его стоит высокий симпатичный парень. Он скромно потупился. — Мы сегодня же за его исследование можем присвоить ему звание доктора, — четко, громко и торжественно продолжает академик. — Исследование уже утверждено советом. Я лично прошу директора тбилисского института астрофизика товарища Отара Кахишвили оказать всестороннее содействие талантливому молодому человеку и как можно скорее уладить все формальности. Прежде чем закончить, мне хочется зачитать вам письмо академика Георгадзе, написанное им за несколько дней до смерти.

Матвеев берет со стола письмо. Объектив по очереди обходит полные внимания и любопытства лица ученых. Все они, кроме двух людей, старые друзья Давида Георгадзе.

— Как видите, друзья, — академик кладет письмо на стол и снимает очки, — дорогой Давид был не только выдающимся ученым, но и прекрасным человеком и замечательным воспитателем молодого поколения. Я уверен, что открытый им самородный талант — присутствующий здесь Рамаз Коринтели — достойно продолжит великие начинания академика Георгадзе. Давайте встанем, друзья, и минутой молчания почтим светлую память нашего Давида Георгадзе!

Все поднимаются…

— Что сказал академик? — повторил вопрос Шадури.

Рамаз дернул головой — не мешай! Перевел назад кассету видеомагнитофона и снова вгляделся в заключительный эпизод.

…— Я уверен, что открытый им самородный талант — присутствующий здесь Рамаз Коринтели — достойно продолжит великие начинания академика Георгадзе. Давайте встанем, друзья, и минутой молчания почтим светлую память нашего Давида Георгадзе!..

— Ты что-то спросил? — повернулся вдруг Рамаз к Сосо Шадури.

— Ничего, Рамаз, ты, вижу, очень устал. Роман правильно говорит, поднимись к себе, выспись и отдохни.

— Да, ты прав, поднимемся в номер. Мне хотелось, чтобы мы расстались по-другому, более торжественно.

— Может, так оно лучше. Ты не наш человек. Понятно, что у тебя другая дорога, — на глаза Романа Гугавы навернулись слезы. — Но знай, все равно мы твои братья и, когда понадобится, всегда будем с тобой.

— А я желаю тебе никогда не нуждаться в нас, — добавил Шадури.

Рамаз взглянул на него и понял, что Сосо сказал это искренне.

— Пошли наверх!

— Нам незачем подниматься!

— Нам надо поделить деньги, которые вы мне принесли, я совсем упустил из виду, что вы можете совершить какую-нибудь глупость.

— Ладно, Рамаз, успокойся! — улыбнулся Шадури, — У нас было желание сделать тебе какой-нибудь дорогой и оригинальный подарок на память о прошлой жизни и бывших друзьях. Мы хотим, чтобы ты каждый день вспоминал, что ты, всемирно известный человек, был одно время нашим другом и жил нашей жизнью.

Рамаз улыбнулся и дружески похлопал обоих по плечу.

В вестибюле они еще раз расцеловались.

— Прощай, Рамаз! — растроганно сказал Гугава.

— Прощай, Роман!

— Не забывай нас! — сказал Шадури.

Рамаз тепло улыбнулся в ответ.

Они пошли.

Коринтели, застыв, глядел им в спину, навсегда прощаясь с прежней жизнью.

Вдруг Сосо повернулся, бросив Роману, что он на минутку, и снова подошел к Рамазу:

— Рамаз, у меня к тебе вопрос. Только ты должен ответить откровенно! — Взяв приятеля под руку, он отвел его в свободный угол вестибюля.

— Слушаю тебя!

Схватив Рамаза за обе руки, Сосо спросил:

— Не обманывай меня, скажи честно, ты действительно Рамаз Коринтели?

В ответ Рамаз громко расхохотался.

— А кем я могу быть? Я еще не развеял твои сомнения?

— Не знаю, может быть, ты — его близнец. Или двойник! Ничего не могу с собой поделать, мне никак не верится, что ты Рамаз, Рамаз Коринтели!

Коринтели снова рассмеялся.

И снова Сосо Шадури забил озноб. Ни один мускул не дрогнул на лице Рамаза. Оно смахивало на грубо намалеванную маску смеха, в круглые отверстия под бровями которой смотрели чьи-то недобрые глаза.