Спанки

Глава 12 Светская жизнь

Мне просто необходимо было верить Спанки. Однажды я проснулся и обнаружил, что стремительно погружаюсь в зыбучие пески, а рядом стоит даэмон с веревкой в руке и предлагает вытащить меня. Но самое смешное заключалось в том, что я вообще бы в них не попал — если бы не смерть Джои.

В двухлетнем возрасте мой брат подхватил воспаление легких и едва не погиб от удушья. Врачи поместили его тогда в кислородную камеру и пичкали всевозможными лекарствами, после чего он всю оставшуюся жизнь маялся легкими. Возможно, именно по этой причине он стал любимым ребенком в нашей семье. Мы с Лаурой тоже не были лишены родительского внимания, однако Джои был для них, что называется, “свет в окошке”. Когда он что-то говорил, остальные умолкали и, затаив дыхание, внимали ему. Никто не сомневался, что если ему удалось избежать в младенчестве смерти, то не иначе как на то была воля Всевышнего, и нам постоянно давали понять — правда, ничего не уточняя и не конкретизируя, — что настанет день, когда мы все будем гордиться нашим Джои. Я взрослел в обстановке всеобщего поклонения старшему брату, и для меня не было на свете человека умнее и сильнее Джои. Сам же я был хилым ребенком, постоянно простужался и даже в разгар июньской жары носил шерстяной свитер. Джои был старше меня почти на четыре года, так что все наше детство мы практически провели вместе, и я даже считал его своим покровителем.

Впрочем, жить в Твелвтризе и не попасть в беду было практически невозможно. Ребятня сидела в дверях домов, покуривая “травку”, глядя на падающие капли дождя и с нетерпением ожидая, когда же хоть что-нибудь произойдет. Большую часть времени мы слонялись без дела. И были предоставлены самим себе: отец вечно занимался всевозможными счетами и заявками, а мать витала в кухонных парах. Лаура обычно играла где-то со своими подружками, а мы с Джои почти всегда находились рядом, и он при случае охотно наставлял меня:

“Если другие ребята увидят, как ты плачешь, они станут тебя дразнить.

Не влезай на забор — обязательно свалишься.

Скажи пацанам, которые балуются наркотой, чтобы оставили тебя в покое. Им кажется, что они такие сильные и здоровые, но подожди немного — очень скоро они начнут ломаться.

Не позволяй учительнице ругать тебя в присутствии других учеников”.

Он рассказывал мне о многих вещах, которые открылись ему с высоты его старшинства.

Вы видели эти огромные конечные станции подземки, построенные еще в тридцатые годы и похожие на ангары? Они казались ему просто чудовищными и пробуждали в душе желание стать архитектором. Именно этому он и учился, когда внезапно умер. Джои сам определил свой путь, а я старался во всем следовать его примеру. Он же постоянно мне говорил: “Тебе ведь вовсе не хочется быть архитектором. Выбери занятие по душе. Наша семья не такая уж знатная, и я чувствую, что если ты всерьез займешься каким-то делом, то сможешь преуспеть лучше любого из нас”.

Когда Джои уехал в город учиться на архитектора, мы стали видеться гораздо реже, хотя он не раз говорил, что, как только я начну работать, мы сможем вместе совершать путешествия.

Я и не догадывался, что он уже тогда был серьезно болен. Его лицо заметно осунулось, он постоянно чувствовал усталость и страшно кашлял по ночам. В один из очередных приездов домой у него состоялся какой-то, судя по всему неприятный, разговор с отцом, после чего они вообще перестали общаться друг с другом. С тех пор Джои резко переменился ко мне. Вся его терпимость в отношении меня разом улетучилась. Он перестал давать мне советы, а однажды и вовсе накричал, заявив, что пора наконец мне научиться принимать самостоятельные решения.

Он принимал таблетки, назначенные врачом матери: она частенько страдала бессонницей. В ту злополучную ночь он выпил порцию эвиана, рассчитанную на полный курс, и умер во сне, в своей постели. Утром я принес чай, стал будить его, но не смог добудиться. Он лежал, укрывшись с головой, и когда я сдернул простыню, то увидел его застывшим в неподвижной позе, с широко открытыми глазами.

Лишь тогда я узнал о терзавшей Джои с детства болезни, о его постоянной зависимости от лекарств и категорическом отказе лечь в больницу. Мать с отцом и даже Лаура знали все это. Но от меня Джои почему-то старался скрывать свою болезнь.

Так неожиданно мне открылась совершенно неведомая доселе сторона жизни брата. Постоянно запертые на ключ забитые лекарствами ящички буфета, приглушенные телефонные разговоры, доносившиеся из холла. Мне всегда казалось, что уж со мной-то он откровенен до конца, и даже в голову не могло прийти, что у него существуют от меня секреты. Спустя несколько недель после похорон я пошел на кладбище и разрушил надпись на его надгробном камне.

Такое поведение Джои объяснялось исключительно заботой о моем же благе, как он его понимал, но я считал и считаю, что он обязан был мне рассказать. Мы просто не имели права иметь секреты друг от друга, поскольку он был единственным человеком, которому я полностью доверял. И сколько бы я ни убеждал себя в обратном, мысль о его предательском самоубийстве неизменно переполняла меня чувством гнева и страха.

Придя в понедельник утром на работу, я обнаружил у себя на столе записку, написанную рукой Лотти: “ПОЗВОНИ МАТЕРИ — СРОЧНО!” Мне потребовалось сделать над собой немалое усилие, чтобы смять бумажку и выбросить ее в мусорную корзину. Дэррила в магазине, естественно, не было, поэтому мне пришлось самому заняться сортировкой заказов на предстоящую неделю. Вскоре появился Макс в бездумно-радужном настроении, не хуже бубонной чумы заражая утренних покупателей излучаемым им добродушием. В одиннадцать он пригласил меня к себе в кабинет, чтобы сообщить об удачных переговорах, состоявшихся в субботу с адвокатами Симса.

— Нэвилл о тебе очень высокого мнения, — заметил он, озаряя меня вкрадчивой улыбкой, — и настаивает, чтобы я назначил тебя управляющим. Однако мне кажется, что это было бы несколько преждевременно. — Макс предпочитал не выпускать из рук бразды правления, поскольку не располагал иными средствами заставить людей уважать его. — Я думаю, следует немного повременить и посмотреть, как ты будешь один управляться в торговом зале. Тем более что пока неизвестно, когда твой коллега сможет вернуться на работу.

Таким образом, мое продвижение по службе явно откладывалось. У Макса был сын — довольно энергичный, но в то же время занудный парень лет двадцати с небольшим, и я прекрасно понимал, что папаша именно для него приберегал руководящую должность во вновь создаваемом совместном предприятии. Таким образом, чтобы добраться до рычагов реальной власти, мне следовало подумать о том, как перетянуть на свою сторону амбициозного отпрыска или по крайней мере заключить с ним союз.

После ленча я позвонил в больницу, однако Дэррил даже не пожелал со мной разговаривать. Доктор извинилась, сообщив, что травма у ее пациента оказалась гораздо серьезнее, чем она предполагала, и хирургам не удалось спасти ему глаз. В данный момент Дэррил не строил никаких планов по поводу возвращения на работу, а врачи упорно пичкали его антидепрессантами. Я чувствовал себя ужасно, хотя доктор уговаривала меня не терзаться угрызениями совести, поскольку, заявила она, это был всего лишь несчастный случай, редкий, что называется, один на тысячу. Как выяснилось, к злополучному мячу прилип крохотный осколок стекла, который при ударе проник в зрачок Дэррила, тем самым трагически усугубив последствия травмы. Дэррил даже мог бы предъявить иск производителям спортивного инвентаря. Я умолял врача разрешить мне навестить Дэррила, но она заявила, что в данный момент он спит, и повесила трубку.

В связи с отсутствием Дэррила моя нагрузка резко возросла. Дэррил обладал прирожденным даром общения с клиентурой, хотя заполнение всевозможных бланков и квитанций всегда было для него мукой. Мои же таланты, если таковые вообще имелись, лежали в сфере бумаготворчества. Однако теперь, во многом благодаря эмоциональному осмосу Спанки, я с гораздо большей легкостью убеждал покупателей расставаться со своими деньгами, ну а уж канцелярскую часть работы выполнял и подавно со свойственными мне сноровкой и умением.

К концу дня мы подвели баланс за понедельник. Неиссякаемое чувство вины перед Дэррилом постепенно притупилось, тем более что Макс был просто в восторге от моей успешной деятельности. Даже Доки то и дело прохаживался по магазину с глупой ухмылкой на лице, насвистывая себе под нос какую-то маловыразительную мелодию. И все же в глубинах моего сознания то и дело возникала бередящая мысль по поводу телефонного звонка матери. Если и в самом деле случилось что-то тревожное, мне хотелось знать, что именно. Однако я дал Спанки слово, и, если не сдержу его, он может покинуть меня навсегда.

Вернувшись домой, я застал Зака ползающим по полу гостиной среди множества вырезок из старых журналов.

— Вот, старик, хочу оказать тебе услугу, — радостно сообщил он, — помочь разобраться со своими духовными терзаниями.

— С чем-чем? — переспросил я, открыв холодильник и обнаружив, что молока нет. — Слушай, Зак, а ведь сегодня была твоя очередь идти в магазин.

— Извини, старик, очень был занят. Как я понял, ты ужасно взволнован этой историей с даэмоном, правильно? Вот я и решил навести для тебя кое-какие справки.

— Послушай, это все не столь существенно, поскольку речь шла о случайной встрече с даэмоном в баре, а остальное — моя выдумка. — Конечно же, мне хотелось как можно больше узнать о даэмонах, но, поскольку не было известно, когда вновь появится Спанки, мне ничего не оставалось, как поскорее завершить начатый Заком разговор. К тому же я помнил предупреждение Спанки: о его существовании не должна знать ни одна живая душа.

— Да что ты мне арапа-то заправляешь! Я же слышал, как в то утро ты разговаривал с кем-то у себя в спальне. Да и всю последнюю неделю ведешь себя как-то странно.

Я вернулся в гостиную и помог Заку собрать с пола газетные вырезки, которые он сложил в картонную папку.

— Ну хорошо, — кивнул он, — подожду, когда ты сам решишь рассказать мне обо всем. А это досье пока приберегу. Кстати, ты мог бы почерпнуть из него немало интересного по части даэмонологии. И далеко не все из прочитанного тебе понравилось бы, — мрачно добавил он.

— Я и так это знаю.

Я направился к себе в комнату переодеться — день сегодня выдался и вправду трудный. Пожалуй, впервые за все время работы в магазине я понял, что действительно могу чего-то достичь, и испытывал удовлетворение.

Я надеялся вскоре увидеть Спанки, но шли за днями дни, а он не появлялся. Я еще немного почитал, лежа на кровати, потом незаметно для себя заснул. Когда я проснулся, был уже час ночи, а в блокноте рядом с телефоном красовалась оставленная Заком записка, чего он прежде никогда не делал:

“ТВОЯ МАТЬ ПРОСИЛА ПОЗВОНИТЬ. ОЧЕНЬ ВАЖНО”.

Испытав короткую вспышку чувства вины, я разорвал записку в клочья и снова улегся в постель.

Остаток недели прошел в суете магазинных дел и сопровождался некоторыми ошибками в организации распродажи. Тем не менее, бизнес, можно сказать, процветал, и мне частенько приходилось в одиночку управлять магазином, поскольку Макс был занят улаживанием дел с Симсом. Под неусыпным оком и сияющей улыбкой моего патрона я был само внимание, демонстрируя моим богатеньким покупателям самые роскошные гарнитуры, типа гостиной “Принцесса Коннаутская”, и даже ухитрился “толкнуть” надолго застрявший было у нас набор кресел, избавиться от которого не удавалось даже совместными усилиями всего штата продавцов.

Разумеется, в подобной ситуации Максу было бы уже неловко ставить своего сына надо мной. Даже Лотти после оформления одной из наиболее трудных сделок подошла ко мне и пробормотала что-то насчет моего поразительного умения работать. Что и говорить, я был тронут, ибо восхваление моих деловых качеств оказалось чем-то совершенно неожиданным для меня.

К четвергу меня всерьез стали одолевать сомнения, увижу ли я наконец Спанки. Впрочем, я был по горло загружен работой, чтобы слишком часто вспоминать о нем. Вечером, когда я собрался уже закрывать магазин, он вдруг материализовался в одном из складских шкафов, чем едва не вызвал у меня разрыв сердца. С мокрыми волосами, в плавках и с доской для серфинга.

— У тебя не найдется, чем вытереться? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

— Пошли со мной.

Я провел его в одну из душевых и протянул ему полотенце. По всему магазину за ним тянулись мокрые следы.

— Где это ты был?

— На Гавайях. Ну и волна была сегодня, скажу я тебе! Ты серфингом случайно не увлекаешься?

— Здесь негде заниматься серфингом, — сказал я, усаживаясь на стопку вышитых “фитильком” накидок для тумбочек “Императрица” и наблюдая, как он вытирает голову. К этому времени почти ничто уже не удивляло меня в Спанки, и я, пожалуй, даже глазом не моргнул бы, если бы он въехал в магазин в экипаже, запряженном четверкой лошадей. Впрочем, видеть его снова было действительно приятно.

— У тебя что, отпуск был?

— Да, надо было немного проветриться. От твоей семьи у меня голова идет кругом-

— А я все продолжаю получать записки с настоятельной просьбой позвонить матери. Ради Бога, скажи, что ты там с ними делаешь?

— Мартин, они проходят процедуру радикального душевного очищения. Я пытаюсь вытряхнуть их из скорлупы собственного самодовольства. Но ты только не волнуйся, все это не так страшно, как может показаться на первый взгляд. Очень скоро ты сможешь полюбоваться первыми результатами. Любые же контакты с ними на данном этапе лишь породят нежелательные осложнения. Ну, рассказывай, как у тебя-то дела.

— Все прекрасно. Макс, хотя и неофициально, но все же повысил меня. Я получил прибавку к зарплате. Однако, как мне кажется, на место Дэррила он намерен взять собственного сына.

— А у этого сына уже есть опыт подобной деятельности?

— Насколько мне известно, никакого.

— Это нечестно. С этим надо что-то делать: твоя карьера развивается слишком медленными темпами.

— Но только прошу тебя — никаких новых партий в сквош.

Я рассказал ему, что Дэррил лишился глаза.

— Ты меня, конечно, извини, Мартин, но несчастный случай может произойти с каждым. И потом, помимо него, никто ведь пока не пострадал, не так ли?

— Так, — вынужден был признать я, хотя в глубине души был более чем уверен, что мой персональный даэмонический тренер что-то припрятал про запас. У него как-то странно поблескивали глаза — мне случалось уже видеть его таким, — да и во всем его поведении чувствовалось определенное возбуждение.

— Мы собираемся сегодня куда-то пойти? — спросил я, не в силах долее томиться тревожным ожиданием.

— Всенепременно! — воскликнул он.

Спанки показал мне карточку с золотым обрезом, на которой затейливыми вензелями был написан какой-то текст. Держа ее перед собой, он театрально раскрыл глаза, изображая наивность.

— Мартин, ты не хотел бы пойти со мной на одно престижное сборище?

Костюм от Версаччи смотрелся на мне просто великолепно, хотя туфли оказались чуточку великоваты.

— Да, ошибся на полразмера, — признал Спанки. — Надень потолще носки.

Мы прибыли в “Гросвенор-Хаус” и сквозь толпу зевак прошествовали в знаменитый зал. Наш стол стоял в центре зала — огромный белый диск, за которым восседали десять гостей. Середину стола украшала ваза с грандиозным букетом, полностью скрывавшим от нас сидевших напротив сотрапезников.

Спанки стоял рядом со мной, явно раздосадованный тем, что самому ему места, увы, не досталось.

— Быстренько хватай вон тот стул у стены, — сказал я, — и ради Бога объясни, куда мы попали?

В зале было полно театральных знаменитостей — мужчины во фраках, дамы — в вечерних туалетах, и поцелуи, поцелуи...

— На церемонию вручения премий. Поздравляю, Мартин, оказывается, ты теперь известный драматург.

— Кто я? Господи Иисусе, Спанки, да я за всю свою жизнь в театре-то был не больше двух раз, не считая, конечно, “КОШЕК”.

— Тем не менее я уверен, что у тебя богатейший опыт по этой части.

— Дик Уиттингтон и “Пожалуйста, никакого секса”, ибо мы, британцы, отнюдь не являемся эталоном в постановке драмы из жизни высшего света. Терпеть не могу театр.

— Не волнуйся. Масса людей испытывает к нему точно такие же чувства, причем вина за это во многом лежит на Эндрю Ллойд-Уэббере.

Здесь присутствовали буквально все, кто когда-либо принимал участие в нашумевших шекспировских постановках. Писатели, продюсеры и режиссеры всех национальностей заполонили гигантских размеров зал. Ярчайшие звезды театрального небосклона с неподражаемым очарованием обменивались обильно сдобренными ядом любезностями, пользуясь, пожалуй, единственной в году подходящей для этого возможностью.

Стоя у сцены, Салман Рушди беседовал с группой возбужденных молодых людей. В дальнем конце справа от меня Кеннет Бранах и Эмма Томпсон вели поистине королевский прием гостей. Еще чуть дальше я разглядел Ванессу Рэдгрейв и Артура Миллера. Я был единственным человеком, о котором никто из присутствующих никогда прежде не слышал. Ни разу в жизни я не чувствовал себя до такой степени не в своей тарелке, как сейчас.

— Мартин, считай, что это для тебя очередной маленький тест. Я знаю, ты не в восторге от подобного окружения, но мне хочется, чтобы ты обрел некоторый опыт в светском общении. Если ты окажешься достаточно смекалистым, то тебя пригласят на торжество для узкого круга с участием лауреатов, которое состоится чуть позже.

— Да как же я смогу этого добиться? Ведь я даже пары слов толком связать не сумею. Я работаю в мебельном магазине и здесь чувствую себя явно не в своей тарелке.

— Чепуха. Просто тебе надо вести себя более уверенно. А пока, закатай рукав и дай мне руку. Возможно, со стороны это будет выглядеть странно, однако эта публика настолько увлечена собой, что не обратит на нас ни малейшего внимания.

Я сделал, как велел Спанки, и он сильно сжал мне руку чуть выше запястья. И снова я испытал знакомое мне покалывание.

— Ну вот, теперь к тебе перешла частичка меня самого, этого вполне достаточно, чтобы ты обрел уверенность в себе. А сейчас — давай действуй— И не волнуйся, я буду рядом и в случае необходимости выручу-

— Я в полной растерянности и не способен вымолвить ни слова.

— Ну что ж, тогда придется помочь тебе взять старт с места.

Спанки с силой хлопнул меня по спине и тут же исчез.

У меня в голове словно что-то вспыхнуло.

— Как мне представляется, — услышал я собственный голос, — пора уже перестать относиться к тексту пьесы как к чему-то незыблемому и неприкосновенному и вообще положить конец полной зависимости театра от сценария.

Я обвел взглядом сидевших за столом знаменитостей. Артур Миллер недовольно покосился в мою сторону.

Все остальные тоже насторожились. Я чувствовал, как на лбу у меня выступают капли пота, и был готов убить Спанки.

— Это сказал Арто, не так ли? — спросила очаровательная блондинка с короткой стрижкой, отправляя в рот кусочек лососины.

— Я... э-э… — Похоже, муза вложила в мои уста всего одну фразу, после чего навсегда покинула меня.

— Речь идет не о безоглядном перенесении на сцену современной разговорной речи, а о том, чтобы слова наилучшим образом передавали замысел автора, не так ли?

И это сказала, обращаясь ко мне, сама Эмма Томпсон. О Бог мой, она разговаривала со мной! Я принялся лихорадочно рыться в кладовой своей памяти в надежде произнести какую-нибудь мало-мальски умную фразу. Господи, да у нее же есть “Оскар”!

— Ну-ну, продолжай, — услышал я шепот Спанки. — Сейчас я подкину тебе еще кое-что.

— Мы не можем и дальше проституировать на идее театра, единственная ценность которого состоит в мучительной и одновременно магической связи с реальностью, — заявил я.

— А теперь я просто уверена, что вы цитируете Арто, — проговорила Эмма, грозя мне пальчиком. — Разумеется, он сошел с ума, хотя, возможно, это произошло именно потому, что тоже не устоял перед этой самой магической связью.

— А я просто обожаю театр жестокостей, — проговорила блондинка, доедая свою лососину. — Насколько я поняла, вы разделяете взгляды покойного Антуана, не так ли, мистер....

— Росс, Мартин Росс. Я... драматург-

— Прошу меня извинить, но я незнакома, с вашими работами.

Она собралась было снова заняться содержимым своей тарелки, но теперь я уже знал, что Спанки пристально наблюдает за мной, оценивая каждую мою реплику.

— Как и я, увы, незнаком с вашими, — дерзко парировал я.

К моему удивлению, она взглянула на меня и улыбнулась:

— Означает ли это, что мне удалось наконец отыскать в этом зале единственного человека, не видевшего мою Дездемону?

— Дорогая, — сказал Кеннет, — я уверен, что все уже имели возможность увидеть вашу Дездемону. До меня донеслось чье-то льстивое хихиканье.

— А вот этот молодой человек, судя по всему, не видел, — проговорила блондинка, томно протягивая мне руку то ли для поцелуя, то ли для рукопожатия. — Аманда Гилгуд. В настоящее время свободна.

Я поцеловал ей руку.

— Как мило с вашей стороны! — с придыханием произнесла она, слегка поправив декольте. — Скажите, мистер Росс, а не найдется в вашей новой пьесе местечка также и для меня?

— Откуда вам известно, что я написал новую пьесу? — спросил я.

— Иначе вы не были бы здесь. А сидели бы у себя дома и пыхтели над вторым актом. Кстати, о чем вы пишете?

Пришлось призадуматься. Я устремил глаза в потолок и, прищурившись, постарался изобразить необычайную сосредоточенность.

— Я ставлю цель показать атмосферу страха, в которой постоянно пребывает человек, живущий в большом городе, — ответил я.

— То есть никакой хореографии, — вставил Кеннет.

— Не говори глупостей, Кен, — пожурила его Эмма. — Он просто пошутил, мистер Росс. Уверена, что у вас получаются прелестные пьесы.

Она одарила меня чарующей улыбкой.

— С Бранахом у вас получился бы самый настоящий хит, — заметила Аманда, на которую мои слова явно произвели впечатление. — Скажите, а ваши пьесы способны вызвать у меня жуткие ощущения?

“Ты даже представить себе не можешь, насколько они будут жуткие”, — подумал я.

Пока проходила церемония вручения премий, мы успели опорожнить несколько бутылок шампанского, сопровождая каждый новый раунд аплодисментов глотком из “расклешенных” бокалов. По завершении торжественной церемонии мы, уже рука об руку, направились вверх по широкой лестнице — оказывается, нас обоих пригласили на торжество лауреатов. Я искренне надеялся, что Спанки все еще подстраховывает меня.

— Не хочу окунаться в очередную гулянку, — проговорила слегка заплетающимся языком Аманда. — Пойдемте со мной.

Взяв меня за руку, она двинулась по пустынному коридору в направлении отдельных кабинетов, явно стремясь уединиться подальше от остальных гостей. Как только она взялась за ручку явно уже знакомого ей служебного помещения, до меня начало доходить, что я одержал еще одну победу. Не успел я притворить за собой дверь, как ее рука уже оказалась у меня в брюках.

Затем, среди густых ароматов стирального порошка и освежителя воздуха, мы частично разделись, и Аманда с жадным вздохом нескрываемого сладострастия направила меня в глубь себя.

— Ну и ну, — проговорил Спанки, примостившись на одном из стеллажей для чистого столового белья. — Похоже, ты соблазняешь женщин уже без моей помощи. Получается?

— Черт бы тебя побрал, Спанки! Ты всегда появляешься не вовремя.

Лежа подо мной, Аманда исторгала сдавливаемые стоны, яростно нанизываясь на мой возбужденный орган.

— Она любит, когда ее связывают — это так, для сведения, на всякий случай.

— Ну уж нет, увольте. Мне еще только сексуальных извращений не хватало.

— И все же попробуй. Ты просто поразишься переменам в ее... э-э... энтузиазме. — С этими словами он протянул мне развернутую салфетку.

— Давай, давай, бери.

— Ну ладно.

Я обмотал запястья Аманды салфеткой и стал привязывать ее концы к проходившей у нас над головой трубе. Затея оказалась не из легких, поскольку в кладовке было довольно темно, и мне пришлось приподняться на цыпочки. Аманда повизгивала, точными движениями вгоняя меня внутрь себя, при этом ее зад с такой силой взлетал вверх, а потом обрушивался вниз, что вскоре с полок стеллажа на нас посыпались полотенца, салфетки и скатерти.

— Ну, что я тебе говорил? — донесся до меня из темноты смешок Спанки. Полки ходили ходуном, а мои гениталии, того и гляди, могли оказаться раздавленными под натиском ее вращающегося таза. Я опасался, что затяжная страсть Аманды, сопровождаемая грохотом и треском, привлечет внимание обслуживающего персонала. Когда она наконец отпустила меня, я также исторгнул из себя, причем прямо ей на платье, струю спермы такой невиданной мощи, что это шокировало нас обоих. Несколько секунд, пока я развязывал партнершу, тишину нарушало лишь наше разгоряченное дыхание.

— Милый, — со смехом проговорила Аманда, — ты даже не представляешь себе, насколько трудно очистить платье от мужского семени.

Я же был совершенно не способен вымолвить ни слова, словно чудом избежал гибели в автокатастрофе. Наконец я принялся дрожащими пальцами застегивать рубашку — после третьей бесплодной попытки Аманда пришла мне на помощь.

Спустившись с полки стеллажа, мы взглянули на себя в зеркало, и нас обуял безудержный хохот. Грим на лице Аманды размазался, волосы слиплись от пота, у меня же галстук съехал набок, а из ширинки торчал подол рубашки.

— Ты организовал поистине профессиональное представление, — проговорила Аманда, нежно целуя меня в ухо. — Ну так как, получу я роль в твоей пьесе?

— Да я в общем-то даже и не драматург, — признался я.

— Это ничего, — откликнулась она, — я тоже в общем-то не актриса.

— Ну, — спросил Спанки, когда мы шли через парк, возвращаясь домой, — что ты обо всем этом думаешь?

— Я и представить себе не мог, насколько это просто — заниматься любовью с красивой женщиной. Никогда бы не подумал, что такой человек, как я, может испытать нечто... подобное. Боже, а ведь я всегда был таким скромнягой!

— Просто раньше ты не знал меня.

— Кажется, я хочу закурить.

— А мне казалось, что ты не куришь.

— Мне тоже казалось, что я никогда не был драматургом.

Спанки грохнулся на влажную траву и расхохотался, но через несколько секунд снова вскочил на ноги и, обернувшись, указал рукой в сторону города. Тень от листвы упала ему на глаза, отчего они засверкали, подобно двум изумрудам.

— Посмотри туда, Мартин. Видишь огни города? Теперь для нас нет ничего невозможного, нам доступно абсолютно все, стоит лишь шевельнуть пальцем. Сложности, возникавшие в эти дни, объясняются тем, что мы оба чувствовали себя слишком зажатыми, держались чересчур настороженно по отношению друг к другу, никак не решаясь нырнуть в темный омут. Нас вообще всю жизнь преследуют те или иные страхи. Внезапный акт жестокости, незримо витающая в воздухе инфекция и потаенные страхи разъедают наши души и обволакивают нас извне, и никакой семейный очаг не способен уберечь нас от подобной паранойи. Все перемешалось в нашей жизни, сбилось в одну кучу. Изможденные темнокожие тела, дети с облепленными мухами глазами, время от времени появляющиеся на экранах телевизоров, сменяются рекламой средства для похудения, сопровождаемой демонстрацией стройной загорелой обнаженной женской фигуры на песчаном морском берегу. Либо ты принимаешь все это близко к сердцу, либо попросту пожимаешь плечами и продолжаешь жить своей собственной жизнью. В молодости ты рисуешь в своем воображении картинки безмятежной старости — уход за розами, игра с внуками, а в зрелом возрасте ложишься в постель, спрятав под подушку нож.

— Ну и что ты хочешь всем этим сказать? — спросил я.

— А то, что сейчас мы с тобой отправляемся на танцы.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

Через полчаса я, все в том же самом смокинге, уже стоял на своем привычном месте у края танцплощадки бара под названием “Клуб “Стыд”. Спанки несколько минут назад куда-то отлучился, ничего не сказав мне. Тем временем две американки, типичные уроженки Среднего Запада, одетые по моде десятилетней давности, наперебой расхваливали мое произношение, норовя пригласить меня на танец.

— Мне не нравится эта музыка, — ответил я, стараясь перекричать рвущуюся из динамиков дикую мешанину звуков. Неожиданно музыка смолкла, и сцену залили потоки яркого света.

— Леди и джентльмены, приглашаю вас провести сегодняшний вечер с признанным кумиром публики Спанки!

На сцене действительно был он — живой, настоящий, только без рубашки, в каком-то жилете с широченным поясом. Спанки держал в руке микрофон и пел. Что-то из белого рэпа, в общем, не слишком замысловатое, но из того, что очень нравится толпе. На протяжении следующих двадцати минут он своими головокружительными па повергал аудиторию в состояние дикого, лихорадочного возбуждения, продолжая демонстрировать один номер за другим и побуждая присутствующих присоединяться к танцующим.

Хорошо, что он все же вовремя остановился, поскольку к тому моменту я уже взмок, как толстый боров, и был готов рухнуть на пол. Обе мои партнерши ушли в туалет, а Спанки вскоре оказался рядом со мной.

— Ну, как я тебе показался, а? Неплохо для старика? Он даже не запыхался.

— Ты был просто неподражаем, — признался я. — Но каким образом аудитория увидела тебя?

— О, Мартин, ты непременно хочешь знать, что лежит в ящике иллюзиониста. Не волнуйся, меня они не видели, это был совершенно другой человек. Ток что наш секрет остался нераскрытым. Кстати, куда подевались эти сексапильные девицы? А то я уже подумывал о том, чтобы отправиться с ними в отель и провести некоторое время в их обществе.

— Но ты же будешь для них совершенно невидим. Он обхватил меня за плечи и ухмыльнулся:

— Ну что ж, тогда тебе придется постараться за двоих.

— И думать не смей об этом. Я слишком устал. Все было прекрасно, но сейчас я хочу лишь одного: поскорее вернуться домой.

— Возможно, ты и прав. Я провожу тебя. Мы вышли из клуба и медленно побрели вдоль Стрэнда.

— А жаль все же, что ты не можешь запатентовать себя, — сказал я. — Жизнь стала бы гораздо проще, если бы у каждого человека был свой персональный помощник вроде тебя.

— Но он у них и так есть. Смотри.

Шедшая нам навстречу пара явно пьяных бритоголовых молодцов размахивала пивными бутылками; грозясь пульнуть их в окна домов. У меня засосало под ложечкой, я чувствовал, что следующей своей жертвой они изберут именно меня. На мне все еще был смокинг, и они легко могли принять меня за “богатого подонка” либо за “пидора”.

— Ой, сам с собой разговаривает! — заорал один из них. — Вот пидор сраный! — И ткнул меня бутылкой в грудь. — Слышал, что я сказал, а?

Когда к нему присоединился его приятель и тоже стал задираться, Спанки легонько коснулся моего плеча.

— Сегодня вечером ты, Мартин, великолепно проявил себя по части общения в светском обществе. Но тебе необходимо также быть настоящим бойцом. Давай посмотрим, как ты справишься с этой задачей.

Я в очередной раз испытал характерное покалывание там, где была сейчас ладонь Спанки — на сей раз уже где-то в области спины.

С яростью, удивив c обоих, я оттолкнул руку бритоголового, и все же, когда развернувшись, я с диким воплем обрушил разящий удар ему в челюсть, сбив с ног, даже я не поверил своим глазам. Второй забулдыга стал неуклюже подкрадываться ко мне, однако, схлопотав несколько быстрых ударов в живот, а затем еще и удар ногой в стиле ниндзя, он повалился на землю рядом со своим, собутыльником.

— Ого-го. Мартин Росс — Ноэл Кауард, Казанова и самурай в одном лице. Теперь для тебя нет ничего невозможного — стоит только соответствующим образом себя настроить.

— Ну и что мы будем с ними делать? — спросил я, опробывая новый прием и рубя ладонью воздух.

Оба мои противника находились в глубокой отключке. Мимо проплывали потоки автомашин-

— Оставь их. Нельзя же одновременно быть еще и Флоренс Найтингейл.

Покидая “поле битвы”, я упивался своей победой, тогда как Спанки был абсолютно индифферентен.

— Нет, ты видел этот удар? Мои руки в одно мгновение превратились в смертоносное оружие! Стальные кулаки — точь-в-точь как в фильме с Брюсом Ли! Слушай, мне еще хотелось бы научиться петь вроде тебя; можно это устроить? Я и так пою — ну, например, когда под душем моюсь, и вообще у меня неплохой голос, — но чтобы вот так... на сцене, перед публикой...

Как же просто все ему давалось! Как чертовски просто.