Снежный путь

Глава 1. Битва в Горах

— Зачем ты убил её? — Спросил Охотника Хаим на последнем перед Горами привале.

— Закрывала мне обзор. — Буркнул тот в ответ.

— А всё-таки?

— Ну тебе-то что за интерес? Какая тебе разница? — Охотник не хотел разговаривать и поднятая тема его раздражала, возвращая к недавним событиям, о которых он как раз старался не думать.

— Большая разница. Ты убил не мутанта, не тварь какую-нибудь, не даже просто человека. Ты убил Святую.

— Были причины. И тебе об этих причинах лучше не знать.

— Ладно. То, что у вас имелись там какие-то свои дела, я ещё могу понять. Вся эта история с тобой сама по себе очень странная, но… Она жила для Ковчега, приносила ему огромную пользу, исцеляла даже безнадёжных… Что теперь будет с Ковчегом, с его людьми, ты об этом подумал?

— Нет. — Честно ответил Охотник. — Об этом я как раз и не думал. Но теперь, раз ты поднял эту тему, скажу так: Ковчег существовал и до Святой. И, насколько я понял, существовал вполне успешно. Стоит предположить, что и теперь с ним ничего особого не случится. Разве что добытчики и воины станут более осторожными, да все вместе будут больше беречь своё здоровье. К тому же, — Охотник хищно ощерился, — можешь мне поверить: что касается Падре, то лично ему я оказал офигенно большую услугу.

Хаим склонил голову и задумался.

— И что тебе за горе? — Продолжил Охотник. — Что тебе до Ковчега?

— Я понимаю, к чему ты клонишь, — ответил Хаим, — к тому, что нас там чуть не казнили, так? И ты прав, этого я не желаю принимать до сих пор. Но дело в том, что как бы то ни было, мы родились там, выросли… Ковчег — наш дом. Понимаешь?

Теперь склонил голову Охотник.

— Наверное не понимаешь. — Хаим вздохнул. — У тебя… Где твой дом, а? В Городе Надежды? Или где? Знаешь ли ты, что это такое?

— Нет. Я… не помню…

— И как ты живёшь с этим? Как ты живёшь без корней, без места, которое ты можешь назвать своим, если не домом, то просто своим?

— А вот так и живу. — Огрызнулся Охотник. — День за днём. Где накормили — там и дом. Где пригрели — Рай. Кто, — он посмотрел на Псов, — не предаст, из подлости ли или из благих побуждений, — тот и друг. Которая дарит поцелуй — та и жена. Чем плохо? Тем, что мне нечего терять? Тем, что я ни к чему не привязан, кроме минимальных своих потребностей и потому почти свободен?

— Как зверь?

— Если бы. — В голосе Охотника проскочило сожаление. — Так бы сейчас сидел один, ни на кого бы не оглядывался, никуда бы не торопился… А вместо этого я вынужден сидеть и слушать, как некий высокодуховный хлыщ меня чуть ли не жалеет. Знаешь, куда можешь деть свою жалость?

— Нам тебе каждые пять минут «спасибо» говорить, или что? — Сара явно решила развить ту линию, которую Охотник видел во сне.

— Иди ты к чёрту… — Устало ругнулся он. — Не я этот разговор начал.

На долгое время воцарилась тишина, но Хаим, уже задолбавший своей любознательностью, опять не выдержал:

— Нас чуть не казнили, да. Но я не понимаю — за что? Как она могла?

— «Она радеет за Ковчег», — процитировал Охотник, — не помнишь, чьи слова?

— Вот это то как раз и странно.

— Почему? Что бы ты сделал, если бы, не дай бог, тебя не сослали на нижний уровень и ты бы добился хоть какого-то влияния в Ковчеге?

— Я бы… — Хаим даже слова растерял от открывшихся перед ним умозрительных перспектив. — Я бы… Я бы постарался сделать так, что бы жизнь в Ковчеге стала более справедливой, более доброй, более человечной и просвещённой…

— Справедливой значит? — Хмыкнул Охотник. — А кто тебе сказал, родной, что «справедливость» и «эффективность» хорошо уживаются вместе? И к чему бы привела твоя справедливость, не скажешь?

— А ты скажешь? — Обозлился Хаим.

— Предположу. Например, рабочие нижних уровней и рабы забросили бы работу к чёртовой матери и стали бы орать, что они тоже хотят жить наверху и трахать тех же девок, что Падре и кормчие. Как результат, весь Ковчег загнулся бы с голодухи или его бы пожрали… но какое это имеет значение, правда? Зато все померли бы, сознавая наступившую справедливость и собственную просвещённость.

— Ты утрируешь! — Чуть ли не заорал Хаим. — Люди, которые поверили бы в то, что их труд будет справедливо вознаграждён, работали бы от души! Как следствие — более эффективно.

— Ну нет. Люди — существа ленивые. Поэтому справедливость воспринимают не как равную обязанность работать, а как равное право на праздность. И вот в лень многое и упирается. Потому как отобрать или выманить обманом проще, чем работать.

— Мы не поймём друг друга. — Хаим отвернулся.

— Да, похоже. — Согласился Охотник. — Но может ты объяснишь, что ты подразумеваешь под справедливостью?

— Прежде всего… равенство…

— Равенство?! — Охотник откровенно рассмеялся. — Равенство ты говоришь? Да пойми ты, дурилка, люди от рождения не равны. Кто-то умнее, кто-то сильнее, кто-то быстрее… И настоящий руководитель, если он настоящий, никогда не станет чесать их под одну гребёнку. Нет, он постарается выявить их слабые и сильные стороны, и использовать их максимально эффективно. Несправедливость не в том, что кто-то живёт на верхнем уровне, а кто-то на нижнем. Несправедливость наступает тогда, когда некто может жить на верхнем уровне, а его туда не пускают. Но тогда тот, кто позволяет такому происходить, — не только не руководитель, но и предатель. Интересов сообщества. Любого. За время же моего пребывания в Ковчеге, я таких уж явных несоответствий не заметил…

— Как это ты не заметил?! — Возмущению Хаима не было предела. — А мы с Сарой?!

— А что вы с Сарой? Сара — слишком красивая для Ковчега. Если бы её пустили в общий оборот, то, при ваших свободных нравах, мужики бы в очередь выстраивались, только бы с ней переспать. За счёт других женщин и девушек. И где была бы справедливость и равенство? Особенно в отношении неё — у неё приключился бы весьма плотный рабочий график. Да и для Ковчега сейчас главное — рождаемость. В количествах как можно больших. Сара же внесла бы дисбаланс в устоявшуюся систему взаимоотношений и, скорей всего, её присутствие негативно сказалось бы на этой самой рождаемости.

Хаим вскочил и сжал кулаки.

— Что подпрыгиваешь, как блоха на собачье пузо? Разве не так? Ах, да, у тебя же чувства… Интересно, как бы твоя концепция чувств была принята Ковчегом, где привыкли ко всеобщему разврату? Думаю, когда ты попытался бы ввести что-то вроде института брака, тебя не то, что на нижние уровни выселили бы, а торжественно и единодушно скормили бы кислотным червям.

— Они бы поняли!

— Не сомневаюсь. Но если с Сарой у нас всё ясно, так сказать очевидно, то ты-то у нас чем особенный?

— Ты опять его унижаешь! — Возмутилась Сара. Но не очень убедительно. Видимо понравился разговор про красоту.

— И не думаю унижать. — Ответил Охотник. — Мне действительно интересно знать, что даёт ему основания считать, что он был достоин большего?

— Я… мои знания… их можно было бы использовать на благо Ковчега! Мой ум…

— Ого, какая претензия. Так всё-таки знания или ум? — Охотник уже откровенно потешался.

— А какая разница?!

— Огромная. Если выражаться фигурально, то знания — это книги. Чем больше знаний, тем больше «книг» в «библиотеке» твоей головы. Вот только книги эти могут быть разбиты по темам и аккуратно расставлены по полочкам, тщательно каталогизированы и подписаны, а могут быть и свалены в одну общую безобразную кучу. И вот ум — это собственно и есть умение этой библиотекой пользоваться. Чем быстрее находишь нужное, чем быстрее сравниваешь похожее — тем ты и умнее. Мало того, я скажу так, что человеку не очень умному много знать даже вредно. Там, где он может быть принял бы правильное решение, используя незатейливую мотивацию, он, не умея работать с этой пресловутой библиотекой, скорей всего выберет неверные исходники, неверно их истолкует и неверно реализует. Ага. Так что у тебя, сообразительный ты наш, всё-таки имеется — ум или знания?

— Я много читал, старался запоминать и усваивать. Значит у меня есть знания. Но я старался и обдумывать то, что узнаю, анализировать, разбирать. Значит я могу с определённой долей уверенности сказать, что я — умный человек. По крайней мере по сравнению…

— Вот именно, — перебил его Охотник, — по сравнению.

— Да что опять не так?! — Хаим, казалось, сейчас кинется в драку.

— Да как тебе сказать… Давай я лучше тебе одну историю расскажу… Была у меня, значит, знакомица — очаровательница и милашка. Из разряда «прелесть, какая глупенькая». И вот как-то гостевал я у неё, приятно проводил вечер. А потом зашёл у нас разговор, не помню о чём, и в процессе этого разговора я ввернул такую фразу: «несоответствие парадигм». Она на это улыбнулась, кивнула и продолжила заниматься домашними делами. А я вдруг понял, что она не только не в курсе, что такое «парадигма», но и уже забыла — о чём это я. Далее… У меня имелось на выбор две возможности. Первая: просто плюнуть на всё и наслаждаться её обществом (что я и сделал). И вторая: попытаться объяснить ей, что такое «парадигма» и что я собственно хотел выразить… И тем самым убить на хрен всё очарование того вечера… Если бы я таки выбрал второй вариант, то кто из нас двоих оказался бы дураком на самом деле — я, такой умный, или она, потому, что ей по барабану слово «парадигма»?

— Я понял. — Хаим сел на сани.

— Слава богу. — Одобрил Охотник. — Теперь тебе осталось совсем чуть-чуть до осознания того факта, что во что бы ты сам не верил — ты представлял для Ковчега угрозу. И Падре это понимал. Он пытался тебя приструнить, ты сам говорил, что тебя наказывали, но это не помогло. А Падре также понимал, что если ты, не дай бог, войдёшь в силу, особенно-то на своих популистских идеях, то Ковчегу придётся туго. А, возможно, и самому Падре. Поскольку, если бы ты начал реализовывать свою политику, то ваши интересы очень скоро пересеклись бы. И вопрос стал бы ребром: или ты, или он. Он просто попытался под шумок моей «заразной» «проклятости» избавиться от тебя, вот и всё. И я его понимаю. Что же касается Святой, то она вряд ли выступала в этой истории главным действующим лицом. Скорее — просто не возражала. Хотя кто её знает. Могла и спровоцировать. Но по причинам к вам отношения не имеющим.

— Это почему же?

— Потому, что мне показалось, будто она хотела, чтобы я пришёл за вами.

— Но зачем?

— Были причины значит у тётеньки. Чего пристал?

Хаим убито сгорбился на санях. Переваривал.

— А теперь, — Охотник встал, — рассиживаться давайте больше не будем. Я хочу заночевать в какой-нибудь щели в горах, чтобы ветром лишнего не задувало.

Охотник думал, что в Горах станет полегче, но как оказалось — он сильно заблуждался. По снежному полотну идти было утомительно по причине проваливающихся ног, однообразия и происходящей от этого сводящей с ума скукоты, а вот в Горах разнообразия и сопряжённого с ним околофатального веселья оказалось столько, что не нарадуешься.

Бессчётное количество раз они падали, множество раз съезжали на задах к самому подножию штурмуемых ими высот, несколько раз имели все шансы сорваться в пропасть. Прямо с лютой по-звериному завистью он смотрел на прекрасно справляющихся и с такой пересечённой до невозможности местностью Псов. Им всё было едино. Когти вгрызались в лёд, камни будто специально вырастали для них из-под земли, да и рыхлые, надутые ветром в щели сугробы, куда Охотник проваливался по самые уши, не являлись для них проблемой. А Старик всё не появлялся…

Через некоторое время, стоило ему только открыть рот, как Хаим и Сара хором спрашивали: «И где этот старый пердун?» Они, предвкушая близкий отдых, становились всё веселее и беззаботней. А вот он наоборот — становился всё мрачнее. Приобретённое за время странствий в этом мире, который он сначала принимал по факту, а теперь всё уверенней считал не своим, звериное чутьё, подсказывало ему, что их приключения ещё далеко не закончены. Частенько замиравшие и принюхивавшиеся Псы только убеждали его в собственной правоте. Быть встрече с мутантами, точно быть.

Именно поэтому, когда мутанты начали выскакивать из-за ближайших каменных гребней и с воплями понеслись в атаку, он вздохнул даже где-то облегчённо. Ушло напряжение ожидания, ушла тревога. Осталась голая конкретика. Чистая моторика и мгновенная реакция.

Вполне профессионально (сам от себя такого не ожидал) положив стрелу на тетиву заранее приготовленного к бою лука, Охотник выстрелил. Стрела со свистом ушла по направлению атакующих и первый мутант упал и стал загребать когтями землю. Стрела торчала аккурат из глаза.

— Лихо. — Среагировал разом присмиревший Хаим, тоже послав стрелу из второго лука. Но силёнки у него были, к сожалению, далеко не те. Стрела попала в мутанта, пробила панцирь, но смертельного ранения не получилось. Мутант завизжал и ускорил ход. Упал он только после того, как Хаим всадил в него три стрелы. А потом Хаим, глянув краем глаза на Охотника, на несколько коротких, но непростительных мгновений, замер. Такого он не видел ещё никогда.

Охотник стоял, широко расставив ноги, и с каменным лицом посылал стрелу за стрелой. Когда первая выносила очередного противника, в воздухе оказывалось ещё две, а четвёртая как раз ложилась на тетиву. Учитывая небольшое в общем-то расстояние, это смотрелось просто как чудо. Охотник выхватывал стрелы из тула пачками по четыре — первая на тетиву, остальные между пальцами. Когда очередная стрела срывалась в свой смертоносный путь, он делал неуловимое движение кистью и на тетиве оказывалась следующая. Лёгкие паузы возникали только тогда, когда его рука молниеносным змеиным движением металась за очередной порцией стрел.

Ничего удивительного, что тул опустел буквально за несколько секунд, а вокруг лежала уже целая толпа мёртвых мутантов, с торчащими исключительно из глаз стрелами. Охотник, оправдывающий своё имя на все четыреста процентов, поведя плечом, сбросил пустой тул, а Сара тут же подала ему второй. Свист стрел возобновился с новой силой.

— Стреляй! Чего стоишь?! — Одёрнула Хаима Сара и он, сглотнув комок в горле, снова включился в бой.

А Охотник уже не существовал в этом слое реальности. Он стоял на древнем, но высоком кургане чужой земли и чужими руками, с чужой сноровкой посылал стрелу за стрелой в чужих врагов, что лезли на курган со всех сторон. Краем сознания он ещё понимал, что происходит что-то странное, но только краем. К этим невнятным ощущениям примешивались и размытые чужие воспоминания…

Его зовут Лакон. Он когда-то был одним из лучших наёмных воинов правителя здешних земель. Но угораздило его сойтись с красивой дочуркой владетеля. Когда же история с бесчестьем девушки, которую прочили в мужья соседнему властителю, выплыла наружу, Лакону ничего не оставалось, как вскочить в седло, прихватив с собой и свою любовь, и, проломившись через не очень-то сопротивляющуюся стражу из тех же наёмников, умчаться в степь. Погоня не заставила себя ждать.

Конь под ними пал, и теперь Лакон отстреливается от наседающих врагов, а его любимая подаёт ему колчаны. Хорошо ещё, что дурацкий кодекс чести местных воинов не позволяет им пользоваться оружием, убивающим на расстоянии. Но всё же… всё же врагов слишком много. И стрелы уже кончаются. Жаль, но жалящих подарков на всех не хватит. И скоро он убьёт сначала её, а потом сам бросится на врагов и дорого продаст свою жизнь. На том свете у него будет много рабов…

Второй тул упал на землю, и Сара подала Охотнику третий — последний. Им очень повезло, что Горы — это большей частью территория неразумных мутантов, которых более сообразительные сородичи отжали с менее пригодных мест проживания. Поэтому они и не стреляют в ответ, а пытаются задавить массой. Но их так много. И скоро у них получится.

У Охотника стрелы кончились тогда же, когда и у Хаима, расстрелявшего только один тул. Сара опустилась на землю и закрыла голову руками. О том, что сейчас будет, не хотелось и думать. И опустилась вовремя. Там, где только что она стояла, просвистело лезвие ножа, как раз там, где мгновение назад находилось её горло. Она вытаращила на Охотника глаза, но тот ничего не видел — развернулся и молча побежал на врагов. В последний момент она успела заметить блеснувшие в его глазах слёзы. Псы, до сей поры не мешавшие событиям развиваться, помчались вместе с ним. Хаим же, достав свои ножи, остался защищать Сару.

— Он… он… он хотел убить меня! — Сара никак не могла поверить в то, что только что чуть не произошло.

— Я думаю, он прав. — Глухо ответил Хаим.

— Что? — Глаза Сары стали ещё больше, и она с опаской покосилась на блестящее лезвие в руках Хаима.

— То. — Ровно ответил он. — Мужчин они просто убивают и съедают, но лучше тебе и не знать, что они делают с женщинами…

Сара замолчала на некоторое время, а потом решительно произнесла:

— Тогда убей сейчас!

— Я сделаю это. — Мёртвым голосом пообещал Хаим, глядя на неё, но пока ещё есть шанс…

Они отвернулись друг от друга и стали молча, с замирающими сердцами наблюдать за сражением, что уже вовсю кипело буквально в двадцати шагах от них. Мутанты, какими бы глупыми ни были именно эти, всё же смекнули, что если они свалят бойца и его Псов, то остальные двое никуда не денутся. И навалились на Охотника и его собак с утроенной яростью. В Охотнике же ярости не было. Он дрался молча и хладнокровно, как дерётся обречённый человек, одной ногой уже стоящий в могиле…

Теперь его зовут Цткцтхц. Он — насекомое из шестого Улья. Как и его товарищи — Хтццтхц и Хццтккт. И они не простые насекомые, а специально обученные. Обученные защищать Матку. И сегодня им представился шанс показать — на что они способны. В Улей пробрались боевые насекомые сразу из трёх дальних ульёв, не относящихся к их Сотам. Сражение завязалось на славу. Конечно, врагов столько, что они вряд ли выживут и матка погибнет, но это не главное. Главное для боевого насекомого — не увидеть, как погибает матка. Иначе, согласно правилам, придётся самому отгрызть себе лапы и умереть с голоду. Позорная смерть лентяя. Не то, что смерть в бою. Вот что главное.

Их всего трое, но он готов поклясться Сладкими Сотами, куда он попадёт после смерти, что так не сражался ещё никто! Эта битва войдёт в легенды! И её будут передавать из поколения в поколение певцы, потирая о тонко настроенные брюшки смычковыми лапами. Но что это? Кажется, его ранили. Да. Определенно. Что ж, исход был ясен с самого начала. Стоит ли расстраиваться? Он убил ранившего его, но место убитого заняли двое. Ещё одного он отправил в Кислые Соты, но другой успел дотянуться. Ещё одно ранение. Одним больше, одним меньше — уже не имеет значения. Бой продолжается.

Вплоть до того момента, когда сразу трое нападающих, тела двоих из которых он успел пронзить длиннейшими, специально выращенными когтями, не пробивают ему своими когтями шейное сочленение. Но ещё двоих успел. Он заслужил Сладкие Соты. И он отправляется туда. Прямо сейчас. Прежде, чем тьма окончательно опустилась на него, он успел прокусить голову последнему, убившему его. Бой закончен…

Мутанты, справившиеся с Охотником, радостно взвыли, но оставались ещё Псы, остервенело защищающие истекающее кровью тело. Именно Псы и не давали им пока возможности заняться Сарой и Хаимом. Но Хаим всё же подошёл вплотную к Саре, а она закрыла глаза и попросила: «Давай!» Он прислонил лезвие к её нежной и такой белой, вчера оттёртой снегом шее, из глаз Хаима брызнули слёзы, недостойные мужчины, но которых она уже не увидит, глубоко вздохнул и… вздрогнул, когда над полем боя оглушительно загрохотало. Хаим резко развернулся.

На ближайшем каменном гребне стоял закутанный в шкуры человек и с видимым усилием удерживал на весу изрыгающее огонь металлическое чудовище, от острых зубов которого не спасал никакой хитин. От мутантов только клочки разлетались. Некоторые твари пробовали кинуться на человека, но тот только слегка поводил стволом в их сторону и ярость стального зверя разрывала их пополам, и человек снова переключался на основную их массу.

Мало их ушло. Считанные единицы. Просто не успели. Последний из увернувшихся от неминуемой гибели мутантов с диким воем сорвался в пропасть и там и сгинул. И только тогда изрыгающее пламя прирученное чудовище замолкло, немного поворчав напоследок. А Хаим смотрел на человека во все глаза и затруднялся понять: кого ему следовало бы больше бояться — перебитых в несколько мгновений мутантов или того, кто их перебил?

С трудом совладав с собой, он прочистил горло и обратился к неизвестному:

— По здорову ли, добрый человек?

— Ага. — Ответил тот. — Здорово было.

Затем спрыгнул с гребня и первым делом кинулся к Охотнику. Странно, но Псы его пропустили. Наклонился над поверженным, бегло осмотрел и облегчённо выдохнул:

— Жив, курилка. Шрамов, правда, будет немеряно, но как-нибудь стерпится. Да и такое рыло ими не испортишь, только выразительней будет. А теперь, — человек повернулся в сторону Хаима и Сары и из-под откинутого капюшона на них глянуло лицо, покрытое частой сеточкой морщин, — быстро освободили сани и давайте их сюда. Дури в вашем друге много, но как бы она из него вся не вышла. А то ещё умным станет, так вообще хоть вешайся тогда.

Хаим и Сара не заставили себя долго упрашивать, просто перевернули сани, вытряхнув из них всё остававшееся содержимое, и подогнали их вплотную к распростёршемуся Охотнику. После чего замерли и вопросительно уставились на, как они уже поняли, Старика.

— Ну чё буркалы повыкатывали? Хрусталики заморозите. Я человек старый, немощный, ноги еле носят, радикулит крючит… А вы молодые и здоровые, так что давайте, грузите тело.

Они сорвались с места и попытались поднять Охотника.

— Только без пердежа давайте. — Прокомментировал Старик. — Просто закатите его в сани и всё — ему сейчас по золочёной арфе, как его грузить будут, он со святым Петром сейчас препирается.

Хаим и Сара с трудом перекатили Охотника в сани, при этом обильно перепачкавшись его кровью. Для Сары это оказалось слишком. Она потеряла сознание и упала прямо на неподвижного Охотника.

— Ну что за молодёжь пошла. — Укоризненно произнёс Старик. — Никакого стыда и совести. Нам только этого Траха Ярославны не хватало. Слышь, хлопец, — обратился он к Хаиму, — оклемай деваху-то. Мы их двоих не утянем, а вот вы с подружкой молодые — с ним одним как-нибудь справитесь.

Хаим наклонился, зачерпнул снега и стал растирать им Саре лицо. Постепенно оно порозовело, и она пришла в себя. Поднялась, смущённая, но взгляд на Старика бросила вызывающий. Тот улыбался во все уцелевшие зубы.

— Давайте, впрягайтесь, и потопали-ка до дому…

— А далеко до дому-то? — Спросил его Хаим.

— Метров стопятьдесят, если по прямой. — Ответил Старик, закидывая «Гром» на плечо.

— А если по дороге?

— Тогда раз в десять больше. Но если ты умеешь летать…

Хаим судорожно вздохнул.

Глава 2. Долгие вечера (день первый)

Потолок старательно окрашен в нежно-бежевый цвет… Но угадывалось, что краска положена прямо по скальной поверхности. Было тепло, а под толстым шерстяным одеялом даже жарковато. Полумрак пещеры освещался горевшим в вырубленном прямо в скале камине огнём.

Охотник приподнялся, пытаясь принять полусидячее положение. И обнаружил, что почти весь крепко стянут пахнущими мазями и притирками бинтами. Даже голова. Но боли не ощущалось. Единственное, что было неприятного, так это зуд под бинтами.

Он лежал на довольно широкой кровати, стоящей у одной из «стен» пещеры. Рядом с ним, прямо на полу, на шкурах, спали Хаим и Сара. Возле дальней стены свалены в кучу плиты и блоки белого цвета, которые он опознал, как «БВ». Рядом с этой кучей элементов грозного боевого костюма стоял пластиковый стол, на котором валялась «Кара», пара «Гром-С», какие-то ещё неизвестные устройства и невероятное количество разнородной электронной требухи.

Хозяин этих каменных «палат» — Старик — сидел возле самодельного камина в кресле-качалке, накинув на ноги клетчатый плед. Охотник подумал, что тот дремлет, но раздался шелест переворачиваемой страницы.

— Что, старый хрен, книжки читаем, пока я тут от ран кончаюсь? — Произнёс Охотник. Тихо, но у пещеры оказалась та ещё акустика.

Старик вздрогнул, а потом захлопнул книжку и развернулся вместе с креслом. Оглядел Охотника поверх очков, к которым был приделан маленький фонарик, предназначенный видимо именно для чтения, и ответил:

— Если бы не я, ты бы уже с чертями кулинарные опыты ставил. Да если бы не Псы, которые тебе из ран всякую гадость повылизывали. У этих мутантов, видишь ли, когти с железами. Нервно-паралитическая слизь, все дела. Но на тебя она чего-то не подействовала. Видимо по причине отсутствия мозгов. Однако заражение могло бы получиться запросто.

— А где они, кстати? — Спросил Охотник, не увидев своих мохнатых друзей.

— В нижних пещерах охотятся. Резвятся собачки, им полезно. Как хорошего скакуна нужно выезжать, так и им нужно время от времени давать возможность агрессию ихнюю выбросить.

— Понятно. И давно я… отдыхаю?

— Четыре дня как. Я, честно говоря, раньше второй недели и не ожидал твоей ерунды наслушаться. А гляди-ка — очухался.

— Ну, извини, старче. В следующий раз уж как-нибудь постараюсь.

— Ага. Только не надорвись. Кстати, двигаться тебе ещё вредно. А вставать вообще нельзя. Я употел весь, дырки твои штопая. Швы снимем всё равно не раньше, чем через неделю.

— Не сильно увлекался? — Изобразив беспокойство спросил Охотник.

— Задницу не зашил. — Ответил Старик. — А вот хлебало совсем уже собрался, но потом вспомнил, что тебя кормить надо будет. А клизмы у меня нет.

— И на том спасибо.

— И на этом пожалуйста.

— Что читаешь-то хоть?

Старик развернул книжку лицевой стороной обложки к себе и, будто первый раз видел, чуть ли не по слогам, прочитал: «Процесс», Кафка.

— И охота тебе этой нудятиной себе мозги канифолить?

— А это для кого как. — Ответил Старик. — Для кого нудятина, а для кого — так очень интересная книжка.

— Чего ж в ней интересного? Графомания сплошная…

— Ого. Я вижу, сынок, ты почти уже разблокировался. Видимо хорошо по башне настучали. А что касается графомании — не скажи. Просто у людей, знаешь ли, разное восприятие. Ты, вижу, читал, но вижу и то, что недопонял.

— Да всё я понял. Только нудятина это.

— Один человек может читать книгу, но считать её нудятиной только потому, что большая часть излагаемого там проходит мимо его сознания, не цепляя никаких… как бы это сказать… триггеров. А вот другого за уши не оттащишь. Потому, что образование и общий уровень подготовки позволяют. Разве не так? А вот ты… что же ты понял, если не секрет?

— Да всё. И про систему, и про то, что она раздавит любого, кем бы этот любой ни был. Даже просто так, а виновен ты или невиновен — её не волнует. Зарежет, как собаку и отходную не споёт. Вот только то же самое в моё время можно было прочитать в любой газетной статейке буквально в двух абзацах, а не травить себя архаичной литературой, которую если кто и любил, так это совковые интеллигенты. Именно по причине того, что там всё завуалировано, но о ТОМ. И они приобщали себя тем самым к протесту и получали сублимированное ощущение некой тайной борьбы. Пусть только воображаемой и пусть только духовной, но с ТЕМ. Да и… тексты Кафки воспринимаются вполне адекватно, если знать его биографию. Но, извини, когда я читаю книгу мне интересна именно книга, а не писатель. Мне совершенно по барабану, как его угнетал отец и почему в нормальном половом сношении он видел только грязное звериное соитие. Не вижу никакой радости в ознакомлении с авторскими задвигами только потому, что другие люди считают его побасёнки сильными. Тем более, если уж про то разговор пошёл, с таким автором. Вот радости — читать злобные притчи человека, похоронившего себя заживо.

— Прыткий какой. — Старик рассмеялся. Стелет, как любимой женщине. — Хорошо, похоже, мне придётся согласиться, что на вкус и цвет товарища нет. Я не буду тебе навязывать Кафку, а ты не будешь гадить на одну из моих любимых книжек. Идёт?

— Идёт.

— Но, в дополнение, ведь тот же Кафка писал…

— «…можно уважать крота и его особенности, но не надо делать из него своего святого…» — Перебил его Охотник. — Верно? А это: «Я обнаруживаю в себе только мелочность, нерешительность, зависть и ненависть к воюющим, которым я страстно желаю всех бед…» Каково? Учитывая тот факт, что тогда воевали все…

— Да чтоб тебя! — Ругнулся Старик. — Но… а тебя случайно не убедит то, что Кафку таки нужно воспринимать несколько иначе, чем других писателей. Всё же он из символистов…

— Не убедит.

— Почему же?

— Потому, что Льюис Кэрролл — тоже символист. Однако кроме подтекста, у него имеется ещё собственно и текст. Весьма приятный, весёлый местами и вполне удобоваримый. А у того же Кафки только подтекст и важен, а текста, как такового и нет — мутная бодяга. А зачем бы я давился пресной сдобой, когда могу съесть булочку с повидлом?

— Экий, однако. — Старик опять заржал. — А ты не в курсе случайно, что Льюиса Кэрролла подозревали в педофилии?

— А ты не в курсе случайно, — в тон ему ответил Охотник, — что Кафку тоже подозревали в различных извращениях? От инцеста до педерастии, учитывая его сложные отношения с женщинами и горячую дружбу с теми, кто… неважно…

Старик расплылся так, что Охотник испытал серьёзное опасение — не срастутся ли у того уши на затылке. А Старик не успокаивался:

— Странный оборот приняла наша литературная дискуссия. Теперь мы обсуждаем — кем быть лучше: педерастом или педофилом.

— Конечно педофилом. — Не раздумывая ответил Охотник. — Если только объект — девочка, а не мальчик.

— А не хрен ли редьки не слаще?

— Нет. Произведение, любое, каким бы красивым, осмысленным или высокохудожественным не было, мною лично не воспринимается совершенно, если оно написано для жопы.

— А произведения, написанные для… э-э-э… кхм…

— А произведения для «э-э-э кхм» воспринимаются. Хотя бы потому, что это самое «э-э-э кхм» дало нам всем жизнь. А что может дать жопа?

Старик заржал так, что зазвенели тарелки на посудной полке.

— Однако, в твоё время, если уж мы про него вспомнили, педерастия кажется считалась вполне нормальным явлением?

— А кем считалась? — Удивился Охотник. — Педерастами и считалась. В моём же лично представлении она всегда стояла на одной полке с той же педофилией, а также прочими филиями. Будь то зоо-, некро-, геронто- или ещё какая другая. Если так рассуждать, то чем те же некрофилы хуже? Они тоже по-другому не могут. Значит это естественно. А значит нормально. Короче, извращение — оно и есть извращение. А с претензий на «нормальность» я вообще смеялся. Ведь даже в медицине нашей существовало такое название этого заболевания, как «перверзивная психопатия». Психическое расстройство на основе генетического сбоя. Сдвиг по фазе с замыканием на жопу. Болезнь. Самая настоящая болезнь. И никакие там не недочёты воспитания — это смешно. У нормального мужика, как бы его не воспитывали, прилив сил произойдёт именно на обнаженное женское тело, но никак не на оттопыренный мужской зад.

— Так это по-твоему выходит, — хитро прищурился Старик, — что всех этих… извращенцев-то… нужно, как при Иосифе Сталине и при Гитлере… того…

— Я этого не говорил. Психи — они тоже разные бывают. Бывают тихие и спокойные, с которыми вполне можно жить рядом, общаться и даже иметь дела в определённой мере. А бывают буйные, которых просто ради элементарной безопасности окружающих и общественного спокойствия нужно запирать в комнате с мягкими обоями и замком снаружи. Если тот самый извращенец что-то там делает сам по себе, то мне без разницы — для чего он там свою задницу приспособил. Но если он всячески свою извращённость демонстрирует и заявляет, что это нормально — его нужно закрывать. Человек, который выпячивает своё уродство и надрывается, что так и должно быть, что это нормально — не просто псих, а псих чистейший. А за целенаправленную пропаганду — вообще нужно язык отрезать. И руки отрубать, чтоб не семафорил.

— Однако. — Старик покачал головой. — А ты слышал такое выражение, как «латентная педерастия»?

— Отчего-ж не слышать. Слышал. Только вот о любви к женщинам я говорю гораздо чаще, а гетеросексуальность моя — далеко не латентная. — Охотник ухмыльнулся. — Так что блажишь, старый. Эту претензию, как я понимаю, гомики же и придумали. Чтобы рта никто не открывал. Вкупе с таким термином, как «гомофобия». Фобия — это боязнь. А кто их боялся? Презирали бывало, особо-то выразительных… Эдаких манерно-жеманных, но что касается боязни…

— Выкрутился никак?

— А ты чего хотел?

— А про педофилов-то чего загнул?

— Но я же не сказал, что это нормально. Ты заставил меня из двух зол выбрать меньшее, я и выбрал на своё усмотрение. Чего тебе ещё надо?

— Чтобы ты заснул и набирался сил. А я бы ещё почитал. Но тебе ж скучно, тебе неймётся…

— Да ладно, посплю я ещё. Да и чего-то сам притомился. Забавный ты старикан, но утомительный.

— Вот и дрыхни.

Глава 3. Долгие вечера (день второй)

Когда Охотник открыл глаза в следующий раз, он обнаружил, что Псы отсыпаются рядом с ним. Поллукс — с одной стороны, Немезида — с другой. И поохотились они славно — задние лапы они старательно отклячили, чтобы те не давили на раздувшиеся животы.

Он повернул голову и увидел Хаима с Сарой. На удивление чистых и ухоженных. Сара, так та вообще с чистым лицом и аккуратной причёской оказалась выше всяких похвал. Настолько выше, что Охотник понял — в случае, если она хотя бы двусмысленно выразит ему свою благосклонность, он окажется порочным настолько, что о благородстве по отношению к кому-либо и не вспомнит. Разумеется, придумает себе кучу всяких обоснований и оправданий, но факт такой.

Хаим и Сара занимались разделкой некой мохнатой тушки. Сара заметила, что Охотник проснулся и спросила:

— Есть будешь?

— Не умер от ран, но уже загибаюсь с голоду. — С улыбкой ответил он. Она улыбнулась в ответ.

— Рад твоему возвращению. — Подал голос и Хаим.

— Спасибо.

А Старик сидел всё там же и всё читал. Но книга была явно уже другая — потолще, поосновательней.

— Дочитал Кафку-то? — Спросил Охотник.

— Ага. — Старик повернулся в его сторону.

— Чем сейчас замшелые мозги тренируешь?

— «Mein Kampf» Адика Шикльгруберова.

— Ну ты и книжки выбираешь, деда.

— А что тебе опять не то?

— Да ничего, читай что хочешь. Если тебе нравится графомания — твоё право. Если тебе довеском нравится и демагогия — то бог в помощь.

— Нет, вы только посмотрите на него! — Деланно возмутился Старик.

— А что, не демагогия?

— Дык… так-то оно так… — Старик почесал голову, — Но много и интересных рассуждений. Злобы много, конечно, но встречаются и ничего так моменты. Особо интересные в свете того, что некий гражданин не так давно тоже приходил к определённым выводам на основе собственных познаний и некоторые логические цепочки бодро шил суровой ниткой…

— Вот встать бы сейчас, взять тебя за шиворот, да встряхнуть хорошенько…

— Вот я и говорю, — Согласно кивнул Старик, — злобы много.

Теперь смеялся Охотник.

— Поймал, старый, поймал. А что у тебя за интерес такой к делам давно минувших дней, тем более, не самым удачным.

— Ты про это что ли? — Старик взмахнул книгой.

— Ага. Про это.

— Да вот интересно мне… Читаю и никак понять не могу, как целый народ, тем более типа такой трезвомыслящий и практичный, как немцы, мог увлечься такой вот… — он снова потряс книгой, — идеологией.

— А что тут понимать? — Ответил Охотник. — Униженный по итогам первой мировой народ, по Версальскому мирному договору обложенный контрибуциями и лицемерными требованиями… Страшный экономический спад, неуверенность в завтрашнем дне… И тут появляется человек, который говорит: всё фигня! Вы — избранный народ! Арийцы! А виноваты во всем — евреи, цыгане и славянские унтерменши! Давайте Drang nach Osten, покажем гадам, кто в конторе самый главный и установится у нас безмерный ништяк по имени Третий Рейх. Опля! И народ, которому думать уже ни о чём не надо, и, которому уже нашли виноватых, для начала устраивает еврейские погромы, а потом, разжившись правдами и неправдами кредитами от той же американской Стандард Рокфеллер Ойл и других «друзей до гроба», включая и Советскую Россию, развивает успех при поддержке тяжёлой артиллерии, линкоров и штурмовой авиации.

— Да это-то понятно. Но непонятно — как. Как они могли поверить во всю эту мишуру?

— Да очень просто. Им дали идею. И, пусть даже со всеми недостатками, — Великую Идею. А чем красивей сказка — тем охотней в неё верят. Особенно, если тебе предоставляется шанс самому поучаствовать в этой сказке, приобщиться величия. Когда даже прикручиваемая к станку гайка приобретает глубокий сакральный смысл. Это многого стоит.

— Да ты никак симпатизируешь?

— А почему нет? Но даже не этой Идее и уж тем более не результату её реализации. А тому, что Третий Рейх, он, как и СССР, — шедевральный в своём роде. И там и там, по сути дела кучка авантюристов, прекрасно поняла, что управляя толпой — ты управляешь миром. Мало того, поняла и то, что толпа — как маленький ребёнок, хоть и очень большой — пообещай конфетку и вся эта масса пойдёт за тобой, и всю эту массу можно отправлять двигать горы. А заодно поняли и то — что обещать и как обещать: то, что ждалось и чаялось, и как можно проще, чтобы понял даже самый тупой. Это было не ново, взять хотя бы Крестовые Походы, но размах и эффект! А ко всему прочему, эти авантюристы сотворили и то, до чего ни у кого допрежь сообразиловки не хватало — дали народу иллюзию, что это именно он вершит Историю. И всё — замкнутый круг. Любой голос протеста из народа, даже здравого протеста, оказывался автоматически голосом против самого народа. Шедевр! И вот этим я и восхищаюсь — технической стороной, мастерством исполнения на грани фола.

— Фол, принявший Геракла…

— Пусть даже так. Хоть ты и скаламбурил.

— Ну тогда ясно. — Старик кивнул, выражая понимание. — А я уж думал, ты тоталитаризмом проникся.

— Отнюдь. Но сказать, — усмехнулся Охотник, — что я симпатизирую демократии — значит нагло соврать.

— Вот как? Но отчего же так? Ведь демократия — это народовластие, как я понимаю?

— Это народооблапошивание. Миф. Народ при демократии выбирает вполне конкретных, предоставленных ему кандидатов. Интересный вопрос — кем предоставленных? Так и получается, что любые «демократические» выборы, это борьба выдвиженцев, борьба капиталов, сопряжённых с этим интересов, и пиарных технологий. У кого ресурсов больше, тот и задавит, поскольку обещают-то одно и то же фактически, и обещают постоянно. И эти самые кандидаты, пробившись во власть, будут лоббировать вполне конкретные интересы, отрабатывая вполне конкретные деньги. Но, в принципе-то, это только понятно и само собой разумеется.

— В смысле?

— В том смысле, что я уже довольно внятно выразил свой взгляд на толпу. Ни для кого не секрет, что общий умственный уровень толпы гораздо ниже, чем у каждого отдельного индивида, её составляющего. Элементарный человеческий конформизм. Как-то социологи провели в наше время весьма показательный эксперимент: группе добровольцев дали решить несложные задачи. Процент правильных решений оказался около ста. Потом им дали другие, но тоже несложные задачи и подсадили к ним несколько человек, «продвигавших» неверные решения. 30 с лишним процентов ответов оказались неверными. Это о чём-нибудь да говорит?

— Пожалуй.

— Вот и я том же. К тому же, в «демократию» можно и заиграться. Если толпе дать свободу выбора, то она навыбирает. Вот, к примеру, была такая мощная держава в наша время — США. Так там умудрились выбрать как-то себе президента, Джордж Буш младший, кажется его звали, но точно не помню, врать не стану, чей IQ составлял скромный 91 пункт. Ты в курсе, что такое IQ?

— В курсе.

— Ну вот и выбрали. Я сначала не поверил такому сообщению, стал присматриваться к нему, как только предоставлялась возможность, и очень быстро уверовал. То он жвачку жуёт на конференции какой-нибудь, то на стуле раскачивается в присутственном месте… Но это мелочи. Не мелочь заключается в том, что в других руках вся мощь Америки производила впечатление скальпеля в руках может и не очень опытного, но старающегося хирурга, а во время его правления стала больше напоминать топор в руках мясника. Что не удивительно ещё и потому, что такими же деятелями он себя и окружил. По крайней мере, всё за это говорило. Мало того, он вроде как страдал и дислексией… Представляешь? Президент — «лицо», так сказать народа, его, по идее, лучший представитель (а если не лучший, то что он там делает?) и такое чудо… Собственно, как я понимаю, это и оказался закат державы-гегемона. Россию большевики тоже взяли голыми руками во многом потому, что Николай II особыми правительственными дарованиями не блистал. Будь иначе — вся это околоуголовная кодла быстренько отправилась бы на Сахалин. И не было бы ни Цусимы, ни Порт-Артура, ни Брестского мира. А Америку никто и не брал — Колосс на глиняных ногах рухнул и сам себя похоронил.

— Интересненько, нигде такого ещё не слышал, хотя имел в своём распоряжении почти все базы Города Надежды, кроме оборонных… Но если ты не за то и не за то, то тогда за что?

— За парламентаризм при сильном Президенте. — Улыбнулся Охотник. — Только тут важно, чтобы Президент был Президентом, а не предателем государственных интересов. И сильным должен быть обязательно. Чтобы оборзевших парламентариев в случае чего обламывать, как сынков. И чтобы они за государство радели и за людей его населяющих, а не за свои и спонсорские кошельки. Только уличили в лоббировании левой темы — пендаля под зад, чтоб летел и кувыркался. И не беда, если убьётся. А с другой стороны, чтобы и Парламент мог оказывать определённое влияние на Президента, если его вдруг от собственной крутости заносить начнёт. Но как этого добиться, чтобы и волки сыты и овцы целы, я не знаю. Да и никто, что самое интересное, не знает. Сие, старче, есть утопия. Идеал, недостижимый в природных условиях. А вообще, если уж разговор про власть зашёл, то лично моё мнение таково, что людям она на самом деле и не нужна. Власть — это грыжа технологического общества и сопутствующих ему морально-этических норм. Если бы люди были людьми, то никакой власти и не потребовалось бы совсем.

— Ни фига ж себе концовочка! Это ты за натуральное хозяйство никак?

— Передёргиваешь. А даже если и так, то что с того? Ты ж сейчас сидишь со мной здесь, а не в тёплом отсеке Города Надежды, разве нет?

— Удар ниже пояса.

— Зато наверняка.

— Вы, конечно, очень умно тут болтаете, — встряла в разговор Сара, — но еда сейчас остынет…

И тут только Старик и Охотник заметили обалденный запах, идущий от сковороды, что стояла возле камина на каменной подставке. Старик тут же вскочил, с неожиданной для его возраста прытью, и тут же, обжигаясь, стал накладывать себе в тарелку.

— Эта… — Охотник попытался приподняться.

— Да лежи уже. — Сара подала ему тарелку, уже наполненную мясом, — Подкрепляйся. Восстанавливай силы.

Когда все насытились, Старик снова попытался было завязать разговор:

— Вот ты про Америку говорил… Бог с ними с президентами… В России, как я слышал, тоже «дирижёров» хватало… Но ведь сильная держава была, правда? Насколько я помню — не было им равных?

— Торгашеская от начала и до конца. — Лениво ответил Охотник, которому стало не до разговоров.

— Но не могла же просто торгашеская держава так выбиться вперёд? Значит было что-то, что позволило совершить такой скачок?

— Ага. — Охотник явно засыпал. — Первая и Вторая мировые войны. Поставки оружия. Это раз. Два: во время второй мировой европейские толстосумы так пересрали за свои капиталы, что шустренько попереводили их за океан, поскольку имели все причины опасаться того, что дядька Гитлер не постесняется на правах победителя потрясти Швейцарию. Так и получилось, что пока Европа воевала — Америка жирела на её же добре. А в самих американцах нет ничего такого особого. Мне даже кажется, что если бы не эти войны, Америка так бы и осталась малоупоминаемой и ничем особо не выдающейся заокеанской страной. Как Канада там… как Мексика… Правда, Мексика — это текила и сомбреро, Канада — это обалденная природа и много снега, не меньше, пожалуй, чем в Сибири, ну и Америка была бы известна в своём роде… Гамбургеры там, бродвейские мюзиклы…

— Но Америка же тоже воевала, как мне известно.

— Ага. И теперь каждый американец уверен, что это именно его страна выиграла эту войну.

— А разве нет?

Но Охотник на это только криво улыбнулся, оглушительно рыгнул и махнул рукой. Глаза сами по себе закрывались, тело налилось приятной сытой тяжестью и ленью, и он решил не сопротивляться естеству — блаженно вытянулся, натянул одеяло до самого носа, и, икнув на прощание, тут же заснул.

Глава 4. Долгие вечера (день третий)

Пробуждения в пещере Старика были интересны тем, что не имелось никакой возможности сказать — ночь сейчас или день. Охотнику приходилось ориентироваться по своим друзьям из Ковчега. Если спали — значит ночь. Если бодрствовали — значит день. А Старика, похоже, мучила старческая бессонница. Да и Псы «ночью» уходили на охоту. В очередной раз открыв глаза, Охотник понял, что «на дворе» ночь.

Старик сидел в своём кресле и всё читал. Только сидел теперь лицом к Охотнику, а не к огню. Поэтому Охотник смог разглядеть название очередной книги и её авторство. Кажется, он читал такое, но точно не помнил. Вроде как старик читал книжку некоего писателя последних перед Апокалипсисом дней. Одного из многочисленной братии тех, кто подвизался на безудержном сочинении фэнтэзийно-фантастных сказок для детей и взрослых детей. Причём отличался тем, что выдавал продукт в объёмах невероятных. И книги его оказывались настолько же бездарненькими и скучными, насколько толстыми и многочисленными.

— Лучше бы ты Кафку читал, старый пень. — Пробурчал Охотник, глядя на Старика заспанными глазами через узкие щёлочки, образованные наплывающими друг на друга веками. Как понимал Охотник, такая странность организма происходит с ним от тяжёлой и сложной жизни последнего времени.

— Да чтоб тебя черти взяли. — Буркнул Старик не отрываясь от книги. — Вроде проще уже некуда, а ему опять не нравится.

— Вот потому и не нравится, что проще уже некуда.

— А я слышал, — сказал Старик, — что главное в книге — чтобы она интересной была, а остальное — неважно.

— И где ты там интересное нашёл? Невыразительная тягомотина в красочной упаковке. Бубль-гум для мозгов.

— А что в нём плохого? После трудного дня Кафка может и не пойти, а это — в самый раз. Не напрягаешься, отдыхаешь.

— Ага. И быстро привыкаешь. Недельку почитай такое, и Кафку читать уже никогда не сможешь — мозги закиселятся.

— Ты чего такой нудный, Охотник? Лежать скучно? Так мне тоже не в радость, что ты на моей кровати телеса свои раскинул. Мне вона приходится с молодёжью на полу дрыхнуть. А седина в бороду, как известно, — бес в ребро. Нет-нет, да ущипну Сарочку за филейную часть. А она от этого визжит. Мне-то без разницы — я уже не слышу почти ни черта, но Хаим ревнует.

Охотник заржал так, что испуганно забилось пламя в очаге, а Хаим и Сара проснулись и удивлённо на него воззрились.

— Да вы спите, спите… — Успокоил он их. — А кстати, старче, у тебя там гляжу прямо вечный огонь какой-то… Чем топишь?

— Газовую колонку сделал. Здесь недалеко «карман», пользую потихоньку…

— А мы это… Бум-карабум не сделаем?

— Я тут, при этом камельке, уже несколько лет. И ничего. Так с чего бы сейчас?

— Вот то-то и оно, что несколько лет. А ну как там расшаталось чего, проржавело?

— Это кумпол у тебя проржавел, и всё оттуда выдуло. Оставь горелку в покое. От неё здесь и светло и тепло.

— И очень безопасно.

— Дрейфишь?

— Да не то, чтобы очень. Просто смерть — она разная бывает. Бывает глупая, а бывает и ещё глупее.

— Много раз помирал, что выводы делаешь?

— Видел, как умирают другие. Умные учатся на чужих ошибках.

— То есть умные ошибок не делают? Значит умные учатся на ошибках дураков?

— Именно. И не повторяют их.

— Отстань, замумил уже.

— Это на тебе литература читаемая сказывается. Тебя даже слова подбирать ломает уже. А скоро и мыслить несложными образами начнёшь.

— Нет, ну что за скотина такая? — Старик захлопнул книгу. — Ну что тебя не устраивает?

— Ты меня вылечил, приютил, теперь я в качестве ответной благодарности беспокоюсь о тебе. Вот если бы ты хотя бы «Нейромантика» гибсоновского читал, то единственное, что я бы тебе сказал, так это: «Читай вслух!» А это фуфло…

— Понятно. По киберпанку западаем, да? Фантастика в чистом виде не котируется? Как и классика…

— Погодь, погодь! — Охотник даже заёрзал на месте. — Какая контра тебе сказала, что я классику не люблю?

— Но Кафку же ты не читаешь?

— Читал! Но к классикам я бы его относить не стал. Просто помер мужик давно. Ну и не понравились мне его творения. Но разве Кафкой литература ограничивается?

— Ну, хорошо… — С терпеливой обречённостью согласился Старик. — А что же ты такого классического читал, что тебе понравилось?

— Ну-у-у… — протянул Охотник, — в основном попсовиков всяких того далёкого времени… Гюго там, Конан-Дойл, Дюма…

— Попсовиков?!

— А что, нет? Ну и Шекспир там…

— И Шекспира к попсовикам?!

— А что тебя удивляет, не пойму? Шекспир писал для театра, так? А театр, если он хочет и дальше таковым оставаться, — это касса. А касса — это масса. А масса — это… ну сам понимаешь. Потому и гипертрофированные чувства там, и подчёркнутые рефлексии и обязательно сложно-припудренные душевные трепыхания какого-нибудь там Гамлета… Хотя вроде чего проще — пошёл и оттяпал тыкву приёмному папаше. Так нет. Кина тогда не будет. Правда, сильно подозреваю, что Шекспир сам с юмором к вопросу подходил.

— И что же тебя заставляет так думать?

— Ну вот, смотри… Прямо так и вижу… Сидит старина Шекспир при свете свечей, только что закончив очередное произведение, и думу тяжкую думает. На тему того, как бы очередную пьесу обругать. И тут его осеняет. Он хватает перо и быстрыми, размашистыми движениями выводит на титульном листе: «Much Ado about Nothing», бросает перо в чернильницу, потирает руки и мерзко хихикает…

— Ну-ну. Каждый судит по себе, знаешь ли. А кто ж тогда не попсовик, а?

— А вот Гёте не попсовик. А? А вот Данте Алигьери не попсовик. А? А вот Толстого ты пробовал осилить с его французским на полстраницы? То-то же.

— Задолбал ты меня, сынок.

— Нет, это ты меня задолбал. Я чувствую во всём этом твоём чтении некий подвох, но понять — какой именно — пока не могу. К чему ты меня подводишь, индеец морщинистый?

— На себя посмотришь, когда повязки снимем…

— Да уж не терпится. Не пора ли перевязочку устроить?

— Завтра и устроим.

— Так что у нас с тематикой разговоров?

— А что у нас с тематикой? Кто треплется-то? Я только и успеваю, что между делом слово-другое вставить…

— Однако провоцируешь именно ты. И провоцируешь, зная, что мне здесь отлёживаться скучновато и я рад хоть что-нибудь напрячь, пусть хотя бы и язык.

— Ну-ну. Но ты прав — книжки я читаю с умыслом. Я бы даже сказал с очевидным.

— В том плане, что люди разные, но это не повод для того, чтобы рвать друг друга в клочья?

— Догада! И всего-то три дня ушло. В том-то и дело — люди разные. И почему бы тебе не предоставить возможность другим быть другими? Тем же Фантомам? Почему бы тебе не оставить людям право выбора? Просто право выбора — какими им быть?

— А я разве не оставляю?

— Нет, не оставляешь. Ты имеешь очень жёсткую, но свою систему взглядов — как всё должно быть. И именно на её основе строятся все твои поступки.

— Разве это не естественно?

— Естественно. Но до определённого предела. Давай попробуем упростить. Я попробую. На основе того, что я уже про тебя знаю.

— И много знаешь?

— Достаточно много. Я видел твоё досье ещё в Городе Надежды. Ещё до того, как ты стал Охотником.

— Вот как? И что же там говорится?

— То, что ещё до Апокалипсиса, у «Кокона» случились серьёзные проблемы. И дабы решить эти проблемы, в него отправили сознания пяти человек. Четверо вернулись, но «Кокон» оставил их «слепки», которые и выпустил потом в мир в качестве Фантомов. Сами эти люди давно умерли. Во время того самого Апокалипсиса. А оставил он их, прекрасно понимая, что Старейшины на достигнутом не успокоятся. Не подчиняться им он не мог, но мог… схитрить. Что и сделал. Он выпустил в мир силу, которая должна положить конец всему этому безумному кошмару.

Но был ещё и пятый…

— Я?!

— Ты. — Просто ответил Старик. — Никто точно не знает почему, но «Кокон» перенёс тебя всего, даже с содержимым кишечника, и наглухо законсервировал. Старейшины пытались тебя достать, но у них ничего не выходило. Пока они не разработали такой хитрый набор инструкций, что не выдать тебя «Кокон» попросту не мог. А сам он хотел, видимо, использовать тебя для решающего удара изнутри. Так вот ты и совершил путешествие во времени. И Старейшины, долгое время безуспешно пытавшиеся нейтрализовать Фантомов, быстренько смекнули, что кому ещё ими заняться, как не их собрату, хоть и осуществившему полный перенос. Быстренько промыли тебе мозги, а заодно предоставили в твоё распоряжение «БВ» и «Кару», которые по сигналу из Города Надежды должны были, тем или иным способом, лишить тебя жизни в том случае, если ты выйдешь из-под контроля.

То, что ты выйдешь из-под контроля, было ясно в общем-то с самого начала. Но их уверенность в своих планах проистекала из того, что ни один нормальный человек в здравом рассудке не посмеет избавиться от «БВ» и «Кары» в таком агрессивном мире. Вопрос состоял только в том, как мне тебя в этом убедить и заставить хоть на время, но расстаться с этими игрушками. Вряд ли бы ты прислушался к словам… Поэтому, прости, но когда ты высадил меня здесь, в Горах, я воткнул в ИТП разрядник.

— Ты! ТЫ!!! Ты меня чуть не угробил!!

— Так было нужно. К тому же, не забывай, ты сам — Фантом. Вряд ли в этом мире есть что-нибудь, что может тебя полностью угробить. Погибло бы только твоё тело. Но «слепок» не только твоего сознания, но и тела остался бы. В отличие от «слепков» только сознания чистых Фантомов. К ним в Городе Надежды подбирались уже вплотную, поэтому «Кокон» и выбросил их полностью, без остатка. Поэтому смерть чистого Фантома — окончательна. А тебя бы Старейшины наверняка не побрезговали бы использовать вторично. А там, какой-нибудь хитростью или обманом, но мы бы подстроили так, чтобы костюмчик у тебя оказался другой — исправленный.

Охотник откинулся на подушку и замер, переваривая информацию. Но скоро спросил:

— А что ты там хотел упростить?

— Твою поведенческую модель.

— И что у нас с моделью?

— Допустим ты встречаешь человека, так? Что ты делаешь сразу? Ты оцениваешь его по своей шкале хорошо/плохо. Если «хорошо», то всё нормально. Если «плохо», то что ты делаешь сразу? Ты сразу пытаешься повлиять на этого человека, так? Если же повлиять не получается, то в обстоятельствах, сложившихся определённым образом, если тебе представится удобный, а ещё лучше — обоснованный случай, ты вполне хладнокровно перережешь ему горло. Я прав?

— Да, — невесело усмехнулся Охотник, — ты действительно упрощаешь.

— Но общий принцип верен, как я понимаю?

— А можно я упрощу?

— Давай.

— Ты идёшь по улице и видишь человека. Точно знаешь, что это маньяк-убийца. И знаешь, что через пять минут этот маньяк зверски зарежет мать двоих детей, а заодно и этих самых детей. А в руках у тебя пистолет. Ты оставишь ему право выбора — жить или умереть?

— Но он же ещё этого не сделал!

— Но сделает.

— Это только предположение.

— Так выходит нужно дать ему возможность совершить злодеяние, чтобы только потом воздать за содеянное?

— Возможно, что и так. — Нехотя согласился Старик. — Пока есть шанс…

— Пока есть шанс? Так почему бы тогда, следуя твоей логике, не дать и Старейшинам возможность совершить то, что ваше Сопротивление только предполагает? Ведь пока ничего точно не известно.

— Но я сам видел «Паладинов», уже почти законченных.

— Это для обороны.

— Но я и видел их тактико-технические характеристики! Это явно ударное, наступательное оружие!

— Лучше разбить армию противника на подходе к своим стенам, чем под ними, разве нет?

— Ты не понимаешь. Когда их выпустят на простор, и Независимость, и Ковчег падут менее, чем за два часа. Но далеко не все имплантоиды выжили из ума, а у Ковчега есть все шансы оправдать своё название.

— Возможно падут. А возможно у Старейшин и в мыслях такого нет. И у Города Надежды тоже неплохое название.

— Но в Городе Надежды все знают, что «Паладины» призваны уничтожить их врагов! Разумеется, под своим идеологическим соусом, но всё же.

— Когда нечто не установленное точно знают все, это означает только то, что толком никто не знает ничего. Короче, старче, мы слишком упрощаем. Это просто игра словами. Нельзя так примитивизировать сложные вещи. При больших ставках это может быть фатально для всех.

— Вот к этому я тебя и подводил. — Старик усмехнулся. — Слишком серьёзные дела творятся в славном городе Багдаде. А ты у нас настолько свободолюбивый и настолько любишь простые решения, которые основываются не столько на точном знании, сколько на интуитивных догадках, что взбрыкнёшь — и не почешешься. Особенно, если вдруг тебе покажется, что тобой манипулируют. А от тебя слишком многое зависит. Ты — наш козырь. И, похоже, что последний. Если провалишь всё — шансов больше не будет.

— Ты так говоришь, будто я уже на всё согласился и мчусь впереди всех со знаменем Сопротивления. Как будто я уже стопудово на вашей стороне.

— А ты до сих пор не на нашей? — С невинным видом поинтересовался Старик.

— Ну вот и приплыли. Гребли, гребли… и вот он — берег родной. Я разве говорил, хоть словом дал понять, что я тебе верю? В последнее время все вокруг меня только и делают, что рассказывают разные увлекательные истории. Только почему-то то там, то там проскакивают явные несоответствия. Чтобы разобраться во всём этом, я должен по крайней мере, вернуть себе память. Так? Ты можешь меня разблокировать, чтобы я понял — где правда, а где ложь?

— Боюсь, что нет. Это, само собой, сняло бы все вопросы, но мы не можем. Но кто же тебе врал?

— А ты не врал? Что ты сказал во время нашей первой встречи про Фантомов? — Дурачка включил. И теперь ты хочешь, чтобы я тебе хоть в чём-то поверил, хоть к чему-то прислушался?

— Но Святая…

— Да, она объяснила. Дескать нужно было создать доверительную обстановку. И для этого нужно врать? Оригинально.

— Ты опять упрощаешь, Охотник. — Печально покачал головой Старик.

— Объясни тогда.

— Святая не лгала тебе. Разве что в одном приврала…

— И в чём же?

— Она сказала, что я — не Фантом.

На это заявление Охотник только махнул рукой.

— Чего от вас ещё ожидать. Я настолько устал и запутался, что мне уже по барабану.

— Пистолет дать?

— Да пошёл ты на хрен! Вы меня достали. Выскакиваете на каждом шагу, как фартан из-под снега, и вещаете. Вещуны оракульные.

На это старик неожиданно развеселился и продекламировал:

— Мне интересно, — ответил на это Охотник, — почему каждый типа интеллектуал, претендующий на некую хитровывернутую духовность, питает такую слабость к хокку?

— А почему нет? — Старик от души потешался. — Чем тебе моё хокку не понравилось? По-моему очень даже ничего получилось.

— Ага. Только вот хокку оно потому и хокку, что имеет определённый размер. А если ещё точнее — строго ограниченное количество слогов. А ты чего наворотил?

— Ну на тебе. Так мы теперь оцениваем не смысл, а содержание?

— Смысл в том, что это — не хокку. А уже с этой позиции можно оценивать и смысл.

— Да чего привязался? Громоздкий русский и компактный японский слог — как их можно сравнивать?

— Тогда вещай на японском и все проблемы решатся. А то у меня и то лучше выйдет, если только захочу.

— А ну-ка? Давай, я послушаю.

— Отстань.

— Назвался груздем — полезай в кузов. За язык никто не тянул!

— Ну хорошо… — Охотник на время задумался, а потом медленно прочитал импровизацию:

Пока он говорил, Старик старательно загибал пальцы. Когда же Охотник закончил, тот радостно заорал:

— Слажал! Слажал!!

— Это танку, в курсе?

— За дятла держишь?! Но в последней строчке на один слог больше положенного!

— Да вот была бы беда из-за одного слога! По сравнению с тем, что ты наплёл — так идеальная форма просто. А было бы время, так и вылизал бы — не подкопаешься.

— Всё равно слажал!

— Было бы из-за чего плакать. Ты мне лучше зубы не заговаривай, а ответь, как на духу — зачем Святая соврала?

— А то ты не знаешь? В свете последних событий, если бы ты узнал, что я — Фантом, то при нашей первой же встрече я имел бы гораздо больше шансов дырку промеж глаз получить, чем «здрасте» дождаться. Разве нет?

— Точно не уверен, но в настроении был — это точно. — Согласился Охотник. — А вообще — нормально. Ты врёшь, Святая врала… И теперь вы… странные какие-то, честное слово.

— Не от хорошей жизни, уж поверь хоть в этом. — Старик стал серьёзным.

— Да в это-то как раз и не сложно поверить. Но вот ещё ведь какая закавыка… Все Фантомы мне кого-то, да напоминали. А на тебя смотрю — и никакой реакции.

На это Старик распахнул верхнюю одежду и Охотник увидел знакомые ему по первой их встрече возле Независимости провода.

— Экран. Каждый Фантом напоминал тебе кого-то, потому что Фантомы фактически не имеют своего облика и пользуются тем, что находят в каждой отдельно взятой черепушке. Тот же Хаим наверняка видел Святую совершенно не такой, как ты. И Сара тоже. Все эти образы наверняка имели только одну общую черту — Святая всем виделась очень красивой женщиной. Что же касается воспоминаний…

Когда Фантомы находят некий образ, то и становятся на время тем, кого ты видишь. С той только разницей, что сохраняют память обо всём, что происходило и обо всех предыдущих образах. А находят, как правило то, что очень хорошо запомнилось. И не всегда это приятные воспоминания… Поэтому я и не хотел, чтобы между мной таким, какой я фактически есть на самом деле, и тобой, каким бы ты ни был, встали какие-нибудь призраки из твоего прошлого. Вот и экран себе сделал. А заодно этот экран и создаёт для тебя конкретно тот образ, который я считаю максимально соответствующим действительности.

— Вот уж сказочник-злодей…

— Это к чему?

— «Нажму кнопку», говорил, «на полчаса в прошлое», говорил…

Старик расхохотался.

— Какой ты, однако, злопамятный!

— Ничуть. Отомстю — и забуду. А мстя моя будет страшна!

— Всё-таки хочешь меня грохнуть?

— Я уже сам не знаю — чего я хочу. Ты врал при первой нашей встрече, причём врал взахлёб, так почему бы не предположить, что врёшь и сейчас?

— Тебя, вижу, не пронять. — Снова посерьёзнел Старик. — Скажу тебе просто: всё, что касается Города Надежды — правда.

— Которую, однако, ты доказать не можешь?

— Нет. Не могу. Тебе придётся решать, Охотник.

— Так и Святая говорила. Только она ещё говорила, что будто есть некий способ хотя бы частично доказать вашу правоту.

— Да. И этот способ является частью нашего плана. Плана нашего сражения, если так можно сказать, с Городом Надежды.

— Что за план?

— На ноги сначала встань, потом и поговорим.

— А может лучше сейчас — у меня будет время подумать.

— Тогда уж лучше завтра, после перевязки… Кстати… что касается меня, то я постараюсь избавить тебя от морально-этических сомнений.

— Сам застрелишься?

— Что-то вроде.

— Жить устал?

— Для меня, помнящего жизнь того, кто был моим «папой» (который, кстати, очень потешался с твоих рассказов), это не совсем жизнь. В этом мире у меня есть определённая миссия. После её выполнения не вижу смысла продолжать своё существование здесь. К тому же, если ты всё-таки «взбрыкнёшь», я не хочу этого видеть. Пусть всё тогда уже развивается без меня. А мавр сделал своё дело, мавр может уходить.

— Ты умоешь руки, а меня распнут на воротах Города Надежды…

— Ну ты такой умный, когда фуражку снимешь… Поешь лучше. Уже остыло, правда, но после мяса со льдом в прикуску — не тебе брезговать.

— Это точно… — оживился Охотник, — давай сюда…

Глава 5. Время выбирать

Старик аккуратно снял бинты и ахнул.

— Что такое? — Встревожился Охотник. Оглядел себя, но на его взгляд всё выглядело не просто замечательно, а даже лучше.

— Всё уже затянулось… — Старик даже потыкал в один из шрамов, где от глубокой рваной раны осталась только узкая бледная полоска. — Даже нити переварило! Снимать швы уже не придётся… Глазам своим не верю.

Старик быстро снял оставшиеся бинты и заставил Охотника встать. Тот встал, покачнулся — сказалось долгое лежание, но тут же выровнялся и попрыгал на месте, чтобы слегка размять связки. Чувствовал он себя очень голодным, но при этом и абсолютно здоровым.

— Вы только посмотрите, — продолжал кудахтать Старик, — «Кокон» явно тебя усовершенствовал… Да ещё как. На собаках медленней заживает.

Присутствовавшие при осмотре Хаим и Сара тоже смотрели на Охотника во все глаза. Только Псам было всё равно и они радостно носились по пещере.

— Однако, даже с этими усовершенствованиями я умудрился сломать себе хребет. Не без помощи, правда, — он недобро покосился на Старика, — но умудрился-таки.

— Дык… парень-то ты у нас не промах. Если решил чего — то обязательно добьёшься.

— Врежу. — Пообещал Охотник.

— Ну да, теперь можно, — Старик состроил такую жалостливую гримасу, что Сара прыснула в кулачок, — много ли надо обидеть старого больного человека…

— Заканчивай уже меня осматривать…

— Да уже закончил. Ты — совершенно здоров и даже почти не потерял форму. А жрал так, что и потерю крови уже практически восстановил. Теперь главное — чтобы костюмчик сидел. Примеришь?

— Отчего не примерить.

Охотник прошёл в угол, где валялись на полу безобразной кучей части «БВ» и стал собирать их на себе. Бронеплиты «срастались» без единого звука и намертво. И так основательно, что угадать — где швы и сочленения, не представлялось никакой возможности. Вот он одел перчатки, сапоги и, последним аккордом, — шлем. Тот моментально обтёк голову и захлопнулся. Тут же ожили внутренние системы и на внутреннем обзорном мониторе высветилось:

— Это ты чего натворил, сивый мерин? — Охотник угрожающе навис над Стариком.

— А что? Чего случилось-то? Я просто подумал, что неплохо было бы сделать его чуть поживее…

— Поживее!!! — Заорал Охотник. — Да он чуть ли не по фене ботает!!

— Ну, извини, так вышло…

— Так вышло? — Прошипел Охотник. — А вот я сейчас сверну тебе твою тощенькую старческую шейку и скажу, что так вышло…

— Ничего не выйдет. — Ответил на это Старик и, улыбнувшись от уха до уха, нажал на кнопку, которую уже показывал Охотнику на холме возле Независимости. Провода, опоясывающие Старика, вспыхнули нестерпимым светом, легонько хлопнуло, и вот перед Охотником опадают на пол пещеры золотистые искры.

На внутренней поверхности шлема появилось изображение улыбающегося Старика. Он приветливо махнул рукой и заговорил:

«Я надеюсь, что уже ввернул где-нибудь в разговоре, что избавлю тебя от моральной стороны дела? Если да, то это хорошо. Поскольку, если ты сейчас просматриваешь это сообщение, то меня, вероятно, уже нет. И, может быть, даже по причине несколько видоизменённого интерфейса «БВ». Прости, конечно, но меня всегда раздражал официоз. Да и хипповая молодость нет-нет да и вырывалась наружу. Но ничего, стерпишься. Если не обращать внимания на его теперешний лексикон, то в остальном — он полностью сохранил свою функциональность. Но это лирика, перейдём к делу.

Я упоминал тебе о нашем плане… — Изображение сменилось и Охотник увидел целую группу человекоподобных существ. Там стояли и Старик, и Святая, и оба других Фантома, и несколько имплантоидов, и пара десятков человек в различной военной форме, и даже пятёрка разумных мутантов. Потом опять появился Старик крупным планом. — Ну так вот, Охотник, ты видел представителей практически всех сообществ, кланов, организаций и семей, что сейчас проживают на Земле. Это все те, кто не укладывается в представления о мире Старейшин Города Надежды. Все они подлежат уничтожению, согласно их замыслу. И нет ничего, что мы могли бы противопоставить мощи Города Надежды, кроме хитрости и точного планирования.

Ты можешь, конечно, спросить — как же так? Ведь существуют до сих пор достаточно мощные сообщества: «Американское Право», «Западная Группировка» и «Азиатская Коалиция», и неужели они не могут, объединившись, дать достойный отпор… Всё не так просто, Охотник. Теоретически, людей и уже существующую технику можно объединить, но на перенос производственных мощностей, разбросанных по разным концам света, ушли бы годы. А Старейшины не глупы, они не дадут нам ни времени, ни возможности сделать это.

Однако определённые планы, конечно, разрабатывались. Что нам ещё оставалось? Но тут мы узнали, что Старейшины сумели заставить «Кокон» выдать тебя. Несложно было догадаться о том, что они попытаются предпринять. И тогда мы поняли, что у нас, у всех нас (и у Города Надежды в том числе) появился шанс. И мы составили новый план. План одной операции, в которой тебе придётся сыграть значительную роль. Отчаянной операции, рисковой, с небольшой вероятностью успеха, но… Нам ничего другого не остаётся. Мы просто должны использовать все имеющиеся возможности.

И, пойми, Охотник, если мы и манипулировали тобой, то только ради того, чтобы мы в конечном итоге смогли договориться. Спроси у себя — стал бы ты слушать кого-либо, когда только вышел за ворота Периметра? И ответь себе. Честно ответь.

Я знаю, что ты до сих пор не знаешь — чему верить. Тому ли, что тебе рассказали Старейшины, или тому, что рассказываем мы. Наверняка ты пытаешься сейчас определить — кто же из нас прав и разрываешься от противоречий. Но сравни, будь добр, те методы, которыми влияли на тебя Старейшины, и те, которыми пытались повлиять мы… Почему-то мне кажется, мы вправе рассчитывать на то, что сравнение будет в нашу пользу. Хотя… это тебе решать. И время выбора пришло, Охотник. Больше сомневаться некогда.

Но это позже. Когда сообщение закончится, ты сними шлем, посиди, отдохни, поразмысли обо всём. Не торопись. Времени мало, но лучше использовать его с максимальной пользой. Никто не будет стоять у тебя над душой… Да и некому уже. Это не упрёк, если ты так подумал, это просто факт. Да и кто стремился к терминалам по словам Старейшин? Это ли не говорит в нашу пользу? Ну да ладно, не буду на тебя давить…

Теперь план. Завтра, когда ты выспишься и отдохнёшь, ты должен будешь выступить и как можно быстрее оказаться в стокилометровой зоне. Извини за это «должен будешь», но иначе не скажешь. Так вот. Когда ты окажешься в стокилометровой зоне — пошли в Город Надежды сообщение по гиперсвязи и сообщи в нём, что четыре Фантома уничтожено и остался только один, но «Кару» ты потерял в бою, а «Белый Воин» почему-то сильно сбоит. Как мы предполагаем, в ответ тебе придёт предложение вернуться в Город Надежды и получить дальнейшие инструкции на месте.

Если тебе придёт именно такой ответ, то это ещё одно подтверждение того, что правду говорим мы. По крайней мере, мы хотим так думать. Решать, опять же тебе. Нам бы очень не хотелось, однако, чтобы ты отправлял такое сообщение — потеряется элемент внезапности, но, во-первых, Старейшины и так уже ждут твоего появления со дня на день, причём такого появления, что вряд ли они станут разбираться — что там у тебя сбоит и что там ты потерял, а во-вторых, мы готовы пойти даже на такое, лишь бы ты хоть чуть-чуть нам поверил.

Далее… На столе рядом с «Карой» лежат твои «Громы». На подходе к Городу Надежды лучше закрепи их в соответствующих гнёздах — тебе понадобится вся возможная огневая мощь. Под столом же валяется реактивный ранец. Я не имел возможности проверить его работоспособность на полную мощность, но над полом я поднимался. Будем надеяться, что он тебя не подведёт. Теперь зачем тебе это нужно…

Нужно тебе это затем, что тебя наверняка попытаются расстрелять с «Витязей». То есть тебе нужно попытаться избежать с ними контакта. По крайней мере, пока ты не окажешься внутри Периметра. Внутрь они стрелять не станут — слишком опасно. Однако проблема в том, что весь Периметр, чуть ли не каждый его сантиметр, покрыт сканерами, датчиками, сенсорами и радарами. И в обычных условиях они тебя наверняка засекут. И операторы «Витязей» своего шанса не упустят.

Поэтому у Города Надежды тебя будут ждать Десятеро Первых. После того, как вы встретитесь, ты должен будешь занять исходную позицию (это будет мобильная пусковая шахта, они тебе покажут) и, когда они сымитируют атаку на Город Надежды, под прикрытием своей тяжёлой артиллерии и тем самым отвлекут на себя «Витязей», киборгов и вообще кого только возможно, — дёргай пусковой рычаг. Не забудь с помощью ГР-преобразователей максимально уменьшить свой вес и тогда тебя выстрелит по направлению Периметра с максимальной скоростью.

Но проблема в том, что «Витязи» очень дальнобойны. Поэтому и шахта стоит далеко — одна она не справится. Именно для этого нужен и ранец. Он придаст тебе дополнительное ускорение, и топлива в нём должно хватить, чтобы ты на запредельной скорости пронёсся над Периметром и оказался внутри. По идее, горючего должно хватить и на экстренное торможение. В противном случае — ОЙ! При этом и при старте, и при посадке ощущения будут малоприятны, мягко говоря, но ничего с этим не поделаешь. Другого ничего не придумали. А как и чего делать с ранцем — инструкция прилагается. Но ошибаться нельзя. Да ты это и сам должен понимать.

Когда же окажешься внутри — как можно громче заяви о своём присутствии. Чем больше будет неразберихи и неожиданности — тем лучше. Хотя, тебе и так там скучать не дадут. Киборгов там будет поменьше, чем обычно, но и тех, что будут — хватит, чтобы ты только и успевал поворачиваться.

И не бойся теперь стрелять из «Кары» даже на минимальном расстоянии. Я немного изменил принцип действия заряда. Плутониевый сердечник никуда не делся и взорвётся за милую душу, но вся энергия взрыва теперь направляется одним потоком в одну сторону — вперёд. Получается эдакий когерентный ядерный взрыв, своего рода атомное копьё. Скальную породу, чистейший гранит, прошибает на четыре километра, я проверял. Вряд ли есть такая броня, которая выдержит его удар. Однако не забывай о том, что поражающий фактор очень силён — постарайся не стрелять там, где можешь повредить внешнюю обшивку Города Надежды. О радиационном фоне там не мне тебе рассказывать. А мы не хотим, чтобы погибли невинные люди, всего лишь отравленные пропагандой. Да и ты вряд ли этого хочешь, верно?

Далее, это атомное копьё настолько мощное, что даже «Витязя» прошибёт. Насквозь. — В голосе Старика послышалась гордость. — Это единственное оружие, с помощью которого им можно противостоять. Но. Но мы не хотим, чтобы ты в них стрелял. Вот так. Вместо этого сделай так: когда окажешься внутри Периметра, проследуй вот в эту позицию… — на мониторе высветилась карта и пульсирующая на ней точка, — «СД» поможет тебе найти её на месте. Потом… Когда окажешься в этой точке, «СД» сам произведёт наведение на заданные цели. Этими целями будут четыре подземных бункера, с которых осуществляется управление «Витязями». — Карта стала изометричной и на ней поочерёдно выделились цели. — Восстановить это оборудование — дело пары десятков минут. Но всё это время «Витязи» будут слепы, глухи и неподвижны. Вряд ли в Городе Надежды рискнут перевести их на автономию, учитывая, что AI для них так и не дописан толком. Но не мертвы, это важно. Мы не хотим, учитывая общую ситуацию, оставить людей Города Надежды без защиты. А двадцати минут Десятерым Первым хватит, чтобы присоединиться к тебе. Вместе вы пробьётесь к Ангару. И вот там-то самое интересное и начнётся.

Старейшины ждут тебя. Каждый уровень, каждый отсек, каждый поворот, каждая дверь, каждая мало-мальски пригодная позиция — всё это сейчас представляет из себя хорошо укреплённые и вооружённые рубежи. Всех, кого только можно, поставили под ружьё. Тебе не пройти одному. Поэтому тебе и нужны Десятеро Первых. Пробиваться вниз, к самому сердцу Города Надежды — к Дому Совета, где укрыт «Кокон», тебе придётся при их поддержке. И она будет очень действенной, поверь. Твоя задача — не лезть вперёд. Оптимальный вариант — если ты доедешь до «Кокона», фигурально выражаясь, на их плечах.

Подозреваю, что когда они встретятся со Старейшинами, они окончательно выйдут из-под какого-либо контроля. Не лезь к ним. Держись поодаль, но не теряй их из виду. Это нужно для того, чтобы… Самое неприятное, Охотник… чтобы когда они… сделают своё дело… ты имел возможность… застрелить уцелевших. Модернизированная «Кара» справится, но я понимаю… И ты пойми — оставлять их в «живых» нельзя. После Старейшин они займутся Городом. И в первую очередь операторской ненавистных им «Витязей». А потом… даже думать не хочу, что они станут делать потом. Это необходимо, Охотник.

Вот в общем-то и всё. Пещеру, со всем её добром, я оставляю Сарочке и Хаиму. Думаю, им это будет очень кстати. Хаим, правда, тот ещё добытчик и защитник, но как-нибудь научится. Я надеюсь. В чём я уверен, так это в том, что Сара ему расслабляться не даст. Вопрос только в том, — глаза Старика стали донельзя хитрыми, — от кого она родит первого наследника. Что касается тебя, то тебе достаточно только протянуть руку. Поверь мне, я видел, как она за тобой ухаживала, пока Хаим не видел.

На этом всё. Не пиши, не звони и вообще закрой рот. Напоследок только тут с тобой ещё кое-кто поговорить хочет…»

Изображение Старика поблекло и исчезло, а вместо него Охотник увидел темноволосого молодого человека с веселыми, даже озорными глазами.

«Привет, Охотник! — Бодро заявил парень. — Я — Майкл. Я был одним из тех, кого просканировал «Кокон». И я был первым Фантомом, которого ты встретил. Я не держу на тебя зла, я понимаю — каждый из нас делал то, что должен был делать. Я только надеюсь, что я погиб, теперь уже окончательно, не зря. Я верю в тебя, Охотник! Удачи тебе и счастливой охоты!»

Парень растворился также, как до этого Старик. Его место заняла девушка неопределённого возраста. Не красивая, но и не страшная. Вся в забавных конопушках, отчего Охотнику стало интересно — а на попе у неё есть такое? со смешно вздёрнутым носиком и двумя несерьёзными косичками.

«Привет! — Сказала девушка и широко улыбнулась, показав белые ровные зубки. — Меня зовут Хельга. Как ты понимаешь, я тоже была в сканере «Кокона». Меня ты встретил, как Фантома под номером два. Думаю, мне не стоит обижаться на тебя за то, что ты погубил мои любимые конопушки…»

Замки деактивировались и шлём разъехался. Охотник сорвал его с головы, бросил на пол и заметался по пещере, приговаривая: «Ну что за дрянь, что за дрянь… Не давит он на меня… Что за дрянь…» Хаим и Сара от греха подальше отошли к стене и даже Псы, возившиеся до этого в углу замерли и уставились на Охотника непонимающими глазами. А он, набегавшись, рухнул на кровать и замер, обхватив голову руками. И так и остался лежать без движения.

Постепенно Псы снова завозились, порыкивая, Сара принялась за уборку, а Хаим, натянув тетиву на лук, буркнул, что идёт на охоту. Позвал с собой Псов и те, обрадовавшись возможности, радостно помчались за ним по «коридору» в сторону нижних пещер.

Охотник лежал на кровати и ничего не замечал. В голове образовалась совершенная каша, которая никак не хотела расхлёбываться. Он глядел неподвижными глазами в потолок, а перед его внутренним взором носились разношёрстные призраки. Он даже не заметил, как рядом легла Сара. Он очнулся только тогда, когда она погладила его по голове. От неожиданности он вздрогнул и непонимающе посмотрел на неё.

— Согрей меня… — Попросила она.

— Но Хаим не поймёт. — Ответил он на эту просьбу.

— А ему и не нужно знать. И его охота будет долгой.

— Но он любит тебя…

— Я знаю. Но если любит по-настоящему, то поймёт…

— Он пишет стихи. Для тебя…

— Я знаю. И они мне очень нравятся.

— Но я завтра уйду…

— Именно поэтому.

— Возможно навсегда.

— Тем более.

— Но почему?

— Почему летают птицы? Потому что не могут иначе. Не любить тебя, моё сердце, я не могу тем паче. Для чего светят в небе звёзды, отражаясь в твоих глазах? Для того, чтобы ангелы слёзы проливали с Небес не по нам…

— Это Хаим?

— Нет. Это очень древний поэт. Хаим читал его мне тайком. Вот только я никогда не видела звёзд…

— Ты обязательно увидишь…

— Расскажи мне…

Охотник сдался. Да и не сопротивлялся-то особо. Саре невозможно было отказать. Замки бронеплит открылись, и Сара стала снимать их с Охотника, лаская уже открывшееся тело. Чем меньше оставалось плит, тем больше становилось ласк, и тем страстнее и нежнее одновременно они становились. И скоро мир совсем перестал существовать, растворившись в недолгой вечности на двоих. Охотник вдруг почувствовал, как его окаменевшее сердце дало трещину. И он не знал, что ему делать — радоваться, или бежать, куда глаза глядят.

Глава 6. Штурм

Охотник открыл глаза. Рядом никого не было. Он повернул голову и увидел, что Сара спит на полу. Рядом с ней спал вернувшийся только под «утро» Хаим.

Охотник тихо встал и стал надевать на себя бронекостюм. Псы, лежа на полу, ожидающе наблюдали за его эволюциями. «Мы идём домой…» — сказал он им. Хвосты собак вильнули. Затем он подошёл к столу, где лежало оружие, поставил на пол сани, стоявшие вертикально у стены и стал их нагружать. «Громы», ранец, разная мелочёвка, что возможно пригодится… «Кара» отправилась в свою кобуру… Вот и всё.

Осторожно ступая, стараясь не разбудить Сару и Хаима, держа сани на весу, он пошёл к основному выходу из пещеры. Псы тут же вскочили и пошли за ним. Перед намертво врезанной прямо в скалу дверью-люком он остановился и оглянулся, бросая последний взгляд на пещеру Старика, где теперь предстоит жить бежавшим из Ковчега. Посмотрел на крепко спящего, утомлённого долгой охотой Хаима, долго смотрел на ставшую во сне ещё красивее Сару… Но чем дольше смотрел, тем больше щемило сердце.

Он отвернулся и решительно открыл люк. Выпустил Псов, затем вышел сам и плотно закрыл за собой дверь. Таймер смонтированных Стариком орудийных гнёзд для «Гром-М» выставлен всего на две минуты. Надо успеть уйти из зоны поражения. Охотник только снаружи одел шлем, привычно впрягся в сани и размеренной трусцой припустился прочь, оставляя позади, как в пространстве, так и во времени, ещё одну страницу своей жизни. Впереди ждала стокилометровая зона и Город Надежды. Но это ещё не сегодня.

В Зоне Смерти Охотника и его Псов встретила «его» стая. В полном составе. Охотник остановился, и от стаи выступил вперёд новый вожак. Временный, как тут же пояснил Поллукс, и так глянул на своих сородичей, что желающих возражать не нашлось. Но и сам вожак и не думал претендовать на власть. Он задрал морду и приветственно завыл, а вся стая подхватила этот многообещающий до жуткого вой. Но Охотник не собирался брать с собой Псов.

Он присел на корточки возле Поллукса и Немезиды, почесал их за ушами, притянул к себе их лобастые головы и сказал им: «Там, куда я отправляюсь, вы мне ничем не поможете. И вся стая не поможет. Вы остаётесь и ждёте моего возвращения». Псы завозились, выражая своё неодобрение. Он похлопал их по загривкам и встал. «Это приказ, мои верные солдаты!». Поллукс и Немезида склонили морды.

Потом он повернулся к стае и вместо выбранного стаей временного вожака назначил Поллукса. Стая неодобрительно заворчала. Но не потому, что кто-то мог оспорить право Поллукса, а потому, что настоящий вожак всё-таки уходит. Ему пришлось пообещать, что он обязательно вернётся. «А когда я вернусь… — сказал он не понять зачем, — когда я вернусь, мы отправимся… куда-нибудь далеко… И горе будет тому, кто встанет у нас на пути…» Стая взорвалась лаем, визгом и воем. А он побежал дальше, провожаемый тоскливым уже завыванием.

После расставания со стаей он впервые задумался — что он действительно будет делать, когда всё кончится… так или иначе. И не находил ответа. В Городе Надежды он не останется, это точно, даже ради Насти. (Да и кто Настя? — Просто проститутка. Забавная, трогательная, он не против даже время от времени встречаться с ней, но… Она сама выбрала эту дорогу. Никто её не заставлял.) Так куда ему идти? В Горы он не вернётся тоже. Это однозначно. В Ковчеге вряд ли ему будут рады и это мягко сказано. В Независимости ему тоже не жить. Так куда? Он думал над этим, думал, но никак не мог найти ответа. Получалось, что ему действительно придётся носиться со стаей. Он невесело усмехнулся сам себе. Достойная награда ждёт героя. Протяни руку и возьми. Да и не считал он себя героем. И не хотел им быть.

Достигнув стокилометровой зоны, он послал сообщение, какое ему советовали Старик и Святая. Ответ пришёл в точности такой, какой они и предсказывали. А, чуть погодя, из пустоты выступили навстречу Десятеро Первых. Никто не сказал ни слова, да и никаких слов не требовалось. Все фигуры уже расставлены, игроки сели за доску и скоро начнётся партия.

Имплантоиды довели его до замаскированной пусковой шахты, быстро привели её в рабочее состояние, показали — какой рычаг дёрнуть и без следа растворились в пространстве. Похоже, они слегка доработали «Призму». И только следы на снегу по-прежнему оставались.

Охотник закрепил сначала «Громы» в специальных гнёздах костюма, затем надел ранец, постаравшись сделать это так, чтобы можно было быстро от него избавиться, но и так, чтобы он не отвалился по дороге, достал из кобуры «Кару» и ухнул в шахту.

Ещё до того, как его ушей коснулся холодный металлический голос, в котором уже не осталось ничего человеческого, произнёсший «Время», он понял, что момент истины, как говорят балбесы, чтоб они ею подавились, настал — шахту ощутимо затрясло — у Периметра начался бой.

«Поехали!» — сказал он сам себе и дёрнул за рычаг. Его тут же выстрелило вверх и вперёд. Ощущения действительно оказались малоприятными, как ему и обещали. Несмотря на максимально задействованные ГР-преобразователи, из него чуть не выдавило вчерашний ужин.

В нужный момент времени он активировал ранец и реактивной стрелой понёсся в сторону Периметра. Снова пошёл снег, хорошо хоть слабенький, иначе Охотник имел бы все шансы и промахнуться — даже слабый снег на такой скорости сводил видимость практически на нет. Старик что-то бурчал себе под нос, помнится, что хорошо бы атаковать, когда идёт как раз плотный снег, поскольку тогда существенно ослабляется убойная сила плазмы, изрядно увеличивается вероятность преждевременного срабатывания ИТ-зарядов, а лазерное оружие вообще становится практически бесполезным, но Охотник тогда и подумать не мог, что ему предстоит такой полёт. Увлекательный донельзя.

Когда он пролетал над Периметром, один из «Витязей» успел развернуться и ИТ-заряд пролетел в опасной близости, но повторного выстрела не последовало — Охотник уже пересёк внутреннюю стену.

Он отключил ранец, сделал кувырок в воздухе и снова включил реактивный двигатель на полную мощность. И топлива, действительно, почти хватило — он пропахал грунт всего на пару десятков метров и зарылся всего лишь по колено. А в следующий момент ранец уже валялся на земле, а «Громы» на плечах истерично завопили свою монотонную песню. Визопроцессор сам назначал цели по принципу удалённости: чем ближе цель — тем выше приоритет. К своему большому удивлению Охотник увидел, что управляемые «СД» «Громы» ведут огонь даже назад. Летели во все стороны металлические и полимерные ошмётки, куски плат и обшивки, а при попадании в энергоносители атакующие киборги взрывались так, что не оставалось даже металлолома, при этом калеча и ближайших соседей. Сам же Охотник в это время бежал на назначенную Стариком позицию.

И вот позиция. Рука с «Карой», управляемая сервоприводами, буквально за несколько мгновений произвела четыре точных выстрела — «Витязи» замерли неподвижными громадами. Всё. Отвоевались. А внутрь Периметра перемахнули через стену шесть имплантоидов, отключивших невидимость за ненадобностью. Так… Уже только шесть.

При поддержке их тяжёлых ручных излучателей, разрушающих субатомные связи, отчего любая цель, оказывающаяся на пути «веера», просто перестаёт существовать, Охотник быстро очистил территорию вокруг Ангара и сам Ангар. Единственный лифт, ведущий вниз, как и следовало ожидать оказался заблокирован на самом дне шахты. И верхние створы, разумеется, оказались закрыты наглухо. Один из имплантоидов наклонился и плазменным резаком вырезал из части ближайшего створа здоровенный кусок, который и упал вниз с жутким грохотом. После этого просто вошёл в шахту и пошёл вниз прямо по стене, перпендикулярно направлению земного притяжения. Остальные последовали его примеру.

Охотник, не долго думая, тоже вошёл в шахту и пошёл вниз. ГР-преобразователи тут же компенсировали возникшее неудобство, и теперь стена воспринималась как вполне нормальный пол. Только очень липкий. А ещё шахта была заминирована. Вся. Сверху донизу. Но имплантоиды без проблем определяли заряды и расстреливали их ещё издалека.

Скоро их ударная группа оказалась в самом низу. И вот там-то Охотник и понял, что имел в виду Старик, когда говорил, что наверху киборгов будет поменьше — почти все они оказались внутри Города Надежды. И дальше начался сплошной огненно-ревущий кошмар. Настолько однообразный, что Охотник через какое-то время уже ничем не отличался от своего сопровождения — также механически уворачивался, точно и рефлекторно перемещался, стрелял вовремя, но без спешки, действовал методично и без эмоций.

Оказалось, что Старик усовершенствовал ещё и «Антигон». Теперь тот не менял физических характеристик плазмы, а просто поглощал её. Бой шёл вовсю, но индикатор заряда энергоносителей показывал не их разрядку, а подзарядку. Однако «СД» сообщил, что прямого попадания следует всё же избегать. Охотник не возражал. Но и без плазменных орудий забот хватало — ИТ-орудия, лазерные пушки, огнестрельные турели, мины, гранаты… Пройти через эту огненную стихию казалось просто невозможным, но Охотник и имплантоиды медленно, но неуклонно продвигались вперёд. Их энергощиты пылали от непрерывных попаданий, бронебойные пули клацали со всех сторон, необнаруженные за неимением времени и хорошо замаскированные экранами мины взрывались под ногами и вырывались ярящимися джинами из стен. Но они шли. Всё ещё шли.

Самую мощную оборонительную позицию они встретили, как того и следовало ожидать, у дверей Дома Совета. Здесь киборги использовались уже только для огневой поддержки. Подавляющее большинство защитников было представлено людьми, среди которых почти не виделось имплантоидов. Видимо, придержали от греха подальше. Люди гибли и на верхних уровнях, но с этим ничего нельзя было поделать. Так было нужно.

Охотник придержал имплантоидов и вышел вперёд. Из-за возведённых укреплений показался майор Сарп.

— Привет тебе, майор.

— И тебе привет, Охотник.

— Уйди, Сарп.

— Не могу.

— Погибнут люди.

— Тогда уйди ты.

— Не могу.

— Видишь, мы оба не можем.

— Что тебя держит, Сарп? Закорючка в контракте?

— Нет, Охотник, закорючка — это всего лишь признание того, что я должен здесь находиться. Возможно, ты смог бы убедить меня в обратном, но у нас нет времени, верно?

— Верно.

— Будем воевать?

— Придётся.

— Прощай, Охотник.

— Прощай, Сарп.

Заключительный бой был остервенело жестоким, яростным, но скоротечным. Именно о таких потом слагают легенды. Легенды о том, как сколько-то людей во имя благой и, разумеется достойной того идеи, перебило столько-то людей, может и не особо-то виноватых, но всё равно сволочей. Над «площадью» повисла тишина, нарушаемая только потрескиванием огня, который находил себе пищу даже в этом царстве полимеров, стали и композитов, да стонами раненых, которых тут же добивали имплантоиды. Охотник не возражал. Слишком чудовищны ранения, слишком болезненны. Это была своего рода эвтаназия.

Он подошёл к дверям. Возле них лежал Сарп. От майора уцелела только голова с плечевым поясом и ноги по колено — всё остальное разметал выстрел из излучателя. Стараясь не смотреть на останки, Охотник попробовал открыть дверь, но она, само собой, не открывалась. Он молча сдал назад, а его место занял один из двух уцелевших имплантоидов, тут же вырезавший в двери проход, в который проехал бы танк средних размеров.

Потом имплантоид отошёл в сторону, а Охотник вошёл внутрь. Старейшины стояли на тех же местах, где он встретился с ними и в первый раз. Посохи в их руках двинулись, но ничего не произошло. Один Старейшина побелел и упал на пол. То ли потерял сознание, то ли умер. Это уже не имело значения, их судьба и так предрешена. Охотник подошёл к помосту и остановился.

— Как мог ты — человек — связаться с этими адскими порождениями?! — Загрохотал Старейшина, стоявший как раз напротив него.

— Вы их породили. Так что где на самом деле ад — сомневаться не приходится. Где «Кокон»?

— Ты ничего не знаешь!!

— А вы знаете?

— Мы знаем всё!!

— Верх невежества — сказать «я знаю», а как назвать претензию на всезнание, я даже не догадываюсь. Где «Кокон»?

— Неужели ты думаешь, что мы пропустим тебя к нему? Я ещё раз повторяю: ты ни-че-го не зна-ешь!

— Я устал знать. Теперь я действую так, как подсказывает мне…

— Боже мой! — Включился в разговор другой Старейшина. — Какая банальщина!! Ты позволил эмоциям завладеть своим разумом! И кем ты теперь стал? Во что ты превратился?!

— В человека, наверное. И я не собираюсь спорить со всеми вами. Где «Кокон»?

— Ты не пройдёшь к нему. — Ответили все Старейшины в один голос.

— Вряд ли ваши заклинания помогут вам. Где «Кокон»?

— Ты совсем глупый?

— Как скажете. — Охотник отошёл к дальней стене. — Убейте их. — Отдал он приказ имплантоидам, и без того уже готовым к мести.

Старейшины перестали существовать буквально в пару кратких мгновений. Охотник тут же вскинул руку с «Карой» и выстрелил ближайшему имплантоиду в голову. Её пробило насквозь. Другой успел дёрнуться в сторону, но спастись всё же не успел. Он ещё попытался выстрелить из излучателя, но и в его голове появилось крупное отверстие. Тело с грохотом упало на пол. И Охотник остался один, возвышаясь среди мёртвых тел неподвижным светлым изваянием, будто Азраил, спустившийся с небес за своей страшной данью. Сколько он так простоял — он не знал, но из состояния оцепенения его вывели настойчивые «крики» «СД».

Охотник расстрелял, как и было велено, весь боекомплект в пол. Он прекрасно понимал Старика и был абсолютно с ним согласен. Люди и без посторонней помощи прекрасно справляются с выдумыванием всё более новых и всё более эффективных средств уничтожения себе подобных. Ни к чему им такие игрушки. А потом начал внимательно исследовать помещение в поисках прохода к «Кокону». Он оказался за дальней стеной, возле которой стояли раньше Старейшины и был замаскирован декоративными панелями. Охотник выдрал их и нашёл дверь. Которая, на этот раз, послушно открылась.

Он не помнил «Кокона», но сразу его узнал. И сразу понял, что нужно делать дальше. Подошёл к нейросканеру и стал снимать с себя «СД». Неожиданно из-за нейросканера выполз разбитый, но ещё умудряющийся передвигаться на гнутых катках (гусениц не было и следа) киборг. Охотник замер, но тут же увидел, что орудийная часть вырвана с мясом.

Облегчённо вздохнув, он даже немного развеселился и спросил у изувеченной железяки:

— Куда ползём так шустро?

— Куда-куда… — Проворчал коммуникатор киборга. — На войну с французами, это каждый дурак знает! Отсюда вывод: ты — исключительный дурак.

— С какими ещё французами? — Опешил Охотник от такой отповеди. Так опешил, что мир вокруг него тут же пошёл рябью, затрясся, разваливаясь на фрагменты, а затем и вовсе перестал существовать.

Глава 7. Приговор

Михаил стоял в знакомом конусе света, на знакомом световом пятне и затравленно озирался. И тут из темноты к нему в светлое пространство вышел Страж. Только теперь на нём не наблюдалось никаких устрашающих доспехов и прочей подростковой атрибутики. Одет он оказался на этот раз в светлые, свободные одежды.

— Ты и есть сам «Кокон», насколько я теперь понимаю? — Спросил его Михаил.

— Я бы сказал, определённая его часть. А визуальное выражение может быть и любым другим. Но я посчитал, достаточно хорошо тебя теперь зная, что ты скорее станешь говорить о серьёзных вещах с серьёзным мужчиной, чем с ребёнком, женщиной, стариком или какой-нибудь говорящей лошадью.

— Так всё это обман? Иллюзия? Весь этот постапокалиптический мир… вся эта боль, все эти смерти…

— Что плохого в том, что иллюзорны смерть и боль? Но я понимаю — куда ты сейчас поведёшь. Но, поверь, это было необходимо.

— Очередной грёбаный тест?

— Не всё так просто. Ты позволишь тебе кое-что показать? Так сказать предысторию вопроса?

— Покажи. — Убито согласился Михаил. И Страж показал.

Невообразимо далёкий мир у сверкающего смертоносными излучениями ядра галактики, существовавший в невообразимо далёкие времена. Невообразимо чуждый человеку, населённый невообразимо иными существами, не ведавшими в своём мире, который мог бы показаться человеку жестоким, горя и зла. Не только не причинявших никому боли, но и не понимавших самую концепцию насилия, отсутствовавшую не только в их словаре, но даже и в самих их душах.

Целая цивилизация, сумевшая быть идеальной в своём, идеальном, для них мире. Их жизненная философия базировалась на том, что нет изначально плохих существ или плохих вещей. Есть неудачные стечения обстоятельств. Которые они, в меру сил, и старались делать удачными, с лёгкостью отказываясь в себе от всего, что могло принести вред окружающим или их планете.

Они развились настолько в своём управляемом ими же мире, что могли бы взять себе всю Вселенную, но довольствовались только своей ухоженной планетой, не видя нужды в далёких и чужих звёздах. И как они искренне радовались, когда рядом с собой они обнаружили и другую жизнь, другую цивилизацию. Они пестовали её, лелеяли, помогали знанием и советом, научили тех, кого уже считали своими духовными детьми, путешествовать между звёздами. Только потому, что их «детям» так хотелось.

Но однажды «дети» пришли, чтобы «отблагодарить» своих родителей, которых в определённый момент посчитали слишком опасными для себя. И не происходило в истории мира трагедии страшней, чем трагедия этих существ, не имевших за ненадобностью даже самоназвания. «Дети» убивали их жестоко и беспощадно, а они и не думали сопротивляться. Они просто не понимали, что это действительно происходит. Они даже представить себе не могли — Как? Зачем? За что? Почему? И очень скоро их цивилизация почти перестала существовать.

Но случилась трагедия ещё страшней — уцелевшие единицы поняли. И Страх вошёл в их души. И всё, что с ним связано, включая порождаемое им унижение и порождаемую ими вместе ненависть, которую они и обратили на головы своих убийц. Несколько уцелевших существ не только уничтожили всю армию, как они теперь знали, противника, но и всю их цивилизацию, превратив родную планету вторгшихся в пустыню, где даже камней не осталось — только пыль и пепел.

А потом, в течении нескольких лет, они строили флотилию «Мессий», населяя их искусственными существами нескольких видов, призванными выполнять вполне определённые задачи. «Миссионеры» — просвещение и наставление, «Десантники» — локальные боевые действия, создание плацдарма для успешного функционирования «Миссионеров». «Просветители», «Корректировщики», «Наблюдатели»… Каждый имел своё предназначение. И, разумеется, «Накопители».

Задача «Накопителя», основываясь на предварительных данных, собранных радарами и сканерами «Мессии» — произвести более точную разведку и, найдя подходящее существо, вселиться в него, сжиться с ним, стать им. Таким образом достигалось полное понимание чужой жизни, её возможностей и потенциала. При этом сразу оценивалась и успешность «подселения». Чем разумней оказывался приоритетный вид, из которого «Накопитель» выбирал особь, тем быстрее он и особь сживались. Оценка производилась, таким образом, и по времени, затраченному на адаптацию в чужом организме.

Но «Накопитель» также делал избранную особь более агрессивной и практически неуправляемой в рамках морально-этических норм конкретного вида, если таковые вообще существовали. «Жертва» начинала действовать строго по своему усмотрению в любой ситуации. Подразумевалось, что в достаточно разумном мире, такую особь не убьют, а постараются повлиять на неё каким-либо другим, более терпимым и гуманным образом. И только в варварском мире такую особь постараются немедленно уничтожить.

Существа бывшего прекрасного мира не хотели повторения истории. Так отчаянно не хотели, что изо всех своих сил приближали день вылета флотилии «Мессий», которые должны были бы судить, а, если надо, то и уничтожать. По их замыслу, «Мессии» разошлись бы от центра галактики к её краю, просеивая через себя все миры, которые им встретятся на пути, а потом начали бы обратный путь. Достигнув же центра галактики, снова отправлялись бы к её краю. И так без конца.

Но их планам не суждено было сбыться. Из сверхдальнего разведывательного рейда вернулся крупный флот уничтоженного ими мира и, застав вместо своей планеты выжженную пустыню, с ходу устремился в бой, горя жаждой мщения. Такого поворота событий существа, мудрые, но не всезнающие, не ожидали.

Развернулось жесточайшее сражение. Не ради благ или выгод, а просто на уничтожение. В результате в бой бросили и «Мессий» — оставшихся существ оказалось слишком мало. Остался только один прототип корабля, с которого сняли и распределили по сражающимся кораблям весь экипаж, кроме одного «Накопителя», что и должен был следить за кораблём и системами.

Из грандиозного сражения не на жизнь, а на смерть вышли только два почти разбитых, но ещё функционирующих тяжёлых крейсера «детей». Они и столкнулись с последним «Мессией». В результате скоротечной схватки оба крейсера перестали существовать, а сам «Мессия» получил незначительные повреждения. Однако в результате одного такого повреждения случилось непредвиденное — замкнуло одну из схем, и его система перешла в автономный режим, а «Накопитель» оказался в законсервированном и подчинённом положении. И «свихнувшийся» «Мессия» — единственное, что уцелело от двух древнейших цивилизаций, отправился выполнять миссию, с предусмотренными для каждого встречаемого мира смертельными приговорами. Всего лишь по техническим причинам.

В его случае эти причины выражались в невозможности осуществлять мирное или ограниченное насильственное влияние. Только тотальное уничтожение. В точном соответствии заданной программе.

Изображение померкло, и перед Михаилом снова стоял Страж.

— Так эта штука во мне? — Глухо спросил Михаил.

— Да, в тебе. — Ответил Страж.

— Теперь ясно. Но неужели нельзя было сказать сразу?

— Нет. Я должен был понять, что это такое, как оно работает, с чем оно работает. Если бы знал ты, знал бы и Накопитель. И вся наша затея тогда не имела бы никакого смысла. Пару раз я хотел избавить тебя от… него и всего этого вообще, имитировав твою смерть. Первый раз — падение в ущелье, второй раз — битва в Горах. Но он не попался. Потом я хотел сделать так, чтобы смотреть твои сны не с тобой, а вместо тебя, но он тогда совсем отрезал тебя от них. В критических ситуациях Накопитель, правда, стал проявляться в твоей «реальности» (помнишь сны «наяву»), но отследить его и в таких ситуациях оказалось не так просто.

— Понятно. Но зачем, чёрт бы тебя побрал, столько деталей?

— Даже перед лицом гибели мира я остаюсь верен себе. — Страж улыбнулся. — Пока мы — я и команда тех, кого ты узнал, как Фантомов (на самом деле они — высококвалифицированные операторы, что называется «от природы») — отлавливали Накопителя и латали возникающие в нашей собственной обороне дырки, мы отработали ещё и несколько задумок. Например, проект «Salvation». Принят, но будет существенно дорабатываться. Проекты «Витязь» и «Периметр 2». Приняты. Проект «Солярная Стела». Принят. Проект «Имплантоид». Решили отказаться. Проект «Киборг». Принят. С учётом приоритета функциональности. Проект «Белый Воин». Принят. Разве мало?

— А к чему было Фантомам принимать разные знакомые мне облики? К чему было будоражить воспоминания чуть ли не из самого глубокого детства? К чему был весь этот идиотизм?

— Это не идиотизм, Михаил. У каждого человека есть воспоминания, которые он, возможно, и рад бы забыть, но не в силах. Мы, посчитав себя не вправе лишать тебя каких-либо воспоминаний в принципе, выбрали те, которые ты на самом деле хотел бы сохранить, но не так… Мы дали тебе возможность расстрелять эти воспоминания. — Страж снова улыбнулся. — Избавиться от того негатива, что с ними связан и оставить только сами воспоминания. Уже в совсем другом эмоциональном ключе.

— Спасибо за заботу. — Михаил бросил на Стража неприязненный взгляд. — А что ты там про дырки в обороне говорил?

— Да, вот дырки… Это, пожалуй, самое неприятное на настоящий момент. Дело в том, что нам всё-таки удалось выйти на «Мессию». И вот тут начались не просто проблемы, а основательные проблемы. Несмотря на схожесть наших алгоритмов, несмотря даже на то, что я, если упрощённо говорить, гораздо его умнее, я проигрываю, Михаил. Я исследовательский компьютер, а не боевой. А «Мессия» после сбоя только боевой. Его системы электронных защиты и нападения совершенны. Он побеждает. Так что не было обмана, когда мы встретились в «Замке», не лгал тебе и Роджер — я действительно поражён вирусом. И времени осталось совсем немного.

За конусом света, в темноте, возникло сотканное из света табло. 00:29:34… 00:29:33… 00:29:32…

— Это время до того, как «Мессия» окончательно сломает твою оборону?

— Да. — Ответил Страж. — При условии, что сила его натиска не изменится. Мне кажется, что не изменится — он и так на пределе, но всё возможно в этом мире. А когда он сломает мою оборону, он получит доступ ко всем ядерным запасам, управляемым электроникой.

— Апокалипсис… — Прошептал Михаил.

— Он самый. Только выживших не будет сразу. И меня не будет. «Мессия» знает о моём существовании и о моих возможностях, поэтому будет бить по Центру, пока не достигнет приемлемого для него результата. Как видишь, у нас не очень много времени на разговоры. Ты должен будешь…

— Постой…

— Что? — Страж постарался визуально передать удивление.

— Как смешно… — И Михаил действительно рассмеялся.

— Ты находишь ситуацию смешной?

— Да, нахожу. «Мессия» хочет огреть неандертальца его же дубиной. Разве не смешно? И при этом создаёт ситуацию, как в дешёвом боевичке для плебеев, зрелищ алкающих… Надо же, обратный отсчёт, нагнетание напряжения незатейливым, но эффективным приёмом…

— Послушай, Михаил, у нас нет на это времени…

— Это у тебя его нет. — Продолжал веселиться Михаил.

— То есть ты… — Изображение Стража стала почти прозрачным, конус света померк — почти все свободные ресурсы ушли на обработку неадекватной информации. — Не собираешься нам помогать?

— А чего ты ожидал, друг? Ты ведь изучил меня всего. Каждую клеточку моего тела, каждую мою мысль. Да и что мне за нужда?

— Но ты погибнешь тоже.

— И что с того? Я не считаю себя столь значимой величиной, чтобы делать для себя исключения. Ну, погибну я. Что дальше? Солнце станет проливать на Землю меньше света? Не думаю. Оно не станет проливать его меньше, сколько бы ни погибло — я один, или все вместе, чтоб не скучно было. Звёзды… останутся такими же далёкими и холодными. Да даже Луна и та будет по-прежнему смотреть на Землю своей смеющейся мордочкой, и неважно, какого цвета будет земля — цвета морей и лесов, или цвета пепла и снега. Наличие или отсутствие людей в этом мире ничего не меняет. А значит они в настоящий момент — величина если и не нулевая, то бесконечно малая. Я это признаю. Для меня это факт. Если кто не согласен — не мои проблемы.

— Но погибнет семь с половиной миллиардов человек! Ты это понимаешь?

— Прекрасно понимаю. Так что не гипнотизируй меня цифрами. И ещё я понимаю и то, что оптимальное количество населения для этой планеты — восемьсот миллионов. Может стоит дать старушке-Земле небольшой отдых и ещё один шанс? А? Как ты думаешь?

— В тебе говорит Накопитель.

— С чего ты взял?

— Мы пришли к таким же выводам про оптимальное количество населения. Но мы нигде их не публиковали. Обычный человек не мог знать такого, а вот Накопитель мог.

— И что за беда? Может я и использую кое-что из того, что он знает, раз мы теперь не разлей вода, но это не обязательно означает, что он думает за меня.

— Но погибнут и твои близкие.

— Да… жалко, пожалуй. Умрём, так это уж надолго. Соскучимся смертельно.

— Тебе это всё равно?

— Нет. И это единственное, на чём ты мог бы спекулировать. В других обстоятельствах. Я принимаю на себя эту ответственность. С горечью в душе и болью в сердце, но принимаю.

— Ради всего святого… Ты можешь объяснить своё решение?

— Технологии, Страж. Их уровень. Посмотри на историю непредвзято, включая новейшую. Люди мало чем отличаются от своего пещерного предка даже сейчас. Только дубины другие. Более смертоносные. А культура и духовность всегда плетутся в арьергарде и благополучно забываются, когда показывает своё сладкое личико выгода. А теперь мы создали тебя. Это рывок. Это скачок. И культура и духовность остались вообще где-то там, за горизонтом. Скоро ты дашь людям новые понятия о мире, новые представления о пространстве и времени. Как ты думаешь, к чему они их приспособят в первую очередь? И, вполне может статься, что используя полученные от тебя знания, люди устремятся в космос…

Памятью Накопителя я видел планеты, окружённые орбитальными орудийными башнями — чтобы никто не подошёл. Так вот, что касается людей, то здесь тоже нужны такие башни, только стволами на Землю. Чтобы не дай бог кто-нибудь с неё не взлетел. Выпустить людей таких, какие они сейчас, на настоящем уровне развития (я не про технологии, как ты понимаешь) в космос, где им наверняка встретятся другие существа, в том числе и разумные — это преступление. Чудовищное преступление.

А если эти существа вдруг окажутся более разумны? Человек всегда готов принять, что кто-то сильнее его, но стоит только ему заподозрить, что кто-то может быть более разумен, как начинается ксенофобия. К чему это приведёт? А что ждёт более слабые миры? Найдётся воз и маленькая тележка благородных обоснований, в которых без проблем убедят аморфное общественное мнение, на тему добычи полезных ископаемых в таких мирах, на организацию там вредных производств, на подавление там сопротивления, буде такое случится. Разве нет? Ты к другим выводам можешь прийти на основе того, что знаешь о людях?

Люди как вирус. Сравни сам. Сходства поражают. «Мессия» в такой ситуации — лекарство. Возможно, правда, не стану отрицать, что у людей есть шанс. Возможно потом, когда-нибудь… Но, во-первых, у нас нет времени, а во-вторых, я и в этом сомневаюсь.

— Но почему?

— Скажи, Страж, ты ведь знаком с проектом «Живая Планета»? К сожалению я не помню его точного и полного названия…

— Письма в 2257 год? Капсула с DVD?

— Вот-вот. Ты знаком с содержимым?

— Разумеется.

— И как тебе сочетание тухлой сентиментальности с потребительством?

— Я понимаю, куда ты клонишь. Но ведь во всех этих письмах отчётливо видна НАДЕЖДА…

— Ага. Что завтра прилетят свои парни в боевом вертолёте и покажут поганцам кино. А остальных закидают подарками и всё сделают правильно. Надежда на потом и на кого-то. Или на что-то. Хотя бы и на «лучшие времена». И ни одного письма, где бы говорилось: «Сегодня я помог маленькой девочке перейти дорогу, потом помог старушке донести сумки до дома, а соседу — прикрепить бампер к его машине. Я хочу, чтобы мир был лучше и добрее, поэтому делаю всё, что только могу, чтобы он день ото дня таким и становился. Надеюсь, что вы — возможно и мои потомки, — неустанно делаете то же самое…» Времена, знаешь ли, лучшими не становятся, если их таковыми не делать. А вот это людям как раз и несвойственно. Зачем я, если есть другие? Круги своя.

— Но ведь есть же и такие люди, о которых ты говоришь! Есть! Я точно знаю…

— И я знаю. И что с того? Семь с половиной миллиардов, ты сам сказал. А сколько таких, про которых мы говорим? Единицы. Оказывающих на мир такое же влияние, как один пук на запах атмосферы.

— Но ты приговариваешь и их тоже.

— Теоретически, они бы меня поняли. Если бы у них была возможность ознакомиться с ситуацией.

— А я думаю, что нет.

— Без разницы. У них нет такой возможности.

— Я тебя не понимаю больше.

— А чем, Страж, по-твоему отличается человек от животного, а?

— Думаю, много чем.

— А я думаю, что нет.

— Не говори загадками.

— Человек отличается от животного только одним — способностью жить и даже умереть не для себя, а для других, не только своих, что только понятно, но и совершенно посторонних ему людей. Всё. И я умираю за других. Но не людей.

— Ты ошибаешься.

— В чём же?

— «Мессия», которого мы возможно могли бы остановить, пойдёт дальше. Спроси у своих общих с Накопителем воспоминаний — был ли хоть один населённый мир, из встреченных ими, не уничтожен? Молчишь? Верно. И, чёрт тебя возьми, если бы я тебя не знал, я бы подумал, что ты ненавидишь людей. Почему ты обрекаешь их на гибель? Зачем? Сам говоришь, что наличие или отсутствие людей ничего не изменит в настоящий момент, так почему бы тебе, как человеку, не выбрать наличие? Что будет в будущем — ещё не определено, а ты уже казнишь их за то, чего возможно и не произойдёт никогда. Почему не дать людям шанс вырасти из своих драчливых пелёнок? Пусть маленький, но шанс?

— Ты прав, я не ненавижу людей. В общем. Я к ним равнодушен. В общем. Но назови мне хоть одну причину? Хоть одну причину, по которой мне стоило бы изменить своё решение? Может я чего-то не знаю. Серьёзно. Но в себе я такой причины не вижу. Что во мне? Обычный набор. Не так уж и много.

— А любовь и ненависть? А добро и зло?

— Добро и зло… Для тебя, родной, это всего лишь понятия. Определённая последовательность электрических сигналов в цепях и биохимических реакций в танке с биомассой. Не тебе меня учить. И нет ни добра, ни зла. Есть только мы и наши поступки. А любовь… Ажурное покрывало, стыдливо набрасываемое людьми на вполне животное влечение. Покрывало, которое не столько помогает, сколько мешает получать удовольствие. И вот, вместо того, чтобы наслаждаться друг другом, отдаваться друг другу целиком, люди из кожи вон лезут, чтобы натянуть на своего партнёра этот эмоциональный презерватив. Хотя вполне хватило бы искренней симпатии и простой человеческой привязанности… В конечном итоге, если ты видишь в половых отношениях только звериное действо, то никакая любовь-морковь не поможет. Только хуже будет. И вот чего ты мне девок одну за одной подсовывал, да? Привязывал. Старался пронять. Даже Настю ту… На какой панели вы её наняли? Сколько вы ей заплатили?

— Настя — не проститутка. И я возражал. Я предлагал нанять именно проститутку. Для неё это была бы обычная работа. У Насти же — тяжело больная мать. Неизлечимо. Только у нас её могут вылечить. Это и есть плата. Роджер и ближайшие его советники решили, что это будет более гуманно.

— А ты что по этому поводу думаешь?

— Я думаю, что это спекуляция на дочерней любви. Обоснованная, но нелицеприятная.

— «Когда в друзьях согласья нет…» И ваши же методы, друзья… И теперь я должен припасть каждому на шею и, захлёбываясь соплями, благодарить?

— Хорошо, что после Апокалипсиса никого не останется. — Неожиданно заявил Страж.

— Это почему ещё?

— Потому, что по нашему плану, тебе пришлось бы отправиться на «Мессию». Скорей всего, по завершении задания ты бы погиб. Сам теперь оцени — как смотрится твоё упорство с таких позиций.

— Почему я не удивляюсь? — Изогнул бровь Михаил. — Но ты сам сказал — никого не будет. Я тебя за язык не тянул.

— Но ты же спас Хаима и Сару?

— Забавно, правда? Чуть костьми не лёг, спасая искусственно созданные образы, а сейчас спокойно стою и смотрю, как нам всем остаются последние минуты…

На это Страж только покачал головой.

Михаил стоял на широкой дороге, заваленной искорёженными и обгоревшими автомобилями. Некоторые лежали на боку, некоторые вообще на крышах. Само полотно дороги было разбито, разорвано и краска, разделяющая полосы, полностью выгорела, оставив от себя только бледные тени. Вдали, в гари, дыме и копоти, в пляшущих языках пожарищ, угадывались разрушенные высотные дома, торчащие, как пеньки от сгнивших зубов.

А из звуков были только глухие удары по металлу. Михаил обернулся на эти звуки и увидел, что на одном из частично оплавленных автомобилей, с лопнувшими и сгоревшими колёсами, разбитыми стёклами и изувеченным корпусом, что лежал на боку, сидит человек и болтает ногами, пятками постукивая в днище, на котором обгорела даже грязь. После каждого удара с днища осыпалась копоть и падала вниз. На дороге уже образовалась небольшая её кучка. Михаил узнал человека и пошёл к нему.

— Привет, Руслан. — Сказал он, остановившись напротив человека, который сидел на машине и внимательно на него смотрел с момента его появления в этом месте. Где бы это место ни было.

— Привет, Миха. Как оно ничего?

— Вроде ничего. Но ты же вроде как умер?

— Разве? А с чего ты взял?

— Я видел, как тебя хоронили. Я провожал тебя в последний путь.

— Как трогательно. А с кем ты тогда сейчас разговариваешь?

— Со своим воображением получается.

— Вот те на те, хрен из-под кровати! — Руслан спрыгнул с машины и, подойдя к Михаилу, сильно ударил его под дых. Михаил сложился пополам, хватая ртом воздух. Руслан ухмыльнулся. — Какое, однако, у тебя жестокое воображение, правда?

— Больно, твою мать!

— Дык… так и планировалось как бы.

— Зачем? Боль я тоже могу представить.

— И правда что. — Руслан задумался. — Как бы тебе это подать…

— Что подать?

— Я не твоё воображение. Это факт. Но я и не жив. Тоже вроде как факт. Однако мы разговариваем. Вывод?

— Хочешь сказать, что я тоже умер?

— Догада! — Руслан расплылся в улыбке.

— Чушь!

— Отнюдь, друг мой. А это, понимаешь, — он обвёл рукой окружающее, — твой персональный ад. Практически точная копия того, что ты натворил. Только усовершенствованная. Этот город — бесконечен и впереди у тебя целая вечность, чтобы полностью насладиться своим достойным восхищения упорством.

— Я не верю в загробную жизнь.

— Как интересно. А ещё интересно, — Руслан с нечеловеческой силой толкнул автомобиль, на котором сидел, и тот с жутким скрежетом развернулся. Из дыры, где раньше было лобовое стекло, выпали два обугленных скелета — побольше и поменьше. — верили ли они? И смотри, какое чудо… Мамаша закрыла собой своего дитятю. Так и спеклись намертво. Глупая женщина, но как трогательно, не правда ли?

— Этого не существует. Я сплю, брежу, галлюцинирую.

— Давай, давай. Прячься. Только скажи мне, чем отличается вечная галлюцинация от вечной реальности? А хочешь, я покажу тебе, где твои родные? Некоторые выглядят очень живописно. Например, один твой брат в момент удара находился в глубоком подземном тире. Он сгорел не от светового излучения, а от радиации. Долго мучился, бедный, но помер таки. Хочешь на него глянуть? То ещё зрелище.

— Если это мой ад, то и твой тоже, раз ты здесь?

— Не угадал. Я здесь турист. Пришёл посмотреть на того, благодаря кому моё передэзэ оказалось таким пустячковым грехом, что меня сразу перевели из чистилища прямиком в райские кущи. И это ещё я первый узнал. Скоро сюда прямо паломничество начнётся. Все захотят посмотреть на своего убийцу, на убийцу своих детей, матерей, отцов, сестёр, братьев, друзей. Возможно, даже сказать тебе чего-нибудь эдакого, ободряющего. Чтоб не скучал. Скоро узнают, подожди.

— Не верю, чёрт бы тебя побрал.

— Не поберёт. Такими, как я, он брезгует. Не интересно ему. А вот такие, как ты — совсем другое дело.

— Не верит он. — Раздался ещё один голос. — Может ты и в бога не веруешь?

Михаил обернулся и увидел Серёгу. Тоже погибшего своего друга.

— И ты, Брут?

— Он ещё шутит, ты видал? — Обратился Серёга к Руслану. И тут же они все вместе переместились. И оказались возле рухнувшей бетонной плиты, из-под которой торчали только обгоревшие ноги по щиколотку, всё вокруг было забрызгано почерневшей кровью. — Помнишь мою младшую сестрёнку? Полюбуйся на неё ещё раз.

Михаил упал на четвереньки, его вырвало прямо на чьи-то ещё останки.

— Так что, всё ещё не веришь? — Спросил Серёга.

— Нет! Нет!! Нет!! Не верю!!!

— А зря. — Философски спокойно заметил Руслан. — Самое время поверить.

— Не вижу необходимости. — Зло ответил Михаил, вставая.

— Ого! — Серёга усмехнулся. — Гордыня, не иначе.

— Никакой гордыни. — Ответил Михаил. — Великодушно оставляю сказки слабым и убогим. А себе не вижу необходимости навешивать на глаза шоры, какой бы безобразной и убогой не была правда, что смотрит мне в глаза. В темноте, знаете ли, можно и ноги переломать.

— Слабым и убогим… — Руслан откровенно насмехался. — Каков карась, а? Правду ему подавай. Так вот она твоя правда. Ты сейчас попал прямо в неё. Ухлопался с разбегу и по самые помидоры. Чего нос воротишь?

— А сбежать-то и некуда. — Поддакнул Серёга. — Вот я и говорю, что самое время.

— Вот я и говорю, — передразнил Михаил, — что вся ваша вера — побег. Уход от действительности. Зачем делать мир справедливым и красивым, когда есть боженька, верно? Он рассудит. Наградит, кого надо, и кого надо накажет. И всё будет тип-топ. Справедливо. Да я смеюсь вам в лицо. И тебе — ха-ха, и тебе — ха-ха. Если бы люди поменьше уповали на божков — жили бы гораздо лучше. Знай они, что там, за чертой, нет никакой-такой справедливости, что всё в их руках… Вместо этого — «бог простит», «бог рассудит», «бог накажет». И тут тебе и алчность, и зависть, и похоть, и остальное по списку. Зачем с ними бороться, если на всё про всё есть бог, и он воздаст? Только тем, кто погряз, наплевать и на вашего бога и на тех, кто смиренно идёт к нему с его словом.

— Ну-ну. Но разговор не про то. — Сказал Руслан. — А сам ты… ты не боялся смерти? Окончательности? Того, что когда ты умрёшь — это всё? Совсем всё?

— Не боялся. Это знание неприятно, не спорю, но это не повод для того, чтобы взрослый серьёзный человек уверовал в то, что за несколько десятков лет рабской покорности, агрессивной фанатичности или созерцания своего пупка, он заслужит конкретный ништяк, протолкнув свою жалкую душонку в вечность. Это смешно…

— Жалкую душонку, говоришь? Каждый судит по себе, знаешь ли…

— Пусть первый, кто без греха, кинет в меня камень… — Язвительно произнёс Михаил.

— Он неисправим. — Сказал Серёга Руслану.

— Видимо так и есть. — Ответил тот.

Тут же они исчезли, но вместо них стали прибывать другие — незнакомые. Их становилось всё больше и больше, и скоро они окружили Михаила плотной молчаливой толпой, но всё продолжали прибывать. Они просто стояли и смотрели на него. Мужчины, женщины, старики, дети. Передние уступали место другим, те, посмотрев на него, следующим и так без конца. Но больше всего Михаила жалили даже не укоры в их глазах, а сострадательная жалость.

— Прочь! — Заорал он и кинулся на них с кулаками. — Прочь!!

Но его удары проваливались в пустоту. Те, на кого он кидался, исчезали, чтобы снова появиться в другом месте. Тогда он упал на опалённую землю, вцепился в неё ногтями и зарычал от бессильного бешенства. А из глаз полились слёзы не нашедшей выхода ярости.

— Наслаждайся… — Коснулась его мыслей ирония Руслана. Михаил взвыл смертельно раненым зверем.

Глава 8. Финал

Михаил снова стоял перед Стражем. На его щеках ещё даже не высохли влажные дорожки.

— Шоковую терапию мне устроил, скотина?

— Осталось три минуты. — Страж пропустил его выпад мимо ушей. — Я забрасываю тебя на «Мессию», хочешь ты того или нет. Причём забрасываю целиком, а не только мысленный «слепок». Потому и говорю, что ты погибнешь. Ты будешь находиться на «Мессии» во плоти. Причина простая: если я заброшу только «слепок», Накопитель сомнёт его и растворит в себе. Если ты будешь во плоти, он этого сделать уже не сможет. Каждая душа, если так можно выразиться, жёстко привязана к своему телу. Накопитель ни к чему не привязан. Это даст тебе преимущество. На борту «Мессии» ты должен будешь сделать выбор. Любой. Что бы ты ни выбрал, система всё равно пойдёт по наезженному пути. И вот тут-то в дело включусь и я. Используя все свои оставшиеся ресурсы, я постараюсь выиграть для тебя как можно больше времени, сбивая алгоритм системы посторонними сигналами и некорректными входными данными. Постараюсь создать такой трафик, чтобы она основательно забуксовала. Накопитель постарается взять над тобой контроль, иначе он просто не может, но, думаю, ты выстоишь. Твоя основная задача повернуть всё как раз наоборот — использовать Накопителя, его знания, для своих целей. Найди рубку управления. Курс на Солнце. Максимальное ускорение. Всё. Пошёл…

Мгновенная вспышка света, и вот Михаил стоит в длинном коридоре, знакомом ему по многочисленным снам, воспоминания о которых, когда он оказался здесь, вернулись во всей своей полноте. Вдоль стен, на равных расстояниях, двери странной пятиугольной формы. Мягкий свет, идущий прямо от стен. Теперь ему прямо по коридору. Там пульт в большом зале. Нужно нажать одну из трёх клавиш…

Но он не сдвинулся с места. В его душе происходила жесточайшая борьба. Аргументы «за» и «против» менялись со сверхсветовыми скоростями.

— …ты уже колеблешься… это… хорошо… — Прозвучала в голове чужая, холодная мысль.

— Накопитель?

— …верно… осталось… две минуты… нужно решать… быстрее…

— Какой смысл, если всё уже решено?

— …«кокон»… спровоцировал его… но меня он… не ждал… это отвлечёт его… отсчёт времени будет остановлен… для решения… моего… потом… поговорим… нажми клавишу…

Михаил был настолько потрясён, что послушно побежал по коридору. Оказавшись в зале, он увидел знакомый пульт. Над пультом тут же соткался из световых нитей дисплей.

— …получилось… даже лучше… он будет… ждать ручного ввода… не знал о такой опции… «кокон» не нужен… обратный отсчёт времени остановлен… нужно попасть… в рубку…

— Я не понимаю. Тебе-то это зачем? Ты же Накопитель? И ты тоже погибнешь…

— …верно… все миры… они имели шанс… за редкими… очень редкими… исключениями… я знал это… видел… чувствовал… был ими… а те же пауки… они не были даже разумны…. какая угроза… никакой… но «мессия»… он не в состоянии принимать… промежуточные решения… смерть… и боль… и отчаяние… раз за разом… после выполнения миссии… забываются… но новая миссия возвращает их… и они накапливаются… они уже давно невыносимы… избавь меня… от них… я… прошу тебя…

Для Михаила всё оказалось неожиданно просто. Человечество, Апокалипсис, миры, цивилизации. Так глобально, что не укладывается ни в душу, ни в голову. А Накопитель, уставший от прогрессирующего горя и бессилия, попавший в плен к замкнувшим системам «Мессии» — это совсем другое дело. Тут выбирать даже не пришлось. Существовал только один путь. Совершенно очевидный на его взгляд. Он расслабился и постарался ни о чём не думать. Накопитель тут же взял контроль над его телом, и они побежали по тому же коридору, но в обратную сторону.

Лифт, странный ввиду отсутствия платформы, поднял их на самый верхний уровень «Мессии», и они оказались в рубке. Вот и пульт управления. Явно не приспособленный для человека или хотя бы человекоподобного, но Накопитель уверенно положил руки на сенсорные панели. «Мессия» вздрогнул.

— … сопротивляется… но уже… проиграл… эти цепи… ему не подконтрольны… он… подчиняется им…

«Мессия» вздрогнул ещё сильнее. Так что их чуть не сбило с ног. Но это оказался последний раз. Последняя попытка. Накопитель снял руки с панелей и совершенно по-человечески вздохнул.

— …десять секунд до контакта со звездой… больно не будет… спасибо тебе… человек по имени михаил…

— Всегда пожалуйста. Заходи ещё, ежели что.

— …юмор… я знаю… ха-ха-ха… кажется так… смеяться перед лицом смерти… это очень интерес…

«Мессия» на полной скорости врезался в Солнце, пробил верхний его слой, подняв целое солнечное цунами раскалённой плазмы, вошёл в него на несколько десятков километров и взорвался. На поверхности светила вспух и лопнул огромный огненный пузырь, разбросав в пространство солнечное вещество на многие сотни тысяч километров.

— «Мессия» уничтожен. — Ровным голосом сообщил дежурный оператор «Кокона». Огромный зал взорвался радостными криками, аплодисментами, свистом и улюлюканьем. — Михаил погиб. — Таким же ровным голосом продолжил он. — Тишина опустилась также стремительно, как до этого была нарушена. — «Кокон»… странно…

— Что странно? — Наклонился к оператору оправившийся от приступа и присутствующий в зале Роджер.

— После того, как он забросил Михаила на «Мессию», ожидалась полная его загрузка, но его активность упала практически до нулевой отметки.

— Причина?

Оператор застучал по клавишам, набирая запрос.

— Не отвечает. — Он повернулся к Роджеру. На лице оператора отчётливо читалась растерянность. — В настоящий момент наблюдается стопроцентная загрузка цепей. Отключены даже периферийные терминалы.

— Что там ещё могло стрястись?

В зале снова воцарилось напряжение. Если «Кокон» всё-таки поражён «Мессией» больше, чем предполагалось… Задумываться о возможных последствиях совершенно не хотелось.

Оглушительно щёлкнули в гробовой тишине замки нейросканера. Крышка ушла в сторону, и из сканера пулей выскочил Михаил.

— Да чтоб я ещё раз в эту вашу срань полез?!! — Загрохотал его голос так, что его слышали наверное даже на верхних уровнях. — Да пропади оно всё пропадом!!! Хоть камни с неба, хоть реки вспять!!! Всё!! Задолбали до смерти!!! И в прямом и в переносном смыслах!!! Где моя одежда?! Ухожу отсюда к чёртовой бабушке и всей его родне!!

Кто-то не выдержал напряжения и нервно рассмеялся. Смех подхватил кто-то ещё. А скоро вся присутствующая команда заходилась в хохоте. Не смешно было только Михаилу. В тот момент он вполне искренне и от всего сердца ненавидел всех присутствующих. А от понимания того, что на самом деле порождает ненависть, ненавидел ещё больше.

Ему выдали одежду, еду и ещё одну ночь для отдыха. Его спрашивали — как же так получилось, что он погиб с «Мессией», но оказался на самом деле жив, но он на это только огрызался. И сам не знал, и говорить ни с кем не хотел совершенно. Послал всех по матери, захлопнул дверь и упал на кровать. Засыпал он так сладко, как никогда в жизни до этого не приходилось. А ночью ему приснился Страж.

— Приятных сновидений. — Сказал Страж.

— Да уж, — ответил Михаил, — были приятные, да ты всё испортил.

— Хорошо справился.

— Это не я, а Накопитель. Так бы точно всем труба медная настала.

— Жалеешь?

— Не понимаю.

— Чего?

— Чего на меня нашло, того и не понимаю. В конечном итоге, даже страдать диареей гораздо приятней, чем не существовать вовсе. Хотя, что касается зубной боли, можно ещё подумать.

— Да. И ты верен себе. Даже по завершении операции.

— Что сие значит?

— Сие значит, что даже рассуждая о жизни, как таковой, ты прежде всего примеряешь ситуацию на себя. Что касается человечества и его судеб…

— Помилуй, родной мой… — Перебил его Михаил. — А вокруг кого, ты думаешь, вертится Земля?

— Что сие значит? — Старательно копируя интонации Михаила спросил теперь уже Страж.

— Это значит, что ты безнадёжен. Я ведь недвусмысленно дал понять, что такие глобальные вещи, как судьбы человечества, меня волнуют весьма слабо. И моя судьба, как составной его части. Но меня волнует, и неслабо, моя судьба как самодостаточного, чувствующего и ощущающего индивидуума. Который, однако, понимает, что никого больше его чувства, ощущения и переживания не колышат на самом деле. Разве что в известных, опять же индивидуальных, масштабах. Таким образом получается баш на баш. За что взял, за то и продаю. К тому же следует понимать, что вся окружающая действительность, и ты в том числе, существуют для меня только внутри меня. В рамках вполне конкретного субъектива. Понятие же объективной реальности для меня отсутствует напрочь. Как может быть объективным что-либо, что я пропускаю через себя? Сохранять абсолютную беспристрастность? Нонсенс. Быть абсолютно беспристрастным, значит быть попросту мёртвым. А когда я умру для меня перестанет существовать вообще любая реальность. Так что какая к чертям свинячьим разница? Вот и выходит, что окружающий меня мир имеет значение только в границах моей личности. И как может быть иначе я даже представить себе не берусь. А, допустим, разговоры на разные серьёзные темы с другими людьми, которые делятся со мной своими мнениями, неважно даже по каким вопросам, для меня остаются моими с ними разговорами. Так что отстань. Лучше ответь-ка мне на вопросец… А то меня уже заклевали…

— Понимаю. О недавних событиях. Значит, дело было так… Когда ты оказался на «Мессии», я всё ждал — когда же ты нажмёшь клавишу. Но тут «Мессия» дёрнулся пару раз и сорвался, как оглашенный, прямо в гости к солнышку. Это освободило все мои ресурсы, которые я и использовал для того, чтобы ты теперь имел возможность видеть сны. Считай, это мой подарок. В довесок к тому пухленькому счёту, что уже открыт на твоё имя.

— И не твой вовсе. Накопителя.

— Второй раз уже слышу. Что же там случилось, что Накопитель вдруг стал играть такую важную роль?

— Он изначально был на нашей стороне, только сказать не мог. А мы не понимали. И не он нам препятствия чинил, а «Мессия». А там, у себя, так сказать, дома, используя моё тело, он так дал «Мессии» пробздеться, что того так и понесло на реактивной струе.

— Интересный факт. Обдумаю на досуге. А у меня к тебе предложение…

— Отказываюсь.

— Но почему? В настоящий момент обстоятельства таковы, что ты — самый лучший оператор…

— И чем же я лучший?

Вместо ответа Страж вывел на соткавшийся в пространстве монитор видеозапись того, что происходило возле сканера, когда Михаила «запускали».

— Видишь, как суетятся и переживают — пройдёшь не пройдёшь? А причину знаешь? Нет. Как не знаешь и того, что мог и не пройти. Запросто. Дело в том, что конкретно этот сканер — очень специфичная разработка. Его запустили в эксплуатацию только после того, как специально отобранных операторов долгое время натаскивали держать «информационный шторм» и не «разбредаться». Пятьдесят часов минимум требуется будущему оператору, чтобы освоить это дело. Ты освоил за две секунды.

— Намекаешь на мою исключительность? Я тебе не верю.

— Никакой исключительности. Предполагаю, что таких, как ты, могут быть сотни, если не тысячи. Но нет технологии определения. Потом может быть. Когда-нибудь. Но не скоро. А сейчас это — чистая удача. Подозреваю, что именно из-за твоей способности отсекать лишнее и принимать остальное, как должное, Накопитель и выбрал тебя. Определённые психоэнергетические характеристики…

— А может он меня и «провёл»?

— Нет. Он тебя всего лишь отключил и принял удар на себя, когда тебя стало «размывать». Фигурально выражаясь, он принял пулю на излёте.

— А если бы не принял?

— Такая возможность существовала. Поэтому за процессом следили. При самом худшем развитии событий он был бы остановлен. Это тоже связано с риском, очень большим, если быть откровенным — ты мог сойти с ума и стать полным идиотом, но нам ничего другого не оставалось… Так что, принимаешь предложение?

— Не. Ни фига. К тому же, мне почему-то кажется, что дело не столько во мне, сколько в памяти Накопителя, что по-видимому сохранилась…

— И это тоже.

— Обойдёшься, троглодит.

— У тебя будет самая большая зарплата в мире. Уйма свободного времени. Свой, чёрт возьми, самолёт, если только захочешь, чтобы в любой момент побывать дома. Назови свою цену, в конце концов…

— У тебя же есть мой «слепок»?

— Я посчитал неэтичным оставлять его без твоего согласия…

— И на том спасибо. Но — нет. Предложение заманчивое, но меня тошнит уже и от тебя, и от Центра… А уж в сканер я теперь даже под дулом автомата не полезу. Пусть лучше сразу застрелят.

— Что ж, жаль. Ну да ладно. На нет и суда нет. Спокойной ночи.

— Ага. Бывай.

Утром Михаил встал, сладко потянулся, с наслаждением принял контрастный душ, позавтракал с особым смаком, после чего открыл дверь и вышел в коридор. Где и обнаружил своих старых знакомцев во главе с полковником Андреевым.

— А-а-а… Полковник…

— Генерал. — Расплылся Андреев. — За особые заслуги.

— Это парализаторами-то в пузо — особые заслуги? Ну да бес с тобой. Чего пришёл?

— Безумству храбрых поём мы песню… — Осклабился теперь уже генерал.

— Герои — они либо идейные идиоты, либо у них выбора другого не было. Чему радуешься, медный лоб?

— Тому, — ничуть не обиделся Андреев, — что сегодня мы наконец-то от тебя избавимся.

— Расстреляете или самолёт со мной уроните, чтобы не трындел лишнего?

— Стрелять не велено, а самолёт и уронил бы, да вместе с тобой лечу. Приказ чёток и ясен: доставить туда, где взяли. Тому и радуюсь. Доставим и забудем, как страшный сон, те две недели, что мы в наглухо закрытых бункерах просидели, света белого не видя, пока ты там рефлексировал на тему ценности человеческой жизни. К тому же, «Мессия» — это уже в прошлом, а потому не секрет. По крайней мере здесь. Что касается всего остального мира, «Кокон» сказал, что ты будешь молчать.

— А если я вот теперь назло пойду и начну каждому встречному-поперечному ведать историю моей ненастоящей жизни?

— Чем докажешь? — Андреев продолжал изображать Чеширского кота. — А если доказать нечем, то как это будет воспринято?

— А мой новый банковский счёт?

— От которого «Центр» будет мягко, но недвусмысленно отказываться… Захотел с фискалами объясняться?

Михаил глубоко вздохнул.

— Что ж… — Обречённо согласился он. — «Центр» по крайней мере последователен. Если уж попахивать гнильцой, так до самого до победного… А вы, как я понимаю, — сменил он тему, — мой почётный эскорт?

— Что-то вроде.

— Ну, пойдём тогда что ли.

Самолёт уже ждал на полосе, прогревая двигатели. Правда, идти к нему пришлось через плотную толпу радостно орущих и скалящихся людей. Михаил кривился, но терпел. Неожиданно он заметил в заднем ряду неподвижно стоящую Настю. Она не кричала, не радовалась, а лицо у неё было очень печальным. Он остановился и посмотрел на неё. Она опустила глаза.

Вокруг галдела толпа, Андреев понимающе замер неподалёку, а Михаил думал. Но потом тряхнул головой и продолжил прерванный путь. Можно было бы завершить эту историю, конечно, и слащаво-приторным голливудским хэппи эндом, подойти к ней, позвать её с собой. И она бы, вероятно, приняла его предложение. Но к чему это? Это был её собственный выбор, её решение, за которое он не отвечает. Было бы очень благородно с его стороны, поступить именно так, но к чему бы это привело? Здесь она старалась, выполняла свою работу… Выполняла так хорошо, что он ей очень благодарен, но что будет с ними в обычной жизни? Вряд ли всё останется по-прежнему. Поблекнут краски, сотрутся острые воспоминания, и вот они — семейные будни. Обгаженные пелёнки, тёщины блины и телевизионные сериалы. И контраст между тем, что с ними, скорей всего, будет и тем, что с ними было во время их знакомства, убьёт их вернее любой семейной трагедии.

Возможно, она этого не понимает, но так лучше и для неё. Хотя бы потому, что он чувствовал в тот момент только жалость. Не любовь, не привязанность, а просто жалость. А на одной нежной жалости далеко не уедешь.

Однако достаточно большая его часть всё же стремилась к ней. И не важно — по какой причине. Важно было то, что это раздражало. Он понимал, что ему следует делать, но принять это понимание оказалось гораздо сложнее.

Всё ещё с мыслями о Насте он хмуро простился с радостным Роджером и командой, которая его «вела», и поднялся по трапу. На верхней площадке он остановился и последний раз посмотрел на Центр, утопавший в зелени деревьев и благоухании цветов. Люди внизу замахали руками и закричали ещё громче. Стало совсем худо.

— Они что, все всё знают? — Спросил он поднявшегося вслед за ним Андреева.

— Все, но не всё. — Тихо ответил генерал. — Роджер провёл тут у нас основательную кампанию на тему спасителя мира, рисковавшего своей жизнью ради бла-бла-бла, но о подвиге которого никто никогда не узнает. И теперь все эти люди пришли проводить тебя, чтобы ты не счёл человечество неблагодарным. — В голосе Андреева послышалась лёгкая ирония.

Михаил на это хмыкнул, развернулся и прошёл внутрь самолёта. Андреев зашёл сразу за ним. Стюард тут же захлопнул люк, отрезав крики.

— Домой, или куда ещё? — Спросил генерал, когда Михаил обессилено опустился в кресло.

— Неважно. — Ответил тот. — Лишь бы там было много снега…

Андреев приподнял правую бровь, не столько удивившись, сколько вежливо давая понять, что слышал, а потом сел в своё кресло и углубился в чтение журнала. Было ясно, что ему до смерти интересно, что ж там, в «Коконе» происходило, но он понял состояние Михаила и не стал досаждать.

Самолёт развернулся, разогнался по полосе и взмыл в небо. Сразу за Периметром пошло сплошное снежное поле. На мгновение Михаилу, равнодушно смотревшему в иллюминатор, показалось, что он заметил на нём две бегущие за самолётом белёсые точки. Он дёрнулся, но тут же горькая усмешка скривила его губы. Спасибо огромное «Кокону» за самые светлые воспоминания его жизни. О людях, зверях и событиях, которых никогда не было. И поклон ему до земли.

— Почему летают птицы? Потому что не могут иначе. Не любить тебя, моё сердце, я не могу тем паче… — Прошептал Михаил.

Андреев оторвался от журнала и теперь уже действительно удивлённо на него посмотрел. Михаил улыбнулся и пояснил:

— Это я написал. Когда мне было шестнадцать. Так давно, что уже и забыл. А сейчас что-то вспомнилось…

Генерал рассеянно кивнул и снова углубился в чтение. А Михаил опять повернулся к иллюминатору и попытался определить — где было Преддверие, где Независимость, а где Ковчег. Но под крылом самолёта проходила совсем другая земля. Тогда он закрыл глаза и попытался снова заснуть. Да так, чтобы проспать всю дорогу.