Слуги света, воины тьмы

10 Собака в переулке

Санитары закрыли задние дверцы «неотложки», и машина выехала из переулка, в который выходила задняя дверь пиццерии. Элиот и Фиона отошли в сторону. Они смотрели вслед «неотложке», пока та не скрылась за углом. Потом они остались одни.

Элиота замутило. Он проглотил слюну, но это почти не помогло.

Сначала вокруг собралась толпа посетителей пиццерии, но она сразу рассеялась при виде Майка, корчащегося на носилках с забинтованной рукой. Да еще этот запах горелой плоти.

Элиот не мог его забыть. Из-за этого ему и было так плохо. Масло из фритюрницы пропитало рубашку и брюки менеджера. К ткани прилипли клочки обгоревшей кожи.

Джонни вышел из задней двери с подносом, на котором красовались недоеденные пиццы «пепперони» и остатки фетучини «альфредо». Он выбросил все это в мусорный бак и со звоном захлопнул крышку.

— Я позвонил хозяину, — повернулся Джонни к Элиоту и Фионе. — Он направляется в больницу, а потом приедет сюда, чтобы осмотреть кухню. Хочет понять, как все произошло.

Повар снял перчатки. Вид у него был растерянный и измученный.

— Вы же не видели, на чем поскользнулся Майк, правда?

Неужели Джонни думал, что они как-то причастны к случившемуся? Да, Элиоту хотелось, чтобы с Майком что-нибудь произошло. Но хотеть — это одно дело, а сделать — совсем другое.

Кроме того, Майк получил по заслугам. У Элиота пересохло во рту. Ему стало совестно, но он не мог отогнать от себя мысль, что справедливость восторжествовала.

Мальчик подошел к Джонни и положил руку ему на плечо.

— Вы здесь ни при чем.

Только теперь он понял суть вопроса Джонни. Повар считал себя виновным в том, что Майк наступил в лужицу масла, которую он вовремя не вытер.

— Никто не сможет вас ни в чем обвинить, — успокаивал его Элиот. — У вас в кухне такая чистота. Можно что угодно подобрать с пола и съесть.

Джонни кивнул, но было видно, что он готов расплакаться.

Если кто и виноват, так это сам Майк, выгнавший Джонни из кухни и не давший ему вытереть лужицу масла.

Джонни судорожно вздохнул, посмотрел на Фиону, затем перевел взгляд на Элиота.

— А вы ступайте домой. Я уже все запер.

Он направился к двери, немного помедлил, словно хотел что-то добавить, но передумал и захлопнул за собой дверь.

— Бедняга Джонни, — покачала головой Фиона.

— Ты думаешь, кому-то не поздоровится из-за этого?

Фиона обернулась, посмотрела на брата и медленно опустила голову. Неужели они оба думали об одном и том же? Что они виноваты? Элиот никак не мог отогнать воспоминание о тех картинках, которые мерещились ему на поверхности мыльной воды — улыбка, стая ворон, дергающаяся от боли рука…

— Пойдем-ка домой, — сказала Фиона. — Бабушка спросит, почему мы опоздали.

Вдруг что-то зашевелилось за мусорным баком. Шурша лохмотьями, из-за него выбрался человек. Это был бродяга со скрипкой. Но, к огорчению Элиота, инструмента у него не было. Старик открыл крышку бака, порылся там и выудил кусок пиццы.

Раньше Элиот видел старика только сидящим. Сейчас, встав, он оказался выше ростом, чем предполагал Элиот. Держался бродяга прямо, и, невзирая на рваное пальто, в его облике чувствовалось что-то королевское. Он отбросил с угреватого лица пряди желтовато-седых волос и принялся жевать остывшую пиццу.

Фиона с отвращением фыркнула и отошла в сторону, а Элиот остался. Ему хотелось поговорить со стариком о музыке. Может быть, удастся послушать, как он играет?

— А знаете, — проговорил старик, проглотив кусок пиццы, — вы очень храбрые.

Фиона застыла, скрестив руки на груди.

— Пицца, которую вы едите… Между прочим, это воровство.

— Думаю, хозяин не заметит. — Старик оторвал кусочек пиццы и залюбовался сардинами и поджаристой корочкой. — Ах, хлеб и рыба… Что может быть вкуснее. — И добавил, не переставая жевать: — А вы знаете, что пицца родом из Неаполя? Ее стали печь в начале девятнадцатого века.

— Вот и неправда, — возразила Фиона, мгновенно перейдя на учительский тон. — Катон Старший в своей «Истории Рима» писал о плоском хлебе, запеченном с оливковым маслом, травами и медом. — Она вздернула бровь. — Это было в третьем веке до нашей эры.

— Или в семьдесят пятом году нашей, — добавил Элиот, не желая, чтобы сестра хвасталась знаниями, а он — нет. — В Помпеях существовали лавки, которые, как считается, на самом деле были пиццериями.

Старик на мгновение раздраженно скривился, но тут же удивленно сверкнул голубыми глазами.

— Поразительно. Какие вы оба умные. — Он откусил еще кусочек. — Может, вы думаете: в то время, когда Помпеи засыпал раскаленный пепел, — продолжал он, подняв руку над головой, — жители этого города в последний раз наслаждались пиццей? — Он театрально расставил пальцы. — А потом — пуффф! Знаете, я видел окаменевшие трупы. Никто из этих людей не ел.

Элиот бросил взгляд на сестру. Та, в свою очередь, посмотрела на него, раскрыв рот.

Старик слизнул жир с кончиков пальцев.

— Это возвращает нас к событиям сегодняшнего дня. Вам следует гордиться собой — ведь вы спасли вашего друга из огня.

— Из огня? Никакого пожара не было, — пробормотала Фиона, потупившись.

— И он нам не друг, — добавил Элиот.

— Тогда вас тем более надо поздравить. — Старик вытер нос тыльной стороной ладони. — Даже опытные врачи порой не выдерживают вида и запаха кожи, которая слезает, будто сгнивший рукав свитера.

Он улыбнулся, продемонстрировав желтые зубы и слюнявые десны.

— Пойдем. Он просто жуткий. — Сдавленно охнув, Фиона дернула Элиота за рукав.

Вид у старика действительно был жутковатый. Он и Элиота пугал. Но при этом было в бродяге что-то завораживающее. Сейчас он не походил на того оборванца, которого они каждый день видели по дороге на работу. Что-то вернуло его к жизни.

— Ваша музыка, — проговорил Элиот. — Та мелодия, которую вы играли утром…

Он робко шагнул к старику. Фиона раздраженно вздохнула.

Старик пристально воззрился на Элиота и перестал улыбаться.

— Ты ее запомнил?

— Запомнил? Да!

Услышать, как кто-то играет для него, — это был самый лучший подарок ко дню рождения, который когда-либо получал Элиот.

Мальчик стал напевать мелодию, ритмично постукивая рукой по бедру и имитируя прикосновение пальцев к грифу скрипки. Он даже сумел изобразить что-то вроде вибрато — будто и в самом деле играл. Это было глупо. На самом деле он за всю свою жизнь ни разу не держал в руках ни одного музыкального инструмента.

Элиот думал, что старик расхохочется, но тот и не думал смеяться.

Глядя на руку Элиота, он вытаращил глаза.

— Большинство людей не запоминают мелодии. В смысле… Эта мелодия такая простая, она в одно ухо влетит, а в другое вылетит. Так бывает с благородными чувствами. Они тоже внезапно появляются и тут же пропадают. А ты запомнил… и не просто запомнил.

Старик надолго задержал взгляд на Элиоте. Казалось, он пытается принять какое-то решение.

— Это была детская песенка. «Суета земная» — так она называется. — Он бросил взгляд на Фиону. — А тебе тоже понравилась мелодия?

Фиона пожала плечами.

— Хорошая.

И посмотрела в конец переулка. Элиот тоже повернул голову в ту сторону. Там стояла собака и принюхивалась. Высокая, как датский дог, но мощная, как ротвейлер. Ее коричневая шерсть топорщилась, а здоровенная голова моталась из стороны в сторону. Пес что-то вынюхивал на асфальте. На его шее был надет ошейник с зелеными сверкающими камнями.[19]

Элиот представил, как пес хватает его и рвет зубами, будто тряпичную куклу, пока из нее не высыпятся все опилки. Что-то подсказывало ему: надо бежать. Как можно скорее.

Это было глупо. Пса явно привлекли объедки в мусорном баке, вот и все.

Старик сделал два шага вперед и заслонил собой Элиота. Он поднял руку, дав знак мальчику держаться за его спиной. Другую руку сунул за пазуху и, вытащив клочок бумаги, протянул его собаке.

Элиот вытянул шею, чтобы лучше видеть.

На листке бумаги было напечатано что-то вроде цепочки геометрических доказательств. Строчки накладывались друг на друга. Чем пристальнее вглядывался Элиот, тем больше слоев различал. Он увидел крошечные символы и узнал клинообразные греческие буквы. Присутствовали там и еще какие-то непонятные значки.

Возможно, это была голограмма, дающая иллюзию глубины, если взглянуть на нее под определенным углом, хотя изображение на самом деле плоское.

Элиот моргнул, и пульсирующие остаточные изображения заплясали перед его глазами.

Пес поднял голову и, уставившись на клочок бумаги, стал принюхиваться еще старательнее; из одной ноздри у него потекли сопли. А потом встряхнулся и побрел прочь.

— Собаки… — пробормотал старик. — За ними нужен глаз да глаз. Лично я больше люблю кошек.

Он скомкал бумагу и выбросил, но Элиот успел заметить, что знаки, которые он видел, исчезли с листка.

Старик повернулся и посмотрел на Элиота и Фиону.

— Так о чем мы беседовали? О пицце? Или о музыке?

Фиона встала рядом с братом, ткнула его локтем в бок и кивком указала на здание пиццерии.

Элиот увидел, какими длинными стали тени. Небо к вечеру приобрело свинцово-серый оттенок. Тянущиеся к побережью тучи словно одеялом накрыли Дель-Сомбру.

Элиот помотал головой. Его поле зрения будто паутиной заволокло. Наверное, это был просто шок от всего, что случилось за день. Ему хотелось пить, его одежда пропиталась потом, жиром и мерзким запахом горелой кожи, о котором так хотелось забыть.

— Мы лучше пойдем, — сказал Элиот старику. — Простите, но наша бабушка будет…

Фиона дернула его за рукав и направилась к черному входу в пиццерию.

Элиот заметил во взгляде старика любопытство и изумление.

— Передайте ей привет, — сказал бродяга, слегка поклонился и вернулся к мусорному баку. — А мы с вами непременно увидимся.

Элиот очень на это надеялся. И еще он надеялся, что в следующий раз у старика будет с собой скрипка.

Близнецы быстро прошли через кухню. Пол был покрыт лужицами и пятнами застывшего жира. Элиот заметил отпечатки рук в том месте, где катался по полу Майк… и его охватило острое чувство вины.

Фиона шла впереди, не останавливаясь. Элиот следовал за ней.

В зале не было ни души — такого по вечерам никогда не случалось. Пустой зал, неубранная посуда с остатками еды… Было страшновато.

Джонни закрывал парадную дверь.

— Завтра увидимся, — сказала ему Фиона.

— Конечно, — кивнул Джонни.

Элиоту хотелось сказать повару, что тот ни в чем не виноват, что Майк сам поскользнулся и это самый обычный, нелепый несчастный случай.

Джонни, видимо, почувствовал его состояние. Он потрепал Элиота по волосам.

— Иди домой, amigo. И не надо волноваться, ладно? Все будет хорошо, вот увидишь.

Элиот кивнул и помахал Джонни рукой. Они с Фионой пошли по улице. Но Элиот не верил, что все будет хорошо. Безусловно, произошел несчастный случай. И людей часто судили за то, в чем они не виновны. Элиот очень хорошо знал, как это бывает.

Они свернули на Мидуэй-авеню. В кроссовках у Элиота хлюпало масло. Он старался поспевать за быстро шагающей сестрой.

Только теперь он заметил, что Фиона не сняла тяжелый длинный фартук и футболку, натянутую поверх праздничного платья. Наверное, потому, что вся ее одежда тоже была пропитана маслом. Когда они придут домой, начнется гонка — кто первым займет ванную.

Лучи солнца пробились сквозь тучи, на асфальте заплясали лимонно-желтые пятнышки.

— Ты думаешь… — проговорил Элиот.

— Да, — отозвалась Фиона. — Мы охладили его руку, и ожог не проник слишком глубоко. — Она замедлила шаг, почти остановилась. — Но шрамы останутся. До локтя.

Ее взгляд стал отстраненным. Наверное, она вспомнила, как Майк корчился от боли и катался по полу, прижимая к себе изуродованную руку.

— Странно все-таки, — прошептал Элиот.

— Что? — спросила Фиона таким тоном, словно брат ее в чем-то обвинил. Она повернулась к нему и встревоженно нахмурилась.

— Да все сегодня странно. Эти книги от бабушки. И музыка, которую играл старик. И то, что случилось в пиццерии.

Фиона начала обкусывать ноготь большого пальца.

— А ты… Понимаешь, ведь я хотела, чтобы такое случилось с Майком.

Элиот кивнул.

— И я тоже. Но мы не хотели сделать ничего плохого. Он поскользнулся, вот и все.

— Но обжег именно правую руку.

Фиона прекратила грызть ноготь и вытерла палец о фартук.

Элиот мысленно представил себе руку Майка; она была обожжена до локтя — до того самого места, в котором менеджер сжал руку Фионы. По спине у мальчика побежали мурашки.

— Ну и что? — пожал он плечами. — Майк же правша. Понятно, что он выставил перед собой правую руку, чтобы смягчить падение.

Взгляд Фионы оставался отстраненным.

— Самый худший день рождения. — Она уставилась себе под ноги. — Бабушка нам что-нибудь устроит, когда мы вернемся домой, уж это точна. Даст дополнительное домашнее задание за то, что мы опоздали. Или придумает новое правило насчет испорченной одежды. Как все это несправедливо!

Элиот тоже чувствовал, что их преследует какой-то злой рок. Сегодня так не хотелось думать о двойном задании по геометрии и двух сочинениях. А самое противное то, что завтра опять нужно идти на работу. И придется провести весь день на кухне, вдыхая запах пригоревшей пиццы.

Если так начинался шестнадцатый год его жизни, лучше бы вообще не было никакого дня рождения.

Не зная, как улучшить настроение, Элиот решил попробовать подразнить сестру. Тогда они хотя бы отвлекутся от мрачных мыслей. Он разжал губы, намереваясь обозвать Фиону orycteropus afer — потому что у нее было длинное лицо. Она бы все поняла: orycteropus afer, или обычный трубкозуб (по-английски «aardvark») — с этого слова начинались почти все словари, которые они когда-либо раскрывали. Но прежде чем он успел произнести хоть слово, сзади них появилась какая-то тень. Элиот обернулся и замер с раскрытым ртом.

Тень появилась из-за угла Мидуэй-авеню и Вайн-стрит; до нее было полквартала. Это был тот самый пес, чудище в собачьем обличье, которого они видели в переулке.

Обернувшись, Фиона тоже увидела собаку.

Пес шел, опустив голову, принюхиваясь и роняя слюну на асфальт.

— Пойдем, — сказала Фиона и ускорила шаг. — Бежать не надо. Побежим — он бросится вдогонку.

Элиот пошел быстрее, стараясь не отставать от сестры.

Солнце то появлялось, то исчезало за тучами. Пес отбрасывал размытую тень, она сновала из стороны в сторону, и казалось, что у собаки дюжина голов.[20]

Хозяину такой собаки следовало бы держать ее на привязи. Большой зверь мог кого-нибудь покусать. Элиоту снова показалось, что кто-то хватает его зубами и трясет.

Собака подняла голову и, увидев их, перешла на бег, продолжая принюхиваться. Только теперь она втягивала ноздрями воздух.

— Скорее, — прошептал Элиот. — Мы успеем. Мы почти дома.

Фиона кивнула, и они помчались что есть мочи.

Пес на миг остановился, взял след и устремился за ними.

Элиот оступился, упал и больно ушиб коленку. Нога до кончиков пальцев онемела.

Фиона схватила его за руку и рывком подняла на ноги.

Пес отставал от них всего на сорок футов. Теперь убежать от него было невозможно.

— Беги, — сказал Элиот сестре. — Я тебя догоню.

— Ни за что.

Пес мчался все быстрее. Он рычал, чуя скорую добычу. Но вдруг его когти со скрежетом заскользили по асфальту, он остановился и стал принюхиваться, вертя тяжелой головой.

— Пошел вон! — закричала на собаку Фиона.

Пес уставился на нее. Глаза его, в которых отражалось солнце, казались красными.

Элиот не мог поверить, что у его сестры хватило смелости так поступить. Но если смогла она, значит, сможет и он.

— Беги домой! — крикнул Элиот.

Пес перевел взгляд на него. Он словно бы смотрел сквозь Элиота, но неожиданно заморгал, гавкнул, развернулся и затрусил прочь.

Элиот проводил его взглядом и шумно выдохнул. Ему не верилось, что собака отстала от них так просто и легко. Его руки беспомощно повисли. Они с Фионой повернулись и побрели к дому.

Еще десяток шагов — и Элиот смог идти самостоятельно, каждый шаг отдавался в колене, но боль постепенно отступала.

А потом Элиот увидел странный автомобиль, припаркованный в тени, отбрасываемой домом. Сначала он не заметил машину, потому что она была абсолютно черная. Большая, к лимузин — хотя Элиот ни разу в жизни не видел лимузинов так близко, — но при этом с плавными обводами, похожая на гоночную машину. И сверкающая, как зеркало. Мотор негромко урчал.

Тонированное стекло в задней дверце с жужжанием закрылось.

Кто-то следил за ними?

— Пойдем, — поторопила брата Фиона. — Давай зайдем в дом.

Элиот понял, что собаку, гнавшуюся за ними, возможно, остановили не они. Вероятно, это каким-то образом сделал тот, кто сидел в машине.

И почему-то Элиот испугался.

11 Серебряный дядюшка

Как только Фиона открыла дверь квартиры, она забыла о Майке, о страшной собаке, о старике из переулка. В доме что-то изменилось.

Когда Фионе было три года, Сесилия как-то раз принесла домой стопку журналов, в которых было полным-полно почти одинаковых картинок, напечатанных парами и снабженных надписью: «Найди различия».

Элиот всегда находил недостающие предметы, а у Фионы был особый талант обнаруживать объект, с которыми произошли какие-то изменения, — к примеру, полоски на шторах, которые на первой картинке были в горошек.

Девочка замерла на пороге. Она оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, что изменилось в квартире — как будто рассматривала картинку.

— Си? — окликнула она прабабушку.

Ответа не последовало.

Торт, скатерть, транспарант и подаренные книги — все, что находилось здесь утром, исчезло. Стол и паркетный пол вокруг него были отполированы до блеска.

Но к полке книжного шкафа, стоящего у окна, прилип кусочек глазури с праздничного торта. Прилип, засох, стал из нежно-розового рубиново-красным.

Странно… Как Сесилия могла не заметить этот кусочек?

Фиона осторожно подошла к шкафу и протянула руку к красному пятнышку.

Из кухни, тяжело дыша, вышла Си. Она держала в руках большую картонную коробку.

— О, — она часто заморгала, — вы уже дома.

— Я тебе помогу, — сказал Элиот и, взяв у прабабушки коробку, с трудом дотащил ее до стола. Внутри были книги.

— Мы опоздали, — сокрушенно проговорила Фиона. — Прости.

Они всегда возвращались домой в половине пятого. А сейчас уже пробило пять. Но Си была настолько занята, что даже не обратила внимания на их перепачканную жиром одежду.

Она взглянула на старинные часы в прихожей, на незапертую дверь.

— О да, конечно, вы опоздали. — Подойдя к двери, она закрыла и заперла ее, а потом повернулась и хлопнула в ладоши. — У нас с бабушкой для вас еще один сюрприз.

Ее тонкие губы тронула улыбка.

— Что за сюрприз? — спросила Фиона.

— Путешествие. Мы собираемся ненадолго уехать.

— Куда? — поинтересовался Элиот. — А как же работа?

Губы Си дрогнули.

— А вот куда… это и есть сюрприз. Вам понравится. Но мы уедем совсем ненадолго.

О работе она ничего не сказала.

Что-то изменилось. Фиона почувствовала это еще острее. Она сосредоточилась, словно рассматривала один из старых журналов. И поняла, что из картинки с надписью «найди различия» вырезана с хирургической точностью какая-то деталь.

Девочка моргнула — и ощущение пропало, однако она заметила на полу совершенно неподобающую вещь: крошку от торта.

Си проследила за ее взглядом.

— Ох, какая же я растяпа. — Она наклонилась и подняла крошку. — А теперь ступайте соберите вещи. Вам понадобится одежда на три дня. И не забудьте зубные щетки.

Сесилия протянула Элиоту и Фионе большие бумажные пакеты.

Фиона раскрыла свой пакет.

«Это будет моя ручная кладь», — подумала она.

— Когда мы уезжаем? — спросил Элиот.

— А где бабушка? — осведомилась Фиона.

— Скоро, — ответила Си Элиоту. — А ваша бабушка занимается последними приготовлениями перед дорогой.

— Мне нужно принять душ, — пробормотал Элиот и поспешил к ванной.

Фиона пристально посмотрела на прабабушку, надеясь получить хоть какие-то разъяснения, но Си только улыбнулась ей. Девочка повернулась и последовала за братом.

— Вычитание, — предложила она ему.

Элиот остановился.

— Четное, — вздохнул он.

— Отлично. Один, два, три…

— Семь, — проговорил Элиот.

В то же мгновение Фиона произнесла:

— Три.

Элиот удовлетворенно хмыкнул. Разность составляла четыре, а это было четное число. Он выиграл. Напевая себе под нос, мальчик отправился в ванную.

— Я быстро, — крикнул он через плечо.

Фиона сомневалась, что для нее останется горячая вода.

Она взяла из шкафчика самое плохое полотенце — такое старое, что оно просвечивало насквозь, и вытерла им пропитанные маслом волосы.

Войдя в свою комнату, Фиона закрыла дверь и включила торшер, стоящий в углу. Единственное окно было заставлено книжными шкафами. Обычно книги успокаивали ее, но сегодня производили угнетающее впечатление. Она прошла мимо глобуса, крутанув его.

Затем сняла фартук, футболку и праздничное платье. Тонкая ткань с трудом отлипла от кожи вместе со слоем застывшего жира. Девочка вытерлась полотенцем.

На камине стояло зеркало, и Фиона случайно увидела свое отражение. Ее кожа блестела, а волосы, обычно представлявшие собой копну кудряшек, обрамляли лицо локонами.

На мгновение ей показалось, что она выглядит неплохо и что она вовсе не уродка.

Девочка повертелась перед зеркалом, зачарованная тем, как лежат ее волосы. Они были темными и блестящими, словно черные ленты, и такими красивыми на фоне оливковой кожи. И лицо не выглядело слишком длинным.

Она казалась себе почти красивой. Но неужели такое возможно — хотя бы на мгновение и при правильно подобранном освещении?

Она не успела найти ответ на вопрос. Пряди волос упали ей на лицо и все испортили.

Фиона надела чистое белье и облачилась в серые трикотажные штаны и рубашку.

Она старательно отворачивалась от зеркала. Ей хотелось запомнить момент, когда она выглядела нормально, пусть это и было самообманом.

С глубоким вздохом девочка собрала одежду и уложила в бумажный пакет.

И еще Фиона взяла тонкую лиловую резинку, сняв ее с ручки одного из ящиков комода. Когда-то резинка стягивала пучок спаржи. Лиловое отлично подходило к оливковому цвету кожи Фионы. Но надо было соблюдать осторожность и не забывать о правиле номер сорок девять.

Иногда Фиона брала лиловую резинку на работу и носила ее как браслет, четко осознавая, что нарушает правило. Тогда она чувствовала себя мятежницей, выступающей против бабушкиных запретов на глазах у всего мира.

Фиона скрепила резинкой несколько пар носков. На всякий случай: если бабушка спросит, для чего эта штуковина, не надо будет врать… вернее, не придется говорить всю правду.

Но куда они собрались ехать? Появится ли у нее хоть какой-нибудь шанс надеть свой резиновый браслетик?

Фиона подошла к старинному глобусу. Океаны на нем от древности пожелтели, а полярные шапки стали серыми. Аляска называлась «Русской Америкой», Гавайи — «Сандвичевыми островами», а Техас был наполовину заштрихован. Это означало, что штат является «спорной территорией». К Соединенным Штатам он окончательно присоединился в тысяча восемьсот сорок пятом году.

Фиона любила свой глобус. Она провела рукой по его круглому боку, мечтая, что они уедут далеко-далеко. Она погладила Африку, и вскоре ее ладонь оказалась на юге Европы. Просто невероятно.

Наверное, Сесилия и бабушка имели в виду просто поездку в Сан-Франциско на выходные. И все равно это будет лучше, чем старая затхлая Дель-Сомбра.

Фионе нужна была зубная щетка, поэтому она вышла в коридор и обнаружила, что Элиот неожиданно быстро освободил ванную. К потолку поднималось облако пара. Оставалась маленькая надежда, что ей все-таки хватит горячей воды. Фиона схватила зубную щетку и сунула в пакет.

В дверь квартиры кто-то постучал. Четыре раза, негромко, вежливо.

Фиона замерла на пороге ванной и подождала, когда к двери, как обычно, подойдет Сесилия.

— Си? — позвала она.

В дверь постучали еще четыре раза.

Фиона подошла, отодвинула засов и открыла дверь.

На пороге стоял мужчина. Высокий, поджарый, в серой спортивной куртке и черной водолазке. Он был примерно такого же возраста, как бабушка, с серебряными седыми волосами, коротко подстриженными на висках и лежащими пышной волной на лбу.

Он улыбнулся Фионе так, словно они — давние знакомые. Фиона отвела взгляд.

— Моей бабушки нет дома, сэр. Она должна вернуться через несколько минут.

— Конечно, — проговорил незнакомец бархатным голосом. — Но я пришел не только для того, чтобы навестить ее, Фиона. Я хотел повидать тебя и твоего брата.

Фиона удивленно посмотрела на гостя. Ее сразу поразили три вещи.

Во-первых, пронзительный взгляд светло-серых глаз, очень похожих на бабушкины. Но ее взгляд порой бывал острым как бритва, а мужчина смотрел так же пристально, но дружелюбно.

Фиона осознавала, что задержала взгляд на лице незнакомца дольше, чем позволяет вежливость, но ничего не могла с собой поделать.

Во-вторых, то, как этот мужчина стоял на пороге, напомнило ей о мистере Уэлманне — том человеке, который приходил утром. Фиона совсем забыла о нем. О чем же они говорили с бабушкой?

И наконец, этот незнакомец заставил ее вспомнить о старике, который утром играл на скрипке для них с Элиотом. Заставил — потому, что был его полной противоположностью. Стоявший перед ней мужчина был вежлив, от него пахло пряным одеколоном. А от грубого и невоспитанного приятеля Элиота вечно несло сардинами и серой.

Фиона редко встречалась с незнакомыми людьми, а этот был уже третьим за сегодняшний день.

— Три — счастливое число, — сказал ей мужчина.

Фиона оторопело заморгала.

— Прошу прощения, сэр?

— Ваша квартира — третья, в которую я постучался. Я полагал, что Одри обоснуется наверху, в одной из угловых квартир этого чудесного дома. И я не ошибся.

Фиона поймала себя на том, что непроизвольно улыбается и краснеет, но при этом не смотрит в пол, как обычно. Этот человек казался ей старым другом. Хотя в этом Фиона сомневалась, потому что у нее никогда не было никаких «старых друзей».

— Можно войти? Я — твой дядя Генри. Генри Миме.[21]

Бабушка никогда не упоминала ни о каких дядюшках, тетушках, кузинах и кузенах. Однако Фиона поняла, что этот человек не лжет. Иначе не объяснишь его внешнее сходство с бабушкой и чувство, будто он знаком девочке давным-давно.

Фиона сделала шаг назад.

— Конечно, пожалуйста, входите.

Обычно посторонних в дом не пускали, но Фиона даже не вспомнила об этом. Человек, объявивший, что он — ее дядя, который был ее дядей, излучал силу и тепло. Она не могла позволить ему торчать на лестничной площадке.

Как только он переступил порог, тучи на небе разошлись и в окно ударили серебристые лучи света.

Мужчина пристально посмотрел на Фиону.

— Ты так похожа на свою мать, когда она была в твоем возрасте. Волосы у нее вились точно так же, как у тебя, и молодые люди просто сходили с ума, увидев ее. Но должен признаться, ты еще красивее.

Фиона смущенно покраснела. Ей хотелось опустить глаза, но дядя Генри улыбнулся, и на душе у нее стало легко, растерянность как рукой сняло.

— Вы знали мою маму?

Ничего глупее Фиона за весь день не произнесла. Конечно, он знал маму. Ведь он был ее братом.

Дядя Генри продолжал улыбаться, но Фионе показалось, что она уловила нечто вроде мысленной паузы. В следующее мгновение он ответил:

— О да, мы были очень близки. — Он обвел взглядом квартиру и едва заметно сдвинул брови. — Ты сказала, что живешь здесь с бабушкой? С Одри?

Фиона смутилась. Если этот человек был ее дядей, значит, бабушка — его мать. По спине Фионы почему-то побежали мурашки. Как можно не иметь представления, где живет твоя собственная мать?

Дядя Генри небрежно махнул рукой.

— Вижу, ты не понимаешь. Мы с Одри знакомы давно, но не так, как ты думаешь. Просто я и твоя мать были сводными братом и сестрой. У нас был общий отец, но разные матери.

Рот Фионы превратился в букву «О», но она не произнесла ни слова, потому что у нее сразу образовались тысячи новых вопросов.

Девочка поняла, что дядя Генри ждет, когда она заговорит.

— Не хотите ли присесть? Выпить чего-нибудь? У нас есть молоко и сок.

— Все в порядке, спасибо. Я довольно много пил по дороге сюда. — Он повернулся к открывшейся двери кухни, увидел Си и воскликнул: — Сесилия!

Подойдя к старушке, он обнял ее.

Си замерла в его объятиях, разжала губы и широко раскрыла глаза. Наконец она высвободилась.

— Ты!..

Дядя Генри шутливо погрозил ей указательным пальцем.

— Больше ни слова, милая леди с острова Эа.[22] Давай насладимся моментом воссоединения.

Си крепко сжала губы и прищурилась.

— Да, ты точно такая, какой я тебя помню, — ласково проговорил дядя Генри. — Ни на день не состарилась… сколько же прошло? Десять лет?

— Шестнадцать, — прошептала Сесилия. — Одри скоро придет, глупец. Тебе лучше уйти.

Свет в глазах дяди Генри угас, и в комнате вдруг стало холоднее. Он запрокинул голову и увидел комочек клубничной глазури на полке книжного шкафа. Прикоснувшись к нему, он поднес палец к носу.

— Вот как? — Он рассмеялся, вытер палец носовым платком и положил руку на плечо Сесилии. — Ты все такая же шутница. И за это я тебя тоже люблю.

Но Си не шутила. Что-то явно было не так. Фиона попятилась к входной двери, и в это время из своей комнаты вышел Элиот.

— Я услышал голоса… — Он остановился рядом с сестрой и удивленно воззрился на Генри.

— Наш дядя, — объяснила Фиона.

Элиот пытливо посмотрел на нее и заметил в ее глазах неуверенность.

Дядя Генри обернулся и просиял.

— Элиот! — Он сжал руку мальчика двумя руками и пожал, словно они были лучшими друзьями.

— А-а-а… здравствуйте, сэр, — выдавил Элиот.

— Пожалуйста, не надо этих формальностей. Зови меня просто «мистер Миме». Хотя я предпочел бы «дядя Генри» или просто «Генри». У меня осталось слишком мало ныне здравствующих родственников, которые называют меня именно так. Ты окажешь мне большую честь.

Его улыбка была заразительной, и очарованный Элиот улыбнулся в ответ.

— Ничего удивительного, что у тебя так мало родственников, — фыркнула Сесилия.

Фионе хотелось верить дяде Генри, но Си она доверяла больше. Прабабушка, словно защищаясь, прижала руку к шее — так она делала, когда бабушка была ею недовольна.

Что-то здесь было очень и очень не так.

— Миме… — произнесла Фиона. — Это французская фамилия?

— Наше семейство родом из Франции, — ответил ей дядя Генри, — и еще из многих стран. У нас есть кузены и кузины, дядюшки и тетушки во всех уголках мира.

— Неужели у нас есть и другие родственники? — удивленно заморгала Фиона.

— Вы с ними знакомы? — спросил Элиот. — Вы знали нашу маму и нашего папу?

Генри склонил голову набок и немного помедлил с ответом.

— О да. Хотя вашего отца… — он пожал плечами, — я знал не так хорошо, как вашу мать. Разразился большой скандал, когда они влюбились друг в друга. — Он бросил игривый взгляд на Сесилию. — Рассказать им, как они познакомились?

Он отодвинул от стола стул и сел.

— Нет, — сказала Сесилия. — Ничего им не рассказывай.

— Почему? — спросила Фиона.

Возможно, ощущение чего-то необычного в доме было связано с тем, что никто никогда не рассказывал им с Элиотом об их родителях. Фионе хотелось узнать как можно больше, даже если это означало бы бунт против Сесилии… и против бабушки.

Дядя Генри обернулся и посмотрел на Сесилию.

— Да, почему бы не рассказать им?

— Я… — Сесилия попятилась.

— Ага, — проговорил дядя Генри успокаивающе. — Вот видишь? Нет никаких причин.

Сесилия сердито прижала руки к груди, но больше возражать не стала.

— Давайте же, — поторопила Фиона дядю Генри. — Расскажите нам.

— Много лет назад я был в Венеции во время городского карнавала. — Дядя Генри потер руки. — Это был великолепный праздник. Танцы и спектакли на улице, веселые сборища днем и ночью. И все в масках. У некоторых маски были простые, кожаные, а у других — украшенные золотой фольгой и серебряной пылью, драгоценными камнями и перьями экзотических птиц. Вот где познакомились ваши мать и отец — там, где они оба были в масках.

Для пущего эффекта он провел по лицу рукой с растопыренными пальцами.

Фиона была зачарована. Она почти слышала гомон толпы на улицах и плеск воды в каналах, где покачивались гондолы.

— Как уже сказано, — продолжал дядя Генри, — я не так близко знал вашего отца, но знаю, что он был высок и статен, играл в поло и всегда великолепно одевался. Говорят, его улыбка была невероятно соблазнительна. И хотя обо всем этом мне известно только по слухам, говорили, что ни одна женщина не могла устоять перед ним. — Казалось, дядя Генри унесся мыслями куда-то вдаль. Но в следующее мгновение вернулся и продолжил: — Словом, чаровник… хотя, насколько я себе представляю, порой это создавало ему большие проблемы.

— Как это может быть? — удивился Элиот.

— А представь себе, что ты нравишься всем с первого взгляда. Представь, что все влюбляются в тебя из-за того, какой у тебя нос или прическа. Нет, он был одинок, потому что ни одна женщина не знала, что у него на сердце, каковы его желания и мечты. — Генри похлопал себя по груди. — Итак, ваш отец был в маске. Спрятал под ней лицо и улыбку, чтобы не обращать на себя внимания. Но все же его влекло к людям, он искал их общества. Вот так он и повстречался с вашей матерью.

— Она тоже была красива? — спросила Фиона.

— Она была красивее, чем можно описать словами, дитя, — вздохнул Генри. — Мужчины дрались на дуэли за то, чтобы иметь честь просить ее руки. Но конечно, все получали отказ. Тайные воздыхатели засыпали ее подарками, но ей было все равно. Она считала романтические отношения уделом пошлых людей, а влюбленных — просто глупцами.

Фиона отдала бы все на свете за подарок от тайного воздыхателя… хоть бы раз такое случилось! Интересно, каково это: быть для кого-то центром мироздания?

— Но если все это ее не интересовало, — спросила девочка, — зачем же тогда она пошла на карнавал?

— Она не верила в любовь, но ей хотелось в нее верить, — объяснил Генри. — Она была женщиной умной, просвещенной и решительной, но при этом одинокой. Как-то раз она сказала мне, что ходит на вечеринки с одной целью: наблюдать за тем, как люди влюбляются. Она поражалась их неблагоразумию, но завидовала их счастью… каким бы мимолетным оно ни было. — Тень печали пробежала по его лицу. Он наклонился к столу. — Ей казалось, что она никогда этого не поймет, а уж тем более — не переживет сама. Но она ошибалась.

Фиона и Элиот сели на пол, у ног дяди Генри.

— Она увидела вашего отца в бальном зале, где сидела и наблюдала за танцующими. Только они двое в этом зале не веселились… и тут он тоже увидел ее и подошел к ней.

Он заметил, что эта женщина в маске отвергает все приглашения на танец, поэтому сказал ей, что хотел бы побеседовать с ней и, возможно, понять, почему столько людей ведут себя как полные идиоты.

Она согласилась, и вскоре им стало понятно, как много у них общего: жизненная философия, любовь к путешествиям по всему миру, знание многих языков. И оба они, хотя в них то и дело влюблялись, сами никогда не были влюблены. Они гуляли по мощеным улицам, плавали в гондолах и, наблюдая за влюбленными парами, не подшучивали над ними, как прежде, но смотрели на них и спрашивали себя: почему человеческим сердцем так легко завладеть… а потом оно неизбежно разбивается.

Они сидели в маленьком кафе, выходящем на Большой канал, и пили кофе. Появилась луна, загорелись звезды. Лимонные деревца в кадках испускали чудесный аромат. Когда над водой взошло солнце, ваш отец снял маску, и ваша мать сделала то же самое.

Они посмотрели друг другу в глаза. В это мгновение стихли все разговоры о чужих романах, о том, как они оба одиноки, о том, что они — родственные души. Случилось невероятное: они влюбились друг в друга.

Фиона, зачарованная этой историей, встала на колени.

— А что было потом? Где они поженились?

— Насколько мне известно, в Париже, — ответил Генри, не глядя на Фиону. Он словно бы что-то припоминал. — Я не знаю всей истории.

Фиона озадаченно взглянула на Элиота.

— Как же так? Как вы можете не знать об этом? — задал Элиот вопрос, возникший одновременно и у него, и у сестры.

— Тут их история усложняется, — сокрушенно вздохнул дядя Генри. — Семейства вашего отца и наше в ту пору не общались между собой; на самом деле Монтекки и Капулетти из «Ромео и Джульетты» по сравнению с ними устраивали нечто вроде дружеской бар-мицвы.[23]

Существовал уговор о том, что одно семейство никогда не будет вмешиваться в дела другого, а это событие, безусловно, считалось…

Его слова повисли в воздухе.

Тень легла на лицо дяди Генри.

Фиона и Элиот обернулись.

В дверях, держа в руке нож, которым она резала праздничный торт, стояла… бабушка.

12 Рыбы в небесах

Взгляд Элиота перескакивал с дяди Генри на бабушку.

Он резко вскочил. Кровь отлила от головы, и ему показалось, что бабушка и дядя Генри отбрасывают тени друг на друга. Но свет проникал в комнату только через окно, справа от дяди Генри, и тени лежали под неправильным, неестественным углом.

Элиот моргнул, но тени не исчезли. Он шагнул к Фионе, и они ударились друг о дружку локтями.

Что-то еще возникло между бабушкой и Генри — что-то вроде прозрачного стекла, готового вот-вот разбиться. Элиот почувствовал, как стекло звенит и потрескивает.

Надо было что-то предпринять.

— Это… — произнес он надтреснутым голосом, кашлянул и начал снова. — Это дядя Генри.

Свет и тени вернулись на свои места. Бабушка вздохнула.

— Вижу. — Она полуприкрыла глаза, словно свет слепил их. — И как всегда, плетет небылицы.

— Я всего лишь немного приукрасил историю, — возразил Генри.

— Вдоль Большого канала нет никаких лимонных деревьев, — буркнула бабушка. — Их отец не играл в поло.

Генри пожал плечами, словно мальчишка, уличенный в краже печенья. Однако быстро овладел собой, встал и беспомощно развел руками. Попытался улыбнуться, но передумал.

— Я приехал поговорить.

— В этом тебе нет равных, — ледяным голосом проговорила бабушка, и Фиона невольно поежилась.

Бабушка крепко сжимала рукоятку ножа, держа его лезвием вниз.

— Просто поговорить, — сказал дядя Генри.

— Я так и знала, что ты появишься, — проворчала бабушка. — Водители никогда не работают в одиночку. Пока мистер Уэлманн «разговаривал» со мной, он послал к тебе своего напарника. — Бабушка вздернула брови. — А проворнее тебя никого нет, верно?

— Таких очень мало, — проговорил дядя Генри, бросив взгляд на нож.

У Элиота волоски на спине встали дыбом. Бабушка так держала нож, ее рука была так напряжена, что нож, даже опущенный, выглядел угрожающе. Она управляла домом, и ее то и дело можно было видеть то с топором, то с ломом, то с ножом, чтобы срезать старые обои. Но этот нож Сесилия принесла из кухни, чтобы разрезать праздничный торт, испеченный к их дню рождения. И нож выглядел по-другому, чем утром. Лезвие стало темнее.

Фиона, видимо, тоже почувствовала что-то нехорошее. Она отошла от дяди Генри и встала рядом с Сесилией.

Си обняла ее одной рукой, словно хотела защитить, и поманила к себе Элиота.

Элиот встал с другой стороны. Ему было не по себе, но он постарался не подходить к прабабушке слишком близко, чтобы она и его не обняла. Он не хотел, чтобы на него смотрели как на маленького.

Дядя Генри бросил взгляд на них.

— Они прекрасны, Одри. Умные. Вежливые. Чистые. Такие, какими я и ожидал их увидеть.

Элиот вытянулся во весь рост. Комплименты вызвали у него чувство гордости, хотя он не совсем понял, что в данном случае означало слово «чистые».

Кем же на самом деле приходился им дядя Генри? Он сказал, что они с их матерью были сводными братом и сестрой. Значит, дядя Генри не состоял в родстве с бабушкой?

Но это казалось маловероятным. Сейчас, когда они стояли лицом друг к другу, было легко заметить, что бабушка и дяди Генри очень похожи: серебряные шелковистые волосы, гладкая оливковая кожа, тонкий нос, большие глаза и властность, проявляющаяся в каждом движении.

— Ты собираешься меня зарезать? — осведомился дядя Генри. — Или мы все же поговорим?

Бабушка промолчала.

Элиот услышал стук собственного сердца. Конечно же, дядя Генри шутил.

Но бабушка не тронулась с места. Ее лицо было подобно каменной маске, а глаза стали похожими на острые осколки разбитого зеркала.

Элиот крепко сжал губы. Он слушал и смотрел.

Фиона дрожала, прижавшись к Сесилии, но тоже молчала.

— Поступишь со мной, как с Уэлманном? — спросил дядя Генри и провел рукой поперек горла.

Мистер Уэлманн был мертв? Его убила бабушка? От этой мысли Элиоту стало жутко.

— Но я тот водитель, которому не так просто подыскать замену, — продолжал Генри. — На самом деле… — его губы разошлись в жесткой усмешке, — я поистине незаменим, и меня обожает все семейство.

Бабушка фыркнула.

— К тебе относятся как к шуту.

— Может быть. — Генри вальяжно взмахнул рукой. — Но если что-нибудь случится с моей прекрасной дурацкой башкой, Лига предпримет действия. Они найдут тебя и детей. — Его приятный голос стал жестким. — И тогда разговоров не будет.

Элиот почувствовал, как у него немеют руки и ноги. Он едва сумел сделать шаг назад, ближе к Фионе и Си.

— Неплохо разыграно, — ледяным тоном произнесла бабушка. — Конечно, ты не явился бы сюда без поддержки остальных фигур на доске.

Генри склонил голову в знак согласия.

— Вы должны поехать со мной. Сегодня же. Они хотят увидеть тебя… и их. Вот все, что я хотел сказать. — Дядя Генри поднял руки вверх. — Не стоит убивать гонца, моя дорогая.

Нож в руке бабушки дрогнул, и она крепче сжала его.

Элиот перестал слышать, как тикают часы в прихожей. В наступившей тишине явственно ощущалась только напряженность между бабушкой и дядей Генри.

А потом бабушка выдохнула и кивнула.

— Хорошо, — сказал дядя Генри.

Бабушка выронила нож, и он со стуком упал на пол. Она подошла к Фионе и Элиоту.

Дядя Генри подобрал нож и положил его на полку книжного шкафа.

— Моя машина внизу.

Бабушка опустилась на колени перед близнецами и взяла их за руки. Ее пальцы были холодны, как лед.

— Мы отправляемся в путешествие. Прямо сейчас.

Элиот никогда не видел, чтобы бабушка перед кем-то пасовала. Сейчас она выглядела старше, чем мгновение назад. Она держала его и сестру за руки так, словно хотела почерпнуть у них силу, иначе не смогла бы подняться.

Ему хотелось успокоить ее, обнять, но он боялся, что она отстранится. Бабушка впервые прикоснулась к ним вот так, впервые показалась хоть немного уязвимой.

— Куда мы поедем? — спросил Элиот.

Бабушка не ответила ему.

— Они собрались? Уложили вещи? — спросила она у Сесилии.

— Вещи собраны для поездки на выходные, — ответила та. — Я думала, мы… Но какая разница, что я думала? Пойду соберу кое-что в дорогу.

Она гордо выпрямилась, насколько позволял ее маленький рост.

Бабушка встала. Сила вернулась к ней. Элиот почувствовал, какой крепкой стала ее рука, когда она разжала пальцы и посмотрела на Элиота и Фиону сверху вниз.

— Попрощайтесь с прабабушкой, дети.

Затем она обернулась к Сесилии.

— Ты не поедешь. В машине Генри для тебя не хватит места.

Си сразу осунулась, ее взгляд стал отрешенным.

Элиот и Фиона подошли и обняли ее.

Она прижала их к себе так крепко, что Элиот испугался — как бы у нее не сломались кости. В следующее мгновение прабабушка нежно отстранила их. Ее старческие глаза наполнились слезами.

— Будьте храбрыми, — прошептала она. — Не позволяйте им разлучить вас. Вместе вы сильнее.

Элиот заметил во взгляде Си твердость, которой никогда не видел прежде. Казалось, она столько хотела им сказать… но на это не было времени.

Бабушка подтолкнула их к открытой входной двери, возле которой стоял дядя Генри.

— Это правильное решение, — сказал он бабушке, когда они вышли на лестничную площадку.

— Не учи меня, — буркнула та. — Как еще можно было поступить, не пролив моря крови. Да и то — еще поглядим.

Элиот обернулся и посмотрел на Си. Она помахала ему дрожащей рукой.

Дядя Генри закрыл дверь.

— В туалет не хотите сходить? Поездка займет около часа.

Элиот и Фиона покачали головами.

Пока они спускались по лестнице, Элиот молчал, а Фиона даже не пыталась обогнать его, как обычно. Ему ужасно хотелось узнать у сестры, о чем говорил дядя Генри, пока его не было, но он не смел произнести ни слова при бабушке, пока она пребывала в таком кошмарном настроении.

Ступив на тротуар, дядя Генри махнул рукой, и к ним бесшумно подъехал автомобиль, похожий и на лимузин, и на гоночную машину.

Генри открыл заднюю дверцу перед Фионой и дал знак Элиоту следовать за сестрой.

Бабушка кивнула — подтвердила, что можно садиться.

У Элиота возникло такое чувство, словно он никогда не выйдет из этой машины и никогда не вернется домой. Он бросил взгляд на небо. Тучи закрыли заходящее солнце, и оно стало похожим на груду горящих углей.

Элиот неохотно нырнул в машину.

Внутри оказалось намного просторнее, чем он предполагал. Четыре сиденья стояли лицом друг к другу. Элиот устроился рядом с Фионой так, чтобы смотреть вперед.

Бабушка и Генри сели напротив.

Генри закрыл дверцу.

Перегородка между передней и задней частью салона опустилась. Шофер обернулся.

— Куда, мистер Миме?

Шофер был всего на год или на два старше Элиота. Черная кожаная куртка, перчатки, кепка. Длинные волосы упали ему на лицо, когда он бросил быстрый взгляд на Фиону, мельком глянул на Элиота и опасливо уставился на бабушку.

— На остров, Роберт, — сказал ему дядя Генри. — Северным путем. Сегодня ни у кого нет желания осматривать достопримечательности.

— Слушаюсь, сэр. — Шофер отвернулся. Перегородка поднялась.

Машина отъехала от тротуара и плавно набрала скорость. Элиот откинулся на мягкую спинку сиденья. Они так мчались, что город превратился в сливающиеся между собой фасады магазинов и кафе. Автомобиль быстро преодолевал городские холмы. Похоже, они ехали со скоростью не меньше девяноста миль в час.

Бабушку такая скорость, видимо, совсем не пугала.

— Что они собираются с нами сделать? — спросила она у дяди Генри.

Генри открыл дверцу мини-бара, в котором стояли хрустальные графины и бокалы. Он плеснул в бокал янтарной жидкости, бросил в него несколько ледяных кубиков, покачал и протянул бабушке.

Элиот уловил запах алкоголя и дыма.

Бабушка даже не взглянула на предложенный ей напиток.

Дядя Генри пожал плечами.

— Понятия не имею, что они собираются делать. Они никогда не знали, как с тобой поступать. — Он приветственно поднял бокал и сделал глоток. — На самом деле их интересуют дети — но это ты, конечно, уже поняла. Иначе к чему было суетиться?

Элиот больше не мог молчать. Он был воспитанным мальчиком, его учили не вмешиваться в беседы взрослых, но разговор шел о нем и его сестре.

— Кто такие «они»? — требовательно спросил он, поразившись тому, как резко прозвучал его голос. — Вы говорите так, будто нас здесь нет.

Бабушка удивленно вздернула бровь, но ничего не сказала. Было видно, что она задумалась над словами Генри.

Дядя Генри улыбнулся Элиоту и Фионе и сделал руками жест, призывающий к спокойствию. Он повернулся к бабушке и заговорил на языке, которого Элиот прежде никогда не слышал.

Фиона склонила голову к плечу и сосредоточенно прислушивалась. У нее был талант к иностранным языкам. Может быть, она поймет, о чем они говорят?

Внимание Элиота привлекли желтые полосы за окошком. Он присмотрелся и увидел оранжево-алые стальные тросы моста Золотые Ворота. На мосту горели ночные фонари. Машина без остановки проехала мимо пункта автоматической оплаты FasTrak.

Видимо, прошло больше времени, чем он думал. Может быть, он задремал? Да нет же, прошла всего минута.

Он ткнул локтем Фиону и кивком указал за окошко.

Она широко раскрыла глаза, удивленная видом далекого острова Алькатрас, покачала головой и прошептала:

— Неужели мы нигде не затормозили в Сан-Франциско? Ведь там столько машин…

— Я… я не помню, — пробормотал Элиот. — Не думаю.

Элиот пристально смотрел в окошко. Мимо быстро проносилось побережье Тихого океана — отвесный откос, а под ним — бурные черные воды. Невозможно было определить, как быстро они ехали. Их машина преодолевала повороты, помеченные знаками ограничения скорости до двадцати пяти миль в час, плавно, без скрипа тормозов, а другие автомобили обгоняла так, словно они были скованы льдом.

Бабушка прервала скороговорку дяди Генри фразой на том же неизвестном языке.

Генри кивнул и поднял вверх семь пальцев. Затем он загнул один палец, произнес какое-то слово, загнул еще один — и так далее.

Бабушка мрачно кивала.

Загнув последний палец, Генри указал на себя.

Бабушка погладила его руку и сжала ее.

Элиот удивился. Проявления бабушкиных теплых чувств были редки, как странствующие голуби,[24] — по крайней мере, по отношению к нему и сестре.

Фиона толкнула его локтем и указала за окошко.

Элиот повернулся и чуть не подпрыгнул на сиденье. Они мчались по снежной дороге. С одной стороны вздымались гранитные скалы, с другой стояли бесконечные сосновые леса. Но больше всего Элиота поразило солнце, которое стояло над горизонтом. У него ком подкатил к горлу.

Всего несколько минут назад он видел в Дель-Сомбре, как солнце село и наступила ночь. А тут оно только опускалось к горизонту.

— Север, — прошептала Фиона. — Он же сказал, что мы едем на север.

Элиот понял смысл ее слов, но все равно это было невероятно.

Летом, чем дальше ты едешь на север, тем позже садится солнце. А иногда оно не заходит весь «день». Но для того, чтобы это увидеть, как далеко надо забраться на север? Где они находятся? На Аляске? За полярным кругом?

Машина замедлила ход и свернула на проселочную дорогу.

Элиот пытался разглядеть еще что-нибудь, но небо потемнело, и окошко затянул морозный узор. Под ногами Элиота заработал тепловой вентилятор, и он пошевелил немного замерзшими пальцами ног.

— У тебя такой вид, что я назвала бы тебя ranivorous, — заметила Фиона.

Элиот оторвал взгляд от окошка и посмотрел на сестру. Та попыталась насмешливо улыбнуться, но улыбка получилась так себе.

Он оценил попытку Фионы затеять игру в «словарные дразнилки». Ей явно хотелось окружить себя и брата защитным коконом повседневности, потому что более странного дня рождения у них еще никогда не было.

Элиоту не хотелось играть, но он не собирался просто так сдаваться.

— Может быть, я и превратился в пожирателя лягушек, — ответил он. — Из-за стряпни Сесилии. Но уж лучше быть ranivorous, чем larvivorous.

Фиона сморщила нос, и Элиот понял, что значение слова ей знакомо. Larvivorous — тот, кто питается личинками.

Она хотела ответить, но промолчала. Ее взгляд был устремлен мимо Элиота. Лед на окнах растаял, и на ночном небе распростерся карминово-красный светящийся занавес. Вспыхивали зеленоватые складки, и вся эта потрясающе красивая картина мерцала и переливалась.

— Северное сияние. Aurora Borealis, — произнес Элиот так, будто прочел эти слова, раскрыв энциклопедию. Проще было обратиться к книжной премудрости, потому что в ней всегда был смысл, даже если он казался безумным.

Для того чтобы увидеть северное сияние, нужно было оказаться очень далеко на севере.

Но ведь прошло всего минут пятнадцать. Элиот произвел в уме математический подсчет. За пятнадцать минут… из Южной Калифорнии — на Северный полюс? Чтобы преодолеть такое расстояние, они должны были мчаться быстрее звука. Он бы заметил звуковой удар.

Они с Фионой зачарованно смотрели на играющее в небе сияние, похожее на озаренный луной прилив.

— А вам известно, — дядя Генри перешел на английский и обратился к детям, — что существует древний скандинавский перевод слова «aurora», означающий «блеск сельди»? Викинги полагали, что это зрелище создают маленькие серебристые рыбки, которые отражают свет луны. Даже в наше время некоторые верят, что в небесах можно разглядеть рыб.

Элиот всмотрелся в небо более пристально. Неужели северное сияние действительно походило на косяк рыб? Но его уже заслонили силуэты гор.

Машина ехала по горному серпантину. Поворот направо — автомобиль сбавил скорость и въехал в городок, залитый блеском неоновых вывесок и янтарным светом фонарей. Дома здесь были старые — каменные, отштукатуренные, стоявшие впритык друг к другу. В витражных окнах четырехэтажных зданий отражались гавань и корабли. Все сверкало, как будто окна были сделаны из драгоценных камней.

Элиот обратил внимание на белый знак с красными буквами: «HOVERCRAFT FÄRIA, 1 КМ».

Перегородка опустилась, и шофер спросил:

— В объезд, сэр?

— Думаю, переплывем, — ответил дядя Генри.

Машина въехала на пандус и покатилась мимо других автомобилей, стоящих в ожидании переправы. Вскоре их лимузин оказался на носу парома.

Паром отплыл, заработали мощные винты вентиляторов. Казалось, машина летит над освещенными луной волнами, едва заметно покачиваясь.

— Знак был на шведском языке, — сообщила Фиона Элиоту. — «Hovercraft färia» означает «паром на воздушной подушке».

— Я понял, — отозвался немного раздраженно Элиот, но тут же догадался, что именно ему хотела сказать сестра: они находились в Швеции.

На ум ему приходил только один маршрут: от Калифорнии до Аляски — тогда становился понятен поздний закат, — а потом они пересекли полярный круг и оказались в Скандинавии, где нередки были северные сияния.

Траектория согласовывалась с общеизвестными фактами, но не укладывалась в законы физики. Элиот осторожно прикоснулся к кожаной обивке сиденья. Это был автомобиль, очень мощный автомобиль, но его мотор работал на бензине, и движение подчинялось обычным законам термодинамики.

Элиоту отчаянно хотелось поговорить об этом с Фионой и узнать, пришла ли она к таким же невероятным выводам.

Но стоило ему бросить взгляд на бабушку и дядю Генри, как у него пропало всякое желание задавать вопросы. Они безмятежно наблюдали за плещущимися за бортом парома волнами, и их явно не беспокоило то, что они преодолели полмира за какой-то час.

Паром причалил к берегу, и автомобиль дяди Генри первым съехал с него и помчался по шестиполосной скоростной трассе. Сверкая фарами, лимузин обгонял «порше» и «феррари».

— Мы почти приехали, — успокоил детей дядя Генри.

Элиот посмотрел на Фиону. В голове у обоих вертелся один и тот же вопрос: «Куда?» Элиот даже не был уверен в том, хочется ли ему знать ответ на этот вопрос.

Скоростная трасса сменилась двухполосным шоссе, затем — мощеной дорогой, извивавшейся у подножий скал. Справа стало видно море — серое под бесцветным небом.

Машина остановилась перед стальными воротами. За ними находился парк и здание, похожее на музей. Ворота открылись, и автомобиль въехал на территорию поместья.

Элиот стал рассматривать здание. У него было два крыла, а в центре — золоченый купол. Колонны украшали орнамент и лепнина, изображавшая богов и духов. Чем-то эта постройка напоминала Капитолий в Вашингтоне, и хотя была немного скромнее по размерам, все же поражала своим великолепием.

Машина остановилась. Шофер проворно выскочил, открыл дверцу с той стороны, где сидели бабушка и Фиона, и протянул руку. Бабушка вышла из машины с таким видом, словно шофера здесь не было. Фиона же оперлась на его руку, улыбнулась и опустила глаза.

Элиот вышел из машины следом за дядей Генри.

— Где мы? — спросил он.

— Это мое скромное жилище, — ответил дядя Генри, сделал глубокий вдох и театрально развел руками. — Isola del Bianco Drago.[25]

Вдалеке сверкало море. Солнце поднималось над горизонтом и отбрасывало на воду красновато-золотистые лучи. Рассвет.

Такое могло быть только при одном условии: если они находились на другом краю света.

Солнечный свет развеял туман в сознании Элиота. Путешествие на автомобиле, похожее на сон, и все прочее, случившееся с тех пор, как он открыл глаза утром, больше не имело значения. Он почувствовал, что с ним и сестрой должно произойти что-то еще… что-то плохое. Похожее на момент, когда Майк обжег руку.

— Что теперь? — шепотом спросил он у бабушки.

— Теперь, — проговорила она, заслонившись от солнца ладонью, — полагаю, вы познакомитесь с вашими родственниками. Приготовьтесь к самому худшему.

13 Кровь и закон

Одри и Генри шли по крытой галерее. Пол был устлан отполированными до блеска белыми мраморными плитами, и казалось, будто они идут по облакам.

С одной стороны располагались ниши, украшенные различными произведениями искусства. В одной стояла греческая ваза, в другой — бронзовый вавилонский крылатый бык, в третьей — глиняный китайский воин эпохи Хань в натуральную величину.

Эти реликвии были защищены от солнца стеклом. Только так и можно было обращаться с древностями: оберегать их, понимая, насколько они хрупки и не терпят ничьих прикосновений.

Одри знала, что слишком многие из ее родственников обожают ритуалы, подвержены предрассудкам и блюдут традиции — при том, что им следовало бы думать прежде всего о будущем.

Другая сторона галереи открывалась к морю. Волны бились о скалы, словно сочувствуя тревоге Одри.

— Дети будут в безопасности? — спросила она у Генри.

— Конечно, — ответил он немного обиженно. — Обещаю тебе. С ними будут обращаться так, словно они мои собственные дети.

Одри остановилась и нахмурилась.

— Я хотел сказать: лучше, чем с моими собственными детьми.

У Генри было двое сыновей. Ни один из них не прожил долго… или хорошо.

Одри ускорила шаг.

— Напомни мне, почему я тебя не убила?

Генри не ответил на ее вопрос.

— Пока детям ничто не грозит, — торжественно произнес он, — но я не могу гарантировать, что ситуация останется неизменной после беседы с Сенатом.

— После допроса, — поправила его Одри.

— Если угодно.

Галерея нависала над белыми скалами. Одри встала у парапета. Брызги морской воды попали ей на лицо, порыв ветра взъерошил волосы. Она сделала глубокий вдох. Лазурные волны Эгейского моря были покрыты барашками пены.

— Как не похоже на Тихий океан, — сказала она. — Я скучала по этому морю.

Генри встал рядом с ней и беспечно оперся о парапет.

— Мне жаль, что ты покинула нас. Понимаю, тебе пришлось это сделать… в смысле, попытаться. — Он устремил взгляд на плещущееся в ста метрах внизу море. — И жаль, что твое возвращение так мрачно. Я буду с тобой во время этих испытаний.

Одри осторожно взглянула на Генри. Красив и выглядит безукоризненно. Он был ей почти братом, а для их народа это означало много чего… но о доверии не могло быть и речи. Она любила Генри, но обращаться с ним следовало как с бешеным волком.

Ирония судьбы… Именно он, а не кто-то другой предложил ей поддержку. Генри с головой окунался в приключения и проводил сексуальные опыты, не размышляя о последствиях. Похоже, его главный талант состоял в том, чтобы избегать ответственности за содеянное. А Элиот и Фиона были последствием одной-единственной ошибки: давным-давно мужчина и женщина решили, что любят друг друга…

Попыткам исправить эту ошибку Одри посвятила последние шестнадцать лет своей жизни.

Она отвернулась от моря, вид которого действовал на нее умиротворяюще, и пошла дальше по галерее.

За поворотом перед ними предстал выгнутый дугой мост, соединявший поместье Генри со скалой, поднимавшейся из моря. Эта скала, в отличие от других, была черной. Как ночь.

На вершине скалы виднелись невысокие холмы и роща согнутых ветром олив. В самой середине располагались наклонные концентрические кольца — амфитеатр. Там Одри видела постановки пьес Шекспира и Софокла и слушала под звездами стихи Джима Моррисона.[26]

Сегодня о поэзии не могло быть и речи.

Будет только заседание Сената, судилище. И на древние камни может пролиться кровь.

Одри немного помедлила, прежде чем ступить на мост.

Готова ли она? После шестнадцати лет затворничества и самоограничения? Не так уж долго… но сколько всего изменилось. Сможет ли она встретиться с ними? Если все пойдет не так, как надо, готова ли она убить Генри и остальных? Убить всех?

В следующее мгновение она решила: если жизням Фионы и Элиота будет грозить опасность — да, она сможет это сделать. И сделает.

— Призываю тебя к осторожности, — ветер как бы срывал слова с губ Генри, — по крайней мере, до тех пор, пока не увидишь, кто присутствует на заседании.

Вроде бы Генри не угрожал ей, но все равно в его словах таилась угроза.

Одри шагнула на мост. Назад дороги не было. Ветер трепал ее одежду, камни вибрировали при каждом шаге.

Но как только она ступила на землю, ветер утих.

Казалось, они вошли в глухую камеру. Безмолвие и затхлый воздух. Не просто затхлый. Одри почувствовала в нем запах смерти.

Она высоко подняла голову и спустилась по ступеням амфитеатра с привычной иронической усмешкой.

Во внутреннем кольце ее ждали четверо.

Взгляд Одри сразу же выделил широкоплечего мужчину в легком костюме и белой рубашке, расстегнутой до середины могучей груди. Точеные черты лица, бронзовый загар. Длинные темные вьющиеся волосы до плеч, усы как у Чингисхана, обрамляющие квадратный подбородок. Он был дико привлекателен… хотя, возможно, и не отдавал себе в этом отчета. Его звали Аарон.

В одно мгновение Одри поняла смысл предупреждений Генри.

Аарон попытается остановить ее, если она выступит против Сената. Немногие могли сравниться с ней в мастерстве. Он был одним из них. Сойдись они в схватке — и оба могут погибнуть. А если ее не станет, дети останутся без защиты.

Родственнички позаботились о том, чтобы противопоставить ей равного соперника.

Черные глаза Аарона встретили ее стальной взгляд оценивающе и решительно. Он дал ей понять, что готов умереть, если потребуется.

Одри выдохнула, решив взять себя в руки. Надо не терять головы — и в переносном, и в буквальном смысле.

Как им удалось втянуть в это дело Аарона? Взятками, шантажом или запугиванием? Ведь он ненавидел политику Сената почти так же сильно, как она.

Справа от Аарона сидел старик в шлепанцах, шортах и футболке «Grateful Dead».[27]

Венчик седых волос обрамлял его лысину. Он закинул ногу на ногу и обложился блокнотами и астрологическими таблицами. Увидев Одри, улыбнулся и кивнул с отработанной наивностью, но она знала, что наивностью здесь и не пахло.

Это был Корнелий, вечный член Сената, один из самых мудрых. Но он редко проявлял свою мудрость, преследуя какие-то свои, неведомые цели.

Одри не считала его ни союзником, ни врагом.

Слева от Аарона расположился Гилберт, мужчина атлетического телосложения с золотистыми волосами и бородкой. Он встал и широко развел мускулистые руки, чтобы поприветствовать Одри.

Она жестом остановила его.

Его чувства к ней были искренними, Одри в этом не сомневалась, но сейчас она не стерпела бы ничьих прикосновений. Гилберт когда-то любил ее, и было бы так легко поддаться его силе… и потерять собственную.

Гилберт кивнул и поклонился Одри. Похоже, все понял.

Порой он вмешивался в политику, но никогда — серьезно. Он вообще редко к чему-либо относился серьезно. Явиться сюда для обсуждения такого важного дела он мог только под нажимом.

Оглянувшись, Гилберт с опаской посмотрел на четвертого члена Сената — женщину. Она сидела чуть поодаль от мужчин. Ей можно было дать и двадцать, и сорок лет. Вневременная красота женщины казалась неподвластной возрасту — пока она подправляла ее косметикой. На ней было черное платье с вышивкой в виде красных роз. Маленькая черная шляпка поверх крашеных рыжих волос. Бледное лицо, а губы такие же алые, как розы на платье. Светло-карие глаза смотрели оценивающе, но ничего не выражали.

Это была младшая сестра Одри, Лючия. Красивая, злобная и вечно что-то замышляющая.

Одри сразу поняла, что на уме у Лючии. Черные платье и шляпка выдали ее. Не зря она так вырядилась — как на похороны.

— Я очень рада, что ты смогла присоединиться к нам нынче утром, сестрица, — плавным, мелодичным голосом произнесла Лючия.

Мужчины обожали ее голос, а Одри от него передергивало.

— А что дети? — обратилась Лючия к Генри.

— Накормлены и находятся в поместье под надежным присмотром.

— Прекрасно. Жду не дождусь встречи с ними.

Одри с сестрой враждовали с незапамятных времен. И в отличие от Элиота и Фионы, они не улаживали свои разногласия, играя в «словарные дразнилки».

Наверняка Лючия настроена против детей. Одри сделала два шага к сестре и дала себе клятву: если кто-то и умрет сегодня, Лючия будет первой.

Но тут Одри кое-что заметила.

— Вас только пятеро. А где еще двое членов Сената?

— В пути, — ответила Лючия. — Мы решили начать без них, поскольку дело не терпит отлагательств.

Генри отошел от Одри и сел между Лючией и остальными членами Сената.

— Кворум у нас имеется, — заявил он.

Теоретически это было так. Пятеро членов Сената могли принимать решения, обязательные для всех. Правда, такое происходило редко, поскольку считалось нарушением обычной практики. Процесс принятия решений должен был быть вдумчивым и неторопливым.

Лючия ни за что не решилась бы начать заседание, не будь ей известен его исход. Значит, она надеялась надавить на Аарона и Гилберта. А верность Генри была подобна ветру — вечно меняющему направление и непредсказуемому. Правда, старик Корнелий вряд ли мог поддаться чарам и шантажу Лючии.

Итак, три из пяти голосов… Может, все уже решено и дебаты — простая формальность, возможность для Лючии понаблюдать за тем, как Одри будет выкручиваться?

Этого не произойдет, если она сумеет перехитрить свою младшую сестрицу.

— Начнем, — заговорила Лючия, звякнув маленьким серебряным колокольчиком. — Я призываю заседание Сената Лиги бессмертных к порядку. Все, кто пришел с прошениями и жалобами, будут выслушаны. Narro, audio, perceptum.[28]

— Полагаю, мы обойдемся без чтения протокола последнего заседания. — В голосе Генри прозвучала надежда.

— Поддерживаю, — сразу же высказался Аарон.

— Принято, — согласилась Лючия и положила руки на колени. Она обвела сенаторов глубокомысленным взором и посмотрела на Одри. — Сегодня мы должны решить, как поступить в весьма деликатном вопросе. Как вы знаете, заботам моей старшей сестры поручены двое детей сомнительного происхождения.

Одри не нравились эти экивоки, не по душе ей были и почти неприкрытые оскорбления. Она поддела носком ботинка песок и осыпала им подол платья сестры.

Ее бунтарский жест явно понравился Аарону, он поднес ладонь ко рту, чтобы скрыть улыбку.

— У тебя на языке вертится слишком много слов, — сказала Одри. — Просто выдвини предложение: ты хочешь, чтобы они были убиты.

Лючия улыбнулась. Воплощенное притворство.

— Остра, как всегда, сестрица? Метишь в самое сердце и игнорируешь все тонкости ситуации.

Ответная улыбка Одри была порождена воображаемой картиной: она вырезает ножом сердце сестры и швыряет на подол ее траурного платья. Как прекрасно смотрелось бы окровавленное сердце среди алых роз.

Улыбка Лючии угасла.

— Они взрослые? — спросил Гилберт. — Прежде чем судить их, я хотел бы знать, не имеем ли мы дело с детьми?

— Мы примем решение прежде, чем они достигнут совершеннолетия, — пояснила Лючия. — Потому что именно тогда начнутся беды.

— Их возраст не имеет значения, — примирительно произнес Генри. — Другая сторона начнет действовать, не учитывая этого момента.

При упоминании о «другой стороне» Аарон скрестил руки на груди, а старик Корнелий оторвал взгляд от своих блокнотов и встревоженно сдвинул брови.

По сравнению с семейством «других» беды этого семейства были всего лишь маленьким скандалом.

— Фиона еще совсем девочка, — ответила Одри. — Элиот — на пороге взросления.

— Когда они родились? — осведомился Корнелий, занося карандаш над страницей блокнота. — Если не трудно, точное время, пожалуйста.

Он собрался составить их гороскоп. Пауза была на руку Одри. Это давало ей время на размышления.

— Первой на свет появилась Фиона. Ровно пятнадцать лет назад, в восемь часов тридцать четыре минуты вечера по парижскому времени. Элиот вошел в этот мир десятью минутами позже.

Корнелий почесал ухо, записывая эти цифры.

— Лев, — пробормотал он. — Много планетарных тел в соединении. Девочка в этой паре доминирует. Очень сильны. Оба. Мальчик станет человеком искусства.

Он принялся лихорадочно перелистывать книги и таблицы.

— Эти дети ни для кого не представляют угрозы, — сказала Одри. — Они были изолированы от обоих семейств, от их потенциального влияния. Они абсолютно нормальны.

Она подумала о том, чего были лишены в жизни Фиона и Элиот. А теперь все принесенные жертвы окажутся бесполезными… Это так несправедливо.

— Как они могут быть «нормальными», — спросил Гилберт, — учитывая, какая у них необыкновенная мать и какой жуткий отец?

— По правде говоря, — небрежно махнул рукой Генри, — они умны, учтивы — но в остальном довольно скучны.

— Проблема не в их возрасте и силе, — вступил в беседу Аарон. — А в их происхождении. — Он мрачно посмотрел на Одри. — Тот факт, что они происходят от обоих семейств, — вот что важно.

— Мудро подмечено, — согласилась Лючия. — Конечно, крайне важно, как они были взращены и воспитаны. Не сомневаюсь, ты проделала колоссальную работу, сестрица. Но речь идет о наших обязательствах согласно договору и об их крови.

Корнелий положил на колени блокнот с расчетами.

— Их звезды расположены крайне обескураживающе. — Он кивнул Генри. — Еще необычнее, чем твои, боюсь.

— Звезды, — пробормотал Гилберт. — Никогда не понимал их. Что все это значит, старина?

— Это значит, что дети пребывают в равновесии, — объяснил Корнелий. — Научно выражаясь, они эквивалентны и способны склониться как в ту, так и в другую сторону. — Он порылся в кармане в поисках коробка спичек. — Для одного из семейств эти дети станут большим благодеянием.

— Тогда, может быть, — спросил Гилберт, — нам стоит использовать их?

— Если оружие так легко повернуть против тебя, — возразил Аарон, — лучше его уничтожить.

— Но не стоит ли для начала подумать о мирном договоре? — предложил Генри. — Если дети многое унаследовали от матери, то их нужно рассматривать как наших. Сенат должен принять закон…

Он не договорил и посмотрел на Лючию.

Все это было театром. Одри чувствовала присутствие покровов предательства, многослойных вуалей, призванных скрыть истину. Но то, что сказал Аарон о происхождении детей, а Корнелий — о равновесии, она запомнила.

— А что, если они пошли не в мать и не в отца? — вмешалась Лючия. — Что, если они представляют собой некий гибрид, как предполагает Корнелий? Что, если они балансируют между двумя семействами? Какие у нас тогда правовые возможности? Одно семейство не может вмешиваться в дела другого. Таков закон.

— Наполовину — одно семейство, наполовину — другое, — задумчиво изрек Корнелий. — Лазейка?

— Эти двое могут открыть врата для другого семейства, — предположил Гилберт. — И те смогут использовать детей для того, чтобы вмешиваться в наши дела на законных основаниях. Возникнут новые альянсы, произойдет смена власти, может быть, даже разразится война.

— Им всегда только того и нужно было, что посеять между нами раздор, — добавил Аарон и посмотрел на Одри. — На карту поставлено гораздо больше, чем жизнь двоих детей.

Лючия встала и отряхнула песок с платья.

— Прости, сестра, но Сенат должен действовать на благо семейства, на благо каждого из нас. Детей следует удалить. — Она помедлила, облизнув губы. — Поставим вопрос на голосование.

Все молчали. Ждали, что Одри будет действовать… или не будет.

Одри понимала, что решение уже принято, и ради своего же блага она должна согласиться с ним и не искать вендетты.

Два слова вертелись у нее в голове: кровь и закон. Оба эти понятия были достаточно сильны для того, чтобы убить Элиота и Фиону… но, быть может, их могущества хватило бы и для того, чтобы спасти детей?

— Итак, — проговорила Лючия, театрально вздохнув, — кто за то, чтобы удалить Элиота и Фиону Пост…

— Подождите! — воскликнула Одри. — Вы не можете.

Аарон нервно заерзал. Его мощные ноги напряглись. Он был готов вскочить и драться, если потребуется.

— Ты должна позволить Сенату проголосовать, — проворковала Лючия. — Выше закона не может быть никто, даже ты.

— Согласна, — кивнула Одри. — Но и ты, сестра, не выше закона. И ты не можешь предпринимать никаких действий против детей именно согласно закону.

— Что это за уловка? — прищурилась Лючия.

— О, интересно, — пробормотал Корнелий. — Да-да, я тебя понимаю. Наш договор с другими…

Генри откинулся назад, положил ногу на ногу и улыбнулся.

— Вы хотите защитить наше семейство и сохранить нейтралитет с тем, — сказала Одри. — Ведь Сенат по закону обязан поддерживать соглашение о нейтралитете. — Она шагнула к Лючии, и та невольно попятилась. — И согласно этому договору, вам не позволено вмешиваться в их дела.

— В их родословной существует третий вариант, — просиял Аарон.

— Да, — кивнула Одри. — Если они пошли в мать, то они принадлежат к нашему семейству и не должны подвергнуться влиянию других. Если они являются частью обоих семейств… то возникает множество неприятных вариантов типа правовой лазейки. Но если генетически они наследники других, то вы не имеете права прикасаться к ним. Они защищены тем самым договором, который ты желаешь сохранить в силе, сестра. Сначала вы должны определить, чьи они — наши, их или в них есть что-то от тех и от других.

Бледное лицо Лючии стало пунцовым. Она гневно воззрилась на Одри.

— Что ж, хорошо. Приведи их. Давайте наконец поглядим на Элиота и Фиону Пост. Пусть они предстанут перед судом.

14 Три героических испытания

Комната в особняке дяди Генри, в которую отвели Элиота и Фиону, была больше целого этажа в их доме в Дель-Сомбре. Фиона подняла голову к потолку. Высотой около двадцати футов, он был украшен фреской с изображением облаков и херувимов, игравших в прятки или устраивавших засаду друг на друга.[29]

Сквозь высокие, от пола до потолка, окна в южной стене комнату заливал солнечный свет. За окнами виднелось бурное море, вдоль линии горизонта плыли слоистые облака. Элиот подошел к столу, накрытому к чаю и уставленному всевозможными сластями. Взял из вазы пирожное и стал есть, поглядывая в окно.

Фиона рассматривала портреты на стенах: кавалеры и дамы в гофрированных воротниках и бархатных плащах — люди, принадлежавшие к другой эпохе. Однако к этому дому они тоже имели отношение. У всех были волевые подбородки, вокруг глаз залегли смешливые морщинки. У некоторых уши торчали, как у Элиота. Они явно состояли в родстве между собой.

Но их нарисованные глаза слишком пристально смотрели на Фиону, поэтому она отвернулась и подошла к брату.

— Как ты можешь есть? — спросила она.

Элиот запил чаем засахаренную дольку апельсина.

— Мы ведь не ужинали. И ехали долго.

Фиона попыталась припомнить дорогу до поместья дяди Генри, но в ее памяти все смешалось… Запомнился только шофер, который открыл для нее дверцу машины. Раньше никто не открывал для нее дверцу, не протягивал руку, чтобы помочь ей выйти. От шофера пахло кожей и гвоздикой, и еще у него была хорошая улыбка — милая, невинная. Фиона чувствовала магнетическое притяжение этого человека. Роберт — так назвал его дядя Генри.

— Ты в порядке? — Элиот поставил чашку на стол.

— Да. Но все равно не понимаю, как мы здесь оказались.

— Можно понять, если согласиться с нарушением первого закона Ньютона.

Элиот взял с тарелки маленький сэндвич с салями и сыром порволоне.

— И тебе кажется, что это нормально?

— Нет, конечно. — Он покачал головой. — Но когда я думаю об этом, напрашивается единственный логический ответ: со мной что-то не так, сплю или с ума сошел.

Фионе стало зябко, хотя она и стояла в лучах солнца.

— Мне страшно, — прошептала она.

— Мне тоже.

Но ей было страшно не из-за странного путешествия, а из-за его причины. Зачем их сюда привезли?

— Нас вроде как похитили, или что-то в этом роде, — сказал Элиот.

— Бабушка и дядя Генри — этот их разговор… Я думала, что она…

— Пустит в ход нож?

— Да.

— А что ты думаешь, — спросил Элиот, — насчет его слов? Ну, что бабушка убила мистера Уэлманна?

Фиона всю жизнь побаивалась бабушки, хотя та никогда ни ее, ни Элиота пальцем не трогала. Но, видя, как она сжимает нож, девочка понимала: бабушка знает, как с ним обращаться (и сумеет использовать нож не только для того, чтобы разрезать праздничный торт). Фиона догадывалась, что бабушке уже приходилось убивать.

В коридоре послышались шаги. В арочном проеме двери появился дядя Генри.

— Надеюсь, вы успели перекусить, — сказал он, войдя в комнату. Походка у него была легкая и плавная. Он словно бы впитывал в себя часть блестящего мрамора и позолоты с пола.

— А где бабушка? — спросил Элиот.

— Ждет нас. Пойдемте к ней? Вам не нужно в туалет?

Он спрашивал их об этом, когда они уезжали из Дель-Сомбры. Неужели их считали маленькими детишками, которые от волнения могут обмочиться?

Фиона посмотрела на Элиота. Он покачал головой.

— Все в порядке. — Фиона постаралась, чтобы это прозвучало вежливо.

— Хорошо, — сказал дядя Генри. — Вы напуганы?

Вопрос прозвучал просто, без осуждения.

— Немного странно, — уклончиво ответил Элиот.

Фиона запрокинула голову и посмотрела дяде Генри в глаза — прямо и пристально, как давеча смотрела на Майка.

— А мне страшно.

— Рад, что ты в этом признаешься, — кивнул дядя Генри. — Ты сильна и честна, как твоя мать. И это хорошо, потому что вам предстоит познакомиться с другими вашими родственниками.

Фиона почувствовала, как уверенность покидает ее.

— Есть еще родственники? — прошептала она.

Дядя Генри перевел взгляд на Элиота, словно пытаясь что-то решить. Наконец он отбросил сомнения.

— Вас хотят испытать и узнать, принадлежите ли вы к нашему семейству.

— А если мы не выдержим этого испытания, — спросил Элиот, — мы вернемся домой?

— Нет, — коротко ответил дядя Генри.

У Фионы под ложечкой похолодело, словно там образовалась льдинка.

Без дальнейших объяснений дядя Генри развернулся и направился к выходу из комнаты.

— Пойдемте. Назад дороги нет.

Фиона посмотрела на Элиота.

— Похоже, придется.

Он кивнул.

Близнецы последовали за дядей Генри.

Он провел их через кабинет, где находилось множество чучел животных и прочих охотничьих трофеев: медведь-кодьяк, лев, дронт, бивни мамонта. Затем они оказались в застекленном атриуме и, перейдя по мостику оформленный в японском стиле ручеек с каменистым дном, прошли в библиотеку.

В библиотеке было три этажа, обрамленных галереями с металлическими коваными балконами. Все стены занимали книжные шкафы, возле которых стояли медные стремянки на колесиках. Дальней стены не было видно. Наверное, книжное собрание включало в себя миллионы томов. Фиона почувствовала запах бумаги и кожи — запах веков. Как дома. Чтобы все здесь рассмотреть, потребовалось бы несколько десятков лет.

Но дядя Генри не позволил Элиоту и Фионе задержаться в библиотеке. Он подтолкнул их к короткому коридору, и они услышали шипение воздуха, вызванное перепадом давления. Коридор выходил к галерее над обрывом.

Ветер растрепал волосы Фионы, пряди упали на глаза. Она собрала волосы в узел на затылке и увидела, куда привел их дядя Генри. Узкий каменный мост, переброшенный через бушующие волны, вел на маленький островок.

Когда они подошли ближе, Фиона заметила, что на мосту есть парапет, но в некоторых местах он сломан и вообще не слишком высок. Оступишься — не удержишься.

— Вы про это говорили? — спросила она, с трудом перекричав вой ветра. — Мост и есть испытание?

— О нет, детка, — ответил ей дядя Генри. — Если тебе не хватит храбрости пройти по этому мосту, то у тебя нет и десятой части той выдержки, какая потребуется для встречи с семейством.

Он махнул рукой, словно хотел сказать: «Идите — или не идите». Предоставил им выбор.

Фиона посмотрела на Элиота. Он взял ее за руку, полагая, что на таком мосту четыре ноги лучше, чем две… Оба понимали, что нарушают уговор — никогда не прикасаться друг к другу, но промолчали.

Вместе они ступили на потрескавшиеся, не скрепленные раствором камни. Ветер дул с такой силой, что Фионе пришлось согнуть ноги в коленях. Она сделала несколько первых робких шагов по мосту. В щелях между камнями гудел воздух.

Девочка старалась смотреть на носки своих кроссовок, и это было бы легко и просто — ведь, работая в пиццерии, она всю смену не отрывала глаз от пола, — но ее взгляд то и дело соскальзывал к неровным камням и бушующему внизу морю. Соленые брызги щипали глаза, но Фиона смаргивала слезы и продолжала идти вперед. Она должна идти. Если остановится — Элиот сочтет ее трусихой. А этого следовало избежать любой ценой.

Сосредоточенно смотря себе под ноги, она продолжала путь по мосту.

И вдруг древние камни закончились, и Фиона ступила на темный песок.

Они с Элиотом одновременно разжали руки.

— Вот видите? — проговорил дядя Генри, сойдя с моста следом за ними. — Ничего страшного.

— Да, — прошептал Элиот. — Проще простого.

Фиона сердито глянула на него. Конечно, он соврал.

— Сюда.

Дядя Генри повел их к амфитеатру.

Здесь ветер утих. У Фионы возникло такое чувство, словно она очутилась в аквариуме. Бабушка сидела на самой нижней ступени лицом к остальным. Их было четверо — трое мужчин и женщина. Увидев Фиону и Элиота, бабушка сдвинула брови и моргнула. Ее взгляд был жестким и непонятным.

— Позвольте представить вам мисс Фиону Пост и мистера Элиота Поста, — сказал дядя Генри. — Элиот, Фиона, это… — Он вздохнул. — Всяческие титулы типа «великий» и «дважды свергнутый» я опущу, если не возражаете.

Дядя Генри остановился перед женщиной. Она была красива, как фотомодель или актриса, а от ее улыбки Фионе сразу стало тепло, но почему-то одновременно — не по себе.

— Это ваша тетя Лючия.

Значит, сестра их матери? Неужели их мать была так же хороша собой? И Фиона сможет стать такой же красавицей, когда повзрослеет?

Далее дядя Генри представил им мужчину с золотистой бородой и волнистыми волосами. Он был в джинсах, кроссовках и белой рубашке с короткими рукавами. Мужчина улыбнулся Элиоту и Фионе.

— Ваш кузен Гилберт.

— Очень рад.

— А это… — Дядя Генри указал на сурового мужчину, сидевшего опершись локтями на колени. Он устремил на Элиота и Фиону такой взгляд, словно смотрел в микроскоп на образцы бактерий. Его длинные усы напомнили Фионе о монгольских воинах, которых она видела на картинках, — воинах, которые проносились по просторам Азии и убивали каждого, кто посмел оказать им сопротивление. — Ваш дядя Аарон, — продолжал дядя Генри, затем повернулся к старику, сидевшему рядом с Аароном, скрестив ноги по-турецки. — Дядя Корнелий.

— Мы очень рады познакомиться с вами, — сказала Фиона.

Более необдуманных слов она никогда в жизни не произносила. И вовсе не была рада тому, что находится здесь, ей не хотелось знакомиться ни с кем из этих людей. Хотелось бы только узнать, чего они хотят. Она посмотрела на бабушку. Та кивнула. По крайней мере, Фиона сумела хоть что-то сказать.

Тетя Лючия встала. Складки ее черного платья заколыхались. Красные розы на ткани были такого же цвета, как ее губы и волосы. Фионе, одетой в серый свитер и трикотажные штаны, с испачканными маслом и скрученными в неуклюжий узел волосами, было неловко стоять перед такой утонченной женщиной. Наверное, всем этим людям я кажусь уродкой, думала девочка.

— Вы проделали долгий путь, — нарушила молчание Лючия. — Наверняка вы устали, но прошу вас, окажите нам честь и ответьте на несколько вопросов.

Фиона выпрямилась в полный рост. Они с Элиотом очень хорошо умели отвечать на вопросы. Если под словом «испытание» дядя Генри имел в виду это, то все пройдет благополучно. На вопросы бабушки они отвечали всегда, сколько Фиона себя помнила.

Она бросила взгляд на Элиота. Тот кивнул.

— Мы готовы, — сказала Фиона Лючии. — Задавайте вопросы.

— Первым спрошу я, — сказал дядя Корнелий и взял блокнот и карандаш, приготовившись записывать. — Любимые цвета?

К такому вопросу Фиона не была готова. Она ожидала чего-то вроде: «Как называется столица Мадагаскара?» Никто никогда не спрашивал ее о том, какие цвета она любит.

— Лиловый, — выпалила она.

Это было первое, что пришло ей в голову. Не сиреневый, а темно-лиловый. Цвет сумерек или ранней зари. Темный, глубокий и немного печальный.

Элиот сосредоточенно сдвинул брови.

— Серый.

Корнелий записал их ответы и сверился с астрологическими таблицами.

Дядя Генри сел на ступень, немного наклонился и спросил:

— Когда я закрыт, я — треугольник. Когда открыт — круг. Что я такое?

Фиона обожала загадки. В детстве они с Элиотом разгадали все загадки. И те, что смогли найти в домашней библиотеке, и те, что помнили бабушка и Сесилия. Именно поэтому они потом перешли на игру в «словарные дразнилки».

— Зонтик, — ответили близнецы одновременно.

— Но правильнее было бы сказать, — добавил Элиот, — что в закрытом состоянии вы представляете собой конус.

— А в открытом — полушарие, — сказала Фиона.

Дядя Генри довольно улыбнулся.

— Отметь способности к многомерной абстракции, — сказал он Корнелию.

— Да-да, — пробормотал тот и быстро записал несколько уравнений.

— Сколько квадратов на шахматной доске? — фыркнув, спросил Аарон.

Фиона знала, что на шахматной доске — шестьдесят четыре квадратика, черных и белых, восемь по вертикали и восемь по горизонтали. Но кроме того, квадраты на доске образовывали маленькие квадратики — два на два, три на три.

— Начни с самых больших блоков, — шепнул сестре Элиот.

Фиона недовольно нахмурилась — не потому, что это было плохое предложение, а потому, что брат был прав: так было легче подсчитать.

— Есть закономерность, — сказала она Элиоту.

— Угу, я только что это заметил, — в свою очередь обиделся Элиот, потому что Фиона догадалась первой.

— Один, четыре, девять.

— Квадраты чисел, — сказала ему Фиона. — Последнее — восемь в квадрате, то есть шестьдесят четыре. Суммируем все и получаем…

— Двести четыре, — в унисон ответили они на вопрос дяди Аарона.

Он кивнул и больше не смотрел на них, как на бактерии под микроскопом.

Корнелий оторвался от своих записей.

— По моим расчетам, баланс сохраняется. С точки зрения генетики возможен эквивалент.

Тетя Лючия испустила долгий вздох.

— Эдип ответил на загадки сфинкса, но к его происхождению это не имело никакого отношения. Дети умны, в этом я с вами согласна… но быть просто умным может любой.

Ее слова возмутили Фиону. Она не могла понять, как это «любой» может быть «просто» умным.

— Не поискать ли искру трансцендентальности? — продолжала Лючия, поджав губы. — Мы не имеем права рисковать, когда от нашего решения может зависеть судьба семейства.

Остальные молчали. Фиона услышала стук собственного сердца. Генри сунул руку в карман и вытащил две игральные кости. Красные, с белыми точками, и блестящие, как рубины.

При взгляде на кости взрослые вздрогнули.

— Откуда они у тебя? — спросила Лючия и неприязненно поморщилась.

— С озера Тахо. — Генри вытянул руку, чтобы все смогли лучше разглядеть кубики, лежащие на его ладони. — Есть возражения?

Никто не произнес ни слова.

— Великолепно.

Дядя Генри протянул игральные кости Фионе. Фиона посмотрела на бабушку. Та нахмурилась, но кивнула. В их доме существовало особое правило насчет игральных костей.

Оно было самым необычным из всех ста шести правил бабушки. В отличие от прочих, в нем содержался запрет одной-единственной вещи. И никаких разъяснений во избежание какого-либо недопонимания. Просто: «никаких игральных костей», и все тут.

Фиона взяла у дяди Генри красные кубики. Они были теплыми, но ничего необычного девочка не почувствовала.

— Брось их, — сказал ей дядя Генри. — Прямо тут, на ступенях.

Она так и сделала.

Кости ударились о камень, покатились и замерли. На одной выпало «один», на другой — «три». Генри подобрал кости и снова протянул Фионе.

— Бросьте еще раз, мадемуазель.

Фиона не понимала, хорошо или плохо то, что выпало «три» и «один», и что теперь нужно сделать, чтобы выиграть. Но она заметила, как напряглись взрослые. Она сжала в руке кости, ставшие горячими.

Она бросила их. Три и четыре. Вместе — семь.

— Проигрыш! — радостно возвестил Генри. Все расслабились.

Фиона ничего не могла понять: все случилось так быстро. И никакой стратегии — просто случайные числа.

— Я проиграла? — спросила она, сглотнув подступивший к горлу ком.

— О нет, — успокоил ее дядя Генри. — Ты одержала славную победу.

Он повернулся к Элиоту и протянул ему кости.

Элиот взял их дрожащей рукой. Лоб его покрылся испариной. Сжав кулак, мальчик с трудом сделал вдох и бросил кости.

Они запрыгали по камням амфитеатра. Одна кость остановилась в ямке на ступени, другая перекатилась на следующую ступень и легла не совсем ровно.

Генри неуверенно взглянул на кости, поднял их и снова подал Элиоту.

— Брось еще раз, — сказал он.

Элиот побледнел. Вид у него был такой, будто он съел пиццу «пепперони» месячной давности, а потом его всю ночь тошнило. Фионе хотелось спросить у брата, что с ним, но тот не отрывал глаз от игральных костей, и девочка поняла, что он ее не замечает.

Элиот снова бросил кости.

На этот раз они, сверкая, завертелись в воздухе, приземлились и заскакали по камням, словно жарящаяся воздушная кукуруза. Взлетев, они обогнули одна другую по кругу и наконец медленно остановились, прижавшись друг к другу боками под небольшим углом.

— Очаровательно, — выдохнул дядя Генри.

Все молчали. Даже дядя Корнелий прервал свою писанину. Бабушка встала.

— Это простое испытание, — объявила она, глядя на всех сверху вниз. — Проверьте их. Устройте им настоящие испытания, достойные тех, кто принадлежит к нашему семейству.

Дядя Аарон ударил кулаком по ступени. Взлетела пыль. Фиона ощутила удар ступнями.

— Да! — воскликнул Аарон. — Как в стародавние времена! Героические испытания! Давно мы не переживали чего-то подобного.

Дядя Генри задумчиво склонил голову к плечу.

— Две тысячи лет… ни отнять, ни прибавить.

Фиона подумала, что это шутка, но никто не улыбнулся, даже сам дядя Генри.

— Трех подобных испытаний будет достаточно, — сказал Корнелий. — Тогда мы получим ответ с точностью около девяноста девяти процентов.

Алые губы тети Лючии побледнели. Она была готова заговорить, но первым высказался кузен Гилберт.

— Прекрасная идея. Настоящие испытания определят их истинный потенциал. Высказываю в качестве предложения.

— Поддерживаю предложение, — незамедлительно добавил дядя Аарон.

— Это заседание становится одним из самых лучших в истории Сената, — сказал Генри. — Так что же, голосование? Единогласно?

— Да! — хором произнесли мужчины.

Лючия промолчала. Она встретилась взглядом с бабушкой. В следующее мгновение та проговорила:

— Конечно, мы должны дождаться полного сбора Сената, чтобы определить, каковы будут испытания.

Губы тети Лючии вытянулись в тонкую белую линию. Она едва заметно кивнула.

— Несомненно.

Их взгляды многое сказали друг другу, но что — Фиона не поняла. Зато она догадалась: бабушка выиграла какое-то сражение, в котором защищала их с Элиотом. А тетя Лючия проиграла.

— Итак, мы согласны с мудрым решением Сената, — сказала бабушка.

— Пусть в протоколе будет записано, — добавила тетя Лючия, — что мы проверим способности детей путем трех героических испытаний. В этих испытаниях прольется свет на их характер и будет определено их происхождение. Нам станет ясно, достойны ли они того, чтобы остаться в живых. — Она в упор посмотрела на Фиону, и та чуть не лишилась последних сил. — А может быть, и права считаться членами семейства.

15 Наги Дхармы

Селия провела алым ногтем по раме зеркала, следуя изгибам в стиле ар-деко. Кнопки в кабине лифта представляли собой рубиновые кабошоны. Камни, конечно, были искусственными и к тому же заляпанными жирными пальцами.

Лифт — фирменный знак всего отеля и казино «Сады Вавилона». Маска из папье-маше с блестками и мишурой. Бьющееся, кровоточащее сердце Лас-Вегаса.

Она ненавидела это место. Игральные автоматы жульничали. Креветочные коктейли вечно подавались несвежими. Все напитки разбавлялись водой.

Селия поправила бретельку платья, скроенного из прозрачных чешуек и чего-то вроде серебристой морской пены. И чешуйки, и пена были пуленепробиваемыми. Можно, конечно, обойтись и без бретелек — Селия не страдала ложной скромностью. Но зачастую ее любовные приключения носили грубый характер, а драться, когда твое платье спущено до колен, очень трудно.

Она откинулась назад и прижалась спиной к могучей груди своего самого верного спутника, Уракабарамееля. Он был одет в смокинг от Корнелиани и выглядел словно гора темно-серой шерсти. На сером фоне выделялось единственное цветное пятнышко: заколка на галстуке с изумрудом в форме черепа — знак того, что Уракабарамеель принадлежит Селии.

— За нами следят, — произнес он негромко, но звуки его баритона пронзили Селию насквозь.

— Другого я и не ожидала, — отозвалась она.

Селия повернулась к своему телохранителю, расстегнула его смокинг и накрыла голову полами. В зеркальной стенке кабины мелькали цифры этажей.

— Мы можем говорить вот так, — прошептала Селия, прижавшись к груди Уракабарамееля.

— Получится ли?

Он почтительно потупился, но для того, чтобы вести секретную беседу, вынужден был обнять Селию и прижать к себе чуть теснее, чем ей хотелось бы.

— Когда речь идет о нашем семействе, крайне мало шансов, что все пойдет, как задумано.

Уракабарамеель помрачнел.

Селия провела рукой по своей ноге до подола платья, затем ее рука скользнула к внутренней поверхности бедра… и замерла, прикоснувшись к холодным ножнам.

— Выбора нет, — сказала она. — Эти двое детей могут быть для нас и величайшей угрозой, и грандиозной возможностью.

Ури улыбнулся. Прежде он никогда не осмеливался улыбаться в ее присутствии… и она поняла: вероятно, они видятся в последний раз.

Самоанец был с ней с самого начала. И теперь она могла потерять его из-за того, что от нее требовали выкуп. Даже таким, как они, это условие казалось несправедливым. Но таковы уж они были. Если Селия решила вступить в игру, следовало соблюдать правила. Конечно, это вовсе не означало, что ей кто-нибудь запретит играть за обе стороны, имея на доске пешки и того и другого цвета.

Селия отстегнула ножны и прижала их к груди Ури. Он вытаращил глаза.

Это был Салицеран. Его восьмидюймовое лезвие имело зазубренный край, и зубцы повторяли рисунок дамасской стали. Между темными и серебристыми слоями металла клинок был начинен маслянистым ядом. Многие утверждали, что этот кинжал — живое существо, кровожадное, как его владелица.

— Возьми, — шепнула Селия. — Быстро.

Ури проворно взял кинжал двумя пальцами и убрал в один из многочисленных внутренних карманов смокинга.

Селия взглянула на табло. У них оставалось всего несколько секунд. Ее глаза затуманили слезы. Как глупо.

— Миледи, — прошептал Ури. Он был готов опуститься на колени, но вовремя вспомнил о том, что должен стоять, дабы их разговор продолжался. Он осторожно извлек из кармана носовой платок и бережно промокнул щеку Селии. — Вы оказываете мне высокую честь.

Селия шмыгнула носом, поморгала и овладела собой. Именно сейчас она не могла позволить себе такую роскошь, как сантименты.

Ури убрал платок в нагрудный карман, прямо над сердцем.

— Нет ли другого пути?

Селия восприняла этот вопрос, ставящий под сомнение ее планы, не как дерзость, а скорее как желание Ури остаться в живых и далее служить ей, поэтому не обиделась и промолчала.

Она одернула платье и повернулась к дверям кабины.

Загорелась цифра последнего этажа. Послышался мелодичный звон.

— Мне будет не хватать тебя, Ури.

Зеркальные двери открылись. Ури вышел первым, чтобы убедиться, что в помещении безопасно. Учитывая обстоятельства, такого быть не могло, но Селия по достоинству оценила тщетные старания самоанца.

Селия, Королева Маков, вошла в пентхаус отеля и казино «Сады Вавилона». Стены здесь были стеклянные, за ними открывалась панорама Лас-Вегаса. По одну сторону лежал Стрип, похожий на сундук с драгоценностями, по другую в лунном свете серебрилась пустыня.

Большую часть номера занимал громадный конференц-стол с крышкой из черного базальта. Остальную мебель, видимо, вынесли. Стулья, правда, имелись, но их отодвинули от стола, поскольку собиравшиеся на совет директоров предпочитали стоять.

Стоя было легче обороняться.

Члены совета словно были наделены способностью впитывать свет и тьму, окружающие их. Настоящие хамелеоны. Они преображали яркое сияние Лас-Вегаса в живое воплощение света луны, вспышки и тайны.

В пентхаусе собралось пятеро.

Первым справа от Селии стоял Лев, Повелитель Бескрайних Морей Бездны. Он был древнее соли и ростом выше Ури. Он мог сразить телохранителя Селии одним ударом могучего кулака. На нем был белый свитер из полиэстера, под которым дыбились мышцы. На шее у Льва сверкала сотня золотых цепочек, увешанных амулетами и медалями. Он был похож на толстошеего морского льва… что было не так уж далеко от истины.

— Красивое опоздание, — сказал он Селии и удостоил ее кивком, от которого сорок фунтов металла на его шее зазвенели.

— Приветствую Зверя, — ответила Селия.

Справа от Льва стояла Абби — Разрушительница, Прислужница Армагеддона, Хозяйка Дворца Отвращения. Она была закутана в прозрачную черную вуаль, прикрывавшую ее белое тело ровно настолько, чтобы дать разыграться воображению. В тонкую ткань были вплетены бусины дымчатого кварца, искусно размещенные над сосками, вокруг шеи и на щеках. По руке Абби ползал ее любимчик — кузнечик. Насекомое нервно сновало из стороны в сторону.

Абби едва удостоила Селию взглядом, что с ее стороны можно было расценивать как необычайно сердечное приветствие.

Селия вытерпела это оскорбление. Ссориться с Разрушительницей без веской причины не стоило.

Слева от Селии стоял человек с более симпатичным лицом. Оз, Правитель Застоя и Круга Проклятия. У Оза были длинные курчавые волосы, тщательно ухоженные усы и козлиная бородка. Одежду его составлял фиолетовый бархатный комбинезон и рубашка с оборками. Его милое и довольно мужественное лицо покрывал слишком толстый слой косметики, хотя особой нужды в этом не было. Но косметика была частью облика рок-звезды, в котором Оз любил порой пребывать. Он лучисто улыбнулся Селии и протянул ей руку.

Селия знала, как вести себя с Озом, и чуть-чуть кокетливо согнула пальцы. Так лучше: Оз на нее не обидится, а она сбережет руку.

Рядом с Озом стоял Ашмед, Магистр Архитектуры Зла. На мгновение Селия искренне изумилась, хотя ничем себя не выдала. Все уважали Ашмеда, поскольку свои махинации он держал в секрете. Для него не существовало ложных альянсов, ударов в спину и двойных сделок. Он просто представлял собой бездонный кладезь тайн.

Ашмед редко появлялся на совете, хотя и числился среди его основателей. На нем был простой синий деловой костюм, черные шелковистые волосы коротко подстрижены. Единственными вольностями в его облике могли считаться золотой перстень и дымящаяся сигара «Санчо Панса Беликосо».

— Ты оказываешь нам честь своим присутствием, — произнес он и слегка поклонился Селии.

— Как и вы, Магистр Архитектуры.

И наконец взгляд Селии упал на Беала, председателя совета.

Она знала, что он займет место во главе стола, но до этого момента избегала смотреть на него. Он был тщеславен, и Селия специально нарушила протокол, чтобы позлить Беала — точно так же, как он злил ее.

Беал вырядился в мантию из перьев страуса, павлина и дикого фазана, между которыми кое-где сверкали радужные перышки колибри.

На груди мантия была распахнута. Селия восхитилась скульптурной мускулатурой Беала и подумала о том, как приятно было бы пронзить его сердце. Когда-нибудь это случится. Конечно, ее не будет рядом, она этого не увидит, но непременно узнает и возрадуется.

Она низко поклонилась, не спуская при этом глаз со всех остальных.

— Нижайше приветствую Царя Выжженных Земель, Повелителя Ложных Богов и Господина Всего Летающего.

Беал рассмеялся лающим смехом.

— Нижайше? Будет тебе, Селия. Подойди и займи место среди равных тебе. Уничижение тебе не к лицу.

Селия неискренне улыбнулась и встала у стола напротив председателя.

— Каков твой выкуп за сбор совета? — осведомился Беал.

Селии стоило большого труда оглянуться.

— Позвольте представить вам моего кузена, Уракабарамееля.

Ури встал слева от Селии, постаравшись не коснуться своей тенью ее тени. По-прежнему выказывая подобающее почтение, он поставил на стол ноутбук Селии, тем самым исполнив последнее дело в качестве ее слуги, и подошел к Беалу. Тот весьма театрально рассмотрел его.

— Прекрасно, — кивнул он наконец. — Я принимаю его.

Ури опустил голову и, отступив на шаг, встал по левую руку от Беала.

Селия даже не представляла, что ей будет так больно видеть Ури рядом со своим злейшим врагом. Но это надо было сделать.

— Я призываю собрание совета директоров к порядку, — объявил Беал.

Последнее слово вызвало у собравшихся дружный смех. Беал ухмыльнулся, выхватил массивный немецкий револьвер «Корт-357 Магнум» и трижды выстрелил в потолок. Это позабавило членов совета еще больше. Беал указал пистолетом на Селию.

— Совет созвала ты. Скажи нам зачем.

— Я вам покажу. — Она открыла ноутбук, наладила связь с сервером номера и включила настенный проектор. — Это касается двоих детей.

Все устремили взгляд на стену, куда проецировалось изображение с экрана компьютера. Селия провела их по «дорожке, усыпанной хлебными крошками», обнаруженной Ури в поисках Луи, — поддельные кредитные карточки, судебные записи о банкротстве, отчеты юридической фирмы, трастовый фонд… И наконец она открыла файл с фотографиями Элиота и Фионы Пост.

Члены совета, руководимые намеками Селии, мгновенно уловили фамильное сходство.

— Отпрыски Луи! — вскричал Оз. — Но как это возможно?

— До нас доходили слухи, — сказала Селия. — Насчет его парижской интрижки с женщиной из другого семейства.

Слухи были старые и неподтвержденные, так как Луи исчез шестнадцать лет назад… но тем не менее видеть доказательство, глядящее прямо на них, было, по правде сказать, неприятно.

— Отбросив в сторону сомнительные биологические вопросы, — сказал Ашмед, — разве это возможно с законной стороны? Мы не имеем права к ним прикасаться.

— Если только они не являются, так сказать, общими, — предположил Беал. — Разве такого не случалось прежде?

Никто не произнес ни слова.

Селия решила поделиться с советом добытой информацией. Она понимала, что Беал, так или иначе, все вытянет из Ури. А она убережет своего кузена хотя бы от этих неприятностей и нейтрализует любые преимущества, которые Беал может приобрести, допрашивая Ури.

Она нажала несколько клавиш на клавиатуре ноутбука. Поверх фотографий детей побежали строчки цифровых кодов.

— Интерполовская программа сопоставления лиц дает вероятность семьдесят три процента на предмет того, что это действительно его дети, хотя вопрос об их матери остается открытым.

— Если так, то они наши, — заявила Абби, — и мы можем делать с ними все, что пожелаем.

— Не обязательно, — возразил Ашмед. — Если они наполовину от Луи, а наполовину — от другого семейства, тогда…

— Все просто, — прервал его Лев. — Мы выследим этих полукровок и убьем их. Если чем-то и можно выманить Луи, который скрывается неведомо где, так этим — точно. Заодно развлечемся. Прольется кровь. — Он шарахнул по столу могучим кулаком. — Да я их на клочки…

Абби схватила со стола «магнум» Беала и, не дав Льву опомниться, трижды выстрелила в него.

Лев рухнул на пол. Золотые цепочки порвались, и медали со звоном посыпались на стол.

Абби опустила дымящийся револьвер.

— Избыточная жестокость не всегда хороша, старый ты дурак.

Лев с трудом поднялся. Кровь пропитала его белый полиэстеровый свитер. Он стряхнул с груди обрывки украшений.

— Тогда зачем, — оскалился он, — вообще нужно было собирать совет?

— Смысл в том, — сказала Селия, — что эти дети принадлежат и к нашему семейству, и к другому.

Она бросила взгляд на фотографии на экране. Просто поразительно, как дети походили на Луи… и еще на кое-кого.

— Улица с двусторонним движением, — задумчиво проговорила Абби. — И для нас очень рискованная.

— Но если они хотя бы отчасти наши, — пробормотал Оз, — разве мы не можем их забрать? Кто нам помешает?

— Вполне возможно, другие уже взялись за дело, — заметила Селия. — Ури проследил за детьми до самого дома, где они жили, и обнаружил там водителя, поджидавшего их. Следовательно, другие как минимум подозревают, что собой могут представлять дети.

— Слишком роскошная возможность, чтобы ее проигнорировать, — сказал Беал. — Сколько можно наблюдать за процветанием других? Их Лига управляет значительными капиталами, которые могли бы стать нашими. У нас появляется шанс.

Селия догадывалась, что он хотел сказать: «У меня появляется…»

Тем не менее в словах Беала просматривался большой смысл. Лига контролировала многонациональные корпорации, в которых прокручивались миллионы, она тонко манипулировала политикой ООН и влияла — за счет подкупа крупных политиков и массовой рекламы — на умы миллиардов людей. Наиболее притягательно выглядели капиталы Лиги. И кое-что еще, чего совету директоров не удавалось добиться в таких масштабах.

— Они наши, — сказала Селия. — Мешает только договор о нейтралитете.

— Я продолжаю настаивать на том, что лучше всего — истребление, — заявила Абби.

Ее кузнечик согласно застрекотал.

— Ну а я предлагаю подвергнуть этих детишек испытаниям, — предложил Оз, — и решить, кому они принадлежат — нам или другому семейству.

Повисла напряженная пауза. Таких долгих дискуссий здесь не любили. Решение следовало принять немедленно, иначе могла начаться драка.

Ашмед поднял руки.

— Есть только один цивилизованный способ разрешить наш спор.

Он опустил руки и разжал их. На стол легли два белых кубика. Ашмед, как обычно, был неподражаемо театрален.

Все собравшиеся узнали две из пяти игральных костей, называемых Наги Дхармы. Их выточили в стародавние времена из костей чудовищной водяной змеи. На сторонах кубиков были выгравированы различные рисунки: змея, кусающая собственный хвост, две бегущие собаки, три скрещенных ятагана, четыре звездочки, пять рук, пальцы которых показывали различные непристойные жесты, и шесть воронов в полете.

Легендарные кости! Их нельзя было подделать. Они предсказывали судьбу членов семейства.

— Если, конечно, ни у кого нет возражений? — поинтересовался Ашмед.

Никто не стал возражать. И не мог. Только таким путем они избегали разногласий, которые возникали почти всегда, и кровопролития, которое могло воспоследовать за этими разногласиями.

Их семейство решало споры почтенным, проверенным временем способом: наудачу, жребием. Бог не стал бы играть с Вселенной в кости, а они играли.[30]

Беал хотел что-то сказать, но было уже слишком поздно. Как только на столе появлялись кости, все споры прекращались. Следовало молчать, бросать кости или проливать кровь.

Он едва заметно кивнул Ашмеду.

— Мы равноценно рассмотрим два возможных действия.

— Смерть, — сказала Абби.

— Да, — согласился Ашмед. — Смерть — нечетное число. Но если выпадет четное, то мы испытаем этих детей. И если они выживут, мы решим, что с ними делать.

— Как же мы будем их испытывать? — осведомился Лев.

— Обычным путем, — ответил Беал. — Искушения. Трижды. И они должны уцелеть после всех трех искушений.

— О да! — воскликнул Оз и довольно потер руки. — Первым делом к мальчишке нужно подослать девчонку. Селия нам в этом поможет, не сомневаюсь.

Селия кивнула.

— А что касается искушения девчонки… — Она посмотрела на Беала. — Сласти?

Беал согласно кивнул.

— Конечно. Традиционные способы всегда самые надежные.

От того, как дети среагируют на искушения, зависел ответ на вопрос об их происхождении. Если они принадлежат к другому семейству, то устоят перед искушениями, и тогда их защитит договор о нейтралитете. Но если они принадлежат к этому семейству, тогда искушения сработают в пользу совета директоров. Если же дети не имеют отношения ни к тому ни к другому семейству, если они самые обычные мальчик и девочка… тогда они будут уничтожены.

— Ну, договорились? — спросил Ашмед. Он взял кости и подошел к Селии. Встал рядом с ней, и она ощутила его запах — аромат корицы и песков пустыни, сигарного дыма и мускуса.

— Поскольку собрала нас ты, — сказал он, — тебе и бросать кости.

И положил Наги Дхармы перед ней.

Беал нахмурился. Его мантия из птичьих перьев зашуршала. Однако он промолчал.

Селия взяла кости и сжала в кулаке. Они были тяжелые, от них исходил пронизывающий холод. Селия встряхнула кости — больше ради того, чтобы остальные не заметили, как дрожит ее рука.

Ведь она хотела именно этого, правда? Это сулило ей такие стратегические преимущества. Да, пришлось созвать все семейство. Конечно, дело касалось всех, но Селии была нужна их помощь для того, чтобы встретиться лицом к лицу с другими. Никто не отправляется на войну в одиночку. Потребуются все пешки на шахматной доске, чтобы защитить ее, пожертвовать собой ради нее.

Вот как много было поставлено на карту. Два семейства так долго балансировали на грани нейтралитета… а теперь — вспомнят ли те и другие, каково это: встретиться в битве?

Селия готова была вспомнить и бросила кости.

Они пролетели по воздуху, ударились одна о другую, рисунки на кубиках смешались… а потом кости упали на черный стол, подпрыгнули, покатились, замелькали змеи, руки, ятаганы, вороны… Селия затаила дыхание и обратила взгляд к звездам, мерцающим над главной улицей Лас-Вегаса, лежащей внизу.

Наги Дхармы остановились. На них была начертана судьба.

16 Не доверять никому

Элиот шел за дядей Генри по гаражу, похожему на пещеру. Здесь словно разместилась выставка экзотических автомобилей. В рядах, сияющих буферами и фарами, можно было увидеть зеленый «бьюик турер» тысяча девятьсот семнадцатого года, «Порше спайдер-550» и эксклюзивный джип «хамви».

Фиона и бабушка шли позади. Все молчали.

Лимузин с параболическими очертаниями, на котором они домчались сюда из Дель-Сомбры, уже стоял на дорожке, сверкая под солнцем и урча мотором. Элиот разглядел серебряные значки на капоте: «V-12» и «EXELERO-4x».

Шофер Роберт выскочил из кабины, надел кожаную кепку и поспешил к задней дверце.

Дядя Генри сделал ему знак посторониться и сам открыл дверцу.

— Сначала дамы, — сказал он и поманил к машине Фиону.

Элиот заметил, что сестра не спускает глаз с шофера, а шофер — с нее.

Наконец все забрались в машину, и дядя Генри захлопнул дверцу. Он постучал по перегородке, она мгновенно поднялась, и машина, постепенно набирая скорость, выехала на дорогу.

Справа пенились белыми барашками морские волны.

Все сидели, не глядя друг на друга. Элиот кожей чувствовал царящее в кабине машины напряжение. У него на языке вертелась тысяча вопросов, но в амфитеатре он не смог задать ни одного — особенно в те мгновения, когда ему нужно было бросать кости. Казалось, они заряжены электричеством. Что-то перетекло из него в эти кости, а из них — в него. Но это не было чем-то приятным. Скорее чем-то вроде яда.

Сейчас он чувствовал себя нормально. Почти.

Элиот повернул голову к Фионе. Она смотрела на пролетающие за окошком поля пшеницы. Обычно сестра первой начинала задавать вопросы. Элиот немного подождал. Солнце скрылось за тучами. Фиона продолжала смотреть в окошко. Она вела себя непривычно спокойно и тихо.

Элиот сделал глубокий вдох и придвинулся к Генри.

— У меня есть…

— Вопросы? — закончил за него начатую фразу Генри. — Жизнь полна вопросов, а ответов так мало. — Он вздохнул и опустил голову. — Прости, ситуация не так уж забавна. Я могу только представить твое смятение, молодой человек.

— Эти испытания. Эти люди. Они действительно мои родственники? Они такие…

— Странные? Дилетанты? — Генри бросил взгляд на бабушку. — Жестокие?

— Они так не похожи на меня.

— О, еще как похожи. Ты пока этого не видишь, а я вижу. Мы все видим. — Генри заговорил тише и наклонился вперед. — Можно сказать, что это что-то вроде игры, вроде битвы за опекунство, но с гораздо более странными правилами. Нам нужно понять, принадлежите вы к нашему семейству или к семейству вашего отца.

Отец — это слово взорвалось в сознании Элиота подобно петарде. Отец давно умер, но существовали его родственники, которых Элиот ни разу не видел. Они были такими же странными, как родня матери? И тоже хотели заполучить его и Фиону?

Он стал вспоминать рассказ дяди Генри: два семейства, враждующие друг с другом, как Монтекки и Капулетти из «Ромео и Джульетты». Два благородных семейства, веками ведущие войну.

Вправду ли его родители погибли при кораблекрушении? Или они, как Ромео и Джульетта, отравили друг друга и умерли, обнявшись? Или их отравили родственники с материнской и отцовской сторон?

— Никто не сказал ни слова о нашем отце, — сказал Элиот. — Неужели его семья столь уж ужасна?

На самом деле он хотел спросить: «Его семья такая же ужасная, как эта?» — но в последний момент передумал.

Генри откинулся на спинку сиденья. Они с бабушкой переглянулись. Порой точно так же переглядывались и Элиот с Фионой. Эти взгляды содержали поток информации. Дядя Генри вопросительно поднял брови, бабушка покачала головой.

— Будет лучше, — сказал Генри, — если на ваши вопросы ответит бабушка.

Элиот посмотрел на бабушку, надеясь, что она сможет что-то ему объяснить.

— Не здесь, не в присутствии это сплетника, — поджав губы, проговорила бабушка.

Дядя Генри театрально прижал руку к сердцу, всем видом желая показать, как он оскорблен.

— Ты нам ничего не расскажешь? — спросил Элиот. — Поверить не могу.

Бабушка отвернулась.

Фиона строптиво сложила руки на груди.

— Остановите машину.

Дядя Генри посмотрел в окошко. Земля сверкала под луной.

— Детка, мы — посреди пустыни, там мороз.

— Немедленно остановите машину, — гневно глянув на него, повторила Фиона.

Элиоту показалось, что в этот момент она стала похожей на бабушку.

Бабушка внимательно посмотрела на Фиону.

— Сделай это, Генри. Давай поглядим, что у нее на уме, — пробормотала она.

Дядя Генри постучал костяшками пальцев по перегородке, и стекло опустилось.

— Останови машину, Роберт. Лимузин плавно затормозил.

Фиона открыла дверцу. В кабину хлынула волна пронизывающего до костей холода. Элиот подумал, не выйти ли вместе с сестрой. Он не знал, что она задумала, но решил, что им было бы неплохо держаться вместе. Прежде чем он успел отстегнуть ремень безопасности, Фиона захлопнула дверцу и решительным шагом прошла вперед, распахнула дверцу рядом с шофером и уселась на пассажирское сиденье.

Она так сильно дрожала, что ей с трудом удалось застегнуть ремень.

— Н-ну там и х-холод-д-р-рыга, — проговорила она, стуча зубами.

Шофер уставился на нее широко раскрытыми глазами и оглянулся на дядю Генри.

— Все в порядке, — сказал тот. — А теперь — вперед. И не жалей лошадиных сил.

— Не опускайте перегородку, молодой человек, — распорядилась бабушка, — и следите за дорогой.

Шофер побледнел, кивнул, и машина помчалась вперед.

Элиоту хотелось задать еще много вопросов, но поскольку бабушка отвечать отказалась, а Фиона пересела вперед, всякое желание спрашивать о чем бы то ни было пропало.

За окошком светили звезды, но северного сияния не было. Ледяные поля сменились темными лесами, заснеженная дорога — проселочной, потом началось шоссе, потом — четырехполосная трасса. Элиот увидел светящиеся вывески Дель-Сомбры, а вскоре — баварский фасад Дубового дома. Машина остановилась.

— Можно мне зайти? — спросил дядя Генри. — Выпили бы по чашечке кофе, потолковали о старых временах?

— Нет.

Бабушка открыла дверцу, вышла и дала знак Элиоту и Фионе следовать за ней.

— Приятно было познакомиться с вами, — сказал Элиот дяде Генри.

— Мне тоже, юноша. Скоро увидимся.

Элиоту в этих словах почудились и обещание, и угроза. Фиона вышла из машины, в последний раз оглянулась и поблагодарила шофера.

— Спасибо.

Шофер приподнял кепку.

Бабушка первой преодолела три лестничных пролета и остановилась у двери их квартиры, из-под которой выбивалась полоска света.

— Сесилия ждет нас.

Дверь открылась прежде, чем бабушка успела прикоснуться к ней. На пороге стояла Сесилия в длинной ночной сорочке. Она дрожала от холода.

— Я так рада, что вы вернулись. У меня чай готов.

На столе в столовой стояли два дымящихся чайника, заварной чайник с рисунком в виде паутинки, синий кофейник с щербатым носиком и дюжина чашек с блюдцами.

Си потянулась к Элиоту и Фионе и обняла их. Мальчику было так приятно прикосновение человека, который его любил.

Часы в прихожей пробили полночь. Си опустила руки.

День рождения Элиота и Фионы закончился. Может быть, ничего странного больше не случится? Впервые в жизни Элиоту захотелось вернуться к обычной, скучной повседневности.

— Я и не думала, что уже так поздно, — тихо проговорила Си. — Вы голодны? Может быть, мне…

Бабушка закрыла дверь и заперла на засов. Подошла к окну и посмотрела вниз.

— Хватит суетиться около детей, Сесилия. Поздно. Они устали.

— Подожди, — спохватился Элиот. — Ты собиралась нам кое-что рассказать. О наших родственниках.

Бабушка на миг задумалась. А потом подошла к раздвижным дверям в дальней стене столовой и развела створки.

— Пойдемте.

Бабушкин кабинет был, что называется, святая святых. Элиот и Фиона бывали здесь прежде, но только для того, чтобы сообщить, что обед готов или в дверь кто-то стучится. Раньше бабушка ни разу не приглашала их в кабинет.

Здесь было только одно окно, с видом на центр Дель-Сомбры. Уже стемнело, горели желто-оранжевые уличные фонари. У окна, развернутое к нему, стояло большое кресло в викторианском стиле с высокой спинкой. На столике рядом с креслом лежали блокнот, шариковая ручка и вчерашний номер «Сан-Франциско кроникл». Только на этом островке в комнате не было книг.

— Садитесь, — сказала бабушка.

Элиот и Фиона устроились в кресле, стараясь, насколько это возможно, держаться подальше друг от друга. Сесилия стояла на пороге, не решаясь войти. Бабушка сделала глубокий вдох.

— Начнем с родственников.

Элиот понял, что она имеет в виду семью матери, а не отца. Ему хотелось больше узнать об отце и его родне, но у него было такое чувство, что от бабушки он о них не услышит ни слова. Но между семействами существовала какая-то связь. Он чувствовал это.

— Дети — большая редкость для нас, — продолжала бабушка. — По причинам, связанным с удобством и с биологией. Мы не… — Она помедлила в поисках подходящего слова. — Короче, существуют медицинские причины.

Элиот взглянул на Фиону. Она понимающе кивнула.

— Что-то вроде врожденных дефектов, как у европейских династий?

— Алексей Романов, — добавил Элиот. — Он страдал гемофилией, верно?

Сказав это, он тут же пожалел, что вспомнил о наследнике престола последней Российской империи. В тысяча девятьсот восемнадцатом году Алексея Романова убили большевики — за две недели до его четырнадцатилетия… он был почти ровесником Элиота.[31]

— Нет. У нас все не так, как у Романовых, — быстро возразила бабушка. — Наши дети всегда были здоровы.

— Скажи им, почему у нас так мало детей, — послышался голос Сесилии из-за спины бабушки. Старушка нервно потирала руки.

Бабушка прищурилась и обернулась. Элиот не видел взгляда, которым она одарила Сесилию, но зато увидел результат: Си попятилась и исчезла в темноте.

Фиона поерзала в кресле.

— И почему же?

Бабушка повернулась к внукам.

— В нашем семействе так мало детей из-за самого семейства.

Сесилия осмелилась вернуться на порог.

— Мы ведем очень сложную политику, — продолжала бабушка. — Зачастую к самым младшим, самым уязвимым, относятся подозрительно и жестоко.

— Эти люди там, у дяди Генри, — вставил Элиот, — они сказали, что мы должны «уцелеть» в испытаниях. — Мальчик поежился, вспомнив об убийстве Алексея Романова. — Они имели в виду, что мы должны остаться в живых?

— Дети уже достаточно сильны, чтобы узнать, что им предстоит, — прошептала Сесилия. — Расскажи им о похищениях, сожжениях… о соблазнениях.

Ей хотелось сказать больше, но ее глаза наполнились слезами, и она прижала руку к шее. Бабушка зажмурилась.

— Хорошо. Мы не можем и не должны доверять никому из своих родственников. — Она открыла глаза. Ее зрачки расширились, словно она глядела в темноту. — Ваш дядюшка Генри, этот щеголь, не раз дрался на дуэли со многими вашими кузенами, как только немного повзрослел. Он нанимает на службу юных девушек, а потом «крадет» их. Вследствие этого возникают неизбежные ссоры — и у кого-то ломается шея, кто-то получает пулю в лоб или удар ножом в сердце. Он — милосердный убийца. По крайней мере, действует быстро. Гилберт… — Бабушка сжала зубы. — Этого всегда тянуло к тем женщинам нашего семейства, кто помладше. Порой он их соблазнял, порой вел себя не слишком по-джентльменски.

При этих словах Фиона зябко поежилась.

— А милейшая тетушка Лючия предпочитает яды. Однажды мальчика, вашего двоюродного брата, спрятали в приюте неподалеку от города Корк, в Ирландии. Лючия не знала, в каком именно приюте, поэтому она рассадила белладонну вокруг окрестных ферм, чтобы отравить коровье молоко. Следующей весной сотни детей уснули мертвым сном.[32]

Это звучало слишком дико, чтобы быть правдой, но Элиот не мог припомнить, чтобы бабушка хоть раз обманывала их с Фионой.

Ему стало душно, тяжело дышать.

— Ты хочешь сказать, что они собираются убить нас? Для этого и задуманы испытания?

— И да, и нет, — ответила бабушка. — Их героические испытания помогут установить ваше происхождение. Если вам повезет, если вас сочтут принадлежащими к нашему семейству, тогда у вас будет шанс. Я смогу оберегать вас, пока вы не научитесь защищаться от других.

— А если у нас не получится? — шепотом спросила Фиона.

Бабушка промолчала. Ее взгляд стал непроницаемым.

Фиона посмотрела на Элиота. Она напряженно думала, наморщив лоб. Элиот поняла: она чувствует то же самое, что и он. Что им расставили ловушку.

— Но я не понимаю, с какой стати мы обязаны проходить эти испытания, — горячо возразил Элиот. — Есть же свидетельства о рождении, можно сделать пробы ДНК и доказать, с кем мы состоим в родстве.

— Конечно, — кивнула бабушка. — Ваши родственники знают, кто ваши родители. Но их не это интересует. Они хотят знать, кем вы станете, когда повзрослеете, — частью нашего семейства или…

Она не смогла договорить и сокрушенно покачала головой.

— …частью семейства нашего отца, — закончил фразу Элиот. — Того самого, с которым вы враждуете?

Во взгляде бабушки отразились раздражение пополам с гордостью. Этого Элиоту хватило, чтобы догадаться: он затронул очень важную тему.

Фиона сдвинулась на краешек кресла.

— Но почему? Я думала, родственники должны заботиться друг о друге.

— В обычных семьях все так и есть. По крайней мере, люди могут вести себя так по отношению друг к другу. Но у нас подобного никогда не было. В нашем семействе сильные истребляют слабых. Кровная месть и убийства — вот что вы унаследовали вместе с ДНК. Выжить удается только самым сильным, да и то за счет отточенного мастерства и удачи.

— А мы не можем спрятаться? — спросила Фиона. В ее голосе прозвучали нотки отчаяния. — Чтобы все оставалось как прежде… до того, как нас разыскал дядя Генри?

Черты лица бабушки немного смягчились.

— Ночь была слишком долгая. Вам надо отдохнуть. Неизвестно, что нам готовит завтрашний день. Сесилия, принеси чай.

Прабабушка проворно ретировалась и вернулась с подносом, на котором стояли две чашки с дымящимся чаем.

— Пейте, — скомандовала бабушка. — А потом в постель.

Элиот получил ответы далеко не на все вопросы. Однако если бабушка приказывала им молчать, выполнять домашние задания или ложиться спать — спорить было бесполезно.

Фиона первой взяла с подноса чашку и послушно сделала глоток чая.

— Не горячий, — заверила Элиота Сесилия.

Он вздохнул и отхлебнул немного ромашкового чая с мятой и медом. Чай был вкусный, и Элиот не заметил, как выпил всю чашку.

— Как только взойдет солнце, мы продолжим разговор, — сказала бабушка и поманила их к себе, чтобы обнять перед сном.

После теплых объятий она выпроводила их из кабинета и закрыла за ними двери.

Сесилия проводила их по коридору.

— Сон — это самое лучшее. Отдых для тела и души. И не вздумайте подслушивать, — предупредила она. — Ваша бабушка не в настроении, так что не шутите с ней.

Они остановились около дверей своих комнат. Фиона бросила взгляд на Элиота и кивком указала на пол.

— Доброй ночи, — сказал Элиот Си и поцеловал ее в щеку.

Сесилия подтолкнула близнецов к их спальням.

Только закрыв за собой дверь комнаты, Элиот услышал удаляющиеся шаги Си.

Дождавшись, когда шаги стихли, он подошел к кровати. Сняв с нее шерстяное одеяло, накрылся им с головой и улегся ничком на пол, прижавшись лицом к вентиляционной решетке.

— Ты здесь? — прошептал он.

За решеткой послышался приглушенный голос Фионы.

— Да.

Элиоту хотелось обсудить миллион разных тем.

— Ты в порядке? — начал он с самой очевидной.

— Даже не знаю. Чувство такое, будто меня вот-вот стошнит… то есть нет: будто я вот-вот проснусь, и тогда меня стошнит. А ты как?

— А я себя чувствую как в тот раз, когда ударился головой о край раковины в пиццерии. Думаешь, все это правда? Все, о чем говорили бабушка и дядя Генри?

— Знаешь, все настолько дико, что, наверное, это правда. Ты вспомни: когда такое было, чтобы бабушка нас обманывала?

— Ну… Она явно хранит какие-то тайны, — возразил Элиот. — Кузены-убийцы… Одно семейство враждует с другим… Нам грозит опасность расстаться с жизнью… — У него не было желания говорить об этом, поэтому он попробовал сменить тему. — До сих пор не понимаю, как мы добрались до острова и дома дяди Генри.

— Погоди… Ты что же, считаешь, что мы не должны доверять бабушке? — с опаской спросила Фиона.

— Да нет, конечно, мы можем ей доверять… Может быть. Не знаю. Она сказала, что нельзя доверять никому из родственников. Понимаешь… Ведь она вправду могла убить этого мистера Уэлманна.

Элиот почувствовал, как тяжелеют руки и ноги. Чай Сесилии вершил свое дело.

— Что бы она ни сделала, — сказала Фиона, — она поступила так, чтобы защитить нас. Разве ты не понимаешь?

— Мне только жаль, что она нам раньше ничего не говорила. Мы могли бы сами все это обдумать.

— Что обдумать? — сердито спросила Фиона. — Представляешь, что случилось бы, если бы мы были маленькими и тогда познакомились бы с дядей Генри и всеми остальными? Нас бы похитили? Убили? Или что-нибудь похуже?

Элиот вспомнил, как он, увидев дядю Генри, мгновенно понял, что тот — его родственник. А теперь он ощущал инстинктивный страх перед ним и всеми остальными. Он словно увидел красивого паука. Да, паук прекрасен, но его укус ядовит.

— Наверное, — ответил Элиот. — Я просто хочу, чтобы мы думали сами — и не принимали на веру все слова бабушки.

— Думай что хочешь, но только бабушка всегда о нас заботилась. И всегда будет заботиться. — Из-за решетки послышался долгий вздох. — Я устала. Лягу спать. Утром что-нибудь придумаем.

Полночь уже миновала, и утро фактически наступило. Фионе следовало бы знать об этом. Элиот испытал безотчетное раздражение из-за того, что сестра ничего не заметила.

Ему хотелось поговорить еще, но Фиона молчала.

— Фиона?

Раньше ни она, ни он не прекращали разговор на такой ноте. Всегда как-то веселили друг друга. А Фиона даже не назвала его чем-нибудь вроде stapelia gigantea.[33]

Элиот хотел окликнуть Фиону, попросить, чтобы она еще поговорила с ним, но этим он бы только привлек внимание бабушки, и появилось бы новое правило с запретом «тайных переговоров посредством системы вентиляции».

Мальчик встал и улегся на кровать одетым. Раздеться не было сил.

Он лежал, смотрел в темноту и думал об отце и его родственниках. Почему никто не говорил о них? Дядя Генри, тетя Лючия и, возможно, бабушка — все им случалось убивать людей. Неужели другое семейство было… еще хуже?

17 Производство искушений

Беал Буан, Господин Всего Летающего, ввинтил свой личный вертолет «Сикорский S-92» в восходящий поток воздуха и взмыл над заснеженными Швейцарскими Альпами. Солнце согревало его лицо, и он беззаботно парил над горами.

В эти мгновения он мог забыть об ответственной должности председателя совета. Конечно, без его железной руки остальные члены совета развязали бы между собой открытую гражданскую войну. Как они говорили, Беал являлся необходимым злом.

Всем телом он впитывал силу из воздуха и наслаждался моментами покоя. Но вот впереди показалась цель, и сладостные мгновения истекли.

Он похлопал по плечу Ури, сидевшего на месте второго пилота, и указал вниз.

На скалистом уступе на тысячу метров ниже стоял укрепленный замок с высокими шпилями и витражными окнами. Такому замку самое место было в рождественском «снежном шаре».

— Le Chateau de Douleur Delicieux, — проговорил Беал в микрофон.

Самоанец нахмурился. Он явно подзабыл французский.

— Замок Сладкой Боли? — немного подумав, перевел он.

— В Средние века здесь было аббатство. Мы перестроили монашескую обитель и разместили здесь наше кондитерское производство.

Ури хмыкнул. Он плохо переносил полет.

Беал с радостью взял самоанца к себе в услужение: тот был непревзойденным разведчиком-оперативником. К тому же Беал знал, что Ури является частью какого-то хитрого замысла Селии, и ждал возможности раскрыть ее предательство. Слишком долго она таилась в тени семейства и накапливала силу.

Золотые орлы поравнялись с вертолетом. Они держались на почтительном расстоянии от мощных винтов.

Беал улыбнулся, увидев хищных птиц, словно бы взявших на себя роль его эскорта. Птицы… Только они никогда не предавали его.

Господин Всего Летающего сосредоточился.

Вертолет сбавил высоту и завертелся в холодном нисходящем потоке воздуха.

Ури вцепился в лямки ремней безопасности.

Беал убрал руки с панели управления. Вертолет снижался к скалам. Мимо с головокружительной скоростью проносились гранит, лед и небо.

Беал расхохотался и выжал рычаг до упора. Нос вертолета поднялся, машина совершила разворот и мягко, словно перышко, приземлилась на площадку возле стен замка.

— Скоро ты перестанешь сомневаться в моем мастерстве маневрирования, — заверил Беал Ури, надеясь, что тот понял двусмысленность высказывания.

— Да, сэр, — отозвался Ури и расправил складки на черном плаще.

Беал обернулся и заглянул внутрь грузового отсека. Там лежали холщовые мешки, упакованные в пластик.

— Пригляди за бобами, — распорядился он. — Позаботься, чтобы к ним не прикасалась рука человека.

Ури ответил легким поклоном, и Беал заметил, что вместо изумрудного черепа на его галстучной заколке сверкает голубой сапфир в виде звездочки. Ничего страшного, что знак такой крошечный. Со временем Ури научится любить его так же сильно, как прежнюю госпожу.

Беал снял темные очки и осмотрел себя с головы до ног. Черная кожаная куртка, небесно-голубая рубашка, начищенные до блеска ботинки. При общении с подчиненными внешний вид был крайне важен.

Он спрыгнул на площадку.

Главный кондитер ждал его. Худой, как скелет, лысый, со сбритыми бровями — чтобы в творения его рук не попало ни единого волоска. Одет кондитер был в черную сутану католического монаха, но у него не было ни распятия на груди, ни четок в руке. Только на шее висел на серебряной цепочке прозрачный камень цвета морской волны.

— Милорд, мистер Буан.

Главный кондитер опустился на колени и поцеловал перстень Беала.

Беал вытерпел это проявление поклонения, но в следующее мгновение несколько раздраженно отдернул руку.

— Все готово?

Главный кондитер вздрогнул, словно его ударили.

— Да, милорд. Кроме бобов. У нас нет такого количества плодов серебряной пальмы.

— Я их привез.

Главный кондитер поднялся и тихо пробормотал что-то вроде благодарственной молитвы. Он широко раскрыл глаза, глядя на Ури, вытаскивающего упаковки из грузового отсека вертолета. В каждой из них содержалось сто мешков с двадцатью галлонами бобов какао.[34]

— Они подготовлены?

— Ферментированы и высушены под экваториальным солнцем, — кивнул Беал.

Главный кондитер повернул к замку. Беал с Ури последовали за ним и, миновав подъемную решетку, оказались в вестибюле. Здесь голову кружили ароматы густого сливочного масла и ванили с примесью имбиря, миндаля и перечной мяты. От этого обонятельного соблазна кожа покрывалась пупырышками. Беал усмехнулся, поняв, что все готово к запуску полномасштабного производства.

В мельничном цехе из стальных бункеров какао-бобы вываливались на вертящиеся дробильные валки. Рабочие в розовых комбинезонах вскрывали мешки и осторожно выкладывали их содержимое в бункер.

Сначала машина сняла с бобов кожуру, затем они поступили в дробильные камеры. С другой стороны из машины вытекла коричневая жижа, пахнувшая дымком и лимоном, — сок какао. Его собрали в серебряный сосуд. Главный кондитер взял этот сосуд и унес в следующий цех.

Этот цех разместился в бывшей часовне. Здесь было жарковато, и Беал снял куртку. Сквозь витражные окна проникал красноватый солнечный свет. Со стропил свисали десятки шелковых трубок; все они внизу были крепко перевязаны.

Два помощника наполнили одну из трубок соком какао и подвесили. Из коридора в цех вошел хор мальчиков и спел две песни в честь длинных какао-колбасок. Песни именовались «Гимн темной сладости» и «Напев ромово-сахарной феи».

На поверхности шелка появились бусинки масла, оно начало капать в хрустальные чаши. Это было масло какао.

Беал вытащил сигарную коробку и открыл ее. В коробке лежали высушенные кроваво-красные цветы.

— С полей леди Селии, — сказал он, протягивая коробку главному кондитеру. — Истолки их и добавь порошок к маслу.

Главный кондитер поклонился так низко, что ткнулся лбом в каменные плиты пола.

— Какая честь… — прошептал он.

Беал наблюдал за тем, как собираются галлоны масло какао и как к ним добавляют маковый порошок.

Семейство тратит немало сил и средств на испытание двойняшек Пост. Но можно ли назвать это сотрудничеством? Вряд ли. Это всего лишь затишье перед бурей, маневры, при которых каждый стремится занять положение за спиной у другого, чтобы затем нанести смертельный удар.

Конечно, цель оправдывала любые средства. В данном случае двойняшки могли дать семейству возможность объединиться, а такое происходило раньше только раз.

Беал испытал странное ощущение, какого не испытывал с детства. В его сердце зародилась надежда.

Как только было собрано достаточно масла какао, его смешали с тростниковым сахаром и свежей ванилью, полученной из орхидей, выращенных в оранжерее замка.

К части этой смеси добавили молоко, чтобы получить снежно-белый шоколад. К другой части — сок какао, для создания молочного шоколада. А последнюю порцию изготовили из масла какао, сахара, ванили и сока — и получился излюбленный шоколад Беала: темный, цвета ночи.

Как ни чудесно пахли эти три разновидности шоколада, пока они имели весьма непривлекательную форму. Затем шоколад поместили в керамические барабаны каждый размером с бетономешалку, и туда же высыпали сотни золотых бусин.

Электрические миксеры начали вращаться. Пошел процесс, в результате которого крупные частицы шоколада становились такими мелкими, что язык человека не в состоянии был их ощутить.

После этого шоколад выдерживали в медных кастрюлях, чтобы он не трескался.

К тому времени, когда можно было снимать пробу, за витражными окнами взошла луна. Главный кондитер поскреб плитку шоколада крошечным ножичком. Получился нежный завиток, который он отправил в рот. От восторга кондитер задрожал и закатил глаза.

Он сплюнул в носовой платок и овладел собой.

— Совершенство, — со вздохом возвестил он.

Беалу ужасно хотелось попробовать хотя бы маленький кусочек — что плохого могло случиться? После целого дня вдыхания запаха жареного какао желание было поистине нестерпимым. Но он вовремя одернул себя и рассмеялся. Такая ошибка могла стать катастрофической.

Главный кондитер щелкнул пальцами.

— Созовите главных шоколатье, — крикнул он. — Соберите приготовленные ингредиенты.

Он позвал Беала, чтобы тот вместе с ним поднялся на обзорную галерею. С нее открывался вид на заключительную стадию производства.

Запах был просто невероятным. Ароматы апельсиновой цедры, эспрессо, лаванды, шампанского, земляники, корицы и ванили. Но сильнее всего благоухали горячие пары шоколада.

Внизу у своих столов выстроились шоколатье. С миксерами, двойными кипятильниками и мисками. В центре цеха, похожего на ангар, работал конвейер.

Главный кондитер протянул Беалу маску-респиратор и цейссовский бинокль. Беал надел респиратор и прижал к глазам бинокль, чтобы наблюдать за тем, как будет рождаться каждая конфета.

Постепенно маленькие бумажные корзиночки начали заполняться трюфелями «Дом Периньон», посыпанными кристалликами сахара, темными яичками, начиненными сицилийским лимонным кремом, конфетами в форме бриллиантов с мятной глазурью в серединке, чашечками из черного шоколада с замороженным капучино, вишенками внутри белых и коричневых шариков со светлыми и темными прожилками, конфетами с грецким орехом, квадратиками, покрытыми карамелью, конфетами с медовой начинкой и украшением в виде анютиных глазок. Одна конфета имела форму острого перчика, кончик которого светился красным огоньком. Конфеты плыли и плыли по конвейеру… сотни… тысячи.

Хватит ли их? Когда речь шла об искушении, слово «хватит» не годилось. В конце концов, девочка, для которой старался Беал, могла оказаться его родственницей, а у таких, как они, аппетиты были неутолимы.

Главный кондитер протянул Беалу клипборд с листками, на которых излагалась технология производства. Кроме того, к клипборду был прикреплен счет.

Увидев цифры, Беал поднял брови… но, с другой стороны, разве поддавались оценке воссоединение семьи и победоносное шествие на битву?

— Бланк доставки — внизу, — сказал главный кондитер.

Беал вписал в бланк адрес, который ему сообщил Ури, дважды перечитал написанное. Номер дома, улица, Дель-Сомбра, Калифорния, почтовый индекс. Затем проверил написание имени. Если после всех стараний и затрат посылка будет доставлена не тому адресату… словом, как говорится, дьявол проявляет себя в мелочах.

— А записку?

Главный кондитер протянул Беалу листок бумаги ручной выработки.

Беал размашисто начертал на нем: «Моей дорогой Фионе».

18 Выбор искусительницы

Селия была дома — среди скалистых холмов и зловонных долин, носивших такие милые названия, как Тень смерти, Сумеречный край Радуги, Непроходимая Ядовитая чащоба. Это были Маковые земли ада.

Она скакала верхом на одной из белых андалузок, полученных в дар от посла Филиппин. Лошадь была резвая и прекрасно слушалась всадницу. Селия жалела только о том, что у нее нет сотни таких лошадей.

Впереди, на обрывистом утесе, стояла ее вилла, Doze Torres.[35]

Оштукатуренные розовые стены и подсвеченные солнцем шпили манили Селию к себе. Вилла смотрелась светлым пятном на фоне вечно серого неба.

Селия могла долететь до виллы на вертолете, но предпочла конную прогулку, чтобы по пути подумать и решить, как выбрать одну из тысячи претенденток на новую должность в ее организации.

Очередь прибывших на собеседование уже выстроилась от подножия утеса до самой виллы, а из поросших джунглями долин и пещер, у входа в которые росли ядовитые грибы, шли и шли новые девушки, похожие на насекомых, ползущих к куску пирога.

Большинство из них были в традиционных балахонах рабынь, но некоторые оделись нарядно — в кружевные или облегающие платья для коктейлей, латексные комбинезоны. Некоторые даже прихватили с собой зонтики от солнца. Возможно, решили, что такие наряды повысят их шансы, как будто Селия не знала об их репутации и способностях.

Среди претенденток, словно звезды, сверкали Клео, которая и в лохмотьях ухитрялась выглядеть блестяще, Маргарета Зулу (не красавица, но наделенная уверенной чувственностью), скромница Норма Джин, Джанис и Ева.[36]

Всем им так отчаянно хотелось победить, что это зрелище вызвало в Селии отвращение.

И вправду, насколько опытной нужно быть, чтобы совратить какого-то мальчишку-подростка? Это могла сделать любая девушка. Но Селии нужно было нечто большее: женщина, способная совратить мальчика из определенного семейства. Тут требовалась соблазнительница особой породы.

Селия жалела о том, что с ней нет Ури. Он бы непременно что-нибудь выискал в своей маленькой черной записной книжке — что-нибудь такое, что помогло бы ей сделать выбор.

Одна из девушек, стоявших в очереди, заметила Королеву Маков и быстро пошла прочь.

Селия прервала свои размышления и, пришпорив кобылу, пустила ее рысью. Объехав ограду виллы, она оказалась перед дикорастущим садом и обрывом, выходившим на долину Тень смерти.

Пейзаж внизу демонстрировал цвета, достойные кисти Ван Гога: низины поросли маками, между которыми петляла серебристая лента реки Лауданум. Бесчисленные красные, белые и розовые точки были обычными опиумными маками, а мелькающие между ними полосы желтых, черно-белых и темно-синих — маками, которые Селия вывела собственноручно. Ветер доносил до нее запах меда и свежевспаханной земли, и к этим ароматам примешивалось едва слышное эхо криков миллионов людей, которые жили, умирали и умирали вновь.

Селия обожала каждый цветок в каждой из своих долин. Они были крошечными сосудами распада и сна.

Несколько мгновений она любовалась окрестностями — и вдруг вспомнила о девушке, которая ушла из очереди. Во взгляде рабыни читалась ненависть, явно направленная на Селию.

Селия развернула кобылу и галопом поскакала вниз по склону. Заслышав топот копыт андалузки, рабыни начали разбегаться. Селия решила немного развлечься и погналась за ними. Это ее развеселило.

Та, которую ей хотелось догнать, уже почти спустилась с холма. Девушка бежала быстро. Догнать и растоптать ее копытами ничего не стоило, но Селия твердо решила сначала поговорить с ней. Дело есть дело, а с подобными удовольствиями можно и повременить.

Девушка была стройна. Длинные пряди волос развевались на бегу.

Селия погнала кобылу галопом и, проскакав вперед, остановилась перед девушкой. Та упала на колени.

Умница. Если бы она побежала дальше, Селия разозлилась бы, и тогда девчонка обязательно угодила бы под копыта андалузки. В конце концов, любому терпению есть предел.

Всадница спешилась и погладила бок лошади, чтобы успокоить ее.

— Встань, — приказала Селия девушке.

Девушка покорно встала, подобающе потупившись.

— Посмотри на меня.

Девушка повиновалась. В ее глазах не было страха. Они пылали гневом.

Это порадовало Селию.

К девице стоило присмотреться повнимательнее. На ней был облегающий топ с шелковой вышивкой в виде знака, предупреждающего о наличии радиации и слов «Атомный панк». На ногах — заляпанные грязью полосатые черно-белые колготки и армейские ботинки, а на шее — собачий ошейник. Тонкие предплечья покрывала татуировка в виде колючей проволоки. Волосы у нее когда-то были светлыми, но теперь пряди были выкрашены в розовый, черный и зеленый цвета. На лице в форме сердечка — слишком большой слой косметики. Пухлые щеки, прекрасно очерченные губы. Довольно хорошенькая.

— Почему ты ушла из очереди?

— Не люблю играть, когда знаю, что не смогу победить… мэм. В голосе девушки слышался акцент американского штата Джорджия.

Смелая — но врать не умеет. Такая ошибка могла стоить ей жизни.

Селия сдержала раздражение.

— Скажу только один раз и повторять не стану, девочка: не смей мне лгать. Я вижу, ты азартный игрок. Тебя интересуют деньги… и прочие радости жизни. Не слишком приличные радости, иначе бы ты здесь не оказалась.

— Я ушла, — буркнула девушка, — потому что та работа, которую вы предлагаете, — это какая-то уловка, верно? Такие, как вы, только так и поступают: дарят надежду, а потом растаптывают ее.

Девушка умолкла. Ее злость как рукой сняло. Похоже, поняла, что перегнула палку и что на свете есть много чего пострашнее смерти… И сейчас перед ней — именно это.

— Мы никому не дарим надежду, — проворковала Селия. — Это вы делаете сами.

Она взяла девушку за руку, потянула к себе и крутанула. Девушка испытала жгучую боль.

— Как я уже сказала, — негромко проговорила Селия, — ты решила добыть себе еще немного удовольствий… и проиграла. — Она отпустила руку девушки. — Скажи мне, как тебя зовут.

Девушка прижала руку к груди. В ее глазах снова вспыхнули искорки злости.

— Джулия Маркс, мэм.

— Джулия Маркс? Кем ты была раньше? Шестнадцатилетней проституткой? Недавно сбежала из какой-нибудь темной подворотни в Атланте?

Джулия покраснела.

— Что ж, быть может, у меня есть для тебя работа, мисс Маркс. Большое вознаграждение, и никаких шуточек. Но для начала вопрос, чтобы понять, на что ты способна. Что в теле женщины самое ценное при совращении?

Вопрос явно удивил Джулию. Она растерянно осмотрела себя. Фигурка у нее была хоть куда.

Селия могла бы поработать с таким материалом. Убрать лишнюю косметику, сделать лицо побледнее, ликвидировать татуировки… Эта девчонка может стать тем, что ей нужно. Из нее получилась бы просто неотразимая красотка.

Но рабыня слишком долго не отвечала. Селия уже испугалась, как бы та не сказала, что самым ценным является мозг. Тогда пришлось бы ее прикончить.

Наконец Джулия широко раскрыла глаза и прикоснулась ногтями, накрашенными черным лаком, к горлу.

— Шея? — спросила она.

Неужели эта молокососка действительно что-то понимала?

— Почему?

— Другие части тела, — ответила Джулия, — ну, в общем… на них смотрят в первую очередь. Они слишком бросаются в глаза. Но у совращения есть что-то вроде собственного языка. Ты притягиваешь к себе мужчину, обнажаешь шею, и это как бы приглашение, верно? А они такие волки… особенно «джентльмены». У них же это просто в крови — цапнуть тебя за горло.

Значит, кое-что она действительно понимала. Неплохо подмечено. Инстинкт. Укусить и завоевать. Мощная ловушка.

А шея у Джулии Маркс была великолепна. Селия провела по ней кончиком пальца. Кожа словно бы прозрачная, а кости такие тонкие, что Микеланджело сжег бы свою бессмертную душу, чтобы заполучить девицу в качестве модели. Джулия напряглась, но не осмелилась отпрянуть.

— Возможно, ты подойдешь.

— Да, мэм, — прошептала Джулия, с трудом сдерживая ярость. Она беззвучно пошевелила губами, а потом все же обрела дар речи. — Моя тетка была колдунья. Креолка. Старая, как болото. Она говорила, что такое бывает: можно заключить сделку с дьяволом… обыграв его в кости.

Селия с трудом сдержалась. Болотная ведьма! Согласно преданиям, с ней встречался Луи. Если она знала его, то речь могла идти и о совращении.

Просто возмутительно — чтобы какая-то простолюдинка Джулия Маркс говорила с ней о костях и условиях. Эта девчонка не принадлежала ни к одному из инфернальных кланов и не имела никакого права бросать кости. Селия так крепко сжала кулаки, что ногти впились в ладони.

Но вскоре ее чувства успокоились, как океан после шторма. Не было особых причин отказывать девчонке. Весь вечер Селия сможет развлекаться с Джулией Маркс — одного этого достаточно для того, чтобы рискнуть.

— Если ты попросишь бросить кости, а я соглашусь, нам придется исполнить древний ритуал, — объяснила Селия. — Я попросила тебя выполнить для меня работу, ты хочешь оговорить условия. Если ты проиграешь, условия продиктую я, выиграешь — продиктуешь ты.

Джулия облизнула пересохшие губы.

— Я смогу о чем-то попросить?

Селия кивнула.

— Если так, то я хочу выбраться из ада. В смысле, я хочу снова жить. Вы сможете это сделать?

Девчонка была крепким орешком. Она и вправду могла отлично сделать свое дело.

— Ты можешь попросить об этом, — ответила Селия. — Но и я, в свою очередь, если выиграю, могу поставить тебе любые условия, какие пожелаю.

Джулия Маркс, вся дрожа, кивнула.

Селия достала из кармана костяной кубик. После собрания совета Ашмед отдал ей одну из легендарных костей — Нагу Дхармы. «Необычный подарок, — сказал он, — для необычайной женщины».

Селия протянула кость Джулии.

— Я должна просто бросить ее? — спросила та.

— Не просто. Это мои владения, поэтому условия диктую я. Даю тебе одну попытку из шести. Остальные пять — мои. Выбери число.

Джулия побледнела.

— Хорошо. Все равно шансов у меня больше, чем было секунду назад. — Она повернула кубик в руке, рассмотрела рисунки. — Вот это число, — сказала она и показала Селии шесть воронов. — Мне нравятся эти птицы.

— Птицы мрака. Пожиратели падали, наделенные острым зрением, носители мудрости. Хороший выбор. Ну давай, детка.

Джулия пошатнулась, словно готова была упасть в обморок. Она разжала пальцы и выронила Нагу Дхармы.

Кубик упал на землю, подпрыгнул, подняв облачко пыли, покатился и замер.

Он лежал вверх гранью, на которой были изображены шесть воронов.

Селия почувствовала биение крыльев в воздухе. Черное перо опустилось рядом с костью.

— Я выиграла, — выдохнула Джулия и запрокинула голову к затянутому тучами небу. — К чертям это место — я выберусь отсюда!

Селия подобрала Нагу Дхармы.

— Не сейчас, — сказала она и положила руку на плечо девушки. Джулия вздрогнула. — Ты должна выполнить небольшое задание и совратить одного молодого человека.

Джулия неожиданно настроилась на деловой лад.

— Конечно. Я готова. Как его зовут?

— Элиот. Элиот Пост.