Сотня. Смутное время

Слушая их разговор, Матвей быстро убирал с лавки остатки их чаепития. То, что между дедом и внучкой не всё ладно, было понятно с первых слов, но дальше началось то, чего парень опасался больше всего. Вошедший в дом мужик неприязненно покосился на него и, не раздумывая, тут же принялся осматривать полки и сундуки. Глядя на него, Святослав только презрительно усмехнулся.

Вернув лавку на место, Матвей отошёл в сторонку, чтобы не мешать разговору родичей, но едва только он уселся рядом с увязанной буркой, как муж Марьи, подойдя, решительно потребовал:

– Развязывай, смотреть будем, что там.

– Только тронь, прокляну, – грозно отозвался Святослав, сверкнув взглядом так, что даже Матвей невольно поёжился. – То не твоего ума дело.

– И правда, Лукьян, уймись, – повернулась казачка к мужу. – Дед там сам всё складывал.

– Всё одно проверить надобно. Может, этот чего лишнего сунуть успел, – упрямо ответил мужик.

– Ты меня смеешь вором называть? – мрачно поинтересовался Матвей, медленно поднимаясь.

– А я и знать не знаю, кто ты такой, – фыркнул мужик.

– Я смотрю, тебе зубы жмут, – зашипел парень разъярённой гадюкой. – Так я это разом поправлю. Вместе с языком выплюнешь.

– Да ты, сопляк, и вовсе старших не уважаешь! – взъярился Лукьян, протягивая руку, чтобы ухватить парня за грудки, но в следующую секунду, грохнувшись на колени, взвыл дурным голосом, – Ой! Пусти! Пусти руку, сломаешь ведь, ирод!

– Я тебе, пёс брехливый, все кости переломаю, коль не уймёшься, – пообещал Матвей, слегка усиливая нажим.

Драки не случилось только потому, что в хату дружной гурьбой ввалилось несколько пожилых казаков. Едва завидев открывшуюся им картину, казаки дружно переглянулись и, покрутив головами, уставились на шедшего первым Елизара.

– Вовремя поспели, – усмехнулся тот, расправляя усы. – Пусти его, Матвей. Зашибёшь ненароком, после лечиться устанет. А ты, Лукьян, до седых волос дожил, а ума так и не нажил. Нашёл, на кого прыгать. Иль ты решил, что наследник по искусству воинскому, это просто брех собачий?

– Уйми его, Елизар, руку ведь сломает, – проскулил скрученный озверевшим Матвеем мужик.

– И правда, пусти его, казак, – устало попросила Марья.

– Прочь поди, – рыкнул Матвей, одним движением отталкивая от себя подлеца. – А ещё раз на пути моём встанешь, забудешь, как хлеб жуют. Одной юшкой питаться станешь.

– Уймись, Матвей, – тихо попросил Святослав, едва заметно улыбаясь.

Откинувшись на высоко поднятые подушки, он наблюдал за этим противостоянием с явным удовольствием. Оглянувшись, Матвей вдруг с изумлением понял, что старику с каждой минутой становится всё хуже. Если в тот момент, когда он только приехал, старик говорил как обычно, ровно, спокойно, то теперь голос его звучал еле слышно, а по лицу разливалась смертная бледность.

– Присядь рядом, сынок, – всё так же тихо попросил старик.

В три шага оказавшись рядом с лежанкой, Матвей, недолго думая, опустился на колено, оставив край лежанки для стоявшей рядом Марьи. Чуть улыбнувшись, Святослав ладонью велел внучке присесть и, вздохнув, еле слышно произнёс:

– Мою волю вы знаете. Сделаете, как велено, и всё добре будет. Тебе, Марья, говорю. Не влезай поперёк. Пожалеешь. А ты, Матвей, просьбу мою сполни и живи спокойно. Елизар знает, что потребно. Ты только приди, когда срок придёт.

– Сполню, дедушка. Дядьке Елизару только позвать надобно будет.

– Позову, покоен будь, – негромко отозвался казак, делая шаг вперёд.

– Как уйду, ты, Марья, хозяйством займись. Остальное браты сами сделают, – едва слышно выдохнул старик и, прикрыв глаза, откинул голову на подушку.

Дыхание его становилось всё реже, и через минуту, вдохнув в последний раз, он тихо захрипел, вздрогнул и замер. Елизар, достав из ножен кинжал, поднёс его к губам Святослава и, посмотрев на клинок, тихо сообщил:

– Всё, браты. Нет больше Святослава. В добрый путь, родич.

Поднявшись, Матвей стянул с головы папаху и, в пояс поклонившись, так же тихо добавил:

– В добрый путь, дедушка. Благодарствуй за науку.

– Всё, дети. Теперь ступайте. Дальше мы сами, – дрогнувшим голосом произнёс Елизар, сжав пальцами плечо парня.

Кивнув, Матвей сделал шаг назад и, надев папаху, подхватил с лавки бурку с оружием.

– Дома буду, дядька Елизар. Придёт срок, только весточку подай, – напомнил он и, развернувшись, вышел.

Он и сам не понимал, почему этот человек так сильно вдруг вошёл в его жизнь, но смерть старика всколыхнула что-то в душе парня. Отвязав Буяна, он отвёл его к воротам и принялся привязывать бурку с оружием к седлу. Пальцы сами делали своё дело, а глаза уже ничего толком и не видели. Их застилали крупные слёзы скорби. Что-то вдруг толкнуло Матвея в грудь, и там же неожиданно появилась тихая, ноющая боль.

Автоматически потерев ноющее место, парень вдруг понял, что касается точки, где находится родовой знак. Закончив с увязкой груза, он на минуту прижался головой к шее коня и, зажмурившись, мысленно спросил, сам не понимая у кого:

– Ну почему? Почему так рано? Ведь у него ещё многому поучиться можно было.

– Всему свой срок приходит, – раздался в ответ всё тот же, давно знакомый гулкий голос. – Не журись. Ему теперь хорошо. А ты живи, казак. Живи и помни, что он тебя не просто так наследником кликнул. Святослав одним из лучших пластунов всего воинства был. Не посрами.

– Святослав, пластун?! – едва не в голос ахнул Матвей.

– Да. А теперь домой езжай. Там тебя новость добрая ждёт.

– Никак день свадьбы назначили, – равнодушно хмыкнул парень.

– Силён. Добрый я выбор сделал. Признаться, удивил ты меня, казачок.

– Это чем же? – не понял парень, всё ещё пребывая в состоянии тихой грусти.

– В яви меня позвать сумел. Силён. Так из твоего рода только пращур твой умел, когда оборот совершить собирался. Запомни, как сделал это, тогда и тебе, и мне проще будет.

– Я постараюсь, – растерянно кивнул Матвей и, выпрямившись, легко поднялся в седло.

Фыркнув, Буян быстрым шагом вышел в ворота и сам, без понуканий перешёл на размашистую рысь, направляясь к дому. Покачиваясь в седле, Матвей вспоминал события этого странного дня и пытался понять, всё ли сделал правильно. Во всяком случае, никто из приехавших казаков ему замечания не сделал. Выходит, всё было правильно. Ощутив очередной толчок в грудь, он приложил к тому месту ладонь и, ощутив под одеждой наконечник стрелы, чуть улыбнулся.

Подарок Святослава уютно покоился между пластами грудных мышц, нагревшись от тела. Более того, казалось, что камень и сам теперь начал излучать тепло. За раздумьями парень и сам не заметил, как въехал в станицу. Очнулся он, только когда Буян, остановившись, негромко фыркнул, повернув к хозяину голову. Во взгляде умного жеребца читалось недоумение, смешанное с насмешкой. Он словно говорил: «Мужик, очнись, уже домой приехали, а ты всё в облаках витаешь».

Едва заметно усмехнувшись собственным мыслям, Матвей спрыгнул с коня и, отворив воротину, завёл жеребца во двор. Уже привычно обиходив коня, он завёл его на конюшню и, убедившись, что сена, овса и воды в стойле достаточно, отправился в дом, прихватив привезённую с собой бурку. Судя по звукам, раздававшимся из кузни, у Григория появился какой-то заказ, а мать куда-то отправилась по хозяйству.

Внеся вязку с оружием на свою половину, Матвей на минуту задумался, а после решительно толкнул дверь в спальню. Если где и хранить подарок, то только здесь. Развязав кожаные ремни, стягивавшие бурку, парень развернул её и тихо охнул от неожиданности, увидев содержимое тюка. В бурке лежало не только оружие, но и новенький, роскошный ковёр. Старик, чтобы увязать всё разом, несколько раз сложил его пополам, а сверху уложил всё завещанное белое оружие.

Тут оказались не только те клинки, что висели в его доме, но и с полдюжины других, которых Матвей прежде не видел. Разложив всю эту красоту на кровати, парень задумчиво огляделся и, вздохнув, отправился за инструментом и гвоздями. Увидев входящего в кузню сына, Григорий отложил молот и, глотнув воды, коротко спросил:

– Как?

– Всё, бать. Нет больше дедушки, – едва заметно всхлипнул Матвей.

– В добрый путь, родич, – еле слышно прошептал казак, склоняя голову. – Елизар был? – уточнил он после короткого молчания.

– Все были, кого позвал. Лукьяна Марьиного малость помять пришлось, чтоб место своё знал. А так вроде всё ровно прошло, – коротко рассказал парень.

– За добро беспокоился? – презрительно усмехнувшись, уточнил Григорий.

– Угу.

– Не шибко помял?

– Нет. Так, придавил малость, да отпустил.

– Ну и хрен с ним. Его уж сколь раз предупреждали, – отмахнулся кузнец. – А ты чего прибежал?

– Гвоздей хочу взять да молоток, – вспомнил Матвей и, развернувшись, направился к полке, где хранились указанные предметы.

– Подарок развесить хочешь, – понимающе кивнул Григорий.

– Для того и дарено, – пожал парень плечами и, найдя нужное, отправился в дом.

Скинув черкеску, он быстро приколотил ковёр к стене над кроватью и принялся раскладывать на кровати оружие, комбинируя клинки по красоте и размеру. В итоге, выбрав, на его взгляд, наилучший порядок, Матвей принялся крепить их к ковру. Часа через полтора вошедший в спальню Григорий, с интересом осмотрев коллекцию, одобрительно кивнул и, присмотревшись, с удивлением проворчал:

– И как запомнил только?

– Что запомнил, бать? – не понял Матвей, любуясь своей работой.

– А клинки у Святослава так и висели. Только вон тех, нижних, прежде не было. Видать, он их в сундуке каком хранил.

Только теперь до Матвея дошло, что он развесил оружие точно так, как оно висело у прежнего хозяина. Растерянно взъерошив себе чуб, парень недоумённо хмыкнул и, непроизвольно коснувшись громовой стрелы, мысленно спросил: «Ты подсказал?»

Получив в ответ вполне ощутимый толчок в грудь, Матвей растерянно покрутил головой и, собрав инструмент, отправился мыться и приводить себя в порядок после поездки. Пока он плескался у бочки и переодевался, домой вернулась мать, таща на буксире Катерину. Теперь, когда история со сватовством окончательно укрепилась в головах станичников, казачка регулярно появлялась на людях вместе с девушкой, таким образом давая всем понять, что Катерина её невестка и любой, не вовремя открывший рот, будет иметь серьёзные проблемы.

Так что вышедший на родительскую половину Матвей с ходу попал под шквал женских вопросов. Услышав, что старика не стало, женщины притихли и занялись хозяйством. Точнее, принялись накрывать на стол. Время уже было к ужину. Не спеша поев, Григорий дождался чаю и, глотнув напитка, решительно произнёс, оглядывая молодёжь лукавым взглядом:

– Значится так. Уговорился я. И с попом, и со старшинами. Свадьба ваша через три седмицы назначена. Так что, Настюша, начинай готовиться.

– С корабля на бал, – буркнул про себя Матвей, только кивнув в ответ на заявление отца.

– Да ты никак и не рад, Матвей? – спросила Настасья, с удивлением глядя на сына.

– Рад я. Да только слишком много новостей за день, и все разные, – устало вздохнул парень.

– Уймись, мать, – осадил жену Григорий. – Не до того ему сейчас. Лучше вон в спальню его загляните.

Удивлённо переглянувшись, женщины дружно поднялись и отправились в указанную сторону. Минут через пять, вернувшись, они уселись за стол и дружно уставились на парня, явно ожидая каких-то пояснений.

– Чего? – недоумённо спросил Матвей, не понимая, чего от него хотят.

– Это тебе Святослав столько железа отдал? – задумчиво уточнила Настасья.

– Ну не сам же забрал, – фыркнул парень. – Он и сложил, и увязал. Я ж ему теперь наследник по науке воинской. При казаках так назвал.

– Решился-таки, старый, – скривилась казачка.

– Уймись, мать. Нет его больше. Так что имей уважение. Не след мёртвых позорить, – не повышая голоса, сурово велел Матвей.

– Так нешто я позорю, – развела Настасья руками. – Это я так, по-свойски. У нас ведь с ним своя замятня была.

– С чего бы? – удивился парень.

– Так батя твой, по его наущению, меня считай из-под венца увёл. Выкрал, как тот горец, – помолчав, с заметным смущением призналась женщина.

– Вот это поворот, – удивлённо хмыкнул Матвей, рассматривая родителей новым взглядом. – Это как так, батя?

– А глянулась она мне. Сразу, как увидел, – усмехнулся Григорий, расправляя усы. – А ей в женихи другого уж сговорили. Я как услышал, сразу сказал, или родители добром отдадут, или выкраду. Сперва, честь по чести, к родителям пошёл. Сватов заслал, а те ни в какую. Ну, я тогда прямо сказал, не отдадите, выкраду. Не поверили. А я братов сговорил и через ночь прямо из дому её и увёз. Да только не в станицу привёз, а к Святославу на хутор. Там и сидели, пока он с родичами её уговаривался.

– А я попервости его прирезать готова была, – тихо рассмеялась Настасья. – А как же? Тут сговор, к свадьбе дело, а он взял, да и выкрал. Да так ловко всё обставил, что я пикнуть не успела. Очнулась уже в ковре, словно горянка какая.

– Повезло нам. Обоим, – усмехнулся кузнец. – Жених её, как услышал, что я её украл, так сразу от сговора и отступился. Сказал, мол, порченая ему не нужна. А я её и коснуться попервости боялся.

– Так вот почему… – начал Матвей и осёкшись, перевёл взгляд на Катерину.

В ответ Настасья только молча кивнула, прикрыв глаза.

Отпущенные им с Катериной три недели пролетели, словно один день. Сам Матвей относился к этому событию, можно сказать, философски. Решение было принято, а значит, поздно пить боржом. Тем более что отступаться от своего решения парень не собирался. Получить ещё кусочек самостоятельности в его положении было, в общем, и неплохо. Хотя Григорий давно уже не влезал в его дела и даже не пытался хоть как-то влиять на реализацию различных задумок.

Опытный кузнец отлично понимал, что знания парня серьёзно превосходят его собственные познания в деле работы с металлами. И пусть знания Матвея по большей части были из области теории, он очень быстро научился переводить их в практику. Да, ему не хватало всякий флюсов и присадок, толковой химической лаборатории и многих привычных по прежней жизни сплавов, но всё равно знаний у него было просто больше.

К тому же, как оказалось, Григорий и сам был не чужд всяческих экспериментов. Их как-то раз состоявшийся разговор об изготовлении маслобойки неожиданно получил своё продолжение. Будучи на ярмарке, кузнец нашёл стеклодувную артель и уговорился с её владельцем об изготовлении чего-то вроде бочонка. Заказ этот Григорий получил через год, и теперь Матвей с интересом занимался изготовлением весьма занятного девайса.

На П-образной раме крепилась люлька, к которой шёл обычный шатун. Второй конец шатуна был закреплён на шкиве. Вращая шкив за рукоять, работник приводил в действие маслобойку. Благодаря подшипникам, шкив вращался легко, и особых усилий работа не требовала. Додумался парень и до пары небольших колёсиков, на которых всю эту конструкцию запросто можно перемещать по двору в любом удобном направлении.

Настасья, едва сообразившая, что именно из всего этого получится, только растерянно головой качала. Она привыкла к простейшей механике. Обычный деревянный бочонок, подвешенный на верёвках. Качаешь его туда-сюда, и через несколько часов получаешь масло. Тут же всё было и сложно, и просто одновременно. Залила сливки, покрутила ручку, причем не особо напрягаясь, и снова получила тот же результат.

В общем, все были при деле. Матвей занимался маслобойкой, Григорий поправлял соседям различный инструмент, а Настасья с подругами вовсю готовилась к большому переполоху, называемому свадьбой. Катерина, по мере сил ей помогавшая, металась между двумя дворами, словно перепуганная курица. Ведь на ней ещё были и младшие дети. Наконец Матвею это надоело и он в приказном порядке велел ей переселить детей на его половину.

Благо места на его половине хватало. Григорий, услышав это, только одобрительно кивнул, не забыв добавить, чтобы девушка и скотину перегнать не забыла. Что было по большому счёту правильно. Жить на одном подворье и бегать каждое утро на другое, чтобы позаботиться о животных, по меньшей мере глупость. Тем более теперь, когда вся станица знала о готовящейся свадьбе.

В назначенный день всё началось с раннего утра. Вечером сходив в баню, Матвей утром облачился во всё чистое и новое, и был усажен в бричку рядом с отцом. На козлах, к его огромному удивлению, восседал не кто иной, как старый Елизар. Впрочем, заметив лукавый взгляд старого казака, парень быстро сообразил, к чему это было сделано. Тем более что посажёным отцом у Катерины был Макар Лукич. Эта парочка одним своим видом запросто смогла прищемить языки всем злопыхателям.

А таковые у ребят имелись. В первую голову это были те самые бабы, что планировали пристроить за Матвея своих дочерей. Дальше шли сами эти девки. Пусть и относились они к парню с изрядной предвзятостью, но уступать в этой гонке не желали. И последними шли молодые казаки, не забывшие, как Матвей умудрился голыми руками утихомирить их бойцовый порыв. А то, что с того момента слабее он не стал, было понятно с первого взгляда.

Покойный Святослав верно приметил. Парень начал матереть. И без того широченные плечи раздались ещё больше, а из движений исчезла юношеская порывистость. Чего далеко ходить, если матери приходилось перешивать ему одежду примерно каждые полгода. Матвей и сам удивлялся, куда его так прёт, но списывал всё на свежий воздух, здоровую пищу и постоянную тяжёлую работу в кузне. Не стоило забывать и про тренировки, которые он и не думал бросать.

Бричка подкатила к церкви, и парень, повинуясь молчаливой команде Елизара, остался сидеть, сам не зная, зачем. С другой стороны появилась ещё одна бричка, так же украшенная цветами и лентами, и из неё Лукич за руку вывел невесту. Свадебное платье Катерины представляло собой дань вековым традициям. Никакой фаты или длинного шлейфа. Глухое до пят платье из красной парчи, а на голове странное сооружение, вроде небольшого кокошника, но с подвесками из чего-то, напоминавшего монеты.

«Блин, если я правильно помню, эту штуку монисто называют», – мысленно проворчал Матвей, глядя, как девушка едва передвигается под весом всего этого наряда.

– Старым обрядом всё сделать решили, – подтвердил его мысли Елизар. – Поп, чтоб ему пусто было, упёрся. Баял, что ей под белой фатой венчаться нельзя, потому как чести не сохранила.

– Придушу паскуду долгогривую, – зло прошипел Матвей.

– Уймись, – отмахнулся старый казак. – Мы ему и без тебя его место показали. Вон, стоит, рожу кривит, а что сказать, не знает. Ведь в таких нарядах наши первые девки замуж выходили. И ничего, венчали. А вздумает спорить, так я его сам, прямо в алтаре выпорю, – зло пообещал Елизар, погладив рукоять своего знаменитого кнута.

Поп, словно почувствовав направленные на него взгляды, вдруг засуетился и, повернувшись, настороженно уставился на сидевших в бричке казаков. По знаку Елизара Матвей не спеша сошёл на землю и шагнул навстречу невесте. Насколько он помнил, тут было серьёзное отступление от канонов, но вся беда заключалась в том, что Катерина теперь была сиротой и забирать её из родительского дома, что называется, из родительских рук, он просто не мог ввиду отсутствия таковых.

Её приезд к церкви в сопровождении посажёного отца и пары свах означал её личное согласие на этот брак. Всё это пронеслось в голове парня. Пока он подходил к красной дорожке, расстеленной от крыльца церкви. Подойдя, он подал невесте руку и, чуть сжав пальцы, едва заметно улыбнулся, давая ей понять, что всё идёт своим чередом. Введя невесту в церковь, Матвей, подчиняясь молчаливым знакам пожилых казаков, подвёл её к амвону и, остановившись, уставился на попа жёстким, требовательным взглядом.

Вздохнув, тот явно нехотя начал обряд. Стоять, слушая его песнопения, было скучно, но тут даже в сторону покоситься не получалось. Ведь они стояли прямо перед священником, а все остальные находились за спиной. Наконец, когда кольца были надеты на пальцы, и поп, небрежно перекрестив их, проворчал: «Целуйтесь», Матвей понял, что самое тягомотное закончилось. Теперь осталось только пережить само гуляние. И желательно без особого ущерба для организма. Не факт, что своего.

Их вывели из церкви и под аккомпанемент неизвестно откуда взявшихся инструментов усадили в бричку и повезли по станице. Следом катил оркестр. Кто-то растягивал гармонь от плеча к колену, кто-то выдувал из рожка занятную руладу, а кто-то трещал ложками и трещотками. В общем, шумно, весело и даже где-то занятно. Сделав круг по станице, кавалькада подкатила к их подворью, и только тут Матвей понял, почему на венчании отец с матерью как-то странно куда-то испарились.

Двор был аккуратно выметен, а на всей свободной площади расставлены столы и лавки, уже ломившиеся от угощений. Дальше последовала куча всяких шуточных обрядов, после которых их наконец-то усадили за стол. Народ радостно гомонил, обмениваясь впечатлениями и уже не обращая на молодых внимания. Воспользовавшись моментом, парень склонился к теперь уже жене и еле слышно спросил:

– Ты поесть-то хоть успела?

– Не-а, в горло не лезло, – смущённо призналась девушка.

– Ясно. Значит, пора снова стать пластуном, – усмехнулся Матвей, зорко высматривая ближайшие тарелки со всякими вкусностями.

Но выручил их появившийся словно из-под земли Роман.

– Что, друже, смотришь, как бы перекусить чего? – подмигнул он.

– Не то слово, быка бы съел, – признался Матвей, не поворачивая головы.

– Потерпи малость. Сейчас спроворю чего, – пообещал напарник и снова испарился.

Минут через пять он появился с двумя глиняными тарелками, полными всякой еды. Ловко заменив ими пустые тарелки молодых, он плеснул обоим в чаши квасу, запах которого Матвей учуял сразу, и, лихо подмигнув, исчез. Дальше начались здравицы, поздравления и крики:

– Горько!

К удивлению парня, Катерину словно подменили. Как будто вместе с кольцом, на пальчик надетым, она вырвалась на свободу, отвечая на его поцелуи с явным желанием и удовольствием. Впрочем, в чём-то Матвей её понимал. Теперь, вместе с кольцом, она получила статус, позволявший ей посылать всех прежних насмешников куда подальше. А значит, став мужней женой, вполне могла отпустить свои желания на волю.

Пока они не спеша насыщались, Матвей успел заметить, что основная масса гостей уже успела крепко набраться. Казаки вообще редко прикладывались к крепкому спиртному. По праздникам или особым поводам. Не до того им обычно было. Ведь помимо повседневной работы, от которой зависела жизнь их семей, они ещё и службу несли. Так что ничего крепче пива после бани бойцы обычно себе не позволяли. Бывали, конечно, исключения, но таких даже казаками не называли.

Ну какой из него боец, если он с похмелья в седле удержаться не может? Так что подобная пьянь из реестра просто исключалась и считалась обычным крестьянином. Это, конечно, была крайняя мера, но иногда доходило и до такого. Обычно хватало и телесного внушения. Проще говоря, порки розгами, к которой приговаривал виновника казачий круг. Но чаще всего достаточно было простого разговора со старшинами.

Роман, то и дело появлявшийся за спинами молодых, следил за тем, чтобы у них в тарелках еда не заканчивалась, но делал это столь виртуозно, что никто ничего не замечал. Он же подливал им квасу, следя, чтобы никто не вздумал налить спиртного. В момент, когда уже все гости окончательно расслабились, Матвей придержал парня за локоть и, чуть повернувшись к нему, тихо произнёс:

– Благодарствуй, друже. Кабы не ты, сидеть нам голодными.

– Брось, Матвей. Это я тебе да удаче твоей по гроб обязан, – усмехнулся Роман в ответ. – Кабы не ты, не видать мне наград. Зато теперь и крест имею, и уважение от старших казаков. А так ходил бы с остальными, что и слова сказать не могут. Да признаться, весь наш десяток так думает. Все помнят, как того полковника вызволяли. И всё твоей удаче благодаря.

– Спаси Христос, – только и нашёлся Матвей на эту тираду.

Такого ответа он точно не ожидал. Роман ловко ускользнул в сторону, а гости, наконец вспомнив, зачем вообще тут собрались, вдруг дружно потребовали довести дело до конца и отправить молодых к честному делу. Что под этим подразумевалось, Матвей понял и без перевода, мысленно надеясь, что никого со свечкой рядом с кроватью не будет. Хрен их знает, эти обряды. Но всё оказалось не так страшно. Свахи подняли молодых с места и потащили в дом. Доведя их до дверей спальни, они попутно успели окурить их дымом тлеющей вязанки каких-то трав и, затолкав в спальню, закрыли двери.

– Твою мать, неужто закончили, – проворчал Матвей, тяжело опускаясь на лавку и стаскивая сапоги.

– Завтра продолжится, – тихо хихикнула Катерина, пытаясь снять кокошник, или как там оно называется.

– Погоди, помогу, – вздохнул парень, скидывая черкеску и поднимаясь.

С грехом пополам, в четыре руки выпутав девушку их всех одёжек, Матвей скинул рубаху и, помня, что торопиться в этом случае только всё испортить, нежно поцеловал жену в шею за ушком. Задохнувшись, Катерина откинула головку ему на плечо и жарко вздохнула. Помня, что тут нужно действовать только лаской, Матвей принялся использовать все свои познания из прошлой жизни. Наградой ему послужил долгий, глухой стон и горячие объятья.

Отгуляв свадьбу и опохмелившись, станичники вернулись к обычной жизни, а Матвей, сам того не ожидая, вдруг получил наглядное подтверждение своей теории о сословном положении. Теперь молодые казаки принялись здороваться с ним первыми, а опытные ветераны разговаривали как с равным. Уловив эти изменения, парень удивлённо взъерошил себе чуб и, махнув рукой, вернулся к повседневным делам.

Маслобойка, собранная по его задумке, начала работать, и теперь на подворье регулярно появлялся кто-то из соседей с просьбой воспользоваться механизмом. В семейной жизни тоже всё потихоньку входило в колею. Понятно, что характеры у обоих молодожёнов были не сахар, так что иной раз искрило, но всё обходилось негромким спором, после которого они отправлялись или в спальню, или на сеновал, мириться.

Здоровые, крепкие организмы, распробовав интимных удовольствий, требовали своего регулярно и с удовольствием. Так что довольная ухмылка с лица парня почти не сходила. Глядя на них, отец с матерью только переглядывались и понимающе посмеивались. Впрочем, и на их половине ночами можно было расслышать характерные звуки. Катерину после свадьбы словно подменили. Все страхи и глупые мысли разом были отброшены, и теперь девушка ходила по станице королевой. С гордо поднятой головой и прямым, дерзким взглядом сияющих глаз.

Степняки откочевали дальше в степь, так что и с этой стороны всё было спокойно. Разъезды продолжали нести патрулирование, но никаких особых оказий не случалось. Даже стычки со степняками стали редкостью. Так что Матвею ничего не мешало с головой погрузиться в конструирование новых механизмов. Григорий, который и сам не шибко был загружен работой, старался его лишний раз не дёргать. Исключение случалось только в тех случаях, когда он решал начать ковку очередного булатного клинка.

Теперь, когда технология была полностью отработана, на один клинок они тратили не больше недели. И всё это оружие тут же закупалось в арсенал казачьего воинства. Но такое случалось не часто. Всё упёрлось в регулярные поставки стали, железа и угля. Снаряжать караваны только ради этих материалов было слишком накладно, так что старшины и большой казачий круг вновь взяли паузу, чтобы обдумать ситуацию.

Впрочем, кузнецов это не сильно напрягало. Теперь, когда всем старшинам было понятно, почему подобное оружие изготавливается в таком малом количестве и почему оно стоит так дорого, обвинять их в чём-то не рисковал никто. Сам Матвей в эти дела не лез. Хватало и других забот. Ведь помимо кузнечных дел на подворье было много и простой, крестьянской работы. И скот обиходить надо, и землю вспахать, и урожай собрать. В общем, всего того, из чего и состоит жизнь обычного сельского жителя того времени.

Зарядившие осенние дожди разогнали станичников по домам. Даже в кузню стали приходить только те, кому срочно требовалось что-то починить. Так что работал парень в основном дома, в своём кабинете. Так было и в тот вечер. Сидя за столом, Матвей аккуратно вычерчивал очередной механизм для парового двигателя. Точнее, пытался придумать систему охлаждения, в которой использованный пар не будет уходить в трубу, а конденсировавшись в воду, снова бы возвращался в котёл.

Дверь тихо приоткрылась и в кабинет проскользнула тонкая фигурка Катерины. Увидев жену, парень улыбнулся и, отложив работу, протянул к ней руки.

– А что это будет такое? – с интересом спросила девушка, устраиваясь у него на коленях.

– Паровой двигатель. Слышала, что в столице чугунка имеется, по которой много груза разом возят?

– Ага, рассказывали бабы.

– Вот и тут такой же будет. Только не для того, чтобы ездить, а чтобы валы для станков крутить.

– И что, ты его сам сделать сумеешь? – удивилась Катерина, с удовольствием отвечая на поцелуй.

– С батей как-нибудь управимся, – усмехнулся Матвей, поглаживая жену по тугому бедру.

– Так ему ж, говорят, угля потребно столько, что и сказать страшно.

– Ну, он поменьше паровозного будет, так что не так и много. Но ты права, о топливе думать всё одно придётся.

– Неужто ничего другого придумать нельзя? Вон, мельница без всякого двигателя, одним ветром крутится, а муку мелет, – задумчиво протянула девушка, теснее прижимаясь к мужу.

– Гм, а вот тут подумать надо. Крепко, – озадачился Матвей.

Привычка использовать технические решения и надеяться на различные виды двигателей сыграла с ним дурную шутку. О таком вечном в степи двигателе, как ветер, он и не думал. И вот теперь, слушая молодую жену, неожиданно понял, что откровенно свалял дурака. Ведь ветер в степи величина и вправду постоянная. Слабее, сильнее, но он имеется всегда. А вот двигатель перед использованием придётся сначала приводить в рабочее состояние. Проще говоря, разводить пары.

– Умница ты моя, – весело улыбнулся парень, переворачивая свой чертёж и на обратной стороне начиная быстро набрасывать механизм ветряного привода с повышающими редукторами.

Тут даже гигантских лопастей, как на мельнице, не требовалось. Главное, чтобы вращалась ведущая ось. А дальше в дело вступят те самые редукторы. Именно благодаря им вся эта механика и будет быстро и ровно вращать валы привода станков. Тут даже шестерни не особо были нужны. Ведь нагрузка на станки была не такая большая, как на каменные мельничные жернова, весившие почти по полтонны каждый. Оставалось только придумать, как всё это соединить в одну схему и из чего собрать саму башню с лопастями.

С интересом глядя, как на бумаге появляется очередной механизм, Катерина только удивлённо косилась на мужа, явно не понимая, откуда что берётся. Сам же Матвей, увлёкшись, уже принялся высчитывать высоту башни и систему приводов. А главное, сколько ещё предстоит отлить подшипников и каких именно. Сообразив, что вот так, с наскоку тут ничего не решишь, Матвей отложил карандаш и, поцеловав жену, улыбнулся:

– Умница. Теперь точно всё получится.

– Что, вот так сразу и работать станет? – не поверила девушка, недоумённо разглядывая его наброски.

– Сразу ничего не получается, но работать будет. Главное, обдумать всё как следует. А ты чего прибежала? Никак соскучилась? – ласково поддел Матвей жену.

– Там мама Настя пирог с ягодой из печки вынула, я и пришла спросить, тебе принесть или после поешь? – улыбнулась Катерина в ответ.

– Пирог, да ещё и с ягодой, – повторил Матвей, делая вид, что задумался. – Нет, такую штуку только под чай есть надо. Так что придётся самовар ставить.

– От дурной, я его давно уж спроворила, – рассмеялась Катерина, с удовольствием чмокнув его в нос.

– Тогда чаю мне. С пирогом. Да побольше, – рассмеялся Матвей, широко раскидывая руки в стороны, чтобы показать количество пирога.

– Ага, как же. Мамка тебе быстро аппетит укоротит. Прежде поужинать надобно, – ехидно рассмеялась девушка, дразня его.

– Вот я вас, вожжами, – сдвигая брови, пригрозил парень.

– Да уж как же, дотянись сперва, – хохотала Катерина, продолжая дразнить его.

– Матвейка, сынок, я тебе тут чаю с пирогом принесла. Цельный день тут сидишь, поешь хоть, – пропела Настасья, входя в кабинет.

Увидев её с широкой доской в руках, которая заменяла казачке поднос, ребята дружно расхохотались. Катерина попыталась вскочить, но Матвей, хозяйской рукой удержав её на месте, сквозь смех простонал:

– Ой, благодарствуй, мама. Мы как раз спорили, сразу ты мне пирога дашь, или прежде за кашу усадишь, а тут ты заходишь, – пояснил он, снова заливаясь смехом.

– Так не дитё, чай, – усмехнулась Настасья в ответ. – К тому же, теперь брюхо твоё её забота. Это я так, по старой памяти, – лукаво улыбаясь, добавила она.

– Ой, – сообразив, что несколько накосячила, тихо охнула Катерина.

– Уймись, Катюша, – улыбнулся Матвей, удерживая её напружинившееся тело. – Это мама тебе на будущее сказала.

– Не прыгай, егоза, – отмахнулась Настасья, рассмеявшись. – А то я не помню себя такой? Одной лаской сыта была. Летала, ног под собой не чуяла. Это потом уж, как жизнь навалилась, всё обычным стало. А попервости ажно звенела вся от радости да веселья. Пейте чай, дети, пока не остыл, – с ласковой улыбкой закончила она и, выйдя, старательно прикрыла за собой дверь.

– Чего это она? – испуганно поинтересовалась Катерина.

– Внуков сильно хочет, – усмехнулся Матвей, принюхиваясь к свежайшей выпечке.

– Оголодал? – тут же отреагировала Катерина, быстро подвигая к нему доску со всем содержимым.

– Не так, чтобы очень, но оно ж пахнет так, что не захочешь, а будешь есть, – с полным ртом отозвался Матвей, прихлёбывая чай.

Принесённый пирог они уничтожили до последней крошки. Катерина, успевшая уже поужинать, отделалась небольшим кусочком, остальное Матвей смёл, даже не заметив. Закончив с угощением, он допил чай и, отодвинув доску, проворчал:

– Ну, и какие тут внуки, после такого роскошества? Теперь бы полежать да полениться.

– Все вы, мужики, одинаковы, – тут же поддела его девушка. – Лишь бы лениться да пузо наедать.

– Ага, наешь с вами, – в тон ей отозвался парень, хлопая себя по плоскому, как доска, животу. – То поле вспаши, то хлеб собери, а то ещё и ворога заруби. И когда лежать?

Звонкий смех девушки был ему ответом. Любуясь открытой, радостной улыбкой жены, Матвей вдруг подумал, что именно такие минуты и есть то самое, пресловутое семейное счастье. Не что-то материальное, не богатство и роскошь, а именно вот такая чистая, тёплая радость, от которой на душе становится тепло и спокойно. Удивлённо тряхнув головой, он прижал жену ещё крепче и, уткнувшись носом ей в основание шеи, тихо выдохнул:

– Красавица ты у меня, Катюша. Настоящая красавица.

– Матвейка, – счастливо выдохнула девушка, прижимая к себе его голову ещё крепче и замирая, словно боясь упустить что-то очень важное.

Так они просидели почти час. Наконец, очнувшись, Катерина бросила взгляд в темнеющее окно и, охнув, принялась высвобождаться из мужниных объятий.

– Ты чего, Катюша? – не понял Матвей, погрузившись в свои ощущения.

– Прибрать надобно, да малых уложить. А то ушла к тебе и забыла про всё. Мамка Настасья ворчать станет, – быстро прошептала девушка, ловко собирая посуду.

– Не станет. Знает она, для чего мы тут засели. Так что, хочет внуков, так потерпит, – усмехнулся Матвей, подмигнув жене.

– Да ну тебя, охальник, – фыркнула девушка, мило зардевшись.

Выскочив из кабинета, она почти бегом понесла посуду на кухню, а Матвей, поднявшись, не спеша прошёлся по комнате и, от души потянувшись, задумчиво посмотрел на свои наброски. Работать после всего случившегося не хотелось от слова совсем. Мысли то и дело возвращались к тем эмоциям, что он испытывал, обнимая жену.

– Выходит, она мне назначена, как мать была назначена отцу? – еле слышно спросил он, сжав в кулаке громовую стрелу, висевшую на груди.

Короткий толчок в ладонь стал ему прямым и точным ответом. Растерянно покачав головой, парень прибрал свои наброски и, погасив лампу, отправился на родительскую половину. Нужно было посоветоваться с отцом по поводу изготовления башни под ветряк. Из чего его делать, где ставить и как вообще будет лучше. Григорий, не спеша попивавший чай, увидев сына, едва заметно усмехнулся и, указав ему на место рядом с собой, тихо спросил:

– Как у вас, сложилось?

– Слава богу, бать, – кивнул Матвей, не вдаваясь в подробности.

– Ну и добре. А ты чего пришёл-то?

– Да тут вот какая мысля появилась, – принялся объяснять Матвей, попутно рисуя пальцем на столе.

Внимательно выслушав его, кузнец на некоторое время задумался, а после, хмыкнув, мрачно проворчал:

– Вот ведь пень старый. И не подумал, что паровик прежде растопить надобно, а уж после на нём работать. Ох, и повезло тебе, сын, с женой. Вот так, с наскоку, дело толковое придумала. Верно ты решил. Ветряк ставить надо. А уж из чего, подумаем. Посмотрим. Глядишь, чего и получится занятного.

В ответ Матвей только кивнул. В том, что ветряк у них будет, парень уже не сомневался, заметив загоревшийся азартом взгляд кузнеца.

Сороковины деду Святославу отмечали в той самой роще, где некогда стояла его пасека. Лукьян уже успел вывезти все ульи, а старый дом с закрытыми ставнями больше всего теперь напоминал покинутое гнездо. Растрёпанное и пустое. Спрыгнув с коня, Матвей несколько минут молча стоял перед воротами, после чего, сняв папаху, в пояс поклонился оставленной хате. Приехавшие с ним казаки, заметив его жест, удивлённо переглянулись, явно не понимая, что происходит.

– Ты чего это, Матвей? – осторожно спросил Елизар, спрыгнув с коня.

– Дом жалко. Пропадёт теперь, – вздохнул парень, сам не понимая, что на него нашло. – Тепло тут всегда было. Душевно. И пахло всегда приятно.

– Это да. Тепло, – растерянно кивнул казак, тяжело вздыхая. – Только что уж теперь? Всему однажды срок приходит.

– Знаю. Он и сам так всегда повторял, – кивнул Матвей, шагая радом со старым кнутобоем.

– Вот и ты повторяй. Тогда и жить, и воевать проще будет. Сколь на лбу написано, столь и проживёшь. Как ни прячься, а судьба всё одно найдёт. Так что живи, как в последний день, тогда и жалеть ни о чём не придётся, – негромко, но с абсолютной уверенностью в голосе говорил Елизар, шагая куда-то вглубь рощи.

Матвей во время своих приездов регулярно собирал тут хворост и привозил мать за ягодой и грибами, но в эти дебри никогда не забредал. Более того, откуда-то вдруг взялась уверенность, что приди он сюда в то время, ни за что не сумел бы найти эту звериную тропку, вившуюся сквозь сплошной бурелом. Осторожно заведя коней в какой-то распадок, казаки привязали их к старой, потрескавшейся от времени коновязи и, сняв папахи, шагнули за высокий частокол.

Вся верхняя одежда, включая черкески, вместе с огнестрелом была оставлена на сёдлах. Входили казаки на капище в одних рубашках с непокрытыми головами. Посреди пространства, огороженного частоколом, стоял чёрный от времени столб, на котором грубо был вырублен какой-то лик. Перед столбом находилось широкое кострище, обложенное большими валунами, а дальше земля была утоптана и выложена плоскими камнями.

В очаге, которым и являлось кострище, полыхал большой костёр. Пара пожилых, но ещё крепких казаков, которых Матвей не знал, то и дело подкидывали в костёр вязанки хвороста, а в стороне, у частокола стоял крепкий бычок трёхлетка, чёрной масти, с короткими, но крутыми рогами. Судя по кольцу, продетому бычку в ноздри, зверюга эта была с норовом. Вокруг костра стояли обрубки брёвен, которые очевидно и должны были служить стульями.

– Скидай рубашку, – скомандовал Елизар, указывая на длинную лавку, у которой уже раздевались остальные. – При себе только кинжал оставь. Негоже перед пращуром совсем без оружья быть.

Кивнув, Матвей быстро избавился от рубашки и исподнего, оставшись с голым торсом. Затянув на талии пояс с кинжалом, он, чуть подумав, повесил туда же кнут и, оглядевшись, принялся прикидывать, где сесть. Судя по всему, тут имелась какая-то иерархия, поэтому лезть поперёк старших было бы неправильно. Елизар, раздевшись, повернулся к парню и, застёгивая пояс, удивлённо хмыкнул, заметив громовую стрелу:

– Это откель у тебя она?

– Дедушка перед смертью дал. Сказывал, раз уж довелось защитником побыть, значит, и носить достоин.

– Давно такого не было, – качнул казак головой. – Я и не знал. Что ж. Добре. Святослав просто так ничего не делал. Носи, раз дал, – удручённо вздохнул старик.

– Что не так, дядька Елизар? – прямо спросил Матвей, заметив этот вздох.

– То его старшего сына стрела. Я её сам ему привёз, когда того ворог срубил. Таких ещё пять должно быть.

– У меня все. Дедушка сам в шкатулку сложил и мне отдал, – тихо ответил парень, накрывая талисман ладонью.

– Наследник, – помолчав, коротко кивнул Елизар.

– Наследник, – помолчав, решительно отозвался Матвей. – Он и чётки свои янтарные мне отдал. Сам. Своей рукой.

– От, значит, как, – удивлённо протянул старый кнутобой. – Добре. Значит, так тому и быть. Святослав решил, нам только сполнить осталось. Добре. Не журись, казак. Видать, дорог ты ему был, раз он решенье такое принял, – с улыбкой закончил старик. – Пошли. К тризне готовиться пора.

Поздоровавшись с хозяйничавшими на капище казаками, Елизар подвёл парня к одному из поленьев и, указав на него, тихо велел:

– Присядь. И тут меня жди, – после чего, развернувшись, ушёл куда-то в дальний конец капища.

Присев на полено, Матвей опёрся локтями на колени и, положив подбородок на кулаки, уставился в костёр, задумавшись. Точнее, вспоминая те немногие разговоры с ушедшим стариком. То, что старик ему нравился, он понял только через несколько дней после его смерти. Было в нём что-то, что позволяло парню воспринимать старого пасечника как действительно близкого родича. То ли его мудрый, спокойный взгляд, а то ли негромкий, уверенный голос.

Погрузившись в воспоминания, Матвей и не заметил, как у костра собрались все приехавшие. Из этой медитации его вырвал голос Елизара. Подошедший старик был накрыт плащом из медвежьей шкуры, а на лице было нанесено несколько кроваво-красных полос.

– Окажи честь, наследник, – громко произнёс Елизар. – Покажи удаль.

Старик жестом указал парню на бычка, которого уже подвели к самому костру. Теперь удерживавшая его верёвка была привязана к колу, вбитому у самого столба. Поднявшись, Матвей недоумённо огляделся, пытаясь сообразить, чего от него ждут, и тут в памяти, словно вспышка, сверкнуло воспоминание об испытании первого булатного клинка. Чуть кивнув, Матвей подошёл к лавке, где оставил одежду и шашку, и, обнажив клинок, направился к бычку.

– Молодца, казак. Сообразил, – тихо проворчал кто-то из собравшихся.

Встав рядом со зло засопевшим бычком, Матвей сделал глубокий вдох и плавным движением разогнав шашку, ударил животное по шее. Так, как когда-то учил его отец. Стремительно и с оттягом. В последний момент бычок фыркнул и резко вскинул голову, словно принимая вызов, чем облегчил парню дело. Булатный клинок с хрустом перерубил могучую шею, разом отделив голову от шеи. С глухим стуком рогатая башка откатилась под самый столб, и струя крови выплеснулась прямо в костёр.

Но вместо того чтобы пригаснуть, пламя вдруг взвилось ещё выше, словно вместо крови в него плеснули бензину. От жара Матвей невольно шагнул назад, отводя клинок в сторону, словно готовясь биться дальше. Внимательно следившие за каждым его движением казаки, поднявшись, дружно произнесли:

– Любо! Он принял.

Положив клинок шашки обухом на плечо, парень повернулся к тотемному столбу и, склонив голову, двинулся обратно к лавке. Тщательно отерев клинок вынутой из сумки тряпицей, он убрал шашку в ножны и, положив оружие на лавку, вернулся на своё место. Бычка уже начали свежевать, так что остальное его уже не касалось. Но едва только парень уселся на своё полено, как рядом оказался один из хозяйничавших на капище казаков с большой деревянной корчагой в руках.

– Прими, казак, – коротко поклонился мужчина, протягивая ему тару.

«Кажется, раньше это называлось братина», – подумал парень, принимая корчагу.

Поклонившись в ответ, он не спеша сделал несколько глотков и, отдав её обратно, снова поклонился, коротко произнеся:

– Благодарствуй, брате.

– И вправду наследник, – удивлённо качнул казак головой и, едва заметно улыбнувшись, двинулся дальше, обнося собравшихся брагой. Именно она и находилась в этой посудине, вместимостью примерно литра три.

– Не иначе, сам Святослав обучил. Помню, батьку евонного приходилось то и дело направлять, чтобы в собственных ногах не путался, – с усмешкой произнёс один из стариков, с интересом оглядывая парня.

– Так тот и стрелы не носил. И громом не мечен, – раздалось в ответ. – А тут, сам глянь, как молонья прошла, так шрамы и ветвятся. Ишь, разрисовало как.

– Тоже верно.

– Заклюёте казачка, пни старые, – осадил стариков Елизар. – А ты, Матвей, не тушуйся. Коль чего не по нраву, так можешь и огрызнуться. Тут вои собрались, а не девки на гулянье.

– Так тризна не место, чтобы силой меряться, – пожал парень плечами.

– Верно, тризна. Да только тризна эта по вою ушедшему, и удаль воинская в таком месте в самый раз будет, – не унимался Елизар, явно подталкивая его к чему-то.

– Я на родичей руки не поднимаю, – твёрдо ответил Матвей, глядя ему в глаза. – К тому же, я тут самый младший. Не положено так.

– Доброго казака Гриша вырастил, – одобрительно закивали мужики. – Старым укладом обучен. Даром что пращуру не кланялся.

– Кланялся, – оборвал их гомон Елизар. – Сами вспомнили, как Гриша тут бычка срубил. Хоть и ошибался, а всё одно по укладу всё сполнил. А этого волчонка Святослав сам поучал, да после наследником кликнул. Видать, не прошло то поученье даром.

Пока они спорили и обсуждали нюансы Матвеевского обучения, старики успели освежевать тушу бычка и подвесить её над костром на длинном вертеле. Над капищем разнёсся аромат жарящегося мяса, и парень ощутил, как живот начало подводить от голода. С утра он решил обойтись привычной кружкой свежего молока с куском хлеба. Так что теперь, после нескольких глотков доброй бражки, организм потребовал чего-то посущественнее.

Жарящуюся тушу казаки поливали каким-то маслом, смешанным со всякими приправами и ещё чем-то, от чего аромат жаркого уже начал просто сводить собравшихся с ума. Мясо обрело золотисто-коричневый оттенок и блестело в свете огня. Жар от углей шёл такой, что усидеть рядом было трудно, но казаки оставались на своих местах, поглядывая на тушу и негромко обмениваясь короткими фразами.

Братина то и дело обходила собравшихся по кругу, но теперь её никто не носил. Просто подавали корчагу с одного края и забирали пустую с другого. Отказываться от напитка никто и не думал. Просто каждый выпивал ровно столько, сколько считал для себя возможным. Матвей, принимая тару, делал ровно один глоток и тут же передавал её дальше. К спиртному он всегда был равнодушен, но в этом случае отказываться было бы неправильно. Не для того его сюда звали, чтобы норов показывать.

Сидевший в самой середине Елизар, дождавшись знака одного из казаков, подошёл к туше и, отрезав своим кинжалом кусок, вернулся на место. С этой минуты все остальные принялись поочерёдно подходить к костру и отрезать себе кусок мяса. Никаких приборов или тарелок в этой трапезе не полагалось, так что ели при помощи кинжалов и рук. Братина в очередной раз обошла круг, и один из стариков, отерев кинжал о колено, сунул его в ножны и, приосанившись, негромко запел.

«Твою мать! Это ж они на старославянском поют», – ахнул про себя парень.

Песня и вправду была старинная. Ничего подобного он никогда прежде не слышал. Даже на своей свадьбе, когда женщины, изрядно выпив, принялись выводить старые напевы. Слов, само собой, он почти не понимал, но мотив и ритм уловил сразу. Было в этой песне что-то такое, что заставляло сердце биться быстрее, а на глаза сами собой наворачивались слёзы. И едва только смолк первый певец, как голос подал следующий.

К удивлению парня, пели все по очереди. Так что когда очередь дошла до самого Матвея, он растерянно покосился на старого кнутобоя и, вздохнув, тихо произнёс:

– Я браты, старых песен не знаю. Не учил меня им никто. Но коль желаете, спою свою. Ту, которую однажды услышал.

– Пой, парень. Что можешь, о чём хочешь, что сердце подсказывает, – громко отозвался Елизар, утирая глаза ладонью. – Пой, казак.

Кивнув, Матвей сделал глубокий вдох и, прикрыв глаза, запел. Чуйка подсказывала, что в этой ситуации лучше всего подойдёт одна баллада, которую он выучил наизусть, только ради её жёсткого, чеканного текста. И теперь она подходила к обстановке больше всего. «Иду на Вы». Выводя мотив, Матвей жалел, что так и не выучился играть ни на гитаре, ни на гармони. Ну не было у него особой тяги к музыке, хотя слушал радио он регулярно.

Но к его огромному удивлению, к середине песни припев вместе с ним выводили все собравшиеся. Более того. Казаки, уловив ритм, отбивали его рукоятями кинжалов о поленья, на которых сидели. Допев, Матвей открыл глаза и настороженно оглядел собравшихся, ожидая выволочки или критики. Но вместо этого над капищем раздался дружный выкрик:

– Любо!

Спустя три дня после той странной, дикарской тризны на степь навалилась зима. Настоящая. Такая, как её описывают в книгах. С пургой, снегопадом и крепким морозом. Вспомнив, что в этих местах подобная погода – нечто из ряда вон выходящее, Матвей растерянно почесал в затылке и, понимая, что ничего изменить не может, занялся изготовлением снежной горки. В доме жило трое детей, так что подобное развлечение им было в самый раз.

Очищая от снега ворота, парень сгребал его вдоль плетня, наваливая высокую кучу и формируя спуск так, чтобы ребятня, скатываясь, мчалась вдоль забора, не выкатываясь на середину улицы и не оказываясь в воротах. Элементарные правила техники безопасности никто не отменял. Для катания он сколотил ребятам трое салазок и уже через день после начала снегопада малыши с визгом и смехом катались с горки. С улицы они приходили мокрые до исподнего, снег приходилось вытряхивать отовсюду, даже из штанов, а носы и щёки у всех были свекольного цвета.

Но оттащить их от горки было просто невозможно. Очень скоро там же оказалось почти всё малолетнее население станицы. Вопли, визг, крики и смех стояли на улице с утра до позднего вечера. Воспользовавшись тем, что в кузне работы почти не было, Матвей с отцом вычистили весь двор, перетащив весь снег на огород. Благо на морозе снег оставался лёгким и пушистым, так что озимые посадки были укрыты надёжно.

За всеми этими развлечениями незаметно наступило Рождество, которое казаки встретили, как всегда, широко и весело. Только Матвей, помня, что начало этого века ознаменовано множественными потрясениями, иногда, остановившись, замирал, пытаясь в очередной раз проиграть возможную ситуацию, но в итоге снова и снова вынужден был отказаться от этих размышлений. Ни одного рычага для изменения текущей истории у него не было.

Ну кто, скажите на милость, поверит казаку из глухой станицы, который примется утверждать, что впереди страну ждут аж три революции и два проигрыша в войнах? Пусть даже в свете стали модны всякие пророки, медиумы и столовертетили. Доказать свою правоту можно, только назвав какие-то даты, когда в мире случится какое-то серьёзное, знаменательное событие, а вот с этим у него были проблемы.

Ну не занимался он историей всерьёз. Не занимался. Не в той плоскости лежали его интересы. Так что изменить он ничего не мог. Оставалось только сделать всё, чтобы в этой мясорубке не сгинула его семья. Так что, помня о засухах, предшествовавших революции и началу Гражданской войны, он принялся уговаривать отца устроить где-нибудь в стороне от станицы схрон. Погреб, где можно будет сохранить большое количество продуктов.

И лучшим местом для подобного строительства была именно роща, где стояло капище. Припомнив бурелом, окружавший его, парень только мрачно кивал про себя, пытаясь придумать, как можно было бы использовать эти завалы для исключения случайного нахождения схрона. Григорий, выслушав его, задумчиво взъерошил себе чуб и, помолчав, устало проворчал:

– Что ж тебе так неймётся? Неужто ты и вправду думаешь, что такая большая страна разваливаться начнёт? Да ещё кто-то вдруг вздумает на царскую власть руку поднять? Это ж супротив божьей воли пойти, потому как власть та от бога.

– Я, бать, ничего теперь не думаю, – вздохнул Матвей, точно таким же жестом ероша собственный чуб. – Но вот чует моё сердце, что добром это всё не кончится. Ты пойми. Ведь сколь раз уже бывало такое, когда императора убивали, а на его место другого сажали. И что с теми убийцами было?

– Чего? – недоумённо переспросил Григорий. – Казнили их, и вся недолга.

– Кого казнили, а кто и сам после того возле трона обитался, потому как сумел вовремя новому императору потрафить.

– Ох, Матвейка, договоришься ты со своими снами до беды, – укоризненно покачал кузнец головой. – Ну не произноси ты таких речей, богом прошу.

– Так я ж только с тобой, бать. К тому я ж ничего особого не предлагаю. Ну, сделаем мы тот схрон в роще, и пусть стоит. Сложим туда продуктов всяких. Зерна, муки, ещё чего, что хранить долго можно, и пусть лежит. Ошибусь, так и ладно, съедим помаленьку. А нет, так и лихую годину пережить проще будет.

– И как ты себе это видишь? – иронично поинтересовался кузнец. – Это ж не просто землянку выкопать. Это понимать надо, как и где тот погреб рыть и как от него воду отвести, ежели дожди зарядят. А хранить тот же хлеб в чём станешь? В ларях деревянных? Так их полёвки да крысы махом прогрызут. В горшках глиняных, так откель столько горшков взять? А ещё и соседи станут вопросы спрашивать, куда нам тех горшков столько. И чего ты им скажешь? Что тебе сон привиделся?

– Добре. Как скажешь, – вздохнул Матвей, сдаваясь и понимая, что все его предложения разобьются о твердолобое упрямство отца. – Тогда позволь, я хоть ягоды с орехами снова в меду уложу.

– А вот это сколь угодно, – усмехнулся кузнец в ответ. – С того мёду ничего, кроме пользы, нет. Вон, малыши ту ягоду уминают, ажно щёки трещат.

– Тогда я ещё горшков с крышками куплю, – тут же отреагировал Матвей.

– Покупай. Хуже не станет, – отмахнулся Григорий, теряя интерес к спору.

Разговор этот происходил у него в кабинете, так что, оставшись один, парень некоторое время задумчиво пялился в стену, а после, тряхнув головой, отправился в подпол. Выяснять, сколько всего горшков под лакомства у него имеется. Настасья, увидев сына за этим занятием, недоумённо хмыкнула и, приняв свою излюбленную позу, грозно поинтересовалась:

– Ты чего там, вчерашний день ищешь?

– Смотрю, сколько у нас пустых горшков с крышками имеется и сколько ещё купить надобно, – коротко поведал Матвей.

– Да ты никак снова решил всё, в лесу собранное, мёдом залить, – моментально сообразила женщина.

– А то в тот раз плохо получилось? – не уступил Матвей. – Вон, которую уже зиму горя не знаем.

– Ну, так-то да, – стушевалась казачка. – Да и дети в доме. Им пироги мои в радость.

– Вот и я о том, – быстро согласился Матвей, понимая, что сумел обойти её на повороте.

– Так чего было в подпол-то лезть? Спросил бы меня, я б тебе и так сказала, чего у нас и сколько, – снова пошла Настасья в атаку. – Иль я в своём дому не хозяйка?

– Так ты занята была, вот я и не стал лишний раз отвлекать, – вывернулся парень, заканчивая подсчёт.

– Там в сарае, на полках, ещё два десятка горшков стоит, – напомнила женщина, наблюдая, как он вылезает на свет божий.

– Ага, – обрадованно протянул Матвей, записывая за ней. – Выходит, полсотни горшков у нас имеется. То добре. Значит, ещё пару десятков купить можно.

– Да куда тебе столько? – возмутилась Настасья. – Где ты их столько хранить станешь? Лучше уж пару больших купить, они хоть места столь не занимают.

– Не голоси, мам, – отмахнулся Матвей. – Большие, ежели быстро не съесть, испортиться могут. А маленький открыл, так в нём быстро закончится, – пояснил он, прикидывая, где можно будет прикупить достаточное количество свежего мёда.

Ехать к Лукьяну ему совсем не хотелось. Отношения с этим человеком не задались с самого начала. Так что кланяться ему у Матвея не было никакого желания. Вздохнув, он в очередной раз пожалел, что не стало старого Святослава. Вот уж у кого мёд был, словно из сказки. Чистый, ароматный и необычайно вкусный. Невольно сглотнув набежавшую слюну, парень спрятал свои записи в карман и, покосившись на мать, тихо спросил:

– Мам, а хлеба у нас ещё много?

– Имеется, – спокойно кивнула Настасья. – А тебе зачем?

– Да так. Прикидываю, сколько весной сеять. Семья-то выросла, – снова вывернулся парень.

– Катин надел всё одно засеивать придётся, – понимающе кивнула казачка. – Не должна земля впусте стоять. Мы с ней вон и огород её засаживали. Да и сена нам теперь много надобно, – напомнила она, задумавшись. – Скотины у них немного, а всё одно её кормить потребно. Неча животину мучить.

– Так я и не собираюсь. Наоборот, пока минутка есть, хочу понять, чего и сколько нам для сытой жизни потребно.

– Ну, тоже правильно. А чего, в кузне и вовсе заказов нету? – удивилась женщина.

– Что соседи просили, всё сделали, – отмахнулся парень.

– А клинки, что вы с отцом для воинства ковали? – не отставала Настасья.

– Стали нужной нет. Не сложилось там у старшин что-то, – вздохнул Матвей, уже начиная уставать от этого допроса.

– Ну, так и ступай тогда к жене, раз иных дел не имеется, – вдруг напустилась на него мать. – Малые всё одно на улице, а придут, так я их тут придержу. Полгода почитай прошло, а у тебя баба всё пустая ходит.

– Погоди, мам, – попытался осадить её Матвей, но казачку уже понесло.

В итоге она едва не силком затолкала сына на его половину и, захлопнув дверь, с гордым видом удалилась на кухню.

– Чего там мама Настя опять шумит? – спросила Катерина, выглядывая из детской, где она старательно мыла полы.

Ребятишки умудрялись каким-то невообразимым образом перепачкать свою комнату даже зимой, когда на улице лежит снег. С интересом глянув на её голые коленки, Матвей едва заметно усмехнулся, мысленно дорисовывая всё остальное. Катя мыла полы, высоко подоткнув подол юбки, так что зрелище было весьма завлекательным.

– Погнала меня ей внуков делать, – усмехнулся парень, лукаво подмигивая жене.

– Так сейчас же малые прибегут, – напомнила Катерина, мило розовея.

– Сказала, у себя их оставит, – ответил Матвей, обнимая её.

– Да погоди ты, бешеный. Руки ж грязные, – счастливо пискнула девушка, оказавшись у него на руках.

– Зато остальное чистое, – не уступил парень, целуя её в шею.

Вообще, эта история с детьми начала напрягать и его. Особенно с учётом того, что развлекались они регулярно и с удовольствием. Сначала Матвей списывал это на подсознательный страх девушки, но припомнив кое-что из области анатомии, понял, что одно с другим не связано. Или связано не так сильно, как может показаться. В общем, без серьёзного медицинского обследования тут было не разобраться. Так что он решил пойти простым и доступным путём. Как говорится, капля камень долбит.

Переместившись вместе с женой в спальню, он на несколько часов просто забыл обо всех сложностях и проблемах. В себя их привёл тихий стук в дверь и голос Настасьи, звавшей их ужинать. Охнув, Катерина ошпаренной кошкой подскочила с кровати и кинулась приводить себя в порядок. Спустя пару минут она просто испарилась, словно джинн из сказки. Лениво потянувшись, Матвей оделся и отправился следом за женой.

Вся семья уже сидела за столом, так что ждали только их. Кивнув на приветствия малых, парень умылся и, усевшись рядом с отцом, вопросительно посмотрел на мать. Чуть улыбнувшись, Настасья ловко разложила по тарелкам кашу, изрядно сдобренную кусочками сала и мяса, и, подвинув к мужчинам блюдо с крупными кусками хлеба, лукаво улыбнулась:

– Ешьте уж, кормильцы. Кузня который день пустая стоит.

– Не лезь не в своё дело, – вдруг жёстко осадил её Григорий. – Сказано, стали доброй нет. Одно железо осталось. И угля мало. А соседям, кому надо было, всё сделано.

– Так это ж я так, в шутку, – тут же пошла женщина на попятную. – Ты ешь, Гришенька, ешь. Не обращай внимания на дуру бабу. Вон, огурчика солёного возьми, – заворковала она, подвигая к мужу тарелку с огурцами.

– Сама присядь, – буркнул кузнец, оттаивая. – Небось весь день на кухне вертелась.

– Да чего там вертеться, – отмахнулась казачка. – Катерина вон полы отмыла, а я остальное спроворила. Долго ль, умеючи-то? Ты, дочка, у детей-то прибрать успела? – повернулась она к девушке.

– Ага, воду грязную вылить осталось, – пискнула та, краснея и опуская взгляд.

– Вот поешь да выльешь, – отмахнулась Настасья, пряча довольную усмешку.

Глядя на эти игрища, Матвей только мысленно давился от хохота. Всем было понятно, что говорится это только для самого хозяина дома, но сказано было всё с серьёзным, деловым видом. Что называется, показали, что все были при деле. Сам Григорий, не спеша пережёвывая свой ужин, окинул женщин внимательным взглядом и, едва заметно усмехнувшись, только головой качнул. Судя по его реакции, он и сам всё прекрасно понимал.

Дело шло к весне. Снег, которого в степи ко всеобщему удивлению, навалило немало, уже стаял, но по ночам мороз ещё крепко пощипывал любого припозднившегося путника. Работы в кузне так и не прибавилось, и кузнецы, по выражению самого Григория, едва в спячку, как те медведи не завалились. Матвей занимался только лошадьми, всё остальное время просиживая в кабинете, вычерчивая эскиз будущего ветряка. Лошади быстро застаивались так что гонять их приходилось регулярно.

Идея о ветряном приводе увлекла и его, и отца, так что споры по этому поводу между ними происходили регулярно. Обсуждали идею жарко и долго, обкатывая любые новшества. Парень, пользуясь полной свободой от надзора родителей и решительным одобрением матери, держал жену рядом с собой, регулярно отвлекаясь от работы для того, чтобы уделить ей особое внимание. Сама Катерина, понимая, для чего это делается, и не думала отказываться, так что зима у молодых прошла, можно сказать, в любовном угаре.

В очередной раз выгнав из конюшни всех коней, Матвей вскочил на неосёдланного Буяна и, держась за гриву, пустил его короткой рысью по двору, давая жеребцу как следует размяться. Весело пофыркивая, Буян легко нёс его по кругу, то и дело начиная баловаться. Взбрыкивать или идти боком. А после, догнав косматого степняка, некогда подаренного Катерине самим парнем, легонько куснул его за ухо.

Неожиданно обычно спокойный добродушный степняк рассердился и, развернувшись, бросился на Буяна в драку. Матвей, едва заметив оскаленные лошадиные зубы, тут же соскользнул со спины жеребца и, бросившись к конюшне, где оставил свои вещи, подхватил кнут. Жеребцов требовалось срочно разнять, пока они не навредили друг другу. Лошади, животные хоть и травоядные, а кусаются не хуже собак. А челюсти у них ещё и посильнее будут. Так что вырвать противнику клок гривы или порвать шкуру они вполне могут. Но развернувшись, Матвей с удивлением увидел, как Буян, затеяв эту свару, увернулся от противника и помчался по двору, кося глазом на преследователя и весело скалясь. Крепко рассердившийся степняк не отставал, с ходу сорвавшись в галоп и несясь следом за обидчиком. Буян, сделав пару кругов по двору, разогнался и, сделав очередной финт, пошёл прямо на плетень. Без запинки перемахнув забор, он уже на улице развернулся и, глядя на остановившегося степняка, весело заржал, словно издеваясь над ним.

– Вот ведь сволочь! – восхищённо проворчал Матвей, качая головой. – Ладно, паршивец. Посмотрим, что ты теперь придумаешь, – многообещающе фыркнул парень, направляясь в дом.

Прихватив на кухне свежую краюху хлеба, он круто посыпал её солью и, выйдя во двор, направился к степняку. Косматый жеребец, обиженно фыркая, метался вдоль плетня, то и дело пытаясь дотянуться до насмешника зубами. Выбрав момент, Матвей негромко свистнул, привлекая его внимание, и, ласково приговаривая, протянул на ладони кусок краюхи. Учуяв запах свежего хлеба, до которого жеребец был большим охотником, степняк остановился и, вздохнув, настороженно приблизился к угощению.

Скормив ему первый кусок, Матвей принялся ласково оглаживать коня по шее, уговаривая успокоиться. Прядая ушами, степняк, которого Катерина, не мудрствуя лукаво, так и назвала, Сивкой, доел угощение и, вздохнув, доверчиво прижался мордой к груди парня, словно извиняясь за своё поведение. Буян, увидев эту картину, от ревности чуть плетень не снёс. Пометавшись по улице, он отбежал в сторону и, в очередной раз легко перемахнув забор, тут же потребовал внимания к своей персоне.

– Матвей, чего тут у тебя? – выйдя из дома, лениво поинтересовался Григорий, глядя, как парень треплет по гриве коня.

– Да Буян принялся Сивку задирать, а после разогнался и через плетень махнул. Сивка тут, а он с той стороны бегает и дразнит его, – с усмешкой поведал парень, перебирая пальцами гриву виновника случившегося переполоха.

– Что, вот так прям и перемахнул? – удивился кузнец.

– А чего ему, одному-то. Я-то прежде успел соскочить, еще когда Сивка в драку кинулся.

– От поганец. Довёл-таки косматого, – рассмеялся казак, знавший о своих лошадях всё и ещё немного сверху. – Ладно, пусть пока бродят тут. После загонишь. В конюшне-то прибрал?

– Давно уже, бать.

– Добре. Я тогда самовар поставлю. Хоть чаю попьём, – щурясь от появившегося солнца, решил Григорий и, с удовольствием вдохнув холодный, но уже пахнущий весной воздух, закончил: – Недолго осталось. Скоро снова начнётся.

Что именно, было и так понятно. Едва только земля просохнет и отшумят весенние дожди, настанет время сева. А значит, вся станица забудет о лени и снова примется ночевать в степи. Вышедшая из дома Катерина окинула двор быстрым взглядом и, увидев мужа, радостно улыбнулась. Легко сбежав с крыльца, она шагнула к нему и вдруг, тихо охнув, схватилась за живот.

– Ты чего, Катюша? – подскочив к ней, спросил Матвей, придерживая жену за плечи. – Что случилось?

– Погоди, Матвей, – чуть задыхаясь, попросила она. – Дай отдышаться.

– Да что такое? Сердце защемило, съела чего не то? – не унимался парень.

– Нет, – отмахнулась она. – В глазах чего-то потемнело да в животе кольнуло так, что ажно дух перехватило, – тихо призналась девушка, прижимаясь к нему.

– Давай я тебя в дом занесу, – предложил Матвей, нагибаясь, чтобы подхватить её на руки.

– Погоди, Матвей, не суетись. Всё уже, – остановила его Катерина. – Я вон там, у крыльца присяду, да посижу маленько. Хоть на солнышко полюбуюсь.

– Ладно. Но, ежели что, сразу меня зови, – велел Матвей, подводя её к лавке у крыльца.

Григорий, вскипятивший самовар, позвал их чаёвничать, и Матвей, убедившись, что ворота заперты, и лошади не уйдут, повёл жену в дом. Там уже вовсю хлопотала Настасья. Увидев ребят, она подвинула к ним тарелку со свежими пирогами и уже потянулась за чашками, чтобы налить чаю, когда Катерина, окинув стол задумчивым взглядом, встала и направилась на кухню. Настасья, окинув стол быстрым взглядом, и убедившись, что ничего не забыла, проворчала, удивлённо глядя ей вслед:

– Чего это она?

– А я, мама Настя, сладкого не хочу. Я вот огурчиков солёных поем, – смущённо улыбаясь, ответила девушка, показывая ей тарелку, полную солёных огурцов.

Настасья неопределенно пожала плечами, а Матвей, подвинув к себе тарелку с пирогом, вдруг замер, словно пыльным мешком нахлобученный.

– И давно тебя так на солёное тянет? – повернулся он к жене.

– Так почитай седмицу уже, – буркнула девушка с полным ртом.

– А сегодня, значит, в глазах вдруг помутилось, – не унимался парень.

– Угу.

– Да ты ж моя хорошая! – взвыла Настасья пароходной сиреной. – Сподобил господь!

– Ты чего орёшь, мать? – вздрогнув от этого вопля, растерянно поинтересовался Григорий, явно не слушавший их предыдущий разговор.

– Радуйся, отец! – со смехом отозвалась женщина. – Пляши. Внук у нас скоро будет.

– Чего?! Как? Ах, ты ж господи, – сообразив, о чём речь, вскинулся кузнец.

Матвей, глядя на жену растерянным взглядом, честно пытался осознать, что скоро станет отцом, но пока ощущал только, как волосы на загривке дыбом встают, словно у бойцового пса. Бросив на него быстрый взгляд, Катерина в очередной раз залилась румянцем и, опустив голову, еле слышно спросила:

– Не рад?

– Ещё не понял, – честно признался Матвей, растерянно ероша чуб. – Странно как-то.

– Ой, нашла, кого спрашивать, – рассмеялась Настасья. – Мужики это дело понимать начинают, только когда дитё в руках подержат. Да и то не сразу. Да ты ешь, дочка, ешь. Может, тебе ещё огурчиков принесть? Или, может, капустки квашеной подать?

– Благодарствуй, мама Настя, я лучше вон чаю с пирогом, – улыбнулась Катерина в ответ.

Матвей, припомнив рассказы женатых друзей о вкусовых пристрастиях их беременных жён, только вздохнул и мысленно схватился за голову. Похоже, следующие полгода у них будут весьма весёлыми. Попивая чай, он то и дело окидывал жену внимательным, задумчивым взглядом, сам не понимая, что именно хочет увидеть. Настасья, заметив эти взгляды, по-своему их истолковала и, усмехнувшись, буркнула:

– Ты чего там разглядеть пытаешься? Живот у неё только летом появится.

– Думаю, какой подарок ей за такую новость сделать, – помолчав, выкрутился Матвей. – Это ж первенец, мать, а не абы что.

– Это верно. Тут подарок особый надобен, – неожиданно поддержал кузнец сына.

– Так рано ещё. Прежде доносить да родить надо, – растерянно пискнула Катерина.

– То само собой, – отмахнулся Матвей. – А вот сейчас особый подарок нужен. Ладно, подумаю ещё, – вздохнул он, отодвигая чашку.

Поднявшись, он погладил жену по плечам и отправился в кабинет. Думать. Нет, в том, что рано или поздно дети у него будут, он не сомневался. Особенно учитывая усилия, которые к этому делу были приложены. Но что это будет вот так, словно снег на голову, он и предположить не мог. Так что, усевшись за стол, парень достал из ящика лист бумаги, карандаш и, уставившись в бумагу невидящим взглядом, задумался.

То, что подарок за первенца должен быть красивым и дорогим, не обсуждалось. Но ко всему прочему он ещё должен быть изящным. Ведь сама Катерина была девушкой тонкой, лёгкой и подвижной, словно трава на ветру. А значит, и подарок должен быть таким же. Лёгким и изящным. А раз так, то прежде всего нужно решить, что именно делать. Кольцо, монисто или серьги. Кольца девушка не носила, с учётом её постоянной работы в огороде и по дому. Не снимала только обручальное.

Монисто надевается только на праздники. А вот серьги она может носить постоянно. Даже выходя со двора к соседям. Значит, осталось решить, какого вида эти серьги будут. Помня, что Григорий по его же просьбе натянул целую катушку золотой проволоки тонкого сечения и ещё одну, сечением побольше, Матвей принялся прикидывать, какой именно рисунок на серьгах будет. А ещё предстояло решить вопрос с застёжкой.

Из задумчивости его вывело появление жены. Проскользнув в кабинет, Катерина остановилась у стола и, гладя на него настороженным, пытливым взглядом, тихо спросила:

– Матвей, ты не рад?

– Наоборот, – выпрямившись, улыбнулся он в ответ. – Очень рад. Просто это случилось как-то странно. Неожиданно. Я ж думал, ты приболела, когда тебе во дворе плохо стало. А тут такая новость. Вот у меня в башке всё и смешалось, – терпеливо пояснил он, вставая и протягивая к ней руки.

– Выходит, ты и вправду от меня детей хочешь? – спросила девушка, всё ещё не делая попытки подойти к нему.

– Хочу. И именно от тебя, – твёрдо ответил парень, подхватывая её на руки.

– Уронишь, бешеный! – счастливо пискнула Катерина, крепко обнимая его за шею.

– Своё? Да ни за что, – рассмеялся Матвей, прижимая жену к груди.

Все проблемы были забыты и из кабинета они вышли только к ужину. Всё это время они просто сидели. Матвей уселся в своё любимое полукресло и, усадив жену на колени, не выпускал её из рук, ласково поглаживая по ещё плоскому животу. Катерина, прижавшись к его плечу, тихо млела от этой ласки, прикрыв глаза и затаив дыхание. Даже лошадей в конюшню кузнец завёл сам, решив не трогать молодых.

Уже после ужина, решив самостоятельно вскипятить самовар, Матвей, стоя на крыльце, поднял взгляд в темнеющее небо и неожиданно осознал, что на дворе стоит конец марта одна тысяча девятьсот четвёртого года. До войны с Японией осталось меньше месяца.