Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

А сам он? Что же теперь? Страх был подобен внезапно нахлынувшей тошноте: что с ним самим будет?! Убивать южане умеют. И умеют долго не убивать, если хотят позабавиться.

Усилием воли заставил себя успокоиться. У него есть огромное преимущество, о котором не знает никто, кроме одного человека, а тому, похоже, сейчас все равно.

Ветерок холодил свободное от металла запястье. Если стражи до сих пор не зашли, значит, Кайе им не сказал. Нет смысла ждать, что кто-нибудь сам заметит.

Он лихорадочно заметался, пытаясь найти хоть что-нибудь, что может пригодиться в дорогу. Шионте… плетеная бутылочка для воды. Хотя в сезон дождей вот уж чего будет в избытке! А вот ножа — не позволено. Ладно… Припасов каких-нибудь тоже нет, ну и пусть. Украдет что-нибудь. Этле умница, она сумела сбежать. А сидеть тут, изображая бычка для забоя — нелепо. Как бы ни поступил дядюшка, позволять ему распоряжаться собственной жизнью — предательство по отношению к себе самому.

Солнце еще не взошло, когда двум охранникам, сидящим у входа в дом, почудилось змеиное шипение: прохладное, бесплотное, проникающее в тело ненавязчиво и непреклонно. Один обернулся и привстал, пытаясь сообразить, что происходит, но застыл на полужесте, как и напарник его. Со стороны было, чему удивиться — люди просто заснули, оставаясь в позах, совсем неудобных для сна. Из дверного проема появилась фигура, оглянулась по сторонам, и, пригибаясь, сбежала по ступеням, крадучись заскользила вдоль изгороди.

У ворот дежурили еще трое.

С троими одновременно Айтли справиться не сумел бы, и вскорости один из охранников испытал неодолимое любопытство, вглядываясь в темный закуток сада.

— Ты куда? — лениво окликнул его соратник, видя, что тот направляется непонятно куда и непонятно зачем.

— Сейчас приду… погоди, — нетерпеливо отозвался тот и ушел. А сад шелестел, наполняясь каким-то змеиным маревом — вкрадчивым и обволакивающим, в такт начинавшемуся дождю.

Через очень короткое время перед опешившими стражниками появилась фигурка в шионте, и те не успели даже прикрыться “щитом”, введенные в заблуждение колыбельной без слов, льющейся со всех сторон.

Стражники спали.

**

Астала

Новости всколыхнули Асталу — и земледельцы, и ремесленники побросали занятия, пусть ненадолго, и обменивались новостями. Правда, пока всего лишь прилетел голубь; через несколько дней должен был явиться гонец, который расскажет все — в том числе и о действиях и словах северян. Такое не доверить письму.

Къятта в отличие от многих удивленным не казался. После ссоры с дедом видеться с ним не хотелось, но желание узнать подробности пересилило. Праздничную ночь Къятта провел в другом месте, и, вернувшись, испытал неприятное чувство быстротечности всего вокруг. Еще несколько часов даже здесь, в рощицах возле домов Сильнейших рокотали барабаны, горели огни, а сейчас город будто вымер. Серые тучи скрывали солнце, вот-вот и грянет ливень.

Ахатта давно не покидал дом в дни подобных празднеств, но и не спал. Сейчас он сидел в любимом кресле, придвинутом к окну, будто было зачем смотреть в него. Пил что-то горячее из глиняной чашки — пар над ней поднимался. Кутался в шерстяной плед — первая луна Сезона дождей всегда была не только сырой, но и холодной.

Къятта знал, что дед не забыл его слов, но, как и ожидал, тот не подал виду, что между ними что-то произошло. Сам так бы не мог, наверное.

Но раньше… раньше Къятта извинился бы. Теперь можно без этого обойтись.

Ахатта не мог поведать ничего нового, разве что назвал время Совета — после того, как приедет вестник, раньше нет смысла.

— Не произносите при мне этого слова — эсса, — губы внука дрогнули, исказились, и лицо на миг стало тяжелым и резким, вроде масок на храмовых стенах. — Я думал, Чинья была просто дурой. Но теперь начинаю ее почти жалеть. Похоже, это северная девица умело ее использовала, еще раньше обсудив со своими в Тейит, что делать… и бросила умирать брата. Бездна, они — одна кровь, близнецы!

— Нам же лучше, что они не стоят друг за друга, однажды им это аукнется, — спокойно проговорил дед. — Какое тебе дело до семейных уз эсса?

— Мне… — он взял себя в руки, и теперь, казалось, сожалеет о вспышке. — Только одно — не знал, что можно испытывать к ним еще большее презрение. Теперь знаю.

— Пока мы подождем. Гонец важнее голубя — мало ли кто что напишет. Если же известие — правда… Тогда юг не станет молчать. Неужели они хотели получить вторую реку Иска? Зачем это им? — Ахатта полностью ушел в свои мысли, и морщины очень глубоко прорезали кожу.

— Ты только не начинай сомневаться, мол, вдруг все и вправду случайность!

— Нет, я как раз уверен в обратном. Но эсса не безумцы и не младенцы, они наверняка хорошо замели следы. А сейчас начались дожди… даже если выехать завтра, следов уже не останется. А ведь про завтра и разговоров нет, придется обсудить все как следует.

Ахатта внезапно встал, опустил чашку на столик.

— Пойдем прогуляемся.

— Ты с ума сошел. Льет в три ручья, и пока еще холодно.

— Я так хочу снова ощутить себя молодым… Пойдем, — Ахатта вышел из комнаты, миновал большой зал и остановился на высоком крыльце. С козырька стекали потоки воды, разбиваясь о ступени. Если закрыть глаза, можно представить, что вокруг шумит городская площадь… Но холодом ощутимо веет, в комнате, возле жаровни, куда теплее.

— Ты прав, мне стоит остаться под крышей, — невесело усмехнулся Ахатта. — Еще ведь придется сдерживать особо ретивых в Совете… они уже хотят мести. И убийством северного мальчишки уж точно не удовлетворятся. Кому доверить разговор в Долине Сиван? Я не знаю. Но если я не решу, они решат сами.

— Разговор? Проблеять, как мы недовольны?

— Если бы я понимал, зачем эсса пошли на такое… Пока не пойму, надо вести себя осторожно. Тарра мог бы вести переговоры, но Лачи куда хитрее его. Шиталь не поедет, она боится таких разговоров. Ты… — заметив, как внук помотал головой, дед ответил жестом согласия. — И правильно. Я рад, что ты не рвешься в Долину.

— У меня тут дел по горло, надо братишку пристроить к ч ему-тополезному, и я не хочу разговаривать с ними, — спокойно подтвердил Къятта. — А ты… не перестарайся с желанием все решать миром. Иначе тебя сместят с места главы Совета.

— Пока есть вы? И ты это допустишь?

Къятта промолчал. Но Ахатта с удовлетворением увидел мимолетную гримасу на его лице. Нет, пока еще нет.

— Ладно, Совет не твоя забота. Знаешь, если медведь идет прямо на сидящую на земле птицу, это забота птицы, а не медведя. И вот еще что. Кайе отправим к Пяти Озерам, позаботишься, чтобы жемчуг оттуда доставили в целости. Я слышал, Арайа нацелились на торговый караван и постараются свалить нападение на дикарей. Мы и так опозорились дальше некуда, так что хоть дай Арайа по шее как следует. Разберемся с этим заложником и с тем, кого отправить в Долину, и поезжайте.

**

В камышах ниже по течению жило много птиц. Они совсем не боялись людей. Женщина по имени Соль бродила по мелководью, собирала ракушки и пела. И украшала черные, словно чуть присыпанные пеплом волосы цветами и жесткими водорослями.

Постучу в барабан Луны,

Откликнется та, что живет на небе -

У нее в саду молочная река!

В песню матери влился юный звонкий голос:

Луна идет за горы Нима,

Когда девушки с медными браслетами

Танцуют в лунном круге.

Если бы весенний ветер

Подарил им крылья,

В небе стало бы больше птиц…

Мальчик стоял, вытянувшись, распахнув глаза навстречу синему-синему небу, голову откинув слегка. Соль засмеялась, обернулась к нему:

— Нет, как же быстро ты вырос! Но худенький — каждая косточка видна. Эх… не больно-то отъешься в лесу. А имя я тебе все же дала неправильно. Надо было назвать в честь той серебряной птички.

Тейит

Огонек проснулся с улыбкой. Птичка… когда жили в лесу, ее уже не было. Мать очень ей дорожила, но все-таки дала поиграть заболевшей соседской девочке. Он, Огонек, не возражал, хотя это была уже и его игрушка — ценная, особенная. А потом покинули дом, ушли так быстро…

После огненного обряда сны о прошлом вернулись, но теперь они были приятными. Он все еще не помнил многого, даже имени своего, но уже отчетливо видел лица матери, отца, еще троих взрослых, вместе с которыми жили. Был там и ребенок, маленький мальчик — сын второй женщины.

Просыпался, будто снова вокруг то время, и не сразу понимал, где находится. Сны он рассказывал бабушке, а вот делиться ими с Лайа совсем не хотелось. Понимал, что придется, но безмолвно просил каждое утро — пускай не сегодня! И его просьба пока исполнялась, главе Обсидиана сейчас не было не до полукровки.

Ила проговорилась — скала, что почудилась ему с Отца Орлов, существует на самом деле. Кави сказал сестре — она не в землях Севера, а ближе к южным границам. Но и от нее весьма не близко до прииска, куда Огонек вышел без памяти.

От Илы и Кави он еще раньше услышал о местах, которые открывались ему с высоты, со склонов Тейит, но не мог связать их с привычным любимым лесом. И вот знал теперь, что там, на юге, справа, где-то поднялась на дыбы Медвежья скала. А еще дальше за ней, в нескольких дневных переходах — река Иска, граница земель Асталы. Отсюда не увидеть и даже не вообразить. А еще дальше за ней — тот самый прииск, уже в землях Юга.

Река Иска… это название помнил.

Ила просила его заглянуть к ней сегодня утром, в назначенный час. Огонек всегда подходил со стороны окна, весело окликал — дома ли хозяйка? — и только потом, обогнув угол, заходил внутрь. Ему нравился этот маленький ритуал.

Мальчишка не торопился, знал, что не опоздает. Ему нравилась эта улочка, чистая, довольно прямая для Тейит; заросли темно-фиолетового шалфея пенились возле стен. Потом одна из стен плавно сходила на нет, и взгляду открывались нижние террасы, крыши домов, дальние горы — нянька детей Лачи могла себе позволить если не большой дом, то хорошее место!

Уже приближаясь к окну, Огонек услышал свое имя, затем имя матери. Говорили громко, не скрываясь, посторонние тут не ходили. Сперва говорила Ила, потом вступил Кави, ее брат. Раз они говорят обо мне, я имею право это знать, подумал Огонек, и остановился возле окна, так, чтобы из дома его не увидели.

— Рассказывал ведь, у меня друг погиб на реке Иска, — невыразительно признес Кави. — Я был тогда в Чема… Меня звали с собой, не помню, что удержало. Знать бы, что Соль там… не могу себе простить. А он, южанин, так и не защитил ее.

— Лачи считает, все указывает на тот самый пожар… Я не хотела бы верить в это. Соль была и моей подругой.

— Я могу только надеяться! Но друга мне это все равно не вернет. Разведчики нарушили договор по приказу Тейит, могли ли ослушаться? Но все — слышишь?! — все покинули южный берег по требованию! Неужели они заслужили страшной смерти в огне?! Наверное, южане считают, что да. Виновника нам не отдали… Может, его и наградили еще за это.

Огонек чуть голову в окно не засунул, но двое внутри ничего не заметили. Ила крутила в руке какой-то камень, поглядывая на него. Кави и вовсе смотрел в противоположную стену. Самоцвет на шее Огонька словно потяжелел, кожу под ним начало покалывать, но подросток лишь в ладони его зажал, чтоб не отвлекало. Ила вздрогнула, отложила камень, что держала в руке.

— Лачи советовался со мной, — неуверенно начала. — Он не знает, как сказать Огоньку, да и стоит ли ему говорить. Мне кажется, даже ему было жаль мальчика. Представь, что тот почувствует, когда узнает, кто устроил пожар. Делил с убийцей родителей кров, пищу, принимал его покровительство! И никогда, ничего не сможет с этим поделать.

— Мог, наверное, пока эта тварь ему доверяла, — задумчиво откликнулся Кави. — Но теперь-то об этом поздно. А жаль. После пожара на реке Иска Астала разве что на небе над собой не написала, что Кайе Тайау — оружие Юга!

Огонек шагнул в проулок, из которого только что вышел — спиной вперед. И только через три шага повернулся и пошел очень быстро, опасаясь совсем не нужного оклика.

День ли выдался чересчур ясный, прочищающий память, или время пришло, но почти забытые фразы, брошенные со смехом и вскользь, новый смысл обрели. Может ли ребенок, оставшись один, всех потеряв, выжить, даже если он знает лес? А если он перестал на какое-то время быть ребенком, и стал диким зверьком, помня о лесе все, но ничего — о людях, о своем одиночестве?

В голове стучало одно, звонко стучало, молоточком чеканщика: река Иска. Голос отца, называющий реку, и хлопанье крыльев: стая белых птиц, взмывающих в воздух.

Он видел языки огня, от которых небо вздрагивало и старалось подняться повыше. Длинные волосы женщины, испачканные пеплом… она откидывала их за плечо резким движением. Чувствовал беспомощность полную, и жар, от которого мысли спекались.

И сквозь пламя летела смеющаяся фигурка, раскинувшая руки беспечно. Лицо, полное шального восторга. Наверное, он и был таким… там.

Брел, не очень понимая, куда, натыкаясь на стены. Почему-то везде тут ступеньки и стены, камень, и камень… ах, да. Это не лес, это Тейит.

На очередном шаге нога подвернулась, и он понял, что падает, потом катится вниз. Перед глазами мелькнуло: так же сорвался в реку — может, и не было ничего, никто его не вытаскивал? Хорошо бы, осталось только утонуть спокойно. Потом ударился головой, стало темно.

**

Лес близ реки Иска. Три года назад.

Розовая бабочка с размахом крыльев едва ли не в человеческую голову порхала над полосатыми сочными стеблями тростника, а те поскрипывали, словно вздыхали. За ними виднелась река, матовая под набежавшим облачком. Широкие перистые листья шелестели, подвижными узорными тенями прикрывая половину поляны, а по краям папоротник пышный стоял. Никаких изменений.

Для леса несколько весен — так, миг один; эти деревья едва ли не века насчитывают. Соль приложила ладонь к высоченному, покрытому мхом стволу. Тахи учил ее слушать и чувствовать дерево — он приникал ухом к коре и говорил, что слышит, как бьется древесное сердце. А Соль ничего такого не слышала. Просто — красиво.

Черный ибис слетел с ветки, приблизился к Тевари, косясь на Тахи, строгавшего палку. Тот недолюбливал птицу, говорил — мало того, что эта тварь не покидает окрестности уже много весен, так и к мальчику привязалась. А сынишка вот — прикормил. Только известно — нихалли и без того не лучшие соседи, так еще и черный ибис приносит беду.

Мальчик сжевал содержимое круглой речной ракушки, с ибисом поделился. Странное зрелище — юный человек полулежит на траве, рядом горка скользких ракушек, и возвышается над плечом черная ломкая птица, хмуро и злобно поглядывает по сторонам. Ворчит еле слышно, клацает клювом, когда Тевари протягивает ей очередное лакомство.

Смешная все-таки птица, хоть и не лучший сосед.

Тихо, только дятел где-то стучит… А Утэнна и Къяли, верно, скоро вернутся с оленем.

Киуте готовит еду на поляне, дым высоко поднимается — будет хороший день. От помощи Соль отказалась — мол, вы и так со мной носились много месяцев, теперь мой черед о вас позаботиться. Она почти не изменилась — издалека прежняя девочка, хоть мелкие морщинки обозначились под глазами, и тени на веки легли: все-таки тяжела жизнь в лесах. И движения куда более плавные стали, уверенно-женские.

А дни летели куда быстрее, чем в начале их жизни в лесу. Вот уже и Тевари ростом отцу по плечо, и, похоже, высоким будет. Живой, звонкий мальчишка. Охотник из него неважный: хоть меткости не занимать, жалеет зверье и птиц. Зато ракушки собирает и клубни питательные находит — только диву даешься, как быстро. А вот вкусных жуков тоже готов на ладонь посадить и рассматривать, вместо того чтобы съесть.

А у Киуте сынишке пять весен, и дочка грудная. Глазастая, голосистая — всех хищников плачем манит. А сынишка, напротив, тихий. Тевари в его годы вился вьюном, обшарил все окрестные заросли, серебряным голоском вопросы разбрызгивал, а этот — сидит смирно, улыбается во весь рот, застенчиво, и молчит.

Живут среди старых камней, сквозь которые поднялись деревья, проползли корни. Кое-где мох еще не закрыл каменные узоры на плитах. Люди — будто наследники давно покинутого города. И приток реки Иска в нескольких десятках шагов, отличное рыбное место.

Ибис насторожился, издал резкую сухую трель:

— Арррк…

Тевари вскинул голову и втянул носом воздух, явно принюхиваясь. Позвал недоуменно:

— Мама, дым!

Серо-белые клубящиеся дорожки стелились по земле, выкатывались из-под вздыбленных корней, растекались и поднимались ввысь, постепенно сливаясь в одно удушливое полотно. Едкий запах гари — сырой подлесок еще не прогорел, а потом, когда от него останется зола, воздух станет чистым, только раскаленным, и стволы станут светиться, охваченные пламенем изнутри…

Пожар охватил лес мгновенно — пламя шло вдоль реки и вглубь. Из-за ствола выбежала ошалевшая йука, промчалась мимо Соль, не разбирая дороги. Донесся медвежий рев, а мигом позже мимо хижины пронесся олень. Птицы срывались с ветвей, хлопали крыльями, покидая горящий участок леса.

— Уходим! — Тахи нахмурился — и впервые Соль увидела растерянность на его лице. Лесной пожар — страшная вещь… но чтобы после сезона дождей, едва успела просохнуть земля — так не бывает.

Соль хватала то одно, то другое, запихивая в кожаный мешок, плохо соображая, что взять самое важное, и Тахи схватил ее за руку:

— Некогда!

Киуте остановилась подле, маленькая, растрепанная, босая — на руках сонная девочка, не встретившая еще шестую луну. Тахи молча нырнул в хижину, выхватил немудреную кожаную обувь Киуте, велел обуться. И без того много тварей ползает по земле, а если бежать — защита нужна. Мало ли, камень, случайный сучок.

Дышать становилось трудно, и младший мальчик закашлялся. И ему был ответом звериный рев, словно сам лес обезумел и кричит на разные голоса.

Несколько оленей с хрустом вынеслись на поляну, а за ними — огромный волк, не преследующий добычу — шерсть на его загривке была вздыблена, а глаза слепы. Он желал одного — покинуть опасное место.

А потом на поляну выкатился веселый ало-золотой огонек размером с кулак ребенка. Покружился на месте, мерцая и переливаясь разными оттенками огня, и покатился дальше, не заметив людей или не пожелав уделить им внимания.

— Это всего лишь звери… обезумевшие звери и лесной пожар, — прошептала Киуте, не сводя глаз с веселого огонька, к которому присоединился второй — куст вспыхнул при их приближении. А между стволов замелькали еще огоньки, опережающие настоящее пламя — веселые, смертоносные, непредсказуемые.

— Огни тин пострашнее простого огня, — угрюмо сказал Тахи. — Как их много… ни разу не видел столько. Они не всегда поджигают лес, далеко не всегда. Почему сейчас, узнать бы. От реки Иска идут…

— Это сделали они? — непослушными губами проговорила Соль.

— Больше некому.

— Я слышала про такие, — прошелестела Киуте. — Скажи, что делать.

— Заставляй их сворачивать в сторону.

В приказе этом не было ответа, как именно — но молодая женщина успокоилась.

Они покинули лагерь, слишком быстро, чтобы успеть взять с собой вещи или припасы. Только оружие забрал Тахи.

— Къяли! — пыталась протестовать молодая женщина, однако Тахи лишь покачал головой:

— С ним Утэнна. Он хороший охотник и знает лес, они нас отыщут.

— Мне что-то не нравится, — обронил Къяли, остановился, опираясь на короткое копье. Стояли меж двух валунов — много камней было в этой части леса, огромных, серых, словно выросших из земли. Тевари любил лазить по ним, когда отец брал его в эти места.

Утэнна вопросительно вскинул бровь: он так и не научился верить в Силу уканэ, хоть любил своего питомца.

— Что не так-то? — буркнул добродушно. Тоже остановился — огромный, наполовину седой уже, но еще способный выдергивать с корнем молодые деревца.

— Не знаю… — Къяли беспомощно покрутил головой, прислушиваясь — но он никогда не отличался ни слухом особым, ни иными способностями. Только сердце чуяло.

— Не знаешь, так себе голову не морочь. Плохо — дичь словно вымерла, — Утэнна уже позабыл про слова Къяли, вглядываясь в давно оставленные следы. В этот миг между стволов мелькнули ветвистые рога, и крупный самец-олень вышел прямо на людей, опасливо косясь на всякий случай — и не ожидая нападения.

Утэнна приготовился бросить свой дротик — олень пока не почуял людей, ветер относил запахи в другую сторону. Олень смотрел укоризненно, чуть наклонив красивые рога. Уши его вздрагивали, ловя стрекотание пересмешников.

Къяли вскрикнул — Утэнна обернулся мгновенно, решив, что того укусила змея, но младший товарищ сорвался с места и побежал к поляне, к хижинам, словно сошел с ума, а олень рванулся в обратном направлении. Утэнна крикнул ему вслед — и выругался, опуская руку с бесполезным уже дротиком. Такого зверя упустить! Мальчишку шарахнуло солнце, не иначе. И вправду — жарко. Да и не стоит его ругать — припасов пока довольно…

Побрел по следам оленя — стадо должно быть неподалеку. На темно — коричневой почве следы копыт отпечатались четко, узором. Поначалу всматривался в следы, потом поймал себя на том, что принюхивается. Дым? И вправду…

Тут было уже не до охоты. Пожар в лесу — что может быть страшнее? Хоть и непонятно, что и с чего загорелось. Утэнна поспешил к лагерю, далеко не столь быстро — хоть силы было еще немеряно, годы брали свое. А потом, как из гейзера вырывается пар и струя воды, лес взорвался криком — обезумевшее зверье мчалось, не разбирая дороги. А дорога была не самой удобной — среди валунов-то. Живность едва головы себе не разбивала о каменную преграду, и Утэнна недоуменно застыл, не заботясь о том, чтобы не оказаться растоптанным — так не ведут себя звери. Пожар и для них самое страшное, но чтобы обезуметь настолько?

В конце концов он нашел безопасное место, взобравшись на выступ одного из камней. Увидел клубы дыма, подумал — в лагерь надо, в лагерь. Там наверняка уже поняли, ну а вдруг нет? Если придется уходить, кто, как не он, понесет основную тяжесть?

Из-за валуна показался огромный серый медведь, из тех, что живут в пещерах. Вперевалку, но быстро шел, глазки злые, но, если свернуть в сторону, не станет же он за человеком гоняться? А свернуть-то и некуда. Наудачу спрыгнул, стараясь скрыться за камнем — благо, волна зверья вроде схлынула. Нащупал дротики и большой нож — справится, не впервые. Только зверь уж больно огромный… Глухое ворчание вырывалось из глотки медведя, и человек понял, что эта громадина не только сильно испугана, но и как водится у этих тварей, при этом озлоблена на весь свет. Попятился, озираясь — отступать надо достойно, а как тут отступишь, если валуны всюду?

Кажется, еще и пододвигаются поближе, хихикая. Между ними уже и прохода нет, одни щели остались. Тевари проскользнул бы, но не мужчина взрослый и ростом не обделенный.

Целясь в глаз, бросил дротик — но тот стукнул о лобную кость. Второй наконечник вонзился в широченную косматую шею — такую шкуру пробить тяжело… Чуть-чуть промахнулся. Раненый, зверь заревел. На дыбы поднялся — огромный, серый, куда выше Утэнны. Глухо и хрипло зарычал, вздымая лапы с длинными когтями. Вот я, человек — медведь, и встретил своего медведя, весело подумал Утэнна.

Азарт поднимался в душе, а кровь южная горячая. А что силы уже не те — наплевать. Не так уж много людей Юга перешагнули порог шестидесяти весен. Повезло, можно сказать!

Долго прожил. Куда уж больше-то?

Къяли не слышал зова старшего товарища, перед глазами все было черным и вязким, а в голове словно работали кузницы. Бежал, торопясь к Киуте, предупредить ее об опасности. Ничего он почти не умеет, и лесным жителем до конца не стал… но опасность чует, хоть польза какая-то. Что случиться должно, не знал, знал только, что будущее пальцем его поманило — гляди. Завесу приподняло — и опустило тут же, не разобрать, кроме того, что за ней — багровое марево. Так, не разбирая дороги, поглощенный видением своим, скатился в овраг.

Носом — в мелкую поросль папоротника; разбил бы лицо, окажись там камень. Подле лица не оказалось, зато рядышком торчали, небольшие, но острые, словно овраг зубами ощерился.

Попробовал встать, вскрикнул — нога, похоже, была сломана. И ребра… почти не больно, но трудно дышать. И двигаться. Шевельнулся снова — и на сей раз не сумел сдержать возгласа боли, хотя думал, что готов к ней. Тело не слушалось.

— Мейо Алей, Великая Сила, — прошептал Къяли. Дымом тянуло, сбивая мысли. “Лес… горит?” — подумал с удивлением, не сопоставив предупреждение, посланное ему, и принявшую реальное обличье опасность. Он закричал, громко, но только огонек тин откликнулся — прибежал и сел на краю оврага. Любопытный. Къяли попробовал, несмотря на солнцем вспыхнувшую боль в груди, уцепиться за корень, торчавший из склона — бесполезно. Пламя было все ближе, стремительно двигалось, гоня перед собой дым, гул и треск.

— Киуте…

Закрыл глаза. Вот и пригодились его слабые способности. Айо не могут оставлять тело. Уканэ могут. Чувствовать огонь не придется. Оставить свою оболочку — раненую, уже бесполезную. А разбудить, вернуть будет некому… и некого.

— Киуте. Прости, — глаза остались открытыми.

Къяли ушел.

Склон был пологим — не тяжело подниматься, даже с детьми. Тахи оборачивался постоянно, да и все они оборачивались, пытаясь среди клубящихся дымных дорожек разглядеть фигуры друзей. То тут, то там из дыма вырывалось зверье, бежало, испуганное и злое, готовое зубами рвать и ствол древесный, ежели он преградит путь. Неправильно… так не бывает. Но рассуждать, как ведут себя звери, времени не было. И без того почти весь выложился, пытаясь их Силой отгонять — оружием точно не справиться.

— Киуте, — ухватил ее за руку, жестко, да было не до того, чтобы силу соизмерять. — Останься.

Молодая женщина вскинула на него недоуменные глаза. Дым и запах гари давно уже мешали дышать, и говорить трудно было. Но северяне разговаривали взглядами… вот и он почти приучился.

— Со мной останься. Сделаем малую стену огня, чтобы звери бежали вдоль нее, вбок. И попробуем остановить это пламя, — указал на горящий лес.

— Вдвоем? — прошептала она, прижимая к себе дочь. По щекам Киуте катились крупные капли, оставляя сероватые дорожки — пепел успел запачкать лицо.

На один удар сердца Тахи замешкался. Потом проговорил:

— Приказывать я не могу. Прошу… Ты дашь свою Силу и сдержишь огонь. Моей не хватит. А Соль… сама знаешь, тут не помощник.

Тевари слышал — он всегда ухитрялся слышать то, что не предназначалось ему. Пересмешником бы родиться мальчишке — птахи эти тоже вечно ловят не им предназначенное. Только кричат об этом на весь лес, потому и не любят их многие, если бы солнце не защищало, давно бы лесные жители их извели.

— Я тоже охотник! — закричал мальчик, мотая головой, лишь бы не видеть укоризненное лицо отца.

— Это не просто звери, лисенок. Они обезумели. Да и не в них дело — на дым и огонь тоже с копьем пойдешь? Иди с матерью, защити ее.

— Я не…

— Не? Ты взрослый! — и подтолкнул сына к Соль, ладонь скользнула по волосам — мимолетная ласка. — Иди!

Киуте силой впихнула в руки Соль своего малыша. Тевари уже стоял возле матери, побледневший, не согласный с отцом, который видел в нем всего лишь ребенка — но молчал.

— А девочка? — растерянно проговорила Соль.

— Куда ее, грудную! Мы постараемся выжить. Но ты хоть Акки убереги, если что!

— Но Къяли…

— Нет его больше, — так спокойно сказала.

— Ты айо, ты не можешь знать! — выдохнула Соль.

— Я знаю. Я чувствую его Силу. Мы были одним целым. Мейо Алей получил его душу, когда-нибудь встретимся.

Маленькая женщина с пепельными волосами смотрела печально и почти умоляюще. Что она могла? Заставить? Не в ее воле. А упрашивать не было ни сил, ни времени.

Соль подхватила ее ребенка, коротко поцеловала Тахи и побежала вверх по склону, уверенная, что сын следует за ней. Тевари и вправду бежал, только все норовил оглянуться. Так и бежал с повернутой головой, пока мог видеть, пока не встала внизу стена огня. А Соль не оглядывалась.

— Они скоро вернутся? — задыхаясь от бега и гари, выкрикнул мальчик.

Соль не ответила, прижимала к себе малыша Киуте. Тахи прав. Все вместе они бы погибли, и в одиночку рассыпавшись по лесам-тоже. А так двое остановят зверей, пожар и вернутся. Вместе, один Тахи и впрямь не смог бы. Она плакала и улыбалась, спотыкаясь на бегу. Вот и по-настоящему стали вместе север и юг. Разве не этого она хотела все годы жизни здесь?

Вернутся, и будут растить детей. Потом земля содрогнулась, и Соль упала.

Киуте, положив дочурку шагах в пяти позади себя наземь, на кочку, поначалу закрыла глаза — смотреть на стену огня тяжело, не просто глаза слепит — страшно. Она видела Силу Тахи — багровую, злую, пульсирующую. И знала, что он ощущает Киуте, берет от нее, что может, и неважно, что они из разных народов. Ему все же проще, у южан кровь из огня. Вот пожелает, и сольется с этой оранжевой дрожащей стеной… Та еще не приблизилась, пожирает деревья внизу склона, а стоять уже невозможно, так жарко.

Потом подняла веки — Тахи видела в профиль, черное лицо, хищная птица, из золы сделанная. Гореть в нем уже нечему, поняла молодая женщина. Остались только силы Киуте… и Къяли. Все-таки он и впрямь передал что-то ей.

Почудилось — Тевари появился шагах в десяти; ее обдало ужасом, и она закричала, прогоняя мальчишку. Пусть бежит к матери, прочь, куда угодно, хоть в прежнее их поселение! Он исчез, и был или нет — неизвестно. А пламя подступало все ближе, но слабело, уже не вздымалось к небу, не так сыпало искрами, не кидалось вперед обезумевшим зверем.

Пытаясь отогнать огненную пелену от глаз, потянулась сердцем — хоть немного Силы еще… ведь почти отбросили пожар от себя, и плевать, что мозг рвется на части, а сердце вот-вот лопнет от перенапряжения. Хоть одну ниточку…

И ниточка нашлась, тоненькая, серебряная. Почти под рукой, на земле. Лопнула беззвучно, даже не зазвенела. И больше не было нитей или канатов — все черное, выгоревшее.

Остановился огонь.

“Тевари…” Соль вытерла глаза, подняла тяжелую голову — словно камнями набили ее, огляделась. Акки, сынишка Киуте, был без сознания, а ее собственный сын исчез. Женщина огляделась пристально, испуганно: тихо, и слабый запах гари доносит ветерок, и дымом пахнут волосы и одежда. Цветы покачиваются, крупные соцветия, белые. И никого. Птицы поют, и, кроме запаха дыма и сажи на Соль и малыше ни следа пожара. Остановился огонь… как быстро… Незнакомое место.

А потом послышался низкий рокочущий звук, он все нарастал.

— Тевари! — вскочила и закричала, кинулась туда в сторону звука, где, как ей почудилось, находился знакомый склон. Но оттуда пахнуло ужасом, дунуло темным холодом, в сплетении ветвей сверкнул оскал черепа — и Соль отшатнулась, бросилась назад, громко выкрикивая имя сына. Вернулась, подхватила Акки, и снова помчалась, словно безумная, как зверье недавно бежало.

В другую сторону.

…Он понял, что мать в безопасности, и устремился обратно, к отцу и Киуте. Потом, все потом — попросит прощения, отдохнет, поможет с малышами…

Он опоздал.

Видел только женщину со спины— ее поднятые руки, взметнувшиеся под огненным шквалом волосы. Она обернулась, увидев его, и он увидел ее глаза — почти слепые, безумные. Она его узнала.

— Прочь! Возвращайся! — закричала она. Голос превратился в угрожающий рокот, заполнивший всё.

Что-то лопнуло в голове, и он повиновался, и бежал, и бежал прочь, не зная, что уже нет огня, не помня себя самого.

**

Астала

Дождь лил, будто стояли под водопадом; грис фыркали, но бежали, копытами разбрызгивая воду. Иногда ливень почти стихал, чтобы вскоре еще усилиться. Коротких перерывов всадникам хватало, чтобы осмотреться, благо, ехали они по мощеной камнем дороге. Не лучшая погода для погони, но беглецу еще хуже, к такому он не привык.

— Он может ставить “завесы”, как и сестра, — задумчиво сказал Тарра, который первым узнал о побеге, когда прислал своих людей охранять Айтли. — Впрочем, в городе он этого делать не будет — верный способ привлечь еще больше внимания, на нее же сразу кто-нибудь натолкнется. У северянки была хорошая грис, были припасы. У него ничего нет, разве что путь он может быть знает. Этот побег — жест отчаяния, — Тарра тронул повод. — Наверное, он слышал.

Юноша рядом резко выдохнул. Тарра обернулся, чуть приподнял бровь.

Но Кайе молчал. Всю дорогу молчал, пока не достигли окраин. Тогда юноша остановил свою кобылицу.

— Тарра… — смотрел очень серьезно. — Я найду его. Не смог найти северянку… его найду. Это я виноват. Но не тронь его, слышишь?! И потом тоже. Я знаю, что его захотят убить…

Тарра сумрачно смерил взглядом спутника. Пальцем обвел свой знак на плече.

— Что видишь? Неужто пятнистого ихи Арайа или цветок Кауки? Те льют кровь, как воду. Я — не трону. Мальчишка всего лишь боялся умереть; наказывать за это нельзя. Но что будет дальше, решать не нам, сперва дождемся вестников и Совета.

Тарра не хотел поднимать шума и хотел сперва пообщаться с Ахаттой, рассказать ему о побеге — как такое вообще могло получиться? У заложника был помощник? Но у ворот встретил Кайе, который, несмотря на ливень, куда-то выходил; на просьбу доложить деду о госте тот ответил, что Ахатта сейчас говорит с Къяттой. Этой встречи Тарра не хотел, и пришлось сообщить о цели визита.

Услышав, Кайе ухватился за повод его грис и заявил, что надо не говорить — догонять, и прямо сейчас. Если один из людей Тарры отдаст своего скакуна, они не потеряют и лишней четверти часа.

Тарра был в замешательстве. Реку Иска он помнил, и последнее, чего хотел бы — делать что-то в паре с этим ненормальным мальчишкой.

— У него нет браслета, я точно знаю, — сказал Кайе.

Это решило дело.

Искать беглеца оказалось нетрудным занятием, еще бы не вмиг прохудившееся небо. Айтли, наверное, такого не ожидал — на севере Сезон дождей одно название по сравнению с югом.

Тарра был прав — в городе он и впрямь не поставил ни единой завесы. И дорогу избрал самую неудобную — ориентиром должно бы служить солнце, но это совсем ненадежный указатель в дождь; а больше северянин не знал ничего о пути домой. Не то что сестра. Приближаясь к окраинным поселениям, синта стали очень осторожны — и сняли пару завес. Кайе ехал рядом с Тарой, лишь изредка давая указания, куда повернуть.

— Неужели ты чувствуешь след даже так? — потрясенно спросил один из спутников.

— Не так, как звери, — угрюмо отозвался тот, и ощутил на языке привкус крови, а на висках — прохладу от северной Силы, ее не мог смыть даже ливень. Вот какой след подарил Айтли невольно. Достаточно малой нити, чтобы запуталась бабочка в паутине…

Скоро след стал совсем свежим — северянин долго не мог решить, свернуть направо или налево, и в конце концов все же выбрал верное направление, иначе дорога привела бы его обратно. Сойти с мостовой он боялся по такому дождю.

Вскорости показались полосы деревьев тамаль, а получасом позже начался лес, и почти сразу поляна проглянула между стволами.

Кайе остановился у края поляны, натянул повод.

— Он там.

— Ты точно знаешь?

— Да. Он никуда не успеет уйти. Он устал.

— А ты… — начал Тарра, видя, как тот поворачивает кобылицу обратно к городу.

— Я не хочу быть здесь. Помни, что ты обещал, — он ударил ногами в бока грис, и та взвизгнула, сорвалась с места. Колючая ветка хлестнула по плечу юноши, оставив алую полосу.

Еще когда ехал обратно, почувствовал себя очень плохо. Боли он не боялся, поэтому внимания на нее почти не обратил. А вот запах крови, взявшийся непонятно откуда, сильно досаждал — как и головокружение. Правая рука почти перестала слушаться, ладно, мог управлять кобылицей и без поводьев. Дождь по-прежнему лил, но почему-то вода в лужах отливала красным. Въехав в ворота, спрыгнул с грис, но ноги подкашивались — передал повод пробегавшей мимо молоденькой служанке, пусть отведет к стойлу. Повернулся спиной, направляясь к себе, услышал испуганный вскрик.

— Рана открылась, — сказала Киаль, прибежавшая первой.

— Я не могу запретить тебе все вообще! — сквозь зубы обронил Къятта, подхватывая его, несмотря на попытки идти самому. — Ты вечно…

— Я упустил девушку. Если бы ушел и он… Ты ведь не знаешь, почему так.

— Будешь лежать дома, пока не позволю встать!

— Но ведь меня же лечили! — сказал по — детски обиженно, уже с перевязанной заново раной опустившись на постель. — Все было хорошо, после праздника даже!

— Охх… — Къятта потер виски, присел рядом. — Любой мальчишка-метельщик умнее тебя.

— Я никогда не обращался к целителям, и правильно, значит! — вскинулся тот, и поморщился — больно-таки.

Къятта сжал руку в кулак, словно ударить хотел — не то по кровати, не то по лежавшему. Сдержался.

— Правильно было бы дома тебя запереть тогда сразу!

Уже поднявшись, добавил:

— Встанешь — пожалеешь очень.

Новая, тусклая и ломкая луна заглядывала в комнату северянина. Наполовину тюрьма, наполовину уже привычное обиталище. Так и не смог заснуть. Ночная бабочка упорно крутилась над светильником, и Айтли отгонял ее, жалея глупую.

— Ну куда ты снова! — терпеливо повторил в десятый раз, наверное. Проще было погасить огонь и спать… или хоть лежать с открытыми глазами, но в темноте видел одно и то же — заросли, пропускающие всадников-южан. Айтли сидел возле дерева… встал, когда их увидел. Позволил подойти близко-близко. Хотел ударить — как мог, страх вызвать, или же ярость — чтобы убили здесь. А “щит” у предводителя был мощным… Юноша не ударил не потому, что испугался или понял бессмысленность — может, и удалось бы.

Просто во взгляде южанина не было злобы. И он — тот, приходивший предупредить стражу — чуть покачал головой, словно говоря — это лишнее.

Сейчас оставалось только бабочку отгонять. Айтли еще не знал, как поступит Юг; существовал ничтожный шанс, что его все же не тронут, может, даже отправят домой — но он себя не обманывал. Не затем Лачи их сюда отправил. Про бегство племянницы наверняка уже знает, но никаких известий или вопросов Астала не получила. Значит, не добралась еще, а раньше времени шум поднимать невыгодно.

Почудилось — Этле словно рядом присела, даже услышал ее смех. Его беспокойная, прямая, порой такая мнительная половинка.

Отвлекся и не заметил, как на пороге возник человек — вроде он и полога не откидывал. Стоял неподвижно, но Айтли почувствовал себя зажатым в угол.

Как-то давно, тогда был совсем еще мальчишкой, был на дальних лугах вместе с дядей — не с Лачи, с другим. И там они встретили пещерного волка — огромный, он хромал, едва опираясь на окровавленную переднюю лапу. Но глаза его были ненавидящими, желто — оранжевыми. Потом мальчик стоял возле туши волка долго, пока вконец заждавшийся дядя не увел племянника силой. У мертвого зверя глаза потускнели, но оставались такими же яростными. А еще запомнил — на неподвижный зрачок опустилась переливчатая зеленая мошка. Согнать не успел — рука дяди сжала его кисть и потащила мальчика прочь.

Стоящий сейчас перед Айтли лицом больше походил на птицу, но у него были глаза того волка — яркие, ненавидящие… мертвые.

Недавно он принес подвеску сестры…

Браслет — новый, запаянный — стал холоднее.

— Ты так ничего и не скажешь?

— Мне нечего говорить.

— Ты так думаешь? Та, что помогла бежать твоей сестре, уже умерла, — Къятта усмехнулся очень неприятно. — Знаешь, как выглядит человек с расколотой головой?

— Мы таким не любуемся.

— Крысенок, — тихо и отчетливо. — Маленькая тварь. Твоя сестра тоже мертва давно. А если и доберется до севера, думаешь, ей позволят жить долго?

— Вы ее в любом случае не получите.

Зеленая мошка с жужжанием поднялась, и до сего мига застывший глаз моргнул, оказавшись живым. Совсем близко от руки Айтли лязгнули волчьи клыки:

— Мне плевать на ваши паршивые интриги! Но я чуть не потерял его из-за твоей девки, теперь из-за тебя! Кто помог тебе снять браслет?

— Помог? — рассмеялся Айтли. — Он его с меня сорвал.

Къятта опустил руки и отошел на пару шагов; но казалось, что он приближается, столь ощутима была исходящая от него ненависть. Айтли видел — в кулаке он сжимает что-то столь сильно, что побелели пальцы, и зрачки южанина широкие, во весь глаз. Но продолжал говорить:

— Я думал, об этом уже все знают. Или просто молчат? Но я ведь скажу, если спросят.

— Мой брат мечтал об этом — размазать тебя по стенке, но я сам запретил ему… зря. — Снова шагнул вперед, цепко ухватил плечо Айтли; юноша изогнулся, пытаясь вырваться — однако старший из братьев Тайау, может быть, и уступал младшему, но уж всяко превосходил силой Айтли.

Отшвырнул его к стене; Айтли стукнулся затылком до звона в ушах, но тот лишь усмехнулся. А потом удар чего-то невидимого обжег Айтли, словно хлыст, и багровая борозда появилась на коже. И еще одна, и еще. Удары, разрывающие само существо изнутри и снаружи, черные вспышки.

Даже без браслета не мог бы противостоять такому, как Къятта… он и не пытался. Напротив, был почти рад, что сможет сейчас умереть. Это в общем-то куда лучше, чем могло его ожидать.

Мертвый волк с янтарными глазами задрал морду к луне и завыл.

Потом Бездна раскрылась и позвала.

**

Срединные земли, две весны назад

Когда-то здесь было селение, но лес почти его поглотил. Кое-где еще высились частоколы, а столбы, некогда держащие хижины, покосились, их обвили лианы. Поля заросли подлеском — только обтесанные вехи-разметки выдавали, что раньше здесь трудились земледельцы. “Это мое”, говорил лес.

Звезд в чаще почти не видно, и по пути сюда удавалось свериться с направлением лишь на полянах ночью — благо, еще не полили дожди, завесив все небо тучами. Но в основном он шел по каким-то неосознаваемым приметам. И вот…

Мальчик бродил, трогал то обломок доски, то обод колодца, пытаясь вспомнить, понять, что сам он здесь делает. Порой на досках и бревнах попадались следы огня, иногда древесина была обуглена так, что при нажатии палец проваливался в черную пыль. В паре мест среди досок он заметил человечьи кости.

Значит, когда-то здесь погибли люди. Сколько их было? Полных скелетов он не отыскал. Вряд ли умерли мирно, в своих домах, а кости растащили звери… звери не приносят с собой огонь.

Почти утонув во мху, мимо него смотрел череп. Мальчик присел наземь, рядом, протянул руку, но так и не коснулся. Не было страха, только жалость и недоумение. Что-то неправильно…

По обломку доски проползла сколопендра, направилась к босой ноге — вот-вот и заберется на нее, обожжет кожу ядовитыми щетинками. Но передумала: живой человек, видно, был ей не по нраву.

Он все еще не знал, зачем он здесь и ходит по этим развалинам, но медлил, не мог покинуть их, словно именно сюда и стремился и теперь не понимал, что делать дальше. Потом стемнело — стремительно, будто вылили ночь из бочки. Ночные птицы закричали на все лады, и между ними послышались голоса, тени зашептались, поднимаясь между бывших стен. Тени гнали его, обвиняли — но в чем, он осознать не мог.

“Все из-за тебя”, “Они пришли из-за вас”, “Это ты должен был тут лежать, а не мы”, — шептали беззвучные голоса. Голоса гнали мальчика прочь.

Ему пришлось уйти в лес, искать себе ночлег там, хотя он больше желал остаться здесь. Мертвых он не боялся, напротив, казалось, они способны что-то важное рассказать ему.

Но ослушаться не решился.

Развернувшись, он пошел прочь, туда, откуда пришел. Там тоже оставалось нечто важное.

**

Астала, настоящее

Рана вела себя странно: вроде затягивалась, но от любого напряжения, иногда и вовсе сама по себе, открывалась. Кайе злился. С каждым днем ему становилось лучше, еще бы он не рвался тут же проверить, действительно ли все уже в порядке. Два раза попытки закончились плачевно.

Держать его в постели никто не пытался, но из дома не выпускали. Благо, он и сам понимал, что заметно ослабел и что, окажись он в луже крови посреди Асталы, только порадует сплетников.

А сплетничать и без него было о чем.

Смерти в далекой долине Сиван обсуждали по всей Астале, от последнего мусорщика до Восьми Родов. Всех интересовало, случайны ли эти смерти, и чем же ответит Юг. Из Долины сюда отправили сообщение с птицами… теперь его содержание знала не только Астала, но и ее окрестности.

Отряд, приехавший за добытым Солнечным камнем, не нашел живых в лагере, но на телах — тех, что не тронули хищники — не было следов насилия. На полу хижины-времянки нашли нацарапанную запись про ядовитое дыхание земли, только ведь написать это мог кто угодно.

А Солнечного камня оказалось добыто подозрительно мало… или северяне из соседнего лагеря поживиться успели?

Некоторые боялись, что начнется война, другие ее желали. Третьи пытались все-таки оправдать северян — зачем им действовать столь бессмысленно-нагло? Да еще их мальчишка в Астале, хоть сестра и сбежала. Соглашались в одном — заложника в живых не оставят.

Айтли хотелось, чтобы все наконец кончилось. Ему еще не сравнялось шестнадцать — около полугода оставалось до совершеннолетия, но он чувствовал себя стариком, уставшим от бесконечных пустых весен и засух. Здесь ведь день шел за год… нет, не день — час. После визита Къятты он, к большому своему сожалению, выжил и даже поправился. Верно, тот не хотел, чтобы для северянина все закончилось слишком быстро и силу ударов соизмерял. Айтли не понял, чем вызвал подобную ярость, но какая, в сущности, разница. Сперва младший его ненавидел, теперь вот от старшего перепало. По-настоящему плохо было одно — он не ощущал сестру. Давно уже. И что с ней, неизвестно.

А теперь-то я кто? — думал юноша, глухо думал, тоскливо. Лачи взял или возьмет, что хотел — наверняка, чем бы это ни оказалось. И даже не справился о племянниках… или только об Айтли? Сестра уже должна быть в Уми, если ничто ей не помешало. Может, и границу Тейит уже пересекла, приближается к дому. Ей повезло покинуть южные леса до ливней; на плоскогорьях погода сейчас сносная. Знает ли Этле о том, что произошло в Долине Сиван? Вряд ли…

Иначе он ощутил бы ее тревогу. Наверное. Теперь уже не проверить, они не увидятся больше.

Так недостойно жить, думал юноша. Словно обмотал огромный паук клейкими нитями и позабыл в углу, и виси, гадай — вспомнит и сожрет или так и задохнешься постепенно от нитей-удавок, или просто умрешь от жажды… от затхлого воздуха.

Шмель разорвет паутину… или убьет паука. Но я просто болтаюсь тут…

Снаружи окликнули. Айтли постарался выбраться из оцепенения. От чекели остались темные полосы подживших ожогов. Со временем наверняка сойдут… сошли бы, но вряд ли успеют. Но не хотел показать их, и потому надевал шионте, стоило подумать, что кто-то идет — со стороны, верно, выглядело, что его знобит от бесконечных дождей.

Гость не стал заходить без приглашения, дождался, пока Айтли разрешит войти. Надо же, будто на севере, где у племянников Лачи было высокое положение…

Руки гостя были открыты, хотя сейчас, в дни начала дождей, многие надевали шерстяные туники с рукавами до локтя. Айтли сразу бросил взгляд на знак и напрягся — Род Арайа, один из тех, от кого заведомо не жди ничего хорошего.

Этого человека раньше не видел. Нет… видел однажды, мельком, когда вся Астала наперебой рвалась поглядеть на заложников. Приятная внешность, и заметно было, что ему нравится это подчеркивать. Но даже по северным меркам его нельзя было назвать разряженным попугаем, как некоторых тут. Разве что волосы убраны чересчур прихотливо. В нем не было никакой угрозы, не то что в Къятте. Только вот знак на плече — пятнистый ихи.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил гость.

Айтли не ответил. Об этом наверняка нашлось кому рассказать.

— Я хотел просто с тобой познакомиться, — продолжил гость, не обратив внимания на молчание. — Мне жаль, что все так получилось.

— Ты пришел мне выразить сочувствие?

— Нет. Даже искреннее было бы… издевательством.

— Тогда о чем ты хотел побеседовать?

— Сейчас это не имеет смысла, а раньше — о севере. То, что вы здесь, могло действительно стать каким-то мостиком между нами и Тейит. Мы ведь плохо знаем друг друга, а что надо — придумываем себе сами.

— Почему же не раньше?

— Пока ты был у Шиталь, не видел смысла спешить. А потом и меня не было в городе, и твоя сестра… Я вернулся накануне праздника.

А потом уже мне не было ни до чего, подумал Айтли. Да и сейчас… Не было желания ни отказывать в разговоре, ни соглашаться, всё не имело значения.

— Я бы согласился, — честно ответил Айтли. — Но сейчас мне уже не до этого.

— В моих силах тебе помочь.

— Мне не нужна помощь, — сказал юноша. Все эти, с золотыми знаками, словно выстроились вдоль стен и сливались с орнаментом, по кругу двигались, указывали на него. То высвечивался, открывая пасть, золотой ихи, то ибис распахивал клюв — кажется, и такой знак у кого-то видел, только линии были темными.

Человек рядом то сливался со змеей орнамента, то вновь из нее выступал; он какое-то время смотрел на Айтли, потом на стену — и тому показалось: он тоже их видит. Человек что-то еще говорил, но Айтли не способен был это разобрать, и тот наконец ушел.

Очень болела голова, и хотелось спать, спать, спать. Поэтому о госте Айтли тут же забыл.

Скоро настал день, когда прислали второе, подробное письмо свидетели из Долины — обо всем, что смогли разузнать побывавшие там следопыты из ближайшего лагеря. Теперь уже пора было принять решение.

Совет собрался в тот же день, но сперва еще раз прочли — вслух, на ступенях Дома Звезд — послание, как свидетели осматривали мертвый лагерь и окрестности, как говорили с рабочими Тейит. Эсса заверили, что не имеют отношения к смерти южан. Объяснили, что узнали о происшествии чуть раньше прибывшего отряда — по гомону птиц и отсутствию дыма костров. Поклялись, что близко не подходили — остановились, убедившись, что лагерь пуст, и пребывали в неведении, люди погибли или просто ушли. А что Солнечного камня мало… видно, столько добыли.

Стих звучный голос человека, читавшего письмо. Затем распахнулись двери в главный зал Дома Звезд. Сегодня, впервые за долгое время, здесь было больше народу — на Совет пришли по три члена каждого Рода, и третий стоял за креслами двоих других. На сей раз ни одно лицо не улыбалось и ни одно не выглядело равнодушным. Первым с согласия Ахатты заговорила Кети Инау, вертя браслет на запястье:

— Эсса врут как плешивый акольи. Чтобы они и не сунулись в подозрительно пустой и тихий лагерь? Спасибо хоть не стали делать большие глаза — мол, мы ничего и не знали. Их допросить бы как следует. Но разве они допустят настоящей проверки?

— А теперь время упущено, — негромко сказала мать Иммы, Улине. — На месте некому было как следует расспросить, даже если бы и решились. Теперь нам никто и на трехдневный полет стрелы не покажет виновников… если они еще живы сами.

— Перед тем, как погибнуть, наши разведчики нашли еще два колодца Солнечного камня… о них эсса не знают, — сказал Тарра.

— Или успели узнать, только думали, мы еще не получили известия. И убили всех в лагере, пока они не отправили доклад о новых месторождениях. Что ж, это все объясняет, — вскинул голову Наста Кауки.

— Значит, люди погибли напрасно, — возразил Ахатта. — Сейчас разрабатывать эти колодцы для северян было бы самоубийством — и признанием. Разве что через несколько весен… если мы позволим им там остаться.

— А мы позволим? — искривив губы, спросила Кети.

Глава Совета — сегодня он пришел не только с постоянным своим родичем-напарником, но и с Къяттой — смерил ее оценивающим взглядом. Кети настроена воинственно, как и половина в этом зале. В самом деле, Север все больше себе позволяет, пробует Юг на прочность и при этом все громче твердит о том, сколь опасна и неудержима Астала. Юг верит и похваляется сам перед собой — ух мы какие!

— Говорите по движению солнца, по очереди, — велел Ахатта. — Каждый может ответить предыдущему или предложить что-то свое.

— Нам дали повод к войне, — задумчиво проговорила Шиталь. — Либо мы обвиняем их — и наносим удар, либо молчим… и дальше нас считают просто мусором.

— Мы обвиним их, и что? Чего мы можем потребовать? Расследования? Кети верно сказала — исполнителей нам никто не покажет. Подсунут невинных и незнающих, а с них что взять?

— Потребовать, чтобы они убрались из Долины.

— Это бессмысленно — Долина ближе к северу.

— Она ближе к Чема. Мы давно ни к чему не обязывали тамошних, пусть платят за долгие годы нашей поддержки.

— Но они и так платят положенное. Стоит ли прижимать наших союзников?

— Еще как стоит. Угроза всегда доходит быстрее.

— Нет, лучше дать Чема послабление в обмен на помощь. Пока они считают себя “младшими братьями”, а не нашими слугами и придатками, нам не приходится тратить силы на подавление недовольства.

— Что ж, допустим, Чема даст нам своих людей, чтоб нам не тратить лишнее время на поход из Асталы, а если Север не согласится уйти из Долины Сиван? Все-таки их страна во многом держится на Солнечном камне, а он не валяется на дороге.

— Тогда можно потребовать с них другие земли, которые выберем мы.

— Но на южную половину Долины все равно надо будет привести сотню-другую айо.

Голоса стихли, и Ахатта понял, что слушал с закрытыми глазами — да и говорили собравшиеся длиннее, он лишь отсеял самое главное. Наконец его родич взял слово; редко высказывался публично и, похоже, считался просто тенью Ахатты:

— Мы решаем, как поступить с ворами и убийцами, хорошо. Но все же — зачем Тейит понадобилось это убийство, если это и в самом деле оно? История про чужие колодцы любопытна, но одно дело украсть не тобой открытое месторождение, другое — убить рабочих. А вдруг это все же случайность? Или даже подстроено намеренно, с далеко идущими планами? Иначе… нет смысла. Вряд ли северяне рассчитывали, что после этого могут полностью у нас выкупить месторождение, если не смогли это сделать раньше миром.

— Надо все-таки допросить мальчишку, — поднялся Наста Кауки, нарушив порядок речей. — Сбежала девчонка, и брат ее чуть не удрал… они знали все, я не сомневаюсь. Что они задумали еще, эти крысы?

— Юноша-северянин ничего не знает, — Шиталь посмотрела на говорившего очень приветливо, но тот сел. — Нет смысла спрашивать его о чем-то. Если план и был, то у сестры.

Она перевела извиняющийся взгляд на Ахатту — мол, вас я не обвиняю в сговоре, но… Глава Совета кивнул:

— Я подозревал что-то… Не знал, что именно произойдет.

— Потому что слишком стар, — сказал Хатлахена Арайа.

— Без Ахатты мы бы даже сегодня тут передрались, — раздался негромкий голос Ийа, и замолчали все, даже перешептываться перестали. Племянник, затыкающий дяде рот — зрелище не самое частое, но прилюдно возразить члену своего Рода, когда тот готов нанести серьезный удар по давнему противнику? Так не бывает.

— Что случилось, то случилось. Впереди — долина Сиван, и это куда важнее, — продолжил Ахатта будто ни в чем не бывало. — Мы должны направить туда кого-то из нас, а не отделываться простыми разведчиками. И потребовать, чтобы Север прислал равных нам. Подумайте, кого стоит направить. Послезавтра соберемся снова и назовем имена. Двоих Сильнейших будет достаточно. И еще — подумайте, на что готова пойти Астала, если Тейит не уступит. На что в самом деле готова — не ради красивых слов, перья топорщить мы все умеем. Наши посланники должны будут верить в нашу готовность и силу.

Он готов был распустить Совет, но вмешалась Кети, на сей раз гладившая пальцами золотое кольцо сережки:

— Это еще не все. Решайте, что делать с мальчишкой.

— Северяне нарушили соглашение, зная, что будет. Мальчишка не нужен ни нам, ни северу, — сказала Улине.

Наста Кауки снова поднялся — острый, с голодным взглядом, чуть не облизнулся.

— Круг.

— Я не думаю, что стоит, — задумчиво проговорила Шиталь. Наста обернулся к ней:

— Держать его под стражей — лишние хлопоты. Эсса показали, насколько он нужен им. Почему не поступить так, как разумно, сестра?

Сестра. Примирительно… А Наста продолжил:

— Его можно отдать Хранительнице, но кровь северной крысы… я бы не предложил ей такое блюдо.

Смех прошел по залу.

— Он может умереть в Круге — или его выиграет кто-то из нас.

— Второе! — тяжело проговорил Тарра. Глаза всех троих Тиахиу радостно вспыхнули:

— Второе.

Ийа взглянул на дядю — непонятная улыбка, будто он о своем думал, появилась на губах, и Хатлахена сказал, довольный единодушием с племянником, коего слегка опасался:

— Второе.

— Выиграть не значит убить, — резко сказала Шиталь.

— Это право того, кто его получит. В любом случае покинуть Юг он не должен, иначе Сильнейшим Тейит останется приехать сюда лично и плюнуть нам на главную площадь, — Тарра не смотрел в сторону Рода Анамара, а Шиталь растерялась заметно — похоже, ожидала поддержки.

Ахатта поглядел на внука, так и не произнесшего на Совете ни слова, тот пожал плечами:

— Пусть делают, что хотят.

Южанин, который теперь приносил Айтли приносил еду и питье, был человеком суетливым и всячески пытался поболтать с заложником. Но тот не удостаивал прислужника вниманием. Пожалуй, он скучал по столь же болтливой, но куда более чуткой Ашиноль. Да и о чем говорить? Раньше это имело смысл — тогда он надеялся, у него было будущее, ему был интересен Юг, несмотря ни на что.

Но прислужник сказал то, к чему Айтли не мог остаться равнодушным.

— Тебя выведут в Круг.

— Что это значит?

— Иногда в Круге убивают — по-разному, так, чтобы видели все. Иногда проводят поединки, и выигравший забирает себе того, из-за кого шел бой. Ты станешь выигрышем, — широкая улыбка озарила лоснящееся лицо.

— А что потом?

— Потом? Со всеми по-разному. Как поступят с тобой, решит тот, кто тебя заберет.

— Значит, решили себе забаву устроить, — обронил Айтли. — А что мне делать при этом?

— Ничего, просто смотреть и ждать.

— Просто? Пока эти акольи дерутся за меня как за добычу?

Южанин похлопал его по плечу, желая утешить:

— У меня есть питье, закрывающее рассудок на время.

Айтли молчал, даже не отстранившись — хотя не переносил подобных знаков расположения. Потом спросил:

— Ты можешь передать записку Ахатте Тайау? Мне нечем тебя вознаградить, разве что вот… — Айтли положил на скамью наборный браслет из плоских яшмовых звеньев — квадратов. На каждом был тонкий резной узор. Хоть украшения из камня здесь не особо ценились, красивую резьбу можно было продать за немалую цену.

— Что-то хочешь ему предложить в обмен на свою жизнь? — с глубоким сомнением спросил прислужник, подгребая к себе браслет.

— Я и тебе-то почти ничего дать не могу, ему тем более. Не волнуйся, не припрятал для него богатый подарок. Так передашь?

— Передам, — согласился тот. На лице было написано — и, конечно, перед тем узнаю, что в этой записке. Интересно, умеет ли он читать, или покажет кому? Неважно, это будет северное письмо, Ахатта его должен знать.

Никто в Астале не сомневается — северянину жить осталось недолго, вопрос лишь в том, как именно он умрет. Что ж, справедливо, наверное. А он в любом случае будет здесь развлечением, избежать этого не может. Так по крайней мере пусть его запомнят не как пойманного в силки кролика. Не ради доброго имени среди южан — ради себя. И, может быть, ради сестры.

— А тебе не помещает… ну, знаешь, вызвать к себе интерес в Круге, время потянешь, и вообще, — сказал южанин. Когда он уже уйдет наконец?

— Не беспокойся, — холодно произнес Айтли. — Именно это я намерен сделать.

Айтли не знал, получил ли Ахатта его послание, и, если получил, то просто сжег или хотя бы задумался. Полночи барабанил ливень, и с утра небо несколько раз плеснуло на землю из полной кадки, но к полудню немного подсохло, хоть повсюду поблескивали лужицы воды.

У этих попугаев будет схватка в луже?

Айтли привели в Круг — кольцо песка в несколько десятков шагов шириной, с одной стороны в три ряда возвышались сиденья для зрителей, с другой было лишь невысокое ограждение; народу собралось много, простой народ толпился дальше, за внешним кольцом, сидел на деревьях, а у самого песка стояли нарядные группы людей из семей влиятельных, большинство оживленно беседовало. На него тут же начали глазеть со всех сторон, от южан это было особенно неприятно — во взглядах, выражениях лиц и жестах они не стеснялись, да и в словах не особенно.

А песок Круга был не столь уж мокрый, как ожидалось — верно, его подсушили немного здешние умельцы… жаль.

Пока не явились члены Совета во главе с Ахаттой, синта разных Родов развлекались в ожидании. У них были свои знаки на плече, хоть и не золотые, и на их бой само по себе стоило посмотреть — зевакам не приходилось скучать.

Даже заложник, ожидая своей судьбы, невольно заинтересовался. Двое молодых людей были в Круге, похожих, как братья — темных, жилистых, невысоких. Первый бой завершился вничью — Айтли слово бы дал, что противники особо и не старались одержать в нем победу. Оба скорее обозначали собственные возможности, но не сходились всерьез. Кружение смуглых тел, молниеносные выпады, поначалу без оружия. Потом гонг ударил во второй раз, гулкий медный звук лизнул и песок, и верхушки деревьев.

В руках у противников блеснули клинки чуть больше ладони длиной. Южные ножи были похожи на северные, только с небольшой круглой гардой. Двоих в Круге мгновенно закрутил вихрь, в кольцах которого трудно было уловить все подробности боя… бешеные глаза проигравшего — в том момент, когда он понял, что проиграл, когда нож противника скользнул по его шее.

Айтли вяло удивился, что проигравший остался жить, потом напомнил себе — и звери не всегда дерутся до смерти. Ладно, все это неважно — ему драться так не придется.

На песок упало всего несколько алых капель — но недолго там оставались, скоро песок разровняли.

Больше поединков не случилось — все начали расступаться поспешно, пропуская то один, то другой Род. Не только члены Совета сюда явились. Наконец и Ахатта пришел, с десятком близких, с другими спутниками, но без внуков. Это было неожиданно, однако некогда стало гадать, почему так.

— Ты хотел со мной говорить здесь, прилюдно, — голос Ахатты до сих пор был звучным, богатым оттенками, хоть и негромким сейчас. — Чего именно ты хотел? Советую подумать, прежде чем сказать.

— Я давно подумал, — юноша краем глаза отметил — теперь вокруг только Сильнейшие и, видимо, приближенные их, остальных оттеснили; никто из сторонних не услышит, если сам он не начнет орать во всю мочь. На песчаный Круг ему еще предстояло выйти, а сейчас он был в центре другого, пестрого, золотого, будто в змеином клубке.

Айтли вздохнул, веля себя успокоиться — еще не хватало, чтобы голос сорвался.

— Вы пришли сюда развлекаться. Я хочу кое-что предложить сразу всем, решайте сообща.

— Без длинных предисловий вы можете? — хихикнула какая-то женщина.

— Можем. Вы меня все равно убьете; но вы так кичитесь своей силой, я много наслушался здесь о том, какой Север никчемный. Так снимите с меня браслет и дайте возможность защищаться, как я это могу.

Ему ответом был смех. Спокойно он продолжал:

— Моя сестра толком не знала мира и ей всего пятнадцать. Но она сбежала от вас.

— Это была случайность! Ты-то не смог! — выкрикнул кто-то из молодых.

— Не стал бы на вашем месте этим гордиться, — продолжил еще спокойней, чувствуя, как некоторые уже начали сердиться. — Я сумел обмануть нескольких охранников, и, не зная города, не имея никакой помощи дошел до окраин Асталы — в ливень. И меня нашли только с помощью чутья зверя. Без этого вашего Оружия Юга вы совсем ни на что не способны?

Ахатта вытянул руки в стороны, будто разделяя заложника и южан:

— Так, тихо всем. Ты хочешь бросить вызов каждому Роду?

— Нет, пусть мне бросает вызов кто хочет.

— По одному от Рода?

— Это справедливо, по-моему.

— Слишком мало, желающих эээ… попробовать свои силы наберется побольше, — фыркнул кто-то .

— Да как хотите. Только если вас наберется человек сто, не много славы будет в такой победе, — сказал Айтли, надеясь, что голос звучит достаточно равнодушно.

— Ладно, хотя бы по двое! Уж шестнадцать-то человек тебе одолеть — раз плюнуть!

— А если я одержу верх?

— Тогда уедешь домой, — кажется, сразу все засмеялись.

Он напряженно вслушивался в голоса. Половине его задумка понравилась, половине наоборот, но разозлил он всех. За то, чтобы снять браслет, были Кауки целиком, в остальных Родах такого единодушия не было.

Айтли вновь поискал глазами Кайе или его брата, обоих не было. Раз до сих пор не явились, видно, уже не придут. Испытал некоторое облегчение: рад был тут не увидеть.

А вот недавний гость из Рода Арайа здесь был, и смотрел на него задумчиво и оценивающе. Не так, как другие: у прочих был азарт, снисходительное любопытство, пренебрежение, злость, наконец.

Южане спорили долго, но согласились. Когда Айтли вступил в Круг — наконец без браслета — ему показалось: что-то случится прямо сейчас. Песок затянет его в свои глубины, или поднимется, окружит стеной… Ничего не случилось, конечно.

Выглянуло солнце, хотя скорее всего ненадолго — оно обычно держалось не больше пары часов подряд в первые недели дождей. Для бойцов это было бы неудобно или наоборот, он не знал, но в его случае дождь мог хоть немного да стать помехой противникам. Что ж, не повезло.

А может… Если все окажется совсем плохо, собственное сердце он, наверное, сумеет остановить. Но не сейчас, не сразу, а когда они отвлекутся на поединок. Это значит, надо продержаться какое-то время. Айтли лихорадочно вспоминал, что нужно сделать, чтоб не вернули его тут же, но понял — ничего не получится, всё вокруг отвлекает. Слишком много фигур, голосов, ярких красок, и сам слишком взволнован.

Ну ладно, прочим умениям волнение помешать не должно — его все же тренировали. Хоть запомнится этим самоуверенным индюкам.

Ветерок касался лица, сырой, но несущий мелкие песчинки. Айтли стоял у столба в центре поля. Свободен, в смысле, ни ремней, ни иного чего… может сесть на песок, если хочет. Когда-то чувствовал себя выставленным напоказ, а ведь тогда южане приходили по одному. Сейчас… Неважно все это.

Они решили — тот, кто пробудет в Круге дольше, чем водяные часы отсчитают сто капель, или вернется за отметку на песке — проиграл. Айтли же нельзя было отходить от столба, иначе проигравшим сочтут северянина.

В небе мельтешили птицы, оголтелыми стайками носились туда и сюда. Вечером опять будет дождь. Отчаянно захотелось дождь этот — увидеть.

Заметил высокую плотную фигуру, направлявшуюся к столбу. Выпрямился. Смотрел на Тарру так же, как недавно на поляне. Южанин остановился в шаге от юноши, слишком близко — Айтли непроизвольно качнулся назад, уперся в столб.

— Не знаю, на что ты рассчитываешь, но уйти тебе все равно не удастся, даже если случится чудо и ты всех одолеешь, — прозвучал низкий размеренный голос. — Ты веришь в восемь или шестнадцать противников, но будут выходить до тех пор, пока ты не сломаешься.

— Так себе у вас с честностью.

Тарра неопределенно скривился:

— Плата за позволение защищаться. Обещаний тебе никто не давал. Но ты можешь, по крайней мере, сдаться тому, кого выберешь сам, если он пойдет первым… или вторым, раз ты столь в себе уверен. Поверь, к некоторым лучше не попадать.

— Я давно не малыш, и все это понимаю, — с грустной улыбкой ответил Айтли. — Но спасибо тебе.

От края Круга до столба, у которого он стоял, было пятнадцать шагов. Несколько мгновений нужно, чтобы бегом одолеть это расстояние. А он должен подпустить противника еще ближе, шагов на пять — тут и вовсе рукой подать, и с места сходить нельзя, сочтут проигравшим. Как они, наверное, веселились, наскоро придумывая эти правила!

Южане не знали, что у него совсем небольшая Сила, просто обучен он хорошо. Всегда по-доброму завидовал сестре, которая могла ставить нечто вроде ловушек или невидимых пугал, а сама уходить. Но сейчас это ее умение оказалось бы бесполезным: первая “сеть” и впрямь отпугнет человека, но вторую некогда ставить. И повторяться было нельзя: слишком малое расстояние, поймут, что он делает, и сумеют противостоять.

Выходящие в Круг не должны использовать “щит” Силы, иначе поединок окажется бессмысленным. Айтли надеялся, что вызов примут только бойцы-айо: стоит тут появиться уканэ, и северянин скорее всего проиграет. Он напряженно оглядывал собравшихся на границе Круга, и понимал — кажется, не ошибся. Они слишком горды, чтобы позволить выходить за себя тем, кто обычно оставался лишь зрителем.

Способностью видеть будущее недавний заложник не обладал — но стоило пожить среди южан, чтобы хоть немного начать их понимать. Айтли знал, как использовать оставшееся время — он старательно подтягивал к себе малейшие ниточки, дрожащие между ним и сестрой, и прекращал их дрожь, стягивая тугим узлом и прижимая к земле. Земля — одна для всех, но она дает Силу только плодам, не людям. Это было лучшее незримое полотно, созданное Айтли. Он готовился бороться не за свою жизнь — ее уже, считай потерял — но за достоинство.

Гонг раздался — первый человек вышел.

…Айтли умел хорошо усыплять, но здесь это просто не успел бы — нужно время. Первого, с цветком гибискуса на плече, он заставил услышать неслышный рокот, темный звук, который вызывает панику, и тот шарахнулся назад под дружный хохот. Его, кажется, не особо любили — Айтли ощутил всплеск симпатии к себе.

Вторым вышел родич Тарры. Айтли ощутил странное — будто воздух Круга стал лентой, и эту ленту протягивают сквозь его тело. Вокруг молодого Питона мерно пульсировало бледно-оранжевое свечение, и юноша задохнулся от восторга, поняв, что это новый дар — видеть Силу человека. Открылось, когда собрал воедино все, что умел, не пытаясь себя беречь.

Едва не отвлекся — противник был уже рядом. Айтли сумел сбить его с толку, тот несколько раз проходил мимо столба. Это было опасно — протяни руку и все, но южанин каждый раз был уверен, что вот-вот и приблизится и не спешил: Тарра наверняка велел ему не вредить жертве. Когда тот наконец осознал, что происходит, Айтли направил и на него звук, вызывающий ужас.

Потом в Круге появилась женщина. Коричневая кожа безрукавки, штаны до колена. Длинная тонкая коса, закрепленная узлом на затылке. Южанка напомнила Элати, но в следующее мгновение сходство развеялось. Больше всего женщина походила на смуглую колючую лиану, не на человека. Разглядел на плече знак — как раз сплетенные лианы. Над ней невидимо полыхало алое пламя, перемежаемое ослепительно-белыми молниями.

Очень опасная… у нее вызвал головную боль и круги перед глазами, она села на песок, сжимая виски, не дойдя до столба шаг. Ощутил, что выдохся — они слишком близко и быстро подходили, а теперь все больше понимали, чего от него ждать. Умение видеть Силу тут помочь не могло.

Еще один человек вышел, кажется, от Рода Шиталь — Айтли заставил его споткнуться и упасть лицом в мокрый песок. Тот вскочил, с лицом, из-за налипших песчинок похожим на маску, и мог уже ухватить северянина, но его заставили покинуть Круг — народу было интересно, что еще есть в запасе.

Нъенна спросил у Къятты — они, прислонившись к стволу большого дерева, стояли в стороне, дальше прочих зрителей:

— Почему не хочешь выйти? Ты ведь можешь — тебе раз плюнуть разгадать его намерения.

Тот отмахнулся:

— Хватит с меня северян.

— Твой младший не удержался бы, — весело сказал Нъенна. — Странно, что рана открылась и так долго не желала затягиваться. На твоем месте я бы ваших целителей…

— Поблагодарил, — спокойно ответил Къятта. — И попросил лечить подольше. Причин для тревоги не вижу, а только тут его еще не хватало. Кстати, он просил меня поучаствовать, когда понял, что его самого никто сюда не отпустит.

— Да? И что ты сказал? — жадно спросил Нъенна.

— Попросил не лезть в это больше. Надоело, честное слово. Еще сказал — ты сам не знаешь, чего хочешь, этому крысенку все равно не выжить, после ты сам его убить намерен или как? На этом мы разговор закончили. А ты, если хочешь, иди сам, только если победишь — не заикайся потом о победе у нас дома.

— Нет уж, не хватало еще в ваши братские споры лезть, — в голосе прозвучала досада.

— Ну и забудь тогда.

Солнце ползло, словно тянуло за собой огромный груз. Солнцу очень хотелось обратно в тучи, но его не пускали собравшиеся возле площадки люди, занятые нелепыми спорами и попытками выяснить, кто лучше на этот раз.

Айтли все же дали передохнуть, понимая, что могут лишиться зрелища. Он очень устал, дрожала каждая мышца, в ушах звенело, но он стоял — и в сотый раз обводил глазами собравшуюся толпу. Напряженно вглядывался в лица.

Может быть…

Час назад радовался, что из рода Тайау все еще нет желающих выйти в Круг. Теперь мысль мелькнула — ведь после праздника Силу его и Кайе связала какая-то ниточка, пусть не толще паутинки. А значит, хоть и призрачный, но есть шанс одолеть. На этом поле Айтли сильнее, это он понял тогда, когда привел Кайе в чувство. Если бы только… а после такой победы и умереть не стыдно. Только бы он сам вышел, не старший брат, не кто-то еще — ну почему его нет, ведь так ненавидел еще на днях?!

Но по сигналу гонга появился другой — его недавний гость.

Выглядел он расслабленно и почти дружелюбно, однако то ли знак Рода, то ли еще какое чувство заставило не обольщаться мирным видом и разговором.

Ийа Арайа — так назвал распорядитель в Круге. Интересно, кто дал ему это имя — искра, безобидная… ой ли? Или та, что вызывает пожар в засуху?

Поэтому Айтли решил использовать сразу все, что имел — неслышный темный звук, вызывающий ужас, отвод глаз и, на закуску, то, чего еще не делал — попробовал вызвать у противника мушки в глазах, злые, атакующие.

Дал подойти на половину расстояния. Сейчас этот, с золотым ихи, шагнет еще раз, и северная защита обрушится на него.

Ийа больше ни шагу не сделал. Он быстро поднес руку к поясу и затем поднял ее — с чем-то блеснувшим, невольно вынуждая Айтли глянуть в ту сторону. Почудился метательный нож, хоть заверили вроде, что оружия нет!

Юноша ахнул, зажмурился, ослепленный, и лишь когда зрение вернулось, когда чужая рука уже обхватила его запястье, понял — зеркальце это было. Ийа поймал солнечный зайчик и направил Айтли в глаза.

Тебе никогда не понять южан, говорил себе Айтли. Но все искал знакомое лицо… еще недавно ненавистное и пугающее до слабости в теле.

А потом понял, что поединки и впрямь закончены. Понял несколькими мгновениями раньше, чем распорядитель круга громко объявил — северянина передают Роду Арайа. Когда победитель вновь остановился подле него, Айтли уже был готов. И даже почти не испытывал волнения.

Ничего не случилось, даже не почувствовал чего-то особенного. И свечения Айтли больше не видел — не только вокруг Ийа, вообще. И единственного было жаль — этого невесть откуда взявшегося умения.

А так — был совершенно спокоен. И разум, и чувства находились в полной гармонии — он проиграл, и проигрыш надо принять достойно. Разве не в спокойном достоинстве, не в здравом рассудке сила Севера? Он хоть и по глупому в итоге, но именно проиграл, а не просто позволил распоряжаться собственной жизнью тем, кто захочет ее потребовать. Он одолел четверых. Отцу не будет стыдно за сына, а Юг… Юг его запомнит хоть ненадолго.

А тучи снова затянули солнце, будто у них с Ийа был договор.

**

Кайе узнал о поединках, о том, как северянин бросил вызов в Круге. И к кому он попал в итоге; ладно бы к тугодумным Питонам, или колючим, но разумным Лианам — а теперь поздно, и в Круге нет никого, песок давно заровняли. Оставшись один, смотрел на стену перед собой. Круг пуст, и солнечный луч лежит на холодном песке, перечеркивая площадку.

Кайе обхватил себя руками за плечи, сидел на кровати, на покрывале из шкуры, не поднимая лица.

— Я вернул его в Асталу…

Къятта ждал этой сцены, надеялся ее избежать, и теперь хотел прекратить как можно скорее:

— Именно что. Это сделал ты сам. Думаю, нашли бы его в любом случае, но ведь ты не рассчитывал, что его тут будут кормить медовыми лепешками в благодарность за побег?

— Я же не знал тогда, что они решат.

— А что они, по-твоему, могли решить после смертей в Долине Сиван и побега девчонки? Да над нами бы все дикие племена потешались, не говоря о людях, оставь мы его в живых.

— Я думал… о нашем Роде. Ведь из-за меня все произошло. Если бы не Тарра, все бы узнали.

— Тогда не забивай себе голову. Свою ошибку ты исправил. Да что с тобой, в конце концов! Думал, мы уже обо всем договорились с тобой.

— Самому бы понять, — сказал он тоскливо. — Будто я мог что-то сделать… и струсил. Мог выйти сам.

— Да прекрати наконец. Или напомнить тебе, как ты сам забавлялся? Ведь хотел его смерти.

Кайе вскинулся, выбросил руку вверх, к брату, сорвал золотую тесьму с его волос.

— Не знаю. Хотел. И мог бы… Уходи!

Къятта забрал из сжатых пальцев тесьму, возвел глаза к потолку, но после заговорил иным тоном:

— Знаешь… Ты ведь не сумел бы помочь, даже выйди ты в Круг. Северянин не был бойцом, у него было другое оружие. А ты даже “щит” против чужой Силы не ставишь почти никогда. И эта рана… Он справился бы с тобой.

Къятта надеялся, что его слова отвлекут, пусть даже разозлят брата. Но тот лишь глухо сказал:

— Может, и так… А может, он бы не стал защищаться, позволил его забрать.

— Это еще с какой стати! Тебя он уж точно считал врагом. Думаешь, ему не сказали, кто помог его отыскать при побеге?

— Жаль, я не поговорил с ним тогда. Сбежал… Я пойду к Ийа, — Кайе вскочил. — Узнаю, чего он хочет…

— Даже не думай! — рявкнул Къятта. Повторил уже тише, досадуя на несдержанность:

— Я расскажу тебе после. Пока просто поверь — этого делать нельзя, и не из-за нашей вражды.

— Но я не могу оставить его этим подонкам! Не Роду Арайя же!

— В любом случае прошло несколько часов. Его уже поздно спасать, даже если он жив. А ради того, чтобы просто добить… слишком дорого это встанет нашему Роду.

— Почему? — не спросил — потребовал тот.

— Как смогу — расскажу.

— А дед знает?

— Нет. Не советую его этим беспокоить.

— Но… — Кайе прикусил губу. Однако остановился на пороге, сминая в пальцах ткань полога.

— Не думай про все это. Твоей вины тут нет.

— Ты говорил так когда-то, — откликнулся шепотом.

Къятта помедлил, произнес неохотно:

— Тогда я должен был так сказать. Сейчас я говорю правду.

Кайе хмуро кивнул и скрылся во второй своей комнате, по дороге взмахнув рукой: не мешайте никто, и близко не появляйтесь.

**

От песчаного круга Айтли уехал верхом на грис, снова в замкнутом браслете. Любопытных из простонародья разгоняли, все было как-то буднично, а сам он слишком устал. Теперь удивлялся, что продержался так долго.

Потом его привели в очередной дом, такой же большой и богатый, как у Шиталь, успев вовремя — с неба вновь хлынули потоки воды.

Ничего страшного не произошло с ним, просто сидел на скамье у выложенной мозаикой стены и ждал, ничего не испытывая, и не чувствуя отдыха. Потом быстрыми легкими шагами вошел Ийа. Его волосы и одежда были мокрыми, и Айтли вспомнил, что он отстал в пути, о чем-то говорил, кажется, с родней. Значит, он от дождя не успел укрыться, или не стал.

— Я наблюдал за тобой в Круге, — сказал Ийа, остановившись напротив. — Ты бы мог и еще продержаться, они не поняли до конца, с чем имеют дело. Но если бы вдруг кто-то сообразил, что ты не просто едва оперившийся птенчик, могло бы кончиться плохо. Твоя защита выглядела эффектно — мне жаль, что пришлось вмешаться. Не подумай, что я как-то хочу принизить тебя. Но изучить, как ты поступил с охраной, я успел… а ты уже начал думать, что мы все одинаковы.

— И что теперь? — спросил Айтли.

На четком, словно из бронзы отлитом лице отобразилось понимание, почти сочувствие.

— Твоя жизнь мне не нужна. Но меня интересует Север, и ты, кажется, в состоянии кое-чем поделиться.

— Я не собираюсь выдавать наши тайны.

— Этого и не прошу. Но, думаю, у нас будет, о чем поговорить. Хоть что-то всяко лучше, чем ничего. Тебя здесь никто не тронет. Потом, когда придет время, я сумею отправить тебя домой.

— Ты этого не сделаешь, — равнодушно произнес Айтли. — Я знаю, что решил Юг. Тарра сказал.

— Тарра, да и Ахатта мне не закон, и решение о твоей судьбе я приму сам. Как разберусь с остальными, уже мое дело.

— Лица твоей родни я видел тоже. Не держи меня совсем за дурачка.

— И что же тебя убедит? — спросил Ийа с живым интересом. Айтли впервые засомневался.

— Сними браслет, — сказал неуверенно.

— Нет. Говорить мы можем и при закрытом. А я не собираюсь постоянно ломать голову, ты мне все еще доверяешь или снова решил бежать.

— Я тебе не доверяю…

Ощутив его колебания, Ийа поманил его за собой. Вскоре они оказались в небольшой комнате: Айтли с удивлением увидел множество книг — и новых, и старых свитков, заботливо уложенных так, чтобы легко достать и не повредить. Комната была живой, не запыленной, и книги лежали хоть ровно, но не слишком — их читали, а не просто расположили красиво.

Ийа подошел к одной из полок:

— Здесь то, что ты сам мог видеть в детстве — я получил эти записи из Тейит в обмен на древнюю статуэтку. Возможно, тебя многое заинтересует из всего этого, — он кивком обозначил все книги в целом.

Затем протянул руку ладонью вверх:

— Ты сам решишь, что готов мне рассказать. Можешь спрашивать; если я смогу ответить — отвечу. Когда ты решишь, что больше мы ничего дать друг другу не в силах, отправишься на север. Живым и здоровым. Договорились?

Айтли помедлил, кивнул и коснулся протянутой ладони кончиками пальцев.

**

Лес недалеко от реки Иска. Семь весен назад

Дожди зарядили на много-много дней. В хижины не затекала вода — Тахи распорядился построить их на каменном фундаменте развалин. Мужчины работали, не покладая рук, создали лагерь уверенно, подняли его на руках, словно отец ребенка: без материнской нежности, но со спокойной силой.

Дождь — с неба стекали реки, не капли. Все запахи забивал запах воды. Но связанные пучки травы, покрытые широкими перистыми листьями, составили прочную крышу в хижинах. Три хижины распорядился ставить Тахи — одну отвел для себя с женой и сыном, другие — Утэнне и молодой северной паре. Места вдоволь, зачем тесниться.

— За дождями — Время Нового Цветения, — задумчиво говорила Соль, время от времени чихая и вытирая слезящиеся глаза — дым от очага ползал по хижине, в ливни лишенный возможности уходить вверх. Но Соль беспокоилась не из-за дыма — после дождей родится дитя у Киуте.

А ей самой до сих пор по ночам снился город, словно соты горных пчел, аккуратные дома с плоскими крышами, друг подле друга, множество уровней и переходов, а меж ними — широкие площади. Из того города так близко было до неба, где летают орлы. И не деревья неохватные внизу, а равнины, поросшие высокой травой, а порою и тростником со стеблями толщиной в два пальца Соль — и сочной мякотью сердцевины, из которых в Тейит готовят хмельной напиток… Мать, Лиа, варила его для соседей на праздник, сладко-терпкий запах окутывал весь их домик… а здесь они праздников не отмечают.

Река невдалеке бурлила, переполняясь небесной водой, и всерьез грозила выйти из берегов. Но это не пугало — поляна с хижинами располагалась заметно выше.

Черный ибис порой подлетал к поляне, сидел на ветке, несмотря на дождь, и смотрел. Нихалли и есть, говорил Тахи, лениво наклонялся и бросал камень или кусок толстой палки в птицу. Та с шумом разворачивала крылья и улетала.

Больше ничто их не беспокоило, разве что — дичи было мало. Хорошо, неподалеку обосновалась толстая йука с выводком. Мясо детенышей, нежное-нежное, прямо таяло во рту. Рыба зато хорошо ловилась, ее вялили или коптили в дыму костра и складывали в надежное хранилище из камней, завернутую в листья пахучего папоротника — от муравьев.

А потом вновь солнце проглянуло, и словно пар пошел от поляны, так быстро сохла трава.

Кусты расступились, пропуская ребенка.

— На! — протянув матери горсть крупных орехов, невесть в каком дупле уцелевших.

— А это Киуте, да? Я потом отдам?

— Да! Ты же весь в соке, Тевари! — она целовала малыша и смеялась, проводила ему по носу стеблем вьюнка.

Тахи окликнул ее, улыбнулся при виде растрепанного сына. Черные длинные волосы мужчины были стянуты в хвост, жилетка из шкуры делала человека похожим на принявшего человечий облик поджарого хищника. Нес детеныша дикой свиньи; сбросил на траву, принялся ловко снимать шкуру большим ножом с волной изогнутым лезвием. Повел рукой над хворостом, сложенным для костра, встряхнул кистью раз и другой, подержал ее неподвижно — и ветки занялись, а скоро появилось настоящее пламя, округлое, синеватое поначалу. Стало устраиваться поудобнее, разрастаясь и потягиваясь.

— Мы как дикари живем, правда, Тахи? — вновь рассмеялась молодая женщина, отпуская сына к очередным развлечениям. Тот мигом юркнул в кусты, и, судя по треску, с упоением кого-то ловил.

Тахи с усмешкой оглянулся. Радужка его глаз отливала золотом в свете костра, придавала взгляду диковатую насмешливость. Глаза уроженца Асталы, и не простого земледельца или ремесленника. Точка на мочке уха — давно заросли дырочки для серег, не для леса подобные украшения.

— Будем вождями лесного племени…

— Нет уж, я дичать не намерена! — прозвенел голос Киуте, и сама она показалась из хижины-шалаша — маленькая, одни глаза на треугольном лице. Присела рядом с подругой, положила ладонь на живот. Огляделась, чуткой настороженностью еще больше напоминая лесного зверька. Кажется, вот-вот и уши ее вздрогнут, повернутся в сторону опасности. Но сама она улыбалась.

— Тихо так…

— Ничего, появится маленький, станет громко!

— Страшно. Он будет кричать… а звери услышат.

— Не бойся. Тевари же вырос… А мне спокойно, — произнесла Соль, в свой черед оглядываясь по сторонам. — С ними… с тобой.

Следя за ребенком, босым, с перепутанными длинными волосами, одетым в немудреные короткие штаны из оленьей кожи, Соль вздохнула, сказала своему избраннику:

— Видела бы его моя мать. Это же маленький дикаренок. Даже на прежнем нашем месте он предпочитал лес, не селение. Мать всегда старалась, чтобы я знала много, а я сыну только сказки рассказываю.

— Ну, расскажи правду, — откликнулся Тахи.

— Думаешь, стоит? — Соль прильнула к нему, уткнулась носом в сильную руку. Уютно… если закрыть глаза и не видеть нависающих над поляной деревьев, совсем хорошо. — Если бы я родилась в глуши, в крохотной деревушке, а потом и вовсе стала жить в чаще, я, наверное, была бы счастлива — вот как он. Но он такой любопытный, ведь сразу захочет узнать, что там, за лесом… что такое каменный город…

— Но ведь мы сходим туда! — неожиданно выпалил мальчик. Оказывается, он все слышал, чуткий и любопытный. — Когда-нибудь сходим? Но обязательно после вернемся.

Подбежал и уселся рядом, на покрытой сизым мхом кочке, внимательно глядел на отца. Длинные рыжие волосы ребенка — но ведь красиво, мало ли что полукровка! — вились крупными кольцами, как у Соль в детстве, чуть вздернутый нос тоже как у нее; серо-голубые глаза напоминали цветы льна — наивные, круглые. Да, лишь оттенок глаз ему достался от Тахи, хоть и не вполовину не такой яркий, и без фиолетово-золотых искр, как у мужа.

Огромная фигура покачивалась на краю поляны, словно и впрямь медведь переминался с лапы на лапу. Не было нужды в карауле, но Утэнна исправно нес возложенную самим на себя службу. Охранял пятерых, из которых двое вряд ли нуждались в его защите. А скоро будет охранять шестерых… Тахи, заканчивая разделывать поросенка, покосился на заметно пополневшую талию Киуте. Хоть бы роды удачно прошли, целителей тут нет. Разве что Соль, перенявшая от матери навыки некоторые и знание трав.

Повезло им с этими развалинами, но все-таки возвести настоящее добротное жилье он не может. Рад бы дарить своей избраннице золото — серьги со множеством мелких подвесок, украшенные камнями, которые так любят северяне, обручи и ожерелья… Нет, на Севере золото это не просто украшение. Ну, пусть будет серебро… Усмехнулся — и серебра не будет. Вот она, Соль, в рубашке-безрукавке из оленьей кожи. Красивая…

Из-за спины огромного Утэнны показался Къяли, по сравнению с южанином выглядящий подростком. Как всегда молча бросил возле костра охапку веток черноголовки, отгонять мошкару.

— Я видел следы энихи, — проговорил Къяли, подходя к Тахи. — Большой; на кусте шерсть осталась — бурая.

— Хорошо.

— Скажи мальчишке, пусть далеко от лагеря не отходит. Не могу я с ним строго! А то у него кузнечики в голове, согласится и тут же забудет.

Горький дым черноголовки окутал поляну. Не слишком приятный запах, зато не досаждает мошкара. А траву хола, из которой южане настой-защиту готовят, искать пытались, только не растет она здесь.

Къяли вытер начавшие слезиться глаза, поднял их, провожая взглядом серого гуся, тяжело махавшего крыльями. На север летит. Къяли следил за гусем, а Тахи — за молодым товарищем.

— Скучаешь. — Не спросил, подтвердил невысказанное.

— Пустое! — Къяли наклонился, принялся подбирать лежащие возле костра веточки.

— И Киуте скучает.

Къяли долго ничего не говорил, но, когда Тахи собрался отойти за водой, не выдержал:

— Нас ведь не будут искать вечно. И других селений много. А дети не смогут расти в лесу…

— Искать в Астале умеют. Но ты прав, мир велик. И всегда остаются земли Тейит; наверное, скоро во мне уже не так будет виден южанин. Но сейчас идти никуда нельзя, Киуте здесь безопасней.

Къяли молча кивнут, скрылся в хижине. Больше не заводил подобного разговора.

Не знал, что так здесь и приживутся — и пять весен пролетят быстро.

А ночи стояли звездные. Дожди начнутся — неба не разглядишь за тучами. А пока — огромное, остро блестящее. Может, кто забавлялся, иглы в небо кидал — и пробил черный полог во многих местах? Но почему тогда срываются росчерки звездные? Может, и вправду слетают в горы. Солнце в горах играет, словно дитя, а уж звезды и подавно — плещутся в озере Тиу.

В эту ночь Тевари под боком ворочался, никак не мог уснуть. Словно на шишки лег или на ежа, хотя постель его на деле была — из сухой травы, покрытая одеялом из беличьих шкурок, и мошкара в хижину не проникала.

— Ты что? Сколько можно? — шепотом спросила Соль, сердясь немного, и беспокоясь — не заболел бы.

— Мне страшно. Там большой зверь ходит!

— Зверь? — Тахи мгновенно сел, прислушался. Потом откинул полог, пытаясь почувствовать, уловить запах — глазам не доверял, мало ли что скажут тени.

— Он голодный, — сообщил мальчик шепотом, и сам облизываясь невольно. Смешно это выглядело, только старшим не до того было. Тевари — дитя леса. Раз сказал, значит, что-то и впрямь есть.

Зверь, подумала Соль. Не в первый раз такие гости наведывались, но сейчас стало очень тревожно. Прижала сына к себе, наклонила голову, словно пытаясь спрятать его под рассыпавшимися волосами.

— Спи… Он не нападет на лагерь. “Кольцо” Къяли удержит его, испугает, — сказал проснувшийся Тахи.

— Оно такое слабое…

— И Утэнна глаз не сомкнет, сторожит. Завтра пойдем, посмотрим следы — что за зверь, — севший было Тахи откинулся назад, на мягкое ложе.

— Тахи… — шепнула Соль.

— Мм?

— Спи.

Утро влажное туманом укрывалось, словно нарочно, чтобы не дать людям разглядеть следы среди густой травы, или иные отметины. Но Къяли заметил несколько шерстинок, которые жадно сцапал репей: бурая шерсть энихи. Совсем рядом от лагеря, ближе, чем вчера Къяли шерсть обнаружил. Тахи отобрал у репья добычу, повертел шерстинки в пальцах, задумался. Энихи — опасный зверь. Большой, бесшумный и ловкий. И очень сильный. Одно хорошо — коварства в нем меньше, чем в медведе, к примеру. Слишком на свою силу надеется.

Къяли взял короткое копье — с ним управлялся лучше всего. Со смущенной улыбкой взглянул на Тахи — все еще чувствовал себя мальчишкой, хотя давно уже стал умелым охотником. Утэнну оставили охранять женщин — он силен был, неутомим, да и чуток изрядно, потому и хорош на страже. А на охоте он разве что глыбообразным телом зверя напугает, больше толку не выйдет. Так и не научился жизни в лесу. Немолод уже, что поделать.

Тахи и Къяли кружили вдоль границ лагеря, постепенно расширяя круги. То тут, то там находили следы пребывания зверя-то отпечаток лапы, то шерсть, то остаток кроличьего пуха — сожрал в момент, кролик ему на один зуб.

— Он с нами играет, — одними губами проговорил Къяли. Напарник только брови свел, и качнул головой: нечего голову забивать. Умный зверь, вот и все.

Даже старый энихи, даже больной умел быстрым быть и бесшумным. Къяли ждал его слева, а бурое тело бросилось из кустов справа. Къяли едва успел уклониться. Тахи метнулся к нему из-за ствола, бросил дротик. Не промахнулся, но зверь развернулся, едва коснувшись земли, и кинулся к нему с дротиком в шее.

Къяли ударил копьем, но зверь вырвал копье из его рук, так оно и осталось в боку торчать. Оскалился — зубы желтые, полустертые. Но и такие кость раздробить могут.

Молния слетела с ладони Тахи, невидимая. Кожа ощущала, и деревья притихли испуганно — черная…

— Уфф… — выдохнул Къяли, глядя, как стихают конвульсии зверя. Волосы парня, перед началом охоты собранные в аккуратный узел, наполовину рассыпались.

— Это вот точно нихалли, — Тахи вытер лоб, сложил вместе ладони.

— Плохо, — вздохнул Къяли, осматривая мертвого хищника. — Может снова прийти…

Он знал, кто такие нихалли. Оборотни разные бывают. Кана — те, что открыто принимают облик зверей. Не рождались они среди эсса. Вот среди южан — появлялись, хотя и редко. Что-то такое было в крови некоторых Родов, что всплывало порой, иногда не в главной, а давней, полузабытой ветви…

А северяне считали — не кровь тому причиной, просто рассудок, который Сильные Тейит пытались возвести в абсолют, противился такой перемене.

А еще реже появлялись на свет нихалли, скрытые оборотни. Про них знали и север, и юг. Вроде спит такой человек, а душа его из тела выскальзывает и отправляется искать себе пропитание или просто бродить по окрестностям в обличье зверя или же птицы. А умер — и осталась его душа навсегда в зверином теле, пока и того век не закончится. Оттого и злы большинство из них.

Къяли тронул кончиками пальцев веки энихи, потом его жесткие торчащие усы.

— Я всегда думал, можно ли узнать нихалли, когда он вроде как человек, — проговорил молодой северянин, внимательно прислушиваясь к ощущениям внутри себя. — Пытался… Да я и сейчас ничего не чувствую. Он ушел? Или умер? Или все-таки зверь?

— Энихи, — прошептала Соль, увидев бурую тяжелую шкуру. — Это мой сон… — И крепче прижала к себе сына. — Нихалли он или кто иной, я не позволю причинить тебе вред!

Мальчик удивленно вскинул глаза на нее:

— Какой сон, мама? — молодая женщина опомнилась. Не рассказывать же ребенку, что видела во сне, будто на него кинулось огромное тело, выпуская на лету когти из мощных лап? Или не на него? Тот мальчик был заметно старше, хоть и не взрослый еще…

— Мне тоже снился энихи, — рассеянно сказал Тахи. — Но он почему-то бежал через горящий лес, и казался довольным. А пожар был… немаленьким.

— И что было дальше? — тут же спросил мальчик, не сводя глаз с матери. Соль стояла, прислонившись к валуну, руки ее были опущены, подбородок чуть поднят. Она смотрела не на сына, а в небо.

— А дальше пока ничего, — ответил сыну отец. — Может, скоро приснится продолжение.

— А этот огонь… что он сделает?

Тахи не отозвался. Соль словно проснулась, подбежала и обняла мальчика:

— Это для тебя — только сказка. Что бы ни случилось, тебя не коснется пламя.

**

Тейит, настоящее

…Тишина, только порой раздается шорох шагов. Угли вспыхивают то ярко, то гораздо тусклее. И темно. Где-то там, снаружи, голоса родных и друзей, там живут люди, там солнце. А тут — мерцающие угли, темнота и шорох. Шорох шагов и тростника; шелест тростника под ветром — ташивари; это произнес голос, который донесся даже сюда.

Огонек знает — рядом свои. И потому не страшно.

Покорно глотал приготовленные бабушкой настои — Сила ее тут помочь не могла.

— Бабушка, кто говорил про тростник? — спросил Огонек, едва оклемался немного.

— У тебя, похоже, еще бред не кончился, — она внимательней поглядела на внука.

— Нет. Я слышал голос…

— Сюда сосед заходил, рассказывал про дела у родни внизу, на полях.

— Стебли тростника, — промолвил Огонек.

Видя глубокую задумчивость на его лице, Лиа потянулась было за травами — пусть поспит, а то явно еще в себя не пришел. Но тот позвал ее жестом — сильно исхудал за время лихорадки, сил мало осталось.

— Аньу, кажется, я знаю, как меня зовут.

Как сказала потом Лиа, он сломал ключицу, но череп выдержал. Только голова еще долго болела, и не помогали ни исцеляющие бабушкины руки, ни ее травы. А Илу бабушка прогнала отчего-то, когда та приходила справиться о его здоровье.

Когда начал садиться, попросил у бабушки гребень. Пока лежал, волосы ему заплели в косу, просто и плотно. Многие южане носили так. Сейчас распустил пряди, вяло удивляясь, как скоро они отросли после того, как обрезали тот всклокоченный войлок. Расчесав, собрал волосы в хвост, чтоб о Юге напоминало как можно меньше.

— Что ты видел? — спросила Лиа, но свои видения — сны он рассказывать не стал, просто не смог. Лишь одно сказать был обязан:

— Аньу, я не могу тебе врать, и скрывать тоже. Я видел смерть женщины, но теперь понял — это была Киуте, не Соль. Что с твоей дочерью, я не знаю. Последняя, кого я помню там, была Киуте, это она велела мне возвращаться, не сказав, куда, и ничего не осталось, только этот приказ. Не знаю, как я добрался до нашего старого, бывшего дома в селении, но там нашел только развалины. Но я чувствовал, что должен куда-то дойти, туда, где свои, и повернул к реке Иска. А там, на ее притоке, я наткнулся на прииск.

— Значит, ты думаешь, твою память запечатала Киуте? — даже в сумерках хижины видно было, каким потерянным стало ее лицо.

— Я не знаю. Но больше некому.

Несколько дней спустя сам Лачи пришел. Тут растерялась даже Лиа — Глава Обсидиана никогда бы до такого не снизошла, а этот явился, даже без провожатых, если не считать одного охранника. Бедности, в какой жила целительница, будто и не заметил, хотя кто его знает — он ведь не сидит, как Лайа, в своих каменных покоях почти безвылазно, может и в жилищах настоящих бедняков бывал.

Лачи попросил оставить их наедине с Огоньком; тот уже мог вставать, но опасался выходить из дому — голова начинала кружиться, перед глазами все плыть и качаться в любой миг. Мальчишка так и остался в кровати, сел разве что. Гость, присевший на скамью напротив, был ему безразличен, как трава, съеденная грис в прошлом году. Все было безразлично, кроме того, что узнал, и бабушки.

Лачи уже все донесли, конечно. Ручные крысы говорящие у него что ли служили?

— Наверное, теперь ты его ненавидишь, — голос Лачи был полон сочувствия.

— Нет. Это ничего не даст.

— Значит, ты прощаешь смерть близких? — Огонек впервые видел Лачи удивленным — и, кажется искренне.

— Прощение… к чему вообще это слово, — говорил, и будто со стороны слышал свой бесцветный голос. — Вряд ли он знал, что мы там, да и попросту — что мы есть на свете. А каков он, я видел и раньше.

— Думаешь, его бы остановило, знай он о вашей стоянке?

— Нет, — честно сказал Огонек. — Хоть десять таких стоянок. Мы же были… никто.

**

Астала

Новолуние пришло — ночью только звезды светили, да едва заметно поблескивали лужицы и сырые листья.

— Не надо, ала, — говорила Илха, воспитанница Иммы, стоя перед обсидиановой чашей. — Это очень опасно!

Но женщина улыбалась мечтательно, и девочка видела — Имма не слышит и не понимает ее.

Илха отступила, маленькая и испуганная. Впервые она осознала, что ей всего лишь десять весен, и она ничего не может. Тем более не в силах защитить ту, кого обожала как сестру и наставницу.

Обычно южанам достаточно было того огня, что внутри — но Имма, вдохновленная наставлениями друга детства, задумала большее. И сейчас почти забыла о просьбе, увлеченная тем, что попробует наконец немногим доступное.

Черная горючая кровь земли полилась в каменную чашу, устроенную в полу — от края до края ее расстояние было как раз с руку Иммы. Миг — и черная маслянистая жидкость заполыхала, и сразу вступил барабан. Поначалу в комнате заворочался негромкий угрюмый рокот; сидевшая в углу Илха еле касалась натянутой на обод барабана кожи. Потом удары стали сильнее, и барабан раскатисто зарычал.

Имма застыла, глядя в плясавшее пламя — лицо ее озарял алый свет, а жар был такой вблизи чаши, что непонятно, как женщина это выдерживала.

Илха же в неосвещенном углу казалась не столько фигуркой, сколько темным пятном. Барабан рокотал то громче, то тише, быстрее и медленнее, и голос его сливался с движением языков пламени.

Имма смотрела в огонь — но на самом деле заходила все дальше и дальше на неупорядоченную, недоступную пониманию человеку сторону мироздания, где и брала начало Сила южан. Там не было ничего видимого — только горячие тени. И пустота, наполненная звуками не для человечьего слуха, цветами не для человечьего взгляда, и постоянным движением чего-то, не имеющего названия.

И где-то здесь, в этом ворохе затерялась тень Натиу. Найти ее возможности не было, оставалось позвать: заблудившаяся женщина могла единственно ощутить, что рядом появился кто-то одной с ней природы. И вырваться.

Имма не искала и не звала другую — она жадно вглядывалась в черный горячий хаос, не чувствуя жара на своем лице, позабыв, что разглядеть в Изначальном, Тииу человек ничего не сможет.

Пламя в каменной чаше начало спадать — и барабан отвечал умиранию язычков жалобными гулкими всхлипами.

Когда наконец вся кровь земли прогорела, Илха выбралась из угла, разминая затекшие ноги. Тронула наставницу за плечо, немного напуганная ее неподвижностью. Женщина очень медленно повернула голову, шепча что-то невнятное — вряд ли она успела полностью осознать, что находится уже по эту сторону мира.

— Имма… — начала было девочка, и замолкла, напуганная догадкой — глаза наставницы были слепы.

Как девочка бежала по темному городу напрямик, не придерживаясь освещенных улиц, она и сама не помнила. Стражи, обходящие город, время от времени мерно выкрикивали: все спокойно, они на своем посту.

У дома Ийа девчонка остановилась — легкие горели, дышать она могла только с хрипом. Придя в себя самую малость, она рванулась напрямик через ограду, и завизжала истошно, когда крепкие руки перехватили ее. При попытке зажать ей рот начала истошно кусаться.

— Что за шум? — крикнула женщина из окна дома, и охранник, который уже заставил замолчать девчонку, принялся было просить прощения. В этот миг на дорожке появилась фигура в белом, луч лампы, принесенной кем-то еще, выхватил именно эту фигуру из черноты, будто привлеченный белым одеянием.

— Это ко мне наверняка. Ко мне вечно сваливаются ночные гости. — Голос Ийа прозвучал беззаботно, однако Илха, которую он забрал у охранника и взял за руку, ощутила, сколь велико его напряжение.

— Вчера было новолуние, так? — спросил он, не требуя ответа, когда они с Илхой уже вышли за ворота. Девочка только кивнула. Сутки промаялась ее наставница, прежде чем, отчаявшись, послать за подмогой…

Обратно они шли по улицам светлым, но оказались у дома Инау куда быстрее, чем Илха бежала отсюда за помощью.

Имма сидела на полу, глаза широко открыты, дорожки от слез на щеках уже почти высохли. Друг детства шагнул к ней, убрал со лба нелепо свисавший завиток. Опустился рядом.

— Ничего, — говорил он угрюмо, сжимая ее ладони в своих. — Я все сделаю. А пока Илха о тебе позаботится.

**

Натиу пришла в себя. Сидела, обложенная подушками, мягкими шкурами, чтоб не простыла в сырость. Почти ничего не ела и мало говорила. Кажется, она не рада была вернуться.

Къятта навестил мать, испытывая не то удовольствие, не то досаду — снова Ийа удалось то, что он сам не сумел бы.

Натиу встретила сына без слов, без улыбки, словно ждала обвинений. Исхудавшая, потемневшая, она неожиданно стала казаться моложе. Тяжелобольная девочка. И глаза ее будто сменили цвет — Къятте казалось, они были золотистыми, а сейчас — серо-голубые, непереносимо яркие на темном лице.

Эту женщину он не знал никогда, даже не мог испытывать к ней всю прежнюю обиду и с годами сменившее ее раздражение.

— Плохо мне тут, — сказала Натиу. — Там, на той стороне, разные тропы, долго можно бродить. Там я сама себе хозяйка. Но главное — вам и помочь могу, и охранить, если надо.

— Мы сами себе… — начал Къятта, и осекся, глядя на незнакомую мать с прозрачными глазами.

— Ты так давно вырос, а я и ребенком тебя толком не помню, — сказала Натиу, зарываясь к меховой кокон шкуры. — Ты меня никогда не любил.

— Я тебя любил. Но мне было девять, когда ты оставила меня… а после и его тоже.

Натиу почти совсем спрятала лицо в шкуру. Мех будто дал ей сил говорить, хоть голос оставался слабым, надтреснутым.

— Что бы ты понимал… О тебе заботился дед и еще куча народу, и все это богатство вокруг по праву твое еще с тех пор. Не мои же слезы и поцелуи тебе были нужны! А я даже в младшем не могла найти утешения… он родился чудовищем. Только Киаль оставалась рядом, несмотря ни на что. И мой дар ойоль, зелья, которые его развивали.

Натиу вдруг выпуталась из шкур и подушек — те посыпались на пол. Села, обхватив колени руками, ничего медово — тягучего в ней не осталось. И — Къятта ощутил страх — лицо ее, растеряв округлою мягкость, стало еще больше похожим на лицо Кайе — сейчас, когда он тоже не выглядит здоровым из-за клятой раны..

— Мне едва сравнялось пятнадцать… Я была всем чужой, кроме Уатты, а он… таким беспечным. Остальные… не такую они хотели ему жену. Если бы он просто держал меня в доме! Но уже через две луны у меня появился золотой знак. Этого мне так и не простили все в Роду Тайау. А я… испугалась и почти перестала общаться со своей прежней семьей. Они слишком много хотели, слишком много просили. Я думала — начну слишком много говорить о них, и мало ли что. Уатта может меня оставить. А если нет, мало ли… ядовитый плод, случайный укус змеи… Я старалась быть достойной Рода женой, но все равно не вышло из меня ни жены, ни хорошей матери. А твоих женщин… я не видела никогда, — сказала Натиу, и голос прозвучал будто уже издалека. — Я знаю про них, посылала людей. Как-то сама собиралась глянуть, но передумала. Иногда о таких вещах лучше не думать вовсе. Ведь ты никого из них не собирался брать в жены, так что какая мне разница.

Къятта стоял и чуть не впервые в жизни не понимал, что ему делать. Наконец вспомнил:

— Мы с тобой поговорили, остальных… мне позвать?

— Киаль я видела. Кайе… не надо. Он хотел, я просила не появляться. Мои сны… не выдержат его Силы.

Къятта снова ощутил неловкость и даже растерянность.

— Иди, сын, — сказала Натиу. — Знай — что бы ни произошло, я вас не оставлю.

Несмотря на заверения целителей, Натиу вновь ускользнула в сон всего сутки спустя после пробуждения. Целители разводили руками — похоже, она сама так захотела.

— А пошло оно всё, — сказал Къятта, когда Хлау нашел его в покоях. В них было не продохнуть от терпкого дыма шеили, обычно человеку хватает куда меньшего, чтобы не соображать ничего, а тут на полу еще стояла пара опустевших кувшинов из-под вина. Но Къятта не выглядел опьяневшим, лишь глаза из янтарных стали рубиновыми да лицо заострилось и потемнело. Его явно разрывало на части — и выговориться хотелось, и что-то мешало. Так в конце концов он и выгнал Хлау, не рассказав ничего.

**

До обряда, которому Ийа научил Имму, он три дня был доволен всем на свете. Даже позабыл про Натиу и ее сына. Победа в Круге прибавила ему еще веса в глазах остальных Родов, что до своего… а, ладно. Северянин, Айтли, оказался сообразительным и полезным. Он честно соблюдал условия сделки, хоть откровенно старался не сказать ничего лишнего; но и того, что даже секретами не считал, было довольно. Пока довольно, а там еще много сумеет выудить из мальчишки — тот и не заподозрит.

Все было так хорошо, да…

Теперь вот не вылезал из библиотеки — и своей личной, и Дома Звезд, искал, как помочь Имме.

Он знал, что Натиу вернулась из сна, но так и не пришла в себя полностью, а вскоре вновь вернулась на ту сторону. Вместо одной смерти, которая наступила бы обязательно, есть две жизни… и обе — искалечены. Впрочем, до Натиу нет дела, станет ли она прежней или останется наполовину растением. За Къяттой в любом случае долг, причем двойной. Но Имма — дело другое. Слепая, она не сможет многое из того, что составляло ее жизнь — и даже если удастся ее убедить, что вся Сила осталась при ней, что она может по-прежнему чувствовать разные “нити”… не то.