Служу Советскому Союзу 2

Глава 27

Дверь распахнулась. В глаза ударил яркий свет фонаря. Настолько яркий, что мне пришлось зажмуриться и инстинктивно попытаться отползти. Зазвенели цепи, удерживая меня от этого маленького побега.

В голове сама собой мелькнула картинка — я в трусах на полу, скребу ногами по камням, скованный, униженный, испуганный…

Ну что же, такой образ и ожидают увидеть те, кто меня пленил. Такой образ и нужно поддерживать, пока не узнаю истинных намерений этих людей. Пока что всё идет по науке — воздействие на обрабатываемого клиента полное.

Теперь, если я правильно помню, будет обработка мягкостью и уговорами. Чтобы у меня создался контраст от места нахождения и обращения со мной. Чтобы мозг, которого хлебом не корми, а дай только полениться и расслабиться, нашел выход из сложившейся ситуации, а также потянулся к ниточке предлагаемого спасения.

Интересно, а гипноз ко мне использовать будут?

Или я не настолько крупная сошка, чтобы ещё и гипнотизировать?

Всё это пронеслось у меня в голове, пока пытался отползти от яркого света. Также активно моргал, чтобы привести зрение в должное состояние.

У меня получилось выхватить четыре силуэта на фоне света, бьющего за их спинами. Четверо… Что же, для одного молодого пацана это было довольно много. Хватило бы и двоих, чтобы разыграть «хорошего и плохого полицейского».

— Добрый вечер, господин Смирнов Борис Петрович, техник с советского аэропорта, — произнес спокойный голос.

Температуру этого голоса можно было сравнить с температурой каменной стены, к которой я прислонился. Впрочем, стена проиграла бы по критерию мороза. Голос был гораздо холоднее.

— Кто вы? Что вам от меня надо? — дернулся я в сторону и натянул цепи оков. — Почему я тут? Почему прикован?

Свет от фонаря ушел в сторону. Дверь закрылась и под потолком вспыхнула лампа в круглом металлическом абажуре, напоминающем перевернутую миску. Этот абажур отпечатался на сетчатке, потому и запомнился. Я снова зажмурился.

Так, надо быстрее привыкать к свету. Иначе буду тут сидеть с льющимися из глаз слезами.

— В самом деле, а почему он прикован? — спросил тот же голос, но уже мягче и участливее. — Освободите его, он же никуда не убежит.

— Вообще-то может броситься. Он неплохо умеет драться. Говорили, что троих мужчин легко положил, — послышался ещё один знакомый голос.

— Ничего, нас тут тоже трое, но мы готовы к его возможным действиям. Освободите!

Вот, наступает первая фаза игры на пленника. Тут пленник невольно должен испытать облегчение и даже симпатию к говорившему. Всё-таки тот даёт небольшой шанс на освобождение. Пусть и в пределах подвальной комнаты, но уже без рабских оков.

По поводу комнаты я не ошибся. Тут и в самом деле был винный погреб. Пузатые бочонки лежали в два ряда вдоль противоположной стены. Лежали, похожие на поленницу из крупных бревен.

Мои глаза достаточно привыкли к свету, чтобы разглядеть всю четверку. Ну надо же, мог бы и не разглядывать — Ульрих де Мезьер, Лотар де Мезьер и ещё двое старых знакомых: мужчина с блеклыми глазами, а также его сухопарая спутница.

Ульрих де Мезьер улыбнулся мне, пока мужчина с блеклыми глазами освобождал меня от оков. Улыбнулся, взял с полки деревянную кружку и прошел к одной из бочек. По пути достал платок и вытер кружку изнутри. Движения скупые, отточенные. Ни одного признака суетливости. Он явно показывал — кто тут король.

Мои руки оказались на свободе. Я тут же начал растирать запястья, словно пробыл в железных браслетах неделю.

В это время Ульрих открыл кран и в кружку полилась красная жидкость. В подвале ещё сильнее запахло скисшим виноградом. Не отрывая от меня взгляда, Ульрих нацедил целую кружку. После этого он двинулся ко мне.

Лотар и остальные мрачно взирали на меня, стоя с прямыми спинами. Им бы ещё нацистскую форму и знамена со свастикой за спину…

— Вы, наверное, хотите пить? Извините, но кроме вина тут другой воды нет, — с сожалением в голосе Ульрих протянул мне кружку. — А так бы я, конечно, предложил чистую ключевую воду. Но…

Ага, а вот и проявление заботы. И это от того, кто совсем недавно съездил мне по лицу. Что же, обработка продолжается. Теперь я должен начать испытывать некое подобие благодарности за заботу.

— Спасибо, — проговорил я, беря кружку «непослушными» пальцами и тут же слегка выплескивая вино на пол. — Ой, руки онемели.

— Ничего, это вино разгонит кровь по венам, — почти по-доброму сказал Ульрих и присел рядом со мной так, что наши лица оказались на расстоянии полуметра друг от друга. — С вами всё в порядке?

— Ну как сказать, — я оглянулся на других людей, как будто они должны были наказать меня за неправильный ответ. — Я тут скованный, на холодном полу… Почему я здесь?

Ульрих разглядывал меня, как будто пытался увидеть синяки или ссадины. Прямо-таки участливо разглядывал, по-отечески.

От него пахло хорошим одеколоном, чистой одеждой, шампунем. Мда, по сравнению со мной это был контраст из контрастов. И это тоже ход вербовки, вроде как невербальный вопрос — хочешь быть таким же?

— Пейте-пейте, не бойтесь, вино не отравлено. Почему вы здесь? Я думал, что вы сами ответите на вопрос. Я ведь вас предупреждал ранее о том, чтобы вы как можно дальше держались от Ангелы? Предупреждал… Вот и результат вашего непослушания, — вздохнул Ульрих так горько, словно безумно сожалел о произошедшем.

Я всё-таки сделал глоток вина. Промочить горло не мешало, а то в рот как будто целую пригоршню песка насыпали.

— Так это из-за Ангелы? — я взглянул прямо в глаза Ульриха, немного подержал взгляд, а потом отвел глаза прочь.

От меня не ускользнул дернувшийся уголок губ. Легкая наметка на возможную улыбку. Чувство радости от превосходства надо мной. Похоже, что я для такого зверюги был всего лишь щенком, несмышленым ребенком, которого можно запросто сломать и слепить по новой.

Вот Ульрих де Мезьер и радовался этому. Он начал ломку так, как я ожидал от него. Не пошел в обход, чтобы не расходовать силы на всякие экивоки, а прямо полез в карман и вытащил фотографии.

— Да-да, из-за неё. И чтобы не отрицать произошедшее, позвольте ознакомить вас вот с этим…

В Советском Союзе подобные снимки назвали бы порнографией. Грязной, пошлой, бескультурной. На снимках были мы с Ангелой Доротеей. Снятые в разных позах и с разных ракурсов. Постельное белье смято, тела поблескивают от пота. Прекрасная работа оператора.

— Что это? — поддержал я правила игры, густо покраснев. — Откуда?

— Это свидетельство изнасилования гражданки Германской Демократической Республики гражданином Советского Союза, — вздохнул Ульрих.

— Но она сама…

— Неужели дочка пастыря, умница и отличница, будет сама приводить грязного русского солдата в дом и заниматься с ним этим? — лицо воблы скривилось от отвращения. — Кто же в это поверит?

— Я не грязный! — протестующе воскликнул я, а после перевел взгляд на своё тело и добавил. — Был…

— Хм… крепкий орешек нам попался, — улыбнулся Ульрих де Мезьер. — Почему я и любил всегда работать с русскими — вас всего труднее расколоть и перетянуть на свою сторону…

— Подождите! Вы… вы собираетесь меня завербовать? — захлопал я глазами.

— О-о-о, ну почему же так сразу? Завербовать… — Ульрих словно попробовал это слово на вкус, оно ему не понравилось. — Скорее, попросить о небольшом сотрудничестве. Сотрудничество, которое всем принесет неплохую выгоду.

Я опустил голову. Выдержал паузу, а потом взглянул в лицо Ульриха:

— Я люблю свою Родину.

— И я тоже люблю свою Родину, — кивнул он в ответ понимающе. — И если бы СССР разделили, то не приложили бы вы все усилия, чтобы он соединился вновь? Вот вы, как патриот, ответьте — чтобы вы сделали, если бы Советский Союз распался.

Я сглотнул. Чтобы я сделал? В то время меня никто особо не спрашивал. Да никого не спрашивали, просто разделили и подписали, обещав всем красивую жизнь…

И ведь семнадцатого марта девяносто первого года прошел всесоюзный референдум о сохранении СССР… И после референдума стартовал Новоогарёвский процесс, который должен был завершиться подписанием договора о создании Союза Суверенных Государств, объявлявшегося преемником СССР, однако этого не произошло в связи с событиями в Москве. В связи с августовским путчем…

Как начался СССР революцией, так ей и закончился. И двадцать пятого декабря девяносто первого года президент СССР Михаил Горбачёв сложил свои полномочия, а на следующий день Совет Республик Верховного Совета СССР принял декларацию о прекращении существования СССР.

Страну Советов раздербанили и отдали на поругание западным хищникам…

— Я бы стоял до конца, — проговорил я, снова сглотнув.

— И мы бы стояли, но… нас разделили, даже не спросив. Разделили на ФРГ и ГДР, — с горечью в голосе откликнулся Ульрих. — И вот я должен скрываться, чтобы увидеть племянника Лотара. Хорошо ли это, когда родственники оказываются в двух разных лагерях?

— Плохо, — покачал я головой. — Плохо…

— Вот поэтому я и хочу помочь вам повыситься в звании, стать лучше себя, обрести друзей сразу в двух разделенных областях Германии, а потом… Я вижу, что вы не из трусливых, Смирнов Борис Петрович. И мне такие нравятся. Такие воины нужны своему Отечеству, и я даже немного горжусь тем, что знаком с вами. Значит, ещё не исчезла кровь героев, что водружали флаги над Рейхстагом, значит, кипит ещё разум возмущенный и сердце бьется за справедливость. Вы мне нравитесь, Борис. И было бы очень печально, если бы вы закончили где-нибудь на задворках Арктики, охраняя белых медведей… Уж лучше бы вы создали головокружительную карьеру и стали генералом.

Теперь я постарался не дергать уголками губ. Конечно же я не поверил ни единому слову Ульриха. Он может расписывать райские кущи, но по факту… По факту меня сдадут при первом же провале и тогда на свет всплывут и фотографии, и конспекты, и всяческие другие косяки.

Мог ли я ему верить? Конечно же нет.

Мог ли я сделать вид, что верю? Конечно же да.

И стану двойным агентом, который будет работать только на одну сторону. Думаю, что Зинчуков именно этого и хотел, посылая меня в тот бар.

— Ну, я не знаю, — промямлил я.

— Что же, мы можем сейчас уйти и оставить вас для раздумий. Нигде так хорошо не думается, как в полной тишине, — сказал Ульрих.

Я содрогнулся и помотал головой:

— Нет, не надо. Не оставляйте. Я это… я согласен…