Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

Жуки…

Здесь была иная еда, нежели на юге. Много злаков… густые и жидкие каши, супы из вареных зерен с добавлением пряных трав. Питательно, хоть и не так вкусно. Впрочем, напиток чуэй был точно такой же, и мясо птицы, и еще был тростник с мягкой сладкой сердцевинкой. А вот плоды тамаль, к которым привык на юге, составляли нечастое лакомство — деревья тамаль росли во влажных низинах.

Он привык просыпаться от солнечного луча, падающего на льняную подушку. Привык шагать по каменным улочкам, уступами перепрыгивающим одна в другую. Привык слушать стук молоточков, скрип резцов, вдыхать запахи пыли и влажной глины, видеть пятна краски на руках красильщиков и как давно известное принимать, что черную делают из дерева хумату, красную — из ашиота, да мало ли красок! Красочными делали шионте, а простую одежду не красили, оставляли серой.

В Астале постоянно видел грис, смешных и мохнатых, а тут их почти не было — большие стада держали внизу, и одежду шили в основном из ткани, созданной из волокон растений. Но шионте — всегда из шерсти.

Сам удивлялся порой, как снова все изменилось. Засыпая, еще мог вспомнить, как сворачивался калачиком на земле, а до этого — недолго — считал своим домом тот, просторный, с широкой верандой, выходящий в сад с огромными бабочками. Здесь не видел таких…

А там, в племени Седого, разве не принимал он как есть сон среди остро пахнущих шкур и вороха трав, которые сам же и собирал?

Есть ли я вообще? — спрашивал себя порой. Так много всего… и все проходит сквозь меня, словно свет через неглубокую воду, не задерживается.

И возражал сам себе: но я нашел место, где меня любят, где принимают таким, как есть, где я по-настоящему нужен. Радушие Шима, Сули и прочих грело. Но он не понимал, каково его место. Слабенький целитель? Забавный полукровка? Источник баек о дикарях и лесе?

Я хочу быть собой. Я хочу быть нужным, быть другом… я сумею, — повторял, словно заклятье — не вслух.

Несколько дней прошло. Огонька по-прежнему навещала Атали. И просто так, и учила входить в транс, пробуждая память. Что-то изменилось в ее поведении, и однажды девочка проговорилась, что приходит тайком от Лайа. Ей Огонек поверил, но в незнание Главы Обсидиана — нет. Почему-то терпит пока, надо будет — всерьез запретит, и Атали не пикнет. Она хоть мнит о себе много, не сможет пойти против воли тетки и матери.

Про дикарей ей больше не было интересно; снова и снова расспрашивала о жизни южан — Огонек уже взмолиться был готов, он устал говорить, что, не считая прииска, прожил у них от силы две луны — и не упускала случая вернуть возмущение ими. Да если бы свое… Бесконечные девчонкины “Лайа считает, аньу правильно говорила…” досаждали хуже зудения комара над ухом.

— Ну скажи, чем они насолили тебе? — не выдержал он однажды. — Ты прямо как… пересмешник: чужие слова, а в голове пусто!

— Неужто?! — злясь, она становилась очень красивой.

Но полюбоваться Огонек не успел — его скрутила липкая, тошнотворная волна ужаса. Хотелось спрятаться под кровать… нет, еще хуже — прорыть нору в земле…

— Ну как, понимаешь теперь? — слегка покровительственно произнесла Атали.

— Что это было? Ты же айо, — пробормотал мальчишка, приходя в себя. — Ты не можешь…

— Со мной занимаются, — Атали поджала губы, вскинула подбородок… но честность оказалась в ней сильнее самолюбия. — Хотя если по правде, это все он…

Указала на браслет, украшавший запястье. Тисненая кожа, золото, солнечный камень — и пара цветочных венчиков из обсидиана и какого-то незнакомого темно-синего камня.

— И Соправители, и их наследники с детства учатся — кто Внешней, кто Внутренней Силе вдобавок к природной. Еще Лайа будет учить меня оставлять тело… но мать против, — вздохнула девочка, перевела взгляд на браслет, огорченно сказала:

— Я почти выпила золото…

— Буду впредь с тобой осторожней, — сказал Огонек не то в шутку, не то всерьез. — Расскажи об уканэ, про их Силу я не знаю почти. Только не показывай на мне! — прибавил поспешно.

— Одни могут… читать души людей, но не мысли. Другие видят прошлое, говорят с местом, где что-то случилось. Еще реже появляются сновидцы. Очень редко, но рождаются те, кто может предвидеть будущее. Особое искусство — набрасывать на место или вещь невидимый полог, который вызовет страх или радость. Могут запечатать и память… и раскрыть ее. Из таких Лайа.

— Но другие… кому такое понравится? Их должны ненавидеть!

— А их и не любят куда больше айо, — серьезно произнесла Атали. — Только уканэ рождаются редко, и сильных среди них — мало. Те, про кого знают, носят серебряные браслеты — замкнутое само на себя серебро не дает возможности пользоваться Силой… Только высшие и их доверенные лица свободны.

— Но они могут… подчинить своей воле всех!

— Нет. Это редкий дар. Обычно все, что может и сильный — воздействие временное. Личность стереть и переделать нельзя… разве только заставить забыть, — Атали покосилась на Огонька. Тот кивнул, внимательно слушая.

— Около ста сорока весен назад родилась девочка… о ней до сих пор говорят с ужасом. Она была… чудовищем. Она могла стереть саму суть человека и создать заново что угодно… — Хмыкнула: — Да, тебе есть с чем сравнить: тот, у кого ты жил на юге, точно такое же чудовище, только он айо.

— Ну… с ней-точто было? — вернулся к прежнему Огонек.

— Она играла со своим даром, толком не умея им пользоваться… но была слишком неосторожна. Поэтому ее смогли убить — в девять весен. До сих пор Сильнейшие вздрагивают при попытке представить, как могло бы сложиться, окажись у девочки опытный и хитрый наставник. Даже родители ее были рады смерти дочери… а вот почему живет тот, на юге? Неужто им нравится сидеть у жерла проснувшегося вулкана?

— Отстань, не знаю, — с досадой, и спросил: — Уканэ — это чаще женский дар?

— Не только, но женщин больше.

— А кто мешает нескольким таким сговориться и объединить усилия?

— Ты не понимаешь, — Атали глянула привычно-снисходительно. — Если ворон, цапля и попугай закричат одновременно, это будет просто гвалт, а не одна большая цапля. Вот айо могут при должном умении объединить усилия… и делают это.

— А подчинять своей воле исподволь?

— И такое было. И не раз, кажется… Но в прежние времена. Плохо закончилось, и не только для зачинщиков. Пойми, обладающий достаточной Силой чувствует, когда подвергается чужому воздействию. Другой вопрос, что не всегда может этому противостоять. Но если вдруг — сможет? Тот, кто пытался, уканэ — считай, выдал себя.

— Щит, — вполголоса проговорил Огонек.

— То есть?

— Щит от чужой Силы…

Тот, на Юге, его не ставил… во всяком случае, не всегда. Обмолвился как-то, что достали упреки брата.

Здесь, в Тейит, он много наслушался о том, кто Кайе на самом деле. Хотя и в Астале уже понял… Но одно дело понять самому, другое — слушать чужих, которые наслаждаются рассказами всяких ужасов — и тем, как надо бы избавиться от подобного существа. Поначалу злился и старался уйти или хоть не обращать внимания — пусть говорят… Потом смирился. Только вот до сих пор никак не желал складываться воедино образ резкого, грубоватого, но в целом доброго и веселого товарища, который так много дал Огоньку, ничего взамен не прося, кроме дружбы, и жестокой неукротимой твари, сжигающей леса и убивающей людей проще чем комаров. Нет, он знал, что это так и есть. И шрамы на боку напоминали — всё так. Только вот…

— Ты что, заснул? — донеслось обиженное.

Атали, девочка с длинной косой, узким и острым личиком. Он чувствовал ее Силу — иную, чем у южан. Сила эта перекатывалась бусинами-каплями, казалось, ее можно перебирать в пальцах, как ожерелье.

— Ты сейчас стал таким… Порой я тебя боюсь, — сказала она, и глаза ее, неподвижные в моменты тревоги, казались непомерно большими.

— Меня? Но почему, Атали?

— В тебе горит темное пламя, хоть и небольшое… вот такое, — она показала кончик мизинца, — Хоть ты и не хочешь признать этого.

Нашла, кого пугаться, в мыслях невесело говорил подросток. Если бы увидала его… Испугалась бы, да, а потом? Надеюсь, не попыталась бы нападать. Бежала бы или поставила эту вашу защиту. Но он сминает любые щиты, сносит их одним не ударом даже — касанием. Он действительно жестокая тварь, Атали. Но он подарил мне — меня.

Побывав в квартале гончаров, загорелся идеей: видел у них в изобилии фигурки животных. Приволок в Ауста большой комок глины, размял его и теперь пробовал свои силы в лепке. Не сказать, что хорошо выходило: грис получилась похожей на четырехногую индейку, туалью — на дохлый моток веревки… Атали зашла, когда он вдохновенно лепил припавшего на передние лапы энихи, прокралась в уголок и сидела тихо. Честное слово, зверь удавался… движением пальца чуть закрутил вбок его хвост, опустил голову… определенно, этой работы можно было не стыдиться. Зверь из темно-коричневой глины стоял на доске, как живой, только маленький — будто Огонек смотрел издалека. Вот-вот, и прыгнет… на кого?! Противный липкий комок пополз от желудка к горлу; одним движением Огонек смял в кулаке остаток глины, потянулся было к фигурке — и руку отдернул.

Атали изумленно смотрела, как счастливая улыбка сменилась на лице Огонька страхом и неприязнью. А тот угрюмо поднялся, убрал в сторону доску и глину, ополоснул руки. Вопросительно взглянул на Атали.

— Послушай, — она заметно смущалась. — Можно тебя спросить?

— Ну, спрашивай.

— Я не могу понять одной вещи. Тебя подобрали у дикарей, сбежавшего с юга. Голодный грязный оборванец, который все равно предпочел полуживотных южанам. Ты же порой говоришь о том… человеке так, словно он тебе чуть ли не другом был.

— Что? — в первый миг Огонек искренне удивился.

— Лицо у тебя застывает, словно уносишься мыслями далеко-далеко… ты же должен его ненавидеть.

— Да ну тебя, — сказал мальчишка; за шиворот ему словно сунули улитку.

— Знаешь, даже когда ты молчишь о нем, это весьма выразительно выглядит! — заявила девчонка. — Разве он стоит привязанности?

— А ты всегда знаешь, что ее стоит?

— Знаю, конечно! — с вызовом сказала Атали. — Любой разумный человек знает, отчего возникает привязанность и почему она проходит.

— Я и забыл, что северяне знают про все на свете!

— Да ну тебя! — возмутилась девчонка теми же словами. — Ты сейчас скажешь, что лучше всего во всем разбираются твои дикари. Споришь со мной просто для того, чтобы спорить!

Огонек взобрался на подоконник, на место Атали, оперся подбородком о колено.

— Знаешь… я не стану тебя разубеждать. Думай, как хочешь.

Девочка привычно покусывала кончик косы, и губу заодно. Подошла, стала рядом:

— Я тебя обидела? Прости. Я забыла, что южный Путь — на крови, и связь возникает помимо воли. Но это ненадолго, иначе все в Астале ходили бы друг за другом хвостами.

Огонек спрыгнул с подоконника, протянул руку:

— Пойдем вниз.

Напоследок бросил взгляд на вылепленную фигурку, подумал, что вернется — надо ее уничтожить. А то ведь… права Атали.

**

Астала

— Потрясающая идея! — Къятта редко говорил с таким сарказмом, обычно не требовалось, но сейчас злость мешалась в нем с редким чувством — полной растерянностью. — Ты меня убедил, что так будет лучше, а теперь этот подарочек бросил вызов Шиталь. Очень было разумно после всего, что Кайе вытворил, привести в наш дом девчонку, чтобы что? В этих стенах, — он описал рукой полукруг, — даже я не смогу ее уберечь.

— Сможем совместно. Будь Этле красива, то есть в его вкусе, я бы опасался вспышки желания, но она противоположна всему, что ему нравится. Он даже из простой злости или мимоходом ее не тронет, как ту беднягу… — морщины на лбу Ахатты стали глубже.

— Это верно, — согласился Къятта, слегка остывая. — Тощая, блеклая… и нос как клюв цапли.

— Ну уж, зачем девочку обижать. Так или иначе, что сделано, то сделано, обратно к Дому Звезд отправить Этле невозможно. Я понимал, что это риск. Думал — только забрав к себе девочку мы можем показать — ничего не произошло, просто близнецы знакомятся с нашими семьями, а мы присмотримся к ним… взять ее на одну луну, может, меньше. Потом передадим другим.

— А теперь-то что?

— Оставим все, как было. Почти. И не полыхай так, твой дед еще не выжил из ума. Я сказал “почти” — отдадим ее родне… ну, скажем, Нъенне, они с женой молоды и найдут о чем поговорить с северянкой.

— Но если он заявится к Нъенне? Тот сразу заберется под стол, от его Киньи и то больше проку. Нет, мой братишка даже так слишком опасен.

— Ты знаешь Кайе лучше любого другого, но есть пара вещей, которые ты в нем видеть не хочешь. Мальчика от девочки он отличает прекрасно, неважно, близнецы они или нет, и зол именно на мальчишку. Сам знаешь, почему. Если у него есть цель, он не сворачивает, не станет размениваться на мелочи, особенно если северянка не станет маячить у него перед носом. Потом, он бесится из-за проигрыша — но ему важно и то, что наш Род по-прежнему в силе и не стал посмешищем.

— Чуть не стал, и еще может. И из-за кого! Много чести эсса!

— Много. Но их ведь не просто так сюда прислали. Нет у них там, в Тейит, хороших друзей. Если выживут, пусть сохранят о нас добрую память. Мало ли как повернется жизнь.

— Этот мальчишка особенно сохранит…

— Я верю, что Кайе рано или поздно успокоится. Уже и то странно, что он столько ярости затаил на того полукровку. Надеюсь, все ограничится этой вспышкой. Шиталь будет молчать, и Айтли, я думаю, тоже.

— Но если все-таки..

— Чтобы этого не случилось, ты позаботишься, — отрезал дед.

На сей раз Къятта не пытался приказывать, к разговору готовился тщательно, как никогда в жизни, наверное. А младшему было не до разговоров — он будто не в энихи перекидывался, а в барсука и в таком виде зарылся под корни, попробуй его достань. Уж точно не руку засовывать — пальцы откусит.

Еще и оставленная Шиталь рана болела. Не такая уж и серьезная, да и боль он переносить умел, но не только тело задето — самолюбие. А к этому не привык. Если не считать полукровку.

Это другой человек, сказал Къятта. Того полукровки наверняка уже нет в живых. Он давно за все поплатился.

Мне все равно, отозвался Кайе. Я готов убивать их всех.

И у тебя будет такая возможность. Но не спеши — сейчас ты убьешь одного и потеряешь возможность сделать это со многими. Совет еще не готов к войне, хотя многим надоело высокомерие Севера. Пусть сами северяне дадут повод, и ты будешь острием нашего копья. Ты показал недавно, что Силы в тебе достаточно. Горную Тейит не взять просто так, а ты можешь выжечь ее изнутри.

Это камень, сказал младший. Он не горит.

Зато люди горят, и задыхаются от дыма. А в Тейит не только пещеры, много рукотворных стен, и они тоже обрушатся. Вот твое будущее, если захочешь. Стоит ли оно северного мальчишки, до которого даже своим нет дела?

Кайе промолчал, но, кажется, услышал.

И девчонку оставь Нъенне с женой… и нашей сестрице, пусть возится с очередной зверушкой, — на всякий случай добавил Къятта, и младший кивнул. Неизвестно, о чем он думал, зато действительно думал, а не бесился.

После разговора Къятта был весь как выжатый. Он растет, думал молодой человек. Может и вырос уже, а я не заметил. Пока еще меня слушается… сколько это продлится?

Киаль, привечая гостью, вела себя уверенно и приветливо, но Этле все же заметила: та порой поглядывает в сторону двери, или вздрагивает, услышав какой-нибудь звук.

Обедать Киаль оставила ее у себя. Северянке кусок в горло не лез, и по-прежнему не нравилась еда Асталы, но здешние медовые лепешки оценила. А после хозяйка извлекла из короба шкатулочки, зеркала и усадила перед всем этим Этле.

— Знаю, вы носите много самоцветов, но все со смыслом, ради чего-то. А как насчет просто себя украсить?

Северянка хотела гордо отвернуться, но соблазн оказался слишком велик. А Киаль открывала крышечки, высыпая на гладкое темное дерево связки граненых разноцветных бус, скрепленных золотыми звеньями, чеканные ожерелья и браслеты, тончайшей работы серьги, крохотные кувшинчики с ароматными притираниями, красками для губ и для век, и многое, от чего Этле не могла оторваться взглядом. И все это — перебирала, показывая с разных сторон, отодвигала в сторону, освобождая место для очередной диковинки.

— Так странно, что эти из панцирей жуков, — сказала северянка, невольно вступая в разговор, а не просто оставаясь безмолвной свидетельницей. — Издалека и не подумаешь.

— Тебе нравится?

— Наверное… привозили, я видела — но у нас не носят такие, а я больше из кожи и перьев люблю, — она оглядела Киаль придирчиво. Та рассмеялась:

— Примерь…

В медном зеркале отразилась какая-то перепуганная личинка стрекозы.

— По-твоему, я очень некрасива? — спросила Этле, пряча глаза.

— Ты? — Киаль села поближе, обняла: — Ты очень миленькая… но только совсем — совсем дитя, хоть тебе пятнадцать уже. Нравятся украшения? Хочешь такие носить?

- Я просто… — Этле совсем потерялась, примолкла.

Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что Айтли сейчас очень одиноко, но Этле подумала — он почувствует ее радость, и все будет хорошо.

Скоро ее руки попали в объятия тяжелых браслетов в виде сплетающихся куниц, а в волосах засияли изумрудные цветы. Сама северянка в этом великолепии несколько поблекла.

— Не больно-то они меня красят, — грустно сказала она, стягивая украшения. Киаль уже не вызывала отторжения, а ведь несколько часов назад казалась едва ли не врагом.

— Ты огорчилась? — сочувственно сказала южанка, и потянула из груды новые украшения:

— Это должно подойти тебе больше.

— Зачем? Для кого? — вдруг испугалась заложница. Киаль застыла с ожерельем в руках, удивленно пожала плечами:

— Для тебя.

— Ты говоришь правду? — про то, как смотрел на Этле старший внук Ахатты и что сказал ей, северянка не хотела упоминать. Впрочем, сказал — то как раз слова, которые должны были успокоить. Только вот не помогло. Если ее привезли сюда для него…

— Конечно правду. Что случилось? — Киаль обняла девушку. И та поведала о собственных страхах — краснея и белея одновременно, и неловко пытаясь высвободиться.

— Не бойся, Къятта не тронет тебя. Зачем нам ссориться с севером, да и с остальными Родами?

— С какой стати им меня защищать. А Север… — девушка только вздохнула. Не этой же южной красотке пересказывать свои сомнения, что их попросту выкинули ради собственной выгоды.

— И все же мой брат тебя не обидит. Да он и сам сказал…

— Он может и передумать, — сдавленно произнесла Этле. — Южане живут только своими прихотями… прости, — смутилась, отводя взгляд от гибкой, словно молодая ива, дочери Асталы. Та не обиделась ничуть, вскинула руки, зазвенев бубенчиками на браслетах:

— Ой уж! Может, конечно… только такого я не припомню. Да и не до тебя ему сейчас, забудь. А я помогу тебе стать очень красивой. Научу всему скоро! Не оторвешься от зеркала!

— Но тогда… — северянка пугливо оглянулась на дверь.

— Ох, не того ты боишься! — сказала Киаль.

Девушка оказалась радушной хозяйкой, и северянка почти стыдилась внезапных вспышек неприязни к южанке. Еще бы та не вела себя столь навязчиво — покровительственно… Но все Этле доверилась ей настолько, что узнав — ее скоро переселят к другим людям, решилась повторить свою просьбу:

— Я не могу перестать тревожиться об Айтли. Он мне написал, но этого мало… Если ты хочешь позаботиться обо мне, помоги нам увидеться.

— Не стоит, — Киаль склонила голову к плечу, вдруг посерьезнев. — Ради него самого… не стоит. Мне захотелось, чтобы ты была тут, и дед позволил. Но кроме меня и Къятты есть еще и наш младший брат.

Северянка поежилась, ощутив, как холодная когтистая лапа провела по спине:

— Твой младший… он так смотрел на Айтли, с такой ненавистью…

Киаль помолчала какое-то время, словно подбирая слова, сказала:

— Кайе не любит северян. C полгода назад или чуть больше того тут жил полукровка. Кайе подобрал его в лесу, чуть не раздетого, нянчился с ним. А мальчишка украл его любимую грис и сбежал.

— Почему? С ним обращались плохо?

— Если бы! — танцовщица вновь рассмеялась. — Мой братишка не самый лучший подарок, но он потакал полукровке во всем. И вот… такова благодарность.

Этле, чувствуя, как слова царапают горло, спросила:

— Что твой младший сказал о том, что я появилась в вашем доме?

— Сказал — слишком много чужих женщин. И вообще чужих. Еще сказал… — Киаль чуть нахмурилась, припоминая: — Что разделили вас зря.

— Почему?

— Я не знаю. Он странный. Мне кажется, что он представлял вас как одно существо, которое нельзя разделить пополам, не покалечив.

— А он… не доберется до Айтли?

— У Шиталь — то? Нет, никогда. Да и он успокоился, кажется — и причиной тому твое появление. Ты ему безразлична, а вы — одно лицо. Но все же я рада, что у них пока нет возможности пересечься случайно.

— Хм… — Киаль потянула из лазуритовой шкатулки нитку лазуритовых же бус, подала Этле:

— На-ка, примерь.

Ей было жаль девочку, и врать не хотелось, хоть дед и велел правды не говорить. Выбрала полуправду. А если уж начистоту — Дитя Огня не остановит ни один замок и ни одна стена. Разве что возведенная старшим братом, и то до поры.

**

Деревня неподалеку от Тейит

Парнишка был худенький, с виду пятнадцать от силы. Хотя Лиа знала — стражами деревень не ставят столь юных. Значит, ему больше весен. Губы мальчишки дрожали, тонкие, голубоватые.

— Потерпи. Скоро боли не будет.

— Я не об этом, — вздохнул он, и женщине показалось — сейчас он расплачется. — Я хотел… меня же только поставили в эту деревню. Впервые… Йишкали, я же хотел как лучше. Что теперь скажет семья…

— Не ругайся, — строго сказали Лиа. — А ногу каждый сломать может.

Искусные руки целительницы наложили лубок, потом повязку.

— Оно прилетало… я засмотрелся. Такое красивое. Как дурак… — он и вправду едва не плакал. — Я даже не подумал, что надо поставить щит… А там яма, йишкали!

— Не хнычь, — резко сказала Лиа, а когда мальчишка вскинул на нее изумленные глаза, улыбнулась и взъерошила его волосы. — С кем не бывает. Вряд ли тебя с позором отправят обратно.

По возвращении усталую женщину поджидала неожиданность — велено было явиться к Элати. Посидев немного, чтобы ноги перестали гудеть, выпила разведенные в воде несколько капель медовой полыни и отправилась, куда приказали. Хоть жила в Ауста, все же на самом дальнем конце…

Сестра Лайа была как обычно — немногословной и резкой. Она полировала ножи, и отвлеклась от дела ненадолго и нехотя:

— Гонец рассказал мне, что на плато, где ты была, снова наведались “перья”.

— Да, элья, — целительница задумалась. — Они не тронули никого.

— Это мне тоже известно. Что же, подробно расскажешь потом человеку, которого я пришлю. А ты больше не имеешь право подвергать риску собственную жизнь. Теперь ты нужна здесь, в Тейит.

Заметив недоуменно приподнятые брови ее, добавила:

— Приказа тебе недостаточно?

С Элати лучше было не спорить.

— Мы хотим поручить тебе мальчика — он чужой в Тейит, и мало что здесь понимает.

— Он… не в себе?

— Хуже, он себе на уме, — отрезала Элати. К концу краткого рассказа выражение настороженного сочувствия сменилось у Лиа живым интересом.

— Но почему я, элья? Я ведь немолода, и учила всегда только девушек…

— Это воля Лайа. Раз у него есть дар, будет разумно использовать его, тем паче не представляю, где от такого может быть толк. Будет учиться у тебя — слабое подспорье, но все же может сгодиться. — Она подумала пару мгновений, добавила: — Если окажется непригодным, что ж… приставим куда-нибудь еще. Все, ты свободна, — отвернулась Элати.

То и дело отдыхая, Лиа побрела обратно по проулкам и лестницам.

…Фигурка в платье из серой хлопковой ткани, так сшито, что руки закрыты чуть не до локтя. Маленькая хрупкая женщина, лицо все в мелких морщинках. Но они не портили женщину, как небо не портят облака.

— Подойди, — она поманила Огонька всей ладонью, улыбнулась. Но глаза ее — чуть запавшие и очень ясные, светло-голубые, оглядели мальчика чрезвычайно внимательно.

— — Меня зовут Лиа, малыш. Я буду тебя учить.

От незнакомки исходило тепло… едва ли не впервые на мальчишку смотрели не просто приветливо, а так… по-домашнему. Он и впрямь малышом себя почувствовал — уткнуться носом в колени доброго — старшего, забыть все невзгоды… Одернул себя — нет уж, мало ли как северяне еще умеют заморочить рассудок. Только неразумный птенец слепо мчится за первым увиденным существом, безоговорочно признавая в нем свою мать.

День его раньше был очень простым — с утра ему приносили поесть, и после, если не навещала Атали, он свободно бродил по городу; теперь тоже бродил, но сопровождая Лиа и стараясь помочь, а заодно научиться чему-нибудь; к вечеру обязательно возвращался и уже не покидал Ауста, читая или размышляя. Пытался замирать, отрешаться от внешнего, погружаясь в глубины своего сознания, как учила Лайа, но толку не было. Память словно выдала все, что могла, и хорошее, и плохое, и перестала откликаться.

И с целительством все с самого начала обернулось совсем не так, как надеялся. С грустью понял, что разная Сила у них, разная. И потянуть за собой, направить мальчишку Лиа не может. Она северянка. А он…

Но Лиа тогда посмотрела на растерянного ученика, улыбнулась:

— Ты даже не представляешь, сколько еще можешь выучить!

Он действительно не представлял. Нашлось что передавать и помимо Силы: как устроен сам человек, какие бывают болезни и раны, как распознать недуг, от чего помогают разные травы и когда лучше их собирать… Сперва почувствовал себя засунутым под водопад — со всех сторон новые знания. Потом сам начал спрашивать — жадно, будто, напротив, в сушь корни тянули воду из земли. А когда расходились с Лиа, вспоминал, перебирал узнанное, стараясь ничего не забыть. Благо, голова пустая, места, куда сложить, много.

Незнакомый женский голос окликнул, когда Огонек возвращался к себе после очередного урока у Лиа. Низкий голос, довольно — таки молодой. По имени позвала. А сама — с полукровку ростом, на грустную сойку похожа, через лоб ремешок плетеный кожаный.

— Подойди, мальчик, — серьезность тона этой почти незнакомой женщины несколько испугала.

— Да, аньу?

— Не называй меня так. Лучше анна — старшая сестра. А имя мое — Ила. Лиа меня знает. Скажи, ты помнишь хоть что-то?

— Не знаю. У рууна… дикарей, — поправился он, — я порой начал вспоминать что-то, картинки невнятные. Лайа учила меня расслабляться и вспоминать, но толку пока немного.

— Какой была твоя мать?

— Я не помню, — понуро сказал Огонек. Уж мать — то забыть…

— Ох, прости, конечно, — откликнулась женщина, и добавила вскользь: — Так темные волосы или светлые?

— Темные, но с тонкими прядями светлыми… ой, — замер, захлопав глазами. — Я не помню, — повторил уже не так убежденно.

— Северянка, значит, — улыбнулась Ила. — Я так и думала. А что твоя память сохранила или уже выпустила наружу?

— Мало. Отец… кажется, он был высокого роста, но, если я видел его совсем малышом, то любой бы показался высоким, — эта женщина вызывала доверие, да и прятать — то было нечего. — А еще почему-то огонь вспоминается… горит на полянке, искры летят… А еще… — Огонек запнулся; проскользнувшая картинка, нет, тень ее была для него новой. — Я должен знать кого-то еще. Они жили с нами.

Ила задумчиво смотрела на него, будто сверяя с неким известным ей образом.

— Интересно, почему ты вспомнил ту птичку? Да, мне сказали. Если ты тот, о ком я думаю… Много весен назад Тейит покинула девушка по имени Соль. Она ушла за своей любовью. Южанин по имени Тахи подарил ей серебряную птичку… таких не делают у нас. Соль была моей лучшей подругой. И вы… да, вы похожи.

— Значит… это моя мать? — обмирая от ужаса и восторга, спросил Огонек.

— К сожалению, я не знаю. Не хотелось бы отправиться по ложному пути… но ты вполне можешь быть ее сыном по возрасту, ты помнишь такую игрушку — хотя кто может поручиться, что она в точности такая, как была у Соль? Быть может, это обычная южная безделица, хоть и непонятно, почему так совпало. Но главное — ты похож на Соль. Губы, брови, нос… сходство не потрясает, но вполне явственно. Впрочем, я могла и забыть подругу… — она призадумалась. — А лицо того человека с Юга я уж точно давно позабыла, да и видела мельком.

— А как… меня зовут? — шепотом спросил он.

— Откуда мне знать… — наконец-то женщина улыбнулась. — Даже если ты в самом деле ее сын, имя тебе давала не я.

— Анна, можно, я буду… считать себя сыном твоей подруги? — неуверенно, с надеждой попросил он. — Ведь у меня… никого нет. Я полукровка, конечно, но… ты позволишь?

— Да что ты! — она заливисто рассмеялась, помолодев весен на десять, потом сказала: — А мать Соль жива.

— Кто она?

— Лиа — целительница.

— Ох…

Так и стоял, будто молния сверху ударила и к земле пригвоздила. Говорят, есть такие молнии — как копья…

— Соправители знают, что ты… — продолжала незнакомка меж тем, и не сразу заметила, что мальчишка вовсе окаменел.

— Да что ты? Или я тебя напугала? — встревожилась она, ладонью помахала у него перед глазами: — Эй! Настолько не по нраву такая родня?

— Что ты, — Огонек покраснел, будто спелая свекла, и умоляюще проговорил:

— Она бы скрыть не смогла. Ведь она не должна узнать?

— Лиа? Та, что одна шестнадцать весен прожила, о дочери тоскуя? — опять рассмеялась женщина. Теперь не на грустную сойку смахивала, а на пересмешника.

А вот Огонек не радость испытал, а страх.

— Ты говоришь, Лайа и Лачи знают. Но они ничего не сказали ни мне, ни ей.

— Да пусть катятся оба, — отрезала Ила, и Огонек не усомнился — в детстве она нередко играла с мальчишками, а могла и командовать ими. Неужто его мать тоже была веселой и бойкой?

**

Тейит, шестнадцать весен назад

Пол, устланный циновками, был мягким. Расшитый кожаный полог, тяжелый, откинула Соль, заходя в дом; другой полог, из тростника, отграничивал спальную часть. У стены стояли горшки и кувшины, большие и маленькие, расписанные и раковинками изукрашенные.

Соль присела на низкое сиденье; помешала темное ароматное питье в горшочке, стоящем на камнях в очаге. Зерна чуэй давали силу и были приятны на вкус. Запеченная в глине рыба да сладкий напиток — сегодня хороший ужин у Соль с матерью. Лиа все, что могла раздаривала беднякам, оставляя лишь средства на покупку нужных снадобий, которые не могла приготовить сама, да прочего, необходимого для исцеления. И даже Кесса — дани не могла с ней ничего поделать, в конце концов махнула рукой: пусть живет, как нравится, лишь бы что требуют исполняла. Несмотря на свой талант и расположение Кессы, Лиа так и не стала ее “домашней” целительницей — нрав беспокойный мешал. Вечно она пропадала там, где нужна была ее помощь, не только Сила, но и знания трав, и способность распознать болезнь еще в зародыше. Только вот себя не жалела…

Многие дома благословляли ее имя. А дочь родная — просто ее любила.

Лиа поздно вернулась. В легкой долбленке ее отвезли далеко на поля, где люди работали с утра и до ночи.

— Мама, ты так потеряешь здоровье, — укоризненно говорила дочь, принимая у Лиа плетеный короб с лекарствами. — Есть и другие целители.

— Лучших Обсидиан и Хрусталь держат подле себя, — ломким от усталости голосом сказала женщина. — Да и сами они не больно-то рвутся в бедные кварталы. А работающие на полях кормят нас всех.

— Ты забыла про охотников и рыбаков.

— Не забыла. Эх, если бы удалось отыскать хорошую тропу через горы, — Лиа распустила тугой узел волос и медленно, с наслаждением пила сладкий чуэй. — В море очень много рыбы, много ракушек.

Соль улыбнулась. Мечта матери — море. Отец ее отца ходил по тропкам, оставленным сернами, вместе с другими смельчаками, и вместе с прочими дарами моря приносил пестрые шипастые раковины и другие диковинки — водяных звезд и усеянные иглами шары. Но горы не любят людей. Они шевелят хребтами и выбрасывают клубы огня. Только здесь, возле Тейит, горы спокойные.

— Как здоровье Элати?— спросила Соль.

— Неплохо… Скоро она встанет.

— Поэтому ты сбежала на поля? — рассмеялась дочь. — А не боишься, что Кесса — дани рассердится?

— Она не будет опечалена, если Элати и вовсе умрет, — пробормотала Лиа. Отставила тарелку и чашку, потянулась. — А ты совсем выросла, моя маленькая Соль. Совестно мне — сложила на тебя все хозяйство.

— Невелико хозяйство — ты да я! Если что, найдется, кому помочь.

Лиа пристально взглянула на дочь:

— А нет ли такого, с кем захочешь свой дом вести?

— Как же я оставлю тебя? — спросила девушка, и лицо ее вспыхнуло.

— Не оставишь. Можно одной семьей жить. А ты… — мать чуть нахмурилась, потом улыбнулась: — Ты задумчива сегодня, малыш.

— Нет, — Соль опустила лицо. — Устала я, лягу.

Лиа поднялась, тронула лоб дочери.

— Отдыхай, малыш. А я корни привезенные до ума доведу.

Открыла короб, достала сверток, высыпала на постель серые узловатые корешки, похожие на обнявшихся сколопендр.

— Вот, подарок мне сделали. Мигом снимают жар. Редкие они. Только внизу и можно их раздобыть, здесь уже такой травы не осталось.

— И ты бы отдохнула, — проговорила дочь — словно иное хотела сказать.

— Успею еще…

Пригляделось к дочери, что сидела, опустив голову, и теребила пояс в руках. Сама присела на низкий табурет подле двери, поставила перед собой ступку. Первые звезды проглядывали на небе, цикады трещали.

— Рассказывай, малыш…

— Он очень добрый, мама, — юная девушка задумчиво наматывала на палец прядку волос. — У него глаза — как цветы шалфея, а смеется — будто солнце на закате вспыхнет, все лицо освещается.

— Он южанин, дочка. Он из Асталы.

— Он особенный, — задумчиво повторила девушка. — Вот, подарил мне игрушку… — Указала на птицу из серебра с колокольчиком, приделанным к лапке, и повторила: — Игрушку, словно ребенку…

Девушка села на постели.

— А зовут его Тахи.

Лиа толкла корни в ступке, и невесело улыбнулась дочерним словам. Попробовала на язык темную пыль — будущее лекарство. Не ответила.

Тени. Тени скользят по стенам. Тени сказок, услышанных в детстве, живущие своей жизнью. Они никогда не пугали Соль.

Никогда не пугали ее и горные водопады, бешеные ручьи, каких много в окрестностях Тейит. Сам город высечен в скалах, огромный город, многогранный и строгий. Отполированные десятками тысяч ног ступени храмов, рукотворные пещеры и пещеры, созданные природой — с колоннадами, арками, сводами. На бесчисленных барельефах — прошлое. И Тевееррика, и древние города земель по эту стороны гор. Победно воздевшие оружие воины — и замершие навсегда; мудрецы, держащие в руках тяжелые свитки; ремесленники, вкладывающие сердце в незамысловатый труд свой. Робко смотрела девочка в неподвижные лица.

Трава покрывает скалы, трава и кустарник с узкими жесткими листьями. А трава, напротив, мягкая; тут и там в ней высятся стебли — великаны, их венчают темно — лиловые шарики. И дикие серны скачут с камня на камень, орлы вьют гнезда на горных уступах, презрительно глядя на человеческую суету.

А на равнине были леса — бескрайние, в которых бродили огненного цвета олени и летали совы на мягких крыльях.

Послы приехали вечером позапрошлого дня. Южане предпочитали нейтральную территорию для переговоров, но на сей раз приняли гостеприимство Тейит. Интересовала их не земля, не металл и не камни — старинная книга, принадлежавшая основателям Асталы. Давно эта книга погибла, но один из эсса успел переписать кое-что. И вот, разузнали… Просили дозволения глянуть. Поскольку личным было посольство, не могли предложить чего-то, принадлежащего всей Астале — но глава Рода, приславшего послов, нашел какие-то очень редкие камни. Лиа, разузнавшая новости, рассказала дочери — Соправители кружили над этими камнями, как стервятники над добычей. Еще немного, и передерутся.

Когда Соль увидела гостей впервые, яркоглазых, с кожей оттенка меди — против бронзы Тейит, лица их показались девушке неприятными: хищными и надменными. Но Тахи — единственный — чем-то понравился Соль. Внимательно, весело, без стеснения рассматривал дома и людей: послам показали часть города, то, что сочли показать безопасным и чем гордились. И на случайный вопрос испуганной северянке он ответил со смехом. Речь детей юга оказалось можно понять, хоть порой приходилось поломать голову, что они такое сказали, хоть непривычным был говор — далеко разошлись ветви одного дерева…

Он был старше на добрый десяток весен — наверное, Соль казалась ему девчонкой. Вот, даже игрушку подарил…

Девушка вздохнула, улыбнулась матери — нарочито сонно, чтобы не отвечать больше. Легла, натянула на голову тонкое шерстяное одеяло. Душно, зато лица ее мать не увидит.

Ночью Соль приснился мальчик. Угловатый, тонкий, чтобы не сказать — тощий. Лица его она никак не могла разглядеть. Кажется, волосы мальчика отливали рыжим. Огромное черное тело зверя кинулось на него, и брызнула кровь, и Соль закричала. Потом тот же мальчик — или она ошиблась? — стоял среди высоких трав, доходящих ему едва ли не до пояса, и волосы его, выбившиеся из косы, трепал ветер, и они, словно рыжий ковыль. А потом было женское лицо, взрослое, нежное, полногубое. Женщина раскинула руки и зашипела: “Прочь из моего сна!” Девушка проснулась, прижимая к груди подушку, словно защититься пыталась.

Утро нежилось на верхушках гор, не желая подниматься к солнцу и таять.

Босая, девушка шла по теплым камням. Ветер подхватывал прядки, задевал ими кончик носа Соль, и она жмурилась, и отмахивалась от ветра, как от шаловливого зверька. Много — много домиков в Тейит, словно горный муравейник; те, что не выбиты в самом склоне, льнут друг к другу. Уступами, ступенями и жилище, и улочки. Стучали молоточки, оббивая края камней, и бесшумно двигались резцы — в этом квартале жили мастера, резчики по камню, и ювелиры — чеканщики. Два дорогих украшения лежали в шкатулке Соль, два медальона с изображением зверя и птицы, и сделаны медальоны были здесь. Но не затем, чтобы посмотреть на работу мастеров, пришла девушка. Остановилась у сложенного из плоских камней небольшого дома под кровом из тростника.

Три смуглых руки взвились в воздух одновременно, замахали ей.

— Ты чем-то взволнована? — спросила миниатюрная Ила. Соль обняла подругу, кивнула юношам — ее братьям, сидящим на длинном пороге.

- Да ну их всех! Стоило становиться взрослым, чтобы тебя засунули в какую-то дыру. Я мог бы принести пользу, охраняя границу с лесом или в горах, не подпускать к поселениям “перья”! — пожаловался Кави, обиженный, что его направили присматривать за порядком на безопасном руднике, где самым страшными зверями были лисы и барсуки. С чем бы ни прибежала Соль, его новость была всяко важнее. Насупившись, он поглядывал на девушек, огорченный тем, что они-то не могут понять его в полной мере. Из-за спины брата улыбался Качи, строя лукавую рожицу — ничто не могло вывести его из равновесия. Странно было смотреть — словно волшебные зеркала из сказок показывают одного человека, только один хмурится, другой смеется.

…Почему-то близнецы у южан рождались крайне редко. У эсса же отнюдь не считались диковинкой. На своем веку любой житель Тейит хоть раз да видел пару неотличимых друг от друга людей. Но эти близнецы были и в самом деле милостью Мейо Алей — их увидело свет целых трое. Два мальчика и девочка, Кави, Качи и Ила. Похожи были — с серебристыми глазами и удлиненными лицами. Кави — повыше, айо; Качи, в шутку прозванный Мастером Птиц из-за постоянного чирикания на ули, и последняя — Ила. Не Силой невеликой они принесли славу своей семье, низко стоящей, но самим чудом рождения своего. Не будь близнецами, да еще тройней, на них бы косо смотрели — никто из них не унаследовал таланта в работе с камнем или металлом, да и желания не проявлял. Но им — таким — все прощали.

— Бедняга! А я … — Соль глянула на Кави склонила голову набок. И замолкла, и чуть побледнела, задышала часто — часто — так необычно все это было, что даже обиженного приятеля пробрало.

— Ради созвездий, рассказывай, не тяни! — в шесть рук затормошили Соль близнецы.

— Я видела южан, близко, — Соль замолчала, села. Подняла с земли пестрый камешек и начала пристально разглядывать его, словно девушку не интересовало ничего, кроме желтых и серых крапинок.

— И как они вблизи? — оживился Кави еще больше прежнего.

— Ничего… Люди. Волосы убирают иначе, чем мы, носят другое…

— Да это и так видно! Ты в глаза их смотрела? — подала голос Ила.

— Яркие… У наших таких не бывает.

— Как у хищников, да? — расхохотался Качи, — Ила же отметила, как вздрогнула Соль.

— Как у хищников… Но… — Соль залилась румянцем, и возбужденно заговорила:

— А замечали вы, как красивы дикие звери? Ихи, например — ни капли лишнего в облике, кисточки на ушах убери — и будет не то. Или кессаль — свирепая птица, но как хороша!

— Ну, южане скорее лягушки, те, с разноцветными пятнами. Жгутся, голоса противные, и живут в сырости — у них же низины там едва просыхают!

Юноши расхохотались.

Речь про зверей напомнила об охоте, и Кави принялся взахлеб говорить о древках и наконечниках копий, Качи поддакивал ему по привычке, а сам думал наверняка о своем.

— Как твои питомцы? — спросила Соль подругу.

— Неплохо! — засмеялась девушка, — Шалят…

Ила была совсем слабенькой айо, но с особенным даром — бегущие фонтаны могла устраивать, на потеху малышам. Это казалось интересным, занятным, да и за доброту дети ее любили. Разбитые носы, ссоры, маленькие секреты — все доверяли ей.

— Пойдешь завтра со мной собирать травы? Я на плато хочу подняться. Там такая полынь растет, знаешь — запахом как горький мед. Мать ее отваром лихорадку лечит.

Ила подперла рукой подбородок и не сразу ответила — перевела взгляд на небо.

— “Перья” там видели… Уже несколько дней летают. Страшно.

— Все видели, только я — всего один раз, и то издали, — пробормотал Кави.

— Вот и не дергайся! — непривычно резко оборвала сестра. — А то я тебя знаю — сразу помчишься ловить. Думаешь, притащи ты его Кессе, она спасибо скажет!

— Не Кесса, так Лачи! — лукаво улыбнулся второй из близнецов. Соль нетерпеливо ерзала на месте:

— Так ты пойдешь со мной?

— Да, — Ила поглядела на подругу совсем пристально. — Только на вечерней заре пойдем, дома дел много — раньше мне не успеть.

— И я пойду — охранять, если что, — вставил Кави.

— Без тебя обойдемся… у нас разговор будет серьезный, женский, — протянула Ила — вроде и смехом, а вроде серьезно.

— Я вас одних не пущу! — вскинулся Кави. — Мне сестра живая нужна! — и покраснел густо — густо, упорно не глядя на Соль. — Ну, и ты тоже.

Почуяв назревающий спор, вмешался второй брат Илы.

— Пошли лучше на реку. Ну вас всех, южан ваших и “перья”. Вода хорошая, холодная — в самый раз.

Вода и впрямь холодная в Тейит текла — горные речки, неширокие, бурные, больше походившие на много возомнившие о себе ручейки.

Девушки прямо в платье кидались в воду и тут же выскакивали со смехом — холодно! Плескались вволю, окатывая друг друга россыпью брызг. А мальчишки гордились, что могут подолгу в воде сидеть и не позволять течению сносить себя дальше. С неохотой Соль покидала друзей и речку, но кто ж домом займется? Мать все бы позволила, хоть год из воды не вылезай, нежиться на солнышке сколько угодно можешь — так на то она и мать…

О себе не подумает.

Качи сидел на крыльце, держа у губ свирель — ули. Хрупкие звуки срывались и летели ввысь, падали оттуда острыми звездными росчерками. Полная неподвижность — слияние с миром и небом. Музыка говорила о скорой разлуке; музыкант давно привык, что свирель знает лучше него.

Потом, уже заполночь, Лиа и Соль закончили ужин, сидели рядышком. Мать расчесывала светлые волосы дочери, приговаривая:

— Помнишь сказку о девушке по прозванию Зеленое перо? Как попала она в плен к вожаку — волку и носила тысячи кожаных ведер золотого песка, чтобы просеять его и найти золото, способное ранить сердце жестокого зверя? Сильны были прежние девушки! — улыбнулась: — И нынешние не хуже!

Соль перед тем, как лечь спать, поцеловала мать, на миг носом ткнулась ей в щеку.

— Мама… какая же ты хорошая! Я так тебя люблю!

— Добрых снов тебе, дочка! — шепнула Лиа, почти полностью задергивая дверной полог — лишь небольшую щель оставила, для свежего воздуха.

Соль заснула, едва склонив голову на небольшую упругую подушку.

…Летела во сне. Над черным провалом ущелья, покачивая руками и боясь упасть — сердце грозило остановиться, и, напротив, билось очень сильно, когда Соль открыла глаза.

— Мама! — жалобно позвала Лиа. Та шевельнулась, что-то проговорила, не просыпаясь. Девушке стало стыдно. Вчера мать от ранней зари допоздна просидела с больным ребенком, да еще для Соль время нашла, а теперь взрослая дочь ее будит.

Соль, как была, завернутая в одеяло, встала и подошла к постели матери; одеяло волочилось по полу. Девушка остановилась и смотрела на спокойное, еще довольно молодое лицо — такое родное. Морщинки в уголках губ, ранние… Мать всегда умела утешить, отогнать страхи. А страхов у девочки Соль было много. Особенно страшно было, когда рассказали про пещеры, куда относят умерших. Виделось — много-много людей, и все притворяются спящими, а сами неживые. И все лежат рядом, как семена в борозде весной, обложены слоями мертвого золота…

Вздохнув, Соль потрясла головой — мысли, прочь. Вздоха оказалось достаточно — Лиа проснулась. Подняла на дочь большие, встревоженные глаза.

— Ты спи, мама, — поспешно проговорила девушка. — Я не хочу больше. И утро люблю — лучше на площадь Цветов, Кемишаль, схожу, взгляну, как поутру камни светятся, прозрачные — прозрачные!

Отбросила одеяло, скоро — скоро начала собираться. Лиа кивнула, окончательно не пробудившись.

Пусть девочка идет — замучилась она, дом вести, помогать матери готовить лекарства и травы искать. Шестнадцать весен, а все возле матери, словно отводок от корня. Ей бы пару искать… много кто захочет породниться с Лиа — целительницей.

И взгляд упал на серебряную птичку, пристроенную в изголовье.

— Дочка! — вскочила Лиа, сон с нее мигом слетел.

А улицы пусты, быстро бежала Соль.

А камни на Кемишаль действительно странные стояли. Точь-в-точь белый мрамор во все время суток, кроме рассвета. Ранним утром — прозрачные, словно горный хрусталь, чуть помутнее разве что, и внутренний свет испускают.

Кольцом окружали площадь непонятные камни. А между ними — цветы, разные. Были и те, что давным-давно привозили южане в дар. Странные, пятнистые, — желтые, оранжевые, словно раковина створки приоткрывшие лепестки.

Соль приколола к волосам цветок из перьев маленькой птицы — все богатство радуги было в нем. Неширокое платье без рукавов, тоне, украшали бусы из бирюзы. Хотелось одеться поярче — хотя кому дело, если Соль будет нарядной? В легких сандалиях, с распущенными волосами, с веткой акации в руках, она сбежала по ступеням на улицу, что вела мимо Дома звезд.

Ее остановил вынырнувший из-за угла Кави, тоже ранняя пташка; по утрам то бегом занимался с приятелем, то иные тренировки устраивали. Задору — то много. Окинул внимательным взором зардевшуюся девушку.

— Куда бежишь, такая нарядная?

— Поглядеть на камни! Не задерживай, а то солнце выше поднимется, и ничего не увижу.

— Ты выбрала не лучшую дорогу — там по пути южан поселили. Сама ведь знаешь! Или решила показать им, какие у нас красивые девушки? Это правда. Только красивых могут и похитить!

Кави смеялся. Протянул руку, загораживая путь. Соль удивленно посмотрела на эту руку. Вопросительно — на юношу.

— А я — из стражей Тейит. Буду тебя охранять!

— Да что ты, Кави! Они же послы.

— И что? Совести — то у них нет. Ты вглядись в лица — одна жадность и ярость.

— Подумаешь! Я под защитой Тейит.

— А я… — начал было юноша, но, вглядевшись в румяное от радости лицо Соль, отвел глаза и шагнул в сторону. — Ну, беги.

Соль пуще залилась румянцем и побежала со всех ног; скрывшись от взора Кави, свернула на боковую улочку. Отдышалась, поправила волосы. И, разозлившись сама на себя, направилась к Дому Звезд, медленно и решительно.

— Светлого утра.

Южанин смотрел на нее так, словно ждал девушку именно сейчас и именно здесь. Недлинные волосы сегодня свободно рассыпались по плечам — черные, как у всех у них, как у лишенных Силы или едва одаренных ею в Тейит, но перламутровым блеском наполненные. Рассвет ли тому виной, или просто северный город пытается сделать южан частью себя?

— И тебе утра…

Как на ребенка смотрел. Снова — как на ребенка.

— Я почувствовал, что ты идешь по камням. Вышел навстречу.

— Ты не мог этого знать! — ревниво вскинулась Соль. — С камнями говорят только эсса!

— Неужто? — весело и чуть свысока отозвался южанин, и пояснил:

— Любой настоящий мастер разговаривает с тем, что держит в руках. Ты не видела, какие вещицы создают из камня в Астале.

— У меня подруга из квартала резчиков, — Соль порозовела, — Ты прав.

Вроде и обидного не сказал, а чувство, словно учителю не смогла ответить урок. Досада холодком разлилась по жилам — неужто сын юга будет объяснять ей, что правильно? И, не желая показать неловкость, спросила:

— Значит, ты мастер по камню?

— Я работал с ним, — Тахи присел на край парапета, ограждающий нижний уровень площадки от верхнего. — С нефритом, серым, как твои глаза. Такой не добывают у вас.

— И с серебром ты умеешь работать?

— Нет. У нас многие не любят его — напоминает про браслеты уканэ. А по мне лучше золота.

— Но как ты мог узнать камни? Разве ты не из воинов свиты?

— Я не родился среди людей Рода, которому служу. Меня забрали в детстве, сочтя, что из меня может выйти толк. Но я многое запомнил, и потом занимался поделками уже для себя.

— Тебя забрали силой? — Соль представила ребенка, которого уводят от матери…

— Нет, любые родители будут рады устроить судьбу сына или дочери. Хотя большинство синта все же идут по стопам отцов. Ты смотришь… словно жалеешь меня, — Тахи взял руку девушки; так естественно это вышло, что Соль, поначалу едва не вскрикнув, не нашла в себе силы отнять ее.

— У вас… принято касаться друг друга просто так? — неловко спросила она. Южанин не скрыл удивления:

— Да, почему бы и нет? Через кожу чувствуешь человека куда вернее.

— А взгляд разве мало говорит?

— Может и обмануть. Это всего лишь глаза — ты же не говоришь волосами.

— Ну, растрепана или нет, говорит о многом, — сильно смутившись, фыркнула Соль, словно пушинку с носа сдувая. — Так я пойду? — неловко и беспомощно выговорила, поняв, что он разглядывает ее и не собирается отпускать руку.

— Куда?

— На… на площадь. Там камни…

— Тут везде камни. Слишком много.

— Ты не понимаешь. Те светятся! — пробормотала совсем пунцовая Соль.

— Покажи? С такой проводницей меня пропустят, я уверен.

— Как можно! Я из Тейит, а ты… Да и солнце уже все равно высоко! Поздно! — с отчаянием сказала Соль.

— Так куда же спешить тебе?

— Прощай! — умирая от собственной грубости, она выдернула руку и помчалась назад, не оглядываясь. Уверена была, что Тахи смеется.

Капелька росы на пушистом листке — маленькая Соль. Веселая, но беззащитная — смотри сколько хочешь, коснуться страшно, вдруг неловко смахнешь с листа. Тахи смотрит. Только смотрит, но взгляд обжигает. Боязно от этого прикосновения, хоть и нет его вроде. Тахи — высокое дерево со смуглой корой, возле которой переливается капелька. Ничего дереву не страшно, разве ураган, какие редко бывают по эту сторону гор, разве пожар лесной? Но Тахи сам из огня. Лицо резкое, словно барельефы старинные.

Ну, зачем ему Соль?

Она только травы собирать умеет в помощь матери, только работу по дому делает — быстро — быстро порхают маленькие руки, легкие ноги переносят с места на место — словно мотылек перелетает.

Зачем южанину северная девочка? У него много чего в жизни было, может, и любимая — была. Но он непонятный… другой. А к загадкам Соль тянется с малолетства.

Теперь к ней наведывались новые сны, по всему — бред, небылица, но страшные. Меднокожие всадники на черных длиннозубых тварях, приносящие пламя; и глаза зверей были алыми, а глаза всадников — цвета шалфея, нежные и дикие. И каждый всадник смеялся, пролетая по улицам Тейит, и золотые зерна слетали с рук, превращаясь в дротики и отравленные шипы.

Но, небо высокое, какими безумно — нежными и беспечными были глаза звериных всадников…

— Если бы ты владела большей Силой, то не привлек бы тебя он, — вздохнула мать. — Чем больше имеешь, тем дальше расходишься. Огонь и камень не могут жить вместе. А ты — ветер, ты и там и там рядом проходишь. Сама никого не касаешься, но и тебя ничто не коснется. Только землей не стань.

— Почему?

— Земля все в себя принимает. Если к южной страсти потянешься, не вернуться назад.

— Мама… он красивый? — нерешительно спросила девушка. — Он не наш… я не знаю, кажется мне или нет…

Лиа отвела взгляд.

— Он не хуже многих. Не хуже твоих друзей — близнецов.

Скоро южане покинут каменную Тейит.

Ой, как быстро бежало солнце по небу, отсчитывая часы и дни…

Тейит, настоящее время

Лачи быстро донесли, к кому приставили полукровку и почему. Следующие два дня глава Хрустальной ветви провел, не выходя из своих комнат, только затребовал все записи о южном посольстве шестнадцати весен назад — и то, что о нем стало известно позже. Когда Саати наконец прорвалась к мужу, который даже не ел все это время, он встретил ее сияющим взглядом.

— Я, кажется, понял, что делать!

Он был счастлив, как мальчишка, после вынужденого сидения дома играющий в мяч с друзьями.

— Мой план был неплох, но теперь… Я просто расцеловать готов этого Огонька за то, что он вспомнил какую-то птичку и похож на дочь Лиа!

— Так ты не веришь, что он и есть…

— Неважно, на самом ли деле он ей внук. Больше того — может, лучше, если он так ничего и не вспомнит. В любом случае, это вряд ли нам помешает. Понаблюдаем пока. Жаль только, Лайа сидит на своих попытках пробудить его память, как несушка на яйцах, — сказал Лачи жене. — Если бы не странная история шестнадцать весен назад, будь полукровка родней хоть десяти таких целительниц, какая разница. Но вот кто и зачем закрыл его прошлое… Лишь бы Лайа, узнав наконец это — а она узнает — не совершила какую-нибудь оплошность.

**

Астала

Над излучиной Читери в сиреневом мареве скользили три продолговатых облачка. Легкие, грациозные, как и полагается облакам. Любопытные, полупрозрачные.

Заметив их, человек приоткрыл рот и застыл, будто врос в землю. И лишь когда незваные гости подлетели совсем близко, заорал и помчался, не разбирая дороги, прочь от излучины.

Женщины полоскали белье в реке, слышали крики, и, напуганные вертели головами по сторонам, пытаясь понять, что случилось. Потом одна пальцем указала на небо. Другая отмахнулась и снова взялась за стирку, пока облачко не спустилось ниже и не зависло неподалеку от женщин. Тут младшая попросту ухватила подругу за руку и потащила в сторону, и облачко чуть сдвинулось в сторону и будто лизнуло воздух — через миг от корзины остались щепки, а разбросанное белье закачалось в воде, устремилось вниз по течению.

Новость, что на окраине появились “перья”, достигла первыми тех из Сильнейших, кто находился поблизости. Кайе с несколькими сопровождающими первым оказался на месте.

— Куда смотрели стражи селений?

— “Перья” давно не появлялись на юге…

Несколько человек завороженно наблюдали за легкими покачиваниями “перьев”. Синта, они не были напуганы — либо не показывали страха, в отличие от простых жителей, столпившихся поодаль.

— Я видел пару… в пути, — тихо откликнулся Кайе.

— Летят… кто их поймет, свернут или нет. — Небесные гости покачивались над излучиной, очень медленно продвигаясь вперед. Только что они закончили с любопытством плавать вокруг покинутого хозяевами домика, разломав его на части, как ребенок разламывает игрушку — без злобы, с наивным любопытством желая понять, не прячется ли что у нее внутри.

— На севере их много — может, не тронут. Там с ними живут.

— Нет, — юноша качнул головой. — Смотри — развалины. Скоро “перья” пролетят над другими домами…

— Это окраина, и не наша, — произнес один из спутников. — А дальше — кварталы бедноты. Ничьи. Пусть плывут. Если и уничтожат, не страшно, а если свернут — подумаем, как поступить.

— Если поздно не будет, — раздался негромкий голос.

Кайе обернулся резко — словно кошку дернули за хвост.

— Ты… откуда ты здесь взялся?!

— Я увидел их, — кивнул Ийа, глядя на “перья”. — Знаю, что это такое.

— Вот и катись к ним!

— Я слышал данный тебе совет. Не последуешь?

— Нет! Амаута, не хватало еще просто стоять и смотреть! А если пройдут над кварталами здесь и свернут к Башне — что делать в городе? Доламывать то, что оставят они?

— Ты собираешься драться с ними, Дитя Огня? Они сильнее тебя, и не злись. Они и вправду сильнее. Ты — на земле, они — в своей стихии.

Пустой домик словно могучая рука смяла — он сложился, и обломки прижало к земле. Люди непроизвольно качнулись назад.

Кроме одного, который пригнулся и готов был прыгнуть вперед.

— Погоди, — пальцы Ийа впились в его запястье. — Иначе ляжешь там, как этот домик.

— Не дождешься!

— Не шипи, успокойся. На севере справляются с ними, потому что знают, как. У нас толком не знают. Так послушай меня. Если ударишь, да еще как любишь, с размаху — всем будет плохо. Нужно поставить щит, только не твердый, а вязкий — и мягко отводить “перья” в сторону. Не толкая и не ударяя ни в коем случае. Понял?

— А ты откуда знаешь?

— Я стараюсь знать о мире побольше, — Ийа улыбнулся почти дружески.

— Не врешь о “перьях”?

— Нет. Остальные спутники тебе не нужны, не сможете действовать слаженно. А я пойду тоже. С тобой.

— Еще зачем?

— Ты не умеешь ничего делать плавно. Раз твоего брата рядом нет, я помогу. Только позволь направлять тебя.

— Хорошо… — сквозь зубы, — Амаута, — выдохнул, глядя, как в щепы превратился колодец. — Пошли наконец!

Его пришлось удерживать — мало кто знает, как велики возможности “перьев”, а мальчишка рвался прямо вплотную к ним. Выбрав безопасное расстояние, Ийа снова внимательно посмотрел на небесных гостей, сказал Кайе: можно.

Тот под ноги не смотрел вообще — только на небо. А ведь мог и споткнуться — камней здесь, в траве, целая куча. Ощутил бесплотное касание, дернулся, мгновенно закрылся.

— Глупый. Держи “щит” тогда, когда надо… а ты ставишь его не вовремя.

Вот уж чего Кайе вынести не мог, так это насмешек. Наклонив голову, чтобы не видеть ненавистного лица и не показывать своего, исподлобья глянул на “перья” и снял защиту. На, подавись, подумал.

Чужая Сила обожгла, не понять, горячая или холодная… так бывает в первый момент, если сунуть руку в ледяную воду, или напротив. Но тут же уплотнилась, став одновременно опорой и оболочкой. Юноша ощутил короткую зависть — так владеть своей Силой надо уметь.

Зажмурился. Ему не надо было видеть, все равно все делал не он, он был лишь кровью, которая бежит по венам, а стенки и сердце, кровь толкающее — другой. Забыть, что это чужой, едва ли не самый ненавистный человек в Астале — не получалось. Оставалось ждать, удерживая желание разорвать эту невидимую оболочку. Даже рванулся один раз, вспомнив лицо врага — но мягкая опора вдруг стала жестче базальта.

Он опомнился — не время выяснять, кто и что может. Еще выпадет случай… Открыл глаза и следил за тем, как небесные гости плавно разворачиваются, увлекаемые неощутимым ветерком, и устремляются к лесу, на север, время от времени изгибаясь, будто оглядываясь обиженно.

Обратно они шли вдвоем, рядом, хоть это и злило Кайе. Но не убегать же — еще решит Ийа, что он испугался.

— Там на их пути будут еще селения, — сказал, представив долгий путь “перьев”.

— Тут мы уже не в силах. Но теперь за ними точно проследят и будут знать, что делать.

— А если эти… штуки вернутся?

— Вряд ли. Ветер меняется, против него не полетят.

— Почему ты в это полез? — спросил юноша. — Не поверю, что хотел мне помочь.

— Почему бы и нет. Разрушений могло быть много больше, это никому не надо. Ну и любопытно, конечно, поработать с такими диковинками.

— И со мной в их числе? — неприязненно спросил Кайе. На всякий случай заверил:

— Не думай, что стал лучше относиться к тебе!

— Не думаю, — Ийа задумчиво глянул. — Какой же ты наивный еще…

— Что?!

— Ничего.

Они взобрались на грис и ехали дальше молча; расстались на перекрестке.

Кайе так и не понял, что испытывает, когда думал о “перьях”. Не радость от одержанной победы… он и не победил. Не злость, что позволил другому вести. Не тревогу — осознание: что-то не так, он где-то ошибся. Он просто ничего не понимал сейчас, а мысли прогонял, ныряя в стремнину или занимаясь физическими упражнениями.

А еще “перья”, напомнив о Севере, напомнили и о полукровке, и это было самое неприятное и очень понятное. Его так внаглую оставили в дураках… После каждого подобного воспоминания ветка ломалась в руках, или сгорал кусочек дерна, или замертво падала птица, огласив предсмертным криком окрестности. Испортилось настроение. Тогда позвал к себе Чинью.

На другом конце города тоже вспоминали о небесных гостях. И не только о них.

Молодой человек прижимал к себе пятнистого детеныша дикой кошки, почесывал за ухом. Подлинная нежность была на лице — даже когда котенок шипел, пытаясь царапнуть человеческую руку. Шипел, но тут же смолкал.

Имма беспокойно наблюдала за обоими, и сейчас не казалась погруженной в себя. Наконец зверек успокоился — точнее, смирился, позволил погладить себя под шейкой и замурлыкал, щуря глаза. Только тогда он осторожно поставил котенка на пол:

— Беги, малыш.

Проследив взглядом за котенком, Имма спросила:

— Почему ты его не убил? Тогда, давно, хотел сохранить ему жизнь, и теперь… Он был открыт и следил только за “перьями”. А если бы умер, обвинили бы их, не тебя.

Ийа опустил подбородок на переплетенные пальцы.

— Знаешь, это уж чересчур. Он, считай, подставил мне спину… ради других людей. Пошел вперед, хотя мог превратиться в массу перемешанной плоти и костей.

— Не думаю, что он заботился о людях. И что мог поверить в такой конец.

— Это неважно. Не верил — слишком молод еще, слишком привык быть первым. Но он бы все равно пошел, Имма. Из гордости, например.

Улыбнулся, словно луч вспыхнул:

— Хотя старые счеты не отменяются.

Откинулся на плетеную спинку. Тень прошла по лицу, согнав улыбку.

— Но он… я и представить не мог, что он носит в себе такое. Даже после шаров-льяти. Я предпочел уверить себя — случайность. А сегодня решил посмотреть. Вот, знаю теперь…

— Ты готов примириться с ним, — заметила Имма. Молодой человек взглянул удивленно — такой разговорчивой она бывала не часто.

— Примириться? Я не испытываю к нему неприязни. Но что это решает, скажи?

— Хорошо, что тебя не слышит никто.

Молодой человек коснулся причудливой золотой серьги, и та качнулась, зазвенела.

— Имма, пойми. Сейчас надо думать даже не на шаг вперед, а много больше. Наши прекрасные Восемь Родов — стаи хищников, которые либо сольются, либо перегрызут друг друга, и если я тоже начну жить одним мигом, скользить по поверхности… Кстати! У тебя часом нет на примете переписчика с хорошим почерком? Я своего ценил, но мой второй братец… Впрочем, неважно.

— Не сворачивай в сторону! Мы — это семьи, не стаи. Если не поступать в интересах семьи…

— Если прятаться всей семьей под одиноким деревом, можно только гордо погибнуть.

Имма вспотрелась в приятеля:

— И что бы ни говорил, ты не хочешь простить смерти Альи.

— Не хочу, — светло улыбнулся. — Во мне все-таки кровь Юга.

**

На новом месте Этле было поспокойней, но невыносимо скучно; если б не визиты Киаль, пожелтела бы наверное, как сухой лист. Хозяина дома она видела только раз — когда ее привели; Кинья, его жена, тоже почти не появлялась, поручив девушку служанкам. Этле показалось, она тяготится обязанностью держать у себя навязанную гостью. Не из высокомерия или нелюбви к Северу, скорей из опаски. Но что может пойти не так?

Ведь это родня главы Совета Асталы…

— Я принесла тебе книгу, — сказала Киаль, появляясь как обычно почти на закате, в “золотой час”. — Это копия, небольшая часть — то, что может быть тебе интересно о наших далеких предках. Когда-то подлинник раздобыли вы, северяне, а мой дед отправил за ним в Тейит моего отца…

— Я слышала об этом посольстве! — оживилась Этле. — У нас тоже осталась копия, но я никогда…

Тот, кого боялась Этле — высокий, с резким лицом и янтарными глазами хищной птицы — стоял на пороге; совершенно бесшумно возник. Осмотрел комнату, лениво, явно не рассчитывая найти ничего неожиданного. На девушку на сей раз внимания не обратил вовсе. Обратился к сестре. Говорили не слишком тихо, но у Этле словно уши заложило, так колотилось сердце.

Она облегченно вздохнула, когда полог замер, скрыв ушедшего гостя.

— Вот видишь, глупышка, ничего не произошло, — улыбнулась ей Киаль.

— Это ничего не значит, — упрямо заявила северянка. Он даже сюда заявился! Зачем, спрашивается?

Уселась на скамье, поджав ноги. Мельком скользнула взглядом по книге, но интерес пропал. Все снова показалось враждебным. Прошло десять дней, но она так и не сумела уговорить южанку помочь ей увидеться с братом. Письма, правда, передавали, и в них все было хорошо. Но Этле казалось: Айтли что-то не договаривает. И Киаль тоже.

Но ссориться с единственной в Астале защитницей не хотела и не могла.

**

Тейит

Не знал, что как новость преподнесла Ила — во время самого важного разговора снаружи у стены просидел. Руки похолодевшие, лицо влажное — ну и жалкое зрелище, должно быть, подумалось вскользь. А когда Лиа выглянула из дома, все позабыл, столько тепла было во взгляде немолодой женщины.

Голову поднял, посмотрел умоляюще. Встал, понимая, что надо что-то произнести.

— Прости, я ни в чем не уверен… я не собираюсь выдавать себя за твоего внука, — смешался, но глаз не отвел.

Лиа прижала его к себе — как южанка, мелькнула мысль у подростка — и проговорила быстро:

— Да какая мне разница? Ты можешь им быть — этого довольно. Скажи, тебя отпустят жить у меня? Конечно, если и мне позволят уйти.

— Я не знаю…

— Тебе хорошо в своей комнате в Ауста?

— Мне там… неплохо. — Смутился. Неуютно порой… но набиваться к ней под крыло — совсем некрасиво. Но так и хотелось сказать: у меня ни разу не было дома… я не помню, как это.

— Дом у нас будет общий, — сказала целительница; и ей — первой — поверил мгновенно и полностью.

Ила, в которой поначалу чудилась суровость, оказалась чудесной сказочницей — не зря ее поставили нянькой при детях. Она и Огоньку рассказывала сказки, правда, с оговоркой — было ли, а может, и нет? Были они смешные, были и страшноватые. Больше всего пугала такая сказка.

“Однажды пожилая пара подобрала возле озера девочку-заморыша, и приняла под свой кров. Когда наступил праздник урожая бобов, все оделись нарядно и собрались на площади, а девочку прогнали — она была одета в лохмотья. Тогда девочка обиделась, стала змеей и сожрала всех жителей и солнце впридачу. Но молодой воин, которого по случаю не было в селении, копьем проколол ей брюхо и выпустил наружу людей и солнце, а змея скинула кожу и распалась на тысячи мелких змей, и теперь они ползают повсюду и мечтают собраться вместе”.

После этой сказки Огонек и на безобидных полозов косо посматривал…

Ила не могла подолгу отлучаться от детей — своих подопечных, но все же свободное время у нее выдавалось; благо, дом вести не приходилось, помощница была.

— Руки скучают по чему-то домашнему, — как-то призналась она. — Тут и кормят досыта, и комнату приберут, только знак подай — а всё не то.

Огонек задумался над ее словами. После невозможности умыться, плохо пахнущих шкур, неаппетитной на вкус и на вид еды дикарей жизнь в Ауста казалась верхом блаженства. Но вот поставили его помогать Лиа, и он куда счастливей, чем когда бродил в одиночку по городу, не делая ничего.

— Смотрю, знакомые-то у тебя завелись, только по большей части из бедняков. Если вдруг что… — призадумалась как-то Ила, добавила: — Лиа-то многие уважают, и в Ауста еще не перевелись, но ты пока им чужой. Пожалуй, стоит тебя с Кави свести — он, если что, позаботится. Сейчас и пойдем.

Огонек поблагодарил вяло, и больше из себя ничего выдавить не сумел. Хватит, обзавелся как-то одним защитником… Но Ила если и заметила, что подросток особого восторга не проявляет, знания своего не выдала. Взглянула на солнце — уже низко у горизонта, пожалуй, пора — и самой скоро надо быть на месте, едва — едва успеют.

На половине пути остановила:

— Что считаем тебя внуком Лиа — не говори. Не надо пока.

Они прошли через двор, под арку — на другую сторону уступа. Здесь Огонек ни разу не был — отпугивали суровые лица мужчин, стоявших на страже у арки. Илу они пропустили свободно, а Огонек постарался смотреть только ей в затылок — все еще робел перед людьми, в которых чувствовал жесткую силу.

На зов Илы из-за полога-двери показался человек средних лет, хмурый, тонкокостный — но, видимо, сильный, с волосами, собранными в узел по-северному. На щеке человека темнел старый шрам — присмотревшись, Огонек недоуменно узнал в нем знакомый уже знак Бездны.

Зачем? Или почему?

Знак не походил на татуировки южан, да и слышал, что совершившим святотатство ставят клеймо на лицо — раскаленной медью. А это был след от чего-то острого. На всякий случай Огонек шагнул поближе к спутнице — больно уж неприветливо глядел незнакомец.

Да Ила же его сестра, сообразил чуть погодя. Ростом ниже намного, но лицо — похоже, насколько женщина тридцати с небольшим весен может походить на мужчину тех же годов.

— Мы близнецы, — по-девичьи хихикнула Ила, угадав его мысли. — Есть еще один брат… он далеко отсюда.

— Сразу трое? Так не бывает, — неуверенно сказал Огонек. Заметив, какими понимающими улыбками обменялись взрослые, смутился, но решил отмолчаться — если и совершил глупость, потом как-нибудь сознается в этом.

— Лиа учит его. Помоги, если вдруг этот мальчик обратится за помощью, — сказала женщина, и Кави внимательно поглядел в глаза полукровке — будто острогу на рыбу нацелил; потом всего его осмотрел, и, наконец, кивнул. Больше того — сказал просто так приходить, если душа пожелает.

А Огонек, оказавшись рядом с братом Илы, и впрямь захотел стать рыбой, очень маленькой и живущей у самого дна. На юге только от Кайе да иногда от Киаль заботу видал, а от всех, кто старше и хоть при небольшой власти — угрозу или равнодушие. К счастью уж на Къятту ни Кави, ни остальные его приятели не походили нимало. Окажись подобное сходство — и разбираться бы ни стал, хороший ли человек, убежал бы из Тейит в лес подальше. В лесу порой голодно, грязно, мошкара — но совсем не опасно. Подумаешь, пауки ядовитые или тахилика — всего лишь неразумные твари…

Ила не стала задерживаться — скоро попрощалась, поманила Огонька за собой. С радостью поспешил в арку. Уверен был, что Кави прекрасно заметил его испуг — если уж Ила заметила! — и посчитал мальчишку трусом невероятным.

“Вряд ли мне понадобится его помощь”, — подумал он, вновь оказавшись на улице.

Однако несколько дней спустя взыграло любопытство — близнецы! трое! ну, хоть двое пока — набрался смелости и заглянул к Кави. Не прогнали; понемногу освоился.

Кави жил в узком длинном доме, примыкающем к стене, которая ограждала центральный квадрат. Дом был один, но много входов — и комнаты стенками отделялись одна от другой. Воины, внутренняя стража. Комнату с Кави делил молодой воин по имени Хараи, а соседями были еще двое — один, с виду ровесник Хараи, но с седыми висками, Шику и второй — постарше, со шрамом, пересекавшим лоб и переносицу. Огонек побаивался этого человека, хоть не слышал от него ни единого слова.

Слыхал, что шрам ему оставили южане в некой стычке — но вот при каких обстоятельствах, не говорил никто.

Атали считать другом так и не получалось, и дело не в том, что из правящей Ветви она. Просто сама никак не могла определиться, задирать ей носик и отчитывать Огонька или общаться как с равным. А вот Кели вполне сошел за приятеля — хоть и мал был, но бойкий. Когда сумел нормально ходить, полукровка только диву давался, глядя на шустрого мальчишку.

А Кели, несмотря на хромоту, на месте сидеть не любил. Из-за ноги толку на работах от него не было, и он помогал матери, не принимая всерьез насмешки ровесников. А в свободное время его от дома прямо потоком смывало. Огонька он привел к еще одной диковинке Тейит — на скальном выступе ветром, временем и руками людей создано было чудо.

Огонек вздрогнул, поняв, что из камня высунулся огромный орел и вот-вот склюнет посмевшую приблизиться мелюзгу. Перья на его шее топорщились, тяжелый изогнутый клюв чуть обломан на кончике. А Кели не испугался, беспечно показывая пальцем на ужасную птицу:

— Видишь, там голова? Это Повелитель Орлов. Говорят, внутри она пустая, но стены порой сами светятся, будто в них тысячи изумрудов. Потому и глаза у Повелителя горят иногда.

Огонек присмотрелся к пустым глазницам. Жутковато… а уж если полыхнет оттуда зеленым светом — и вовсе беги со всех ног.

— Я уж на миг подумал — настоящая… Ну а там хоть кто-то бывал?

Кели вздохнул:

— Вряд ли… Да и нельзя туда. И боятся, по правде сказать. Говорят, там и летучие мыши живут, злые, с вооот такими зубами! Только они спят днем.

Огонек подошел к скальной стене, хмурясь, потрогал ее. Поднял голову, и голова закружилась, будто нарочно поджидала момента. Едва не задохнулся, ощутив узкий выступ под босой ногой, и сладкий ветер в лицо — порыв, едва не сбросивший с большой высоты — и оранжевое солнце над чернеющими деревьями, низко, лежащее на самых кронах.

Ох ты же… Не сразу понял, что всего этого нет, и он стоит на земле. Какие там изумруды, летучие мыши… там его память.

Глянул через плечо на Кели — с сомнением. Нельзя, значит… И как быть? Отказаться? Сейчас день, и тут пусто — может, и стоит попробовать. Но Кели не должен знать, он должен остаться ни при чем. И Лиа… хорошо, что она сейчас на другой стороне горы с кем-то из учениц.

На всякий случай выпросил у Шима веревку. Проснулся еще до рассвета. Страшновато было шагать по темному городу, по камню гулко шаги отдавались. Где-то далеко на соседнем склоне выли акольи — далеко разлетались звуки; гремели сверчки в щелях изгородей и с едва уловимым ушами писком носились летучие мыши, напоминая о тех, что живут в каменной голове.

Добрался, когда уже почти рассвело. Возле Повелителя Орлов не оказалось больше никого — судя по всему, народ и так сюда не больно ходил. Вот и отлично, никто не помешает. Огонек примерился — и пополз вверх. К левой глазнице было не подняться, гладкий склон. А к правой — вполне, ветер выгрыз в камне довольно широкие ступени. Для ловкого и умелого не так трудно. А проще всего на веревке сверху — но это ж на какую высоту забираться, да и обходить долго!

Огонек лез, прижимаясь к скале, а ветер поддерживал сзади широкой ладонью — не налетал хлесткими порывами, просто клубился за спиной. Четыре человеческих роста, или немногим больше — не особенно высоко… Добравшись до перьев на шее орла, засмеялся — и впервые вниз поглядел. Руки ослабели, и мальчишка поспешно перевел взгляд вверх, на огромный клюв. Вблизи тот не выглядел настолько уж правдоподобным, и все же столь близкое соседство пугало.

Цепляться за каменные перья оказалось весьма удобно, и Огонек скоро оказался вблизи глазницы, повис, перегнувшись пополам, перевалился внутрь головы. Там было довольно темно еще — солнце вставало с другой стороны. Я сумел! — едва не выкрикнул во все горло. Сообразил, что не стоит привлекать внимание — вдруг кто услышит? Из мешочка на поясе достал крошечный светильник и кремень. Огонь загорелся с одного удара, и полукровка поднял руку повыше, водя глазами по сторонам. Внутри стены оказались простым серым камнем, и никаких светящихся стен. Только на месте, где у живого орла крепился бы язык, лежал пористый черный булыжник с пол-Огонька величиной. Видно, затащили его через замурованный ныне проход. Мальчишка походил по маленькой пещере, трогая стены, прижимаясь к ним лбом и ухом. Нет, ничего. Обманул Повелитель Орлов…

Огонек высунулся наружу, щурясь немного — утро успело в силу войти.

— Ну, здравствуй, что ли, — пробормотал запоздало, обращаясь к огромной каменной птице. — Так вот как ты все видишь отсюда…

“А он тоже нас видит?” — прозвучал голосок в голове. Запах слежавшейся пыли сменили теплые запахи прелых листьев — и бутонов, пробивающихся из-под прошлогодней зелени.

“Голова горного медведя!” — он сам, маленький, запрокинул лицо, рассмеялся, указывая на вершину скалы. Каменная глыба в самом деле походила на сумрачного серого хищника, грозу гор.

“Бедняга — и кто обратил его в камень?” — со смехом подхватил кто-то взрослый рядом. Отец. Свет разбивался о влажную листву, о перья крохотных птиц, снующих над венчиками цветов…

— Слезай! — резко окликнули его снизу. Огонек дернулся, будто змея ужалила. Свесив голову, увидел мужчину весьма сурового вида. Нагрудник, длинный нож на поясе, широкие кожаные браслеты. Из стражей улиц…

Огонек спустился поспешно, позабыв о высоте, ободрал кожу на локтях и коленях. Пальцы северянина пребольно ухватили его за ухо.

— Что ты там делал, отродье?

— Я полез посмотреть, — сказал Огонек, попытавшись оглядеться в поисках Кели. Взвыл — человек едва не оторвал ему ухо.

— Ни один человек не смеет прикасаться к Повелителю Орлов!

— Мне сказали, что голова изнутри выложена изумрудами. Я захотел проверить…

— Чтооо? Как ты посмел, тварь, лезть на священную скалу? Изнутри, говоришь? Ничего, когда полетишь со скалы, узнаешь, какого цвета у тебя мозги!

Задохнулся. Мелькнула перед глазами Башня Асталы — и тут дотянулась! Но Кели не сказал… он просто сказал “нельзя”.

— А ну… Это что?

Стражник выпустил ухо Огонька, а может, оторвал, непонятно было. Он смотрел на вывалившийся из ворота самоцвет, который дала Лайа.

Понурый, Огонек сидел в домике Лиа и, словно камешки в горсти, перебирал успевшие возникнуть в памяти картинки. Стражник вернул его в Ауста, там подтвердили право Огонька бродить где попало, и вот он сидит в безопасности в домике бабушки, хотя этого не заслужил. Почему Кели не сказал, что скала священна? Да нет, нечего сваливать на мальчишку. Он сказал “да и нельзя туда” — но сколько таких запретов нарушают ежедневно, нарушал и сам Огонек! Но одно дело простой запрет, нарушив его, не нанесешь оскорбления никому…

Иное дело места и вещи, отмеченные особо. Кое-что он знал и чувствовал сам — страшная Башня Асталы. Кое-что было ему недоступно — фигурки-хранители рууна…

— А! — со злостью треснув кулаком о пол, Огонек взвыл от боли.

Ила скоро узнала про историю с Повелителем Орлов — Лайа позвала ее к себе и отчитала сурово, так что в груди няньки едва — едва не вспыхнуло желание устроить ответную отповедь. В конце-то концов, она ничем не обязана Сильнейшей Обсидиана!

Однако Иле ведь доверили присматривать за Огоньком… а она плохо справляется со своими обязанностями. Движимая заботой, поспешила к нему, тем паче Лиа не было дома. Тот был чернее тучи из пепла. Слова, что стражник лишь напугал полукровку, а лазить на скалу не принято из уважения к каменной птице — и чтобы там не паслись толпы мальчишек Огонька не слишком развеселили.

— Ну, хорошо хоть никого не оскорбил этим, — пробормотал он, и снова замкнулся в себе.

Ила поставила на стол узорную миску с темным ароматным супом — в бульоне плавали алые ломтики овощей и полоски тонко нарезанного лука; положила рядом пропитанную соевым маслом лепешку.

Опершись рукой о подбородок, наблюдала, как Огонек ест.

— Пойми, тут для всего есть свои правила, — увещевала Ила. — Никто не желает тебе зла, но ты…

— Разве же я не понимаю, — наконец откликнулся он. — Только… скольких подобранных в лесу полукровок вот так опекают?

— Ах, вот ты о чем… Я не правлю Тейит, но любому соседскому мальчишке уши бы оборвала, заметь его там! Неважно, что там задумали Лайа и Лачи, но зачем испытывать милость судьбы снова и снова? Ты ведь мог и просто свалиться оттуда.

— Не мог.

— Я знаю, ты лазал по скалам, но все же…

— Ты меня считаешь глупым мальчишкой, и справедливо, наверное, но… Я не так просто туда полез. Когда мы стояли рядом, мне показалось — будто знал такую, жил возле или часто бывал. А потом…

Он рассказал обо всем. Не просил сохранять в тайне; захочет передать Соправителям — дело ее. Даже хотел, чтобы передала — вдруг наконец получится открыть его память по-настоящему. А там пусть и вправду хоть сбрасывают…

А за окном было чудесное утро, уже переходящее в день: небо легкое-легкое, и единственное золотистое облако отращивает длинный хвост и плывет к горизонту.

Элати, за спиной оставившая несчетное число дорог и бездорожий, не смогла сходу вспомнить, знает ли скалу, похожую на каменного медведя. Поиски грозили стать слишком заметными, и Лайа, махнув рукой, пригласила Соправителя поговорить. Все равно он узнает, как было и с птичкой. Лачи обещал помощь — и дал слово, что не станет скрывать новости, если они появятся.

— Если то место столь хорошо отпечаталось в его памяти, он либо достаточно долго жил там, либо оно связано с чем-то важным для мальчишки. В любом случае это след, — Лачи задумчиво водил пальцами по карте земель Тейит. Все, что за ними, изучено было заметно хуже, но надежда оставалась: скала это не кочка. Только вот если то место на Юге…

— Да, здесь даже наши осведомители не помогут, — сказал Лачи. — Но все-таки хорошо, что полукровка ведет себя, как дикареныш. Послушный мальчик никуда бы не лез и ничего бы не вспомнил.

— От него одни неприятности!

— Что делать — пока нам остается только терпеть, — Лачи тонко улыбнулся, — Так прочно запечатанная память может скрывать серьезную тайну. И посуди сама — ему ведь по сути не четырнадцать весен, моя дорогая, но сильно меньше… когда он лишился воспоминаний? А потом не жил на ка ком-тотам прииске среди грубиянов-рабочих, после угодил к дикарям. Тут последний разум растеряешь. Но мы уже близки к цели.

— Хорошо, ты меня убедил; надеюсь только, цель эта окажется стоящей, — раздраженно произнесла Лайа. Негромкий голос Лачи убаюкивал, словно журчанье ручья в жаркий день.

**

Астала

Очередной синяк Чинья спрятала под наборным лазуритовым браслетом, но он все равно проглядывал. А может, она хотела не только скрыть, но и показать? Къятта почти жалел девчонку, которой приходилось непросто, хоть Кайе не желает ей зла. Он попросту не рассчитывает силы. Наверное, и на сей раз схватил, желая показать какую-нибудь птицу на ветке — смотри, вон сидит! А девчонка носит эти синяки, как боевые шрамы.

Чинья льнула к нему самому, отчаянно, и чувствовал каждое ее биение сердца, понимал — ей лестно быть избранной Сильнейшими, и в старшем она видит защиту от младшего. Надеется, что Къятта не позволит обидеть ее, причинить ей серьезную боль. Глупая самочка…

Если что, я не успею вмешаться — меня просто не будет поблизости, со смехом думал он, глядя в покорные глаза цвета спелых каштанов. Да если и успею… ты ничего не понимаешь, глупышка. Совсем ничего.

Порой ловил себя на том, что даже привязался к девчонке. Вроде достаточно было Улиши и собственных служанок, но Чинья отнюдь не оказалась лишней. Нравилось отводить ей за ухо непослушные мелкие прядки, целовать, чувствуя, как она вздрагивает, словно не может решить — бежать или, напротив, отдаться тому, чего хочется и самой… Нравилось наблюдать, как смущенно и встревожено она отводит глаза, стоит спросить о младшем.

Улиши намного превосходила ее в искусстве любовных игр, но Чинья быстро училась. И даже удостоилась некоего покровительства избранницы Къятты… снисходительного, словно наставница опекала воспитанницу, не слишком щедро одаренную природой.

Улиши правильно смотрела на жизнь — испытывать ревность к испуганной мошке? Еще чего. Ей не было резона драться за любовь Къятты — подобного все равно не было. И за внимание — его хватало.

Даже когда тот подарил девчонке серьги почти как у самой Улиши — свернувшихся змей, к хвосту которых был прикреплен ярко блестящий месяц — и тогда лишь посмеялась.

А тот, для кого и держали в доме красивую живую игрушку, не помнил сейчас о ней. Он вообще едва о ней вспоминал — разве когда хотелось дотронуться, ощутить под рукой покорное тело. Или прогнать не те мысли — и, подчиняясь ее веселому щебету, мысли действительно уходили.

Он брел по Астале, усталый после борьбы с порогами, и довольный.

Таличе увидал неожиданно — в ту часть квартала, где жила она, не ходил давно, а девушка редко покидала свою улицу. А вот сейчас — медленно шла вдоль торгового ряда, всматриваясь в выложенные украшения. Шум обтекал ее — она двигалась в тишине.

Не изменилась за два с лишним года. То есть… и подросла, и детская угловатость сменилась подлинной девичьей грацией. Но лицо прежнее, и та же косичка стекала с плеча, с вплетенными красными бусинами — остальные волосы аккуратно лежали вдоль спины.

Кайе видел, как она нагибалась, выбирала, примеряла на себя звенящие медные ожерелья, и внутри него ворочался и скулил маленький голодный детеныш, брошенный матерью.

Юноша не выносил украшений, но с такой сестрой, как Киаль, трудно не знать, что к чему. Таличе выбирала то, что дополнит ее наряд в праздник — уговор о вхождении под крышу чужого дома. Ей шестнадцать скоро — для чего ждать? Еще не свадьба, но теперь в глазах всех будет сговоренной невестой. А со свадьбой обычно не тянут, только подгадывают ее под ближайшие праздники. Нашла, значит, того, с кем разделит судьбу… ее не стали бы принуждать любящие родители.

Таличе, дождевая струйка. Огонь гасят водой… но не такой огонь, как в его теле.

Юноша следовал за ней, оставаясь невидимым, и порой удивлялся — неужто она не слышит плача зверька? Не слышала.

А он… обещал.

И все-таки не желала отвязаться мысль — может забрать хоть сейчас. Это проще простого, она ведь даже ничья еще не жена, а он многому научился и сумеет не причинить ей вред. Только вот… не для нее это всё. И жениха она себе уже выбрала, не сомневался — сама. Такую, как Таличе, не заставишь.

Смотрел.

Мало было того, что ловили глаза — узкие ступни в плетеной легкой обуви, юбка, порой распахивающаяся от ветра — тогда открывались загорелые колени; плечи, такие хрупкие — каждая косточка видна. Высокая тонкая шея, и памятная привычка — покусывать нижнюю губу, размышляя. Мало. А ближе — не подойти.

Очень недолго — получаса не прошло, наверное, как она выбрала звенящее подвесками-рыбками украшение и скрылась за поворотом, поспешно переступая — опаздывала.

Тогда он издал звук, средний между вздохом и стоном — негромкий, совсем короткий. Дернулся следом, но слабо, как будто мешала цепь, давно привычная. Эту цепь создал для себя сам.

Хотел уйти в лес, но ощутил всю бессмысленность этого. Ничего не изменится. Никогда ничего не меняется. Будто и вправду привязан к столбу ли, к стволу, привязь достаточно длинная, чтобы ходить по кругу. Кто-то приходит иногда, ненадолго даря надежду… а потом все как раньше.

Возвращался, как зверь в клетку.

Его встретила в саду Улиши — в уголке, затененном ветвями, отгороженном от любопытных глаз с самой опасной стороны. Улыбнулась призывно; тронула знак на его плече кончиком пальца, будто пыталась поймать солнечный зайчик.

— Ой, что это у тебя в волосах? — потянулась поближе, но смотрела не на волосы.

Юноша метнулся от нее в сторону, прямо по любимой клумбе матери, сбивая головки роскошных оранжевых цветов.

— Уйми свою эту! — заорал с порога брату, который отложил свиток и недоуменно нахмурился. Къятта встал.

— Что такое?

— Эта твоя дура совсем не знает, куда лезет! Если ты не научишь ее, что можно, кому это сделать, мне?!

Шарахнулся от мирно протянутой руки. Къятта не долго соображал:

— Полно, малыш, не хмурься. Нравится Улиши?

— Нет.

— Но равнодушным ты к ней не остаешься, и я тебя понимаю. В ней женского больше, чем стоило бы. Пользуйся, если хочешь. Раз она сама не против.

— Но она же твоя избранница!

— У нас с тобой одна кровь. Для Рода остальное не важно.

— Ты не любишь ее?

Старший стиснул его плечо. Словно камень хватка… не отрываясь, глядел в глаза.

— Нет. Она мне приятна, не более.

И рассмеялся:

— Ты же поделился Чиньей!

— Чинья — она как вода… выпил и забыл. Чирикает что-то — приятно, а так — не вспомнишь, пока не понадобится. А эта — с золотым знаком… — вздохнул, прислонился к стене, не пытаясь сбросить руку старшего брата. Тот не держал уже, но не убирал ладони.

— Что-то еще?

— Не могу…

Глаза Къятты посерьезнели:

— Почему?

— Это… твое. А я… не хочу оспаривать твое право.

— Ах, да. Я чуть не забыл, что именно тут бьется, — приложил руку к его груди. — Что же, зверек, — голос потеплел: — Тогда не думай о ней. Я объясню Улиши, куда ей не стоит соваться.

Всмотрелся в младшего:

— А ты все же не в себе… случилось еще что?

— Нет.

— Не ходи никуда больше сегодня. Девушку или партнеров для тренировки ты и здесь получишь легко.

Но дом был — та же цепь, та же клетка. Он уже знал, куда — в единственное место — стоит пойти, что отвлечет. Если не получить то, что любишь, то хоть использовать то, что вызывает ненависть. Сразу двое в одном: север и человек, напоминающий о предательстве.

**

В горах Тейит луна была очень большая и очень светлая. Она нависала над склонами, домами-ульями и бесчисленными лестницами и колоннадами. Но казалась легкой, и если крикнуть — слышалось эхо, будто звук отражался от серебристого диска. А здесь луна была очень тяжелой, при этом сочной, как спелый плод — и молчащей. Юноше с севера была неприятна эта луна. К тому же она мешала спать, расплескивая лучи на подушку и на пол. Молчала, но усмехалась довольно.

Она видела близнецов — обоих — но не желала помочь им хоть в малости. Даже одновременно смотреть на луну юга они вряд ли смогли бы — слюдяной свет резал глаза и давил на сердце.

Этле.

Там, на севере, они порой расставались. Бывало — на луну или больше, когда один из близнецов покидал город, спускаясь вниз или выбираясь на соседнее плато. Правда, всего пару раз. А сейчас всего несколько кварталов между ним и сестрой — а будто весь мир.

Дома Сильнейших не в центре — но и не на окраине. Не так уж и далеко, если вдуматься, хоть Астала и велика — он по-прежнему ощущает биение сердца сестры. Шиталь увезла его тогда днем, не дав переговорить с Этле. Заверила — для вашей же безопасности. Побудешь здесь, сестра приедет потом. Ее тоже охраняют, а пока сможете писать друг другу. Потом он узнал, что Этле поселили в доме родни Ахатты. Чуть в окно не выскочил, бежать к ней, но Шиталь принесла письмо. Сестренка писала кратко, но она всегда была сдержанна на людях и наверняка не хотела, чтобы чужие знали ее чувства. А южане — Айтли не сомневался — их послания читают. Этле сообщала — с ней все в порядке. “Все равно мы в их власти, но пока они вполне прилично себя ведут”. Писала, что Киаль Тайау заглядывает к ней и приглашает в гости, и довольно мила, как и Кинья, ее опекунша.

Айтли успокоился немного. Просил сестру не посещать Киаль, если вдруг пригласит — может, в чужой дом братья и не заявятся, а там-то они у себя. О себе рассказал мало, не хотел беспокоить. Писал, как ему хорошо у Шиталь, как надеется скоро увидеть Этле. Но хорошо ему не было. Сердце сестры слышал мысленно, а свое нет. Порой оно словно совсем останавливалось — и сердце, и время. Чувствовал себя моллюском, замурованным в раковину. Бесполезный мальчишка… так легко позволил их разлучить.

Здравый смысл подскакивал услужливо, помахивая куцым хвостом: что сделал бы? Да еще и с браслетом?

Браслет… будто бревно привязали к руке. Часто рассматривал, пытаясь понять, как устроен замок. Но делали мастера похитрее Айтли.

Смешно… знал, что уканэ носят такие браслеты — кроме Сильнейших. Никогда не заботился, что чувствуют люди с запертой Силой. Но вот и его лично коснулось. Теперь всё, чему обучались, бесполезно — только на разум свой остается рассчитывать, и на удачу.

Шиталь была к нему добра. Заходила нечасто, и прислуга тоже свое присутствие не навязывала. Так что он как будто оставался сам себе хозяином, тем более никуда и не стремился. Куда стремиться, помимо сестры, если здесь под защитой, а там, снаружи, тот, кто хочет убить? Слышал не предназначенный для его ушей разговор — Кайе видели возле дома… Лишь бы не добрался до Этле!

Несколько дней прошли мирно. К вечеру шестого дня Айтли даже вышел в маленький садик у своих покоев, посмотреть на худеющую луну. С неохотой признал — сады в Астале были великолепные. Но вот запахи цветов и смол — тяжелые, дурманящие, слишком сладкие для севера — мешали сосредоточиться. Северной Силе трудно было бы здесь, понимал юноша. А вот южной — самое то… страсть, затуманенный рассудок…

Но, Мейо Алей, как же красиво! Черные ночью кусты обсыпаны искрами голубоватых мерцающих светляков… Тихо, уютно…

Падающая звезда чиркнула по небу, за ней еще одна. Дробную трель издала сидящая где-то рядом птица — юноша вздрогнул, до того неожиданно.

Может быть, все обойдется, думал Айтли. Шиталь позаботится. И он не придет.

Но он снова пришел.

Едва рассвело, а ночь выдалась снова бессонной. Айтли шел к столику с кувшином — налить себе воды, так и застыл посреди комнаты, увидев, кто стоит в дверном проеме. Потерял потребность дышать. Есть неподалеку охрана или нет, была ли она вообще, уже неважно.

Кайе сделал несколько шагов, очутился на расстоянии вытянутой руки. Среднего роста, в светлой легкой одежде, без оружия, он все равно казался заполнившим комнату… таким был бы плотный рой ос. Шевельнешься — и они разлетятся повсюду. И, кажется, схожий с осиным гулом низкий неслышимый звук исходил от его тела. Он не напал с порога, как в прошлый раз. Только смотрел в упор. Взгляда и молчания Айтли не выдержал:

— Зачем ты пришел?

— Мне так захотелось.

Айтли отбросил со лба — неожиданно влажного — светлые волосы.

— Уходи.

— Нет, крысенок. Я уйду, когда сам захочу. А ты сейчас один, не все время сидишь под юбкой Шиталь?

В голосе, кроме неприязни, было насмешки больше, чем угрозы; говорить ли, молчать — он все равно хозяин положения. Айтли выбрал ответить:

— Так это она тебя пригласила, или ты пробрался, как вор, в чужое владение?

— Я хожу где хочу. Вся Астала мой дом, — Кайе прошел по комнате, взял кувшин, до которого Айтли так и не добрался, наклонил его, глядя как потекла на плиты струйка воды. — А ты долго намерен тут прятаться?

— Это не мне решать.

— Еще скажи, предпочел бы остаться на прежнем месте, а не сбежать сюда, под защиту женщины, — со стуком поставил кувшин на столик.

У Айтли застыли кисти рук — тепло уходило из тела, и юноша не мог понять, виной тому чуждая Сила или обычный страх. Думал, сильно испугался в первый миг — да ерундой это было по сравнению с нынешним! Куда хуже, когда эта тварь вот так разгуливает по комнате, примеривается, когда напасть, и вроде даже не смотрит… А сердце гостя громко бьется — чуткий слух уканэ отметил. Зверям нельзя показывать страх… тогда зверь бросится. Бездна, эсса обучали владеть своими чувствами, держать их в узде, а не выплескивать, подобно южанам! А сам Айтли — из Хрустальной ветви!

Кайе подошел к окну, выглянул. Не таился — значит, некому его было увидеть снаружи. Или не сомневался, что не помешают. Дверной проход оставался свободным, Айтли сделал назад шаг, и еще — и остановился. В коридор выскочить можно, получится — но все ведь равно не убежит далеко. В прошлый раз удар через полкомнаты его едва не убил, смысла нет самому напрашиваться. Как и кричать, звать на помощь — разозлит только.

— Каково тебе без сестры? — внезапно спросил Кайе. — Я слышал, близнецы считаются вроде как одним целым?

— Что с ней? — испугался Айтли — с чего бы этот заговорил о сестре?

Незваный гость рассмеялся:

— Не волнуйся, она гостит в доме нашей родни, а моя добрая сестричка ее не забывает. Да и брат…

Только про брата Айтли и услышал, и снова вспомнил, как Этле его боялась с самого первого взгляда. Может, ее чутье оказалось острее? Да, она писала потом, что все с ней в порядке, но… они же, эти, на все способны. Какая разница, в чей именно дом ее притащили, Род-то один. Вдруг письма подделка, или ее заставили? А вся его уверенность, что чувствует сестру, только выдумка, проклятый браслет мешает их связи?

— Что с ней?! — повторил почти в панике, услышав лишь хмыканье:

— Ты такого плохого мнения о нашем гостеприимстве?

— Еще хуже! Мы не пленники. Если в Тейит узнают, как вы обращаетесь с нами…

— Ты недоволен чем-то ? Так пожалуйся мне! — Кайе откровенно забавлялся, пользуясь его беспомощностью, тварь. Миг назад Айтли готов был, забыв осторожность, бежать разыскивать Этле, но теперь как водой окатило.

— Жаловаться я никому не собираюсь. Уж точно не в Астале. Из всех, кого я тут встретил, только Шиталь хороший человек, ее доброту я не забуду.

— Кроме как быть со всеми доброй ей ничего не остается, — глаза Кайе сузились.

— С тобой она милой не была, и что же? — бросил Айтли, вспомнив их прошлую встречу.

…Пролетел полкомнаты, стукнулся лбом о пол.

— Замолкни! — Кайе уже был рядом, придавил сверху, сжал его горло горячими пальцами. У Айтли вырвался хрип — невозможно стало дышать. Перед глазами все побагровело, начало расплываться, пошло кругами. Перехватил запястье южанина — словно из небесного железа было оно, такое твердое. Эту руку Айтли не мог сдвинуть с места. Прижатый к полу, задыхался, безнадежно пытаясь освободить горло. “Вот так прикончит и не заметит”, — подумалось как бы со стороны.

Потом по шее потекло что-то… а сердце оборвалось, кажется, и не стучит. Согнулся, закашлявшись, когда Кайе наконец отпустил его.

— Если нас убьют в Астале, будет война, — сам едва услышал себя; скорчился, пытаясь сесть — неудачно.

— А если о ней я и думаю? — едко проговорил Кайе, смотря на Айтли так близко, что, кажется, могли бы зрачками сцепиться. Тот невольно провел по шее, глянул на руку — так и есть, кровь, видно, тварь ногтями порвала кожу. Металлический запах… и пальцы южанина были в крови. Ими он опирался на пол возле головы Айтли, и почему-то было очень страшно, что ими, испачканными его кровью, сейчас коснется его же лица. Кашель рвал легкие, не давая говорить.

Кайе вновь шевельнулся, и Айтли напрягся, ожидая удара или смерти. Но тот остановился на середине жеста, приподнялся.

— Нет, — сказал странным голосом, будто самого разрывало на две половины, — Не сейчас… Ты ему нужен.

Кому — ему? — подумал Айтли. Но ничего не сказал. К багровым кругам прибавились черные, и раскалывалась голова. Нашел взглядом кувшин, до которого так и не добрался, смотрел на него как на точку опоры. Так Кайе это сказал… даже сейчас Айтли не изменила привычка подмечать мелочи. Что-то глубоко личное было в этой ярости. Почему? У меня еще вроде как не водилось врагов, со смешком подумалось. Вот, не пришлось мелочиться — кажется, я сразу отхватил самый большой кусок… Что он сейчас сделает? Можно оставить жизнь, но навсегда искалечить.

Айтли начала бить крупная дрожь. Он повернул голову, чтобы хоть видеть, чего ожидать; багровые круги перед глазами вращались и пульсировали. Молчание тянулось и тянулось, стало невыносимым.

— Родись ты на Севере, тебя бы в колыбели убили, — вырвалось от отчаяния.

— Хватит умничать, или вместе с сестричкой получите по заслугам, — откликнулся Кайе.

— Она тебе ничего не сделала, — Айтли чуть продышался и сумел сесть наконец; да уж, хорош — родня бы плюнула на него, видя, как валяется тут на полу перед этим… Сказал, не скрывая презрения и к себе тоже, к себе в первую очередь:

— Велика отвага — за ненависть к северу отыгрываться на девчонке и человеке, который вот с чем, — сил хватило лишь приподнять руку с браслетом.

Кайе вдруг оживился, злоба из голоса исчезла, вернулась насмешка:

— Я могу его снять прямо сейчас. Мне эта побрякушка на один рывок. Что, сделать? Тогда и посмотрим, чего ты стоишь.

Айтли убрал руку за спину, все тело его напряглось:

— Не буду и пытаться, Тейит не этого ждет от меня. И ради сестры не стану, чтобы она не пострадала потом.

Кайе расхохотался.

— Стоит твою сестру упомянуть, ты взвиваешься, будто сел в муравейник! Кому она сдалась? Крыса седая. Как и ты.

— Не смей так о ней говорить!

— Как ты сам-то заговорил! — рассмеялся мучитель. — А то что? Позовешь Шиталь?

— Нет. Заканчивай то, для чего пришел.

Кайе неожиданно встал, отошел к стене, спиной прислонился. Разглядывал заложника.

— А ты глупый, — заметил почти весело. — Гордишься передо мной своей выдержкой… да плевать я на нее хотел.

— Какая разница…

— Заносчивые вы, северяне… и все, в ком ваша кровь, — непонятное было в голосе — не то злоба, не то одобрение.

Айтли отвернулся. Нечего ему было ответить. Услышал снова этот ненавистный уже голос:

— Напоследок только ответь. Ты сказал про войну, если вас убьют. Откуда ты взял эту глупость? Неужто сами верите, что в Тейит о вас по ночам льют слезы? Чем вы так своим насолили, что от вас избавились аж на Юг?

Айтли почувствовал невероятную усталость, осознав наконец, что на сей раз ему ничего не грозит. И что вот эта тварь напротив с легкостью произнесла то, что они с Этле старательно от себя гнали недели пути сюда. Может, поэтому и не сдержался:

— Ты знаешь, куда бить. Потому что никому у себя тоже не нужен.

Кайе будто исчез — и возник уже сзади Айтли. Рука его обхватила шею юноши сзади.

— Этого хочешь? — стиснула, почудилось — хрустнули шейные позвонки.

Айтли не шевелился, ожидая смерти — и ему понадобилось время, чтобы осознать — незваного гостя уже нет в комнате.

“Я могу уйти”, — думал Айтли, — “Оставить тело, тут браслет не помеха”. Нет, говорил себе тут же. Умереть он не имеет права, пока Этле здесь — да и не хочет. Совсем не хочет. А уйти на время, чтобы избавиться от липкого страха, который теперь не отступит — вернут. Наверняка есть кому. Говорят, очень неприятно, когда возвращают насильно.

Айтли сжался в уголке на постели — несмотря на тепло, завернувшись в плед из шерсти грис. Сидел, словно птица в гнезде. Но это гнездо надежным не было. Отец как-то сказал, что тоска похожа на холод… а страх похож на укусы бесчисленных муравьев.

Плохо было душе, не телу — с ним на удивление все оказалось почти в порядке. Совсем не так, как при первом нападении. Сердце болело и казалось слишком тяжелым, а так ничего, не огорчаться же из-за пары синяков. Сейчас Кайе попросту… развлекался?

Этле там, в его доме. Если с ней что… “Лучше он убил бы меня и успокоился бы на этом”, — думал Айтли. Но чувствовал: сердце сестры, в отличие от его, билось ровно, и это хоть немного утешало.

**

Малышка Юниль сегодня впервые пошла. Сестры Шиталь были счастливы — и внимательная мягкая Телли, мать девочки, и хозяйственная Селине. Чуть не танцевали вокруг, звеня золотыми погремушками, помахивая пушистыми нитяными шариками; Шиталь любила племянницу, но в такие мгновения остро понимала, как отличается от сестер. Глядя на хорошенькую большеглазую кроху, она думала не о первых шагах и даже не о будущем девочки, а о том, как замялся служитель Дома Солнца, впервые проверивший, каковы зачатки ее Силы. Пока рано, сказал он. Вот года в четыре, и то…

А раньше, когда она родилась, в Доме Звезд смотрели на небо — что предвещают созвездия, есть ли какие-то знаки? И тоже мялись перед Шиталь. Не из страха, ее не боялись. Хуже — ее любили…

А сестры будто не понимают, что катятся вниз по склону. Понимают, конечно, но гонят от себя эти мысли.

Уложив малышку спать, сестры всю ночь просидели в саду, Телли и Селине весело болтали, а Шиталь никак не могла ощутить ту же радость.

Когда-то ее Род был сильным, он быстро взлетел на вершину. Потом началось вырождение… Нет, дети рождались здоровыми и красивыми, только словно их кто-то проклял — все меньше и меньше было в них Силы. И вот они уже почти потеряли место в Совете… как лишились и большей части земель. А потом тогда еще девочка-подросток, обладавшая редким даром — способностью перекидываться в зверя — стремительно начала уже свое личное восхождение.

Она была самой красивой в семье, это помогало.

Она была женщиной… порой это мешало, но чаще было полезно: ее считали куда более безобидной, чем стоило бы. А она умела понимать, какой ветер принесет какую погоду. И сделала ставку на два Рода Сильнейших сразу.

Долгое время Кауки и Тиахиу поддерживали друг друга и часто заключали браки. Потом, как это порой бывает, дружба переросла в ссору, приведшую к “Черному месяцу” — времени, когда те и другие едва не развязали войну, старались побольней насолить друг другу, поджигая поля, убивая рабочих, внося сумятицу в мастерские, торговые ряды, ломая постройки. Но, поскольку не все в семьях поддерживали эту вражду, и нашлись разумные головы со стороны, войны все-таки не случилось, установился худой мир — но и он обрадовал измученные кварталы.

Двенадцать весен назад это было, и в примирении участвовала тогда совсем молодая Шиталь. То советом, то лестью, то красотой ей удалось добиться доверия многих. И оба рода поддержали ее, когда она лично от своего Рода стала претендовать на каменное кресло в Совете. Считали, что смогут ей управлять…

Даже позволили немного разбогатеть. Часть прежних земель Анамара она получила по договору, а кое-что смогла добыть в Круге — хотя не любила его. По-прежнему кварталы их Рода были самыми маленькими. Зато знак остался золотым — с тех пор, как в ранней юности золотом и крошкой Солнечного камня украсили ее татуировку, гадая, не будет ли она последней. Но сейчас такие же знаки получили дети ее братьев и сестер.

Но Шиталь не обольщалась: если никто из них не сумеет всерьез подтвердить свою Силу, еще одно каменное кресло после ее ухода станет пустым, а золото знаков погаснет. А ее дар менять облик, похоже, ее же проклятие — родить ребенка не получалось. В чужой Род ей идти смысла нет, а к бездетной согласится пойти разве что мужчина, который сам ничего из себя не представляет.

И она сама сломала ступеньку у себя под ногой, согласившись приютить северного мальчишку. Если даже сильнейшая в Роду не может его уберечь… Накатил страх, запоздалый, ведь еще недавно радовалось, что все обошлось.

— Ты куда? — удивилась Селине, видя, что сестра резко встала. — Едва рассвело!

— Мне нужно уйти.

— Скоро же все соберутся. У нас праздник, что может быть такого важного…

— Мне нужно… Я вернусь, — пообещала она.

Она и впрямь опоздала, как выяснилось. Но Айтли по крайней мере был жив.

Тейит

Не заметил, что светильник погас, только одно сейчас чувствовал: крохотную искорку, сдавленную жерновами. Сколько часов помогал ей гореть, неизвестно.

— Отдохни, — пятно света упало на постель; Лиа, зажегшая снова лучину, пришла сменить Огонька.

— У меня ничего не выходит, — тот безнадежно смотрел на лежащего человека.

— Он не умрет сегодня. На этот раз выберется… ты сделал, что мог.

— Я ничего не мог… если бы не южная Сила, мы бы с тобой вместе…

— Перестань, — женщина подняла внука за плечо, вывела на свежий воздух. — Не все болезни лечатся. Это сердце… он родился таким. Думали, недолго протянет, но вот сколько весен прошло.

Огонек сел на приступку. Уже ночной ветерок показался холодным, хотя днем тут и камни были раскалены. Из хижины не доносилось ни звука. У этого человека не было ни жены, ни детей… скоро и самого не станет.

— Я сейчас снова пойду.

— Возвращайся домой, приступ снят, теперь я посижу, еще помогу немного. А после придет соседка, — голос Лиа звучал надтреснуто. Сама вторые сутки не отдыхала, ходила от одного больного к другому. Еще и ученицу свою выхаживала после укуса змеи.