Собеседник. Выпуск 6

Владимир Познанский, доктор исторических наук ВЕЛИКИЙ ОКТЯБРЬ И НАРОДЫ СИБИРИ

В Сибири издавна преобладало русское население. Селились русские в основном в тех районах, где крестьянин мог заниматься хлебопашеством. Огромные пространства степей полупустынного типа, северной тайги и тундры заселяли аборигенные народы. Некоторые из этих народов вели оседлый образ жизни, другие кочевали.

У Северного Ледовитого океана в тундре и в самых глухих таежных местах обитали малые народности Севера: эвены, чукчи, юкагиры и другие. Южные районы населяли хакасы, тувинцы, алтайцы, казахи, буряты…

До революции все эти народы были крайне отсталы, совершенно бесправны. Нередки были случаи голода, болезней, массовой гибели людей. Целые племена и народности вымирали от эпидемий. Купцы, скупщики пушнины спаивали местное население, за бесценок приобретая лучшие меха.

В 1822 году царским правительством был принят «Устав об управлении инородцев Сибири». По уставу «инородцы» в соответствии с образом жизни делились на «оседлых», «кочевых» и «бродячих». На них налагались определенные повинности, в казну собирались подати, среди которых главной была подать пушниной.

Стиль управления того времени великолепно характеризует такой факт, приведенный Е. М. Ярославским в статье «О тунгусах Олекминского округа»: в Петербурге получили сведение о страшном голоде среди орочен. Запросили Якутское областное управление. Губернатор ответил в столицу, что во вверенной ему области никаких орочен нет. Между тем неизвестное губернскому начальству голодающее племя продолжало вымирать в приолекминской глухой тайге.

Чиновники, находясь за сотни и тысячи километров от столицы, в губернских и уездных городах, по собственному усмотрению могли увеличивать размеры податей, налагать дополнительные повинности. Приезд или даже проезд начальства оставлял о себе тяжелую память надолго: отбирались лучшие лошади, которых часто загоняли в пути бешеной скачкой, устраивались для «белого господина» пиршества за счет населения. Чиновника старались задобрить, одарить богато: деньгами, мехами.

Чем-нибудь не довольный чиновник любого ранга мог пускать в ход плеть, кулаки, калечить неугодивших и пользовался полнейшей безнаказанностью.

Сибирь не знала крепостничества, здесь не было помещиков, но казачья верхушка, богатое сибирское кулачество, предприниматели нещадно грабили и русскую бедноту, и особенно бесправных «инородцев».

Я. М. Свердлов в 1915 году писал из туруханской ссылки (Енисейский Север):

Не отставали от пришлых притеснителей в грабеже коренных народностей Сибири местные князьки (баи у хакасов, тувинцев, алтайцев и казахов, нойоны у бурятов, тойоны у якутов, князцы у малых народностей Севера).

Е. М. Ярославский дал следующую характеристику якутского тойона:

Своих же соплеменников и единоверцев обирали и богатеи туземных племен. Так якутов и народности Северо-Востока грабили якутские купцы: Кривошапкин, Никифоров, Эверстов. Чудовищным притеснениям подвергались рабочие-казахи на золотых приисках «правоверного мусульманина» Ахметши Валитова.

Грабеж довершали служители религиозных культов: православные попы у насильственно крещенных народов, муллы у мусульман, ламы у буддистов. Все они собирали обильную «дань» товарами, продовольствием и деньгами с населения за богослужение, так же как шаманы за камлания над больными.

Образно воссоздал картину жизни своего народа до революции очевидец — алтайский сказитель Н. У. Улагашев:

Подобные воспоминания о тех жутких временах полного бесправия, мучений, постоянного голода и даже вымирания сохранились в памяти всех коренных народностей Сибири.

Особенно катастрофически сокращалось население у малых народностей Севера, наиболее отсталых в хозяйственном и культурном отношениях, сохранявших и в начале XX века многие пережитки патриархально-родового строя. Большими группами люди гибли от голода в годы массового падежа оленей от бескормицы, в годы плохой охоты. Но царскому правительству до этого не было дела. Когда, например, в неблагоприятном 1906 году якутский губернатор запросил «о монаршей милости к вымирающим племенам»: временно снять непосильную подать мехами с голодающих эвенков, эвенов и других малых народностей, из Петербурга ответили отказом.

Социальные болезни на Севере и Северо-Востоке, как нигде и никого, поразили малые народности в то время: так среди эвенов 40 % населения страдало туберкулезом и столько же трахомой. Широко распространены были инфекционные заболевания.

Немногим лучше была жизнь оседлых якутов. Тойоны владели землей и скотом. Каждый десятый крестьянин-якут вообще не имел, скота, шестая часть крестьянских хозяйств не имела коров и больше половины не имели лошадей и оленей. Земледелие в условиях сурового северного климата с его коротким летом и ранними заморозками часто не оправдывало себя: при неурожаях не удавалось собрать даже то количество зерна, которое ушло на посев. И в эти часто повторяющиеся голодные годы тысячи бедняков-якутов спасались от полной дистрофии и голодной смерти отваром из сосновой коры (заболонью) с корневищами ряда растений.

Жилище якута-бедняка начиналось с хоттона — помещения для скота. За легкой перегородкой вокруг камелька — очага, топившегося круглосуточно, иначе жилище моментально промерзало через дыру в крыше, служившую дымоходом, располагались люди. В короткую теплую пору беднота от зари до зари надрывно трудилась, чтобы успеть заготовить на зиму продовольствие, сено, дрова. И в первую очередь отработать побольше, сколько удастся, кабальные долги тойону. Примитивными орудиями — топором, косой-горбушей бедняк заготавливал десятки возов сена и дров для своего дома и еще в несколько раз больше для тойона — «благодетеля». Горе было тем, кто не успевал подготовиться к зиме. Идти в лес в плохой одежонке и обуви за вязанкой дров в пятидесятиградусный мороз — означало рисковать здоровьем и жизнью, любой нечаянный вдох горлом вызовет обморожение легких, кровотечение, а как не дышать при напряженной работе? Еще тяжелее была доля женщины-якутки, которой приходилось круглогодично ухаживать за скотом, с весны до осени доить коров тойона, заготавливать «дары леса», шить и чинить одежду, заниматься всеми делами по дому. Трудились беднячки с детского возраста, после замужества ежедневно до 18 часов в сутки. И к 35—40 годам они превращались в дряхлых старух.

Не лучшей была участь и народов южных областей Сибири, Алтая.

Так в Омском уезде в 1908 г. около тысячи семисот хозяйств казахов из обследованных 2,5 тысячи обнищали до крайности, и беднота пошла обслуживать богачей-баев. В отчете чиновников, проводивших это обследование, в частности, говорится, что положение разорившихся людей «очень незавидное и даже печальное и крайне приниженное… Одеты в невозможное рванье. Нередко ходят полунагие… Сами хозяева относятся к этим своего рода париям с полнейшим презрением. Не пускают их дальше порога, не дают, а бросают им, как псам, обглоданные кости, и эти несчастные, действительно, как собаки, валяются на земле в углу юрты и ловят бросаемые им объедки».

Социальная пропасть между теми, кто жил в белых огромных юртах, владел табунами, и «черной костью» ширилась с каждым годом. Не случайно, когда чиновник спросил крупного казахского бая о том, сколько у того скота, в ответ последовало: «Надо спросить старшего табунщика, сколько у него пастухов». Степной феодал не знал, оказывается, сколько у него конских табунов и овечьих отар.

Характерны насилия, жестокость в отношениях хозяев-феодалов с беднотой, батрачившей на них. Об алтайском бае Макы Маркитанове, например, известно: «Макы часто напивался пьяным, брал плетку и шел, ради развлечения, бить батраков». Его соплеменник бай Сапок «наказывал» своих пастухов только за «провинности», но зато так, чтобы «запомнилось»: батрака Куртука Байтина отхлестал плетью по голове, и тот с тех пор «стал заговариваться», других просто калечил.

Голод заставлял бедноту покидать аулы и наниматься с весны в сезонные рабочие к капиталистам, извлекавшим природные богатства из сибирских недр. Хозяйские доверенные, заключая договоры с «киргизскими артелями», давали им небольшой денежный задаток, которым по сути навсегда покупали самую дешевую в стране рабочую силу. Пользуясь продуктами из хозяйской лавки по цене, установленной приказчиками, расплачиваясь штрафами, налагаемыми хозяйскими надсмотрщиками по своему усмотрению «за провинности», рабочий-казах быстро оказывался опутанным долгами, которые приходилось отрабатывать из года в год.

Высший царский сановник в Западной Сибири генерал-губернатор Степного края в отчете министру внутренних дел отмечал:

За неповиновение хозяевам рабочих жестоко наказывали. За массовые выступления, что расценивалось как бунт, закон предусматривал ссылку всей артели на каторжные работы в рудники на срок от 12 до 15 лет. Отдельных беглецов полагалось, изловив, возвращать на рабочее место и наказывать огромным штрафом. Целая система штрафов должна была всегда и полностью компенсировать капиталисту «потери». И, конечно, хозяевам не было нужды церемониться с рабочими-«инородцами».

И только с победой пролетарской революции и установлением Советской власти положение народов Сибири коренным образом изменилось.

Вслед за Ленинскими декретами о мире, земле и власти большевики провозгласили «Декларацию прав народов России». В подписанном В. И. Лениным торжественном акте-обещании указывалось главное в принципиально новом подходе к национальному вопросу в условиях нового социалистического строя:

Позором объявлялось натравливать народы друг на друга, народам предлагался добровольный и честный союз в составе Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Выдвигалось требование освобождения народов от национального гнета.

В Сибири, как и повсеместно в Советской Республике, трудящиеся всех национальностей привлекались к государственному управлению и строительству.

Документы первых съездов Советов в национальных районах Сибири показывают, как рука об руку с русскими начинала строить новую жизнь казахская, бурятская, хакасская беднота.

Семипалатинский уездный съезд Советов разослал по аулам воззвание:

Высший советский орган в Сибири тех лет — Центросибирь, находившийся в Иркутске, под руководством известного большевика Н. Н. Яковлева, начал разрабатывать планы вызволения национальной бедноты из-под ига байства на всей территории от Уральских гор до берегов Тихого океана. В Якутию для борьбы с белогвардейцами был направлен отряд красноармейцев, активную помощь которым оказали местные бедняки-якуты. При Центросибири организовалась и группа бурятских коммунистов во главе с юной Марией Сахьяновой.

Из среды аборигенных народов в те годы выдвинулись первые «комиссары» (обычно это были молодые люди), возглавившие борьбу с баями и буржуазными националистами. Такими «комиссарами» были казахи Адильбек Майкутов и Сакен Сейфуллин (впоследствии один из основоположников казахской советской литературы), якуты Максим Аммосов и Платон Ойунский (основоположник якутской литературы), татарин Сабиржан Габбасов, буряты Павел Балтахинов и Циремпил Ранжуров и другие, многие из которых погибли в боях с контрреволюцией.

Во время гражданской войны трудящиеся аборигенных народов Сибири не пошли в антисоветские банды алаш-ордынцев и других националистов, срывали насильственные мобилизации. Война еще более разделила байство и бедноту: первое во всем поддерживало Колчака, хотя он выступал как ярый великодержавный шовинист; вторая приняла участие в партизанской борьбе с белогвардейцами и интервентами.

Эксплуататоры жестоко мстили «голытьбе», посмевшей лишить их богатств и нарушить «извечный закон» безропотного повиновения. По наущению баев (нойонов, тойонов) и буржуазных националистов белогвардейцы из отрядов атаманов Анненкова, Семенова, Красильникова устраивали кровавые расправы над казахской, бурятской, якутской, хакасской беднотой «за причастность к большевизму и совдепии». После разгрома Колчака, благодаря помощи местного, в том числе аборигенного, населения, подразделения Красной Армии и Части особого назначения сравнительно быстро и с минимальными потерями смогли ликвидировать крупные белогвардейские банды в Горном Алтае, Хакасии, Бурятии, Якутии.

После полного освобождения Сибири, когда только на Дальнем Востоке на японских штыках держались остатки колчаковцев, В. И. Ленин лично занимался вопросами создания советских автономных республик у бурятов и якутов, выделения Акмолинской и Семипалатинской губерний «из Сибири» и введения их в Кирреспублику (до 1936 года — КирАССР, ныне Казахская ССР).

По указанию Ленина в Наркомате по делам национальностей организуется специальный подотдел «по охране и управлению первобытных племен Севера России». Голодающая Советская Республика посылает в северные районы Сибири хлеб. Первые советские арктические экспедиции выполняют задание Председателя Совнаркома доставить через Карское море закупленное на валюту за границей продовольствие малым народностям Севера.

В. И. Ленину приходилось с горечью констатировать, что в окраинах, национальных областях РСФСР, в частности в Сибири, на необъятнейших пространствах «царит патриархальщина, полудикость и самая настоящая дикость». Выход был единственный: поднять отсталые на века окраины с помощью пролетарского Центра в самый короткий срок; добиться, чтобы аборигенные народы Сибири шли к социализму, минуя мучительную стадию капитализма. Эту возможность открывал советский строй.

Первые шаги советского национального строительства Сибири проходили в исключительно трудных условиях из-за охвативших край, как и многие другие районы РСФСР, кулацких мятежей против Советской власти. Буржуазные националисты и байство быстро нашли общий язык с русской белогвардейщиной. Главари кулацких мятежей выдвигали демагогический лозунг «за Советы без коммунистов», буржуазные националисты спекулировали еще дополнительным требованием — предоставить их областям право отделиться от Советской России, чтобы избавиться от якобы чуждой их народам революции и «большевистской узурпации власти».

Так во второй половине 1921 г. на Северо-Востоке начался кулацко-тойонско-националистический мятеж под предлогом «национальной автономии Якутской области без коммунистов». Конечно, кучка организаторов новой формы борьбы против Советской власти — «национального восстания» лгала о стремлении к государственной самостоятельности Якутии. Тойоны и их приспешники, создавшие в захваченном поселке Чурапча свое «правительство» и поставившие командовать «народной армией» бывших колчаковских офицеров, обратились к японцам и русской белогвардейщине, еще господствовавшим на Дальневосточном Приморье, за помощью.

В дни мятежа, по неполным данным, сотни людей, в большинстве якуты, за приверженность Советской власти были зверски замучены белобандитами.

Мятежники, несмотря на то, что из Владивостока к ним прибыл офицерский отряд в 700 штыков бывшего колчаковского генерала Пепеляева, были наголову разбиты. Еще в период борьбы с белогвардейщиной трудящиеся Якутии получили право на создание автономной республики.

Освобождение Советского Дальнего Востока позволило объединиться бурятскому народу, часть которого при создании в 1920 г. буферного государства ДВР оказалось вне РСФСР. Еще при жизни В. И. Ленина была осуществлена его идея о предоставлении автономии бурятскому народу. Тогда же в Горном Алтае была образована Ойротская автономная область. Из Самарова (ныне Ханты-Мансийск) почетному председателю своей первой конференции В. И. Ленину делегаты «туземных народностей Тобольского Севера» сообщили, что «самоедская, зырянская, остяцкая, мусульманская и вогульская народности горячо приветствуют национальную политику Республики Советов»[8]. На Енисейском Севере благодарили Советскую власть и ее вождя, «которому одинаково дороги российский рабочий и рыбак с Подкаменной Тунгуски».

С огромной радостью трудящиеся Сибири встретили образование в конце 1922 г. Союза Советских Социалистических Республик.

Следуя заветам В. И. Ленина, Советское государство всегда делало все возможное, чтобы ликвидировать фактическое неравенство наций и народностей. В частности в Сибири, с момента образования СССР, районам, заселенным коренными народами, на нужды начального образования, медицины выделялось обычно в 3—4 раза больше средств, чем другим районам. Постоянная помощь и колоссальные льготы привели к тому, что национальные районы быстро выравнивались с более развитыми.

Ныне на территории Сибири находятся 3 автономных республики (Бурятская, Тувинская и Якутская), 3 автономных области (Горно-Алтайская, Еврейская, Хакасская) и 8 автономных округов (Ачинский и Усть-Ордынский Бурятские, Корякский, Таймырский, Долгано-Ненецкий, Ханты-Мансийский, Чукотский, Эвенкийский и Ямало-Ненецкий). Почти повсеместно аборигенное население проживает вместе с русскими, украинцами и другими советскими людьми, приехавшими осваивать богатства сибирского края. Так, город Ак-Довурак в Тувинской АССР еще называют «город дружбы на реке Хамчике», здесь на асбестовом комбинате трудятся и живут одними интересами инженеры, техники и рабочие тридцати национальностей.

Города, рабочие и совхозные поселки, колхозные села, в большинстве, современные. Электричество, водопровод, радио и телевидение, современные транспорт, средства связи и другие достижения цивилизации прочно вошли в жизнь и быт населения всех национальных районов Сибири. Только по книгам потомки вымиравших до революции народов знают об ужасающем положении предков: о хроническом голоде и эпидемиях, о беспросветном невежестве и бесправном положении «инородцев». Только в краеведческих историко-этнографических музеях молодежь может увидеть макеты жилищ без окон, холодных и дымных, совмещенных со стойлами домашних животных; примитивные предметы быта, орудия байских пыток.

В национальных районах наряду с русскими театрами действуют национальные, в библиотеках можно читать классическую и современную литературу и на русском, и на национальных языках, которые преподаются в школах и местных вузах. Никого уже не удивляет, например, что в Якутской АССР количество специалистов с высшим и средним образованием перевалило за 100 тыс., причем треть из них — представители аборигенных народов Северо-Востока РСФСР.

Для добытчиков алмазов, гидростроителей, для всех рабочих и жителей холодных или, напротив, жарких мест, где нет возможности развивать сельское хозяйство, продукты завозятся из других районов страны. Свежие овощи и фрукты доставляются самолетами. Для работающих в трудных климатических условиях установлен ряд льгот. Льготами пользуются малые народности, чьи дети, например, с первого класса живут и обучаются полностью на государственном обеспечении, вплоть до получения высшего образования. А сколько ребят, представителей различных народов Сибири, учится в вузах столицы, Ленинграда и других городов? Октябрьская революция создала такие возможности для всех людей, без различия национальности, что никого не удивляет немыслимое в дореволюционное время даже для представления: поэт-чукча, профессор-якут, директор завода или начальник большого строительства хакас, алтаец, бурят и т. д.

Несомненно, что с намеченными бурными темпами развития Сибири, хозяйственным и культурным освоением новых обширных районов, страна справится успешно, а значит, еще быстрее будут развиваться национальные районы нашего замечательного края, еще один шаг к коммунизму сделают народности Сибири.

Л. Пичурин, журналист «В БИТВЕ ВЕЛИКОЙ ЕСЛИ ПАДЕМ МЫ…»

Я расскажу вам печальную историю. Героев ее уже давно нет в живых, впрочем, они никогда не считали себя героями, да и ни в одном из немногих сохранившихся документов они не названы этим высоким словом. Путь их не обозначен наградами, почетными званиями, нет им ни мемориальных досок, ни памятников. И, быть может, суровый критик или строгий читатель скажет: «А что особенного они сделали? Честно прожили жизнь и отдали ее за свои идеалы?»

А началось все — для меня, во всяком случае, — с поездки в Болгарию. Первое наше путешествие за границу — осталось в памяти одним из самых ярких впечатлений. С годами это впечатление не тускнеет, чему, конечно, есть и особая причина — на Солнечном берегу мы познакомились с очень симпатичной чешской семьей. Много лет мы переписывались, а в конце 1978 года Маша прислала бумагу на официальном бланке — «Prohlášení» — наверное, не надо знать чешского языка, чтобы понять смысл этого слова.

Так мы оказались в удивительно чистом и зеленом новом шахтерском городе Хавиржове, удивительном тем более, что хотя он и построен в самом центре индустриального сердца Чехословакии — североморавского промышленного района, хотя вокруг и дымят сотни труб металлургических и химических предприятий, тем не менее, в городе чистый воздух, цветы, фонтаны, видно, что это социалистический город, построенный добрыми и умными людьми…

У меня есть правило: едешь в чужую страну — познакомься с ее историей и географией, классиками литературы и искусства, почитай об исторических памятниках, архитектурных и иных достопримечательностях. Конечно, я не забыл этого правила и сейчас, но тут было легче и проще. Еще в школе мы восхищались великими борцами за свободу чешского народа Яном Гусом и Яном Жижкой, а в армии у нас был командир взвода, носивший польский «Крест Грюнвальда» — орден в честь знаменитой битвы, в которой польские, русские, литовские и чешские войска наголову разгромили немецких агрессоров. В институте с интересом узнал о творчестве Яна Амоса Коменского, великого чешского педагога и гуманиста. С детства люблю музыку Бедржиха Сметаны и Антонина Дворжака.

Хорошо помню, как перед началом второй мировой войны все мы, большие и маленькие, уже тогда хорошо понимавшие, что нам может принести фашизм, затаив дыхание, слушали по радио антифашистскую пьесу Карела Чапека «Мать». Много позднее прочитал я интереснейшие исторические романы Алоиса Ирасека. Ну, а уж «Похождения бравого солдата Швейка» в нашем доме почти настольная книга, и ссылки на бессмертные высказывания, Швейка, фельдкурата Каца, поручика Дуба и прочих героев Ярослава Гашека в компании наших друзей звучат чуть ли не при каждой встрече.

Я уж не говорю, как мы, мальчишки, восхищались действиями чехословацких частей во время Великой Отечественной войны, как нравился нам их командир с удивительно подходящей фамилией — генерал Свобода!

Правда, знал я и о том, что если бы в июне 1918 года красногвардейский отряд, в котором служил мой отец, вовремя не ушел из-под огня белочешских пулеметов, то никуда бы я не ездил, но надо же знать, о чем следует говорить в гостях, а о чем не надо. Тем для разговоров хватало у нас и без этой…

…О чем мы только не говорили в те дни. Маша, Франтишек, школьница Яна и даже маленькая Леночка прилично знают русский язык, да и мы выучили несколько слов по-чешски. Правда, не обошлось без недоразумений. Когда мы взялись угостить друзей украинским борщом и попросили Машу купить для этого овощей, глаза у нее сделались большими-большими — оказывается, «овоци» по-чешски — фрукты, а то, что мы называем овощами — зеленина. Но когда Маша спросила, должна ли зеленина быть черствой, наступил наш черед удивляться — по-чешски черствые — значит свежие. К таким вещам мы быстро привыкли и уже не смутились, увидев в книжном магазине собрание сочинений Карела Маркса и Бедржиха Энгельса — чехи переводят имена. Не удивился я и услышав от Маши, что со мной хочет поговорить ее подруга, учительница, папа которой родился в Томске, — где только не встретишь земляков и их детей! Но дальше…

Копия документа о рождении 7 апреля 1943 года в городе Пльзене, Вензигова улица, 5, Надежды Лаудовой. Отец — Василий Лауда, родился 26 декабря 1921 года в Томске. Для ясности в скобках указано — СССР. Специальность отца — zámečník, по-моему, это чешское слово куда ближе русскому слуху, чем немецкое «слесарь». Указаны и родители отца — Иосиф Лауда и Мария, вместо девичьей фамилии которой чешский писарь написал «Антоновна».

— Надежда Васильевна, — мне как-то не хочется называть эту молодую женщину «пани Лаудова» и я переделываю ее имя на русский лад, — но у нас нет такой фамилии, да и имя Иосиф встречается в Сибири очень редко.

— Отец не есть русский, он чех, и дед тоже чех, то бабичка русская из Томска.

— Бабушки уже, наверное, нет?

— Она попрана на Панкраце соучасне с маминкой в сорок четвертом роке, — Надежда Васильевна достает из сумочки сигарету…

Панкрац… Вообще-то так называется один из районов Праги, но для людей моего поколения это слово звучит зловеще. Панкрац — гестаповская тюрьма, описанная замечательным чешским публицистом Юлиусом Фучиком в «Репортаже с петлей на шее». Бабушка из Томска с матерью моей собеседницы казнены на Панкраце в 1944 году! Говорить становится трудно, но сама Надежда Васильевна приходит мне на помощь…

Два толстых тома в красных переплетах. «Обвиняю. Пражская Голгофа», Прага, 1946 год. Автор, скрывшийся за псевдонимом Карел R, в послесловии объясняет, почему он не хочет называть своего имени. Ему не надо славы, не надо признания, да и гонорар он передает детям погибших. Надо лишь одно — выполнить обещание, которое он дал казненным, и рассказать миру о их мужестве и любви к отчизне.

Карела R нельзя считать не только коммунистом, но даже и человеком революционного духа. Вероятно, он был священником, и это дало ему возможность видеть осужденных перед казнью, говорить с ними, сохранить некоторые документы, вести дневник и, в конечном итоге, создать книгу — еще одно обвинение германскому фашизму и его чешским прислужникам.

Это страшная книга. День за днем описывается в ней жизнь Панкраца. Предсмертные записки казненных, заметки из газет, воспоминания автора, архивные документы, приказы гитлеровцев… Фотокопии рисунков и даже карикатур — мрачный юмор заключенных. Для полноты картины — фотографии наручников, креста, который верующие целовали перед тем, как идти на гильотину. А вот и само изобретение доктора Гийотена, я впервые увидел его фотографию… Два столба, перекладина, нож… И это придумал француз!

…Снимки гестаповцев и чешских фашистов — улыбающиеся молодые люди, никак не скажешь, что это палачи. Групповая фотография служащих Панкраца. Вахмистр Прей, внешне очень похожий на фюрера и хорошо известный заключенным — Прею доставляло особое наслаждение избивать тех, кто позволял себе мужественно держаться перед казнью… Списки, адреса и даже телефоны охранников, судей и адвокатов — на Панкраце соблюдалась законность: некоторые адвокаты успевали за десять минут произнести пять-шесть защитительных речей… Списки и тюремные фотографии казненных с указанием существа обвинения — укрывательство военнопленных, хранение оружия, саботаж, связь с партизанами, слушание иностранного радио. Под номерами 845 и 846 — фотографии Лаудовой Марии-младшей, родившейся 20.3.1922, казненной 13.12.1944 в 16.00 и Лаудовой Марии-старшей, родившейся 27.12.1897 и казненной тоже 13.12.1944 в 16.00. Все аккуратно, все записано, ничего не скажешь — немцы народ дисциплинированный, приученный к порядку, да и чешские палачи за годы оккупации тоже кое-чему научились.

…Невольно считаю — 7 апреля 1943 года, 13 декабря 1944 года, — моя собеседница, конечно, не может помнить своей матери. Похожа ли? Фотографии маленькие, бумага в книге плохая, к тому же снимок Марии-младшей плохо сохранился, гораздо хуже, чем все остальные. У меня хватило такта не спрашивать о причине, а позднее я узнал, что, когда в 1946 году трехлетней девочке подарили эту книгу, Надя, до этого никогда не видевшая никого из своих родных, часто целовала свою маминку… Она похожа на нее — такая худощавая, смуглая, черноволосая…

А Мария Антоновна, «русская бабичка из Томска», на снимке выглядит гораздо старше своих неполных сорока лет. Простое лицо, таких женщин у нас тысячи. Самая обыкновенная.

…Карел R не знал, что слова о сыновьях звучат в его записках лишь символически — оба сына Марии Антоновны были уже казнены. Не знал он и того, что «Марсельеза», «Варшавянка», «Смело, товарищи, в ногу» были самыми любимыми песнями в доме Лаудовых…

— За что были казнены мама и бабушка?

Вместо ответа Надежда Васильевна подает мне другую книгу. Индра Незбедова. «Цветы на землянку». Издана в 1971 году, к пятидесятилетию Чехословацкой коммунистической партии. Это восемь очерков, написанных по архивным материалам, в основном — по документам Союза борьбы против фашизма. Название книге дал четвертый очерк, посвященный судьбе томича Василия Иосифовича Лоуды (я так и не знаю, как все-таки правильно — Лоуда или Лауда — в разных документах вторая буква фамилии написана в двух вариантах).

Читая очерк Незбедовой (Надежда Васильевна оставила мне книгу на несколько дней, а Франтишек вооружил толстенным чешско-русским словарем), я подумал, как легко и просто найду подтверждение многим фактам. Пойду в томский архив, факты, которыми я интересуюсь, достойны поисков. Значит, легко установлю, сколько было у нас в 1920 году госпиталей — наверное, два-три. Посмотрю историю болезни Иосифа Лоуды или Лауды, чеха, приблизительно 1895 года рождения. Найду в приказах по вспомогательному персоналу медсестру Марию Антоновну, установлю ее девичью фамилию и адрес, а там, смотришь, найдется и кто-нибудь из ее родственников.

Иду в архив. «Посмотрите в фонде Р-521, опись 1, быть может, что-нибудь и найдете», — без особого энтузиазма сказали мне там. И первое, что я нашел, сразу же охладило мой пыл — в двадцатом году в Томске было двадцать шесть госпиталей, не считая госпиталя-распределителя, госпиталя военного городка, санитарного поезда № 335 и Пермского полевого госпиталя. Гражданская война в Сибири вовсе не была легкой прогулкой для частей Красной Армии и отрядов красных партизан. Это была жестокая битва, и в нашем городе чуть ли не каждый приличный дом, от бывшего дома купца Кухтерина до гостиницы «Россия», был занят ранеными красноармейцами.

Моя задача становится сложнее, но сдаваться не хочу. Раненых в начале двадцатого года было около трех тысяч, сяду во время отпуска и переберу все истории болезней… «Нет, что вы, никаких историй болезней, да и других документов по госпиталям у нас нет, они не сохранились»… Вот так…

Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь точно узнать во всех подробностях жизнь семьи Лаудовых. Буду искать и надеюсь найти. Но уже сегодня хорошо знаю, как это могло быть, а возможно, и было в действительности.

Вы помните, как начинаются «Похождения бравого солдата Швейка»?

«— Убили, значит, Фердинанда-то нашего, — сказала Швейку его служанка». Пани Мюллер имела в виду убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда, но бедный Швейк долго не мог сообразить, о ком идет речь. Он знал двух Фердинандов — помощника фармацевта и собачьего ассенизатора, по поводу которых заметил: «Обоих ничуточки не жалко». Никому не было жалко и никчемного наследника австро-венгерского престола, убитого 28 июня 1914 года сербским студентом Гаврилом Принципом. Но этого повода — или какого-нибудь другого — так ждали! Как же! Теперь можно было объяснить все — Австро-Венгрия решила наказать Сербию, Россия заступилась за братьев-славян, Германия — за Австро-Венгрию, Франция — за русских, Англия — за французов, Турция за Германию, Япония — за Англию. Вот как все просто, вроде небольшой драки между мальчишками одного двора. Думаю, что в эту беспардонную ложь, прикрывающую истинные причины войны — столкновение грабительских интересов капиталистов крупнейших стран мира, — деревенский парень Иосиф Лауда, как и миллионы его сверстников во всем мире, сначала поверил почти искренне. Но очень сомневаюсь, что чех Лауда, надевая голубой мундир с зелеными петлицами, мечтал о подвигах во славу ненавистной Австро-Венгерской империи и желал отдать жизнь за престарелого Франца-Иосифа I, одного из самых ничтожных деятелей монархической Европы.

Триста лет народ Чехии находился под австрийским игом, а теперь его сыны должны умирать за своих угнетателей, воюя против своих освободителей? Конечно, Николаю II вовсе не было дела до свободы чехов и словаков, и сегодня это знает каждый школьник. Но тогда чешские солдаты этого еще не знали и с первых же дней войны стали сотнями и тысячами переходить на сторону русских.

Не знаю, когда именно сделал это Иосиф Лауда. Может быть, это был тот самый чешский перебежчик, о котором рассказывает Михаил Шолохов в «Тихом Доне», описывая одно из крупнейших сражений первой мировой войны — Галицийскую битву. Русская армия взяла тогда Львов и Галич, подошла к Карпатам и готовилась к вторжению в Венгрию, а пражане шутили, что в северо-восточной Чехии население уже говорит по-русски. Австро-венгерская армия потеряла четыреста тысяч человек, в том числе сто тысяч пленными, среди них мог быть и Иосиф Лауда. А может быть, это случилось на два года позднее, летом 1916 года, во время знаменитого брусиловского прорыва — наступления русского Юго-Западного фронта под командованием замечательного полководца Алексея Алексеевича Брусилова. Противник потерял тогда свыше миллиона убитыми и ранеными, 450 тысяч солдат и офицеров попало в плен. Впрочем, мог перейти к русским Лауда и в более поздних боях, но это уже маловероятно.

Не в дате главное. Главное — он оказался свободен, свободен от австрийцев, от Франца-Иосифа, от своих поручиков Лукашей и Дубов! Свободен? Не тут-то было! Пленных чехов держали в лагерях за колючей проволокой вместе с австрийцами, венграми, немцами, их всех одинаково косили тиф и дизентерия, у всех был одинаковый изнурительный 12—14-часовой рабочий день, всем давали одинаковую лагерную похлебку и постепенно, правда, далеко не всем, становилось ясно, что русский император Николай ничем не лучше германского Вильгельма или австрийского Франца-Фердинанда. И так же далеко не сразу становилось ясно, что путь к освобождению Чехословакии не близок…

В апреле 1916 года перед Иосифом и его друзьями встала новая проблема.

В России еще до войны жило около ста тысяч чехов, в основном, богатых эмигрантов из Австро-Венгрии. В начале войны возникла мысль о создании в русской армии специальных чешских формирований, но сынки богатых родителей что-то не очень хотели воевать. Полтора года всякими правдами и неправдами создавался 1-й Чехословацкий стрелковый полк из, так сказать, «русских чехов». В то же время руководители чешской буржуазной эмиграции всячески стремились добиться от русского командования разрешения на вербовку солдат из военнопленных. Сначала царь и его министры не одобряли эту идею — негоже бунтовать против своего императора. Хотя он и является главой противоборствующей державы, но тем не менее государь есть государь, сегодня они собираются воевать против своего вчерашнего императора Франца, а что будет завтра? Но за полтора года русская армия понесла столь большие потери, а сами русские полки стали настолько ненадежными, что 21 апреля такое разрешение все же было дано. В лагеря приехали агитаторы — да здравствует война против Австрии во имя создания Чехословакии, да здравствует чешское войско, да здравствуют полки имени Святого Вацлава, имени Яна Гуса, имени Яна Жижки! Ура!!! Мало-мальски грамотные люди — и их оказалось большинство — прекрасно понимали, что идея союза с русским самодержавием во имя чешской свободы есть самый настоящий бред, но подыхать от голода и вшей в лагере тоже не очень хотелось. Во всяком случае, из примерно 250 тысяч пленных чехов и словаков к маю 1917 года удалось набрать в чехословацкую бригаду только семь тысяч солдат и офицеров.

Наверное, не нашлось бы и этого, если бы в начале марта лагерникам не стало известно, что русского царя прогнали сами русские. Боюсь, что именно в этот момент Иосиф оказался в числе обманутых людей, надевших национальную форму (из английского сукна), служивших в соответствии с чешским уставом (списанным с устава французской армии), подчинявшимся своим чешским офицерам (получившим образование в русских военных училищах, да и говоривших по-чешски с русским или еще каким-нибудь акцентом). Вот и теперь — вперед, до победного конца! Пробьемся к Златой Праге, вместе с братьями-русскими прогоним вслед за Николаем старого тупицу Франца-Иосифа, вернем родине свободу!

Правда, слово «свобода» не очень нравилось господам офицерам, а «Марсельеза», которую часто стали играть полковые оркестры, заставляла их морщиться, но разве в этом дело! Еще одно было совершенно непонятно рядовым легионерам — русские не хотели воевать. На фронт приезжал их «вождь» Александр Керенский, произносил пылкие речи. Его слушали, и даже кричали «Ура!». Однако наступать не хотели, отдавая предпочтение негромким словам большевиков. Но когда новое русское правительство заговорило о введении на фронте смертной казни, в бригаде тоже стали понемногу прислушиваться к призывам теперь уже не только большевиков, но и кое-кого из своих. И наслушались! Один из батальонов полка имени святых Кирилла и Мефодия отказался наступать, следуя примеру двух русских полков!

Но остальные подразделения бригады, сменив отказчиков в ночь с 8 на 9 июня, приняли участие в летнем наступлении русской армии. Несколько тысяч легионеров, вооруженных винтовками и пулеметами, под ураганным огнем немецкой артиллерии овладели тремя линиями окопов противника, захватили полторы сотни пушек, взяли в плен более трех тысяч солдат и офицеров. Это была славная — единственная славная — страница в истории чехословацких войск в России, славная, и тем не менее, бессмысленная. Как только немцы и австрийцы подтянули резервы и нанесли ответный удар, фронт русской армии дрогнул и рассыпался. Бригада отошла в относительном порядке и была далее выведена в тыл на переформирование.

Но если и раньше многого не понимали рядовые солдаты, то теперь им и вовсе неоткуда было узнать, почему ярый контрреволюционер и монархист генерал Н. Н. Духонин распорядился срочно формировать Отдельный чехословацкий корпус, почему его командиром был назначен В. Н. Шокоров, а начальником штаба — М. Н. Дитерихс, царские генералы-белогвардейцы, откуда появились те миллионы, на которые были прекрасно одеты, обуты, вооружены почти 60 тысяч легионеров. Русская контрреволюция, английские и французские империалисты увидели в чехословацких дивизиях ту полицейскую силу, которая может справиться с большевиками, с Советами, с революцией…

Первую попытку превращения воинской части в подразделение полиции предпринял генерал Л. Г. Корнилов, поднявший в августе 1917 года мятеж против революции. Нашлось-таки около четырехсот чехов-добровольцев, согласившихся участвовать в этой авантюре. Но затея провалилась, как и сам корниловский мятеж. Затем командование корпуса вздумало было привлечь 2-й полк к борьбе с киевскими рабочими, поднявшимися в дни Октября против Временного правительства. В это дело энергично вмешались чешские социал-демократы, и полк был выведен из Киева, как говорят, от греха подальше. После Октября новый план возник в голове руководителя так называемой Добровольческой — белогвардейской — армии генерала М. В. Алексеева. Он писал из Ростова-на-Дону в Киев: «Казачьи полки, возвращаясь с фронта, находятся в полном нравственном разложении. Идеи большевизма нашли приверженцев среди широкой массы казаков. К сожалению, корпус бесполезно и без всякого дела находится в районе Киева и Полтавы, а мы теряем территорию Дона». Ах, как мечтал господин Алексеев о защите белого движения штыками легионеров — он был готов хоть кого звать на помощь, раз уж даже казаки не шли за белыми генералами! План Алексеева провалился — связник, шедший с письмом, был перехвачен. Но план, похожий на план Алексеева, тщательно обсуждался в Москве вдохновителями белогвардейщины во главе с руководителем английской миссии при Советском правительстве Робертом Локкартом. И пока рядовые солдаты тщетно пытались разобраться, кто все-таки прав и как надо действовать, чехословацкий корпус был продан и предан.

События развивались в такой последовательности. Солдатам объяснили, что так как большевики собираются примириться с немцами, то, во-первых, короткая дорога домой — прямо через Карпаты — надолго закрыта, а во-вторых, кормить такую ораву они не будут, а просто выдадут пленных австрийцам. Ясно, что там всех ждет смертная казнь или тюрьма — в Австро-Венгрии хорошо знают, что в плен мы пошли по собственной воле. Вся надежда на Францию — корпус надо перебросить туда и на Западном фронте сделать то, чего не удалось сделать на Восточном — разгромить Германию и войти в Злату Прагу с развернутыми знаменами и под грохот барабанов, если только не помешают большевики. А раз так — корпус должен оставаться крепкой боевой единицей, готовой к боям с врагами свободной Чехословакии. Кто эти враги, стало совсем непонятно, особенно в феврале 1918 года, когда Германия, нарушив перемирие, начала наступление, а командование корпуса, воспитанного в духе ненависти к немцам, отказалось сражаться с ними. Это было постыдное зрелище — противник наступает, а готовый к боям корпус бежит от него, чтобы погрузиться в вагоны и ехать во Францию — вот уж там мы разобьем врага! А только что созданные отряды Красной Армии, плохо вооруженные, необученные, полуголодные, останавливают немцев. И рядом с питерскими рабочими и украинскими шахтерами, вставшими на защиту молодой Советской Республики, было немало венгров, австрийцев, немцев, югославов, чехов и словаков, разобравшихся в обстановке, понявших, что борьба за свободу революционной России — это и есть единственный правильный путь к свободе собственных стран. Немало, но и не так уж много…

И все-таки именно в этот момент легионеров стал тревожить вопрос — почему против немцев за царя драться можно, за Временное правительство — можно, за Францию — можно, а за Советскую Россию — нельзя? Разве противник не один и тот же? И куда все-таки нас ведут командиры?

А командиры в это время вели переговоры с Советским правительством об отправке корпуса из России и одновременно готовили антисоветский мятеж. Требования нашего правительства были просты — в сложных условиях 1918 года мы не могли разрешить свободного передвижения по своей территории вооруженных сил иностранного государства. Этого вообще не может разрешить ни одно уважающее себя правительство. В то же время следовало обезопасить бывших военнопленных от всяких случайностей. Поэтому в конце марта было решено, что корпус продвигается на восток не как боевая единица, а как группа свободных граждан, везущих с собой известное количество оружия для самозащиты от покушений со стороны контрреволюционеров (на 1000 человек 100 винтовок и 1 пулемет). Генерал Шокоров с этим требованием согласился, но одновременно отдал приказ — оружия не сдавать. Солдатам говорили о том, что вдруг придется пробиваться к Владивостоку силой, а руководству Антанты сообщили: «Целью этих эшелонов является не путь во Францию через Владивосток, а подготовка Восточного фронта по Волге».

Приказ есть приказ — в вагонах делались двойные стенки, между которыми складывали разобранные винтовки и пулеметы, патроны прятали в мешки с мукой, оружие переносили в те эшелоны, которые были уже проверены — корпус не выполнял распоряжений Советской власти. К маю эшелоны с чехословацкими солдатами растянулись по железнодорожной магистрали от Поволжья до Восточной Сибири. И на всей этой территории корпус был единственным организованным и дисциплинированным войсковым соединением, командование которого имело в своем распоряжении не только 45 тысяч солдат и офицеров, но и связь и транспорт. Нужен был повод, а в такой обстановке за ним дело не встанет. 25 мая корпус начал мятеж. В 3 часа дня был захвачен Мариинск, ночью — Новониколаевск (Новосибирск) и Чулым. 26 мая был вновь захвачен Челябинск, 28 — Нижнеудинск, 29 — Канск и Пенза, 30 — Сызрань… 30 июня капитан Радола Гайда — будущий фашист, гитлеровец, казненный в Чехословакии в 1958 году, писал:

Вот теперь все стало ясно — корпус есть белогвардейское соединение, его солдаты и офицеры, как писал бывший солдат полка имени Яна Гуса Ярослав Гашек, есть «предатели всемирной революции», и «им никогда чешский народ на Родине не позволит вернуться в свободную Чехословакию».

С помощью мятежников на Волге, на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке была временно восстановлена власть буржуазии, а затем создана диктатура Колчака. Образовался Восточный фронт Советской России. И тогда — к чести и славе простых чехословацких солдат — корпус как боевая единица начал распадаться. Если в 1915—1916 годах чешские солдаты не хотели воевать против русской армии и сдавались в плен, то теперь они не желали сражаться против Красной Армии и — хотя и малыми группами — начали переходить на сторону красных. Кто-то сделал это еще до начала мятежа, очень многие — в первые дни мятежа, некоторые — во время дальнейших событий. Последними из таких событий была выдача 15 января 1920 года адмирала Колчака Политцентру и передача 7 февраля 1920 года представителям Советской власти золотого запаса Республики — свыше 350 тонн золота, захваченного еще в Казани.

Каждый решал свою судьбу сам и, конечно же, принять решение было нелегко. Решение Иосифа Лауды уже известно — он перешел к сибирским партизанам. Предполагаю, что произошло это в первой половине 1919 года где-то между Омском и Тайгой, но предположения эти держатся на очень шаткой основе. Нелегко — даже, пожалуй, невозможно установить, что толкнуло его на этот шаг, скорее всего, Иосиф пришел к мысли о необходимости перехода к партизанам, видя происходящее.

Он не мог не знать о том, что еще в апреле 1918 года в Екатеринославе было повешено 17 чехов-военнопленных, решивших вступить в Красную Армию. Он не мог не знать, что во время взятия Пензы легионеры организовали массовый расстрел красноармейцев, попавших в плен, особенно красноармейцев-интернационалистов — немцев, австрийцев, венгров, что их самих заставили выкопать себе могилы. Он наверняка слышал, как были повешены у села Липяги около Самары бывшие легионеры — артиллеристы, перешедшие в Красную Армию, как белогвардеец-палач с иезуитской улыбочкой спрашивал каждого, надевая петлю на шею: «Вам не жмет?» и как Алоиз Скотак, избитый, окровавленный, за минуту до смерти крикнул: «Братья! Желаю вам добиться свободы. Я также бился за свободу, но мне уже до нее не дожить. Я умираю за свои убеждения. То, что вы сейчас совершаете, рассудит история». Он не мог не знать, как по приказу Гайды в Тайге и Новониколаевске, в Мариинске и Чулыме легионеры расстреливали безоружных рабочих, расстреливали женщин… Он не мог не знать, что в Самаре 6-й и 7-й полки чуть ли не полностью перешли на сторону Красной Армии, что командир 1-го полка Й. Швец, не сумев объяснить солдатам, за что им предстоит драться и не сумев отправить полк в бой с красными, застрелился, что в декабре 1918 года почти все чешские части отказались наступать на Пермь, были сняты с фронта и с тех пор стали нести службу по охране Транссибирской магистрали. И, конечно же, он знал, что 30 октября 1918 года капитулировала Австро-Венгрия, а за два дня до этого была провозглашена Чехословацкая республика.

Может быть, все эти события и привели Лауду к пониманию необходимости перехода к красным партизанам, а, может быть, помогло и то, о чем писал в докладной записке офицер колчаковской контрразведки штабс-капитан Черепанов (иногда свидетельства врагов убеждают лучше всяких иных аргументов): «Происходит как будто повторение пройденного урока в русской армии в период революции, а особенно с октября месяца 1917 года. Это в значительной мере зависит от той агитации большевистского характера, которая ведется в чешских войсках». Агитация большевистского характера была проста по форме, и если иногда и не блистала литературными красотами, то была убедительной. Вот несколько цитат из документов того времени, обращенных к чехословакам. «Колчак является опорой мировой буржуазии, превзошел все и порет крестьян, как скотину. Мы восстали не для того, чтобы разводить тары-бары, а для того, чтобы совершить революцию, которая будет залогом нашего и вашего благополучия, а потому предлагаем вам присоединиться к нам и дружными рядами пойти на врагов-мироедов. Подумайте, пока не поздно…» А вот несколько фраз из другого документа: «Помните, что через год ваши села и деревни, ваши хозяйства и халупы тоже могут вздумать жечь «колчаки» от вашего и чужестранного капитала. Армия Колчака имеет оружие, снаряды и прочее лишь потому, что вы охраняете железную дорогу, по которой все это доставляется из-за границы».

Иосиф Лауда принял решение и своей жизнью и смертью доказал, что оно не было случайным.

Сведений о жизни Лаудовых в СССР И. Незбедова, по-видимому, почти не имеет. Известно, что жили Иосиф и Маша где-то в Томске или около Томска, занимались крестьянским хозяйством. Кроме того, Иосиф, с детства любивший лес, немного подрабатывал охотой. 26 декабря 1921 года в семье появился сын Василий, отец моей собеседницы. Об этом есть запись в документах Томского загса. В 1923 году родился второй сын, Петр. Когда дети подросли, Иосиф брал их с собой в лес, учил обращаться с оружием, считая, что мужчине это всегда пригодится. И был прав… Рассказывал он им о родине, учил их своему родному языку, считая, что и это должно им пригодиться. И тут он тоже оказался прав… Знаю еще, что после семи классов Вася поступил в техникум, был членом ВЛКСМ и даже комсоргом группы. Про учебу и общественные дела Пети не знаю ничего, но думаю, что семь классов (тогда неполная средняя школа имела не восемь, а семь классов) он закончил… и еще знаю, что Иосиф, вместе с Машей и детьми очень любили петь. Пели старые чешские и сибирские песни, пели песни революции. Думал ли он тогда, насколько пророческими для их семьи окажутся слова так любимой ими «Варшавянки»!

По-чешски первая строчка этой песни звучит чуть иначе:

«В битве великой если падем мы…»

Земляки и родственники Иосифа уже давно звали его погостить на родину. В 1938 году все четверо, дождавшись летних каникул у ребят, поехали туда, откуда почти четверть века назад ушел молодой чешский солдат.

Сегодня, наверное, каждый школьник сможет рассказать о расстановке политических сил в Европе в тот трагический год, о беспримерной наглости Гитлера, о предательской позиции «умиротворения агрессора», проводимой правительствами Англии и Франции, о нерешительности чешского президента Эдуарда Бенеша, о частях Красной Армии, сосредоточенных у границы СССР для оказания братской помощи чехословацкому народу, готовому под руководством левых сил и, прежде всего, коммунистов защищать родину и свободу до последней капли крови. Чехословацкая армия была тогда прекрасно вооружена — это оружие фашисты использовали потом против тех, кто не захотел помочь защитникам республики, заводы Чехословакии могли конкурировать с заводами Круппа и Тиссена — они стали поддерживать военную промышленность Германии, вдоль границ республики были построены мощные оборонительные сооружения — в 1945 году немало советских и чешских солдат погибло при их штурме. И никто не знает, сколько английских и французских летчиков погибло от огня пушек и пулеметов, сделанных в Чехословакии, сколько бомб, выпущенных моравскими заводами, упали на Лондон и Ковентри, на кварталы Варшавы, на корабли американского и английского флотов. За предательство правителей всегда платят народы, платят рядовые солдаты, платят старики, женщины, дети, платят своей кровью…

Люди, не желавшие отворачиваться от правды, понимали это и до войны. Я говорю так не только потому, что хорошо помню то время сам, не только потому, что об этих годах немало написано, но еще и потому, что мне запомнился рассказ прекрасного томского педагога Юлия Натановича Вольфенгаута, жившего в те дни в Чехословакии:

…Летом 1938 года Лауды приехали в Чехословакию. Иосиф рассказывал односельчанам о своей судьбе, о жизни в СССР, объяснял позицию нашей страны, вместе со всеми ждал помощи с Востока. Но случилось иначе, и мюнхенское предательство в конечном счете обернулось для семьи Лаудовых личной трагедией.

Пока еще чешское правительство собиралось сопротивляться, оно принимало некоторые меры по организации обороны страны. Иосифу, как гражданину ЧССР, подлежащему в случае войны призыву в армию, выезд в Советский Союз был запрещен. Мария и дети не захотели уезжать без отца. Конечно, о продолжении учебы теперь не могло быть и речи, дети, как и родители, устроились на работу. Отец и Василий — в Пльзень, на знаменитый завод «Шкода», Петр стал учеником кондитера в родной деревне отца, Мария Антоновна — работницей на кирпичном заводе.

В ночь на 13 сентября 1938 года генлейновцы начали мятеж в Судетах — пограничной горной области на северо-востоке Чехии. Мятеж был быстро подавлен, но 26 сентября Гитлер заявил, что он уничтожит Чехословакию, если Германии не будут отданы Судеты вместе со всеми укреплениями и заводами — это была угроза существованию Чехословакии как государства. Еще 21 сентября наше правительство заявило, что если Чехословакия будет защищаться, то Советская Армия придет ей на помощь, даже если Франция не сделает этого же, а Польша и Румыния откажутся пропустить части Красной Армии через свою территорию (общей границы между СССР и Чехословакией тогда не было). Было ясно, что Гитлеру в этом случае придется плохо, но 29—30 сентября тогдашние руководители Англии и Франции, встретившись с Гитлером и Муссолини в Мюнхене, потребовали от президента Чехословакии уступить требованиям агрессоров и отказаться от помощи СССР. Величайшее предательство XX века совершилось.

1 октября — на другой же день — гитлеровские войска оккупировали Судетскую область, 2 октября войска панской Польши захватили — без единого выстрела! — г. Тешин и часть территории Моравии. Вскоре войска фашистской Венгрии захватили часть Словакии и Закарпатской Украины. А 15 марта 1939 года были ликвидированы последние остатки самостоятельности Чехословацкой буржуазной республики — за сутки страну оккупировали фашисты, объявившие ее «протекторатом Богемии и Моравии». 16 марта на Староместской площади, одном из красивейших мест Златой Праги, состоялся парад завоевателей… В мемориальном музее в Лидице нам показывали отрывки из кинофильма об этом параде. Гитлер стоит там спиной к знаменитому Староместскому Орлою — средневековым астрономическим часам — и, кажется, еще не верит себе от радости. А стоило бы ему все же посмотреть на эти часы — именно тогда начался отсчет времени, оставшегося до 9 мая 1945 года, дня освобождения Праги, Дня Победы…

С начала оккупации на многих заводах страны возникли очаги антифашистского подполья. В одном из них активную роль играл Иосиф Лауда. Через Василия и Петра заводские подпольщики поддерживали связь с чешскими, а позднее и русскими партизанскими группами и отрядами, укрывавшимися в лесах Западной Чехии. Работа связных была незаметной для полиции, так как Петр со дня приезда в Чехословакию жил в деревне, а Василий, женившийся в 1942 году, поселился в лесу на хуторе у родителей жены. Но, живя в лесу, он продолжал работать на заводе — в Чехословакии с давних пор и до сего дня многие рабочие живут далеко от промышленных предприятий, так как отличные дороги и хорошая работа транспорта избавляют их от возможных затруднений.

Фашисты ощущали результаты работы подпольщиков. Не будем преувеличивать, но иногда шкодовские пушки, сделав два-три выстрела, выходили из строя, часть авиабомб и снарядов не разрывалась, а главное — немцам не удавалось всерьез поднять производительность труда и обеспечить устойчивый рост производства военной продукции. Гестапо, местные прислужники Гитлера, немецкая и чешская полиция делали все возможное для ликвидации не только очагов сопротивления, но и всякой мысли о его возможности. Три состава нелегального ЦК КПЧ было схвачено гестаповцами, двадцать пять тысяч коммунистов было казнено за годы оккупации, однако сопротивление фашизму не ослабело. В 1941 году Гитлер для «наведения порядка» в Чехии назначил имперским протектором своего друга шефа политической полиции Рейнхарда Гейдриха, организовавшего массовое уничтожение мирного населения. В июне 1942 года Гейдрих был убит на одной из улиц Праги.

…Мне недавно встретилась публикация протокольной записи беседы Гитлера с так называемым «президентом протектората» фашистским прихвостнем Эмилем Гахой. Беседа происходила в Берлине после похорон Гейдриха.

Гитлер не учел, что есть силы, которые воспрепятствуют этому людоедскому плану. Гитлер не учел и того, что никому не удавалось и никогда не удастся стереть с лица Европы свободолюбивый чешский народ. Не удастся в наше время уничтожить и любой другой народ, в том числе, кстати, и немецкий.

Но осуществляли свой план Гитлер и его прислужники с присущими им педантизмом и дьявольской настойчивостью. Еще до начала оккупации была запрещена Коммунистическая партия Чехословакии. Вскоре были закрыты все чешские высшие учебные заведения, официальным языком на всей территории «Протектората» объявили немецкий. Рабочий день увеличился до 10—14 часов. Начались не прекращавшиеся до последнего дня оккупации массовые аресты и казни, особенно усилившиеся после нападения Германии на СССР. На территории Чехии были созданы концлагеря, в том числе один из самых страшных — Терезин. В июне 1942 года, после убийства Гейдриха, гитлеровцы ввели в стране чрезвычайное положение. В ночь на 10 июня 1942 года оккупанты, обвинив без всякого на то основания — просто надо было доложить Гитлеру, что виновные найдены, — жителей деревушки Лидице в укрывательстве участников покушения на Гейдриха, расстреляли все ее мужское население старше 15 лет, отправили в концлагеря женщин и детей, а деревню стерли с лица земли. Уничтожение Лидице стало своего рода сигналом к усилению репрессий против населения оккупированных стран, а сам факт истребления ни в чем не повинных чешских шахтеров Гитлер хотел сделать устрашающим символом… Мы были в Лидице — красивой чешской деревне недалеко от Кладно. Уже давно нет ни Гитлера, ни Гахи, ни Гиммлера, ни Гейдриха, а деревня стоит и служит символом неустрашимости народа, борющегося за свою свободу…

В начале 1943 года гестаповцы напали на след Пльзеньской подпольной организации. В апреле Иосиф был арестован. Не добившись от него никаких признаний и не имея прямых доказательств его антифашистской деятельности, гестапо обвинило Иосифа в шпионаже как агента Москвы, будто бы заброшенного в Западную Чехию со специальным заданием, и переправило его в дрезденскую тюрьму. Дрезденские тюремщики тоже не добились ничего. В начале 1944 года Иосиф Лауда был казнен. Но за несколько недель до казни ему пришлось испытать еще одно потрясение…

После разгрома фашистов под Сталинградом немецкое командование поняло, что пора думать не только о планах молниеносного разгрома СССР, но и о строительстве оборонительных рубежей в собственном тылу. Людей не хватало и немцы начали призывать в строительные части вермахта молодежь из оккупированных стран. В такую часть в 1943 году был призван Петр Лауда. Оказавшись в Восточной Польше, совсем неподалеку от тех мест, где когда-то служил солдат австро-венгерской армии Иосиф Лауда, юноша решил воспользоваться его опытом и бежать в Красную Армию. Но немецкая полевая жандармерия работала усерднее, чем австрийская тридцать лет назад. Петр был арестован, военно-полевой суд приговорил его к смертной казни. Не знаю, рассчитывали ли гитлеровцы подействовать на отца, или у них были еще какие-то соображения, но для приведения приговора в исполнение юношу отправили в ту же дрезденскую тюрьму. На прогулке во дворе тюрьмы отец и сын увиделись в последний раз…

Арест Иосифа и его многих товарищей вовсе не означал разгрома антифашистского подполья. Борьба продолжалась, более того, несмотря ни на какие репрессии гитлеровцев, она усиливалась. Василий после ареста отца укрылся у партизан. Около года он жил в землянке недалеко от дома, отпустил бороду, стал носить очки, и под носом у разыскивавшего его гестапо продолжал работать связным, поддерживая контакты между заводским подпольем и партизанами, вдохновленными победами Красной Армии, — 8 апреля 1944 года наши войска вышли к Государственной границе Чехословакии.

Чешские полицейские скоро сообразили, как надо действовать, чтобы рано или поздно схватить Василия. Они были уверены, что молодой отец не удержится и захочет взглянуть на родившуюся без него дочь. Так оно и случилось. В мае 1944 года Василий, идя к своей землянке из дома, попал в засаду. В перестрелке он был ранен, перевезен в тюремный госпиталь и как «партизан рус» передан в гестапо. От него долго добивались сведений о партизанах и заводских подпольщиках, но, так и не узнав ничего, отвезли в Терезин и расстреляли.

Когда Василий был схвачен, засада у его дома потеряла для гитлеровцев смысл. Родителей Марии-младшей, укрывателей партизана, расстреляли сразу. Марию-старшую и ее невестку отправили на Панкрац, их судьба вам известна. Крошечную Надю удалось спрятать в деревне — как дочери партизана ей грозила смерть…

Вот и вся история русско-чешской семьи, история, начавшаяся в годы гражданской войны у нас в Сибири и закончившаяся гибелью от рук фашистов семи членов этой семьи. Впрочем, закончившаяся ли? Передо мной сидит учительница Надежда Лаудова-Прохазкова, жена чешского шахтера, дочь томича. Ее дочь, тринадцатилетняя Итка, совсем недавно заняла второе место среди школьников страны, читая русские стихи на конкурсе, посвященном памяти Александра Сергеевича Пушкина. И, может быть, в этом маленьком штрихе есть очень глубокий смысл, может быть, он — еще один цветок на могилы русских и чешских солдат, павших в борьбе за свободу и счастье наших народов, еще одно доказательство бессмертия нашей дружбы.

Александр Плитченко, писатель ПЕСНИ СИБИРСКИХ КУРГАНОВ

Эти фантастические описания нашей родины — Сибири, можно было бы продолжать и продолжать. А для удобства, оснастив каким-нибудь любознательным героем, выстроить в сюжете, где герой, вернувшись из Сибири, воскликнет:

— Я даже кушал прелестное и чудесное растение баранец! Мясо у баранца как у рака, цвет его как рубин или красный персик, а запах одновременно похож на аромат дыни и померанца…

«Ну, полно, полно! — остановит меня дотошный читатель. — Про траву баранец мы читали у Гриммельсгаузена в «Симплициссимусе», романе конца XVII века! Мало ли чего может нафантазировать писатель!..»

Не спорю — нет пределов писательской фантазии, однако то, что я цитировал, никак нельзя отнести к фантастике, к беллетристике. Все это извлечено из литературы сугубо научной. Все это написано учеными мужами. Вы только послушайте — какие имена стоят за открытиями племен Паросситов, Лукоморов, травы-косы или баранца:

Плано Карпини (1246), Гильом де Рубрук (1255), Сигизмунд Герберштейн (1549), Алессандро Гваньини (1578), Адам Олеарий (1647), Самюэль Коллинз (1669), Генрих-Вильгельм Лудольф (1693)…

И ведь что получается, а получается то, что и до начала освоения русскими великих пространств Зауралья, и после похода Ермака Тимофеевича, и в те года, когда уже взросли на сибирской почве ржаные нивы и первые города, — земля наша в сознании даже очень ученого европейца продолжала выглядеть странно загадочной, населенной чудищами, обросшими звериной шерстью, продолжала быть областью, где водятся невероятные звери и произрастают сказочные растения!..

А что же люди? Что же коренные народы, испокон веку тут жившие? Рационалистический, хищный взгляд европейца, конечно же, не мог не отметить реального ее населения, но отмечал его только как предмет «неважный и дикий», как перспективный объект порабощения, торговли путем обмена, а точнее — обмана.

Высокомерно выделялось только экзотическое, дикое в облике народа, всячески подчеркивалась «кровожадность» и ужасность кочевого или охотничьего быта… Но общее ощущение было таковым, что людей-то толком за Уралом и нет, и земли тут пустые от сотворения мира…

Сколько усилий потребовалось за все годы Советской власти и сколько их требуется сейчас, чтобы внушить миру, что существовала, существует и развивается богатейшая и уходящая корнями в глубокую древность художественная и духовная культура народов Сибири, культура вполне соответствующая великим природным богатствам нашего края!

Кочевые и охотничьи народы не оставили грандиозных архитектурных сооружений, но они оставили грандиозную народную литературу — миллионы строк эпических сказаний о героях Алтая, Бурятии, Якутии, Обского Севера, Тувы и Хакасии. Народы оставили бесценные образцы декоративно-прикладного искусства. Оставили художественное осмысление пространства Сибири; понимание этого обогащает нашу современную культуру.

«Алтай… Якутия… Тува… Это все понятно, — скажет мне дотошный читатель, — а при чем тут наша, Новосибирская, область? Что тут-то особенно замечательного?»

И чтобы ответить ему, я обращусь к книге «Археологическая карта Новосибирской области» (Наука, 1980) и приведу оттуда две цитаты:

Строительство первого моста через Обь, с которого, собственно, и начался наш город, и становление Академгородка, знаменующее качественно новый этап в развитии Новосибирска и освоения всего Зауралья, — удивительным и вместе с тем совершенно закономерным образом совпали с археологическими находками. Разве не символична еще одна находка — бронзовая фигурка всадника, обнаруженная в 1956 году у железнодорожного моста через реку Иня!

Эти предметы свидетельствуют о том, что мы обосновались тут не на пустом месте, не явились, так сказать, первожителями.

Бронзовые находки — посланцы прошлого, свидетели истории, вещественные знаки связи времен, указывающие среди всего прочего еще и на то, что люди далеких веков, для которых Сибирь, как и для нас, была родиной, оставили нам эту землю такою, что мы до сих пор по инерции нет-нет да и назовем ее «привольной и заповедной». А когда называем Сибирь — богатой и красивой, то мы просто констатируем очевидный факт.

Наша история, история нашей культуры — вот одно из составляющих богатства и красоты края. Пристрастное знание прошлого, уважение к былому, понимание его как истока — это лежит в основе любви к родной земле.

Из бесед со студентами, с представителями технической интеллигенции, а порою и творческой тоже, — выясняется, насколько стойко детское, школьное представление о Западной Сибири древнейших времен, как о безлюдном пустынном крае, о котором до прихода Ермака Тимофеевича и сказать-то толком нечего. Убеждение ложное, являющееся, в частности, результатом и того, что каждому сибирскому школьнику дотошно и подробно рассказывается о Древнем Египте и Вавилонии — это бесспорно необходимо! — а вот история родного края, в том числе и древнейшая, так и остается для него навсегда закрытой книгой. Напрягши перегруженную, оккупированную точными науками память, школьник еще сможет сказать, в каком году Ермак пришел в Сибирь, но не более того. А какие люди жили в каменном или бронзовом веках на территории его родного района, может быть, и в километре от его поселка или от его городской квартиры, — это ему неведомо.

«Ну и что? — опять спросит дотошный читатель. — Что тут страшного?»

Возможно, ничего страшного и нет, однако исподволь усиленно ориентируя школьника на то, что все замечательное, неповторимое, исторически важное и ценное находится не здесь, не в Сибири, не в его родных местах, а, скажем, в Ассирии и Вавилонии, — не рвем ли мы тем самым связей подрастающего поколения с родным полем? Или, говоря иначе, достаточно ли мы способствуем тому, чтобы у юного сибиряка на уровне гуманитарного знания укреплялись связи с родным селом, родной землей, родным краем?

Как дерево не вырастает без корней, так и человеку без корней невозможно занять в жизни социально активную позицию, ощутить себя частью народа, реализовать свою личность в творческом труде. Что есть «корни человека»? Это, во-первых, привязанность к земле и людям, среди которых человек родился и вырос. Это постоянное ощущение преемственности, ощущение того, что ты живешь, ты работаешь, воплощая мечты всех живших до тебя родичей и земляков. Ты ответственен перед ними за свои дела. Человека «без корней» отличает высокомерное, пренебрежительное отношение к прошлому, рожденное изъянами воспитания и зияющими пробелами в образовании.

Тот, кто знает наш край, нашу область и по жизни, и по краеведческой, а шире — исторической литературе, тот с полной уверенностью может сказать, что археологические материалы, памятники нашей области вполне достаточны для того, чтобы при изучении древних времен сибирские школьники в первую очередь основывались и на родном материале. Действительно, один уровень знаний можно достичь лекцией и примелькавшейся картинкой Чертомлыкской вазы, и качественно иной уровень получится, когда рассказ педагога будет совмещен с осмотром древнего поселения, городища, беседой на древнем кургане…

В 1721—1722 гг. в Западной Сибири побывал известный ученый Д. Г. Мессершмидт, его дневники полностью изданы около двадцати лет назад в ГДР…

В 1733—1743 гг. по Сибири путешествует Г. Г. Гмелин (д. Ояшинская — Умревинский острог — Ташара). Кроме этих пунктов нашей области, он пишет о могильниках и древних укреплениях по реке Уень…

В 1771—1772 гг. начальник Оренбургской экспедиции академик Фальк исследует и описывает ряд памятников Барабы…

В 1866 г. академик В. В. Радлов ведет раскопки на территории ныне Чановского и Каргатского районов. Найденные им материалы хранятся в Москве в Государственном историческом музее…

В 1879 г., путешествуя по Барабе, Н. М. Ядринцев писал:

В 1894—1895 гг. область исследовали Г. О. Оссовский и С. М. Чугунов, в 1896 г. профессор Томского университета В. М. Флоринский составил первую сводку расположения курганов по целому ряду районов области. В. М. Флоринский искал доказательства своей теории сибирского происхождения древнеславянских племен…

Капитальные археологические исследования возобновились лишь в 1952—1954 гг., когда экспедицией Ленинградского отделения Института археологии АН СССР под руководством профессора М. П. Грязнова была детально изучена площадь, впоследствии затопленная водами Обского водохранилища. Все находки этих массированных исследований и раскопок хранятся в Эрмитаже…

Большой вклад в изучение археологии области внесли академик А. П. Окладников, авторы «Археологической карты Новосибирской области» — Т. Н. Троицкая, В. И. Молодин, В. И. Соболев…

Гордость своею землей… Она рождается из любви и знания. Она — есть чувство уникальности своей земли, своего края. Чувство великой цепи сменяющихся поколений людей на твоей земле, чувство — что ты связан со своими даже дальними предками единым языком, единым пространством, связан Родиной.

Всмотритесь в курганы и следы древних поселений, поймите красоту сосуда, дошедшего до нас из глубины времен. И сосуд, и каменный топор, и костяные наконечники стрел — все это творения рук человеческих.

Всмотритесь в линии древнего русского боевого топора, меча. Всмотритесь в прошлое нашего края — поймите и вдумайтесь: сколько поколений прошло по этой земле, жило здесь, трудилось, боролось и ушло, — и наш сегодняшний, день предстанет перед вами в новом свете, в новых красках и чертах.

И увидите вы себя продолжателями своих пращуров, ощутите землю нашу как великую, соединяющую все поколения сибиряков, бессмертную силу.