Сода-солнце. Повести

20. - СТОП, - СКАЗАЛ Я

- Как я могу в это поверить, подумайте сами?… - сказал я. - Я ученый. Это красивая гипотеза, не больше. Фантастика. Можно даже логику построить. Но ведь вы же сами утверждаете, что логика - это связь между известными фактами, а разве этот факт известен?

Говорю, а самому тошно. Потому что я в это поверил сразу.

Безоговорочно. Гипноз, наверно. А может быть, потому, что именно эта догадка мелькнула у меня самого как единственно возможное объяснение акта творчества.

- Значит, не верите, - сказал он и облегченно вздохнул.

И засмеялся.

- Не могу больше, - сказал он.

- Вот и отлично. Вот и отлично, дорогой мой.

- Хотите, расскажу еще несколько баек?

- Стоп, - сказал я. - Довольно.

- Это все пустяки, дорогой учитель. Клоунада. Я все наврал в старинном духе. Фантастика.

- Врете. Вот теперь вы врете.

- Какая разница, - сказал он, и лицо у него стало светлое и отрешенное. - Смех и слезы, дорогой учитель. Нет ничего на свете, дорогой учитель, над чем нельзя было бы посмеяться. И легче всего над слезами. Даже над трагедией Шекспира можно. Может быть, смех - это единственное, что нас отличает от животного. Смеется только человек.

- Ну, подумайте, что вы говорите, - сказал я. - С вами всегда влипаешь и нелепые дискуссии. Вы же прекрасно знаете, что есть вещи, над которыми не посмеешься. Тот же «Гамлет», например. Иначе я не знаю, что такое смешно.

Это была моя ошибка - которая по счету?

- Ерунда. Вы знаете, что такое смешно, - сказал он спокойно. - Вот, например, идет трагедия «Гамлет». Принц Гамлет читает монолог «Быть или не быть». И тут у него падают штаны… И дальше он читает монолог, придерживая штаны… А они падают и падают… А еще смешней, если они падают, когда принц проклинает свою мать, а за стенкой лежит труп Полония. А штаны все падают… падают…

- Перестаньте…

- А еще смешней, если штаны падают во время поединка с Лаэртом…

Я уже давно смеялся каким-то дрожащим козлиным смехом - я представлял себе дуэль без штанов, а в горле у меня закипали слезы. Оказывается, над Гамлетом (над Гамлетом!) можно было смеяться. Я перестал блеять и посмотрел на него. У него широкий рот был искривлен в улыбку, а по щеке бежал ручеек. Мне казалось, что я гляжусь в зеркало.

- Вы чудовище… - сказал я.

- Я человек, - сказал он. - А вы посмеялись над предположением, может быть самым важным в истории человечества.

А что, если это всерьез? После этого я пошел к директору и все уладил. Три с половиной часа разговора - ему решили простить и на этот раз. Пусть только уедет в экспедицию. Экспедиция должна быть чрезвычайно интересной. После этого он подошел ко мне и сказал, что не едет.

- Я совершенно серьезно, - сказал он. - Я не еду с вами в экспедицию.

Я почувствовал усталость и отвращение. Этого было достаточно даже для меня.

- …Ну что ж, - сказал я. - Вы подписали свое увольнение.

- Да-да, я знаю, - сказал он. - Мне пора уже уходить. Я и так чересчур задержался в археологии.

Мне уже все как-то было все равно - не знаю, можно ли так сказать. Я вдруг как-то сразу понял - это же смешно, ему же действительно в науке делать нечего. То, что я смутно чувствовал, подтвердилось. Я почувствовал облегчение. У облегчения был хинный привкус.

- Могли бы хоть раньше сказать. Сколько я хлопотал за вас. Думаете, приятно?

- Я тогда еще не знал, что ухожу.

- Что же изменилось?

- Мне скучно ехать с вами. Я понял, что вы найдете при раскопках.

- Понятно. Творческий акт. Догадались, не заглядывая под землю. Так что мы, обыкновенные люди, там найдем?

- Нет уж, - сказал он. - Поезжайте и найдите. С вами поедет мое письмо. Когда найдете, вскройте. А то опять не поверите. Итак… мы прощаемся с вами…

Он опять засмеялся.

- Стоп, - сказал я. - Стоп.

Ну что ж, оставалось только поехать и доказать ему и самим себе, что мы и есть венец творения, и что по-другому мыслить пока что не предвидится, и что он не мог угадать, что мы там найдем среди старых костей. И этим покончить с бредовыми идеями, которых за последнее время расплодилось что-то чересчур много вокруг меня, тихого человека.