Сначала жизнь. История некроманта

Глава 9.

«…. На днях моя дорогая дочь встретила молодого мужчину, общение с которым увлекло ее настолько, что она, оставив университетские занятия, ушла с ним гулять и отсутствовала почти весь день. Разумеется, я далек от мысли, что между нею и этим мужчиной происходило в это время что-либо непристойное — зная свою дочь, я абсолютно уверен, что она не позволила бы этому свершиться даже в том случае, если бы не была дочерью Ани и не имела обязательства хранить свой дар. Я смею утверждать, что Госпожа моя Милосердная Анивиэль не ошиблась в Мире, доверив ей столь великое сокровище, ибо моя дорогая дочь обладает удивительной чистотой и порядочностью, каковые сделали бы честь любой благородной деве, не только человеческого, но и эльфийского происхождения. Моя Мира — само совершенство, я всегда это утверждал и буду утверждать, кто бы ни говорил обратное. Я видел ее в тот вечер, когда она вернулась домой. Ее прелестное личико освещала столь светлая радость, что воистину только бесчувственный и бессердечный чурбан мог заподозрить ее в чем-то предосудительном.

Прежде, чем я успел задать вопрос о том, где и с кем она провела этот день, она сама принялась мне все рассказывать. По ее словам, она совершенно неожиданно встретила своего молочного брата, с которым вместе росла и которого не видела с тех пор, как ей исполнилось одиннадцать лет. Разумеется, за это время молодой человек сильно изменился (как, впрочем, и сама Мира) и только этим можно объяснить то обстоятельство, что они смогли узнать друг друга только сегодня, хотя до этого три года ходили в один и тот же университет.

Из Мириного рассказа следовало, что они весь день бродили по улицам Тирту, не будучи в силах расстаться, и вспоминали свое далекое детство. Это очень понятно и объяснимо, я и сам поступил бы так, встреть я свою молочную сестру (которой у меня, к сожалению, нет, и никогда не было). Молодой человек поведал Мире историю о том, как он оказался в Тирту. Удивительно, но его родители тоже умерли, примерно в то же время, когда покинули этот мир родители Миры. Оставшись сиротой, мальчик нанялся в услужение к некоему почтовому служащему, который в дополнение к основной профессии выполнял обязанности нюхача (на моей родине таких называли узиэн-э-бан — храмовыми ищейками), и вместе с ним прибыл в Тирту. Здесь ему повезло, его на хороших условиях взял в ученики похоронных дел мастер. Не бог весть, какое счастье, но в то время молодому человеку было не до капризов, ему пришлось брать, что дают. Однако он не остановился на достигнутом, как сделали бы многие, а пошел дальше. Вот уже три года, как он посещает университет в качестве вольного слушателя, штудируя юриспруденцию и теорию заклинаний и, как уверяет Мира, продвинулся в их изучении довольно далеко. По крайней мере, по-древнеиндраски он изъясняется прекрасно, а это уже очень много.

Все характеристики, данные Мирой ее молочному брату, были весьма лестными, и, казалось бы, никаких поводов для беспокойства у меня быть не должно. Но, тем не менее, на сердце у меня темно и неспокойно, и я не могу объяснить себе, почему. Я отчего-то боюсь этого молодого человека. Боюсь того, что он разрушит душевное равновесие Миры (бедная моя девочка, она только недавно по-настоящему обрела его!), боюсь, что он каким-то образом разрушит наши с Мирой отношения, хотя им, вроде бы, с его стороны ничего не угрожает и угрожать не может. Возможно, я просто придаю слишком большое значение словам профессора Карлония, который два года назад лечил Миру. Он уверял, что корень всех проблем моей дочери кроется именно в этом молодом человеке. Кстати, она так ничего и не рассказала профессору о своем молочном брате и о том, какую роль он сыграл в драматичной истории поднятия ее покойной матери неизвестным некромантом.

Меня по-прежнему очень беспокоит душевное состояние Миры. Общение с профессором Карлонием, несомненно, очень помогло ей, но и он, и я сходимся в одном — до окончательного выздоровления девочке еще очень и очень далеко. Она похожа на надломленное деревце, которое в результате заботы и ухода немного окрепло и пошло в рост, но все равно каждый порыв ветра представляет для него смертельную угрозу.

А может быть, я просто ревную мое дорогое дитя, как любой отец ревнует свою дочь к тому наглому незнакомцу, который хочет похитить сокровище его сердца? Когда я думаю о том, что, не будь у Миры дара, она могла бы сейчас выйти замуж и навсегда покинуть меня, мне становится не по себе. Я чувствую, что совершенно не способен отдать ее кому-либо. Слава богам, что у нее есть дар, благодаря которому, она навсегда останется со мной. Я не хочу даже думать о том, чтобы расстаться с ней, она моя, только моя, мое милое дитя, мой самый родной на свете ребенок, мое совершенство. Если когда-нибудь у меня появятся родные по крови дети, сомневаюсь, что я буду привязан к ним сильнее, нежели к моей дорогой Мире. Я знаю, многие из моих соплеменников сочли бы это безумием и даже неким извращением, но это мои чувства, и я не считаю нужным их стыдиться…»

(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)

С тех пор, как Мира встретила Тося, прошло несколько дней, а она все еще находилась в каком-то странном возбужденном состоянии, из которого никак не могла выйти. Она уверяла себя и всех окружающих, что рада видеть своего молочного брата, но на самом деле толком не знала и не хотела знать, что чувствует на самом деле. Ей казалось, что внутри у нее притаилась неведомая опасность, грозящая вдребезги разнести так тщательно придуманный и выращенный образ ее самой, Миры. Образ послушной и любящей дочери господина Амати, образ доброй племянницы, образ хорошей подруги и, наконец, образ самоотверженной и преданной своему дару дочери Милосердной Ани. Хотя отношения с Тосем у нее вроде бы складывались неплохо — он в первый же день расставил все точки над i, попросив у нее прощения за то, что поднял мать и объяснив, почему он это сделал. И Мира, разумеется, все поняла и простила. Она ведь дочь Ани, она должна быть совершенством, должна понимать и прощать. Она и раньше понимала, почему он это сделал, и прощала, потому и не сказала никому ни слова о его темном даре…. Но все равно. Клубочек непонятных чувств, на который Мира не хотела обращать внимания, продолжал тянуть и тянуть нити из ее души, запутывая их по пути все больше и больше.

Она почти перестала видеться с господином Амати, которого любила больше всех на свете (исключая Тося, разумеется) и которого считала своим отцом. Она видела, какую боль причиняет ему, но продолжала каждый вечер ходить на прогулки с Тосем, находя в них непонятное для себя самой, почти болезненное удовольствие.

Конечно, первым делом она выяснила, продолжает ли ее молочный братец заниматься своим «черным делом», но Тось уверил ее, что неприятности ему не нужны, и потому он давно забросил свои некромантские опыты. Он откровенно рассказал ей, что случилось с их семьями после того, как умерла Мирина мать, а ее саму отправили в Барн. Рассказал про отрубленную руку своего отца, про уход матери к Мириному отцу, про их жуткую смерть. После такого, — сказал ей Тось, — только идиот будет продолжать этим заниматься. И Мира поверила, потому что очень хотела поверить. Она ничего не знала о смерти отца, ей просто сказали, что он погиб во время пожара. Тетушка, заботясь о ее здоровье, тщательно оберегала ее от любых вестей из Краишевки. Мира не была уверена, что у самой тетушки сохранилась связь с родной деревней, ведь та не упоминала об Краишевке уже несколько лет.

Иногда Мире бывало хорошо рядом с Тосем, весело, почти, как в детстве. А иногда она ловила на себе его странный, темный, будто ненавидящий взгляд, от которого становилось не по себе. Мира старалась прятать от себя это «не по себе», как прятала и вопрос, который ей хотелось задать Тосю больше всего на свете. Вопрос звучал очень просто: Как ты мог так поступить с моей матерью, Тось? Если бы Мира не чувствовала себя обязанной быть совершенством, она бы выкрикнула ему в лицо: За что ты так поступил с моей матерью, она же любила тебя, дурак?! Когда такие мысли возникали у Миры, со дна ее души поднималась такая огромная темная волна, что ей становилось страшно. Она не могла ее контролировать, не понимала и не хотела признавать, что способна на такие гадкие и мерзкие чувства, совсем не подобающие дочери Милосердной Ани. Неудивительно, что ей тут же становилось стыдно за себя, и она изо всех сил давила эту волну, попутно убеждая себя, что она все простила, что ей хорошо и спокойно с Тосем, что он не виноват в том, что произошло, что ему можно верить, потому что он никогда не обманет и не предаст.

В большинстве случаев, Мире удавалось убедить себя, что все в порядке. Особенно удачно это выходило в те дни, когда они в разговоре не выходили за рамки учебы в университете или общих знакомых.

Но иногда Тось заводил разговор на более общие темы, такие, как жизнь и смерть, смысл человеческого бытия и прочее. Тогда Мира начинала нервничать. Ей такие разговоры не нравились, потому что Тось высказывал такие мысли, которых не встречалось ни в одной книге, и за которые его вполне могли вызвать на допрос к инквизиторам. Разумеется, она не собиралась доносить на него, но, чтобы умерить пыл молочного брата, старалась отвечать общими фразами, какими, по ее мнению, должна была отвечать на подобные вопросы любая дочь Ани.

Один такой разговор до жути напугал ее.

Начался он вполне невинно. Тось, как всегда, стал подшучивать над ней и над ее даром, вспоминая, как она в детстве лечила собак и кошек. Мира, хоть и не могла ответить ему тем же, припомнив, как он поднимал дохлых мух, потому что это подняло бы запретную тему его некромантского дара, все же довольно успешно отбивалась. Пока Тось не начал вполне серьезно допрашивать ее, что для нее означает жизнь. Мира тогда на него почти разозлилась. Как можно задавать такой глупый вопрос.

— Жизнь — это самое ценное, что есть на свете! — ответила она, как их учили. — И обязанность каждого человека хранить и приумножать ее!

— И мясника тоже? — невинно поинтересовался Тось.

— Что? — не поняла Мира. Какого еще мясника?

— Мясника, говорю, — охотно пояснил Тось. — Ты же ешь мясо? Мясник тоже должен приумножать жизнь?

Мира проглотила готовую сорваться с губ грубость. Мясо она ела. Сейчас, правда, очень редко, потому что господин Амати придерживался вегетарианской диеты, но раньше, в Краишевке, ела. Как все.

Тось отреагировал на ее задумчивость кривой усмешкой, но все же решил не щадить сестру.

— Хорошо, пусть не мясник, а крестьянин, который собирает урожай. Почему он засыпает зерно в амбар, чтобы зимой сожрать, а не разбрасывает по полям и лугам? Разве так он не преумножил бы жизнь?

Это была явная демагогия, и Мира разозлилась.

— Если бы он таким идиотским способом преумножил жизнь растений, то преуменьшил бы свою жизнь и жизнь своих детей!

— Иными словами, сдох бы с голоду, — сделал вывод Тось. — Так вот оно что! Я понял! — воскликнул он с преувеличенным энтузиазмом. — Приумножать нужно только жизнь людей!

— Перестань паясничать! — одернула его Мира. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю!

— Нет, — покачал головой Тось, — не понимаю. Объясни. Чем жизнь людей лучше жизни растений?

Мира развела руками, хотела повернуться и уйти, но потом вспомнила, как Тось в детстве тоже не понимал разницу между жизнью и смертью, и осталась.

— Люди ценнее растений потому, что Создатель вложил в них больше души, — опять же, как учили, ответила Мира. — Растения тоже ценны, как и животные, насекомые, рыбы и другие живые существа, потому что и к ним Создатель приложил руку. Ты хоть представляешь себе, сколько нужно всего — души, ума, вдохновения, чтобы создать самую маленькую тварь, которую ты пройдешь мимо и даже не заметишь? Неужели ты не видишь, как прекрасна жизнь? Неужели не понимаешь, какое это чудо — рождение человека? — Мира беспомощно посмотрела на Тося. — Неужели ты вообще ничего не замечаешь?

Тось наблюдал за ней со странным выражением лица.

— Почему же? — словно нехотя усмехнулся он. — Замечаю. Я многое замечаю. Например, как это красиво, когда кто-то умирает. Когда душа либо медленно обрывает нити, которые связывают ее с телом, либо быстро вылетает вспугнутой птицей. А тело остается лежать пустой оболочкой, ракушкой, в которой никого нет. Ты говоришь, жизнь — это красиво. Если бы не было смерти, как бы ты поняла, что жизнь красива? Тебе бы это и в голову не пришло. Знаешь, чем бы ты занималась? Ты боролась бы за свое существование с миллиардом других людей, и твоим основным чувством был голод. Зверский. Потому что, прежде чем жить вечно, надо разобраться с тем, что жрать. А ты никогда не задумывалась о том, что сама твоя жизнь существует за счет смерти других существ? Тех же животных, растений? Они умирают в тебе и дают тебе жизнь.

Когда ты умрешь, откуда ты знаешь, кому ты дашь жизнь? И кто сдохнет с голоду, если ты не умрешь?

Мира растерялась и не знала, что ответить. Она никогда не смотрела на смерть с такой точки зрения.

— Тось, я….

— Молчи! — отмахнулся он. — Знаю я, что ты скажешь. Мне вся эта ваша пустая болтовня, что сначала жизнь, а остальное потом, уже вот где сидит! — он резко рубанул по горлу. — Вы же не от смерти бегаете, а от своего страха! Как зайцы от волка, только бы не догнали, только бы не догнали! И никто не дает себе труда представить жизнь без смерти. Да если бы кто-нибудь представил, он бы ужаснулся! Это же кошмар! Все живут, постоянно плодятся и никто, никуда не может деться ни от себя, ни от жизни, ни друг от друга…. И так сотни лет, тысячи, десятки тысяч, миллионы…. Бесконечно. Ты только представь, все время быть, это же я не знаю….

Тось замолчал, лицо его неприятно исказилось, а Мира невольно представила себе картину, которую он нарисовал, и пришла в ужас. И поняла, что если бы ей предложили вечную жизнь на таких условиях, то она бы отказалась наотрез. Ведь боль и вину, которые она носила в себе, можно терпеть, только если знаешь, что когда-нибудь этому придет конец. А если это будет продолжаться вечно, то лучше…. Что? Сразу умереть?

Мира испугалась этой мысли. Дочь Ани не должна думать о смерти, она должна с ней бороться и побеждать.

— Ты несешь ерунду! — дрожащим голосом прошептала она. — Ты ничего не понимаешь! Жизнь — это не только жизнь тела, но и жизнь души. Той гадости, которую ты придумал, не может быть никогда, потому что душа тоже живет и развивается. Развивается, понимаешь? Если человек будет жить вечно, он разовьется настолько, что найдет способ избежать ужасного будущего, которое ты придумал.

— Разовьется?! — с ненавистью прошипел Тось. — Человек? Интересно, чего этот урод сейчас не развивается? Ты посмотри вокруг — сколько грязи, зависти, ненависти! Нас окружают тупые злобные скоты! Страшно подумать, во что они разовьются!

— Неправда! — Мира отпрыгнула от названного брата, впервые в жизни позволив гневу выплеснуться наружу. — Прекрати! Ты ничего не понимаешь! Да, люди развиваются через боль, через грязь, но пока они живы, у них есть шанс! А ты носишься со своей смертью, как дурак с писаной торбой. Может, мы ее и боимся, но мы с ней боремся, а ты готов танцевать с ней кадриль! Ты оскорбляешь меня такими разговорами, неужели не понимаешь?

Она повернулась и пошла прочь, но Тось через некоторое время догнал ее, начал извиняться, просил, чтобы Мира не уходила, говорил, что она права, а он и правда ничего не понимает…. И Мира, конечно, простила и приняла его объяснения. Потому что, если бы не простила и не приняла, получилось, что он в чем-то прав, а она нет. А признать его правоту было так страшно, что Мире от одной мысли об этом казалось, что она заглядывает в бездну. Нет, нет, только не это, только не это….

Их встречи продолжались, Тось больше не заговаривал про смерть, а Мира, хоть и старалась гнать неприятные мысли, часто ловила себя на том, что постоянно вспоминает тот разговор и мучительно пытается придумать возражения, чтобы доказать Тосю правоту своего взгляда на жизнь,… ну и на смерть тоже. Она много раз пыталась сформулировать свое личное отношение, то, что она сама знала о жизни и смерти, но у нее не получалось. Как объяснить человеку, не отличающему живое от неживого, то, что жизнь кажется ей естественной и вечной, пусть даже она и прерывается ненадолго? А смерть представляется одним большим и нелепым обманом, наверное, самым крупным во всей Вселенной. Как можно отказаться от противостояния этому обману? Мира не понимала.

Наверное, и другие дочери Ани этого тоже не понимали, потому что для них противоборство со смертью было естественным. Жизнь это ценность, о ней нужно заботиться, ею нужно дорожить, защищать и поддерживать. Что может быть прекраснее жизни? Мира никогда не слышала от своих сестер по дару рассуждений о жизни, смерти, перерождении и прочих вещах. Общую философию целительства им преподавали только на первом курсе, и учебник по этому предмету был написан таким образом, что все понимали, что там представлены ответы для несведущих в целительстве простецов, а не для самих дочерей Ани. Просто эдакий сборник шпаргалок на случай, если кто-то из больных начнет приставать с вопросами. С больными это действительно срабатывало, а вот с Тосем — нет. Мира всю голову сломала, соображая, как построить разговор с молочным братом, чтобы донести до него хоть примерное понимание, но так ничего и не придумала.

Когда она проговаривала заготовленные фразы самой себе, все вроде бы звучало логично и правильно, но когда открывала рот, чтобы заговорить с Тосем, ей становилось очевидно, что все, что она придумала, — глупо и наивно, и Тось наверняка поднимет ее на смех. А ей этого очень не хотелось, потому что ее ощущение бесконечности жизни — это было действительно важно для нее. И поэтому она молчала. Презирала себя за глупость и неумение говорить на серьезные темы, но все равно молчала.

У Тося после встречи с Мирой время словно понеслось вскачь. Он разрывался между работой в конторе, университетом и свиданиями с Мирой. Как назло, Зорик выбрал именно этот момент, чтобы воплотить в жизнь свою мечту с черным замком. Он нашел в окрестностях Тирту заброшенные руины большого каменного дома, в котором, как поговаривали местные жители, когда-то жил настоящий колдун, и решил, что это место как раз для него. Там был и дом подходящих размеров, и деревенька с говорящим названием Черные Пруды (надо же кому-то кормить злобного некроманта), и кладбище на задворках, создающее необходимый антураж. Зорик как-то вытащил Тося за город, чтобы показать это место, и они вдвоем несколько часов бродили там, прикидывая, во сколько им обойдется восстановить дом и устроиться на новом месте. Получалось, что дом они могут привести в порядок хоть сейчас, но на это уйдут все сбережения за последние три года. А им еще нужно продержаться до того времени, когда появится достаточно клиентов, да еще и доучиться не помешало бы. Прикинув и так, и эдак, они решили пока просто купить дом, а его восстановление отложить на неопределенное время, хотя у обоих все горело внутри от желания начать немедленно. Зорик уже видел себя в мечтах Черным Властелином этих мест, а Тосю просто хотелось иметь дом. Свой дом.

Он бродил по развалинам, представляя, каким он будет, когда Зорик, поинтересовался, ехидно посмеиваясь:

— Что, мечтаешь, как приведешь сюда свою подружку?

Тось об этом даже не думал. Он, конечно, был бы рад, но….

— Ей здесь не понравится, — спокойно ответил он. Тось уже видел недовольное лицо Миры, когда она сталкивалась со смертью в каком-либо виде. А здесь дом колдуна, кладбище, да еще духи чуть ли не толпами бродят. Тось раньше их не замечал, но после того, как выучил простенькое заклинание, начал обращать внимание на эти сгустки мертвой энергии. Поскольку это заклинание входило в один из общеобразовательных курсов по теории заклинаний, Тось был уверен, что Мире оно тоже знакомо.

— А, ну да, — согласился Зорик. — Она же у тебя дочка Ани. Слушай, о чем ты думал? Зачем она тебе? Только время тратить….

— Не твое дело, — равнодушно отозвался Тось. На эту тему они с Зориком спорили уже не раз. Честно говоря, Тось и сам не знал, зачем ему Мира. Иногда он спрашивал себя, влюблен ли он в нее, как мужчина в женщину? И не знал ответа. Он ее любил, как свою подружку, с которой они все детство провели вместе. Может, как сестру, хотя он не знал, как любят сестер, потому что у него их не было. Иногда он наблюдал, как она наклоняет голову или смеется, щуря свои огромные серые глаза, становясь при этом, как никогда, похожей на тетку Фелисию, и чувствовал, что начинает понимать отца, разрушившего жизнь из-за любви к точно такой же женщине. Но сам Тось отдал бы за Миру многое совсем по другой причине. Когда она была рядом, он чувствовал себя по-другому. Более полным, более цельным, что ли. Более живым. Во всем, кроме отношения к жизни и смерти, она понимала его, как никто. Мира будто была его вторым я, его отражением, не таким, как то, в зеркале, с которым он постоянно ссорился, а настоящим…. То, что у Миры был дар целительницы, в то время как у самого Тося имелись способности к некромантии, его не смущало. Раздражало, да, но не смущало. Это тоже казалось присущим отражению, ведь в зеркале правая рука кажется левой и наоборот. Благодаря разговорам с Мирой, Тось понял, чего он по-настоящему хочет от жизни — не прозябания и игры в прятки, а достойного места в обществе, соответствующего силе его дара. Возможно, это будет место лучшего некроманта Тирту, или должность преподавателя некромантии университете или даже членство в городском Совете по Этике, чем Хельф не шутит. Каким образом он этого добьется, Тось еще не знал, но с чего начнет, уже представлял довольно отчетливо — выждет еще пару лет и просто объявит о том, что у него проснулся дар. Того, что его разоблачат, Тось уже почти не боялся. Мира никому ничего не скажет, а больше никому в голову не придет связать трагедию в Краишевке с его именем. Да и сколько лет с тех пор прошло….

— Слушай, может, тебе переспать с ней? — вдруг спросил Зорик. — А что, тогда она распрощается со своим даром и может хоть замуж выходить, хоть на панель идти, никто и слова не скажет. Ты же ее хочешь?

Тось замер. При всей его озлобленности на весь человеческий род такая мысль никогда не приходила ему в голову. Она казалась почти кощунственной. Чтобы он соблазнил Миру?

— Она не согласится, — твердо ответил он, уверенный в этом на все сто. Тось точно знал, что как бы Мира ни любила его, на такое она точно не пойдет. Она же относится к нему, как к брату.

— А ты не спрашивай! — улыбаясь одними губами, предложил Зорик. — Подумаешь, пять минут подергается. Зато потом никуда от тебя не денется, будешь из нее веревки вить!

Первым желанием Тося было дать в эту наглую ухмыляющуюся морду, но Зорикова идея уже упала на благодатную почву и мгновенно проросла. А ведь и правда, если Мира потеряет невинность, то потеряет и дар богини, а значит, сможет остаться с ним, Тосем, навсегда. Ну, или пока ему это будет нужно.

— Поехали домой! — грубо бросил он улыбающемуся Зорику.

Тот подчинился, с деланным смирением отправившись седлать лошадей, хотя оба понимали, кто из них сегодня одержал победу.

Так продолжалось всю осень и зиму. Внешне жизнь текла, как обычно. Тось по-прежнему ходил в университет, работал в конторе и бегал на свидания с Мирой. Обоим общение пошло на пользу — то ли от него, то ли от долгих прогулок на свежем воздухе и Тось, и Мира слегка поправились, щеки у них порозовели, и оба выглядели гораздо здоровее и счастливее, чем раньше. По Мире это было даже заметнее. Если раньше она выглядела скорее болезненным подростком, как будто остановилась в развитии, как цветок, тронутый морозом, то теперь превратилась в очаровательную девушку, переживающую самую прекрасную пору своей юности.

Она перестала дичиться Тося, и их отношения стали такими, что лучше не бывает. Мира и Тось снова оказались связаны той таинственной нитью, которая соединяла их в детстве, когда быть вместе казалось таким же естественным, как дышать.

Тося огорчало только то, что почти столько же времени, сколько и ему, Мира отдавала господину Амати, своему учителю, приемному отцу и эльфу с непонятной сексуальной ориентацией. Тось видел его несколько раз в университете и не понимал Мириной привязанности. Эльф казался ему настолько отвратительно жеманным, манерным и женственным, что хотелось отвернуться и сплюнуть. Причем, сталкиваясь с эльфом в университетских коридорах, Тось ясно видел по лицу господина Амати, что его неприязнь взаимна. Это создание смотрело на него с такой ненавистью, что Тось удивлялся, как тот еще не растерял свой дар, ведь детям Ани, как говорили, запрещалось злиться.

Наверное, так бы продолжалось еще долго, если бы Мира вместе с господином Амати не собрались уезжать.

Мира очень удивилась, когда приемный отец впервые заговорил об отъезде. Это случилось в середине зимы, в самом разгаре учебного года, и показалось ей странным, ведь господин Амати отличался редкой педантичностью в отношении своих преподавательских обязанностей, и тут вдруг отъезд в середине учебного года.

— Почему вы хотите уехать? — не скрывая недоумения, спросила Мира.

Она сидела у камина на маленькой скамеечке. Ей с детства нравилось наблюдать за игрой пляшущих языков пламени, они казались ей похожими на маленьких юрких лисичек. Щеки у Миры раскраснелись от жара, идущего от огня, и это было первым, что заметил господин Амати, когда она обернулась.

У него защемило сердце. Она выглядела совсем не эльфийкой и совсем взрослой.

— Университет в Унне приглашает меня на должность заведующего кафедрой целительства, у них как раз освободилась вакансия. Они наслышаны о моих успехах… здесь, в Тирту, — у него на мгновение перехватило дыхание от собственной лжи. Эльфам произносить слова неправды всегда давалось гораздо сложнее, чем людям. Он сам написал в Уннский университет это треклятое письмо, предлагая свои услуги. — Унн лежит на берегу моря. Ты хотела бы увидеть море?

— Конечно, — улыбнулась Мира. — Я никогда не видела моря.

— Я полагаю, что должен согласиться, — продолжил господин Амати. — Я могу многое сделать на этой должности, ты не находишь?

— Разумеется, вам нужно согласиться! — воскликнула Мира. — Вы будете самым замечательным заведующим кафедрой в Унне! — Мира вскочила со своей скамеечки, подошла к сидящему в кресле приемному отцу и опустилась перед ним на колени. Взяла его руку и поцеловала. — Я буду очень скучать! Но когда-нибудь обязательно приеду к вам, и вы покажете мне море!….

Рука господина Амати замерла в ее ладонях.

— Как? Ты не хочешь поехать со мной? Ты оставляешь меня, мое дорогое дитя?

— Я?… — теперь ладони Миры замерли на руке приемного отца. — Но…. Как же моя учеба? Вы всегда говорили, что я просто обязана получить образование!

— Ты можешь получить его и в Унне.

— А…. как же тетя? — Мира обернулась на тетушку, мирно вязавшую в своем углу. К ее удивлению, после этих слов пожилая женщина отложила вязание и заинтересованно посмотрела на племянницу.

— Я всегда мечтала посмотреть на море, дорогая! — громко объявила она.

Мира удивилась.

— Но ваше здоровье? — тетушка в последнее время все чаще жаловалась на различные недомогания, и господину Амати вместе с Мирой иногда приходилось в буквальном смысле ставить ее на ноги. — Вы подумали, как вы перенесете такую долгую дорогу, тетя Карита?

— О, когда со мной два таких прекрасных целителя, можно не бояться никаких дорожных трудностей! — энтузиазму, с которым тетушка это сказала, можно было позавидовать.

— Но… как же тогда…. — Мира поняла, что подыскивает отговорки, чтобы остаться в Тирту. С Тосем. И залилась краской.

Рука господина Амати дрогнула, сжав Мирины ладошки в дружеском пожатии.

— Мое дорогое дитя! Я не хотел говорить, но настоящая причина, из-за которой я собираюсь принять предложение Уннского университета, это эпидемия черной оспы в окрестностях города.

Пока информация о ней содержится в тайне, чтобы не вызвать панику, но все дети Ани, у кого есть возможность, съезжаются туда. Я не обременен обязанностями здесь, и потому полагаю, что мой дар не будет лишним там. Но я не ты, Мира. Твой дар гораздо больше моего. Ты могла бы многое сделать для тех, кто нуждается в помощи. Я надеюсь, тебе не надо напоминать, каковы симптомы черной оспы, и как от нее умирают?

— Не надо, — прошептала Мира. Симптомы черной оспы она помнила. И как от нее умирают, тоже. И то, и другое было ужасным. — Не надо. Я поеду. Разумеется, я поеду.

— И еще одно, — после некоторого молчания вдруг сказал господин Амати. — Я прошу тебя разрешить мне поставить тебе на время маячок.

— Что? — Мира так удивилась, что забыла возмутиться. Маячок был специальным заклинанием, которое иногда ставили на девушек-целительниц, чтобы оградить от неприятностей. В том случае, если на девушку совершалось нападение, либо она сама позволяла мужчине лишнее, маячок срабатывал, и на место быстро прибывала специальная команда, которая устраняла угрозу. Конечно, о маячке мало, кто знал из посторонних, обычно все списывали на случайные совпадения. В первую очередь его ставили самым привлекательным и общительным девушкам, Мире никогда не приходило в голову, что он может понадобиться ей. — Но зачем?

Господин Амати вздохнул.

— Скажем так, я не слишком доверяю твоему новому другу.

— Кому? Тосю? — Мира издала сдавленный смешок. Новый друг, надо же. — Да он же мне как брат! Мы выросли вместе!

— Я знаю, знаю, — успокаивающе похлопал ее по руке приемный отец. — Но позволь мне иметь о нем свое мнение.

Мира попыталась возразить.

— Но это же бессмысленно!….

— Хорошо, пусть так, — не стал спорить эльф. — Ты же не запретишь своему старому отцу делать бессмысленные вещи? К тому же, если ты так уверена в этом парне, маячок не сыграет ровным счетом никакой роли. Он просто будет висеть и все. Прошу тебя, Мира, — он проникновенно заглянул ей в глаза, — это только ради моего спокойствия. Я знаю, что это не слишком умно, но я же твой отец. Я просто места себе не нахожу, когда ты с ним.

Он немного помолчал.

— Наверное, я просто ревную.

Миру захлестнуло чувство вины. Господин Амати столько для нее сделал. Она снова взяла его руку и поцеловала.

— Вам совершенно незачем ревновать. Я никогда вас не брошу, — она немного помолчала, приводя в порядок мысли. — Хорошо, можете ставить маячок, если вам так спокойнее. Но, господин Амати, вы должны мне больше доверять! Я люблю Тося, как брата и я…. я уверена в нем! Когда ваш маячок не сработает, вы должны будете признать, что были неправы по отношению к нему, иначе я обижусь!

Эльф улыбнулся.

— Я никогда подобного не допущу! — сказал он, целуя ее в лоб. — А теперь подумай, что нам взять с собой в поездку.

Когда Мира объявила Тосю, что через неделю она уезжает, он сначала растерялся, а потом пришел в бешенство. Он был уверен, что это сволочной эльф увозит Миру подальше от него, Тося. Приемный отец он ей, как же. Небось, сам хочет попользоваться человеческой девчонкой, вот и увозит подальше, где их никто не знает.

Тось растравлял злобу мерзкими мыслями, в которые и сам наполовину не верил, и укреплял решимость совершить давно задуманный подлый поступок страхом, что Мира опять исчезнет из его жизни, и он ее больше никогда не увидит.

С трудом сдерживая эмоции, он расспрашивал Миру, куда и зачем она едет, а сам лихорадочно придумывал повод заманить девушку к себе домой. Конечно, она ему доверяет, и долго над предлогом думать не придется, но дома надо все устроить так, чтобы ничего не помешало. Придется рассказать Зорику, но Зорик свой человек, он не будет мешать, а скорее наоборот поможет. А вот деду Уникию придется снотворного подсыпать, что ли. Чтобы не проснулся, когда не надо.

Как и ожидал Тось, Зорик отнесся к его затее положительно. Не стал насмехаться и вспоминать старые обиды, а напротив, принялся деятельно помогать. Перво-наперво они наняли двух немолодых женщин, чтобы привели дом в порядок. Потом Тось купил несколько комнатных цветов в глиняных горшках и расставил их по всему дому. Он вспомнил, что Мира любила такие, когда была маленькой. И напоследок заказал ужин знакомому повару в одной из соседских забегаловок.

И тут, как назло, умер дед Уникий.

Тось, нервы которого были на пределе, готов был разорвать труп старика на части, настолько не ко времени тот надумал отправиться на тот свет. Теперь вся затея Тося срывалась из-за возни с телом, похорон и обязательного в таких случаях траура. Можно не сомневаться, что Мира теперь и близко к его дому не подойдет. Тось готов был лезть на стенку от злости, но тут ему пришла в голову замечательная мысль.

Он прижал Зорика к стене и предложил поднять деда Уникия.

Вдвоем. У него, Тося, мол, тоже дар прорезался от долгой учебы в университете. Так что, если они вдвоем напрягутся, то у них все получится. Компаньон сначала немного поупирался, ведь одно дело мечтать о стезе черного-пречерного некроманта, и совсем другое — прямо сейчас совершить противоправное действие, за которое можно оказаться в руках инквизиторов. Но глаза Тося, в которых играло безумие, а также его твердые пальцы на Зориковой шее оказались весьма убедительны, и Зорик согласился.

Поздней ночью они оттащили тело деда Уникия вниз, вымыли, переодели в чистое белье, чтобы тот не пришел в себя обмочившимся, как младенец, и встали возле него, взявшись за руки. Зорик при этом дрожал, как осиновый лист. Тось так не понял, сделал ли тот хоть что-нибудь, или всю работу ему пришлось выполнять самому. Однако когда дед Уникий поднялся (Тосю показалось, что старик толком и не понял, что с ним произошло), Зорик обрадовался, как ребенок.

— У нас получилось, Тось, — повторял он, то и дело потирая руки. — У нас получилось! Теперь мы настоящие некроманты!

Тось не разделял его восторгов, слишком хорошо представляя, чем это может кончиться для них обоих. Но дед Уникий нужен был ему «живым» всего на несколько дней, и он надеялся, что все обойдется.

И вот, когда до отъезда Миры оставалось всего два дня, Тось решился.

Они встретились, как обычно, после занятий в университете и сначала долго гуляли по кривым улочкам Тирту, которые Мире хотелось еще раз увидеть, чтобы подольше сохранить в памяти. Они разговаривали обо всем на свете, но Тось, не теряя контроля над ситуацией, тем временем аккуратно подводил Миру к похоронному околотку. И когда они оказались недалеко от него, предложил как бы между прочим:

— Не хочешь посмотреть, где я живу? Пойдем, здесь совсем рядом!

Мира слишком поздно поняла, что оказалась в ловушке. По ее лицу было видно, что похоронный околоток — последнее, что она хотела бы увидеть в Тирту, но отказаться не смогла. Тось заранее состроил обиженную физиономию на случай, если она не согласится.

— Хорошо, — кивнула она, натянуто улыбаясь. — Идем, покажешь. Ты никогда не приглашал меня сюда раньше.

— Боялся, что тебе не понравится, — объяснил Тось, беря ее за руку. — Но ничего страшного у нас тут нет, можешь не трястись!

— Я и не трясусь! — оскорблено ответила Мира, храбро ступая на улицы околотка, но по лицу и напряженной осанке Тосю было видно, каких усилий ей это стоит.

Он не знал, чувствует она здешний запах смерти или нет, но ему не хотелось, чтобы она связывала это неприятное ощущение с ним, Тосем. Между тем, похоже было, что она все-таки связала, потому что вдруг выдернула свою руку из Тосевой ладони и спрятала обе руки в широких рукавах своего форменного светло-серого одеяния. Как ни старался Тось отвлечь ее разговорами, видно было, что ей здесь очень неуютно. Но тут Тось ничего сделать не мог. Единственным лекарством от подобной чувствительности было лишение дара, и именно его он и собирался ей прописать.

Наконец, показалась контора деда Уникия, вернее, теперь уже их с Зориком контора. Тось, потея от напряжения, предложил:

— А вот дом, где я живу. Зайдем?

Мира заколебалась, и он уже ждал, что она откажется, но она вдруг кивнула:

— Хорошо, давай зайдем.

Еле уняв бешеную дрожь в пальцах, Тось открыл перед ней дверь и повел внутрь.

Нарядный Зорик и невероятно чистенький и опрятный дед Уникий уже ждали их в гостиной. Не будь тут Миры, Тось обязательно присвистнул бы от вида старикана — тот редко выглядел столь презентабельно при своей полностью занятой заботами о чужих покойниках жизни. Мира при виде деда Уникия слегка поежилась, но ничего не сказала.

Зорик тут же взял инициативу в свои руки, заговорил о том, о сем, не давая гостье опомниться. Тось же больше молчал, потому что нервничал так, что дрожали колени. Поднятый дед тоже помалкивал, потому что Тось не давал ему разрешения говорить, чтобы не ляпнул чего ненароком.

Потом Зорик, сославшись на дела, ушел и увел с собой старика, и Тось с Мирой остались одни. Несколько раз потерпев фиаско в попытках завязать разговор, Тось, наконец, решительно встал и подошел к столу. Там, накрытый белой салфеткой, стоял ужин.

Мира неуверенно встала.

— Мне, наверное, пора!…

Тось обернулся с умоляющим лицом.

— Мира, пожалуйста, останься еще ненадолго! Боги знают, когда мы теперь увидимся!

Мира испуганно улыбнулась, но осталась на месте. Тось тоже широко улыбнулся ей в ответ и сделал приглашающий жест рукой. Она подошла к столу и села на один из стоявших рядом стульев. Тось тут же налил ей и себе немного донки — местного слабоалкогольного напитка, который в Тирту было принято употреблять перед едой.

— Ну что, давай за твой отъезд! — предложил он, подняв свой стакан. — Чтобы у тебя на новом месте все сложилось лучше, чем здесь!

Мира улыбнулась и сделала несколько глотков, Тось тоже, почти не почувствовав вкуса напитка. В голове приятно зашумело и разговаривать после этого стало гораздо легче. Он начал болтать что-то про Унн, о котором слышал краем уха, одновременно пытаясь разрезать пирог с капустой. Пирог, как назло, крошился и не хотел резаться, и Мира, понаблюдав за усилиями Тося, забрала у него нож и принялась резать сама. Глаза у нее блестели от выпитой донки, и Тось подумал, что, похоже, она попробовала ее впервые.

Он плеснул себе еще для храбрости и спросил нарочито небрежным тоном:

— Знаешь, мне всегда было интересно, почему дочкам Ани нельзя выходить замуж? Ани у вас вроде бы милосердная, а к своим детям относится просто как мачеха какая-то.

— Во-первых, Ани не только у нас, она у всех, — возразила Мира, укладывая ему на тарелку большой кусок пирога. — И у тебя, между прочим, тоже. То, что у тебя дар другого бога, не значит, что она о тебе не заботится. А во-вторых, — Мира положила кусок пирога себе, — она никому и ничего не запрещает. Просто наш дар таков, что не позволяет иметь нормальную семейную жизнь. Тебе бы понравилось, если бы твоя жена занималась больше своими больными, чем тобой?

— Еще чего! — криво усмехнулся Тось, жуя пирог.

— Вот тебе и ответ. Ани забирает дар только у тех, кто решит посвятить себя семье. По-моему, это справедливо.

Мира тоже откусила пирог и зажмурилась от удовольствия. Этот пирог в Тирту готовили великолепно, кое-кто из горожан считал его даже еще одним символом города, вроде университета.

— По-моему, тоже, — согласился Тось. — Только я не понимаю, почему тогда другие боги так не поступают? Ни разу не слышал о том, чтобы Хельф забрал свой дар у женившихся некромантов. Да и Войт с Древом и Добычем тоже так не делают.

Этот вопрос Тося действительно интересовал. На лекциях, которые он посещал, ничего не говорилось на этот счет. Он подумал, может, он чего-нибудь не понимает. Не хотелось бы попасть впросак в таком важном деле. Ведь то, что он собирается сделать, навсегда изменит жизнь Миры, да и его тоже.

— Это потому, что у них одаренные чаще всего мужчины, — уверенно ответила Мира. — Мужчинам ведь все равно надо чем-то заниматься, чтобы кормить семью, так почему не зарабатывать своим даром?

— Пожалуй, — согласился Тось, запивая пирог донкой. — А Сольна? У нее одаренные тоже женщины.

— С Сольной как раз все понятно, — отозвалась Мира. — Она же семьехранительница. Зачем забирать дар из семьи? У нее, кстати, среди одаренных мужчин и женщин поровну.

— У твоей, прости, у нашей Ани мужчины тоже встречаются. Например, твой приемный отец, — Тось внимательно посмотрел на Миру, ища следы смущения. — Почему же он не женится, если у мужчин не забирают дары?

— Не хочет рисковать, — пожала плечами Мира, совершенно не смущаясь. — На самом деле, никто не знает, почему боги поступают так или иначе. То, что я говорила раньше просто предположения.

— Твой эльф очень дорожит своим даром, верно? — Тось слегка подобрался. Пора было приступать к делу, и у него снова начали дрожать пальцы. Чтобы Мира не заметила, он спрятал руки под стол.

— Верно, — кивнула она. — Для него это самое главное в жизни.

— А для тебя? Ты никогда не хотела отказаться от дара?

— Что? — Мира рассмеялась. — Конечно, нет! Такой дар, как у меня, появляется раз в столетие. Было бы безответственно….

— Узнаю слова твоего приемного отца, — зло выплюнул Тось. Этот эльф его уже достал. — По-моему, безответственно не давать тебе права сделать свой выбор! А если ты влюбишься? Откажешься от любви, от семьи, от детей? Если бы я решил жениться, меня бы никакой дар не остановил!

Тут Тось слегка преувеличил, семейная жизнь родителей избавила его от всякого пиетета перед браком. Однако удивить Миру у него получилось. Она посмотрела на него, словно впервые увидела.

— Согласись, твой дар не настолько нужен людям, как мой, — осторожно сказала она.

— Ого, значит я со своей некромантией — ничтожество, низший сорт! — прошипел Тось. Он не раз замечал, что дочки Ани смотрят на его собратьев в черных балахонах с плохо скрытой высокомерной неприязнью. — А тебе никто не говорил, что все боги равны, и их дары одинаково полезны? — эту прописную истину им вдалбливали практически все профессора в университете, но на деле никто в нее не верил. Лицемеры. — Не боишься Хельфа обидеть своим неуважением? Вы же так трясетесь над своим совершенством, что должна бы бояться. Вам же нельзя никого обижать, а то Ани дар уменьшит! Или я опять чего-то не понимаю? Между прочим, твой приемный папаша не такой уж трус, — злобно рассмеялся Тось. — Он на меня иногда так смотрит, будто испепелить хочет, и плевал он на вашу Ани!

— Замолчи! — Мира резко поднялась со стула. — Не смей так говорить ни об отце, ни об Ани!

— Твой настоящий отец умер, и я о нем ни слова не сказал. А об этом эльфе я говорил, и буду говорить все, что хочу. И ты мне не запретишь. Потому что я ему не доверяю и считаю лживым ублюдком. Он использует тебя в своих целях, понимаешь ты это или нет?

— Все, я ухожу!

Швырнув салфетку на стол, Мира направилась к дверям, но Тось преградил ей дорогу.

— Постой! — он схватил ее за плечи. — Неужели тебе нравится жить так? Всегда под контролем, ни одного свободного слова, ни одного движения? Ты понимаешь, что твой дар висит над тобой, как меч? Чуть шевельнешься, и все…. И все ради помощи каким-то чужим людям. Твоя богиня — жестокая тварь!

— Не говори так о ней! — в голосе Миры послышались слезы. — Не смей! Она добрая и милосердная! Она всем помогает!

— Ага, всем, кроме своих детей!

— Ты не понимаешь! Самую тяжкую ношу несет лишь тот, кто способен ее нести!

— Хватит! — Тось резким движением прижал Миру к себе. — Я наслушался этого вдоволь на ваших лекциях! — он прижался щекой к ее щеке и зашептал ей в ухо. — Останься со мной, Мира! Прошу тебя, не уезжай, останься со мной!

Она сначала замерла, а потом начала вырываться.

— Ты с ума сошел! Отпусти меня немедленно!

Тось не отпускал, и между ними завязалась борьба. Мира дралась яростно, как кошка, кусалась и даже царапалась. Тось не ожидал такого сопротивления. Он запыхался, пытаясь удержать ее и одновременно подтащить к дивану. Пришло время решительных действий. Если он хотел, чтобы его подлый замысел стал реальностью, то пора было начинать.

И тут Тось понял, что совершенно не знает, что ему делать. Стыдно сказать, но он растерялся. У него не было никакого опыта в общении с женщинами, и за два года в Тирту Тось не позаботился о том, чтобы его приобрести. От борделей его по-прежнему воротило, а заводить шашни с какой-то из местных девчонок означало подвергнуться серьезному риску жениться во цвете лет. Разумеется, благодаря Денитию, теорию он знал прекрасно, но вот практика….

С трудом удерживая отчаянно сопротивляющуюся Миру, он не чувствовал абсолютно никакого возбуждения. Только страх, что если он ее сейчас отпустит, то она убежит, и больше они никогда не встретятся. Эта мысль вдруг показалась настолько невыносимой, что Тось решительно подставил Мире подножку и упал вместе с ней на ковер, прижав ее к полу своим телом. Как бы там ни было, он хотя бы попытается.

Мира продолжала отчаянно вырываться, пытаясь сбросить его с себя, а Тось с неменьшим отчаянием рванул на ней светло-серый балахон дочери Ани. Показалась Мирина спина, прикрытая простой белой рубашкой. Рубашку рвать было легче, чем балахон, и после того, как она разошлась с легким треском, перед Тосевыми глазами появилось Мирино обнаженное плечо, шея и часть спины. Он прижался к теплой коже губами, отчего Мира вздрогнула и дернула головой, явно намереваясь ударить его по лицу. Легко отдернув голову, Тось рассмеялся. Она также делала, когда им случалось подраться в детстве.

Он неожиданно почувствовал себя как-то странно. Ни с того ни с сего стало очень жарко, сердце забилось так, что чуть не выпрыгивало из груди, а происходящее вдруг показалось таким приятным, что он уже безо всякого усилия над собой рванул дальше светло-серый балахон и нижнюю юбку, обнажая Мирины бедра. Просунул руку под ее теплый мягкий живот, и его будто молнией ударило. Кровь вскипела и как бешеная понеслась по венам. Тось почувствовал, что если прямо сейчас не сделает то, что запланировал, то просто умрет. Мира закричала, но это теперь не имело значения. Задыхаясь от возбуждения, с налитыми кровью глазами Тось принялся сдирать с нее остатки одежды, чтобы добраться до женской плоти, такой белой, гладкой и нежной. Образы Миры и тетки Фелисии, переплетались у него в мозгу, и он толком не соображал, кто лежит под ним, Мира или ее мать, да и честно говоря, ему было уже все равно….

Вдруг в прихожей послышался шум, в гостиную вбежали какие-то люди и грубо оторвали рычащего Тося от Миры. Понадобилось всего лишь несколько ударов в челюсть и под дых, чтобы дикое возбуждение молодого некроманта сошло на нет, сменившись болью и осознанием того, что это все. Что это полный провал и самое глубокое и окончательное поражение из всех, которые ему доводилось переживать. Потому что эти типы пришли не одни — они втолкнули в дверь связанных Зорика и деда Уникия.

Тось посмотрел на ничего не выражающее лицо поднятого им старика и понял, что вот теперь его точно убьют. И хорошо, если сразу.

Мира рыдала на диване, тщетно пытаясь прикрыться обрывками светло-серого балахона. Один из пришедших наклонился над ней, спрашивая, все ли с ней в порядке. Она набросилась на него, захлебываясь слезами:

— Почему вы пришли так поздно? Почему так поздно? У меня же был маячок! Я же кричала, в конце концов!!!

Тось чуть не заорал от бессильной злобы. Так вот кто во всем виноват! Это она их сюда притащила! Особенно обидно было то, что он не успел сделать с Мирой то, ради чего все затевалось. Так хоть не зря было бы. Морщась от разрывающей голову боли, Тось не понимал, чего она так орет, ведь ее драгоценная невинность осталась при ней.

Разговаривающий с Мирой мужчина развел руками.

— Простите, госпожа, торопились, как могли! Мы тут кроме вас еще кое-кого обнаружили. Вы знали, что тот старичок, — мужик показал на смирно стоящего деда Уникия, — зомби?

Но Мира пропустила его вопрос мимо ушей. Она внезапно вскочила с дивана и, придерживая балахон, бросилась к Тосю.

— Животное! — с ненавистью выкрикнула она ему в лицо. — Я тебе так верила, а ты!… Как ты мог так поступить со мной??? Ненавижу тебя!!!

— Ага, вон как заговорила, дочка Ани! — неприятно осклабился ей в ответ Тось. Вся левая сторона лица у него стремительно опухала, и говорить было больно. Думать тем более. — На себя посмотри! Я тебе тоже доверял. Ты зачем сюда шла, если знала, что у тебя хвост? Предательница! Знал бы, пальцем не прикоснулся, — он сплюнул кровавую слюну и, подняв глаза на молочную сестру, понял, что его слова не пропали даром.

У Миры было такое лицо, будто ее ударили. Похоже, она только сейчас поняла, чем эта история может обернуться для него. Тось видел, как у нее будто что-то умирает в глазах, и на секунду ему стало жалко ее, но потом кто-то двинул его сзади по затылку, перед глазами поплыли круги, и Тосю стало не до жалости. Он все пытался решить, когда ему устроить побоище и сбежать, прямо сейчас или после того, как его выведут на улицу, но ему на шею накинули удавку, от которой он сразу почувствовал себя слабым, как младенец, и начал засыпать. Прежде, чем провалиться в небытие, он успел увидеть, как в комнату отвратительно-красиво влетел женоподобный эльф, молча схватил Миру на руки и унес в неизвестном направлении.