Собрание сочинений. Избранные произведения в одном томе

КНИГА

Воспоминания мои пребывают в великом беспорядке. Я даже сомневаюсь в том, когда они начинаются, ибо временами ощущаю позади себя потрясающие шеренги годов, а иногда мне кажется, как будто настоящий момент представляет собой изолированную точку в серой и бесформенной бесконечности. Я даже не уверен в том, как передаю эту весть. Понимая, что говорю, я тем не менее испытываю смутное ощущение того, что потребуется некое странное и, быть может, ужасное посредничество для того, чтобы передать мои слова туда, где меня должны услышать. Личность моя также возмутительно не определена. Похоже, я испытал великое потрясение — быть может, посредством некоего полностью монструозного выроста какого-нибудь из циклов моего уникального и невероятного жизненного опыта.

Все эти циклы бытия, конечно, имеют своим основанием ту источенную червями книгу. Помню, когда я обрел ее — в тускло освещенном месте возле черной маслянистой реки, над которой всегда кружит туман. Место это было старинным, и доходящие до потолка полки, уставленные прогнившими томами, шествовали бесконечной чередой по лишенным окон внутренним комнатам и альковам. Еще там грудились на полу огромные и бесформенные кучи книг, чередующихся с полными фолиантов грубыми ларями; в одной-то из этих груд я и отыскал этот том. Названия книги я так и не узнал, ибо первые страницы отсутствовали; однако она раскрылась на последних страницах, явив мне нечто такое, отчего голова моя пошла кругом.

Это была формула — своего рода перечень того, что нужно говорить и делать, — в которой я узнал нечто черное и запретное; нечто такое, о чем я уже читал в уклончивых параграфах, которые со смесью отвращения и восхищения записывали странные любители копаться в тщательно хранимых под замком тайнах Вселенной, чьи тленные тексты я так любил поглощать. Она являлась ключом — и путеводителем — к неким вратам и переходам, о которых мистики мечтали и перешептывались между собой с детских лет рода людского, ведущим к свободе и открытиям за пределами трех измерений и областей известной нам жизни и материи. Целые века люди не обращались к ее жизненно важной сущности и не знали, где найти ее, однако книга сия была очень стара. Не печатный пресс, но рука некоего полубезумного монаха выводила эти зловещие латинские фразы уходящими в потрясающую древность унциалами[38].

Помню, как злобно хихикал и кривлялся этот старикашка, как он сделал непонятный мне знак левой рукой, когда я уносил эту книгу. Он отказался взять за нее плату, и причину этому я узнал только много позже. Поспешая домой по узким, извилистым и одетым туманом приморским улочкам, я ощущал неприятное впечатление того, что за мной крадучись следуют негромко ступающие ноги. Столетние обветшавшие дома по обе стороны улицы казались наполненными юной и отвратительной злобой — как будто здесь вдруг открылся доселе закрытый канал дьявольского понимания. Я ощущал, что эти стены и нависающие над головой остроконечные щипцы, сложенные из заплесневелого кирпича и поросших грибком штукатурки и древесины — с их похожими на глаза, остекленными ромбами окнами, — едва удерживались от того, чтобы сойти с места и растоптать меня, хотя я прочел только малейший фрагмент богомерзкого заклинания, прежде чем закрыть книгу и унести ее прочь.

Еще помню, как я наконец начал читать эту книгу — побледнев, запершись в чердачной каморке, давно отведенной мной для странных исследований. В огромном доме было тихо, ибо я поднялся только после полуночи. Кажется, у меня была тогда какая-то семья — хотя в подробностях я не слишком уверен, — и знаю, что у меня было много слуг. Какой тогда был год, сказать не могу; ибо с тех пор познал множество веков и измерений, и все мои прежние представления о времени растворились и преобразовались в нечто иное. Читал я при свете свечей — помню эту безжалостную восковую капель, — a с далеких колоколен время от времени доносился звон.

Похоже, что я с особым вниманием следил за голосами колоколов, как будто бы страшась услышать среди них известную мне весьма далекую и интригующую нотку. И тут я впервые услышал, как кто-то заскребся и завозился у слухового окна, свысока глядевшего на прочие крыши города. Звук раздался, когда я монотонно произносил девятый стих этого первичного заклинания, и, содрогаясь, я понял, что означает он. Ибо тот, кто проходит через врата, всегда получает тень, и впредь никогда более не может остаться в одиночестве. Я вызвал духа — и книга действительно оказалась той самой, суть которой я подозревал. В ту ночь я прошел через ворота, ведущие в водоворот искаженного времени и видения, и когда утро застало меня в чердачной комнате, я увидел в стенах, полках и всяких принадлежностях такое, чего никогда не замечал прежде.

После этого я уже не мог видеть мир таким, каким знал его. К настоящему всегда примешивалась доля прошлого и чуточка будущего, и каждый прежде знакомый объект казался чуждым в новой перспективе, рожденной моим расширившимся зрением. Начиная с того дня я обитал в фантастическом сне, составленном из неизвестных и полузнакомых форм; и после каждого прохождения новых ворот все менее отчетливо узнавал предметы той узкой сферы, с которой так долго был связан. Того, что я видел вокруг себя, не замечал никто другой; и я сделался вдвойне молчаливым и бдительным, чтобы меня не приняли за безумца. Псы боялись меня, потому что ощущали внешнюю тень, никогда не разлучавшуюся со мной. Но я продолжал читать — сокровенные, забытые книги и свитки, к которым приводило меня мое новое видение — и прорывался сквозь очередные врата космоса, бытия и образа жизни к ядру, сердцевине неведомого пространства.

Помню ту ночь, когда я стоял посреди начерченных мной на полу пяти огненных колец в самом меньшем из них, декламируя ту чудовищную литанию, которую доставил мне гонец из Тартарии. Стены растаяли напрочь, и черный ветер понес меня посреди неизмеримо серых бездн к подобным иглам башням неведомых гор, грудившихся в милях подо мной. А потом была предельная тьма, a за ней явился свет мириадов звезд, образовывавших чуждые, странные для взора созвездия. Наконец я увидел далеко под собой вниз покрытую зеленью равнину и различил на ней крученые башни города, построенного на манер, о котором я никогда не слышал, не думал и не читал. Подплывая все ближе к этому городу, я увидел огромное квадратное каменное здание на открытом просторе и ощутил, как впился в меня жуткий страх. Завопив, я принялся сопротивляться, и тут наступил мрак, после которого я вновь оказался в своей чердачной комнате, распростертый на полу — на всех пяти фосфоресцирующих кругах. Это ночное скитание оказалось ничуть не более странным, чем скитания многих предыдущих ночей; но в нем было больше ужаса, ибо я знал, что оказался много ближе к тем внешним мирам и безднам, чем когда-либо прежде. После этого я сделался более сдержанным в своих заклинаниях, потому что не имел желания оказаться отрезанным от собственной плоти и от земли в неведомых пучинах, из которых мне не будет возврата…