Соловьи не поют зимой

Глава 20

Надя не поняла, что произошло. Инчэн победил? Да, она видела падение врага. Но её любимый…

Чувствуя, что жизнь и судьба висят на волоске, девушка бросилась к нему, приподняла, тормошила, ловила его дыхание… Ничего. Нет дыхания. Нет жизни. Но как же так? Разве он может… её небесный дракон… её Инчэн… её радость… разве может он вот так просто умереть⁈

— Родной мой, очнись, — просила Надя и гладила его лицо, целовала веки и губы. — Мы прогоним её, эту смерть. Пожалуйста, Инчэн… Ну, пожалуйста, ответь мне!

Но он молчал.

Надя ощутила, как настоящий мертвенный холод пробирает её саму, медленно вытягивая нервы. Она наконец осознала произошедшее.

— Инчэн…

Нет, она не может его отпустить. И ведь могла бы спасти… Ещё тепла кожа, которой касаются её губы, и его душа где-то недалеко… Могла бы — песнь влюбленной Соловушки в волшебном облике даже смерть может отогнать от суженого! Но… соловьи не поют зимой. Пусть даже здесь — весна, и ничто в Персиковом крае не напоминает снежную пору её земли, но лишь родное Запределье высвободило бы воскрешающую песнь соловья.

Надя глухо застонала сквозь стиснутые зубы. Все внутри разрывалось и кровоточило. Кто… кто придумал этот безумный закон⁈ Да кто может помешать ей спеть сейчас — так, как она хочет, как она умеет? Нет никакой зимы! Пока она его касается, пока любит и отдаёт ему себя — у неё в душе весна. Вечная весна. Она сама — весна!

Ни мгновения больше не медля, девушка обернулась птицей. Первая трель вырвалась из соловьиного горлышка с большим трудом, но вторая зазвучала уже выше и чище. А третья словно прорвала что-то в самом мироздании… И полилась песня. Переливчатая, сложная, яркая, чарующая. Музыка любви, мелодия жизни… она слилась со всем окружающим, наполняя всё и всех весной. И свет торжествовал над страшной болью, исцеление — над смертью. В расцветающее необычными созвучиями пение птички, казалось, откуда-то чуть слышно влилось что-то сродни ангельскому голосу. Песня окутывала молодого дракона, восстанавливая его. Мягкой, но всепоглощающей силой призывала назад ушедшую жизнь. Инчэн дрогнул, пошевелился… и открыл глаза.

И в этот миг птичка, чьи светлые пёрышки были запачканы кровью, текущей из клюва от невыносимого напряжения, вновь стала Надей. Девушка счастливо заулыбалась, увидев вновь живого возлюбленного, но тут же закашлялась и упала рядом с Инчэном. Кровь стекала из уголка её губ. Соловушка пробила собой законы волшебства, её любовь восторжествовала над смертью, но она отдала себя — всю до капли. Тёмно-серые глаза наполнились слезами — и радости, и печали от того, что разлука всё же неизбежна. И, вспоминая, как впервые увидела Инчэна со сцены, как сердце тут же затрепетало и отдалось ему, Надя прошептала с угасающей улыбкой:

— Я так тебя люблю. Люблю… и таю…

Взгляд затуманился, веки сомкнулись. Она уже не дышала.

Был лишь мрак, в котором яркой точкой застыла безжизненная жемчужина. Энергия в ней лишь теплилась, утраченная, неспособная мгновенно вернуться. Инчэн наблюдал за ней из мрака, не ощущая себя, не ощущая тела. Но вдруг в этот мрачный и непонятный мир ворвалась музыка. Живая и чистая трель соловья. Самая прекрасная песня, какую он когда-либо слышал. Сначала тихо, а затем громче и громче, заполняя всё собой, пока жемчужина не откликнулась, не услышала и не стала жадно впитывать дарованную ей силу.

«Так не должно быть», — подумал Инчэн, чувствуя, как его тело наполняется небывалой мощью, как дух его и плоть крепнут и восстанавливаются.

«Так не должно быть», — снова подумал он, а потом понял. Он понял, кто это поёт и зачем. Надя отдавала всю себя, хотя была зима, хотя чужая духовная сила могла навредить ей. Она отдавала себя ради него?

— «Нет!» — воскликнул он…

…и очнулся, резко схватив ртом воздух, будто вынырнул из глубокой реки.

— Нет, — прошептал он и осмотрелся.

Надя лежала рядом, и Инчэн не чувствовал её. Он посмотрел драконьим взором, и сердце его сжалось от боли — нить её жизни распадалась.

Пульсирующая жемчужина в нём без труда помогла ему прийти в себя. Он поднялся и взял Надю на руки. Нужно было вернуться, нужно было что-нибудь придумать, пока не поздно.

Инчэн никогда не плакал, но сейчас его глаза застилали слёзы, поэтому он не сразу заметил маячившие впереди фигуры. Там рядом с дядей на коленях стоял мастер Тиссонай, а Пан Чжэнь крутилась рядом, кусая пальцы.

Инчэн успел подумать, что не переживёт две смерти сразу и с мольбой взглянул на Пан Чжэнь, но та промолчала. Ответил за неё мастер Тиссонай:

— Он жив, но сильно ранен, если бы не девушка-соловей… — в этот момент он посмотрел на Инчэна и закончил фразу не так, как собирался. — Не поможешь ей?

Инчен покачал головой.

— Не здесь. В сокровищнице… я подарю ей жемчужину…

Тиссонай снисходительно улыбнулся.

— Не знай я, что тебя учил дядя, я бы решил, что ты спятил. Юань Лун, ты слился с сильнейшей жемчужиной за многие тысячелетия. Как думаешь, спасти ей жизнь прямо сейчас в твоих силах?

Слёзы высохли, и Инчэн, затаив дыхание, опустился вместе с Надей на землю, не переставая обнимать её. Склонился к ней и коснулся губами её лба, обращаясь к своей жемчужине.

«Верни её, — подумал он. — Пусть прошлое не повторится, пусть лучше умру я, чем она».

— Ой! — вскрикнула Пан Чжэнь и тут же прижала ладонь ко рту. Мастер Тиссонай снова отвлёкся, чтобы увидеть самое удивительное событие.

Драконья жемчужина Байцзуна вырвалась из тела Инчэна и взлетела ввысь, однако это было не то же самое, как если бы она покинула его. Инчэн не заметил этого. Жемчужина раскрутилась, вспыхнула и, рассыпавшись серебряными блёстками, разделилась на две, а затем ринулась вниз, одной половиной возвращаясь к хозяину, а другой — занимая место в новом теле. В теле девушки-соловья.

Только теперь Инчэн понял, что произошло, и вскинул голову. Перед драконьим взором в теле его любимой Нади формировалась жемчужина, сливалась с её духовными потоками. Сердце девушки под его руками несмело вздрогнуло. Один раз, а потом ещё и ещё… Инчэн улыбнулся, прижал Надю к себе, когда она втянула носом воздух и открыла глаза.

Девушка увидела лицо Инчэна, его улыбку и подумала отстранённо: «У меня всё получилось…» И тут же встрепенулась, словно пробуждаясь ото сна. Замершее было навсегда сердце стучало, запустив новый кровоток, потому что в ней что-то изменилось — непредсказуемо и волшебно.

— Инчэн… — музыка его имени стала первым глотком новой жизни. — Инчэн!

Надя пришла в себя, взгляд её вновь прояснился и загорелся ярче прежнего.

— Ты жив, жив… — повторяла она. — И я тоже! Но как же… что со мной, любимый? Чувствую себя, будто не совсем я. И мне никогда ещё не было так хорошо…

Инчэн поцеловал её, скрывая выступившие на глазах слёзы, и прижал к себе.

— В тебе проснулось наследие Великого Предка, Надя! Теперь у нас одна жемчужина на двоих…

— Господа, — прервал мастер Тиссонай эту милую сцену, смахнув слёзы, — главу клана необходимо доставить домой.

— Я могу его вылечить, — опомнился дракон, но Тиссонай выставил руку вперёд.

— Нет, задета жемчужина, она может быть повреждена. Я должен его осмотреть, но здесь…

— Я перенесу его, — сказал Инчэн, — если вы заберёте девушек. Я жду вас в особняке Драконов.

Инчэн оказался на месте раньше остальных, сразу собрал прислугу и раздал распоряжения, а сам остался с дядей. Тот уже пришёл в себя и прерывисто дышал.

— Ты… — прошептал Тай Лун, и Инчэн сглотнул, ожидая отповеди. Он склонился к дяде и с удивлением услышал тихое: — Ты… можешь… жениться. Если тебе… принесёт это счастье.

— Я счастлив с ней, — заверил его Инчэн, но дальше разговор они не продолжили.

В коридоре послышались шаги, и вскоре в комнате появился мастер Тиссонай, а за ним Пан Чжэнь и Надя.

— Звёздочка остаётся здесь, — сказал он, кивая на имуги, а вы двое оставьте нас.

Инчэн нахмурился, но у него не было причин не доверять Фениксу. Да и само недоверие в сторону этого великого человека казалось немыслимым, но Пан Чжэнь… Тиссонай вздохнул.

— Слово Феникса, я взял вашу подругу в ученицы. Мы спасём твоего дядю.

Надя долго находилось в странном состоянии переплетения тихого восторга с радостным удивлением, нового осознания себя с острой памятью о мучительном страхе за Инчэна. Она даже не могла ничего говорить, лишь прислушивалась то к драконьей жемчужине, пульсирующей теперь у неё в груди, то к нарастающей неведомой силе, то к любимому голосу — казалось, она его не наслушается… Надя старалась не думать о том, что для неё он мог замолчать навеки.

Когда Инчэн привел невесту в свою комнату, и они наконец-то остались наедине, Надя облегчённо выдохнула. Осмотрелась с любопытством быстрой пташки. Классический китайский стиль она видела только в кино и на картинках, и по-настоящему это было ещё красивее — преобладание дерева во всём, золотисто-коричневые и красные тона, приземистые этажерки и шкафы, панно и ширмы, расписанные цветущими ветвями деревьев и диковинными птицами… Но больше всего заинтересовала Надю кровать, на которой для двоих достаточно места.

Девушке все ещё не хотелось говорить, но прикосновения нежных губ и тонких пальцев зазвучали вместо слов, будто Соловушка завела неслышную, но такую пленительную песню. Она провела ладонью по щеке Инчэна, поцеловала его в уголок губ, в подбородок, спустилась к шее… И, словно в очередной раз убедившись, что он — здесь, что он — с ней, наконец отпустила от себя недавно пережитое потрясение.

Распустила волосы, наскоро заплётенные в свободную косу, радуясь тому, как молодой дракон смотрит на их белопенный душистый водопад, хлынувший ей на плечи… Щёки Нади розовели, словно лепестки цветов на панно в этой комнате, когда она сама снимала с Инчэна одежду. Ей хотелось обнять любимого так, чтобы утопить в себе, покрыть поцелуями всё его тело, такое уже родное, пить его как чудесную воду из родника Соловьиного края. И самой растворяться в Инчэне… Пусть позволит ей сделать сейчас всё, как она хочет. И Надя легко, но стремительно касалась кончиком языка открывавшихся сильных ключиц, плеч, груди… а потом сама потянула жениха на кровать. Крепко обвивая, накрывала собой, вбирая в себя с глубоким стоном — и радуясь потрясающему отклику.

Юные, красивые, горящие своим чувством, они и не представляли, насколько прекрасным олицетворением любви являются сейчас, сплетаясь в пылких объятьях на широкой красной кровати, окутанные благовониями, в идеальном созвучии, улавливая желания друг друга без слов. И безмолвная песнь Соловушки лилась уже не лёгкой трелью, но глубокой полновесной рекой, погружая в себя его — вновь обретённого. Но во всей её смелости и раскованности были и воздушность, и пронзительность, и отголоски нежной застенчивости… Надя не стремилась притворяться и быть кем-то другим. Она знала, что любима такой, какая есть, и больше уже ничего не нужно.

В храме на горе Кунлунь было светло и тихо. Золотые лучи полуденного солнца проникали сквозь узор нефритовых стен, золотой пыльцой осыпаясь на пол. В центре зала было небольшое углубление, в котором стояла чистейшая вода и плавали нежно-розовые лотосы. У стены напротив входа возвышалась величественная статуя двух мужчин, над головами которых будто парили их духовные сущности. Дракон и Феникс. Мужчины пожимали друг другу руки.

Мастер Тиссонай стоял к ним лицом, заложив руки за спину, а у его ног, склонившись до самого пола, стояла Пан Чжэнь.

— Клятва моя будет нерушима, и если я нарушу её, небеса отберут дарованную мне жемчужину и лишат меня жизни, — гордо произнесла она.

На миг всё затихло, будто сам мир замер, а затем по статуе пробежали искорки, и она вспыхнула синим и красным пламенем, знаменуя ответ. Мастер Тиссонай обернулся и, опустившись на колени, положил ладонь на голову Пан Чжэнь. Задержался в таком положении на пару секунд, а потом взял девушку за плечи, поднял и, заглянув в глаза, вдруг заключил в крепкие отцовские объятья.

— Поздравляю тебя, Звёздочка, — сказал он, едва сдерживая слёзы. — Боги приняли твою клятву.

Спустя две недели Тай Лун встал на ноги и уже по-настоящему благословил Надю и Инчэна, а затем отпустил их в добрый путь с подарками и пожеланиями. Возвращаясь в родной город Нади, Инчэн вспоминал свою прошлую поездку туда и думал, как причудливы повороты судьбы. Ведь тогда он и представить не мог, что не только исполнит долг перед кланом Драконов, но и найдёт свои истинную любовь, свою Надю.

К Астахову они явились без предупреждения. Инчэн уговорил Надю остаться и подождать его, не спешить встречаться с отцом. Он боялся, что если Астахов слишком зол и прогонит его, то у него будет шанс сообщить об этом Наде самому и смягчить возможный удар, которых за последнее время у неё и без того было предостаточно.

Инчэн вошёл в кабинет, и Астахов встал ему навстречу.

— Простите меня, — сказал Инчэн вместо приветствия. — Я виноват перед вами. Я увёз вашу дочь, я разлучил вас и… — он сглотнул, теряя слова, но быстро нашёл их снова. — Я готов нести ответственность и жениться на Наде. Потому что очень… очень её люблю.

Инчэн замолчал и стал ждать ответа, не чувствуя ни ног, ни сердца, даже дыхание, казалось, прервалось в ожидании самого важного решения в его жизни.

— Ох, молодой человек, — вздохнул Дмитрий Астахов, пытливо вглядываясь в Инчэна. — Моя дочь, возможно, кажется девушкой не слишком-то боевой и довольно покладистой, но уверяю — увезти Надю просто так, без её на то упорного желания, у вас бы не вышло. Я ещё тогда, понаблюдав ваш танец, понял, что моя пташка скоро упорхнет из родного гнезда.

Он помолчал немного.

— Вы, наверное, чудесный человек, господин Юань, раз Надя так сразу и без колебаний пошла за вами. Но человек ли вы? Впрочем, это не имеет значения, если моя девочка счастлива. Я чувствовал, что она всегда была немножко как бы не с нами… она ведь наполовину принадлежит другому миру. И вы, как минимум об этом знаете, это я понял из ее SMS-ки. Послушайте… Я никогда не рассказывал Наде, отчего умерла её мать. Дело в том, что наша девочка заболела, когда ей было двенадцать лет, и так серьёзно, что врачи разводили руками. Была зима… уже, правда, на исходе… и вдруг в больничной палате я услышал песнь соловья… Моя жена всегда говорила, что соловьи не поют зимой. А потом Надя очень быстро выздоровела, а Танюша вскоре умерла… Дочь ничего не помнит о той болезни, у неё как будто провал в памяти. Но я думаю, что Таня отдала все свои силы, и человеческие, и волшебные, чтобы спасти нашего ребенка. С тех пор я и думаю о том, что Надя… не совсем моя. У нее есть некая миссия, которую передала ей Татьяна перед смертью. И я никогда не касался тайных дел дочери, так уж повелось. Конечно, я был бы рад, если бы вы как-то иначе обставили вашу любовь и по-другому поставили меня в известность… но что есть то есть. Я доверяю дочери и её выбору, и вы мне нравитесь, господин Юань. Так что женитесь, я не против. Но… вы увезете её в Китай? — голос Астахова дрогнул.

Инчэн выдохнул с облегчением и наконец решился поднять взгляд, а затем улыбнулся.

— Нет, не увезу. У меня есть возможность быть с ней там, где она пожелает. Мои дела не требуют моего постоянного присутствия, и я готов остаться, если она того захочет, — он снова взволнованно вздохнул. — Благодарю. Ваше одобрение было важно нам обоим. Теперь, если вы не против, мы начнём готовиться к свадьбе и поженимся сразу, как только всё будет готово. Моя семья оплатит все необходимые расходы. Любые расходы.

— Ну, я тоже поучаствую, я человек не бедный. Да и Надя девушка скромная, она, скорее, захочет чего-то очень романтичного, чем излишне дорогого. Но спасибо в любом случае. — Дмитрий Астахов наконец тепло улыбнулся избраннику своей дочери. — Вообще, спасибо… мне казалось, что никто уже не затронет сердце нашей Снегурочки. И я вижу, что вы и правда очень любите Наденьку. Поэтому счастья вам!

Мужчины пожали друг другу руки, на том и разошлись.

Когда Инчэн вошел в гостиничный номер, который они сняли с Надей, она тут же метнулась к жениху и крепко обняла его за шею.

— Ну что? — спросила девушка, улыбаясь, но в голосе прозвучала лёгкая тревога. — Что папа сказал?

Инчэн поцеловал её в нос и вздохнул:

— Он категорически… — и увидев Надин взгляд, хитро улыбнулся, — согласился. Он согласился, любовь моя! Можешь встретиться с ним и всё обсудить, а я пока пошлю весточку дяде. Мы можем готовиться к свадьбе.

Надя слегка подпрыгнула, словно хотела взлететь без соловьиного облика, и расцеловала Инчэна в щеки.

— Спасибо тебе! Спасибо… Я и правда тогда встречусь с папой поскорее. Но знаешь, я, пожалуй, не стану рассказывать ему о том, что во мне теперь — драконья жемчужина. Папа не говорил, но я чувствовала, что ему тяжело от того, что его дочь не совсем обычный человек… Чем проще я в его глазах, тем лучше. Да я и сама ещё не осознала до конца, что со мной произошло… Инчэн, скажи… ты теперь снова бессмертный? — и, понизив голос, Надя добавила почти шепотом: — А я?

— Мы оба, — он убрал прядь волос ей за ухо и провёл пальцами по щеке. — Мы бессмертны. А что касается твоего отца… ему лучше ничего не рассказывать. Так он всегда будет в безопасности… — Инчэн улыбнулся невесте, задержал взгляд на её губах и снова поцеловал. Между ними больше не было нерешённых вопросов, не было ничего, что могло бы их разлучить. — Я люблю тебя, сердце моё, я так тебя люблю.

— И я люблю тебя, моё сокровище, — отвечала Надя, обнимая его в ответ. — Мы бессмертны… звучит странно. Мне ещё предстоит это осознать. Мне бы хотелось побывать в самых разных краях, многое увидеть… А главное — если мы теперь вместе на века — так это просто здорово!

И девушка-птица сама поцеловала своего дракона, ради которого билось отныне её чудесно ожившее сердце.