Снаряд инженера Попова

Владимир Гринфельд Катастрофа

Научно-фантастический рассказ

Газета «Молодой дальневосточник»; Орган Хабаровского краевого и городского комитетов ВЛКСМ; №№ 63, 64, 65, 67, 70. 1956 г. Хабаровск.

Научно-фантастический рассказ

Работа в редакции кипела всю ночь. Курьеры носились с непостижимой быстротой, вверх — вниз сновали метранпажи, редакторы, потные и растрепанные, охрипшими голосами отдавали последние указания, журналисты не отрывались от телефонов. Линия на Токио и Гонолулу была загружена до отказа.

Номер готовился в набор, и редактор, закуривая чуть ли не сотую сигарету, еще раз пробегал гранки:

«Грандиозная катастрофа! Волны Великого океана разрушили одно из величайших начинаний нашего века!» — Что ж, недурно. «Вся Америка скорбит о безвременной кончине мистера Петерса, бескорыстного борца против голода — необходимы траурная рамка и портрет, погрудный или во весь рост. Есть что-нибудь пикантное? Ага, никогда не расставался со своей тростью, — фамильная гордость. Жил под водой, аскет, идеалист из штата Кентукки, отдал всю жизнь спасению народов Азии и Океании от угрозы голода. Ладно, пойдет. Что еще? «Интервью мистера Мицуи Оба, крупнейшего экспортера риса: «Япония рыдает над гробом безвременно почившего…» — гроб надо было бы убрать — тело до сих пор не найдено. Кстати, без вести пропал и одни японец, кажется, какой-то ученый, да, некто Ватанабе Сидзуо… — Редактор потер, рукой утомленные глаза и, отложив сигарету, взялся за телефон:

— Халло, Вайнер! Дайте шапку: «Герои мировой науки», и два портрета рядом: Петерса и этого японца, Ватанабе. Что? Нет портрета? Я вас еще должен учить что делать, да? Нет, вы далеко не пойдете, Вайнер. Возьмите любую желтую физиономию, подретушируйте — и готово! В Японии произведет прекрасный эффект.

Повесив трубку, он вернулся к гранкам:

«Торговая палата Сен-Луи, выражая свое глубочайшее сожаление по поводу смерти члена палаты, уважаемого мистера Лонделла, борца за прогресс и цивилизацию, решила воздвигнуть памятник этому деятелю культуры. Средства на постройку памятника будут собраны путем подписки».

— Это вы, Кингсбоу? Дайте рисунок — проект памятника этому Лондингу или как его там, да, Лонделлу. А впрочем, нет, не надо — они еще не соберут денег на него.

Позвонил владелец газеты, и редактор восторженно закричал в телефон:

— Да, да, мистер Эндрюс, этот Петерс — просто золотое дно. Только на прошлой неделе мы подарили читателям его невероятное открытие, избавление от голода во веки веков, а сегодня — колоссальная катастрофа! Открытие лопнуло, как мыльный пузырь, секрет фирмы погиб, видимо, под обломками его лаборатории. Я скромно надеюсь, мистер Эндрюс, что тираж вашей газеты значительно возрастет.

Номер пошел в набор, и рано утром, как и всегда, на мокрых улицах, в тумане Нью-Йорка раздались хриплые голоса продавцов газет:

— Небывалая катастрофа! Угроза голода! Волны океана — против успехов науки и прогресса! Гибель выдающихся деятелей науки, благороднейших представителей человечества!

Ватанабе Сидзуо просыпался медленно. Свет врывался в комнату через круглое застекленное отверстие в потолке и звал к жизни, к работе. Сон еще таился в теплых складках одеяла, крепко держал отдыхавшее тело. Сон был приятный, он вызывал в памяти Ватанабе полузабытые образы счастливого детства, мечтательной юности. Просыпаться не хотелось.

Солнечные блики дрожали на воде аквариумов, на перламутре морских раковин. Значит уже семь тридцать: за два года Ватанабе привык к своей комнате и к регулярному будильнику — солнцу. Открыв глаза и улыбаясь, он вспоминал обрывки сна — фрагменты своей жизни.

Вот узкая тропинка, извиваясь, бежит по склонам горы, все выше и выше. По бокам тропинки стоит лес, и деревья с темно-глянцевитой листвой молча, и не шевелясь смотрят на маленького, любопытного мальчика. Он то подпрыгнет на одной ноге, то замрет, вглядываясь в сырую темень леса антрацитовыми глазками-бусинками. Это — Ватанабе, сын сельского учителя.

Японский лес молчалив, в нем не слышно пения птиц, только сухой треск цикад нарушает его тишину. Яркооперенные птицы беззвучно пролетают над черноволосым мальчуганом. Но зато поет Ватанабе, поет громко, во весь голос, как поют только в детстве, не боясь, что тебя услышат. Сидзуо Ватанабе счастливо улыбнулся, откинул одеяло и, напевая какой-то детский мотив, начал натягивать майку и трусы. Потянул за тонкий шелковый шнурок свисавший с потолка: часть стеклянного купола сложилась, как веер, и свежий ветер, пахнущий солью морей, проник в комнату.

…Маленький домик в конце села — это их домик. Деревянная крыша, оконные рамы, из бамбука, раздвижные стены из вощеной бумаги — фусума. Кажется, стоит ветру дунуть посильнее — и домик улетит, но он стоит крепко, похожей на старое-престарое скрюченное непогодами и умелым садоводом дерево, что растет в кадке за домом. Только дрожат стены, весь дом скрипит, как цикады в рощах, мерцают угольки в котацу[17], и Ватанабе, сидя на теплой лежанке, внимательно слушает рассказы отца.

О чем только не говорит старый Мицудаси! О невидимой жизни цветов, и о том, как он потерял руку на войне, о том, почему оккупационные власти не разрешают детям рассказывать о причине страшных войн и о древних легендах горы Фудзи-Яма, чья покрытая снегом вершина в ясные дни была видна из деревни, о голоде тружеников Японии и о тайнах морских жителей — крабов, которые ходят боком, разноцветных морских звезд, и жгучих медуз, и колючих ежей.

И впервые от отца услыхал Ватанабе о громадных подводных лугах, в зарослях которых скользят серебристые рыбы, прыгают зеленые креветки, медленно проплывают большие черепахи, закованные в крепкий панцирь, как самураи в уездном музее.

Как давно это было! Ватанабе полной грудью вдохнул свежий, пахнущий солью и йодом воздух и приступил к утренней зарядке. Руки вперед, вверх, в сторону, назад. Руки вперед…

…А сколько у нас цветов! Цветы на картинах, которые сворачиваются в трубки и терпеливо ждут появления гостей, чтобы заблистать во всей своей красе, цветы в горшках и в клумбах, нежно-бархатистые хризантемы, всех оттенков, они всегда чуть-чуть пахнут осенью и будят в душе печаль и несбыточные мечты, и ветка «сакуры» — цветущей вишня, национального цветка Японии, приколотая в праздничный день над дверью каждого дома.

Но просто удивительно, как быстро бежит время. Вот Сидзуо Ватанабе целует отца, тоскливый гудок паровоза — юноша едет в университет. Потом — светлые аудитории, мечты о подвиге во имя народа, много песен, много смеха, счастья, звон струн сямисэна. Правда иногда приходится ложиться спать на пустой желудок и просыпаться с единственной мыслью: где бы немного подработать? Но это ничего не значит — у юности своя логика. Прогулки за город, ночи над книгами, улыбки подруг, трепет и дрожь перед лицом очередного грозного экзаменатора, скромные студенческие пирушки — пять лет промелькнули как один день.

Сидзуо Ватанабе продолжал делать гимнастику. Так, теперь прыжки на месте, раз-два, раз-два. Сверху лилось солнце и чуть слышно доносился плеск волн.

Впрочем, надо сознаться, что не всегда все идет так хорошо. Вот студенческая демонстрация — сотни и тысячи юношей и девушек стоят перед зданием муниципалитета и, скандируя, выкрикивают протест против увольнения прогрессивно настроенных преподавателей. Такой погожий весенний день, все в белом, и теплый ветер треплет волосы. Напротив — солдаты, они тоже в белом — молодые японские парни в американской форме.

Слова команды сливаются с гневным гулом толпы. Залп приносит тишину, и вот молча они поднимают тело Сэды Микико. Пятно на ее белой безрукавке похоже на большой алый орден, с каждой минутой оно расползается все шире.

Сидзуо Ватанабе остановился, подошел к умывальнику, с удовольствием подставил широкую грудь под холодную струю.

Да, не всегда было весело и звучали песни. День окончания университета не принес радости, он принес только письмо из деревни: односельчане писали, что старый Мицудаси ушел к праотцам.

Работы нет, кончаются деньги, исчезают надежды. Ватанабе уже не смеется, давно позабыты песни! Он ночует в парках и подъездах, скрываясь от всевидящего ока блюстителей порядка. Он ищет работу: вначале — «по специальности», затем — «любой интеллигентный труп», наконец — «готов на все». Полуголодный, питаясь случайными заработками — в долине Тенрю он убирает рис, в префектуре Яманаси работает землекопом, — бредет Сидзуо Ватанабе на Север, в Токио.

«Восточная столица» — так переводится «Токио» — встречает его шумом улиц, нарядными домами Маруноути — делового района, тишиной парков, залитых волнами пионов, лилий, ирисов, толпою на Гинзе — главной улице столицы, зарницами неоновых реклам, парадами оккупационных войск и императорской гвардий, и… полным отсутствием работы. И вот он сидит, безнадежно склонив голову, у дверей института Биологических исследований Токугава.

Однако хватит воспоминаний. И, отбросив полотенце. Ватанабе с самым решительным видом принялся одеваться. Он прошел в столовую и сел за накрытый столик в углу. Рядом заканчивал завтрак молодой канак Ма-Таори, юноша с золотистой кожей и солнечной улыбкой.

Когда он стоял, его сравнивали с упругим луком, когда он шел — с пущенной стрелой. Его походка была неслышной, а смех напоминал серебро весенних ручьев. Ма-Таори появился здесь, в институте мистера Петерса, всего лишь два месяца тому назад, его привлекали к различным подсобным работам в лабораториях института. Он был молчалив и проявлял интерес к любой работе, быстро овладел техникой обработки водорослей, и сотрудники института с уважением относились к нему.

По условиям контракта сотрудники мистера Петерса месяцами и годами не покидали стен института и даже не поднимались в здание правления, находившееся на берегу атолла Атуи. Все лаборатории, виварии, многочисленные аквариумы, подсобные помещения и комнаты сотрудников располагались ниже уровня моря, лишь стеклянный купол поднимался над ультрамариновой гладью. Такое расположение давало целый ряд преимуществ: морская вода поступала беспрерывно, и обитатели аквариумов чувствовали себя в родной стихии, прозрачный купол пропускал значительно больше солнечных лучей, чем их получали бы водоросли сквозь слой воды в несколько метров толщиной, морская вода, поступавшая самотеком в аквариумы и в так называемые «кормушки», где водоросли выращивались для целей практической переработки, по дороге обогащалась различными соединениями: нитратами, фосфатами, солями меди и кобальта, кислородом и углекислотой. И, наконец, мистер Петерс полагал, что расположение его института под волнами океана будет способствовать повышению производительности труда его сотрудников, спасая их от превратностей суетного мира и оберегая коллектив от распространения опаснейшего «заболевания» — «красной пропаганды». В мир вела, лишь узкая лестница, связывавшая институт с надводным зданием правления. Жизнь иногда спускалась к «обитателям морского дна», к «подданным Нептуна», как называли они себя. Чаще всего она появлялась в виде газеты «Чикаго трибюн», любимой газеты хозяина, иногда — в виде очередного голливудского «шедевра» или в виде самого мистера Петерса, который с понимающим видом обходил лаборатории, стучал своей тростью по стеклам аквариумов, и спрашивал, указывая на «кормушки» с морским салатом:

— Ну как, травы хватает, не правда ли?

Отсутствие связи с внешним миром толкало людей, годами работавших под водой, в объятья тесной дружбы, вело к полному — с полуслова — взаимопониманию, хотя это и не улыбалось мистеру Петерсу.

Ма-Таори был исключением: за два месяца он ни с кем не сдружился, избегал разговоров, хотя слушал охотно, и когда к нему обращались с прямым вопросом, он, ссылаясь на плохое знание языка, ограничивался лучезарной улыбкой и односложным ответом.

Он уже отодвинул чашку с недопитым кофе, когда Ватанабе еще раз попробовал добиться успеха и обратился к нему с приветствием:

— День добрый, Ма-Таори! Что слышно наверху?

Традиционным ответом на подобный вопрос было:

«Взошло солнце». При этом отвечающий обычно показывал на прозрачный потолок. Ма-Таори внимательно оглядел Сидзуо Ватанабе и, к удивлению последнего, вдруг спросил, отчетливо и чисто выговаривая японские слова:

— А вы давно там были, Ватанабе-сан?

— Последний раз — два года тому назад, — Ватанабе очень хотелось под держать завязавшийся было разговор, и он дружески улыбнулся молодому канаку.

— Как вы попали сюда? — Ма-Таори продолжал удерживать инициативу.

— О, это был самый печальный и самый счастливый день моей жизни, — оживился Ватанабе. — Утром я, голодный и босой, но с дипломом в кармане, вошел в Токио и постучался в двери института Токугава. Меня вежливо приняли и столь же вежливо отказали. Это была последняя надежда, у меня не было сил двинуться дальше и, склонив голову, я сел у самых дверей. Вдруг кто-то похлопал меня по плечу. «В чем дело, любезный?» Передо мной стоял высокий мужчина в добротном костюме, с тростью, инкрустированной перламутром.

— Узнаю мистера Петерса по его неизменной трости, — вставил Ма-Таори.

— Да, это был он. Я вкратце рассказал ему, что по профессии я биолог, что ищу работу, что всегда интересовался жизнью моря, но сейчас без средств и готов мыть тарелки в баре или таскать чемоданы на вокзале. Часа через два мы подписали контракт, а через двое суток я очутился здесь.

— И вы довольны?

— Что же, у меня нет причин жаловаться. Ежемесячно я отправляю с тысячу иен матери, домой. Колоссальные возможности для научной работы, и я горжусь тем, что кое-чего мне удалось добиться.

— Если это не секрет: над чем вы работаете, Ватанабесан? — спросил Ма-Таори.

— Какие же тут секреты? — засмеялся Ватанабе. — Пойдемте, я прочту вам целую лекцию в своей лаборатории.

Они двинулись по коридору, минуя аквариумы и лаборатории других сотрудников. Сидзуо Ватанабе оживленно говорил:

— Вы — канак, житель островов Тихого океана. Ваша родина стихия — море. В гневе оно страшно — немало храбрецов нашли в нем вечное успокоение. Но оно вас и кормит — в нем вы находите рыб, черепах, трепангов, жемчуг, кораллы, перламутр.

Ма-Таори вежливо, слушал, изредка склоняя голову в знак согласия. Ватанабе говорил с азартом, это была его любимая тема, его работа, его жизнь.

— Вам также хорошо известно, — продолжал он, — сколько различных водорослей в морях, окружающих вас! В изобилии покрывают они прибрежные отмели, мириадами носятся во взвешенном состоянии, по волнам морей и океанов. Вы только подумайте, Ма-Таори, какие великолепные луга и села под водой готовы служить человечеству! И они будут ему служить!

— Они уже служат, Ватанабе-сан, — прервал его молодой канак, — и ваши и мои соотечественники с удовольствием употребляют водоросли, в пищу, ими набивают матрацы, они…

— Да, — подхватил Ватанабе, — и вы будете правы, если прибавите, что из водорослей уже сейчас добывают йод и агар-агар, продукт, необходимый в кондитерском производстве и в медицине, близкий к нему каррагенин, спирт и ацетон, уксусную кислоту и калийные соли, альгин, который широко применяется в лакокрасочной промышленности, идет на изготовление непромокаемых материалов. Водоросли идут на корм скоту и являются прекрасным удобрением. Их едят жители Японии и Ирландии, Китая и Гавайских островов. Все это известно уже давно: в Китае, еще во времена Конфуция, более 2.500 тысяч лет тому назад, славились опытные кухарки, готовившие вкусные блюда из различных водорослей, а китайская медицина в незапамятные времена включила в свой арсенал водоросли, содержащие йод, — это незаменимое средство лечения болезни стариков — артериосклероза. В наши дни техника вторгается в девственные чащи гигантских водорослей: огромные «морские комбайны» собирают первые урожаи, но все это — капля в море.

Ватанабе перевел дыхание и остановил своего спутника возле ряда огромных аквариумов в рост человека. Указывая на них, он говорил:

— Все это понятно: ведь водоросли, как и наземные растения, используя, солнечную энергию, могут усваивать углекислоту, превращая ее в углеводы — продукт, необходимый для жизни всех животных, в том числе и человека. В конце концов, все животные прямо или косвенно зависят от мира растений: наземные животные — от наземных цветковых растений, водные — от водорослей и «морской травы» — цветовых травянистых растений, вторично переселившихся в море. Но, по сравнению с наземными растениями, водоросли обладают рядом преимуществ: во-первых, они гораздо полнее используют солнечную энергию, во-вторых, питание их смешанное — они не только поглощают углекислоту, но и усваивают различные другие вещества из окружающей среды. Вы понимаете, Ма-Таори, какие совершенные продукты питания, высококачественные удобрения и корм для скота можно создать из водорослей методом отбора, выращивая их в определенных условиях?

Он остановился, и Ма-Таори согласно закивал ему, солнечно улыбаясь, словно видел своих земляков, нищих островитян, наконец-то, сытыми, будто слышал, как на смену печальным горьким жалобам появились веселые песни, в которых звучат смех и радость. А Ватанабе тем временем говорил, постукивая по стеклу аквариума:

— Вот посмотрите, как разнообразны водоросли. Здесь вот — светло-бурые, мелкие, едва уловимые глазом, диатомовые водоросли с миниатюрным панцирем из кремнезема. А вот этот гигант — макроцистис перифера, местный житель, тихоокеанец, у себя «дома», в Южных морях, он достигает, по уверениям некоторых ботаников, чуть ли не четырехсот метров! И содержит в себе до одного процента калия! Эта маленькая, ветвящаяся веточка — водоросль эктокарпус, а эти большие пушистые кусты — анфедьция, из нее, как и из некоторых других, добывают агар-агар. Вот эти желтовато-зеленые листья — у водорослей нет настоящих листьев, вы знаете, — это знакомый вам «морской салат», длинные бурые полосы, похожие на ремни, — это ламинария, «морская капуста», ценнейший источник йода. А эти красные с фиолетовым оттенком водоросли — родименея и порфира, они употребляются человеком в пищу. А вот это растение с лентовидными листьями и мелкими, незаметными цветочками морская трава — зосгера, дальше — филлоспадик и руппия, тоже морские травы. Это далеко не полный перечень всего, чем богато морское дно, да и здесь, как видите, есть что посмотреть. Однако мы отвлеклись от основной темы. Идемте ко мне. Ватанабе достал ключи и отпер дверь в свою лабораторию. Комната была залита светом. Большую ее часть занимала внушительная стеклянная спираль. Она стояла наклонно, полностью освещенная солнцем. Ее поддерживало сооружение из тонких металлических трубок, довольно хрупкое на вид. Одна из трубок своим концом упиралась в маленькую шестеренку, другим — уходила к стене. Сверху в спираль впадало несколько тонких шлангов, резиновых и стеклянных. По одному из них, как успел заметить Ма-Таори, в полную спираль поступала прозрачная жидкость, возможно, вода, по другому — какой-то газ: поверхность жидкости возле устья шланга энергично пузырилась.

Они уселись, и Ватанабе вновь принялся рассказывать:

— Но, несмотря на все эти преимущества и достоинства, водоросли до сих пор оставались всего лишь жалкими дарами моря, прибой оставлял их на берегу, и кто не ленился, тот подбирал их морскими жнейками. Пока что убирается очень незначительная часть — лишь для технической переработки и извлечения йода, ацетона и прочего. Считается, что искусственное выращивание водорослей потребует значительно больших затрат, нежели использование старых, знакомых наземных культур, и до сего времени никто по-настоящему, практически, водорослями не занимался — в смысле получения продуктов питания — и…

— Простите, Ватанабе-сан, — улыбаясь, прервал его Ма-Таори, — но в Китае, у берегов Шаньдуня, уже созданы специальные станции искусственного разведения «морской капусты».

Ватанабе с нескрываемым удивлением взглянул на собеседника:

— Я вижу, вам известны факты, мне незнакомые, а ведь я постоянно занимаюсь этим вопросом.

Ма-Таори скромно промолчал, и Ватанабе вернулся к своему рассказу:

— Вы извините меня, если в дальнейшем я часто буду пользоваться местоимением первого лица: я кое-что сделал в этой области. Занимался культурой хлореллы — маленькой зеленой водорослью. Она весьма изменчива: меняя среду, можно изменить и ее клеточный состав. Полученная мною пульна хлореллы имеет до 50 процентов белков, 30 процентов высокоценных углеводов и 20 процентов жиров — почти все необходимые человеку минеральные соли и витамины. Вы понимаете, это же идеальный продукт питания! — Ватанабе разволновался, он размахивал руками, глаза его горели. Ма-Таори заразился его энтузиазмом.

— Да, это действительно здорово! Теперь слово «голод» навеки можно будет вычеркнуть из словаря всех народов мира! И какой продукт: все вместе — и жиры, и белки, и углеводы, и витамины, и соли! Теперь не нужно содержать стада скота, не нужны будут бескрайние поля и вся земля будет — прекрасный сад!

Успокоившись, молодой ученый продолжал:

— Получаю я этот продукт довольно просто. Вы видите эту стеклянную полую спираль? Сверху я ввожу небольшое количество культуры хлореллы. Из специальных резервуаров по шлангам непрерывно поступают различные соли, кислород, углекислота, нет недостатка и в свежей морской воде. Остальное доделывает энергия солнца: спираль все время следует за ходом светила — ее приводит в движение часовой механизм, укрепленный в стене. По мере того, как хлорелла под действием силы тяжести медленно опускается вниз, ее живая масса возрастает, и к концу второй недели мы начинаем получать почти готовый продукт — в дальнейшем он подвергается только кулинарной обработке. Продуктивность моих спиралей очень высока: при площади их стеклянной поверхности в один гектар, они в течение года дают более восьмисот центнеров сухих питательных веществ, то есть неизмеримо больше, чем можно собрать с такой же площади на поверхности Земли.

Он вытер вспотевший лоб, и Ма-Таори, воспользовавшись паузой, спросил:

— И какова цена производства этого идеального продукта?

— О, сущая безделица — дешевле репы и бобов, — отмахнулся Ватанабе.

— Ну, что ж, — сказал канак, — мистер Петерс на этом здорово нагреет руки!

— Причем тут Петерс? — Ватанабе возмущенно вскочил с кресла. — Разве я работаю ради Петерса? Или ради себя? Все эти годы я не видел ни пальм, ни неба, я забыл, как улыбаются женщины, я не слышал песен. Ради Петерса? Черта с два! Ради моего несчастного народа, ради всех голодающих мира!

Он замолчал, задумался, глядя на свои крепкие молодые руки. В памяти всплыли руки матери, сухие, морщинистые, нежные. Как пусто в доме после смерти отца! Скупые старческие слезы текут по щекам матери, всего несколько крупинок риса дрожат в ее ладонях — это их обед, их завтрак и ужин. Страшно: голод притаился в темных углах комнаты, пристально следит за своими жертвами.

Маленький Ватанабе скоро разучится управляться с хаси[18] — так редко приходится есть! Ма-Таори нарушил молчание:

— Ватанабе-сан, вы, кажется, интересовались тем, что делается наверху.

Сидзуо кивнул, подумав, что его новое знакомство обещает быть интересным, и молодой канак сказал:

— Я укажу вам дорогу — вы сами увидите мир и солнце.

Они прошли в конец коридора и начали подниматься по очень узко-винтовой лестнице. Ма-Таори, шедший впереди, пояснил:

— Это запасной выход, он ведет в надземный корпус. Сегодня мы никого здесь не встретим, можете не беспокоиться. Если какой-нибудь безумец откроет Большой люк, советую вам воспользоваться этой лестницей — здесь не будет толчеи: о ней никто не знает.

Большой Люк находился в самом дальнем углу института и представлял собой стальную плиту метра два в диаметре, с многочисленными болтами, скрепами и рычагами. Никто не знал, для чего он предназначался. Новичков эта темная масса холодного металла наводила на печальные размышления, и сейчас, даже Сидзуо Ватанабе, привыкший к шуму волн над головой, подумал, что его новый друг мог бы избрать другую мишень для своего остроумия.

На лестнице было темно, и Ватанабе двигался ощупью, одной рукой касаясь металлической обшивки стен, другой держась за своего проводника. Высокие ступеньки, широкие с одной стороны, узкие с другой, холод стен, гулко звенящее эхо. Снаружи доносился какой-то неясный шум. Ступеньки, поворот, снова, ступеньки и опять поворот. Наконец, в темноте показалась узкая щель, сквозь которую с трудом пробивался дневной свет, освещая небольшую площадку. Шум стал громче и ближе.

Ма-Таори сказал:

— Вот мы и добрались!

Надавив плечом на заржавленную дверь, он расширил отверстие до величины ладони и сказал Ватанабе:

— Выход на балкон второго этажа… Им, видимо, давно не пользовались — приходится прилагать порядочное усилие… Вот свет, солнце, небо… Смотрите сами! — И он отодвинулся в сторону, уступая Ватанабе место у приоткрытой двери. Ватанабе жадно прильнул к освещенной щели.

Шумел ветер. Легкие белые облачка скользили по голубому небу. Коричневые стволы пальм, точно упругие тростники, качались под ветром, беспорядочно размахивая зелеными султанами перистых листьев. Вдоль берега тянулись убогие хижины, крытые сухими пальмовыми листьями. Деревня казалась вымершей… Ни дымка над очагами, ни одного человека возле развешанных для просушки сетей, возле лодок, вытащенных на берег подальше (видимо, островитяне ожидали шторма), нигде ни малейшего признака жизни, Только бирюзовые волны с киверами белой пены с угрожающим шипеньем одна за другой накатывались на песок, шуршали по гравию.

Зато с другой стороны, ближе к центральному входу в здание института слышались крики людей, завывания женщин, плач детей. Ватанабе немного передвинулся, чтобы рассмотреть получше, что там происходит.

Широкая площадь перед входом была заполнена народом. Худые, полуголые мужчины в отрепьях, женщины с распущенными волосами и глазами, покрасневшими от слез. «Похороны?» — подумал Ватанабе. Здесь были и дети с лицами стариков, с толстыми раздутыми животами, еле державшиеся на тоненьких, как спичечки, ножках. «Нет, — решил Ватанабе, — если это похороны, то похороны всей деревни, смерть тех, кто еще кричит и плачет там, под ветром: это — голод!» Да, это был голод. И гноящиеся глаза полны были страха, в криках и плаче толпы звучала мольба…

Сердце Ватанабе Сидзуо заколотилось. Он отвел глаза и увидел — смутно, сквозь туман прошедших лет, — другое утро, в ином месте. Пустая деревня, ветер и дождь, серые волны бьются о камень… Перед зданием префектуры — такая же толпа, те же глаза. Вода течет по соломенным шляпам, по залатанным курткам и дырявым кимоно. Вода течет по изможденным лицам, течет, смешиваясь со слезами, и школьнику Сидзуо Ватанабе кажется, что дождя нет, есть только слезы, бесконечные слезы: плачет само небо.

Он повернулся к Ма-Таори:

— Что там происходит?

Спазм сдавил горло, он еле расслышал свой вопрос. Ма-Таори ответил спокойно, и в темноте казалось, что он улыбается:

— Это не похоже на сказку об островах вечного блаженства? Лазурь небес, изумрудная зелень, песни, улыбки, и цветы, цветы… Вы это думали увидеть, Ватанабе-сан? — голос полинезийца стал жестким и резким. — Это мои соплеменники. Вот та женщина, с краю, видите, с язвами на ногах, — это моя сестра. Тот высокий мужчина в шляпе без полей, это… Впрочем, это неважно. Важно то, что довел мой народ до этого состояния не кто иной, как ваш шеф и благодетель — мистер Петерс.

— Что? — воскликнул Ватанабе.

— Да, — повторил Ма-Таори, — мистер Петерс и, — прибавил он после короткой паузы, — вы, Ватанабе-сан.

Лицо молодого ученого выразило такое искреннее изумление, что полинезиец продолжал, не дожидаясь дальнейших расспросов:

— Дело очень просто: вы дали в руки Петерса страшное оружие, страшное для его конкурентов хотя бы тем, что никто о нем не знает. Вы — изобретатель, ученый, фантазер, — так и просидите всю свою жизнь под водой, и мир никогда не узнает о ваших открытиях, никогда голодающие не будут есть ваш баснословно дешевый «морской хлеб» и…

— Нет, это ложь! Ложь, говорю я вам! — закричал Ватанабе, и слова гулко загрохотали по металлической обшивке.

Ма-Таори хранил спокойствие, когда сказал:

— Я ошибся: голодающие будут его есть, но платить они за него будут много дороже, чем за рис или хлеб… Голод на всем архипелаге — рыбы нет, хлеба нет, есть только ваш высоко питательный идеальный продукт. Воспользовавшись им, Петерс скупил по дешевке все, что можно было есть, и теперь торгует им втридорога. Но у нас уже хватает средств, чтобы покупать его. Продукт этот поставляете мистеру Петерсу вы, рыбу убивает он сам — это же много проще и легче, чем ловить ее — стоит только вылить возле рифов несколько литров той замечательной жидкости, что готовится днем и ночью в лаборатории самого шефа, как вся рыба переворачивается брюхом к солнцу и наполняет вселенную не очень-то приятным ароматом…

— Послушайте! — вновь прервал его Ватанабе. — Да в своем ли вы уме! Это же совершенно невероятно! Это… Это… — он не мог говорить, только зубы его стучали. Он усиленно тряс Ма-Таори за плечо, словно пытался вытряхнуть из него признание, что весь его рассказ — лишь мрачная шутка.

Ма-Таори сказал:

— Есть слабое утешение: плохо не только нам. Вчера наш институт покинул некто Мицуи Кисо, ваш земляк. Знаете, что ему нужно? Ваш идеальный продукт. И знаете зачем? Чтобы, заставить японских крестьян — производителей риса — посбавить цены на свой товар.

А сегодня мистер Петерс принимает мистера Лонделла, представителя торговых кругов Сен-Луи. Он тоже пытается сделать фермеров Дакоты и Айдахо более уступчивыми.

Он замолчал и до лестничной площадки вновь донеслись крики и плач толпы, вой ветра и нарастающий рев океана. Темные тучи теперь низко бежали над унылыми хижинами. Чайки и фрегаты с жалобным всхлипыванием кружились над бурунами. Люди бежали к берегу, оттаскивали лодки, убирали сети, прятали всю свою нехитрую утварь, лежавшую возле хижин.

Ватанабе повторил тихо, почти про себя:

— Нет, этого, не может быть!..

Ма-Таори встал. Стальная дверь скрыла за собой облачное небо предвестника бури, — и на лестнице воцарилась тишина, в которую все же вторгались приглушенные звуки жизни. Ма-Таори тронул своего спутника за локоть:

— Мне вас не убедить. Я провожу вас к самому Петерсу: я не сомневаюсь, что и от него вы услышите то же самое.

Ватанабе молча кивнул.

С площади вглубь надводного корпуса тянулся узкий слабоосвещенный коридор, Ма-Таори сказал:

— Я останусь здесь. Вы пройдете коридор и попадете в просторный холл. Высокая дверь, украшенная перламутром, по правую руку — это кабинет шефа. Счастливого пути!

Он остался в темноте, а Ватанабе, не проронив ни слова, двинулся вперед.

…Дверь, инкрустированная раковинами и перламутром, отделанная под дуб, была слегка приоткрыта и из кабинета мистера Петерса лился свет и доносились приглушенные голоса. Высокий голос, принадлежавший хозяину, говорил:

— …и до сих пор это было единственным источником. Впрочем, и за это приходилось платить — договоренность с торговцами, рыбаками влетела мне в копеечку. — В ответ раздался короткий дребезжащий смех. Мистер Петерс продолжал:

— Как бы то ни было, а на всем архипелаге не осталось ни крошки съестного, и наш товар, наконец-то, пошел в ход, даже не пошел, а побежал, и, я надеюсь, рысь на днях перейдет в галоп.

На этот раз смеялись двое: к дребезжащему сухому смеху незнакомца примешивалось удовлетворенное похохатывание хозяина. Затем Петерс сказал:

— Ума не приложу — откуда эти бестии узнали, что эту мы травим рыбу.

Ватанабе вздрогнул, крупные капли пота покрыли его лоб.

— Слышите, мистер Лонделл, как они завывают? Громче ветра, а?

Мистер Лонделл не спеша ответил:

— Пустяки. Два — три залпа, слезоточивый газ, брандспойты и — будет тишина. У нас такие неприятности бывают. Изредка. Итак, я кратко резюмирую: мы имеем новое средство давления на конкурентов. Его производство всецело в наших руках. Цены на него диктуем мы. Рынок, однако, не подготовлен. Единственный путь — временные продовольственные затруднения, так сказать, нечто вроде того, что мы проделали в Юго-Восточной Азии.[19] Дальше — проще: колоссальные прибыли и венок спасителей человечества. Но, во-первых, необходимо снизить издержки. Во-вторых, вы слишком неразборчивы в подборе людей.

Ватанабе с силой рванул дверь и вошел в кабинет. Мистер Петерс — франтоватый костюм, вечная трость и тонкая линия черных усиков — поднялся ему навстречу. Его собеседник, худой мужчина с бритым черепом и обрюзгшим лицом землистого цвета, остался в кресле и даже не убрал с письменного стола свои длинные костлявые ноги.

— В чем дело, друг мой? — в голосе мистера Петерса слышалось неподдельное удивление и высокомерие хозяина.

— Я… дело в том, что… прошу прощения, сэр, но я стоял за дверью и слышал все.

— Все? Ну и прекрасно! Фирма делает успехи, вы можете рассчитывать на блестящее будущее, друг мой.

— Я отказываюсь, — тихо, не глядя на шефа, сказал Ватанабе. — Я отказываюсь работать с вами. Я думал, мы преследуем благородные цели, а это…

— Что? Ерунда! — мистер Петерс в негодовании завертел тростью. — Ерунда, говорю я! Романтика! Чушь! Не будьте ребенком, Сидзуо. Вы подумали, что будет есть ваша мать, если вы уйдете отсюда? Идите, вечером я спущусь к вам.

Он позвонил и сказал появившемуся на пороге слуге:

— Проводите вниз мистера лаборанта.

Когда они выходили, Ватанабе услышал голос Лонделла:

— Способный малый, да? Гарантируйте прибавку. А вообще — нужно быть построже, да!

Все, что произошло в следующие два — три часа, произошло с такой непостижимой быстротой, что в памяти Сидзуо Ватанабе, ученого, остались лишь отдельные разрозненные части событий: редкие слова, крики ужаса, вой сирены, искаженные лица и все покрывающий грохот океана.

Он спустился вниз и присел в своей лаборатории. Да, я снова безработный, мать опять без денег, без риса, без надежд. Только слезы. Хорошо еще, если удастся устроиться хотя бы чернорабочим. Петерс даст обо мне такие отзывы, что ни о какой научной работе и думать не придется.

Без стука в лабораторию вошли Петерс с Лонделлом. Снисходительно кивнув Ватанабе, хозяин начал демонстрировать представителю торговой палаты Сан-Луи устройство, с помощью которого вездесущие водоросли превращались в ценнейший продукт питания. Уходя, мистер Петерс сказал:

— Можете сообщить своей матери: еще сто долларов в месяц. Счастливец! — и он игриво потрепал Ватанабе по плечу.

Разве этому учил меня отец? Ради торжества Петерса, ради удовольствия видеть подобие улыбки на бритом лице этого Лонделла отдала свою жизнь Сэда Микико? А ведь я клялся над ее гробом всегда служить народу, только народу! И единственный результат — толпы голодных… Неужели нет спасения? Вот в Китае строят новую жизнь, заставляют природу все больше и больше отдавать человеку, покончили с голодом…

Он вышел в коридор и направился в подсобные помещения. Ма-Таори сидел на скамье, покуривая и к чему-то прислушиваясь. Лицо его было мрачно, когда он сказал:

— Наверху стреляют…

— Вы были правы, Ма-Таори, — тихо произнес Ватанабе…

— И вы решили?

— Я готов на все — с этим надо покончить.

Они склонились друг к другу и зашептались…

— Дадим сигнал… откроем люк… Петерс будет обезоружен. Соберите все бумаги — в другой стране ваше открытие действительно будет служить людям.

— В какой стране?

— Я думаю, мы доберемся до побережья Фуцзяни.

И они, крадучись, направились в самый задний отсек корпуса.

Сирены заревели внезапно, заставив бешено забиться, заколотиться все сердца — и тех, кто был наверху, и особенно тех, кто находился под водой. Щемящий душу звук сирен пронесся по коридору, наполнил собою все: комнаты, лаборатории, души людей. Казалось — вой сирен заменил собой самый воздух. Сирены ревели, и в их реве тонули крики, топот, хлопанье дверей, звон разбиваемого стекла.

Они открывали люк молча старательно. Да, если бы они и попытались разговаривать, они не услышали бы ничего, кроме пронзительного воя сирен, от которого не было спасения. Лица их были сосредоточенны. О чем они думали в эти последние секунды перед катастрофой? Сожаления не было в их глазах: они были уверены в правоте своего дала. Вот и последний болт…

Стальная плита люка поползла вверх, сначала еле-еле, потом, точно отброшенная гигантской рукой, она взлетела к потолку, и тугая двухметровая струя воды обрушилась на них, швырнула на пол, ударила об стену. Превозмогая боль, они вскочили и бросились бежать к выходу, по щиколотку, а вскоре уже и по колено в воде.

Автоматические переборки, разделявшие отсеки, стояли открытыми, и сотрудники института и подсобные рабочие беспрепятственно достигли главной лестницы. Её первые ступеньки уже были залиты водой. Вода прибывала быстро, на углах образуя водовороты, неся на своей поверхности листы бумаги, пучки водорослей, чьи-то туфли, пачки папирос, шляпы, ботинки, обломки мебели, части дверей. Искаженные страхом лица, жаркое дыхание, отдельные вскрикивания: «Пустите, пустите!»… «Это конец, это конец… «Селина, Селина, где же ты?.. «Будьте мужчиной, Ричард», «Да помогите же, бога ради!».

Сирены умолкли внезапно, словно захлебнулись. Теперь повсюду царили вода и ужас. Свет потух. И в темноте вода, как рассвирепевший зверь, крушила двери, с ворчаньем лизала стены, сбивала с ног людей, в мелкие осколки превращала роскошные аквариумы. Скользя, срываясь, падая, в отчаянии хватаясь за соседей и увлекая их на пол, в воду, карабкались последние сотрудники на лестницу.

Потолок уже почернел от брызг, когда мистер Петерс, таща за собой длинноногого представителя заинтересованных кругов города Сен-Луи, добрался до главной лестницы. Подняться по ней не представлялось возможным: ее нижние ступеньки были в щепки разбиты бешеным напором воды и десятками ног, гонимых паникой людей.

— Скорей… сюда… здесь есть… запасной… выход, — мистер Петерс задыхался от страха и усилий. Вода достигала уже груди и, бросив свою неизменную трость и загребая руками, отпихивая плывшие по воде щепки, стулья, пустые колбы, ящики, он спешил к винтовой лестнице. Мистер Лонделл, с перекошенным лицом, с раскрытым от ужаса ртом и предсмертной тоской во взоре, старался не отставать. Вода все прибывала, вдоль по коридору ходили волны. Наконец гостеприимный хозяин и его предполагаемый компаньон одновременно вступили на заветную стальную ступеньку. Здесь мистер Петерс с криком: «Позвольте, друг мой, позвольте!» — попытался оттеснить своего компаньона. В темноте завязалась борьба, и в течение нескольких минут ничего не было слышно, кроме плеска воды и шумного дыхания людей, потерявших человеческий облик. Представителю деловых кругов долины Миссисипи удалось одержать верх. Он отцепил от себя пальцы директора института, оттолкнул его прочь и уже поставил было ногу на следующую ступеньку, когда мистер Петерс, захлебываясь страхом и водой, с тем же припевом «Позвольте, друг мой, позвольте»… — изо всех сил дернул его за полы пиджака. Оба соскользнули вниз. Темная масса воды сомкнулась над их головами и с рычаньем устремилась вверх по лестничной спирали.

С грохотом обрушилась часть стены подводного института, с печальным стоном рассыпался стеклянный купол. На мгновение над останками здания взметнулся фонтан брызг и пены. Потом наступила относительная тишина — только океан катил к берегу свои могучие валы.

…Спустившись с балкона второго этажа на мокрый песок, Ватанабе Сидзуо первым делом ощупал спрятанные на груди бумаги. Ма-Таори торопил его:

— Скорей, скорей, нас не должны заметить, пусть прольют по нас свои крокодиловы слезы.

И они побежали по направлению к деревне, хижины которой были едва видны сквозь пелену дождя.

Хотя было не больше, четырех часов пополудни, над островом царила тьма и только частые вспышки молний освещали пустынный берег и площадь перед входом в институт, заполненную промокшими с ног до головы, испуганными людьми. Ветер рвал пальмы и крыши, черные тучи покрывали весь небосвод. Так прошел день, и так прошла ночь, только стало еще темнее.

А утром следующего дня, когда тучи посветлели и сквозь них можно было разглядеть светло-желтый диск солнца, Ма-Таори и Ватанабе, закатав брюки и оставляя на песке следы босых ног, столкнули лодку в океан. По старинному полинезийскому обычаю девушки украсили лодку венками цветов.

Свинцово-синий лежал океан, отдыхая после вчерашнего шторма. Темной безмолвной массой возвышались над водой остатки того, что еще только вчера было блистательным институтом мистера Петерса. Над рухнувшим стеклянным куполом, высматривая добычу, парили чайки.

Лодка с балансиром, подставив ветру треугольный парус, легко бежала на север. Сутки следовали за сутками, и на пятое утро, когда справа появился ярко-оранжевый край восходящего светила и розовые отблески легли на гладь воды, слева показалась земля.

Ма-Таори, вперив в приближающийся берег взгляд воспаленных глаз, сказал негромко:

— Китай…

И Ватанабе, похудевший и усталый, повторил:

— Китай…

И встав во весь рост, под синим небом и ярким солнцем, они приветствовали его.