Сообщество и Земля

13. Бегство с Солярии

Они отбыли в суматохе. Тревиц подобрал свое бесполезное оружие, открыл шлюз, и они ввалились внутрь. Только после того как взлетели, Тревиц заметил, что Фоллома тоже втащили.

Возможно, они бы не успели, если бы солярийские корабли не были такими несовершенными. У приближавшегося корабля ушло чудовищное время на то, чтобы сбросить высоту и сесть. Напротив, "Далекую Звезду" компьютер почти мгновенно поднял вертикально вверх.

И хотя эффект ускорения в гравитическом корабле отсутствовал, эффект сопротивления атмосферы оставался в силе. Наружная температура корпуса превысила допустимую по техническому паспорту.

Поднимаясь, они увидели, как сел один солярийский корабль и еще несколько приближались к месту посадки. Тревиц подумал, сколько роботов смогла бы одолеть Блисс, и решил: задержись они еще хоть на пятнадцать минут, им был бы конец.

Выйдя в космос (вернее, в разреженные слои атмосферы), Тревиц отклонил "Далекую Звезду" от вертикали, направив ее на ночную сторону планеты, чтобы быстрее остудить корабль. Они быстро скользнули в темноту, так как взлетели почти на закате.

Из своей каюты вышел Пелорат и сказал:

— Ребенок уснул. Мы показали ему, как пользоваться туалетом, и он все сразу понял.

— Наверно, в замке у него были такие же удобства.

— Я их там не видел, хотя искал, — сказал Пелорат. — Мы успели на корабль в последний момент, во всяком случае,я.

— Я тоже. Но зачем мы взяли этого ребенка?

Пелорат виновато пожал плечами.

— Блисс его бы не отдала, — сказал он. — Она как бы спасает эту жизнь за ту, которую отняла… Ей невыносимо…

— Я знаю, — сказал Тревиц.

— Этот ребенок очень странно сложен, — заметил Пелорат.

— Конечно, если он гермафродит.

— Знаете, у него есть яички.

— Разумеется, как же без них.

— И еще то, что я бы назвал очень маленьким половым отверстием.

— Уродство, — сказал Тревиц, скривившись.

— Ну, не такое уж, Голан, — возразил Пелорат. — Все приспособлено под его нужды. Ведь соляриец производит только оплодотворенную яйцеклетку. Или крохотный эмбриончик, который потом роботы выращивают в лабораторных условиях.

— Что случится, если бы солярийская система, основанная на роботах, развалится? Они не смогут производить жизнеспособное потомство.

— У любой планеты возникнут серьезные неприятности, если развалится ее социальная система.

— Однако я не стал бы безутешно рыдать над солярийцами.

— Гм, — сказал Пелорат, — я полагаю, эта планета не показалась особенно привлекательной. Я хочу сказать, нам. Но ведь ее население и социальная структура совершенно не нашего типа, дорогой друг. Исключите население и роботов, и вы получите планету, которая, напротив…

— Может деградировать, как Аврора, — сказал Тревиц. — Как себя чувствует Блисс, Янов?

— Боюсь, она переутомилась. Она сейчас спит. Ей тяжело пришлось, Голан.

— Я тоже не развлекался.

Тревиц закрыл глаза и подумал, что и ему не мешает немного поспать, после того как он убедится, что солярийцы не преследуют их. Пока что компьютер не сообщал о каких-либо искусственных объектах в космосе.

Тревиц с горечью подумал о двух планетах космитов, которые они посетили. Одну — со злыми дикими собаками, другую — со злыми, нелюдимыми солярийцами. Ни там, ни там не нашлось ни малейшего намека на местонахождение Земли. За два посещения они приобрели только Фоллома. Тревиц открыл глаза. Пелорат сидел на том же месте, по другую сторону от компьютера, и серьезно смотрел на него.

— Мы должны были оставить э солярийского ребенка, — с неожиданной убежденностью сказал Тревиц.

— Бедняга, — сказал Пелорат. — Они бы его убили.

— Пусть даже так, — ответил Тревиц. — Он часть их мира, их общества. Если у них принято убивать лишних…

— Ах, мой дорогой, это очень жестоко.

— Это рационально. Мы не знаем, как о нем заботиться. Может быть, с нами он будет дольше страдать и все равно умрет. Что он ест?

— Полагаю, то же, что и мы, старина. Собственно, проблема, что будем есть мы. Сколько у нас припасов?

— Достаточно. Достаточно. Даже с учетом нового пассажира.

Это замечание не обрадовало Пелората.

— У нас довольно однообразная диета, — сказал он. — Нам следовало запастись какими-нибудь продуктами на Компореллоне, хотя их кухня не слишком совершенна.

— Мы не могли. Как вы помните, мы улетали довольно поспешно. Как и с Авроры и как, тем более, с Солярии… Не так уж страшно некоторое однообразие. Удовольствия от этой еды мало, но жизнь она поддерживает.

— А если нам понадобятся свежие запасы, мы сможем их загрузить?

— В любой момент. У нас гравитический корабль, и гиперпространственные Прыжки мы можем совершать легко и быстро. Для нас Галактика не так уж велика. В считанные часы мы можем добраться до любой звезды. Но сложность в том, что на половине планет Галактики только того и ждут, чтобы захватить наш корабль. Я предпочитаю некоторое время не показываться никому на глаза.

— Пожалуй, вы правы… А Бандер, похоже, не заинтересовался кораблем.

— Он его толком и не рассмотрел. Мне кажется, солярийцы давно забросили космические полеты. Их главное желание — чтобы их оставили в покое, а если бы они шныряли по Галактике и привлекали к себе внимание, им бы это вряд ли удалось.

— Что мы собираемся делать дальше, Голан?

— У нас осталась еще третья планета, — сказал Тревиц.

Пелорат покачал головой.

— Если судить по первым двум, от третьей многого ожидать не приходится.

— Да, сейчас. Но, как только высплюсь, я дам компьютеру задание проложить путь к третьей Запретной планете, тогда посмотрим.

Тревиц проспал дольше, чем собирался, но это было неважно. На борту корабля не было ни дня ни ночи, и суточный ритм соблюдался не слишком точно. Путешественники сами назначали время дня. И частенько у Тревица и у Пелората (а у Блисс еще чаще) не совпадал естественный ритм еды и сна.

Не поспать ли еще час-другой, думал Тревиц, соскребая с себя грязь в душевой (воду приходилось экономить, поэтому грязь было предпочтительнее не смывать, а именно соскребать), когда он обернулся и увидел перед собой Фоллома, тоже полностью раздетого.

Тревиц отпрянул и, так как душевая была маленькой, стукнулся обо что-то твердое. Он крякнул с досадой.

Фоллом с изумлением уставился на голого Тревица. Тревиц в смущении прикрылся рукой. Тогда Фоллом тонким голосом сказал:

— Привет.

Тревиц вздрогнул от неожиданности, потому что Фоллом сказал это на галактическом, хотя слово звучало заученно.

— Блисс — говорит — вы — вымоете — меня, — разделяя слова, старательно произнес Фоллом.

— Да? — Тревиц положил руки ему на плечи. — Ты — стой здесь.

Тревиц показал на пол, и Фоллом послушно посмотрел вниз, очевидно ничего не поняв.

— Не двигайся, — сказал Тревиц, взяв руки ребенка и прижав их к его туловищу, требуя неподвижности. Он торопливо вытерся, надел трусы, потом брюки и вышел из душевой.

— Блисс! — заорал он.

На корабле нельзя было оказаться дальше нескольких метров от остальных, и Блисс немедленно появилась из двери каюты. Улыбаясь, она сказала:

— Не пойму, это вы меня зовете, Тревиц, или я слышу легкий шорох ветерка в траве?

— Перестаньте острить. Что это такое? — Тревиц показал через плечо большим пальцем.

Блисс взглянула и ответила:

— Вроде бы тот юный соляриец, которого мы вчера взяли на борт.

— Это вы взяли его на борт. С какой стати я должен его мыть?

— Я думала, вы не станете возражать. Это очень смышленое существо. Он быстро усваивает слова галактического. То, что ему объяснили, он не забывает. Конечно, я помогаю ему.

— Разумеется.

— Да. Я его успокаиваю. Во время последних событий на планете я держала его в полусонном состоянии. Я слежу, чтобы на борту корабля он спал, й стараюсь отвлечь его от тоски по роботу Джемби, которого он любил.

— И в конце концов, надо полагать, ему здесь понравится.

— Надеюсь. Он молод и потому сможет приспособиться, и я поддерживаю это в той степени, в какой рискую вмешиваться в его разум. Я собираюсь научить его говорить на галактическом.

— Тогда и мойте его сами, ясно?

Блисс пожала плечами.

— Пожалуйста, раз вы настаиваете. Я просто хотела, чтобы он подружился со всеми. Я думаю, что каждому из нас полезно выполнять что-нибудь из родительских обязанностей. И вы, конечно, можете принять участие.

— Не до такой степени. Когда закончите с мытьем, избавьтесь от него, я хочу поговорить с вами.

— В каком смысле "избавиться от него"? — с неожиданной враждебностью спросила Блисс.

— Я не предлагаю выпихнуть его в космос, просто отведите его в свою каюту и оставьте там. Мне надо с вами поговорить.

— Буду к вашим услугам, — холодно сказала Блисс.

Тревиц посмотрел ей вслед, сдерживая гнев, потом пошел в каюту пилота и включил обзорный экран.

Солярия превратилась в темный кружок со светящимся серпом слева. Тревиц соединился с компьютером, положив руки на контакты, и его раздражение сразу улеглось. Для эффективной связи с компьютером нужен был спокойный разум, и прикосновение рук к контактам непроизвольно успокаивало.

Вокруг корабля, вплоть до самой Солярии, не обнаруживалось ничего похожего на искусственные объекты. Видимо, солярийцы (или, скорее, их роботы) не могли или не хотели преследовать "Далекую звезду".

Неплохо. Значит, можно выйти из ночной тени. Все равно при удалении от планеты тень исчезла бы, как только диск Солярии стал бы меньше солнечного диска.

Он приказал компьютеру вывести корабль из плоскости эклиптики, чтобы можно было ускоряться с большей безопасностью и скорее достичь места, где кривизна пространства достаточно низка для безопасного Прыжка.

И, как часто случалось с Тревицем в подобных случаях, он увлекся созерцанием звезд. Они почти гипнотизировали своей неизменностью. Вихри и бури на их поверхности исчезали на расстоянии, оставались лишь точки света.

Одна из точек вполне могла оказаться солнцем, вокруг которого обращалась Земля, солнцем, под чьими лучами началась жизнь и появились люди.

Разумеется, раз планеты космитов, входившие в многочисленное звездное скопление, не вошли тем не менее в галактические каталоги, то и солнце Земли вполне могло не войти в каталоги и отсутствовать в галактической карте компьютера.

Или это только планеты космитов не были внесены в каталоги из-за каких-то исторических событий, сделавших эти планеты Запретными?

Может быть, солнце Земли внесено в галактическую карту, но не выделено из мириад похожих звезд? В конце концов, в Галактике около тридцати миллиардов звезд, похожих на солнце, и только одна тысячная этого количества имеет обитаемые планеты. Возможно, в нескольких сотнях парсеков от нынешнего положения "Далекой Звезды" всего тысяча таких солнц с обитаемыми планетами. Не просмотреть ли их все?

Но если солнце Земли даже не в этом районе Галактики? Сколько еще районов Галактики убеждены, что Земля поблизости и что это именно их район заселялся в доисторические времена?…

Тревицу требовалась информация, но до сих пор он еще ничего не нашел.

Он сомневался, что обследование тысячелетних руин Авроры дало бы информацию о местонахождении Земли. Еще больше он сомневался, что такую информацию можно было получить от солярийцев. В таком случае, учитывая, что из большой Библиотеки на Транторе вся информация о Земле тоже исчезла, как и из коллективной памяти Геи, вряд ли можно найти эту информацию на какой-либо из планет космитов, которых даже нет на галактических картах.

И если Тревицу случайно повезет и он найдет солнце Земли, не заставит ли нечто неведомое не заметить этого? Насколько сильна оборона Земли? Непоколебимо ли решение Земли оставаться скрытой?

Что в конце концов искал Тревиц?

Землю? Или просчет в Плане Селдона, который, как ему казалось (без видимых причин), он найдет на Земле?

План Селдона работал уже пять столетий. И должен привести человечество в безопасную гавань — Вторую Галактическую Империю, более великую, благородную и свободную, чем Первая, и все же Тревиц проголосовал против Плана, за Галаксию.

Галаксия должна когда-нибудь стать одним большим суперорганизмом, а Империя стала бы только союзом индивидуальных организмов. Вторая Галактическая Империя могла стать самой обширной и лучшей в своем роде, но она не могла бы стать чем-то принципиально новым.

Для того чтобы Галаксия — нечто принципиально новое оказалась лучше Второй Галактической Империи, в Плане Селдона должен быть просчет. Что-то, чего не заметил сам Хари Селдон.

Но если сам Селдон допустил просчет, мог ли что-либо исправить Тревиц? Тревиц не был психоисториком, он ничего не понимал в этом и вряд ли понял бы что-нибудь, даже если бы ему объяснили детали Плана.

Все, что он знал о Плане, укладывалось в два условия: должно участвовать большое число людей, и эти люди не должны знать о сделанных выводах. Первое условие выполняется — людей в Галактике много; второе — тоже, так как Второе Сообщество, знающее детали Плана, тщательно скрывает это знание.

Видимо, какое-то еще условие считалось настолько очевидным и гарантированным, что о нем никогда даже не упоминали. И вот именно оно оказалось неверным. Условие настолько важное, что, оказавшись ошибочным, оно сделало Галаксию предпочтительнее Второй Галактической Империи.

Но если никто об этом условии не думал и не говорил, откуда о нем узнал Тревиц? И если даже он правильно догадался, что это за условие?

Действительно ли Тревиц обладает безошибочной интуицией, как считает Гея? Действительно ли знает, что нужно делать, даже не зная почему?

Вот он посещает планеты космитов… Надо ли это делать? Можно ли найти ответ на этих планетах? Или хотя бы начало ответа?

Что находится на Авроре, кроме одичавших собак? Разъяренных быков? Крыс-переростков? Крадущихся диких кошек?

Солярия выжила. Но было ли на ней что-нибудь, кроме роботов и гермафродитов с трансдукторами? Какое отношение к Плану Селдона имели эти планеты, если только они не содержали тайну местонахождения Земли?

И какое отношение к Плану Селдона имела сама Земля? Не безумие ли все это? Не поддался ли он фантазиям о непогрешимости своей интуиции?

Тревиц почувствовал нестерпимый стыд. Ему казалось, что стыд душит его, не дает дышать. Он посмотрел на далекие и равнодушные звезды и подумал: "Я, должно быть, самый большой дурак в Галактике".

Голос Блисс вернул его к действительности.

— Ну, Тревиц, зачем я вам нужна? — неожиданно в ее голосе появились нотки сочувствия. — Что-нибудь случилось?

С трудом Тревиц подавил мрачное настроение и посмотрел на Блисс.

— Нет, нет. Ничего не случилось, — сказал он. — Я… я просто задумался. Мне иногда все же случается задуматься.

Ему неприятно было сознавать, что Блисс может читать его эмоции. Он верил ей на слово, что она добровольно воздерживается от подглядывания в его разум.

Однако она приняла его заявление.

— Пел учит Фоллома галактическому, — сказала она. — Похоже, ребенок без возражений ест то же, что и мы… Так зачем вы хотели меня видеть?

— Так… Не здесь, — сказал Тревиц. — Сейчас я компьютеру не нужен, и мы можем пойти в мою каюту. Койка застелена, и вы можете сесть на нее, а я в кресло. Или наоборот, как хотите.

— Это неважно.

Они перешли в каюту Тревица. Блисс посмотрела на него, прищурив глаза.

— Кажется, вы больше не злитесь, — сказала она.

— Проверяете мой разум?

— Нет. Ваше лицо.

— Я не злой. Если я иной раз могу выйти из себя, это не значит, что я злой. Однако, если вы не возражаете, я хочу задать вам некоторые вопросы.

Блисс села на койку Тревица. Темно-карие глаза ее смотрели серьезно. Она держалась очень прямо, ее блестящие черные волосы были аккуратно причесаны, а изящные руки свободно сложены на коленях. От нее слабо пахло духами.

Тревиц улыбнулся.

— Вы выглядите как куколка, — сказал он. — Вы, наверно, решили, что такую хорошую и милую девочку я не стану слишком ругать.

— Ругайте как хотите, если вам от этого станет легче. Я только не хочу, чтобы вы ругали Фоллома.

— Не собираюсь. Я и вас не собираюсь ругать. Разве мы не условились дружить?

— Гея всегда питала к вам лишь дружеские чувства, Тревиц.

— Я говорю не с Геей. Я знаю, что вы часть Геи. Но вы, кроме того, еще личность, по крайней мере, до некоторой степени. Я говорю с этой личностью. Я говорю с Блисс, забывая о Гее, насколько могу. Разве мы не условились дружить, Блисс?

— Да, Тревиц.

— Тогда почему вы до последней минуты откладывали атаку на роботов? Меня унизили, мне причинили боль, а вы ничего не сделали!

Блисс серьезно посмотрела на него и заговорила, не оправдываясь, а объясняя свои действия.

— Я не бездействовала, Тревиц. Я изучала разумы роботов Стражи и пыталась научиться управлять ими.

— Да, я знаю. Вы это и тогда сказали. Я только не понимаю зачем. Зачем учиться управлять разумами, если можно просто уничтожить их? И вы в конце концов так и сделали.

— По-вашему, так легко уничтожить разумное существо?

На лице Тревица появилась презрительная гримаса.

— Что вы, Блисс, — сказал он, — какое разумное существо? Ведь это были просто роботы.

— Просто роботы? — ее голос стал взволнованным. — Это вечный аргумент. Тот самый. Тот самый! Зачем солярийцу Бандеру нужно было колебаться, прежде чем убить нас? Мы просто полулюди без трансдукторов. Почему надо колебаться, прежде чем предоставить Фоллома его судьбе? Это ведь только соляриец, да еще недоразвитый. Если вы начнете презирать кого-то или что-то, вы можете уничтожить все, что пожелаете.

— Не доводите мое замечание до абсурда. Робот — это только робот. Он никогда не был человеком, вы не можете этого отрицать. Он не обладает разумом в нашем понимании. Это машина, подражающая внешней стороне разума.

— Вы так легко говорите, ничего об этом не зная. Я Гея. Да, я также и Блисс, но я Гея. Я планета, которая считает каждый свой атом драгоценным и значительным, а группу организованных атомов — еще драгоценнее и значительнее. Я-мы-Гея не станем ломать конструкцию, хотя с радостью встроим ее во что-то более сложное при непременном условии, что это не повредит целому.

Самая высокая форма организации создает разум, и уничтожать разум можно только в самом крайнем случае. Неважно, машинный это разум или биохимический. Кстати, разум робота-стражника был совершенно новым для меня-нас-Геи. Изучать его было полезно, а уничтожить немыслимо. Я это сделала только из-за чрезвычайных обстоятельств.

— Под угрозой, — сухо сказал Тревиц, — находились три разума: ваш, Пелората, между прочим, вашего любимого, и, если вас не раздражает, что я упоминаю о такой мелочи, мой…

— Четыре! Вы все время забываете о Фолломе… Я считала, что они еще не были под угрозой… Послушайте. Предположим, перед вами картина, шедевр живописи. И ее существование угрожает вам смертью. Можно взять широкую кисть и мазнуть поперек всей картины. Картина исчезнет — и вы в безопасности. А можно, тщательно изучив картину, подправить ее тонкой кисточкой в разных местах, изменить ее так, что она больше не будет угрожать вам, но останется шедевром. Конечно, на это нужно время, но, если время есть, вы, наверно, постараетесь спасти шедевр, а не только свою жизнь.

— Возможно. Но вы в конце концов уничтожили шедевр, и сделали это в тот момент, когда в опасности оказался маленький соляриец, а опасность для нас и для вас самой вас не трогала.

— Мне казалось, что мы, инопланетяне, были еще в безопасности, тогда как Фоллома робот уже хотел забрать. Мне пришлось выбирать между стражником и Фолломом, а времени не было, и мне пришлось выбрать Фоллома.

— Значит, вот как это случилось, Блисс? Быстрое сравнение двух разумов и выбор более ценного?

— Да.

— А по-моему, — сказал Тревиц, — дело в том, что перед вами находился перепуганный ребенок, вами овладел материнский инстинкт, и вы отбросили вычисления по поводу угрозы для троих взрослых.

Блисс покраснела.

— Что-то в этом роде произошло, но напрасно вы говорите об этом так издевательски. Я в то же время не переставала рассуждать.

— Не думаю. Если бы вы рассуждали, вы оставили бы ребенка в его обществе, чтобы он принял свою судьбу. Кто знает, сколько тысяч детей уничтожили солярийцы для поддержания на Солярии низкой численности населения!

— Дело не только в этом, Тревиц. Этого ребенка убили бы только потому, что он слишком молод, чтобы унаследовать имение, и это получилось из-за того, что я убила его родителя.

— Да, в момент, когда этот родитель чуть не убил нас.

— Неважно. Я его убила. Я не могла допустить, чтобы из-за меня убили ребенка… И потом это дает Гее возможность изучить мозг совершенно неизвестного нам типа.

— Детский мозг.

— Он вырастет. Трансдукторы разовьются. Эти трансдукторы дают солярийцам способности, с которыми не может соперничать Гея. Ведь для того чтобы поддержать немного света или включить устройство, открывающее дверь, мне пришлось совершенно выложиться. Бандер мог даже во сне снабжать энергией имение, большее, чем город, который мы видели на Компореллоне.

— Значит, этот ребенок нужен вам для фундаментальных исследований мозга?

— В некотором роде.

— У меня другое ощущение. Мне кажется, что вы взяли на борт опасность. Большую опасность.

— В каком смысле опасность? С моей помощью он приспособится. Он очень умен и уже выказывает признаки привязанности к нам. Он неприхотлив, будет есть то, что едим мы, а я-мы-Гея приобретем бесценные знания о его мозге.

— А если он произведет потомство? Партнер ему не нужен.

— До этого еще много лет. Космиты жили по нескольку столетий, а солярийцы не желали увеличивать численность своего населения. Фоллом еще долго не будет иметь детей.

— Откуда вы знаете?

— Я не знаю. Я просто стараюсь рассуждать логично.

— А я заявляю вам, что Фоллом опасен.

— Вы не знаете и не рассуждаете логично.

— Я это чувствую, Блисс, безо всяких обоснований… Прямо сейчас. И это вы, а не я считаете безошибочной мою интуицию.

Блисс озабоченно нахмурилась.

Пелорат остановился в дверях каюты пилота и робко заглянул внутрь. По-видимому, он пытался узнать, сильно ли занят Тревиц.

Руки Тревица лежали на контактах, и он смотрел на обзорный экран. Пелорат решил, что Тревиц работает, и терпеливо ждал, стараясь не шевелиться, чтобы не отвлечь его.

Наконец Тревиц взглянул на Пелората. Взгляд Тревица был затуманен и рассеян, как всегда, когда он был соединен с компьютером. Но он медленно кивнул Пелорату, как будто с трудом узнал, потом снял руки с контактов, улыбнулся и стал самим собой.

— Боюсь, я вам мешаю, Голан, — виновато сказал Пелорат.

— Не страшно, Янов. Я проверял, готовы ли мы к Прыжку. Мы почти готовы, но я решил подождать еще несколько часов на всякий случай.

— Какой может быть случай?

— Просто я так выразился, — ответил Тревиц, улыбаясь — но теоретически, конечно, случайные факторы играют роль… Что вас беспокоит?

— Можно, я сяду?

— Да, конечно, но лучше пойдемте в мою каюту. Как Блисс?

— Хорошо. — Пелорат откашлялся, — она спит. Понимаете, ей нужен сон.

— Понимаю. Дело в гиперпространственном удалении.

— Верно, старина.

— А Фоллом? — Тревиц уселся на койку, оставив Пелорату кресло.

— Вы про книжки из моей библиотеки, которые распечатали для него на компьютере? Народные сказки? Он их читает. Конечно, он пока еще мало понимает галактический, ему просто нравится выговаривать слова. Он… Почему-то мне хочется считать его мальчиком. Как вы думаете, старина, почему?

Тревиц пожал плечами.

— Возможно, потому, что вы сами мужчина.

— Возможно. Он жутко смышленый, знаете ли.

— Не сомневаюсь.

Пелорат поколебался.

— Вы, кажется, его недолюбливаете?

— Ничего не имею лично против него, Янов. У меня никогда не было детей, и я не испытываю к ним никаких чувств. Если я правильно помню, у вас дети были.

— Сын… Я вспоминаю, какую радость он доставлял мне, когда был маленьким мальчиком. Может быть, из-за этого мне хочется считать Фоллома мальчиком. Я как будто становлюсь на четверть века моложе.

— Я не против того, чтобы вы любили его, Янов.

— Вы бы тоже его полюбили, если бы захотели познакомиться с ним поближе.

— Не сомневаюсь, Янов. Может быть, потом.

Пелорат снова поколебался.

— Вы, должно быть, устали спорить с Блисс.

— Собственно, мне не кажется, что мы с ней много спорим, Янов. Мы отлично ладим. Недавно мы с ней совершенно спокойно разбирались в том, почему Блисс медлила с выключением роботов Стражи. В конце концов, она все время спасает нас, так что я даже из одной благодарности не могу не предложить ей дружбу. Разве не так?

— Да, я понимаю. Но я имел в виду не ссоры. Я имел в виду ваши постоянные споры из-за противопоставления Галаксии и индивидуальности.

— Ах, это! Полагаю, что спор продолжится… вежливо.

— Вы не возражаете, Голан, если я приведу аргумент в защиту Галаксии?

— Ничуть. Скажите, а вы принимаете идею Галаксии потому, что чувствуете себя счастливее, соглашаясь с Блисс, или независимо от этого?

— Честно — независимо. Я думаю, что будущее за Галаксией. Да вы и сами выбрали… И я то и дело убеждаюсь, что вы выбрали правильно.

— Потому что я ее выбрал? Это не аргумент. Что бы там ни говорила Гея, я могу ошибаться. Так что не позволяйте Блисс убеждать вас, что я всегда прав.

— Не думаю, что вы ошиблись. И показала мне это не Блисс, а Солярия.

— Каким образом?

— Ну, начать с того, что мы с вами изоляты.

— Янов, это термин Блисс, я предпочитаю говорить "личности".

— Это, старина, вопрос семантики. Называйте нас как хотите, но каждый из нас заключен в свою личную шкуру, и у каждого свои личные мысли. И думаем мы прежде всего и больше всего о себе. Главный закон нашей натуры — самосохранение даже во вред всем остальным.

— Известны случаи, когда люди жертвовали жизнью ради других.

— Это редкое явление. Гораздо больше случаев, когда люди жертвовали важнейшими потребностями других ради своих глупых прихотей.

— И причем здесь Солярия?

— На Солярии мы увидели, чем могут стать изоляты, или, если хотите, личности. Солярийцы с трудом смогли разделить между собой целую планету. Жизнь в полной изоляции они считают свободой. Даже своих детей они не любят и убивают лишних. Они окружили себя рабами-роботами, снабжают их энергией, и если соляриец умирает, его имение как бы тоже умирает. Можно ли восхищаться такой жизнью, Голан? Можно ли сравнить Солярию с благородной, доброй и заботливой Геей? Блисс не обсуждала этого со мной, это мое собственное ощущение.

— Такое ощущение характерно для вас, Янов. Я его разделяю. Мне тоже солярийское общество кажется ужасным. Но не всегда же оно было таким. Они происходят от землян. Вернее, от космитов, у которых общество было более нормальным. По неизвестной нам причине солярийцы пошли по пути, который привел к крайности. Но нельзя же обо всем судить по крайностям. Разве найдется среди миллионов обитаемых миров Галактики хоть один с подобным обществом? Да и Солярия вряд ли смогла бы создать такое общество, если бы не была переполнена роботами. Мыслимо ли, чтобы общество индивидуумов смогло дойти до такого ужаса без роботов?

Пелорат слегка скривил рот.

— Вы во всем находите прорехи, Голан… Вы как будто не способны признать поражение, защищая путь развития Галактики, против которого сами же проголосовали.

— Я не отрицаю всего. Должны найтись разумные доводы в пользу Галаксии. Когда я их найду и признаю, я смирюсь. Точнее, если найду.

— Вы считаете, что можете не найти?

Тревиц пожал плечами.

— Откуда мне знать? — пробормотал он. — Знаете, почему я медлю с Прыжком?

— Вы сказали, что безопаснее подождать.

— Да, сказал. Но мы и сейчас в безопасности. На самом деле я боюсь, что все планеты космитов нас подведут. У нас координаты только трех, две мы уже испытали и чуть не погибли. При этом мы ничего не узнали о Земле. Осталась третья и последняя. Что, если и она подведет?

Пелорат вздохнул.

— Знаете, в старых народных сказках — одну из таких я как раз дал Фоллому для упражнения — разрешается загадать три желания. Только три. Похоже, это важное число в таких делах. Может быть, оттого, что это минимальное число для принятия решений голосованием. В этих сказках содержится мораль: от желаний нет прока, никому не удается загадать правильные желания. Я всегда подозревал, что народная мудрость заключается в том, что удовлетворение желания должно быть заслуженным, а не…

Он неожиданно смутился и прервал себя.

— Простите, старина, я отнимаю у вас время. Стоит мне оседлать своего конька, и я не могу остановиться.

— Мне всегда интересно слушать вас, Янов. Мне хочется рассмотреть аналогию. Нам дали три желания. Два мы уже использовали, и это не принесло нам ничего хорошего. Осталось одно желание. Почему-то я уверен, что мы потерпим поражение, и хочу оттянуть этот момент. Вот почему я откладываю Прыжок.

— Что вы станете делать в случае неудачи? Вернетесь на Гею? Или на Терминус?

— Ну нет, — прошептал Тревиц, качая головой, — поиск должен продолжаться… Если б только я знал как.

14. Мертвая планета

Тревиц был мрачен. Пока что все их скромные достижения только оттягивали поражение.

Он так долго откладывал Прыжок к третьей Запретной планете, что заразил своим беспокойством остальных. Поэтому, когда он наконец решил приказать компьютеру переместить корабль через гиперпространство, в дверях каюты стоял серьезный Пелорат, а за его спиной стояла Блисс. Даже Фоллом пришел, испуганно глядел на Тревица и держлся за руку Блисс.

Тревиц на мгновение оторвался от компьютера, бросил на них взгляд и проворчал: "Ну просто дружное семейство!", но это говорило его беспокойство.

Он запрограммировал компьютер, поручив ему выйти из Прыжка на большем чем необходимо расстоянии от нужной звезды. Себе он объяснил это тем, что стал осторожен после событий на двух планетах космитов, но сам не верил этому. Он знал, что в глубине души стремится оказаться подальше от звезды, чтобы не сразу узнать, есть ли у нее пригодная для жизни планета. Тогда у него еще будет несколько дней до того, как придется столкнуться с новым разочарованием.

Под взглядами "дружного семейства" Тревиц сделал глубокий вдох, задержал дыхание и с шумом выдохнул, отдав при этом приказ компьютеру.

Звездное поле на обзорном экране мгновенно и резко изменилось. В районе, куда они попали, звезды располагались не так густо. На экране вблизи центра ярко сияла звезда.

Тревиц широко улыбнулся: ведь до некоторой степени это был успех. Третий набор координат мог оказаться ошибочным, и звезда класса G могла не появиться на экране. Он посмотрел на трех зрителей и объявил:

— Это она. Звезда номер три.

— Вы уверены? — негромко спросила Блисс.

— Смотрите! — сказал Тревиц. — Я выведу на экран этот участок с компьютерной карты Галактики. Если при этом звезда исчезнет, значит, она не записана в компьютерной карте и, значит, это та звезда, которая нам нужна.

Компьютер отреагировал на команду Тревица; звезда мгновенно погасла, как будто ее там никогда и не было, хотя в остальном звездное поле не изменилось.

— Итак, звезду мы нашли, — сказал Тревиц.

И все же он послал "Далекую звезду" вперед со скоростью лишь чуть большей половины той скорости, какую она могла развить. Еще не было известно, есть ли у этой звезды пригодная для обитания планета, и Тревиц не спешил это выяснить. Даже после трех дней полета к звезде ничего еще нельзя было сказать наверняка.

Точнее, кое-что выяснилось. Вокруг звезды обращался большой газовый гигант. Он находился очень далеко от звезды, и на дневной стороне сиял бледным желтым светом его толстый серп.

Тревицу не понравился вид гиганта, но он постарался не показывать этого и стал объяснять бесстрастно, как справочник:

— Перед нами большой газовый гигант. Весьма впечатляющее зрелище. У него пара тонких колец, и на данный момент можно различить два крупных спутника.

— Разве газовые гиганты не входят в большинство планетных систем? — спросила Блисс.

— Да, но этот уж очень большой. Судя по удалению и периоду обращения его спутников, этот газовый гигант почти в две тысячи раз массивнее, чем пригодная для обитания планета.

— Ну и что? — сказала Блисс. — Не все ли равно, какого размера газовые гиганты? Они всегда далеко от звезды, и среди них не бывает пригодных для обитания. Нас интересуют планеты поближе к звезде.

После некоторого колебания Тревиц решил открыть карты.

— Дело в том, — сказал он, — что газовые гиганты склонны вычищать космос в плоскости эклиптики. Вещество, которое они не поглощают сами, образует вокруг них спутниковые системы. Гиганты мешают образованию других тел даже далеко от себя, поэтому, чем крупнее газовый гигант, тем больше вероятность, что он является единственной значительной планетой данной звезды. В таком случае в системе имеются лишь сам газовый гигант да астероиды.

— Вы хотите сказать, что в этой системе нет пригодной для обитания планеты?

— Чем больше газовый гигант, тем меньше вероятность, что есть обитаемая планета, а этот газовый гигант очень массивный, он сам почти карликовая звезда.

— Можно нам посмотреть? — спросил Пелорат.

Все трое уставились на экран. (Фоллом сидел в каюте Пелората и рассматривал книги.) Тревиц усилил увеличение, и серп заполнил весь экран. Выше середины серп пересекала тонкая темная линия — тень кольца. Само кольцо на небольшом расстоянии от поверхности планеты выглядело блестящей кривой, немного заходящей на темную сторону, перед тем, как войти в тень.

— Ось вращения планеты наклонена примерно на 35 градусов к плоскости орбиты, — сказал Тревиц, — а кольца, конечно, в экваториальной плоскости планеты, так что свет от звезды падает снизу и отбрасывает тень от колец значительно выше экватора.

Пелорат смотрел с интересом.

— Кольца тонкие, — заметил он.

— Вообще-то, заметно толще, чем обычно, — уточнил Тревиц.

— По легенде, кольца газового гиганта в планетной системе Земли намного шире, сложнее и ярче, чем это. Те кольца "умаляли" сам газовый гигант.

— Что ж тут удивительного, — ответил Тревиц. — Если легенда передается из уст в уста тысячи лет, наверно, не обойдется без преувеличений.

— Какое прекрасное зрелище, — сказала Блисс, — если приглядеться к серпу, видно, что он как будто морщится и колышется.

— Это атмосферные бури, — сказал Тревиц. — Их можно лучше разглядеть, если выбрать подходящую длину волны. Дайте-ка я попробую.

Он положил руки на контакты и приказал компьютеру пройтись по спектру и остановиться на подходящей длине волны.

Мягко освещенный полумесяц стал окрашиваться в быстро сменявшие друг друга цвета, от попыток уследить за ними даже зарябило в глазах. Наконец компьютер остановился на красно-оранжевом, и стало видно, как по серпу проползают, скручиваются и раскручиваются спирали.

— Невероятно, — пробормотал Пелорат.

— Великолепно! — сказала Блисс.

Вполне вероятно, саркастически подумал Тревиц, что это совсем не великолепно. Ни Блисс, ни Пелорат, захваченные зрелищем, не думали о том, что планета, которой они восхищаются, снижает шансы на решение проблемы Тревица. Да и с какой стати им переживать? Их удовлетворяло решение Тревица, и они сопровождали Тревица в поиске без особого энтузиазма. Бессмысленно сердиться на них за это.

— Темная сторона, — объяснил он, — кажется черной, но, если бы наши глаза были чувствительны к волнам большей длины, мы увидели бы тусклое красное свечение. Планета испускает в космос интенсивное инфракрасное излучение, поскольку она достаточно массивна, чтобы нагреться почти до красного каления. Это не просто газовый гигант, это почти субзвезда.

После паузы он добавил:

— Оставим теперь этот объект и поищем пригодную для обитания планету, которая все же может существовать в данной системе.

— Может, может, — сказал Пелорат, улыбаясь, — не сдавайтесь, старина.

— Я не сдался, — сказал Тревиц не слишком уверенно -. Образование планет — слишком сложное дело, чтобы подчиняться жестким правилам. Мы можем говорить только о вероятностях. Из-за этого чудовища вероятность уменьшается, но не до нуля.

— Почему бы вам не подойти вот с какой точки зрения, сказала Блисс. — Первые два набора координат привели нас к планетам космитов. Значит, и третий должен оказаться правильным. Тем более, что звезда оказалась на месте. Зачем говорить о вероятностях?

— Очень надеюсь, что вы правы, — сказал Тревиц, хотя эти утешения его ничуть не подбодрили. — Теперь выскочим из плоскости эклиптики поближе к звезде.

Компьютер выполнил мысленные указания Тревица. Тревиц откинулся на спинку кресла и подумал, что единственное неудобство при пилотировании космического корабля с управляемым мыслью компьютером это то, что после него уже просто не сможешь пилотировать корабль обычного типа.

Разве сможет он снова засесть за вычисления? Разве сумеет принять в расчет ускорение и ограничить его до нормального уровня?… Скорее всего, забудет и станет увеличивать мощность, пока все на борту, включая его самого, не размажутся по стенке.

Значит, он и дальше будет пилотировать этот корабль. Или, если придется, другой, но в точности такой же, если когда-нибудь решится на обмен…

И поскольку Тревиц хотел отвлечься от мыслей о пригодной для обитания планете, он в порядке развлечения направил корабль вниз от плоскости эклиптики, а не вверх. Без всякой на то причины пилоты почему-то предпочитают двигаться над плоскостью. Почему? И уж если на то пошло, почему одно направление считается направлением вниз, а другое — вверх? В симметричном космосе это чистая условность.

Но он всегда знал, в каком направлении наблюдается вращение планет около собственной оси и около звезды. Если оба вращения направлены против часовой стрелки, то наблюдатель находится на северной стороне, а южная сторона — противоположная. И во всей Галактике север изображался на картах сверху, а юг — снизу. Все рабски следовали этой условности, происхождение которой терялось в доисторической мгле. Если кто-то смотрел на карту, повернутую югом вверх, он не узнавал ее, она становилась понятной, только если ее повернуть вверх севером. И при прочих равных условиях пилоты всегда шли "верхом".

Тревиц подумал о сражении, которое три века назад вел Бел Риоз — имперский генерал. В критический момент он провел свою флотилию под плоскостью эклиптики и захватил корабли противника врасплох. Проигравшие жаловались, что это был нечестный маневр.

Столь сильная и столь древняя традиция вполне могла зародиться на Земле, подумал Тревиц, и эта мысль вернула его к действительности.

Пелорат и Блисс продолжали любоваться газовым гигантом, который медленно-медленно поворачивался на экране. Освещенная солнцем часть расширилась, и, поскольку Тревиц зафиксировал спектр планеты в оранжево-красных тонах, поверхность ее, волнуемая бурями, была похожа на безумную фантазию художника-модерниста позднеимперских времен.

В каюту пилота забрел Фоллом, и Блисс, взглянув на него, решила, что ему надо вздремнуть. Как и ей.

— Мне нужно убрать газовый гигант, Янов, — сказал Тревиц оставшемуся Пелорату. — Я хочу, чтобы компьютер сосредоточился на поисках гравитационной ямки подходящего размера.

— Конечно, старина, — ответил Пелорат.

На самом деле все было сложнее. Надо не только найти гравитационную ямку подходящего размера. Она должна находиться на подходящем удалении. Тщательный поиск мог занять не один день.

Печальный, серьезный, даже мрачный, Тревиц вошел в свою каюту и вздрогнул от неожиданности.

Его ждала Блисс и рядом с ней Фоллом, причем от его халата и набедренной повязки распространялся свежий запах паровой обработки и вакуумной утюжки. В этой одежде ребенок выглядел лучше, чем в одной из укороченных рубашек Блисс.

— Я не хотела отвлекать вас от компьютера, — сказала Блисс, — а теперь послушайте… Давай, Фоллом.

Тоненьким мелодичным голоском Фоллом произнес:

— Я приветствую вас, защитник Тревиц. Для меня большая радость сопроважи… сопроводи… сопроводни… сопровождать вас на этом космическом корабле. Меня также радует доброта моих друзей Блисс и Пела.

Фоллом мило улыбнулся, и Тревиц не в первый раз подумал, считает он его мальчиком или девочкой?

Он кивнул.

— Очень хорошо заучено. И почти безупречно произнесено.

— Вовсе не заучено, — сказала Блисс добродушно. — Автором является Фоллом, а я только разрешила продекламировать вам. Я даже не знала заранее, что скажет Фоллом, пока не услышала.

— В таком случае действительно очень хорошо. — Тревиц заставил себя улыбнуться. Он заметил, что Блисс, говоря о Фолломе, старается избегать слов, обозначающих мужской или женский род.

— Я говорила тебе, что Тревицу понравится, — сказала она Фоллому. — А теперь иди к Пелу и, если хочешь, можешь еще почитать.

Фоллом выбежал, а Блисс сказала:

— Просто поразительно, как быстро Фоллом схватывает галактический. У солярийцев, должно быть, особые способности к языкам. Подумайте, ведь Бандер свободно говорил на галактическом, хотя слышал его только по гиперпространственным передачам. Может быть, эти мозги замечательны не только трансдукторами.

Тревиц хмыкнул, а Блисс продолжила:

— Только не говорите мне, что вы по-прежнему недолюбливаете ребенка.

— Не то чтобы недолюбливаю, но и не особенно люблю. Просто это существо меня беспокоит. Уже хотя бы тем, что я не знаю, как к нему относиться.

— Послушайте, Тревиц, это смешно. Фоллом — вполне приспособленное к жизни создание. Только представьте себе, какими отвратительными должны казаться в обществе солярийцев вы или я, вообще мужчины и женщины. И те и другие — только часть целого и с целью размножения вынуждены вступать во временное и уродливое соединение.

— Блисс, вам оно не нравится?

— Не притворяйтесь, что не понимаете. Я только стараюсь взглянуть на обычных людей с точки зрения солярийцев. Так что если Фоллом вызывает у вас неприязнь, то это просто близорукая и ограниченная реакция.

— Честно говоря, неприятно, когда не знаешь, говорить с ним как с мальчиком или как с девочкой. И в мыслях, и в разговоре все время спотыкаешься…

— В этом виноват наш язык, а не Фоллом. Но я рада, что вы подняли этот вопрос, потому что сама об этом думала… Говорить "они", как упорно говорил о себе Бандер, не выход. Я считаю, это нужно выбрать нам самим. Я думаю о Фоллом как о девочке. У нее характерный высокий голос, и она обладает способностью к произведению потомства, а это — главный признак женщины. Пел согласился со мной, почему бы и вам не согласиться? Пусть будет "она" и "ее".

— Ладно, согласен… — Тревиц поколебался, но решил все же сказать: — Каждый раз, когда я вижу вас вместе, мне все больше кажется, что она вам заменяет ребенка. Может быть, все дело в том, что вы хотите иметь ребенка, но не надеетесь, что вам его подарит Янов?

Глаза Блисс широко раскрылись.

— Пел мне нужен не для этого! Неужели вы думаете, что я смотрю на него с этой точки зрения? И вообще, мне еще не время иметь детей. А когда это время придет, у меня будет геянский ребенок, и Пел для этого не годится.

— Вы хотите сказать, что дадите Янову отставку?

— Вовсе нет. Только временный развод. Можно даже воспользоваться искусственным оплодотворением.

— Я думаю, вы сможете иметь ребенка только тогда, когда освободится место, то есть когда на Гее кто-нибудь умрет.

— Вы формулируете безжалостно, но по существу это так. Гея должна быть гармонична во всех частях и в родственных связях.

— Как это обстоит и у солярийцев.

— Ничего общего. — Губы Блисс сжались,и лицо побледнело. Солярийцы производят больше, чем надо, и уничтожают лишних. А мы производим столько, сколько нужно. Как, например, вы заменяете верхний слой кожи как раз достаточным ростом и ни клеткой больше.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Надеюсь, кстати, что чувства Янова вы учитываете.

— В отношении моего возможного ребенка? Это мы с ним не обсуждали. И не будем.

— Нет. Я не об этом… Меня поражает, что вы все больше заботитесь о Фоллом. Янов может почувствовать, что им пренебрегают.

— Никто не пренебрегает Пелом. И он заботится о Фоллом не меньше, чем я. Она еще больше сближает нас. Может быть, это вы чувствуете, что вами пренебрегают?

— Я? — Тревиц искренне удивился.

— Да, вы. Я не лучше понимаю изолятов, чем вы понимаете Гею, но мне кажется, что на этом корабле вы хотите быть в центре внимания, и у вас может возникнуть ощущение, что Фоллом вас вытесняет.

— Это глупо, — сказал Тревиц.

— Не глупее, чем ваше предположение, что я пренебрегаю Пелом.

— Тогда давайте прекратим спор и объявим перемирие. Я постараюсь считать Фоллом девочкой и постараюсь не слишком переживать из-за того, что вы не считаетесь с чувствами Янова.

— Спасибо. Значит, все хорошо.

Тревиц отвернулся. Блисс сказала:

— Подождите!

— Да? — повернувшись к ней, устало сказал Тревиц.

— Я совершенно ясно вижу, что вы грустны и подавлены. Я не собираюсь зондировать ваш разум, но, может быть, вы скажете мне, в чем дело? Вчера вы сказали, что в этой системе нашлась подходящая планета, и выглядели очень довольным. Надеюсь, вы не ошиблись? Эта планета никуда не делась?

— В системе есть подходящая планета, она никуда не делась, — ответил Тревиц.

— И у нее подходящие размеры?

Тревиц кивнул.

— Раз она подходящая, то и размеры тоже. И удаление от звезды.

— Так в чем же дело?

— На этом расстоянии уже можно проанализировать атмосферу. Оказалось, что ее практически нет.

— Нет атмосферы?

— Практически нет. Эта планета непригодна для обитания, а другой подходящей планеты в системе нет. Так что и третья попытка у нас с нулевым результатом.

Пелорат стоял в дверях пилотской каюты и мрачно молчал. Он смотрел на грустного Тревица и, очевидно, надеялся, что тот сам начнет разговор.

Но Тревиц не начинал. Его упорное молчание тянулось бесконечно.

Наконец Пелорат не выдержал и робко спросил:

— Что мы собираемся делать?

Тревиц поднял глаза на Пелората, потом отвернулся.

— Высадимся на планете, — сказал он.

— Но, если там нет атмосферы…

— Это утверждение компьютера. До сих пор компьютер говорил мне то, что я хотел услышать, и я это принимал. Теперь он говорит мне то, чего я слышать не хочу. Я должен проверить. Может быть, он все-таки способен ошибаться, и мне хочется, чтобы он ошибся на этот раз.

— Так вы думаете, что он ошибается?

— Нет, не думаю.

— Может быть, вам пришла в голову какая-нибудь причина, из-за которой он мог ошибиться?

— Нет.

— Тогда зачем, Голан?

Тревиц наконец развернул свое кресло, и Пелорат увидел его лицо, искаженное отчаянием.

— Разве вы не видите, Янов, — сказал он, — что я не знаю, что делать? Мы ничего не узнали о Земле на первых двух планетах, теперь и эта оказалась пустышкой. Что мне делать? Странствовать с планеты на планету и приставать ко всем с вопросом: "Простите, где Земля?" Слишком хорошо она замела свои следы. Нигде нет улик. Мне даже кажется, что если мы встретим улику, то Земля устроит так, что мы ее не заметим.

Пелорат кивнул.

— Я тоже об этом думал, — сказал он. — Вы не возражаете, если мы это обсудим? Я вижу, старина, что вы не в настроении, и, если не хотите обсуждать, я оставлю вас в покое.

— Ладно, обсудим, — проворчал Тревиц. — Мне все равно нечего делать.

— Похоже, вы не очень-то хотите со мной разговаривать, сказал Пелорат, — но, может быть, обсуждение принесет какую-то пользу. Пожалуйста, остановите меня, как только почувствуете, что не в силах терпеть… Мне кажется, Голан, что Земля не обязательно принимает только пассивные меры, чтобы скрывать себя. Может быть, она не просто стерла сведения о себе. Что, если она сфабриковала ложные сведения и активно работает над созданием такого прикрытия?

— Как это?

— Ну, например, мы слышали в разных местах о том, что Земля радиоактивна. Если это так, то к Земле нельзя приблизиться, тем более высадиться на ней. Даже если бы у нас были роботы, возможно, и они не смогли бы исследовать Землю, так как не перенесли бы радиоактивности. Какой тогда смысл ее искать? И, таким образом, она остается в неприкосновенности, даже если она не радиоактивна, разве что явятся случайные посетители. Но и тогда для нее возможны еще какие-нибудь средства маскировки.

Тревиц нехотя улыбнулся.

— Как это ни странно, Янов, но мне тоже приходило в голову нечто подобное. Я думал, что, может быть, легенды об огромном спутнике, о газовом гиганте с тройным кольцом и радиоактивности придуманы специально. Мы будем искать планету по этим признакам и не заметим Землю, у которой на самом деле нет ни гигантского спутника, ни газового гиганта с тройным кольцом, ни радиоактивности, и пролетим мимо… Я даже худшее себе представлял.

— Разве может быть хуже? — спросил ошарашенный Пелорат.

— Еще как… Такого рода мысли приходят в голову среди ночи, когда разум сам себе изобретает причины для огорчения. Что, если у Земли неограниченные возможности, чтобы прятаться? Что, если мы можем проскочить мимо Земли и не увидеть ни ее спутника, ни окольцованного газового гиганта? Что, если мы это уже сделали?

— Но если вы верите в такое, тогда зачем мы…

— Я не говорил, что верю. Я говорил о ночном безумном бреде. Поиск мы продолжим.

— Долго ли, Голан? — после некоторого колебания спросил Пелорат. — Когда-нибудь нам придется сдаться.

— Никогда, — решительно возразил Тревиц. — Если остаток жизни мне придется провести, странствуя от планеты к планете, приставая ко всем с вопросом: "Скажите, пожалуйста, сэр, где находится Земля?" — я готов на это. Вас, Фоллом и Блисс я могу вернуть на Гею, как только вы захотите, продолжу поиск один.

— Ну, нет. Вы же знаете, Голан, что я вас не покину. Как и Блисс. Будем странствовать с вами с планеты на планету. Но зачем?

— Затем, что я должен найти Землю. И затем, что я ее найду. Не знаю как, но я ее найду… А теперь, Янов, пожалуйста, оставьте меня на время. Мне нужно найти позицию, откуда я смогу изучить освещенную солнцем сторону планеты, не слишком приближаясь к солнцу.

Пелорат замолчал, но не вышел. Он смотрел на экран, пока Тревиц изучал планету, освещенную более чем наполовину. Пелорат не увидел ничего примечательного, но он знал, что соединенный с компьютером Тревиц видит больше.

— Есть дымка, — прошептал Тревиц.

— Значит, должна быть атмосфера! — воскликнул Пелорат.

— Возможно, но очень разреженная. Недостаточная для поддержания жизни, но достаточная, чтобы поддержать слабый ветерок, поднимающий пыль. На таких планетах бывают даже маленькие ледяные полярные шапки. Для твердой двуокиси углерода эта планета слишком теплая… Придется переключиться на радарное картирование. Тогда мне станет легче работать на ночной стороне.

— В самом деле?

— Да. Мне надо было это сделать с самого начала, но для безвоздушной планеты естественно было попытаться работать при видимом свете.

Тревиц замолчал. На обзорном экране замелькали радарные изображения, похожие на абстрактные картины эпохи Клеона.

— Та-ак, — сказал Тревиц и вновь умолк.

— К чему относится ваше "так"? — спросил Пелорат.

Тревиц бросил на него быстрый взгляд.

— Я не заметил ни одного кратера.

— Ни одного кратера? А это хорошо?

— Это совершенно неожиданно. — Тревиц широко улыбнулся. — И о-очень хорошо. Даже великолепно.

Фоллом стояла, прижавшись носом к иллюминатору, и смотрела на маленький участок Вселенной без компьютерного увеличения и усиления.

Блисс, которая пыталась объяснить все это Фоллом, вздохнула.

— Не знаю, — тихо сказала она Пелорату, — что она понимает, Пел. Для нее вся Вселенная заключалась в имении и подземном замке. Я не думаю, что она когда-нибудь выходила ночью и видела звезды.

— Ты думаешь?

— Я не решалась ничего такого ей показывать, пока она не научилась галактическому настолько, чтобы меня понимать… Какая удача, что ты можешь говорить на ее языке.

— Не так уж хорошо я на нем говорю, — виновато сказал Пелорат. — А Вселенную действительно нелегко осознать, если столкнуться с нею неожиданно. Фоллом сказала мне, что если все эти огоньки — гигантские планеты, такие, как Солярия, хотя на самом деле они гораздо больше Солярии, то они не могут висеть в пустоте. Она говорит, что они должны упасть.

— Она права, так как рассуждает, исходя из своих знаний. Она задает разумные вопросы и понемногу все поймет. По крайней мере, ей интересно и не страшно.

— Кстати, Блисс, у меня есть кое-какие вопросы. Ты видишь, как изменился Голан, когда обнаружил, что на планете нет кратеров? Я не понимаю, что это меняет. А ты?

— Я тоже. Но он знает планетологию лучше, чем мы. Будем надеяться, что он знает, что делает.

— Но мне хочется понять.

— Ну так спроси его.

Пелорат сморщился.

— Я вечно боюсь его рассердить. По-моему, он считает, что я должен это знать без объяснений.

— Это глупо, Пел. Он без колебаний расспрашивает тебя о легендах и мифах. И ты всегда охотно объясняешь. Почему ты считаешь, что он не захочет объяснить? Если он рассердится, ему придется попрактиковаться в вежливости, и это пойдет ему на пользу.

— А ты пойдешь со мной?

— Нет, нет. Я хочу еще раз попытаться объяснить Фоллом, что такое Вселенная. Ты мне потом все расскажешь… после того как Тревиц объяснит тебе.

Пелорат вошел в каюту пилота неуверенно. Он с радостью обнаружил, что Тревиц в хорошем настроении и даже тихонько насвистывает.

— Голан, — позвал Пелорат, стараясь, чтобы это прозвучало бодро.

Тревиц поднял глаза.

— Янов! Вечно вы входите на цыпочках, словно думаете, что тревожить меня запрещено законом. Садитесь! Посмотрите на это!

Он показал на обзорный экран и сказал:

— Я нашел только два-три кратера, да и то совсем маленьких.

— Разве это что-то меняет, Голан?

— Конечно меняет. И вы еще спрашиваете!

Пелорат беспомощно взмахнул рукой.

— Для меня это загадка. В колледже я специализировался по истории. Изучал дополнительно социологию и психологию, ну еще языки, литературу, в основном древнюю. А в аспирантуре специализировался по мифологии. К физическим наукам я и близко не подходил.

— Это не преступление, Янов. Мне нравится, что вы специалист в своей области. А ваше знание древнего языка и мифологии нам очень пригодилось. Вы сами знаете… А планетология — это моя забота.

— Видите ли, Янов, — продолжал Тревиц, планеты образуются посредством столкновений с обломками меньших объектов.Обломки, врезавшиеся в планету последними, оставляют на ее поверхности следы в виде кратеров. То есть могут оставлять. Если эта планета газовый гигант, то под газовой оболочкой она жидкая и обломки тонут без следа.

Твердые ледяные или каменные планеты меньших размеров несут на поверхности эти следы в виде кратеров. Кратеры сохраняются неограниченное время, если только нет явлений, которые стирают кратеры. Есть три типа таких явлений.

Во-первых, бывают планеты с ледяной поверхностью, под которой находится жидкий океан. Тогда обломок пробивает лед и плюхается в воду. Лед нарастает снова и заделывает пробоину. Обычно это холодные и непригодные для обитания планеты.

Во-вторых, на планете может быть интенсивная вулканическая деятельность. В этом случае лава и пепел забивают кратеры. Но и такая планета вряд ли пригодна для обитания человека.

И наконец мы переходим к третьему случаю, к планете, пригодной для обитания. Такие планеты могут иметь ледяные полярные шапки, но большая часть воды находится в жидком состоянии. На такой планете бывают и вулканы, но их немного. Такие вулканы не способны зарастить или заполнить кратеры. Однако на этих планетах существуют ветер, текущая вода, они создают эрозию. А если имеется жизнь, то деятельность живых существ тоже уничтожает кратеры. Понятно?

— Но, Голан, — сказал Пелорат после паузы, во время которой он обдумывал сказанное Тревицем, — тогда я совсем не понимаю вас. Ведь планета, к которой мы приближаемся…

— Завтра садимся, — весело сказал Тревиц.

— На этой планете нет океана.

— Только маленькие ледовые шапочки.

— И настоящей атмосферы там нет.

— Только одна сотая атмосферы Терминуса.

— И жизни.

— Я не обнаружил.

— Что же могло уничтожить кратеры?

— Океан, атмосфера и жизнь. Ведь если бы на этой планете никогда не было воды и воздуха, то все образовавшиеся кратеры были бы целы, вся ее поверхность была бы в кратерах. Отсутствие кратеров показывает, что на этой планете в недалеком прошлом была атмосфера. Кроме того, видны огромные бассейны, они когда-то были морями и океанами, заполненными водой, не говоря уж о следах высохших рек. Так что, как видите, эрозия происходила и прекратилась сравнительно недавно, поскольку кратеры не успели образоваться.

— Я, конечно, не планетолог, — с сомнением сказал Пелорат,- но мне кажется, что, если планета миллиарды лет удерживала плотную атмосферу, она не могла неожиданно эту атмосферу потерять?

— Кто знает. Но до исчезновения атмосферы эта планета, несомненно, поддерживала жизнь. Возможно, человеческую. Мне кажется, что, как и большинство планет в Галактике, это была терраформированная планета. Мы не знаем, какой она была до прибытия людей, что сделали люди, чтобы планета стала удобной для них, и при каких обстоятельствах жизнь здесь исчезла. Могла произойти катастрофа, лишившая планету атмосферы и прекратившая человеческую жизнь. Могла существовать какая-то неустойчивость атмосферы, которую люди сдерживали, пока жили на планете, и которая вошла в гибельный цикл, когда люди исчезли. Может быть, мы и найдем ответ, когда высадимся, но это не главное.

— Но какой толк от того, что здесь когда-то была жизнь, если сейчас ее нет? Какая разница, стала эта планета непригодной для жизни недавно или была непригодной всегда?

— Если она стала непригодной недавно, то найдутся следы жизни.

— Руины на Авр…

— Да, да, но на Авроре прошли двадцать тысяч лет с дождем и снегом, температурными колебаниями. И не забывайте о жизни. Пусть там не было людей, но жизнь была. Руины выветриваются так же, как и кратеры. И за двадцать тысяч лет уцелело мало ценного для нас… На этой планете двадцать тысяч лет или меньше прошли без бурь, ветров и жизни. Температурные колебания, конечно, были, но всего остального не было. Руины должны оказаться в хорошем состоянии.

— Если только, — продолжал сомневаться Пелорат, — эти руины вообще есть. Может быть, на этой планете никогда не было жизни, во всяком случае, человеческой и потеря атмосферы не имеет к этому никакого отношения?

— Нет, нет, — сказал Тревиц, — вы не сможете заразить меня своим пессимизмом. Даже отсюда я заметил остатки, как я считаю, города. Так что завтра мы садимся.

— Фоллом убеждена, — обеспокоенно сказала Блисс, — что мы отвезем ее назад к любимому роботу Джемби.

— Да-да, — пробормотал Тревиц, изучая скользящую под кораблем поверхность планеты. Он поднял глаза, как будто слова Блисс дошли до него только теперь. — Ну, так ведь это был ее единственный воспитатель?

— Конечно. Но она думает, что мы вернулись на Солярию.

— Разве это похоже на Солярию?

— Откуда ей знать?

— Так объясните ей, что это не Солярия. Я дам вам пару фильмокниг с рисунками. Покажите ей крупные планы различных населенных планет, объясните, что их много. У вас будет много времени, пока мы с Яновом будем тут гулять.

— Вы с Яновом?

— Да. Фоллом не может пойти с нами, даже если бы я хотел ее взять. На этой планете нужны скафандры, Блисс, здесь нет воздуха. И у нас нет скафандра, который подошел бы Фоллом. Так что она остается на корабле с вами.

— Но почему со мной?

Тревиц невесело улыбнулся.

— Признаю, что я с вами чувствовал бы себя в большей безопасности. Но нельзя оставлять Фоллом одну на корабле. Она может что-нибудь сломать, даже нечаянно. А Янова я должен взять с собой, потому что, может быть, придется разбирать древние надписи. Поэтому вам придется остаться с ней. Мне кажется, это должно быть вам приятно.

Вид у Блисс был неуверенный.

— Послушайте, — сказал Тревиц, — ведь это вы захотели взять Фоллом с собой вопреки моему желанию. Я был убежден, что от нее будут только неприятности. И вот ее присутствие уже вызывает осложнения. Вам придется приспосабливаться к этому. Она здесь, поэтому вам придется остаться с ней.

Блисс вздохнула.

— Пожалуй, вы правы.

— Хорошо. Где Янов?

— Он с ней.

— Идите смените его, мне надо с ним поговорить.

Когда Пелорат вошел и кашлянул, чтобы заявить о своем присутствии, Тревиц все еще изучал поверхность планеты.

— Что-нибудь не так, Голан? — спросил Пелорат.

— Не то чтобы не так, Янов. Просто я не очень уверен, мне хотелось бы посоветоваться. Это странная планета. Что с ней случилось, я не знаю. Моря были обширными, но мелкими. Насколько можно судить по оставшимся следам, жизнь здесь основывалась на опреснении и каналах… или моря были не очень солеными. Тогда понятно, почему в бассейнах мало соляных отложений. Или когда океан исчез, то и соляные отложения тоже исчезли, тогда это дело рук человека.

— Простите мое невежество, — нерешительно сказал Пелорат, но какое нам дело до этого?

— Наверно, никакого, просто интересно. Если б я знал, какой эта планета была до терраформирования, какой ее сделали люди, я, может быть, понял бы, что с ней случилось, когда люди ее покинули. И если бы мы поняли, что здесь произошло, мы, быть может, знали заранее, чего ожидать.

— Что здесь может случиться? Ведь это мертвая планета.

— Мертвая. Очень мало воды, разреженная, непригодная для дыхания атмосфера, и Блисс не обнаружила признаков ментальной активности.

— Мне кажется, это все решает.

— Отсутствие ментальной активности не обязательно означает отсутствие жизни.

— Но безусловно означает отсутствие жизни, опасной для нас.

— Не знаю… Но я не об этом хотел с вами посоветоваться. Здесь два города, подходящих для первого осмотра. Они прекрасно сохранились. Сохранилось много городов. Что бы ни уничтожило океаны и воздух, города оно не тронуло. Эти два города больше всех. Однако больший из них не имеет площадок для посадки. В пригородах как будто есть космопорты, но они далеко от города. В том, который поменьше, есть пустые участки. Так что там легче сесть посередине, хотя и не в космопорте, но в конце концов, какая разница.

Пелорат поморщился.

— Вы хотите, чтобы я принял решение, Голан?

— Нет. Решение я приму сам. Я только хочу услышать ваши соображения.

— Если так, то город с космопортами в пригородах скорее всего торгово-промышленный центр. Город поменьше с открытыми площадками скорее всего административный центр. Нам нужен как раз административный центр. Там есть сооружения монументальной архитектуры?

— Что вы имеете в виду?

Плотно сжатые губы Пелората тронула улыбка.

— В общем, не знаю, — сказал он. — В разные эпохи и на разных планетах разные обычаи. Можно сказать, что эти сооружения всегда громоздкие и расточительные… Как то место, где мы были на Компореллоне.

Теперь улыбнулся Тревиц.

— Сверху трудно определить. А при боковом обзоре, когда я приближался к городам, они выглядели сплошной пестрой массой. А почему вы считаете, что нам нужен административный центр?

— Там мы скорее всего найдем музей планеты, библиотеку, архив, Университет и тому подобное.

— Хорошо. Значит, направляемся в меньший город. Мы дважды промахнулись, но, может быть, на этот раз что-нибудь найдем.

— Да. Троица — счастливое число.

Тревиц поднял брови.

— Что за выражение, Янов?

— Это старинное выражение, — объяснил Пелорат, — я его нашел в одной древней легенде. Мне кажется, оно означает успех при третьей попытке.

— Похоже, — сказал Тревиц. — Что ж, очень хорошо… Поверим, что троица счастливое число, Янов.

15. Мох

В скафандре Тревиц казался карикатурой на человека. Узнать его можно было только по двум кобурам, не тем, которые он надевал обычно, а большего размера, являвшимся частью скафандра. Он аккуратно засунул, тщательно проверив заряжен ли он, бластер в правую кобуру, а нейронный хлыст, также заряженный — в левую. На этот раз, мрачно подумал он, никто не отнимет их.

Блисс улыбнулась.

— Вы что, собираетесь носить оружие даже на планете, где нет воздуха? И… а, ладно! Я не стану оспаривать ваше решение.

— Хорошо, — сказал Тревиц и повернулся к Пелорату, чтобы помочь ему водрузить шлем, прежде чем надеть свой.

Пелорат, надевавший скафандр в первый раз в жизни, жалобно сказал:

— Я действительно смогу дышать в этой конструкции, Голан?

— Обещаю вам, — ответил Тревиц.

Блисс стояла, обнимая за плечи Фоллом, и наблюдала, как закрываются последние стыки. Маленькая солярийка смотрела на две фигуры в космических скафандрах с явной тревогой. Она дрожала, и рука Блисс мягко и ободряюще обнимала ее.

Открылась дверь шлюза, и Тревиц с Пелоратом, махнув на прощанье толстыми руками, шагнули в шлюз. Дверь шлюза закрылась, открылся люк корабля, и они неуклюже ступили на поверхность мертвой планеты.

Начинался рассвет. Небо на горизонте светилось бледно-багровым, там вскоре должно было взойти солнце.

— Здесь холодно, — сказал Пелорат.

— Вы чувствуете холод? — удивился Тревиц. В хорошо изолированных скафандрах проблемы появлялись только при отводе излишков тепла.

— Нет, но посмотрите… — голос Пелората ясно звучал по радио, палец указывал. Впереди в багровом свете зари сверкал покрытый изморозью фасад здания.

— При тонкой атмосфере, — сказал Тревиц, — ночью здесь должно быть очень холодно, а днем очень жарко. Сейчас самое холодное время суток, а через несколько часов станет слишком жарко, и мы не сможем находиться на солнце.

И тут, как будто эти слова послужили кабалистическим заклинанием, над горизонтом появился краешек солнца.

— Не смотрите на него, — посоветовал Тревиц. — Наши щитки непроницаемы для ультрафиолета, на это все равно вредно.

Тревиц повернулся спиной к восходящему солнцу и позволил своей длинной тени упасть на здание. Под действием солнечного света изморозь испарялась прямо на глазах. Несколько мгновений стена казалась темной от сырости, затем исчезла и сырость.

— Сверху здания выглядели лучше, — сказал Тревиц. — Сейчас видно, что они в трещинах и разваливаются. Это, наверно, из-за перепадов температуры: на них каждую ночь замерзают, а днем испаряются небольшие количества воды, и это продолжается, быть может, двадцать тысяч лет. На камне над входом выгравированы буквы, но их трудно разобрать из-за трещин. Вы можете прочесть надпись, Янов?

— Какое-то финансовое заведение. По крайней мере, я различаю слово "банк".

— Что такое банк?

— Здание, в котором денежные вклады хранились, выдавались, обменивались, инвестировались, давались взаймы — если я правильно это себе представляю.

— Целое здание для этого? Совсем без компьютеров что ли?

— Вероятно.

Тревиц пожал плечами. Древняя история его не увлекала.

Они пошли по городу, все более торопясь, все меньше времени тратя на осмотр каждого здания. Мертвое молчание подавляло. Медленно, тысячелетиями разрушающийся город напоминал скелет, исчезло все, кроме костей.

Они шли в тени, но Тревицу казалось, что он ощущает спиной тепло солнца.

Пелорат находился в сотне метров справа от Тревица. Вдруг он резко сказал:

— Взгляните!

У Тревица зазвенело в ушах.

— Не кричите, Янов, — сказал он, — мне хорошо слышен даже ваш шепот на любом расстоянии. Что там?

Сразу же понизив голос, Пелорат ответил:

— Это здание — "Зал Миров". Во всяком случае, так, по-моему, гласит надпись.

Тревиц подошел к Пелорату. Перед ними стояло трехэтажное здание. На неровной линии крыши громоздились большие каменные обломки, как будто там развалился на куски какой-то скульптурный объект.

— Вы уверены?- спросил Тревиц.

— Давайте войдем и выясним.

Они поднялись по пяти низким широким ступеням и пересекли слишком широкую площадку. Стук их металлических каблуков не был слышен в разреженном воздухе, шаги создавали лишь вибрацию.

— Я понял, — сказал Тревиц, — что вы подразумевали под "громоздким и расточительным".

Они вошли в обширный зал, в котором через высокие окна падал солнечный свет, ярко освещая одни участки и оставляя совершенно темными другие. Разреженная атмосфера плохо рассеивала свет.

В центре находилась огромная фигура человека, по-видимому, из синтетического камня. Одна рука отвалилась, другая треснула у плеча, и Тревиц чувствовал, что, если по ней стукнуть, она тоже отвалится. Он сделал шаг назад, как будто боялся искушения совершить акт непростительного вандализма.

— Интересно, кто это, — сказал Тревиц, — нигде нет надписей. Наверно, когда его устанавливали, никто не сомневался в его известности и славе, но теперь… — Он почувствовал, что готов удариться в философию, и обернулся к Пелорату.

Пелорат смотрел вверх, и, проследив угол наклона его головы, Тревиц посмотрел туда же. На стене оказались выгравированные знаки, непонятные Тревицу.

— Поразительно, — сказал Пелорат. — Им, возможно, двадцать тысяч лет, но здесь они защищены от солнца и сырости, и их еще можно прочесть.

— Я не смогу, — сказал Тревиц.

— Начертание старинное и вдобавок витиеватое… Теперь посмотрим… семь… один… два… — голос Пелората перешел в бормотание, затем он снова заговорил громко:

— Здесь перечислены пятьдесят названий. Предполагалось, что планет космитов было пятьдесят. Поскольку это "Зал Миров", то я полагаю, что это названия планет космитов. Возможно, в порядке их основания. Первая Аврора, последняя Солярия. Видите, здесь семь колонок и в первых шести по семь названий, а в последней восемь. Они как будто запланировали таблицу семь на семь, а потом с опозданием добавили Солярию. Я подозреваю, старина, что эту таблицу составили до того, как Солярию терраформировали и заселили.

— И на какой из этих планет находимся мы? Это вы можете сказать?

— Видите, пятая строчка сверху в третьей колонке и девятнадцатая от начала написана более крупными буквами. Создатели таблицы выделили свою планету. Кроме того…

— И как же она называется?

— Насколько я могу прочитать — Мельпомения. Это название мне незнакомо.

Пелорат покачал головой, внутри шлема, что осталось незаметным Тревицу, и продолжил: — В старых легендах Землю называют десятками имен. Среди них Гея, как вы знаете. Есть также Терра, Эрда и другие. Они все короткие. Я не знаю ни одного длинного названия Земли и ничего похожего на Мельпомению.

— Значит, мы находимся на Мельпомении, и это не Земля.

— Да. И кроме того, как я пытался вам объяснить раньше, лучшим указателем на это служат координаты Мельпомении — 0, 0, 0. Вполне можно ожидать, что координаты отсчитываются от собственной планеты.

— Координаты? — взволнованно спросил Тревиц. — В этом списке приведены координаты?

— Здесь возле каждого названия написаны три числа, и я предполагаю, что это могут быть координаты. Чем еще они могут быть?

Тревиц не ответил. Он открыл небольшой кармашек на правом бедре скафандра и вытащил оттуда приборчик, от которого в кармашек тянулся проводок. Он поднес прибор к глазам и тщательно сфокусировал на надписях, с трудом работая пальцами в перчатках скафандра.

— Камера? — без необходимости спросил Пелорат.

— Она передаст изображение сразу в корабельный компьютер, ответил Тревиц. Он сделал несколько снимков под разными углами, спрятал прибор в кармашек и сказал:

— Подождите! Мне надо забраться повыше. Помогите мне, Янов.

Пелорат сложил руки стременем, но Тревиц покачал головой.

— Так вы не выдержите моего веса. Встаньте на четвереньки.

Пелорат с трудом согнулся, и так же с трудом Тревиц взобрался к нему на спину, а оттуда на пьедестал статуи. Он осторожно попытался покачать статую, чтобы оценить ее прочность. После этого он поставил ногу на колено статуи и, оттолкнувшись, ухватился за безрукое плечо, затем, цепляясь носком за какую-то неровность на груди статуи, подтянулся и с несколькими ворчливыми замечаниями уселся на плече. Тем, давно умершим, кто поставил эту статую, действия Тревица показались бы кощунством, и Тревиц под впечатленем этого старался сесть с краю.

— Вы упадете и ушибетесь! — взволнованно воскликнул Пелорат.

— Я не собираюсь падать и ушибаться, но вы своим криком можете меня оглушить. — Тревиц вытащил из кармашка камеру и сфокусировал ее. Сделав несколько снимков, он осторожно спустился на пьедестал. Затем спрыгнул на пол. Очевидно, сотрясение от прыжка стало тем последним толчком, от которого уцелевшая рука статуи треснула и обратилась в кучку обломков у подножия.

Это произошло бесшумно. Тревиц застыл затаив дыхание. Его первым порывом было спрятаться в каком-нибудь укромном месте, пока не появились и не схватили его охранники.

Поразительно, думал он потом, как быстро оживают детские воспоминания о том, когда случайно что-то разбил. Это длилось мгновение, но глубоко его задело.

Голос Пелората звучал фальшиво, как будто он чувствовал себя соучастником акта вандализма, но нашел слова утешения.

— Это… Это ничего, Голан. Она и сама скоро упала бы.

Он обошел вокруг пьедестала, разглядывая обломки, и сказал:

— Посмотрите, Голан.

И, когда Тревиц подошел, показал на обломок камня, видимо бывшего той частью руки, которая соединялась с плечом, и спросил:

— Что это?

Тревиц посмотрел и увидел ярко-зеленую пушистую полосу. Он легко потер ее пальцами в перчатке скафандра. Она соскоблилась без труда.

— Похоже на мох, — сказал Тревиц.

— Та самая жизнь без разума, о которой вы говорили?

— Не знаю, насколько без разума. Блисс наверняка стала бы утверждать, что мох обладает сознанием… Но она сказала бы то же самое и об этом камне.

— Вы полагаете, что это мох разрушает камень? — спросил Пелорат.

— Я не удивлюсь, если он способствует разрушению, — ответил Тревиц. — На этой планете достаточно солнечного света и есть немного воды. Половина остатков атмосферы состоит из водяных паров. Остальное — азот и инертные газы. Только следы двуокиси углерода. Поэтому можно предположить, что растений здесь нет… Но, может быть, уровень двуокиси углерода в атмосфере так мал оттого, что она поглощается каменной поверхностью. Тогда если в камне содержится некоторое количество карбонатов, то, возможно, этот мох разлагает их, выделяя кислоту, и питается образующейся при этом двуокисью углерода. Наверно, эта сохранившаяся форма жизни господствует на планете.

— Занятно, — сказал Пелорат.

— Не очень, — возразил Тревиц. — Координаты планет космитов гораздо интереснее, хотя по-настоящему нам нужны координаты Земли. Раз их не оказалось в этом зале, они могут найтись в другом помещении этого здания или в другом здании. Идемте, Янов.

— Но, послушайте… — начал Пелорат.

— Нет, нет, — нетерпеливо прервал его Тревиц, — поговорим после. Мы должны осмотреть это здание, может быть, найдется еще что-нибудь. Становится теплее. — Он взглянул на маленькое температурное табло на тыльной стороне левой перчатки. Идемте, идемте.

Они побрели по комнатам, стараясь ступать как можно мягче, не потому, что боялись, что их кто-то услышит, а потому, что стеснялись вызвать дальнейшие разрушения вибрацией своих шагов.

Шаги их поднимали пыль, которая взлетала невысоко и быстро оседала в разреженной атмосфере, они оставляли за собой следы.

Время от времени они видели в темных углах новые участки растущего моха. Присутствие жизни, даже низшей, несколько утешало, как бы облегчало удушающее чувство прогулки по мертвому городу, усиленное тем, что вокруг были артефакты, свидетельствовавшие о том, что когда-то этот мир жил и развивался. В одной из комнат Пелорат сказал:

— Мне кажется — это библиотека.

Тревиц с любопытством огляделся. Вокруг стояли полки, и, приглядевшись, он понял, что то, что он отметил краем глаза как украшения, было фильмокнигами. Он осторожно снял одну с полки. Она оказалась толстой и громоздкой, и тут он сообразил, что это футляр. Неуклюжими в перчатках пальцами Тревиц с трудом открыл его и увидел внутри несколько дисков, тоже толстых и хрупких на вид, хотя этого он проверять не стал.

— Невероятный примитив, — сказал он.

— Им тысячи лет, — виновато сказал Пелорат, как бы защищая древних мельпоменийцев от обвинений в отсталой технологии.

Тревиц указал на корешок футляра, на котором виднелись тусклые завитушки старинных букв, и спросил:

— Это название? Что здесь написано?

— В общем я не совсем уверен, старина, — сказал Пелорат, рассмотрев надпись, — мне кажется, одно из.слов относится к микроскопической жизни. Может быть, оно означает "микроорганизм". По-моему, это специальные микробиологические термины. Я бы не понял их, даже если бы они были на галактическом.

— Возможно, — мрачно сказал Тревиц, — если бы мы сумели их прочесть, это бы нам ничего не дало. Личинки нас не интересуют… Сделайте одолжение, Янов, просмотрите некоторые из этих книг, не найдется ли здесь чего-нибудь интересного, а я пока осмотрю вон те книгопроекторы.

— А это книгопроекторы? — с сомнением спросил Пелорат.

У стены стояли приземистые кубические устройства, с наклонными экранами и закругленным выступом сверху, который мог служить опорой для локтя или местом, куда можно положить электронный блокнот, если имелись у мельпоменийцев электронные блокноты.

— Если это библиотека, — сказал Тревиц, — тут должны быть книгопроекторы, а это выглядит подходяще.

Он осторожно смахнул пыль с экрана и облегченно вздохнул, убедившись, что экран, из чего бы он ни был сделан, не треснул от прикосновения. Он пощелкал всеми выключателями по очереди. Ничего не произошло. Он попробовал другой книгопроектор, затем еще один. С тем же результатом.

Он не удивился. Даже если устройство сохранилось в течение тысячелетий в рабочем состоянии в разреженной атмосфере, оставалась проблема источников питания. Что бы ни предпринималось для устранения утечки энергии, она все равно находит путь. Второй закон термодинамики непобедим и всеобъемлющ.

Пелорат подошел к Тревицу сзади.

— Голан?

— Что?

— Тут есть одна фильмокнига…

— О чем?

— Кажется, это история космических полетов.

— Замечательно! Но если я не смогу заставить заработать один из проекторов, нам ее не прочесть. — Тревиц в отчаянии сжал руки.

— Можно взять книгу на корабль.

— Она не подходит к нашему проектору. Не подходит по размеру, а наша сканирующая система, конечно, окажется несовместимой.

— Но так ли это необходимо, Голан? Если мы…

— Это необходимо, Янов. Не мешайте мне пока. Я пытаюсь решить, что делать. Я могу попытаться подать на проектор энергию. Может быть, чтобы он заработал, только это и требуется.

— Откуда?

— Ну… — Тревиц вытащил бластер и нейронный хлыст, быстро осмотрел их, затем засунул бластер обратно в кобуру. Он вскрыл нейронный хлыст и осмотрел батарею. Она была полностью заряжена.

Тревиц лег на пол, засунул руки под проектор (он по-прежнему считал, что это проектор) и попытался сдвинуть его вперед. Проектор немного отодвинулся от стены, и Тревиц осмотрел то, что при этом открылось.

От стены к проектору шел кабель, который, конечно, должен был быть силовым. Но Тревиц не видел розетки или какого-нибудь соединения. (Как нужно поступать, имея дело со столь древней культурой, где неузнаваемы простейшие и само собой разумеющиеся устройства?)

Тревиц слегка, потом сильнее потянул за кабель. Он попытался покрутить его сперва в одну сторону, затем в другую. Он нажал на стену рядом с кабелем и на кабель рядом со стеной. Он тщательно осмотрел полускрытую заднюю стенку проектора. Ничего не получалось. Он оперся рукой о пол, чтобы встать, и когда он вставал, вместе с ним оторвался от стены кабель. Какое именно действие оторвало кабель, Тревиц не имел ни малейшего понятия. Кабель не выглядел оторванным или обломанным, конец его оказался совершенно гладким, а на стене в месте прикрепления кабеля остался гладкий кружок.

— Голан, могу я… — негромко сказал Пелорат.

— Не сейчас, Янов. Пожалуйста!

Тревиц вдруг заметил зеленый пух, забившийся в складку на левой перчатке. Наверно, он собрал этот мох за проектором и размазал его. Перчатка была слегка влажной, но у него на глазах зеленое пятно побурело. Он переключил внимание на кабель, тщательно изучая его конец. Там нашлись две маленькие дырочки, такие, что проволока войдет.

Снова усевшись на пол, Тревиц открыл батарейный отсек нейронного хлыста. Он осторожно отсоединил и отцепил один из проводов. Медленно и осторожно ввел провод в дырочку до упора, затем попытался вытянуть его назад. Но проводок не поддавался, как будто его что-то зажало. Тревиц подавил свой порыв выдрать проводок силой. Он отсоединил второй проводок и вставил его в другое отверстие. Похоже было, что это замкнет цепь и запитает проектор током.

— Янов, — сказал Тревиц, — вы работали с фильмокнигами разных видов, не сможете ли вы как-нибудь вставить эту книгу в проектор?

— Это действительно необх…

— Пожалуйста, Янов, вы все время задаете лишние вопросы. У нас мало времени. Если мы пробудем здесь слишком долго, нам придется дожидаться позднего вечера, пока здание остынет, чтобы можно было вернуться.

— Она должна входить вот так, — сказал Пелорат.

— Хорошо, — сказал Тревиц, — если это история космических полетов, она должна начинаться с Земли, потому что космические путешествия разработали на Земле. Посмотрим, работает ли эта штука.

Пелорат, нервничая, вложил фильмокнигу в приемную нишу и начал изучать обозначения выключателей.

Тем временем Тревиц стал негромко рассуждать, видимо, чтобы снять напряжение.

— На этой планете, наверно, тоже есть роботы. Может быть, в сохранности благодаря вакууму. Только беда в том, что их батареи давно сели, и если их зарядить, в каком состоянии окажутся мозги роботов? Рычаги и шестерни могли выдержать тысячи лет, но что произошло с микропереключателями и субатомными структурами в мозгах роботов? Они, наверно, разрушились, а если и нет, что они могут помнить о Земле? Что бы они…

— Проектор работает, старина, посмотрите, — сказал Пелорат.

В полутьме библиотеки замерцал экран. Сначала слабо, но Тревиц плавно увеличил мощность нейронного хлыста, и свет усилился. По экрану проползли тени.

— Не фокусируется, — сказал Тревиц.

— Я знаю, — ответил Пелорат, — но лучше не получается. Должно быть, сам фильм разложился.

Тени бежали быстро, иногда возникало что-то напоминающее печатный текст. На мгновение появилась резкость и снова исчезла.

— Вернитесь и задержите это место, Янов.

Пелорат уже старался это сделать. Он проскочил мимо, возвращаясь назад, потом опять проскочил, идя вперед, наконец, попал на это место и остановил его на экране.

Тревиц в нетерпении попытался читать, но сказал в отчаянии:

— А вы это можете разобрать, Янов?

— Не все, — сказал Пелорат, глядя на экран. — Это про Аврору. Мне кажется, речь идет о первой гиперпространственной экспедиции. Тут говорится о "первом потоке".

Он щелкнул выключателем, и на экране снова замелькали неясные тени. Иногда попадались резкие страницы.

— Все, что удается разобрать, — наконец сказал Пелорат, похоже на рассказы о планетах космитов, Голан. О Земле ничего не могу найти.

— Ничего и не будет, — с горечью сказал Тревиц. — На этой планете все стерто, как и в библиотеке Трантора. Выключайте…

— Но это не так уж важно, — сказал Пелорат, выключая проектор.

— Потому что мы можем попытать счастья с другими библиотеками? Там тоже все сведения о Земле будут стерты. Всюду. Знаете… — При этих словах Тревиц взглянул на Пелората, а потом уставился на него с ужасом.

— Что с вашим лицевым щитком? — спросил он.

Пелорат машинально поднял руку к своему лицевому щитку, потом отнял ее и посмотрел.

— Что это? — озадаченно спросил он. Потом посмотрел на Тревица и хриплым голосом сказал:

— Это с вашим лицевым щитком что-то странное, Голан.

Тревиц начал озираться в поисках зеркала. Зеркал поблизости не оказалось, да и освещение все равно было слабым. Он пробормотал:

— Идемте на солнечный свет.

Он потащил Пелората в поток солнечных лучей, падавших из ближайшего окна. Несмотря на изоляцию скафандра, Тревиц почувствовал спиной тепло солнечного света.

— Закройте глаза, Янов, и повернитесь лицом к солнцу, сказал он.

Все стало ясно. В месте соединения щитка с металлизированной тканью скафандра разросся мох. Лицевой щиток Пелората был окаймлен густым ярко-зеленым пухом. Тревиц знал, что его щиток выглядит так же.

Рукой в перчатке он стер мох со щитка Пелората. Мох отвалился, размазывая зелень по перчатке. Прямо на глазах зелень высыхала и твердела. Мох побурел и рассыпался. Тревиц еще раз прошелся перчаткой вокруг лицевого щитка Пелората.

— Теперь почистите меня, Янов, — сказал он. — Чисто? Хорошо. У вас тоже… Идемте. По-моему, здесь нам больше нечего делать.

Солнце неприятно припекало в пустынном безвоздушном городе. Каменные здания сияли так, что было больно глазам; Тревиц щурился, глядя на них, он старался идти по теневой стороне улиц. Около трещины в фасаде одного из зданий он остановился. В трещине был мох.

— Узкое место на этой планете, — сказал он, — двуокись углерода. Мох вырастает там, где может ее раздобыть, в разрушающемся камне и где угодно. Мы с вами служим хорошим источником двуокиси углерода, вероятно, самым мощным на этой планете, и, наверно, следы двуокиси протекают по периметру лицевого щитка.

— И поэтому там вырос мох, — заключил Пелорат.

— Да.

Дорога к кораблю, казалось, тянулась дольше, чем их поход на рассвете. И, конечно, было жарко. Однако, когда они подошли к кораблю, тот еще стоял в тени. Это, по крайней мере, Тревиц рассчитал правильно.

— Посмотрите! — сказал Пелорат.

Тревиц видел. Периметр люка был оторочен зеленым пухом.

— И здесь утечка? — спросил Пелорат.

— Конечно. Уверен, что незначительная, вероятно только следы, но этот мох — лучший в Галактике индикатор следовых количеств двуокиси углерода. Наверно, тут повсюду его споры, и мох прорастает веэде, где ему удается найти хоть несколько молекул двуокиси углерода.

Тревиц настроил радио на корабельную длину волны и сказал:

— Блисс, вы меня слышите?

В обеих парах ушей прозвучал голос Блисс:

— Да. Вы входите? Что-нибудь нашли?

— Мы у входа, — ответил Тревиц, — но не открывайте люк. Мы откроем отсюда. Повторяю, не открывайте люк.

— Почему?

— Блисс, делайте, как я прошу. Разговоры потом.

Тревиц вынул из кобуры бластер и аккуратно снизил мощность до минимума. Затем неуверенно посмотрел на него. Ему не приходилось использовать бластер на минимуме. Он посмотрел по сторонам, ничего подходящего для испытания поблизости не нашлось. Тогда Тревиц направил бластер на скалу, в тени которой стояла "Далекая Звезда". Мишень не нагрелась докрасна. Он машинально пощупал точку, в которую выстрелил. Сильно ли она нагрелась? Он не мог этого определить через изолирующую ткань скафандра.

Он помешкал, потом подумал, что корпус корабля должен быть не менее прочен, чем скала. Он направил бластер на край люка и, затаив дыхание, нажал на контакт. Несколько сантиметров зеленой поросли сразу побурело. Он помахал рукой рядом с этим местом и даже слабого движения разреженной атмосферы оказалось достаточно, чтобы остатки моха осыпались.

— Получается? — взволнованно спросил Пелорат.

— Да. Я переключил бластер на слабый нагрев.

Тревиц полил теплом края люка, и зелень исчезла. Он ударил по люку, чтобы вызвать вибрацию, и бурая пыль медленно осыпалась в разреженной атмосфере.

— По-моему, теперь мы можем открыть люк, — сказал Тревиц. Он отстучал на наручном устройстве передаваемую радиоволнами комбинацию, включающую механизм открывания. Люк начал распахиваться, и не успел он раскрыться наполовину, как Тревиц сказал:

— Скорее, Янов, запрыгивайте… не ждите лесенки, забирайтесь.

Тревиц последовал за Пелоратом, проведя бластером вдоль краев люка. Затем он дал сигнал закрытия люка, продолжая поливать его теплом из бластера, пока они не оказались отрезанными от планеты.

— Мы в шлюзе, Блисс, — сказал Тревиц. — Мы здесь пробудем несколько минут. Ничего не делайте!

— Хоть намекните, — сказала Блисс. — Вы в порядке? Пел?

— Я здесь, Блисс, — ответил Пелорат. — Я в полном порядке, не волнуйся.

— Как скажешь, Пел, но потом вы должны все объяснить.

— Непременно, — сказал Тревиц и включил освещение в шлюзе.

Друг перед другом стояли две фигуры в скафандрах.

— Мы, — сказал Тревиц, — откачаем сначала отсюда весь планетный воздух, так что придется подождать.

— А потом впустим корабельный воздух?

— Пока нет. Мне не меньше чем вам хочется выбраться из скафандра, Янов. Но нужно удостовериться, что мы уничтожили все споры, которые занесли с собой.

При слабом освещении шлюза Тревиц направил бластер на внутренний стык люка с корпусом корабля и тщательно полил теплом вдоль пола, прошелся вверх по кругу и снова вдоль пола.

— Теперь вас, Янов.

Пелорат нервно сжался, и Тревиц сказал:

— Вы почувствуете тепло, но слишком горячо не будет. А если будет, скажите.

Невидимым лучом Тревиц провел сначала по лицевому щитку, особенно по краям, а потом методично по всему скафандру Пелората.

— Поднимите руки, Янов, — бормотал он, — теперь обопритесь на мое плечо и поднимите ногу, надо обработать подошвы… теперь другую… Вам не жарко?

— Не могу сказать, что меня овевает прохладный ветерок, Голан.

— Ну что ж, дайте теперь мне испробовать собственное лекарство. Обработайте меня.

— Я никогда не держал в руках бластера.

— А сейчас придется. Ухватите его вот так и нажмите большим пальцем на эту кнопочку. И крепче сжимайте рукоятку… Правильно. Теперь пройдите по моему лицевому щитку. Двигайте бластер равномерно, не задерживайтесь долго на одном месте. По остальному шлему, теперь вниз по щеке и шее.

Тревиц продолжал давать указания, а когда Пелорат подогрел его во всех местах, из-за чего Тревиц пренеприятнейшим образом вспотел, он забрал бластер у Пелората и осмотрел заряд батареи.

— Израсходовали больше половины, — сказал Тревиц и начал методично и тщательно поливать стены шлюза, пока не разрядил бластер, который сам сильно разогрелся от долгой работы. Затем спрятал бластер в кобуру.

Только после этого Тревиц дал сигнал двери в корабль. Шипение и дуновение воздуха было приятно, конвекция воздуха быстрее охлаждала скафандр, чем одно тепловое излучение. Возможно, это было только воображение, но Тревиц сразу почувствовал прохладу. Прохлада, пусть даже воображаемая, обрадовала.

— Теперь можете снять скафандр, Янов, и оставьте его в шлюзе.

— Если не возражаете, — сказал Пелорат, — прежде всего я бы хотел принять душ.

— Прежде всего не выйдет. Я подозреваю, что прежде всего вам придется объясниться с Блисс.

Конечно, взволнованная Блисс ждала их. Из-за ее спины выглядывала Фоллом, вцепившаяся в руку Блисс.

— Что случилось? — строго спросила Блисс. — Что вы там делали?

— Принимали меры против инфекции, — сухо сказал Тревиц. — И я включаю ультрафиолетовое облучение. Распакуйте темные очки. Пожалуйста, скорее.

Когда к свету, который испускали стены, добавилось ультрафиолетовое излучение, Тревиц принялся раздеваться. Он по очереди одну за другой снимал влажные одежды и вытряхивал их, поворачивая во все стороны.

— Это просто предосторожность, — сказал он. — Вы тоже сделайте это, Янов… Да, Блисс, мне придется полностью раздеться. Если вам неудобно, пройдите в другую каюту.

— Меня это не смущает, — сказала Блисс, — я вас прекрасно себе представляю и уж, конечно, ничего нового не увижу… Что за инфекция?

— Да так, пустячок, — с деланным безразличием сказал Тревиц, — который, если предоставить ему возможность, может принести большой вред человечеству.

Они сделали все что надо. Пригодилось и ультрафиолетовое облучение. Согласно инструкциям, приданным "Далекой Звезде", это облучение как раз предназначалось для дезинфекции, хотя Тревиц считал, что всегда существовало, а иногда побеждало искушение использовать излучение, чтобы создавать модный загар для людей, на чьих планетах загар считался модным. Но как бы им ни пользовались, облучение дезинфицировало.

В космосе Тревиц подвел корабль к солнцу Мельпомении, насколько позволяли требования безопасности, и вертел и крутил "Далекую Звезду", пока не убедился, что вся ее поверхность омыта ультрафиолетовыми лучами. И, наконец, они вызволили из шлюза два скафандра и тщательно исследовали их, пока Тревиц не удовлетворился.

— И все это, — сказала Блисс, — из-за моха. Так, Тревиц, вы сказали, мох?

— Я назвал его мохом, — ответил Тревиц, — потому что он показался мне похожим на мох. Но я не ботаник. Наверняка я могу только сказать, что он ярко-зеленый и может обходиться очень малым количеством световой энергии.

— Почему очень малым?

— Этот мох не может выжить при прямом освещении солнечными лучами. Его споры повсюду, а вырастает он в темных углах, в щелях, в статуях — везде, где находится источник двуокиси углерода, питаясь энергией рассеянных фотонов света.

— Вы, кажется, считаете мох опасным, — сказала Блисс.

— Он может оказаться опасным. Если бы мы занесли сюда споры, они нашли бы здесь достаточно темных углов и неограниченное количество двуокиси углерода.

— Только три сотых процента нашей атмосферы, — сказала Блисс.

— Для них и это много, а в нашем дыхании его четыре процента. Что, если бы споры проросли у нас в ноздрях или на коже? Что, если бы они разложили и уничтожили всю нашу пищу? Что, если бы они начали выделять токсины, смертельные для нас? И если бы мы постарались уничтожить весь мох, но занесли хотя бы несколько спор на другую планету, мох распространился бы там и попал оттуда на другие планеты? Кто знает, какой ущерб он мог бы причинить!

Блисс покачала головой.

— Жизнь, — заявила она, — не обязательно опасна только оттого, что она необычна. Вы слишком легко прибегаете к убийству.

— Это говорит Гея, — сказал Тревиц.

— Конечно, но ведь я дело говорю. Может быть, этот мох приспособлен к жизни на Мельпомении и не выжил бы на других планетах, где много света и двуокиси углерода.

— Вы хотите, чтобы я рискнул? — спросил Тревиц.

Блисс пожала плечами.

— Ладно, не оправдывайтесь, вы изолят и не могли поступить иначе.

Тревиц собрался ответить, но тут зазвенел чистый высокий голос Фоллом. Она говорила на своем языке.

— Что она говорит? — спросил Тревиц у Пелората.

— Фоллом говорит, что… — начал Пелорат.

Однако Фоллом сама сообразила, что не все понимают ее язык, и начала снова.

— Вы там нашли Джемби?

Фоллом произносила слова старательно, и Блисс довольно улыбнулась.

— Правда, она уже хорошо говорит на галактическом?

— Если я начну объяснять, — тихо сказал Тревиц, — я все испорчу. Блисс, объясните ей сами, что мы не нашли там никаких роботов.

— Я объясню, — сказал Пелорат. — Идем, Фоллом. — Он ласково положил руку на плечо ребенка. — Идем в нашу каюту, я дам тебе еще книжку.

— Книжку? Про Джемби?

— Не совсем… — и дверь за ними закрылась.

— Знаете, — сказал Тревиц, с нетерпением дождавшись ухода Фоллом, — мы теряем время, изображая нянек при этом дитяти.

— Почему теряем? Разве она мешает вам искать Землю, Тревиц?… Заботясь о ней, мы устанавливаем контакт, устраняем страх и создаем любовь. Разве это не достижение?

— Это опять говорит Гея.

— Да. Давайте оценим наши достижения. Мы посетили три древние планеты космитов и ничего не нашли.

Тревиц кивнул.

— Совершенно верно.

— Более того, все они оказались опасными! На Авроре одичавшие собаки, на Солярии странные и опасные люди, на Мельпомении зловещий мох. Это показывает, что планета, предоставленная самой себе, с людьми или без, становится опасной для межзвездного общества.

— Это не может быть всеобщим законом!

— Три из трех определенно производят впечатление.

— И какое же впечатление это производит на вас, Блисс?

— Хорошо, я скажу. И выслушайте меня, пожалуйста, с открытым сердцем. Пусть в Галактике миллионы планет, населенных людьми, и пусть эти люди изоляты, и пусть на каждой планете они господствуют и навязывают свою волю другим видам жизни и. тем более, неодушевленной природе. Как это и обстоит на самом деле. Из чего следует, что Галактика — это, по сути, примитивная и разлаженная Галаксия. Самое начало объединения. Понимаете, что я хочу сказать?

— Понимаю, но это не значит, что, когда я все выслушаю, соглашусь с вами.

— Ладно, не соглашайтесь, только дослушайте. Единственный путь, на котором Галактика может существовать благополучно, это Протогалаксия. И Галактическая Империя была тем сильнее и благополучнее, чем меньше "прото" и чем больше Галаксией она являлась. Когда Империя развалилась, наступили плохие времена и ощущалось стремление усилить концепцию Протогалаксии. Такой попыткой стала Федерация Сообщества. Тем же было царство Мула. И тем же является попытка создания Вторым Сообществом новой Империи. Но даже если бы не было этих Федераций и Конфедераций, если бы вся Галактика представляла собой хаос, это был бы организованный хаос. Планеты контактировали бы друг с другом, пусть и враждебно. Это еще не самый худший случай.

— И что же еще хуже?

— Ответ вы знаете, Тревиц. Вы видели. Если планета перестает контактировать с другими мирами, превращается в полного изолята, ее развитие становится… злокачественным.

— Рак?

— Именно. Разве не такова Солярия? Она угрожает всем планетам. А на самой Солярии каждый индивидуум угрожает всем остальным. Вы видели сами. А если исчезают люди, теряются последние остатки порядка. Борьба всех против всех доходит до крайности. Вспомните собак. Или такую элементарную жизнь, как мох. Ведь ясно же, что, чем ближе к Галаксии, тем лучше общество. Зачем же останавливаться на чем-то меньшем, чем Галаксия?

Тревиц молча смотрел на Блисс. Наконец он сказал:

— Я думаю об этом. Но вы предполагаете прямую количественную зависимость. Вы считаете, что если немного хорошо, много лучше, то все, сколько есть, лучше всего? Вы же сами предположили, что, может быть, мох приспособлен к небольшим количествам двуокиси углерода, а большие его убьют? Человек двухметрового роста лучше, чем человек метрового роста, но он также лучше, чем человек трехметрового роста. Если мышь раздуть до размеров слона, она не сможет жить, хотя и слону не станет лучше, если его уменьшить до размера мыши.

Существуют естественный размер, естественный уровень сложности, какие-то оптимальные параметры и для атома, и для звезды. И тем более для живых существ. Я не утверждаю, что старая Галактическая Империя была идеальной, и пороки Конфедерации Сообщества я тоже вижу. Но я не могу сказать, что если полная изоляция плохо, то полная унификация хорошо. Обе крайности могут оказаться ужасными, и может быть, старомодная Галактическая Империя при всем ее несовершенстве есть лучшее, что мы можем создать.

Блисс покачала головой.

— Не знаю, Тревиц, — сказала она, — верите ли вы сами себе. Не собираетесь ли вы доказать, что лучше всего что-то среднее между человеком и вирусом, вроде плесени?

— Не собираюсь, но я мог бы поспорить, что вирус и сверхчеловек одинаково неудовлетворительны, а лучше установить нечто среднее, вроде обычного человека… Но мы спорим зря. Для того, чтобы решить, мне надо найти Землю. Мы нашли на Мельпомении координаты остальных сорока семи планет космитов.

— И вы собираетесь их все посетить?

— Если придется.

— Каждый раз рискуя жизнью?!

— Да, если такова цена обнаружения Земли.

Во время спора появился Пелорат, оставив Фоллом в своей каюте. Он как будто порывался что-то сказать, но не решался вмешиваться и только переводил взгляд с одного на другого.

— Сколько же времени на это уйдет? — спросила Блисс.

— Сколько бы ни ушло, — ответил Тревиц. — Может быть, мы найдем то, что нужно уже при следующем посещении.

— Или не найдем ни при одном из посещений.

— Мы не можем знать этого заранее.

Пелорат, наконец, решился:

— Но зачем искать, Голан? Ответ у нас есть.

Тревиц нетерпеливо отмахнулся, затем осекся, повернулся к Пелорату и тупо спросил:

— Что?

— Я говорю: у нас есть ответ. Я, по крайней мере, пять раз пытался вам это сказать еще на Мельпомении, но вы были так увлечены своими делами…

— Какой еще ответ? О чем вы?

— О Земле. По-моему, мы знаем, как определить местоположение Земли.