Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ)

И выговор звучал вполне приятно, хоть и по-южному.

Человек пришел на встречу один — и не казался опасным. Именно поэтому Лачи собрал в кулак всю свою настороженность. Такие вот — еще молодые, безобидные внешне — не сговариваются о встрече с противником, который недавно едва не стал настоящим врагом. Или сговариваются… но тогда они отнюдь не столь безобидные.

— Как твое имя? — спросил.

— Это не имеет значения.

— Я могу и узнать, с кем говорю. — Лачи оглянулся на застывшие фигурки охранников.

— Можешь, — легко согласился южанин. — А смысл? Если мы не сумеем договориться, ты ничего не получишь.

Лачи только покачал головой. И все-таки — знакомые черты… Один из послов, много весен назад. Род Арайа? Это мало дает — в Роду не одна семья, а в семьях по несколько детей.

Сын Асталы будто читал мысли Лачи — и улыбался одними глазами:

— Я старался как можно больше узнать о тебе. По крайней мере, с тобой можно говорить по делу, не отвлекаясь на ерунду.

— Как со всеми южанами, да? — Лачи, хоть сдержаться не смог — постарался, чтобы это не прозвучало обидно. Но встретил откровенную насмешку в светло-ореховых с золотыми искрами глазах.

— Вроде того. Выслушаешь?

— Не зря же я приехал сюда.

— Ты знаешь, что нужно вам и чего у вас мало, — южанин поднял руку с тяжелым браслетом. — И самоцветы ваши дают куда меньше Силы, и сами — редки. Сколько времени тратите, чтобы найти большой, без трещин, кристалл? — улыбнулся. — Вы будете заходить ближе к нам. Что ж, можете — земли не принадлежат ни югу, ни северу; но думаете, Астале понравится, что эсса подходят все ближе? Вы предпочтете дождаться, пока не будет хватать столь нужных вам камней и металла? Согласны быть зависимы от южан, или ударите первыми?

— Чего ты хочешь?

— Тебе может показаться странным — у меня нет неприязни к северу. Мне все равно. А вот вам — нет, особенно после Долины, где вас лишили еще и Солнечного камня.

— Так чего же ты хочешь? — Лачи не сводил с него глаз.

— Отмеченный Пламенем пригодится лично тебе? Возьми. Я помогу.

— Как? — Лачи не сдержал изумленного возгласа. Столько наговорил о том, как северу не хватает того и другого, и вот пожалуйста! — Ты сумасшедший, наверное.

— Почему? — так же ровно спросил, едва ли не весело.

— Я не поверю, что ты хочешь лишить силы Асталу. Да и не справишься с ним.

— Справлюсь. Я же отправил его в долину Сиван, надеясь, что он ударит по вам и его осудят свои. Все были уверены — он сам выбрал туда поехать.

— Зачем тебе это нужно? Отговорка тут не пройдет.

— Я не намерен хитрить сверх необходимого, — южанин улыбнулся. — Кайе это оружие, лучшее на свете, возможно. Только пока он в Астале, он в первую очередь угроза для нее, а не для Тейит, и одним своим существованием вносит смуту. Он вернулся героем, но прошла пара сезонов, и половина горожан снова не чают избавиться от него. Мы можем и не дотянуть до дня, когда вам станет тесно рядом с нами. А можем и дотянуть — тогда он встанет против вас. И предвосхищая твой вопрос — его родню это устраивает, они лишь раздувают, а не гасят огонь. Достаточно честно?

Лачи очень хотел понять, где здесь ложь, но не слышал ее. Но она обязана была быть!

— Тогда почему тебе его попросту не убить самому?

— Чтобы его брат под корень вырезал Род Арайа? — южанин расхохотался по-мальчишески звонко. И — догадался ведь, что Лачи вычислил имя его Рода. — Он поймет, даже если я найду способ сделать это через третьи руки… И я предпочту, чтобы он ненавидел вас, а не искал врага в Астале. Выбирай.

— А то, что выдашь, не поймет?

— Может и поймет, да будет не до того. Если не станете спешить, подержите мальчишку живым… может, убьете и его самого. Къятта — серьезный противник.

— Ты на самом деле хочешь обессилить Асталу?

— Я готов на это пойти. Я люблю ее, — сказал просто.

Лачи смерил его недоверчивым взглядом. Очень недоверчивым. Лачи и сам умел быть правдивым, когда выгодно… главное, не соврать ни единым словом. Только вот сколько этот южанин не договаривает? С другой стороны, если шарахаться от собственной тени, наверняка останешься в дураках.

Он хочет выдать Кайе?

Замечательно. Голова дана для того, чтобы думать. Лачи незаметно сжал в ладони один из самоцветов, спрятанных на поясе — обострить восприятие.

Сговора против севера тут не может быть, Лачи достаточно нагляделся на Кайе в долине Сиван. Дитя Огня вообще не может быть с кем-то в сговоре. Проделать все за его спиной, подстроить ловушку для Севера — во всяком случае, прямо сейчас ловушки нет, а дальше можно соблюдать осторожность. В конце концов, свои люди у Лачи в Астале еще не закончились. И… Бездна, сам ведь хотел заполучить его, а тут на открытой ладони предлагают!

— Как ты думаешь это сделать?

Пальцы перебежали к еще одному камню, а глаза пристально следили за лицом собеседника, но оно оставалось открытым и дружелюбным, только ресницы чуть затеняли глаза, пряча их орехово-золотой цвет.

— Просто. Но для северян — опасно. Я могу выманить его за пределы южных земель с небольшой свитой, указать место, а вам придется сделать все остальное.

— Всего-то! — не сдержался Лачи, и снова увидел насмешку — и оценил. — Полагаю, ты продумал гораздо больше, чем говоришь. Но у меня на это времени не было.

Южанин спокойно согласился. И рассказал, что задумал. Звучало сложно… и хорошо.

— Ты спокойно можешь подстроить ловушку моим людям, как бы красиво ни звучало твое предложение. И после использовать случай — северяне, пытавшиеся напасть… чем не повод отнять у нас что-нибудь еще, — сказал Лачи словно бы в пустоту.

— Могу. Тут уж думайте сами, что мне выгоднее. Все равно ты сам не пойдешь на такой риск — ловить его лично.

— Но и слабого не пошлю.

— Мне больше нечего сказать.

— Я хочу знать твое имя, — сказал Лачи. — Это будет хоть какой-то гарантией.

— А для меня — смертельной угрозой, — золотые глаза потемнели. Да… южане не нуждаются в этом металле, он живет даже в их взгляде.

Скала-колодец стала свидетелем договора — любопытное эхо проснулось, когда вниз, на дно полетели медальон с розоватой шпинелью и золотая застежка в виде головы ихи, оскалившей зубы.

**

Земли Юга

Кауки все же попробовали напасть, когда караван уже провожали в Асталу. Возглавляла отряд молодежь; очевидно, их отправили раньше, чем Ахатта послал туда же внука, и нападавшие растерялись, увидев его. Схватка произошла между камней и высокого кустарника, и была короткой. Со стороны Тайау не было убитых, да и тяжело раненых не было. С другой стороны… им досталось сильнее, но, кажется, тоже никто не погиб.

Кайе развлекался, а не сражался всерьез. Огонек наблюдал за всем из-под прикрытия каменного козырька, заслоненный еще одним валуном. Знал, что это всего лишь забавы Сильнейших, и не жалел ни одну из сторон, но все же ему было неуютно. Зачем подобные вылазки? Пошли бы хоть бревна покидали, кто дальше, раз уж так хочется доказать свое первенство… Соревнования, игры были и у Сильнейших, но увлекали, видимо, меньше.

Когда Кауки убрались, забрав раненых, Огонек вылез из укрытия. Кайе, хохоча, рассказывал что-то своим, пересыпая из руки в руку здоровенные розовые жемчужины, выкатившиеся из распоротой корзины. По его лбу и щеке текли струйки крови.

— Это я сам, подобрался поближе через колючки, — со смехом пояснил он, заметив встревоженный взгляд Огонька.

На предплечье его тоже была кровь, уже подсыхала — чужая.

Подросток занялся товарищем молча, не мешкая, даже не дождался, пока тот смеяться закончит. После ссоры близ ручья Кайе какое-то время его не замечал, потом успокоился, и все шло по-прежнему. Сейчас против огоньковой заботы не возражал, даже отмахнулся от другого целителя, более опытного. Хотя с такой-то царапиной даже полукровка справится — так, верно, решили, и не мешали им.

Стирая кровь, прикладывая кусочки целебного кактуса Огонек думал, что вряд ли ему по пути с этими людьми. На севере было много как бы притихших, выцветших мужчин и женщин, из которых тянула силы гора — им просто нечем было вот так бездумно разбрасываться. Многие простые северяне походили на пересыхающий ручеек. А здесь — река полноводная, с бурунами, и совершенно бессмысленная. Вот каждый мог и погибнуть сегодня, а ради чего? Кому на самом деле сдался этот жемчуг?

Пальцы двигались, и тепло возникало на кончиках, и покалывание, когда его невеликая Сила помогала так залечить рану, чтобы не осталось шрама. А подспудно вертелась в голове грустная мысль — сейчас ему нечего опасаться Кайе, и если впрямь захочется уйти, ведь отпустит. Недоволен будет и зол, но отпустит. Сейчас все не так, как два года назад. Готов ли сам Огонек к такой просьбе? Почему нельзя и дружбу сохранить, и самому строить свою жизнь так, как хочется, как считаешь правильным?

Вечером, когда солнце, путаясь в малиновых лохматых облаках, кренилось к закату, они устроились на привал. Теперь можно было расслабиться — Кауки уползли с позором; нового нападения не ожидали, хоть выставили дозорных на всякий случай, все-таки эти, с цветком гибискуса на плече, совсем бешеные. Но им уже не сделать вид, что случайные разбойники застигли врасплох караван; если что, отвечать придется всерьез. Да и Кайе — против него не пойдут.

Все бессвязней и веселей становились разговоры, все больше было выпито. Солнце спускалось ниже, костер поднимался выше.

— Спой, — сказал Кайе. На лбу его темнела полоса, а в глазах бесились оранжевые искры. Песни тут уже звучали не раз, но послушать полукровку всем захотелось. Чтоб вы пропали, подумал подросток, но отказываться не стал. Голос его все еще был хорош, не тронутый взрослением.

Он пел старинную песню, выученную в Тейит — про мертвые города, ныне покрытые лесом, и давно позабытых людей, когда-то полных огня и жизни. Это была не печальная песня — те люди считали себя мерилом всего, любили и враждовали, не зная, как скоро от них не останется даже имен. И Огонек пел с удивлявшей его самого яростью — вот вам! Вы развлекаетесь, сражаясь друг с другом, но и ваши имена поглотит лес!

Последний, высокий звук замер, погас взлетевшей над костром искрой — и Огонек увидел уважение на лицах спутников. Их проняло. Только… не то, что он вкладывал в песню. Они услышали, как он воспел отвагу далеких предков, пусть не по крови — по духу.

— А в тебе есть что-то наше, — один из южан одобрительно похлопал его по плечу.

Огонек встал и ушел в палатку.

Опасался увидеть, что и Кайе все понял не так — а с чего бы случиться иному?

**

Астала

Отсутствие Ийа было замечено только семьей, Совет же за это время собрался лишь единожды, и не по самому важному поводу, замена никого не удивила; последние несколько весен Ийа порой исчезал — поговаривали, изучает заброшенные места, или вовсе древние руины. Это родня не одобряла — мало ли какая зараза осталась там, или прицепится недобрая сущность. Но неодобрение могли засунуть себе под порог дома.

Когда наконец приехал домой, был уже вечер. Очень хотелось спать, но, смыв с себя пыль дороги, молодой человек направился прочь от дома. Стены давили со всех сторон и мешали думать.

И вот — мягкий ветерок бродит по мостовым Асталы, и одной дорогой с ветром идет человек, так же бесцельно с виду.

…Знает, что можно и что нельзя сделать с Отмеченным Пламенем. Видел его изнутри… смешно получилось. Злейший противник, по мнению их обоих — Кайе и его брата, а ведь единственный из Асталы удостоился чести…

Он долго кружил с одной улочки на другую, из рощицы выходя на площадь, и снова сворачивал в проулок; уже полнеба стало розовым, а потом и малиновым у горизонта. Было, над чем подумать. Ни словом не соврал северянину — и в самом деле желает Астале блага. Только пока не совершилось непоправимое, думал, как вязальщицы нити переплетал возможное благо и зло. Чтобы не ошибиться… слишком дорого может обойтись эта ошибка. Если все-таки не рассчитал, и Лачи сильнее, сможет подчинить Кайе… Прав ли в своем желании отделаться от него?

Достаточно было вспомнить, с каким лицом Кайе и его брат теперь разгуливают по Астале, чтобы увериться — прав. Но он снова и снова пытался понять, не упустил ли чего. Может, в самом деле лучше отдать свою жизнь и устранить это существо собственной рукой? Но не готов был пожертвовать Родом.

Думал. И, как всех Сильнейших детей Асталы, его призвала к себе Башня.

Девушку заметил издалека. Она держала в руках белые цветы на длинных стеблях — раскрытые, похожие на чаши. Постояв неподвижно, склонилась и опустила цветы к подножию башни. Движения ее были плавны и сдержанны, сине-белые челле и юбка подходили для большинства женщин Асталы — не понять, кто перед ним. Подойдя ближе, понял: она из небогатых — довольно грубое полотно одежды.

Остановился рядом, спокойно разглядывая. Девушка подняла на него глаза — ни испуга не отразилось на отрешенном лице, ни удивления. Знака не было на плече, никакого. И — ни одного украшения.

— Здравствуй.

Та прошелестела приветствие — отрешенно, будто ветерок отразился от стены.

— Кто ты?

— Никто.

— Но имя же у тебя есть.

— Я Нети.

— Пойдешь со мной?

Она покачала головой:

— Я не могу.

Огромные, широко расставленные глаза казались кусочками утреннего неба. Почти неподвижный взгляд — можно было бы принять девушку за статую.

— Где ты живешь?

— В доме Ахатты Тайау. Меня взяли для ухода за той, что лишь наполовину проснулась.

— Ты целительница?

— Нет, али. Я просто… пыль.

— Ты слишком красива для пыли, — он снова внимательно рассмотрел девушку. Указал на цветы:

— Почему ты кладешь их сюда?

— Здесь пролилась кровь… родного мне человека.

Ийа вскинул глаза, прищурясь от ударившего в лицо света — нет, это не свет, это алое облако, подсвеченное заходящим солнцем. Подножье Хранительницы… Понятно.

Наклонился, отломил венчик одного из цветов и ловко закрепил в волосах Нети.

**

Астала

Девицы подкараулили Кайе в рощице в предместьях. Земля тут была Тайау, но мало кого интересовало столь уж строгое соблюдение границ там, где не жили. В первый раз они только хихикали и заигрывали с ним — мол, пришли полюбоваться красивым видом с холма, а его встретили совершенно случайно. Девицы Тиахиу.

Он говорил с ними грубовато — этот Род не был в числе дружественных, но они его рассмешили в конце концов. И назначили новую встречу.

Одна была его ровесницей, другая немного младше. Довольно красивые, только мешали их излюбленные родовые росписи, щедро покрывавшие руки, грудь и даже немного лицо. Старшую из девиц он раньше видел несколько раз — из боковой ветви Рода. Вторая, дальняя родня, как ему рассказали, жила в большом селении к северо-западу от Асталы.

— Знал бы, заглянул бы туда по дороге за жемчугом, — сказал он, переплетая их волосы друг с другом. Они не сразу заметили, и запутались очень смешно. Но это было уже потом, когда отдыхали.

С ними было лучше, чем с “красными поясами” или простыми горожанками, они не теряли силы так уж заметно, и страха в них он не ощущал. Так, опасение. Полную волю себе все равно не давал, помнил давний урок. Все равно хорошо.

От Къятты забавное приключение не скрывал, и оно, конечно же, не понравилось брату. Развлечения без обязательств это прекрасно, сказал он, как обычно прямо и свысока, но уверен ли ты, что здесь все настолько уж просто? Ты местами слишком доверчив, местами слишком опасен — тебе не нужны ни влюбленность, ни долг перед чужим Родом, ни ссора, если покалечишь кого из Сильнейших. А девицы эти хоть не наследницы главной ветви, уж точно не беззащитные сборщицы плодов или ткачихи с окраин.

— Ведешь себя, как нищий, дорвавшийся до еды, — сказал Къятта; голос его, довольно мелодичный, раздражал своей нравоучительностью. — В наших кварталах мало тебе женщин? Этим девицам нужны острые ощущения, не ты сам. И ты можешь их обеспечить, о да. Потом, если что, снова расхлебывать.

— Да понял я, сколько можно еще!

Къятта коротко вдохнул, будто прервался на полуслове. Сел на скамью, сцепив руки. Какое-то время прошло в молчании, потом он все же продолжил, но уже иным тоном:

— Пока ты был только опасным мальчишкой, тебя обходили стороной. Сейчас, особенно после Долины, охотницы будут находиться все чаще, и из простых тоже. Найдутся те, кто захочет получить от тебя дорогие подарки…

— От меня? — звонко рассмеялся Кайе.

— Именно что. Ты не ценишь драгоценности, изделия мастеров, да все, что лежит за пределами твоего любимого леса — помимо Хранительницы, но ее подарить не попросят. Ты поверишь, что нужен…

Кайе больше не смеялся, глядел на брата, покусывая нижнюю губу.

— Ты поверишь, что нужен, — продолжил тот безжалостно. — Может быть, снова захочешь привести свою девушку в дом… А потом поймешь, что ей был нужен не ты. А, например, это — он оторвал от расшитого пояса розовую жемчужину — из тех, что привез караван. Перламутр мягко блеснул. — Вспомни Чинью, а ведь она даже не пыталась по-настоящему притворяться. Развлекайся сколько угодно, только не доверяй. Никому, помимо семьи.

Къятта поднялся, перекатывая в пальцах жемчужину.

— Уж я-то знаю, — прибавил он угрюмо.

Несколько дней братья почти не виделись, изредка пересекаясь в коридорах или в саду. Но однажды вечером Къятта снова зашел к младшему, и на лице его было желание мира.

— Мне донесли, что у самых наших границ нашли семью птиц-камнеклювов. Ты хотел их увидеть — они как раз начинают откладывать яйца. Можешь поехать, пока снова не… можешь поехать, — оборвал он сам себя.

— Что снова не? — спросил Кайе — он лежал на полу, на шкуре; теперь сел, смотря с любопытством и еле заметным вызовом.

— Пока они снова не откочевали куда-нибудь на равнины! И пока вовсе не исчезли с лица земли!

— Я поеду, — сказал Кайе. — Спасибо, Къятта.

**

Закаты в Астале были роскошные. Северное небо стояло высоко, а тут, на юге, спускалось к самой земле, в шутку грозя расплескать на нее самые сочные свои краски. А может, и сжечь землю — разве не огонь пылал в нем?

Огонек рад был остаться наедине с закатом — его бешеной яркости и так было слишком много, еще и собеседника подросток бы не вынес. А река Читери казалась малиново-огненной частичкой неба, усыпанной серебром.

Он долго плескался на мели в прохладной воде, оттягивая час, когда придется снова придти под благожелательный, но чужой кров. Тогда, два года назад, было проще… он просто жил, как милость принимая доброе слово. А сейчас…

Несколько дней прошло с их возвращения, он вернулся в храмовую больницу, но лучше к нему относиться не стали. Решил просто ждать — случай обязательно подвернется. Не бессмысленно ждать, а как на агатовом прииске — да, можно пересмотреть целую гору камешков, но рано или поздно самоцвет попадется. Если же торопиться и злиться, толку не будет: никто агат не подкинет, только сам растеряешь внимательность.

Огонек подтянулся, влезая на ветку у самой воды. Развязал тесьму, и коса упала на спину. Встряхнул головой, думая, стоит ли расплетать — после того, как свалянное гнездо отрезали в Тейит, волосы заметно отросли, и сохли медленно.

…Чего тебе не хватает? — спросил тогда Кайе, и он понимал, что не может толком ответить. Ведь в самом деле есть всё, даже больше. Не приходится голодать, тяжко трудиться, терпеть унижения… сколько людей отдали бы многое за его место? Ведь даже свобода есть, относительная, но все же свобода. Пока он плещется тут в воде и раскачивается на ветках, никто не следит. Все равно вернется, не денется никуда.

Тонкий вскрик, будто бы зов о помощи достиг слуха — откуда-то сверху, с обрыва. Все тело Огонька напряглось; звук повторился. То ли ребенок звал, то ли девушка. Просили помощи. Полукровка кинулся наверх, поднимаясь по еле заметной тропинке. Надеялся не опоздать, цеплялся за жесткие стебли, узловатые корни. Перевел дух, только оказавшись наверху. Тут не было никого. Или звавший ушел, больше ни в ком не нуждаясь? Или…

Додумать он не успел — едва успел увернуться от массивного темного тела. Кабан вылетел из кустов, кинулся на подростка, словно на злейшего врага. Огонек глотнул воздух ртом, упал в кусты, обдирая руки; кабан развернулся и снова метнулся к нему, наклонив щетинистую морду. Почудилась кровь на клыках. Оставался один путь — вниз, к тропинке, по крутому склону эта зверюга не спустится. С шумом и треском тварь вломилась в кусты; Огонек снова успел уклониться, но неудачно, и не встал на тропинку, а сорвался со склона. Уцепился за выступающий корень в последний миг.

Высота здесь была четыре человеческих роста, и даже больше, и камни внизу. Насмерть не разобьется, скорее всего, но и ломать ничего не хотелось. Попробовал подтянуться, но понял, что локоть сильно болит — ударился, когда падал. Попробовал раскачаться и достать до склона ногой, но посыпались камешки, а корень неприятно треснул. Тогда он позвал — негромко и без особой надежды. Потом еще, и еще.

Помощничек… Только что поднимался на такой вот чужой зов, теперь болтается сам. Страха не было, только досада.

С четверть часа прошло, и кто-то окликнул его сверху, потом рядом появилась веревка.

— Уцепиться сумеешь?

Он не был уверен, руки совсем затекли. Но справился, помогая себе и ногами тоже. Веревка была закреплена, и он благополучно спустился вниз.

Потом они со спасителем сидели у самой воды, глядя на стремительно темнеющее небо. Огонек ощущал, как все повторяется. Сейчас он точно знал, кто рядом с ним. И не собирался делать вид, что не помнит о прошлом.

— Это я виноват — был неосторожен.

А ведь когда-то уже падал вот так с обрыва, и тоже… — Огонек не договорил, вспомнив далекие голоса. Тогда они звучали только у него в голове. Теперь он понимал, чьи.

Ийа посмотрел так внимательно, словно мысли прочел, но заговорил о другом

— Это был ручной кабан, дикие по Астале не бегают. И я, кажется, знаю, чей… Один Род их особенно любит, но держит не одна семья, сложно будет доказать правду.

— Почему он на меня набросился?

— Думаю, как-то запечатлели тебя как врага. Раздобыли твою одежду, или брызнули чем-то на эту, и заставили кабана думать — все худшее исходит именно от тебя. Раздражение, боль, еще что-нибудь.

Огонька передернуло. Животина-то здесь при чем…

— А меня-то зачем убивать?

— Маленькая месть тому, кому ты дорог.

В голове все сошлось — почему сейчас, а не раньше.

— Из-за жемчуга, — сказал утвердительно. Ийа не подтвердил и не возразил.

— Они пришли на землю Тайау… но и ты тоже, — сказал Огонек.

— Здесь уже самый край. Мы не воюем, чтобы запрещать проход по берегу реки.

— Ты знал, что они задумали?

— Предполагал.

Ийа улыбнулся, коснулся волос Огонька — не по-хозяйски, как Кайе, а будто приветствуя полыхающее на голове полукровки пламя. И в орехово-золотых глазах улыбка, даже в густых сумерках видно, а лицо доброе. Подросток не удержался:

— Ты ведь уже помог мне тогда… Ты, я знаю теперь. Хотел досадить Къятте, или еще что-нибудь?

— Соображаешь… — дрогнули краешки губ, — Ты — безобидный зверек, считал я тогда. Но ты оказался умнее, — Ийа улыбнулся вновь, совсем по-мальчишечьи. Потом спросил: — Почему ты тогда не пришел к назначенному месту?

— Предпочел уйти в лес, чем каждый день бояться за свою жизнь.

— Теперь не боишься?

— Не думал, что теперь я могу хоть кому-то мешать.

— Можешь, — откликнулся южанин.

Огонек внимательно пригляделся к собственному спасителя. Знал, что это ровесник Къятты, но Ийа казался моложе. И лицо было приветливым. Если бы от Кайе не слышал сто раз нелестные отзывы о роде Арайа, проникся бы полным доверием к спасителю. С другой стороны… у них ведь своя вражда, свои старые обиды. Огонек откинулся назад, опустив веки. Но отдохнуть ему не удалось.

Ийа был у реки не один — к ним подошли четверо юношей. Несли факелы; тени, длинные и густые, качались по сторонам — и одна коснулась лица Огонька.

— Это и есть тот самый полукровка? — спросил один, жилистый, лицом похожий на геккона.

— Думал, он посимпатичней. И тощий. Кожа да кости!

— Зато с ним удобно играть, как с сухим листом играют детеныши ихи!

“А вы — стая акольи”, — подумал Огонек. — “Визжат, когда никто не слышит!” — но вслух сказать этого не мог, не затевают ссору в благодарность.

— Тихо! — Ийа повернулся плавно, мягко, и стая растерялась, словно и впрямь крупный хищник возник перед акольи. — Оставьте его в покое.

Кивком головы велел убираться прочь. Юноши убрались, ворча недовольно.

— Трудно тебе у нас? — спросил, снова присаживаясь рядом.

Огонек замялся, не зная, что отвечать. Ийа помог:

— Я и сам знаю — трудно. Про твои целительские попытки мне тоже рассказывали. И не старайся разорваться пополам — я представляю, чего ты мог наслушаться обо мне. Это тоже правда на свой лад — но ты знаешь Кайе. Он вспыхивает, словно сухая трава, если что не по нему. Его проще понять, если каждую вспышку делить на десять частей и выкидывать все, кроме одной, не считаешь? Останется самая суть, — засмеялся тихонько.

И Огонек не сдержался, ответил улыбкой:

— Пожалуй.

Почувствовал, как устал постоянно быть в напряжении. Может, поэтому душой потянулся к теплу, просто теплу, а не лаве вулкана.

Ийа наблюдал за бликами на воде — там, похоже, рыбки играли, привлеченные лунным светом. Потом поглядел на мальчишку.

— Тебя еще не разыскивают?

— Скоро начнут, наверное. Если Кайе дома. Если нет — не вспомнят, скорее всего.

— Отдыхай пока. В доме, где живешь, не больно-то распоряжаешься своим временем сам, верно?

Огонек кивнул, и потом лишь подумал — а стоило ли откровенничать? После Лачи пора бы умнее быть. Да ну его в Бездну, ум этот. Ото всех, что ли, шарахаться? Этот человек спас его дважды.

— Я ничего не понимаю, — пробормотал Огонек. — Ты не любишь Род Тайау… Пусть бы я там висел, пока не свалюсь. Если бы отыскали причастных — это не ты все равно…

— У каждого своя любовь и свои враги. А еще я должен отрывать крылья всем встречным бабочкам, чтобы подтвердить, что Кайе прав в своей ненависти?

Огонек почувствовал, что уши его начали полыхать.

— Прости.

— Ты еще дитя. Твой приятель по сути тоже — хоть и постарше годами. — Заметив, как Огонек резко вдохнул, поднял ладонь. — Мир! Я не скажу о нем плохого слова! Но сам подумай. Я знаю, что произошло в долине Сиван. А вот понимаешь ли ты, что сделал? Он — сомнительный щит ли, оружие ли против севера… потому что несет раздор между своими на юге.

— Не заметил, чтобы к нему стали относиться хуже после Долины.

— Как бы ты мог узнать?

— Но с чего своим его не любить? — Огонек ответил вопросом.

— Мы и так на краю. Ни один лес не прокормит стаю энихи или медведей, да и не живут они стаями. В Астале — живут, считая себя людьми. А потом явится кто-то еще… Вот он пришел.

— И что же?

— Когда вулканы уничтожали старые города, на смену им приходили новые. Сама Астала возникла не сразу. Все должно изменяться, мальчик. Я не против перемен… но перемены бывают разными. Ты знаешь Къятту. Знаешь, чем развлекаются Рода Асталы. Если не будет войны с Тейит, не начнет ли он воевать со своими?

Огонек слышал искренность в голосе собеседника. Лачи тоже умел быть убедительным… Но у Ийа голос звучал по-другому, как у человека, который много раз говорил это себе самому. Но соглашаться Огонек не хотел:

— Он не захотел крови в долине Сиван.

— Вот именно — не захотел! Ты сам подтверждаешь — он привык делать лишь то, что хочет. Но желания — вещь непостоянная… А что будет с тобой? Зачем ты пошел за ним? — взгляд в упор. — Чимали растет и выбирает свой путь.

— Если я делаю что-либо, то по своему выбору. — Огонек побледнел. Откуда узнал?

— Не удивляйся. В Астале без шпионов не выжить, — Ийа улыбался вполне дружелюбно. — Это многое объясняет. Я и сам не мог понять, почему он привязался к тебе.

— Привязался… — без выражения повторил Огонек. Вот уж привязанности он точно ни с кем обсуждать не намерен. — Я устал, — пробормотал тихо, не желая продолжать разговор и очень боясь показаться грубым.

Южанин понял, но спросил мягко:

— Скажи, ты ведь не хочешь ему зла? А кровь у Кайе горяча не в меру. Помоги ему, если сможешь.

— Как? — почти возмутился подросток.

— Если ты разумней, сделай так, чтобы слушали тебя. А не Къятту, к примеру. Думаю, у тебя получится — он никому еще не давал столько возможностей. Хотя ты, конечно, можешь просто махнуть рукой и снова уйти в леса.

Ийа вновь дружески улыбнулся и сказал:

— Я дам тебе грис. Вернешься домой. Дал бы сопровождающих тоже, но вы невзлюбили друг друга.

Рыжей была грис, вся, даже морда и ноги — таких разводил только один Род; и на узде — свернувшийся кольцом пятнистый ихи. Послушной грис была — как вкопанная застыла на песчаной дорожке позади ворот, стоило Огоньку потянуть повод. На беду Кайе появился на той же дорожке — похоже, беспокоился за Огонька, так явственно облегчение на лице проступило.

Потом невидимая ладонь стерла радость; шагнул вперед — будто змея бросилась, ухватил скакуна за повод, провел пальцами по узорным бляшкам на узде. С отвращением — как по тушке давно дохлой крысы.

— Что у тебя за дела с Арайа?

— Только с Ийа. Кауки натравили кабана, и я чуть не сорвался с обрыва, а он меня спас.

— Какая доброта! Для чего же?

Огонек ощутил злость. Едва не простился с жизнью, а Кайе говорит об этом с такой вызывающей насмешкой… Да, наверное, кустом в саду больше бы дорожил!

— Откуда я знаю, зачем — иди и спроси! То, что я чуть не сломал себе шею, не важно?

Прошел через сад в комнату, спиной чувствуя недобрый пристальный взгляд. Не отстающий — Кайе шел следом. Уже подле дверной занавески Огонек обернулся:

— А ты хотел бы видеть меня мертвым?

— Так он ради меня? Придумай что посмешнее!

— Ты полагаешь, все одинаковы?

— Ийа я знаю!

— Ты и брата своего знаешь! Тем не менее, он чуть меня не убил, а этот — напротив, помог.

— И что же теперь? Друзья на всю жизнь? Быстро ты их заводишь!

— А ты хотел бы завязать мне глаза? Поздно уже, я достаточно видел!

— И что же тебе показал этот… Ийа? Путь к очередному предательству?

— Так этого ты от меня все время ждешь?

— И этого тоже! Ты вечно тоскуешь по северу!

— Ты, разумеется, предпочтешь, чтобы я смотрел лишь на твои следы! Тебе без разницы, что меня хотели убить, главное, что спас не тот человек! Может, мне снова залезть на обрыв и прыгнуть оттуда вместе тем с кабаном?!

От удара Огонек перелетел в угол комнаты. Бросило в жар. Под глазом запульсировало, по левой половине лица разлилась резкая боль. В первый раз Кайе ударил его…

И не подошел — смотрел мрачно.

— Сказать нечего? — с трудом, но зло спросил Огонек.

Молчание.

Лицо словно онемело, говорить было трудно, от гнева Кайе сердце сдавливало, и все же Огонек не сдержался.

— Лучше б я остался на севере, пусть бы прикончили, как предателя! Кем ты считаешь меня? Вещью?

— Нет. Ты сам себе придумал, что здесь ты пленник, или моя игрушка. Тебе так удобно! Мне уже надоело пытаться объяснить, как все на самом деле. А вот ты кем считаешь меня…

— Тем, кто ты есть! Привыкшим, что все склоняются перед ним, потому что боятся!

— Кончай размахивать собственной храбростью. Я наслышан о ней. Думал, ты мой друг, а ты…

— Да провались она, твоя дружба! Можешь только дать по роже, когда не находишь слов!

— Снова речи Ийа!

— Нет, мои! Ты же меня ударил, не его!

— Я ненавижу Ийа. Не смей приближаться к нему, слышишь?

— Он лучше тебя! — выпалил Огонек. — Меня он спас дважды и не пытался ничего получить взамен!

— Он только убил мальчишку-северянина, — сказал Кайе очень спокойно. — Ему нужна была жертва.

Онемение и жар отступили, нахлынула острая боль; говорить стало еще тяжелей, но Огонек не намерен был сдаваться:

— А вам всем? Разве ты ему пытался помочь?

Спокойствие кончилось — Кайе прямо взвился:

— Не твое дело, как я поступал и почему! Если бы ты не треснулся башкой в Тейит… зачем я только придумал давать тебе Силу!

— Там, в долине Сиван… я ведь напомнил тебе о погибшем? — тихо спросил Огонек; неприятной, болезненной оказалась догадка.

— Вы не похожи, — бросил Кайе. — Он вел себя… достойно. А ты болтаешь о доброте и плюешь в лицо, зная, что не поплатишься за это.

— Я и так плачу слишком дорого!

— Чем же? — глухим от ярости голосом спросил юноша. — Тем, что приобрел кое-какие способности? Тем, что в Тейит тебя вознесли высоко, а ты сумел предать и северян? Тем, что тебя снова приняли в Астале почти как своего, и я назвал тебя другом?

— А ты — помнишь о дружбе, когда бьешь в лицо? Зато искренне! — горько сказал Огонек. Ему уже не хотелось ссоры. Ийа ошибся. Нет в сердце Кайе никакой настоящей привязанности. Что-то не по нему — и всё…

На небольшой площади подле Хранительницы не росли деревья, зато они высились по периметру, на манер стражей — высокие, крепкие, прямоствольные. Перешептывались, покачивая листвой, неважно был ветер или нет, и человечьи голоса в шепоте слышались. Сколько веков насчитывала Башня — деревья не старели. Или так незаметно одни приходили на смену другим?

На ветви одного из них расселся жирный лоснящийся ворон, сыто покаркивая. Кайе шагал к Башне, с виду целеустремленно, а на деле — бежал за утешением, как малыш бежит к матери. Вот только взамен матери была Хранительница. Огонек… Кайе сейчас больше всего хотелось забрать собственноручно вырезанный знак обратно. Ну что, в самом деле? Крысы северные, теперь Ийа! Час от часу не легче.

— Крра… — довольно подтвердил ворон.

— Заткнись.

— Крра! — оскорбился тот.

— Ты… — юноша встал в центре площади, взглядом сразу отыскав наглую птицу.

— Кра! — насмешливо отозвался ворон, встречаясь с ним взглядом.

— Да сдохни ты! — Кайе вскинул руку, вместо ворона видя Ийа. И не сразу понял, почему загорелся древесный страж. Неприкосновенное дерево Хранительницы…

Ийа наблюдал за играющими детенышами пятнистого ихи: любой Род держал при себе тех, кто был изображен на знаке, коли такое представлялось возможным. Один звереныш постоянно оказывался позади другого и кусал собрата за хвост.

В другом углу комнаты сидела Имма, которая последние пару сезонов была для молодого человека чем-то вроде отделенной от него тени. Она даже глаза свои доверяла его целителям, а не своим, хотя Род Инау уж лечить — то умел и недоучек у себя не держал.

Ийа и разговаривал с ней, как с тенью — той можно не опасаться. Но за откровенность — Имма знала — требовал платы. Зрение Иммы восстановилось только частично, несмотря на отчаянную попытку, стоившую трещины Хранительнице.

Про Род Тайау говорили, о чем же еще. Вернулось сокровище в Асталу; и половины сезона не прошло — уже одним деревом-стражем меньше. Теперь за другие примется или сразу по Башне шарахнет? Уже пошли разговоры по городу и предместьям, мол, не рано ли обрадовались? Северянам-то посланники нос утерли, только не начнет ли Кайе теперь и тут все в пыль разносить?

— Зачем ты спас полукровку? Ведь это ты направил Кауки в место, где он должен был оказаться? — спросила Имма. Когда мир ее сузился до пределов едва ли комнаты, она стала более разговорчивой, опасаясь почувствовать себя ни к чему не пригодной.

— Мне показался неглупым этот парнишка. Может, я и не ошибся. Но сил противостоять Кайе у него нет.

— Ты слишком торопишься…

— Да нет, Имма. Уже много весен прошло. Я не хочу ждать столько же. Если бы мальчик сумел приобрести на Дитя Огня хоть наполовину такое влияние, как Къятта… может, оно и сейчас есть, только пользоваться им полукровка не умеет совсем. И когда еще научится. Напротив, он делает все наперекор — будто нарочно.

— И что с этим мальчишкой…

Ийа пожал плечами:

— Кайе некогда вытащил его из реки, но в стремнине Асталы пусть барахтается сам. Может, и пригодится. Если он будет мне доверять, все-таки может принести пользу. Пока дело не разрешилось иначе.

— Но Кайе тебя ненавидит, не опасно ли даже приближаться к полукровке?

— Понятия не имею. В Астале почти все опасно.

Несколько отрешенно добавил:

— Я надеялся на долину Сиван… дольше ждать смысла нет.

— Но ты же видишь — он вернулся победителем, многие начали задумываться, не выбрать ли его сторону.

— Спаленному дереву это скажи! Я боюсь, что еще год от силы, и произойдет нечто непоправимое… Он — оружие почти совершенное; а его брат побоится утратить влияние и попробует отрезать пути к отступлению. Къятту опасаться надо, а не Дитя Огня.

Он подхватил за шкирку одного из пятнистых зверенышей, тот куснул воздух и растопырил лапы. Имма недоверчиво склонила голову набок — уже привыкла прислушиваться, не приглядываться.

— Что ты задумал еще? Будь осторожен.

— Осторожности у меня хватает… могу поделиться со многими.

— А если узнают про тебя? Брат его первым подумает на ваш Род, даже если вы будете невинны.

— Я же не самоубийца.

**

Лицо все еще болело, и в голове отдавалось звоном любое движение, хотя домашний целитель хорошо поработал, синяк сходил на глазах. Огонек думал, Кайе теперь не появится какое-то время — надо остыть после очередной размолвки, но он пришел рано утром, еще затемно. Пришел без лампы, стал в дверном проеме, не приближаясь.

— Я уеду, — сказал, и тон не вызывал желания спрашивать, тем более спорить. — На одну луну, не меньше. Наши люди нашли камнеклювов, давно хотел их увидеть. До вчерашнего дня я думал взять тебя с собой, но теперь нет.

Я здесь один не останусь, подумал Огонек. Попрошусь куда-нибудь на окраины, там, может, найдется дело и полукровке. Вряд ли их бедняки столь переборчивы, как храмовые пациенты.

— Тебя согласилась приютить Шиталь.

— Это уж лишнее, — запротестовал Огонек. Да, красота Шиталь его поразила когда-то, но он же не шкатулка, чтобы переставлять с места на место!

— Подожди, — Кайе на редкость терпеливо воспринял протест. — Она… в общем, у меня с ней свои долги и счеты. Она тебя сумеет охранить. Больше я так ни в ком не уверен. Да не в тебе дело, — сказал он уже раздраженно. — Во мне. Вспомни этих Кауки… и другие найдутся. И после я этого так не оставлю. Хочешь, чтобы из-за тебя перегрызлись пол-Асталы? Но все равно Къятта ради твоей защиты и головы не повернет, хоть сам и не тронет.

— Все так плохо? Тогда зачем тебе уезжать?

— Ищи потом этих птиц! — но другое, “иначе я сам тебя пришибу”, — читалось в его голосе.

— Тогда я могу все же поехать с тобой.

— Не можешь. Мы тогда поссоримся окончательно, а этого я не хочу.

— А когда ты вернешься, что-то изменится?

— Не знаю. Если нет… там и будем решать.

Сорвался с места и исчез за колоннами, в темноте коридора. Больше Огонек его не видел, хотя уехал Кайе только на вторые сутки. Искать птицу-камнеклюва. Такую полукровка и сам видел однажды, и еще бы полюбовался — здоровенная, клюв чуть не с руку длиной! Да и по вольным просторам уже успел соскучиться. Но его никто не спросил, а незадолго до отъезда отряда пришли посланцы из дома Шиталь, и прощаться некогда было.

**

Тейит

Маленькая птица летела домой. Привязанное к лапе письмо не мешало, птица и не подозревала о нем. Она хотела на родной каменный карниз, к золотистым зернам, которые дома были вкуснее всего. Она помнила свист человека — так он сзывал подопечных своих.

Маленькая птица не страшилась расстояния и не думала, что может стать жертвой небесного хищника.

Не очень скоро по птичьим меркам перед ней возникла горная цепь, в которой раскинулся город — множество человечьих гнезд.

Вот и дом — голубь уже забыл про долгий путь, радуясь в предвкушении отдыха и зерен. Птица опустилась на каменный подоконник, заворковала, привлекая к себе внимание.

Лачи отвязал письмо. Что ж… если это все же ловушка, скоро не останется вопросов. Сам он не приблизится к южным охотникам, отправит надежных людей. И будет ждать в укромном месте неподалеку. Если не ловушка, но Дитя Огня взять живым не удастся, может, хоть уничтожить получится.

**

Астала

Время звездных ливней подходило все ближе. Ийа следил за пока еще редкими, кристально-чистыми каплями. Закончились дожди обычные — заплакало небо. Хотя вроде с чего бы — в начале весны? Есть еще зимний дождь, тоже звездный; но он совсем другой, он сухой, обреченный — резкие злые росчерки. Весенний же своих слез не стыдится. Да и слезы такие чаще бывают от смеха, а не от горя — слишком быстро катились.

Жаль, нельзя сделать такое вот ожерелье — чтобы прозрачные камни стремительно стекали вниз, но оставались на месте. Если бы удалось сделать, знал, кому бы его подарил.

…Бывает и так, получается. Хранительница на эту девочку указала, или просто случайность? Неважно, все равно она в доме врагов; хотя, если все удастся, Тайау будет ни до чего. В любом случае мог бы постараться и ее забрать, разумеется — но не станет. Потому ли, что с Иммой дружил, или потому, что свои сестры еще малы и невольно о них вспоминает, но никогда бы не стал брать женщину силой, а “нет” она уже произнесла. Или придет сама, или не придет вовсе.

Огонек тоже наблюдал за яркими росчерками, давно знал, как это бывает: все небо начинало плакать сверкающими слезами. Одна из немногих картин, сохранившихся в памяти с детства. И сейчас он вышел на каменное крыльцо, ведущее в сад, запрокинул голову, смотрел на первые, пока редкие звездные капли. Смотрел, пока шея не заболела. Улыбался, до того хорошо было.

Здесь, в доме Шиталь Анамара, чувствовал себя спокойно впервые за много дней. Не ощущал страха вокруг, хотя все домочадцы куда-то спешили, о чем-то хлопотали. Весна подоспела, столько всего нужно успеть, пока не накрыли город изнуряющая духота и жара. Смех слышался то и дело. И даже если тихо было, все равно замечал улыбки на лицах. А вот хозяйку он увидел только при встрече — тепло приняла Огонька, и тут же ушла через рощу к сестре, у которой вот-вот должен был появиться на свет ребенок.

…Интересно, что за отношения такие связывают Кайе с Шиталь — ведь ничего схожего в них. Красивая взрослая женщина, одна из Сильнейших Асталы, и Кайе ее вроде как откровенно терпеть не мог; но не сомневался, что может ей навязать полукровку и та возьмется его охранять, опекать…

Невольно тронул щеку — синяк уже сошел. Кайе, наверное, в самом деле старается. Но за попытку дружить с ним на равных приходится платить слишком дорого. Или нет? Ведь снова все у Огонька просто прекрасно. Не остался под одной крышей с Къяттой, и тут полукровку устроили великолепно, и даже доверили помогать домашнему целителю. В город понятно что не отпустят, но и не надо пока, наверное? Здешний целитель, невысокий и круглый, как хорошая лепешка румяный, поручил Огоньку растирать приносимые сборщиками весенние почки растений — для мазей. Хорошее дело, как раз на одну луну, а задержится Кайе, еще дело найдется. Хоть так хозяйку отблагодарить, малую малость — гостеприимство ее стоит гораздо дороже…

В северной части неба звездные капли падали особенно густо. Огонек смотрел туда. В какой уже раз вспомнил бабушку, множество хороших людей, ютящихся в каменных лабиринтах над обрывами, и небо тамошнее — бесконечно глубокое…

Вспомнился давешний сон, невнятный, но тревожный. Совсем не похожий на давно затихшие кошмары, только вот те проходили — и не мучили наяву, от этого же не удается отделаться. Просто сон? Или сам он предчувствует что-то недоброе?

Мотнул головой, отгоняя эти мысли.

— Мы в детстве ходили их собирать, — послышалось сзади. Вздрогнув, Огонек обернулся, и не успел еще лица в темноте разглядеть, а уже узнал голос. Целитель, которому помогал; всегда побаивался его, помня прежних, храмовых, и этот тоже не казался расположенным к полукровке. А вот…

— У меня были две старших сестры, и они сговорились — принесли откуда-то крылья голубых жуков, и твердили, что это прошлогодние звезды, а новых, живых, я и сам смогу разыскать. Я, совсем еще карапуз, долго искал, расспрашивал всех… Знаешь таких жуков?

— Знаю, на севере видел, — Огонек улыбнулся. Потом чуть сам себя не ущипнул — ну зачем заикнулся про север? Целитель ничего не сказал. Положил полную мягкую руку ему на плечо и слегка подтолкнул к дому:

— Иди спать. Завтра будет много работы. Привезут пророщенные семена краснодольника, их нужно будет аккуратно сушить в печи. После я тебе расскажу, как делать лекарство от головной боли. Ты, похоже, всерьез готов трудиться, и учиться хотел бы. Поначалу-то мне казалось, просто дали тебя для черной работы — и мне лишнее подспорье, и тебе не протирать штаны. Но раз так…

Его прервал громкий голос, кто-то бежал по двору и спрашивал, в доме ли Шиталь, или у родни. Огонек с досадой повернулся на звук — такой разговор шел! А вдруг наставник теперь передумает, позабудет? Тот в самом деле отвлекся от беседы, заторопился в сторону голосов — они звучали все громче, все более возбужденно, будто нарастал ливень. Огонек устремился за ним.

— Что случилась? — Шиталь вышла на крыльцо: силуэт, подсвеченный горящими позади факелами.

От толпы домочадцев отделился высокий темный человек: он принес дурную весть. Почти все, кто отправился за камнеклювом, погибли, и Кайе Тайау тоже.

**

Земли за границей Асталы

Птицу охотникам пришлось поискать, хотя в целом место им указали удивительно точно. Здесь уже закончились земли Асталы и еще не начались земли Уми; небольшие рощицы сменялись равниной, то тут, то там возникали прорезанные щелями холмы — можно целую луну кружить и остаться ни с чем. Повезло встретить пастухов, которые видели камнеклюва.

Кайе тут же сорвался на поиски, не интересуясь остальными; весь путь он был в странном состоянии духа, то веселом и возбужденном, то злился, то замолкал — и трудно было поспеть за этими переменами.

Первую птицу они убили: та сочла людей врагами и нападала, ничего не боясь. Здоровенная была, с быком совладала бы, один клюв с руку взрослого человека. Голову они решили взять с собой, и когти, и самые красивые перья — жесткие, рыже-крапчатые с серым, такой бывает сухая трава. Но сейчас повсюду разливалась зелень — весна заявляла о себе все громче.

Вскоре нашли гнездо; птенцы, восхитительно-уродливые, уже пару дней как вылупились, бессмысленно сидели в круге из небольших камней на подстилке из стеблей и пуха, и орали. Птенцам Кайе обрадовался, а когда услышал, что домой их живыми не довезти, разозлился. Он позарез хотел притащить камнеклюва в Асталу, и теперь был вне себя из-за того, что убили первого, взрослого.

Но им опять повезло — пастухи говорили, что птиц две, да и раньше доводилось слышать, что эти громадины — нежные родители и воспитывают потомство вдвоем. Второго, мать или отца, не понять, охотники тоже вскоре нашли. Этот оказался осторожным, держался в отдалении. Пугать его не хотели — вдруг бросит птенцов, убежит? Но приблизиться, чтобы набросить веревку, не удавалось. И высокая молодая трава мешала.

Звериное обличье Кайе было тут бесполезно: энихи засадные хищники, а не загонщики. Отошли от гнезда подальше, пусть покормит птенцов, может, бдительность потеряет, но нет: тварь как чуяла, когда они приближались. А в Кайе опять произошла перемена, он уже не думал про птенцов, ему нравилась эта игра с камнеклювом, даже будто нарочно ее затягивал. Не сомневался, что одолеет в итоге, и живую добычу привезет. Так прошла еще пара дней, уже почти освоились среди рощиц, открытых мест и расщелин.

Был совсем беспечным в эти дни, даже при обычной его неосторожности.

**

Астала, пару недель спустя

На окраине Асталы возвышалась скала, с нее хорошо было прыгать в реку — и, наверное, прыгали. Огонек не хотел оставаться под крышей дома, и ушел тайком — а может, ему позволили, и даже приглядывали, незамеченные? Но, скорее, все были поглощены новостями — не до полукровки. К скале выбрел случайно. Вскинул голову — там, наверху, бродили дождевые темные облака, порой сталкиваясь лбами. Вспомнил Повелителя Орлов, и то, как чуть не разбился недавно — и полез, цепляясь за уступы.

Совсем не страшно, подумаешь, высота.

Отсюда было далеко видно. Небо в низких тучах, серо-лиловое. У горизонта, над верхушками деревьев — светлая полоса. Ветер то поднимался, то затихал. Холодный.

“Я приношу несчастье”, — думал Огонек, обхватив колено рукой. Вторую ногу свесил с обрыва.

Слетел шнурок, которым завязывал косу, волосы растрепались во все стороны, мешали смотреть.

“Все, кто связался со мной, пострадали. Родители. Бабушка. Шику. И… он”.

Тошно было от мыслей. От ветра. От неба.

“Если бы я с ним поехал. Я бы мог настоять, если бы заверил, что хочу мира, что нам хорошо в дороге…”

Теперь во всём было смысла не больше, чем в сидении на скале. Сиди, спускайся, прыгай — ничего не изменится. И даже признай, что был неправ — разницы нет.

“Думал, счастливей буду один, помогая больным где-нибудь в глухой деревушке. А он…”

В Асталу вернулась всего пара человек. Они мало что могли рассказать, поскольку остались в лагере, когда все случилось. Кайе и остальные устремились за петляющей птицей в небольшое ущелье, а потом была вспышка пламени и обвал. Уцелевшие нашли останки погибших, и убило их пламя, похоже, а камни лишь довершили дело. Тела нашли в таком состоянии, что опознать их возможности не было… в том месте сама земля была не просто опалена — сожжена до костей. Стволы небольших деревьев превратились в липкий черный прах, а камни казались кусочками угля. Кого-тоопознали по украшениям. А он — не носил.

Тут вспомнили и Долину Сиван, и отца Кайе. Уцелевшие охотники говорили: Кайе в дни выслеживания камнеклюва вел себя очень неровно, от веселья переходя к гневу. Так что ударить огнем он вполне себе мог. Не желая погибнуть, конечно. Но вышло, как вышло.

Весть о гибели Оружия Юга разнеслась быстро.

— Он все же не сумел совладать с собой, — сказал Ахатта, и в голосе, помимо горя от потери внука, сквозило понимание — теперь Род Тайау ждут тяжелые времена. Их Род все еще силен… но слишком многим насолило одно существование того, кого звали — Дитя Огня.

Словно дурной сон повторился, думал Ахатта. Он ощутил себя совсем старым, но теперь сидеть на месте не мог — все бродил и бродил по коридорам, обходил зал, опираясь на стены. В сад избегал спускаться, не хотел видеть, как там кипит весенняя жизнь.

Где-то далеко, за границами Юга, погиб его внук. Уцелевшие рассказали, что видели. И снова — пламя и сожженные тела, как всего три весны назад, у реки Иска. Только теперь не враги погибли — свои.

— Это была западня, — сказал Къятта, яростным золотым факелом появляясь в полутьме зала. Но дед отмахнулся — хочет утешаться именно так, пусть других в это не втягивает. Свидетели не лгали, их допросили как следует. Они сами были почти не в себе от горя. А искать чужие следы… пока на место доберутся разведчики, буйная весенняя поросль и горельник-то частично закроет.

— Это не случайность, — настаивал старший внук… теперь — единственный. — Я умею читать следы и уверен, что найду нужное. Там каменистая местность, трудно, но хоть не зарастет. Чтобы успеть, устроившие засаду должны были скакать по дороге. Дорога проходит мимо селений — хоть кто-то да видел чужой отряд.

— Ищи, если хочешь, — Ахатта оторвался наконец от стены, встал, скрестив руки на груди. Близкое присутствие Къятты давило сильнее каменных стен и сводов. — Расспрашивай. Только не заходи слишком далеко, и я не о расстоянии. Но и о нем тоже. Ты сейчас особенно важен для Рода, Нъенна и остальные подмога, но не сердце.

— Виноват север, — сказал молодой человек угрюмо и зло.

— Ах, север… даже твоя ненависть должна бы иметь пределы. Может быть, ссору вчера из-за женщины — алого пояса тоже затеяли с их подачи? Ты слишком мечтал о войне… сейчас повод есть, но оружия нет.

— Ты будто с облегчением говоришь!

— Не хочу, чтобы ты сейчас натравил на нас и чужих, и своих. Что до пустых подозрений… ведь это ты рассказал ему о птице. Разве ты намеренно мог отдать Кайе кому-то?

Словно копьем в живот ударил, так изменилось лицо Къятты.

— Ты… обвиняешь меня?

— Ты сам себя обвиняешь, — бросил Ахатта. — Откуда ты вообще выкопал эту птицу?

— Я не помню, — в голосе старшего внука звучало отчаяние. — Хотел помириться с ним, такая была возможность! Если бы мать оставалась в сознании… никому другому я сейчас не доверюсь.

— Теперь это не имеет никакого значения, — безжалостно отозвался Ахатта.

Къятта постоял миг неподвижно, вдохнул глубоко, будто в воздухе пытаясь уловить ответ. И что-то решил для себя.

— Это был север, — бросил через плечо, перешагивая через порог. — И кто-то северянам помог… хоть об этом подумайте.

Больше он ни с кем не разговаривал. Оседлал свою грис и умчался невесть куда.

**

Астала. Дом Шиталь

Огонек был уверен, что его вышвырнут из дома Шиталь, даже, вернувшись после своей вылазки, намеренно вышел во двор и бродил у ворот, пока не появилась хозяйка и не увела его во внутренние покои. Там она объяснила — никуда ты отсюда не пойдешь. Если это не случайная гибель, а нападение, кого первым подозревать в устроенной ловушке? Правильно, полукровку, северного шпиона, который отправил Кайе за птицей, а сам на всякий случай остался в безопасности.

— Он мне тебя доверил, и я не могу допустить, чтобы тебя убили, — сказала Шиталь.

— Если меня все равно заподозрят…

— Останешься здесь — не заподозрят, — отрезала Шиталь, и он чуть не впервые осознал, что она не просто красавица, но та, с кем даже Ахатте стоит считаться.

Когда-то Огонек ошалел бы от счастья просто пройти рядом с ней по дорожке. Потом, вселившись в ее дом, почти не видел саму хозяйку. А вот теперь — сидит напротив нее, окутанной жемчужно-белым шелком, и перед ним стоит чашка ароматного напитка, приготовленного ее точеными руками — и сама она так добра, участливо смотрит… а он ничего не чувствует.

И глотка сделать не мог.

— Мне кажется, ты считаешь себя виноватым, — сказала Шиталь. — Но в чем? Что не отправился вместе с ним?

Откровенничать Огонек не собирался. Даже с ней. Тем более с ней, брату Кайе и то нашлось бы, что высказать…

И, будто услышав эти мысли, Къятта появился; еще заслышав его стремительные шаги, Огонек не сомневался, кто может врываться сюда столь по-хозяйски. Гость остановился в центре комнаты, немного не дойдя до сидевших возле окна Огонька и Шиталь. Среди солнечных ажурных теней и пятен его фигура казалась вонзившимся в пол копьем.

— Ну, здравствуй, — сказала Шиталь, поворачиваясь к нему; сложила на коленях руки в тяжелых браслетах, вставать не спешила. — Ты напугал моих людей, кажется?

— Они пытались меня задержать.

— Всего лишь до того, пока не предупредят меня. Так какое у тебя ко мне дело?

— К тебе никакого… мне нужен этот.

К Огоньку Къятта чуть повернулся, но тот ощутил — будто прицелился в полукровку. Шиталь тоже слегка развернулась, так, чтобы подросток был у нее за плечом.

— Все, кто в моем доме, тоже имеют право на уважительное отношение.

— Неожиданная защита. Хотя, раз ты его продолжаешь держать у себя… может и к тебе у меня есть дело, — сказал Къятта, и казался спокойным; лучше бы разнес полкомнаты. Огонек помнил его в подземелье — тоже само спокойствие…

— Твой брат попросил меня приютить мальчика. Почему бы мне не продолжать это делать сейчас?

— Потому что этот мальчик очень уж кстати вернулся в Асталу! Не делай вид, что не понимаешь, пока я не задумался, кому еще ты союзница. А мой брат… Он вечно его защищал — во вред себе.

— Я просто был его другом, — тихо сказал Огонек, и его услышали:

— Хорошо мыши дружить с энихи, — Къятта наклонил голову, янтарные глаза потемнели. — Удобно. Скажешь, что многое давал взамен?

— Сейчас я жалею о том, что дал очень мало, — Огонек понял, что еще слово, и разревется, как младенец двух лун от роду.

— Выйди, — приказал Къятта Шиталь, кинув на женщину горячечный взгляд. Это было уж слишком, таким тоном говорят с провинившимися слугами. Но она — хозяйка, и тонкие брови сдвинулись, выдавая гнев. Шиталь тоже умела сердиться, хоть и терпение ее превосходило мыслимые пределы.

— Ала, я не хочу прятаться, — сказал Огонек. Ему стало почти интересно. Чтобы его сейчас напугать, понадобилось бы что-то другое или кто-то другой, не Къятта.

— Ты не захочешь ссориться с нашим Родом, — произнесла Шиталь, и это был не вопрос; она смотрела на гостя, сжимая на груди руки, а пальцы комкали тончайшую накидку из жатой искрящейся ткани. Еще миг, и Къятта хозяйку дома попросту вышвырнет, понял Огонек. Чего ему надо, кто укусил?

— Я тебя… прошу дать нам поговорить, — с трудом произнес Къятта. Что-то он такое увидел в Шиталь, чего не сумел Огонек, хоть сам недавно понял — она не просто красивая женщина. И слуги не просто так пропустили незваного и наглого гостя: знали, что хозяйка себя в обиду не даст.

Она немного подождала — и кивнула. Не быстро и не медленно, плавно покинула комнату, будто решила полюбоваться цветами в саду, или вспомнила несрочное дело.

Къятта развернулся к подростку и смотрел на него в упор. Огонек не отворачивался; было даже почти хорошо в этот миг, что-то живое, а не сосущая безнадежность.

— Хорошо, что я не убил тебя тогда.

— Ты это сделал, — сказал полукровка. — Если бы другой не спас, я был бы мертвым.

— Крысенок, — прошептал Къятта, из-под ресниц презрением и ненавистью окатив Огонька. Жесткие пальцы впились в плечо:

— Ты его чувствуешь?

— Что?

— Связь айари и чимали! Не придуривайся, я знаю про все твои подвиги!

— Нет, — Огонек пробовал собрать мысли в единое целое. Он не ожидал… не таких вопросов. — Когда его ранили, я был… сейчас ничего. Он же погиб, — голос стал хриплым на этом слове.

— С тобой все было в порядке? Ты чувствовал его смерть?!

— Нне… не уверен…

— Он жив? — казалось, еще немного, и пальцы попросту переломят кость.

— Я не знаю! — взмолился Огонек. — Как я могу…

— Иди к нему.

— Куда?? На то место?

— Недоумок. К его Огню. Вспоминай! — Къятта хлестнул мальчишку по щеке.

— Я не могу! Я не знаю, как!

— Как ты лечил этих уродов с севера? Откуда брал Силу? — Встряхнул Огонька, так, что у того зубы стукнулись друг о друга. — Ну?!

Огонек пытался собраться с мыслями, с чувствами, хоть с чем-то , что поможет ему. Сейчас он и сам не понимал, хочет исполнить приказ, чтобы освободиться, или чтобы узнать о друге… и почему это не пришло в голову раньше! Ох, и правда недоумок… Ведь сам бежал через темный лес, чтобы спасти от замыслов Лачи… В мозгу словно камни сталкивались, мешая слышать и думать. А янтарные глаза прожигали его насквозь, и от этого было больнее, чем от хватки, и бесполезными, жалкими были все усилия.

— Он жив! — выкрикнул Огонек, и собственный голос отозвался в ушах, словно скрежет.

— Что с ним?!

— Я не знаю! Больше я ничего не могу! Но он жив!

Огонек отлетел к стене, ударившись затылком. Когда сумел собраться, и перестали плавать искры перед глазами, понял — Къятты в комнате нет. Но подросток не успел облегченно вздохнуть — вошла Шиталь.

— Подслушивать нехорошо, — она присела на корточки перед мальчишкой. — Но полезно. Почему ты соврал?

— Ала? — растерянно проговорил Огонек.

— Даже не отрицай. Я видела твое лицо — да, я еще и подглядывала. Ты ничего не смог.

— Но… — подросток оглянулся — не появился ли Къятта.

Шиталь кивнула:

— Он поверил бы и птице — пересмешнику. Он слишком хочет услышать то, что ты и сказал.

Огонек молча смотрел на красивую женщину, понимая, что впервые не испытывает неприязни к старшему из внуков Ахатты.

После он долго ругал себя за то, что сам не подумал об очевидном, и раз за разом пытался нащупать хоть полупрозрачную ниточку, но не было ничего. Ничего, кроме сосущей вины — ведь сразу поверил; не потому ли, что в глубине души хотел избавления?

Къятта с несколькими разведчиками ускакал к месту гибели брата. С ним хотели отправить еще людей, и Тарра предлагал своих — беспристрастный свидетель, но Къятта будто обезумел и говорить ни с кем не хотел.

Про это Огонек знал от Шиталь, а та — от самого Тарры. Новости в Астале разлетались быстро.

— Мне еще по секрету сказали, что он поначалу хотел и тебя прихватить — вдруг поможешь в поисках, но потом передумал. Ты ведь наверняка попытался бы снова удрать, и поди еще разбери, правду скажешь или нет, мог намеренно направить в другую сторону…

Шиталь верила, что он так бы и поступил. А он час за часом снова и снова пытался понять, сохранилась ли связь, жива ли она — неужто просто прекратилась после смерти Ведущего, ничем, никак не сказавшись?

Узнав, что Къятты в городе нет, Огонек решился. Если его не пропустят… ну что ж, изгороди тамошние вполне преодолимы, желающих просто так залезать в этот дом не имелось.

Пустая скорлупка большого ореха валялась на тропе. Смешно, сказал себе Огонек. Я так страдал, что вынужден был вернуться сюда, а теперь сам пробираюсь тайком. Вот одна знакомая дорожка, и другая — в этой части сада часто бывал Кайе, и слуги без нужды не захаживали. Сейчас, без него, по-прежнему было пусто. Если не смотреть по сторонам, то он будто бы тут. Вон на тех ступенях любил сидеть. И тоже можно присесть, а он словно бы в доме, сейчас окликнет.

Вокруг толпились песни, спетые в этих стенах, в этом саду, постепенно становясь тенями — и тая.

Подросток вспомнил северный обряд в пещере, вспыхнувшее пламя, так напугавшее там. Теперь он знал причину своего страха. А Кайе смирился, что его подопечный шарахается от внезапного огня… просто сидеть у костра полукровка мог, и на том спасибо.

Огонек нагнулся, взял скорлупу ореха, немного щепок, и кусочек коры. Вечерело, в коридорах уже горели факелы. Никем не замеченный, он пробрался в дом через покои товарища, поджег длинную веточку и вернулся в сад. Там положил в скорлупу щепки, а все это поместил на кусок коры. Поджег — получился будто бы крохотный светильник на постаменте. Нагнулся, взял его в руку, держал на открытой ладони. Страх подкатил — и ушел. Сейчас это лишнее — страх. Огонь должен гореть здесь, у этой двери, на этих ступенях. Не разжимая губ, повел еле слышный напев, сам не знал, какой и о чем. О лесе, наверное. О бесконечных тропах. И о пропавших на них.

— Зачем? — раздался сзади прохладный мягкий голос. Киаль в траурной темно-лиловой накидке стояла на ступенях террасы, и удивленной таким гостем не выглядела. Огонек не понял сначала — что зачем? Пламя, или песня, или зачем сам пришел?

— Я должен…

Начал, и не знал, как продолжить. Кому должен? Для чего?

— Не стоит приносить сюда северные обряды.

— Да, ала. Прости, я пришел без спроса…

— Къятта уехал, ты, наверное, знаешь. Это для тебя лучше. Мой брат вряд ли пощадил бы тебя, застав здесь.

— У тебя два брата.

Плотно сжатые губы не давали сорваться иным словам.

Киаль пожала плечами — зазвенели браслеты, и будто птичьи крылья мелькнули возле ее рук.

— Пока нет Къятты… Тебя будут кормить в этом доме, если пожелаешь остаться.

Ушла, мелко ступая, словно танцуя.

**

Отроги северных гор

Небольшая комната без окон, факелы закреплены на стенах — свет ровный и теплый, от глаз не укроется ни одна мелочь. Неподвижное тело на каменной тусклой плите, под низким неровным сводом.

Лешти, подручный Лачи, бросил беглый взгляд на пленника — и ужаснулся: его руки не удерживали ни ремень, ни цепь.

— Ты обезумел, — прошептал он, весь страх и гнев ухитрившись вложить в едва слышное восклицание. — Освободил-то зачем?

— Он не проснулся раньше, и сейчас не проснется, — Лачи не понижал голос. — Мне нужна возможность коснуться любой нужной точки на нем.

Кайе привезли на рассвете, под действием зелья, надежного и для людей, и для животных. В таком состоянии находился уже несколько дней, с часа, когда все случилось. Зелье действовало хорошо — лишь один раз пленник шевельнулся, что-то шепнул. Лачи, хоть и хорошо разглядел своего врага в Долине Сиван, с любопытством скользил взглядом по чертам юноши. Странно… Сейчас, когда спокойно лицо, не поверить, что оно способно выражать бешеную ярость. Так очерчены губы, что кажется, они чуть улыбаются; если смотреть только на лицо, никогда мастера изваяний не выбрали бы его образцом для изображения воина. И совсем мальчишка ведь, на свои семнадцать и выглядит — а в этом теле живет вся мощь подземного огня. Как его могли отдать северянам? Или это все же ловушка? Человек, способный провернуть то, что сделал тот парень с юга, мог простирать свои замыслы и дальше. Но Лачи тоже не птенчик неоперившийся, найдет, чем ответить.

Главное, Кайе здесь.

— А если узнает твоя Соправительница? — спросил Лешти.

— Постараюсь, чтобы к этому времени меня уже не волновало ее мнение и было, чем ответить. А сюда она не придет, не может тут быть и ненавидит эту гору. Говорит, слышит голоса сотен погибших, чьи жизни забрал головоног.

— Мне тоже не по-себе, — признался подручный. — Хотя нас разделяют зал и коридоры, все равно. Я тоже ушел бы с радостью.

— Здесь ты мне и не нужен, более того — бесполезен. Займись охраной и разведкой на ближних и дальних тропах. Пока никто не должен нам помешать.

Лешти будто ветром сдуло, хоть и не было ветра в каменной клети. А ведь далеко не трус…

На пороге, будто на смену ему, с поклоном возник человек — средних лет, с седыми висками и доброй виноватой складкой у губ. Он приблизился к пленнику осторожно, готовый в любой миг спасаться бегством.

— Не укусит он тебя, — улыбнулся Лачи. — Он не очнется еще долго.

— Я верю, эльо. Что будет, если мне не удастся совладать с ним?

— Если не удастся — я не стану тебя винить. Но прошу, — Лачи подчеркнул слово — Сделай все, что в твоих силах. Награда само собой — поручение чрезвычайно важно для Тейит.

— Понимаю, эльо.

— Постарайся не обращать внимание ни на что другое, кроме него. Это все только эхо. Я должен выйти, не так ли?

— Мне бы этого не хотелось, — покаянно сказал человек, и добавил: — Но так проще будет чувствовать его одного.

Лачи вышел и остановился в коридоре у дверного проема. Прислонился к стене и не единым движением не показывал, что он живой, не каменный. Много прошло времени. Наконец, покачиваясь и тяжело дыша, появился человек с седыми висками: бледнее мела, но с пунцовыми пятнами на щеках. Он покаянно развел ладони и склонил голову:

— Эльо, прости… Я ничего не могу поделать. Никогда не видел, не ощущал подобного. Вообще не могу понять, за что ухватиться. Это словно пытаться взять пламя голыми руками, только в огне еще мечутся тени человека и зверя. Может, если бы он очнулся…

Лачи только задумчиво кивнул.

— Я ожидал, что просто не будет. Но будить его пока рано. Что ж, если не может даже самый сильный уканэ, у меня есть другие способы. Ступай, ты свободен.

**

Астала

Огонек смотрел в чашку с темным сладким настоем. Прошло немало дней, и в течение каждого он не раз переходил от чувства безнадежности к вере в то, что еще не все потеряно. После слов Къятты он решил не страдать понапрасну, а действовать, только совершенно не понимал, как. Пытался просто почувствовать. Рисовал себе разнообразные картины, надеясь, что мысль сама скользнет в нужном направлении. Пробовал расслабляться и якобы становиться неподвластным реальности, как немного учила Атали. Загадывал увидеть во сне.

И все это было совершенно бесполезным.

Он почти перестал есть — не отказывался от пищи, попросту забывал, что перед ним поставили чашку с ароматной кашей, или лепешку с большим куском мяса. Шиталь велела не оставлять Огонька одного, пока все не съест, но тот умудрялся и домашних слуг сбивать с толку, когда начинал расспрашивать, не слышат ли они, не умеют ли?

Пыполнять порученную целителем работу не мог. Тот поначалу сочувствовал, потом начал сердиться, и в итоге прогнал нерадивого помощника.

Так прошла половина луны. А потом Къятта вернулся.

Весть, что Къятта нашел следы северян, еще большим эхом отразилась от стен и мостовых Асталы. Лешти прыгнул бы со скалы, наверное, если б узнал, что объединенной Силы их самих и чистейших камней не хватило, чтобы скрыть от взора Къятты истину. Къятта знал, что прав, и поэтому смог увидеть. Но след прерывался — уж тут камни не сплоховали.

В Доме Звезд уже начинался Совет, но помехой стала Шиталь, поджидавшая в рощице на границе владений Тайау. Стояла, ладонью опираясь на ствол дерева, сама такая же высокая и прямая, в узком белом платье и накидке цвета вечерней зари, в широком ожерелье из золота и черных камней.

— Что ты собираешься делать? — спросила она самыми нежными тонами своего голоса.

Къятта хмуро посмотрел на нее; провожатым своим не подал никакого знака, и они стояли рядом, тоже слушая разговор.

— Искать — похитители не бесплотны. С собой у меня не было нужных средств, но сейчас…

— Мир очень велик… Сомневаюсь, что его привезли прямо в пещерный город, это опасно.

— Я и в Бездне их отыщу.

— А чем ты предложишь заняться нам, пока будешь гоняться за северянами?

— Сколько сумеем, уничтожить их стоянки вне Тейит. И крысы сами придут к нам. Мы встретим…

Шиталь вскинула подбородок:

— Ты понимаешь, что виновен кто-то из наших? Что сами северяне вряд ли подобрались бы столь близко?

Янтарные глаза сверкнули. Но Къятта сдержался:

— Я не дурак. Об этом я тоже скажу. Чуть после.

Шиталь поежилась, представив это “после”. Мягко, как могла мягко сказала:

— Что ж, пускай ты прав, пусть его в самом деле похитили, но прошло еще время! Ты не знаешь, что с ним сейчас.

— Полукровка сможет…

— Он тебе просто соврал. Видел бы ты себя в тот миг — мальчишка перепугался и сказал то, что тебе так хотелось услышать. А все эти дни он сидел и впустую пытался дозваться или хоть ощутить что-нибудь.

— Ты лжешь.

— Зачем это мне?

Она помолчала, прикусила губу и сказала, сцепив пальцы:

— Танни, у тебя больше нет брата.

Сказала — и испугалась, как никогда в жизни. Ощутила — еще миг осталось дышать, он вырвет ей сердце или гортань, и плевать, что Шиталь располагает большей Силой. Но Къятта не пошевелился, только глаза были — звериными и почти безумными.

— Они не убили его.

— Вероятно, тело живет… Зная, как южане привязаны к своим родичам, и как он ценен для Юга — скорее всего не убили, чтобы сыграть на этом. Но они были бы еще глупее, если бы сохранили его рассудок. Ты знаешь, они умеют сводить с ума. Куда лучше нас. Теперь он — растение, Къятта-ни. Беспомощное и бесполезное. Или еще хуже… наш враг.

— Ты же видела, как он рос… — шепотом. — Ты была рядом!

— И я видела, кем он стал. По твоей вине.

Дернулся, будто она крючком за нерв потянула. Шиталь торопливо продолжила:

— Они знают, что значит для нас Род, пойми. Он погиб, танни. Ты хочешь бросить всех остальных… Не мне говорить об этом — Род Тайау стоит и на моей дороге, но все же оглянись! Ахатта немолод, тебе вести!

— Вот я это и собираюсь сделать. Только не так, как тебе хочется.

Он отстранил женщину и направился к Дому Звезд, провожатые тоже обошли ее, как камень обтекает река. Шиталь изменило самообладание, она со злостью топнула ногой о дорогу, вымощенную камнем, и направилась следом.

Все поверили, что эсса были там — доказательства Къятта представил. И все согласились, что, если Кайе не погиб в ущелье, его забрали живым, иначе зачем утаскивать тело? Кое-кто предположил — северяне поплатятся за собственную неосторожность. Нет, коли они сумели его увезти, значит, понимали, с чем имеют дело, и подготовились, возразил Тарра. Если уж эсса отважились на такое, то не для собственной гибели.

— У всех нас есть свои люди в Тейит. Можно объединить усилия. Еще есть время спасти его, — сказал Тарра, но все слышали неуверенность в этом голосе.

— Бред, — сказал Хатлахена. — Никто не похищал никого. Просто сгорел — повторил для себя реку Иска. И поделом.

— Если он жив, это уже не имеет значения, — глухо сказал Наста Кауки. — У Юга больше нет оружия.

— Нападут, точно, — поддержал его родич. — Нет смысла тратить время на причитания, надо готовиться. Думают, мы растеряны, ха!

— А может, они предъявят условия? — нерешительно произнесла Селине, сестра Шиталь, пришедшая на замену заболевшего мужа.

— Они просто хотят отыграться за Долину, — ответила Тумайни. — Ты бы видела лицо Лачи! Готов был загрызть Кайе там на месте, даром что клыков нет. Я, впрочем, тоже какое-то время хотела этого.

Ни она, ни ее сестра двоюродная, Халлики, не делали вид, что опечалены.

Ахатта молчал, беспомощно поглядывая на внука. Догадывался, чем все это закончится, но помешать не мог. Лишь в одном ошибся — Къятта дал всем высказаться. Затем поднялся, резко, так, что споры оборвались на полуслове:

— Я знаю, кто это сделал! — голос отражался от стен, словно не в Доме Звезд проходил Совет, а в горном ущелье. В сторону Ийа указала рука. В ответ голоса посыпались — камнями со склонов.

— Бред, — отрезала Тумайни, и одни ее поддержали, другие заспорили.

— Неужто? Обвинение слишком серьезно.

— Да, какие есть доказательства?

— Доказательства — в его голове! — вновь указующий на Ийа жест.

— Нельзя требовать проверки истины без веских на то оснований! И потом, найдены следы эсса, этого не опровергнет никто!

— Но туда северные крысы пришли по его наводке, они знали, где и кого искать!

— Ты сумасшедший, — вскочил один из Тиахиу. — После смерти брата совсем опору под ногами потерял!

— Он попросту сводит счеты, — Хатлахена тянул слова, как сквозь зубы. — Больше-то некого обвинить, раз сам и отправил ловить камнеклюва.

— Если Сильнейшие Юга уже решают свои личные вопросы с помощью северян, я могу только поклониться в знак уважения, — нарочито-удивленно прожурчал голос Кети Инау.

— Хватит, — поднял руку глава Совета. Глянул на внука. — Ты… должен понять, что, разжигая вражду, приносишь только вред. Астала и так слишком многого лишилась, я не позволю сейчас затевать ссоры.

Раздался громовой хохот — Хатлахена Арайа смеялся, запрокидывая голову. Не зная ни о чем, он не сомневался, что племяннику удалось обвести всех вокруг пальца.

Тогда Ахатта поднялся. Горькими были слова.

— Кайе был нашей надеждой. Но я буду молиться хоть Бездне, чтобы он на самом деле погиб. Мы лучше северян знаем, что он на самом деле такое.

Ему ответил голос среди полной тишины:

— Ничего ты не знаешь. Он — мой.

После этих слов Къятта покинул Совет

**

Отроги северных гор

После неудачи уканэ Лачи попробовал сам, используя влияние самоцветов: предки умели с их помощью заставить человека говорить во сне, или исполнить иной приказ. Если бы Кайе произнес нужные слова… Но опять ничего не выходило. Никто при Лачи такого не делал, а сам он до встречи с южанином только начинал тренироваться в подобном, и то в применении к людям обычным. Подарок ему, конечно, подкинули великолепный, только вот времени на подготовку не было. А столько времени держать пленника без сознания нельзя. Лачи смотрел на лежащего, убеждая себя, что все в порядке, но нет: и лицо осунулось, тени вокруг глаз. И дышит более поверхностно.

А еще Лешти зудел, как осиный хор в подземном колодце:

— Смотри, эльо, твоя Соправительница пронюхает, чем ты тут занимаешься. Пусть сама не заявится, но Элати — то сможет направить.

— Лайа сто раз подумает, прежде чем раскрыть сестре такой секрет. А сама Элати сейчас на побережье.

— Даже ты не можешь знать обо всех шпионах. Стоит ли рассчитывать…

— Пока все мои способы бесполезны. Я и не считал того южанина дураком, — перебил Лачи оживленно и почти весело. — Неужто он отдал бы нам страшное оружие, если бы не был уверен — север не сумеет обратить его против юга? Но бывает трещина и в самом твердом алмазе…

— Эльо, я тебе поражаюсь, — заметил Лешти. — Чего же ты медлишь? Пока Лайа раскричится на всю горную цепь? Все равно этот скоро сдохнет, нельзя так долго держать человека под зельем. Убить его, все равно Астала лишилась своего преимущества.

— Уф. Голова дана человеку, чтобы ей думать хоть иногда. Убийство необратимо — или ты нашел способ воскрешать мертвых?

Лачи кликнул стражу и распорядился:

— Перенесите мальчишку под барельеф. Я приду сейчас и разбужу камень, если тот не проснется сам.

— Что ты задумал? — настороженно спросил Лешти; от упоминания барельефа его передернуло.

— Посмотрим.

Не просто потолок: рельефное изображение морского чудовища головонога. Множество щупалец извиваются, наползают на камень, одно на другое. На каждом отвратительные пугающие присоски, кажется, что они пульсируют, втягивают в себя воздух и свет. Творение древних мастеров, чуть ли не выходцев из самой Тевееррики, когда еще не была основана Тейит. Ничего похожего не сохранилось. По уцелевшим обрывкам записей Лачи знал, что его делали долгие годы; погибли много людей, пока сперва создали, потом усмирили головонога. И после, когда его кормили. Сюда не приходили давно, и он бы не стал, но выбора не было.

Первое, что ощутил — слабость. Не просто слабость, а такую, словно из тела тянут жизнь, как, по легендам, тянет соки человека головоног. Открыл глаза, вздрогнув — над телом и головой нависало каменное чудовище с клубком щупалец — в свете факелов его было видно отлично.

Ничтожнейшее движение вызвало приступ тошноты. Голова закружилась, перед глазами поплыли пятна. И слабость усилилась… жуткое, сосущее чувство. Саму сущность его вытягивали из-под кожи. Грудь, руки, все тело были словно придавлены массивной плитой. Шевельнуться не получалось. Дышать… тяжело. Кайе попробовал вдохнуть глубже — это вызвало новый прилив слабости и тошноты. Безуспешно пытался противиться каменному чудовищу, тот еще туже затянул невидимые петли.

Такого не испытывал никогда. Предпочел бы любую боль, ее сумел бы перенести спокойно… но того, что происходило, он не понимал.

Тогда он испугался — второй раз за всю жизнь… но то, что испытывал, когда лезвие ножа в спине мешало двигаться, не шло ни в какое сравнение с этим ужасом.

Он забился, как зверь в ловушке, плохо соображая; словно намеренно пытался сделать себе хуже — лежать неподвижно было куда страшнее. А так… иллюзия того, что может одолеть кольца. Или заставить головонога убить.

— Успокойся! — крикнул ему Лачи.

Юноша не узнал его, не услышал, последние силы он тратил на попытку вырваться, не понимая, что проиграл изначально, и лишь затягивает окончательно незримые узлы. Даже носящему имя Дитя Огня не под силу справиться с мощью гор.

Но мальчишка замер, закрыл глаза и понемногу начал приподниматься. Головоног нажал сильнее — но тот не оставил свою медленную и страшную попытку.

Лачи перепугался; не шагнул, скорее прыгнул к каменному столу и прижал пару точек на шее пленника. По телу того прошла судорога, раскрыл глаза широко-широко; потом они вновь закрылись — лишился чувств. Лачи ждал; у него самого дыхание прерывалось и сердце колотилось, как бешеное. Вот веки снова дрогнули. Жив… Хвала всем подземным тварям, он жив.

Лачи был обескуражен. Так хорошо подготовился, придумал, что скажет — и ведь казалось, понял эту натуру там, в Долине Сиван. Но все пошло прахом; к презрительному молчанию, к ярости, к оскорблениям был готов, но не к тому, что пленник чуть не погиб в первую четверть часа, так толком ничего и не осознав, кроме клетки.

Надо с ним как-то иначе…

Лачи выругался, помянув недобрым словом родню Кайе и того южанина, что отдал эту зверушку северянам. Знал ведь, скотина. Ладно, сложные задачи я люблю, подумал Лачи, и велел приготовить успокоительное, такое сильное, что выпивший его мог еле осознавать, где находится.

Все же им надо поговорить и пусть пол-Тейит провалится, но разговор этот состоится, и плоды принесет.

Хотелось спать, но, кажется, он и без того спал долго. Скосив глаза, огляделся, успел кое-что увидеть. Он лежал на чем-то вроде широкого жертвенного стола; плита с головоногом нависала над ним, но остальной потолок был выше. Руки и ноги свободны. Свободны… попробуй, встань.

Он и попробовал.

Мир схлопнулся в точку. Когда Кайе очнулся, услышал голос.

— Лежи спокойно. Чем больше двигаешься, тем сильнее он тебя держит.

Подле каменного ложа стоял человек — северянин. Лицо уже видел где-то… Но очень плохо получалось думать, хотелось одновременно вырваться на свободу — и спать. Время падало тяжелыми сонными каплями, и каждая капля все медленнее, и труднее билось сердце. А человек рядом стоял неподвижно, не сводил с него глаз, и в чертах была сильная тревога и озабоченность. Это узкое лицо человека средних лет, знакомого с ветром и солнцем, и волосы эти бесцветные, будто седые, стянутые в хвост, и морщинки в уголках глаз, будто они улыбаются, а сами холодные, настороженные…

— Лачи!

Дернулся в сторону Лачи, капли выступили на лице, глаза отчаянные.

— Тихо, тихо, — сказал тот, сбиваясь на тон, каким успокаивал собственных детей.

Шипение.

— Тихо. Ты задохнешься так… нет, сам себя не убьешь — потеряешь сознание. Надо это тебе?

Только губы шевельнулись. У всех свои слабости, подумал Лачи. Такой вот — не ожидал. Вспомнил, как бился о прутья пойманный в домашний зверинец волк… всю морду разбил в кровь. Пришлось прикончить его. Жажда свободы… и страх. Почему оборотень-энихи должен отличаться от обычного зверя?

Заговорил негромко, как можно мягче — ровным тоном привести в себя, дать понять, что не стоит разбивать голову о клетку. Звери чувствуют интонацию… а он еще и человек.

— Успокойся же. Я тебе не желаю зла. Слышишь меня? Ты должен меня помнить.

После долгой паузы Кайе откликнулся едва слышно:

— Я помню…

— Я пришел поговорить. Ничего не сделаю тебе — понимаешь меня? В Долине Сиван ты говорил разумно.

Губы пленника дрогнули — хороший знак. Значит, способен слушать. И Лачи продолжил, надо было донести до него, что происходит, иначе опять попытается вырваться; говорил, что тот в порядке, не ранен, и ему не собираются причинять вред, всего лишь удерживают. Следил внимательно — точно ли слышит? Понимает?

— Это всего лишь сила камня, не думай об этом. В твоей крови — пламя, его тоже не видно снаружи.

— Что… ты… хочешь?

— Ты успокоился немного? Я велю головоногу обернуть кольца вокруг плиты. Тебя самого он держать не будет. В конце концов, я хочу поговорить с тобой, а не медленно убивать.

— Я не хочу… разговора.

— Это не надолго.

Полежал с закрытыми глазами, потом шепнул:

— Хорошо.

Лачи отдал приказ головоногу; тяжело было управлять каменной тварью, и незримые щупальца она сжимала охотней, чем расплетала. Мальчишка шевельнулся, слишком слабый, чтобы сесть. Лачи уверен был: не сможет. Хотя из гордости — попытается. Но он поднялся медленно, и даже красиво. Лачи дождался, пока тот сядет и восстановит дыхание. Пока вскинет глаза — затуманенные, но злые.

— Пить хочешь?

— Нет.

— Врешь; но как угодно. Помолчал немного. Удобно устроился в подобии каменного кресла у противоположной, но близкой стены. Пленник насторожено наблюдал. Но взгляд не был ясным: зелье еще мешало четкости мысли. Лицо и впрямь изменилось, теперь это видно отчетливо. Выглядит, словно долго болел. Ничего, теперь восстановится быстро, если, конечно, не заупрямится и не начнет противиться любой заботе.

— Ты помнишь, что произошло? — спросил Лачи.

Ответа не дождался, но лицо Кайе стало растерянным и задумчивым. Наверное, он хотел бы спросить, но не станет…

А он в самом деле почти ничего не помнил. Радостно устремились в погоню за птицей, хотел ее живой привезти, показать всем, Огоньку особенно, ему понравится. Птенцов тоже надо взять, может удастся вырастить. Огонек умеет лечить, может он и приручать умеет. А Къятта точно умеет, раз он Кайе вырастил. Птица петляла совсем неожиданно, порой сворачивая прямо на охотников; они бы ее поймали давно, если бы не сплошные расщелины и валуны, каменный растрескавшийся язык, вываленный из пасти горного отрога. А потом… как на стену налетел. Голова закружилась, будто надышался дыма шеили — только не радость испытал, а непонятное чувство, когда тело не слушается. И, кажется, видел огонь, только вокруг или издали, уже не успел осознать.

— Птица бежала, куда ее направили расставленные заранее вешки, — сказал Лачи, наблюдая за пленником. — Я знал, что ты не захочешь ее убивать, сложность была только в том, чтобы вы не поймали ее слишком рано. А потом в лабиринте вы со спутниками уже мешали друг другу.

— Они живы?

— Нет.

— Все?

— Тем, кто не участвовал в погоне, дали уйти. Они все равно ничего не поймут, но о твоей смерти поведают.

— Как вы узнали?

— Не сейчас. Может, после я расскажу.

…А сам Лачи в охоте не участвовал, только все подготовил — на скорую руку, но получилось, очень уж удачным оказалось место. Перед охотой долго сомневался, не пытаются ли так избавиться от него — был бы красивый ход….

Лешти подробно рассказал, как все прошло.

Грис ждали в укрытии среди камней, почти не оставив следов. Привязывая пленника к спине грис, Лешти в рот ему влил немного зелья из маленького флакона. Потом вскочил в седло:

— Живо, пока весь Юг не сбежался!

И бросил на утоптанную дорогу фиолетовые зерна прозрачнейших аметистов: камни тут же умерли и растаяли, уничтожив следы.

Недешево обошлось похищение Соправителю, а уж самим охотникам — тем более. Каждый из них сейчас не одолел бы и белку. Лачи готов был пожертвовать едва ли не лучшим из ветви своей и Опоры, и самыми верными.

К счастью, никто из его людей не погиб, хоть некоторые и пострадали.

Находиться подле Отмеченного Пламенем было трудно. Лачи еще по Долине Сиван запомнил — когда это существо в гневе, у стоящих рядом сердце заходится и кровь будто закипает. Сейчас, как бы тот ни был слаб, мог бы убить северянина, просто глядя в глаза… если бы не каменная мощь головонога. Древняя базальтовая скала не дает пробиться огню. Ну и самоцветные амулеты помогают, в отличие от бесполезного здесь золота. И все-таки Лачи ощущал себя нездоровым, в легком жару, как от лихорадки.

— Чего ты хочешь? — спросил Кайе. — Мести?

— Нет, напротив — договориться с тобой.

Тот лишь по-звериному фыркнул. Глянул исподлобья; а глаза у него красивые, и ресницы густые. К этим глазам совсем не шло то, что Кайе сказал потом, даже не все слова Лачи понял, хоть и учил язык Юга.

— Ты хочешь меня убить, в целом мне ясно, — ответил он. — Я другого и не ожидал. Но ты видишь — я хорошо подготовился.

Оба взглянули на каменные щупальца, испещренные бесчисленными присосками — будто пульсировали они, жадные маленькие рты.

— Я не стану тебе подчиняться, — сказал пленник еще хрипловато, прерывисто.

— Что же ты сделаешь?

— Умру.

— О, нет, не так просто, — Лачи постарался заговорить как можно более убедительно:

— Умереть я тебе не дам. Знаешь, что с тобой случится? Ты станешь подобен растению; оно живет, но ничего больше. У тебя сильное тело, ты проживешь долго. Но рассудка в этом теле не будет.

— Опасно — ведь тогда я не стану сдерживаться, — рассмеялся Кайе. Голос его понемногу набирал силу. Хотя и качался еще.

Лачи вздохнул, будто и впрямь испытывая сожаление:

— Ты ничего не сможешь. У тебя не останется не только мыслей, но и чувств, кроме простейших, и никто никогда не сумеет вернуть остальные. Я даже отдам тебя обратно в Асталу. И никто не узнает, что ты был в плену, нет — тебя отыщут на месте вашей охоты за птицей. Выйдет, что умершим тебя объявить поспешили. Мало ли где ты блуждал, почему лишился рассудка.

Кайе сидел, подогнув одно колено, и обхватив рукой другое. Лачи продолжил, по тону его трудно было заподозрить неискренность.

— Вероятно, друзья предпочтут оборвать твою жизнь раньше, чем тебя-растение увидят враги… а может быть, станут возиться с тобой до конца твоих дней. Кормить из соски, мыть, как младенца… Правда, это вряд ли принято у вас на юге. Хотя, говорят, твоя мать…

Сжатые руки и опущенная голова, каждая мышца напряжена. Лачи позволил себе улыбку. По гордости ударить — самое то.

— У меня есть вариант получше, — добавил Лачи.

Пленник молчал.

— Если ты согласишься помочь…

— А пошел ты, — сказал Кайе. — Делай, что хочешь.

— Хочешь, чтобы вся Астала смеялась над тем, каким ты стал? — недоверчиво спросил Лачи.

— Какая мне разница. Къятта если сможет — убьет, а остальные мне… — презрительно повел плечом. Золотой знак вспыхнул, хотя свет на него и не падал.

**

Астала

Горячий ветер плеснул в лицо, едва Ийа шагнул на площадь у Башни-Хранительницы. Къятта стоял, скрестив руки на груди, и смотрел исподлобья.

— Ты…

Жаркий ветер снова ударил, едва не сбив с ног, словно душа младшего вселилась в Къятту Тайау — он ведь не мог, не умел делать такого! Птицы, испуганные, сорвались с крыш, закричали.

— И впрямь сумасшедший, — Ийа непроизвольно провел по лицу, словно пытаясь убрать с него пыль. — Чего ты хочешь?

— Я знаю, что прав. И, раз никто меня не послушал, я буду драться с тобой здесь и сейчас.

— Нет.

— Боишься?

— Как угодно считай.

— Тогда я убью тебя, и все равно, что скажут в Совете.

— Тогда и деда вашего убей заодно, сейчас тебе, может, и хватит сил.

В третий раз пролетел по площади ветер, мерным гулом ответила башня.

— Прекрати! — голос поднялся навстречу ветру, и тот стих, но воздух оставался горячим. Ахатта Тайау в сопровождении нескольких родичей шагнул на площадь, с другой стороны спешили отпрыски Арайа и Рода Икуи.

— Не развязывай войну в родном городе. Я готов был отдать жизнь Кайе, чтобы не допустить ее — ничего не изменилось, Къятта.

— Что же, считай, что именно его жизнь ты и отдал. Рукам этого, — старший внук Ахатты кивком указал на врага своего.

— Уходи из города, Къятта. Уходи и не возвращайся.

— Когда мне понадобится, дедушка, никто не запретит мне снова появиться в Астале. А пока… наслаждайтесь покоем.

Он резко повернулся и ушел — в сторону, где солнце салилось, черным на оранжевом фоне был силуэт. Чем дальше уходил, тем холоднее становился воздух, словно с собою он забирал огонь.

Дом Шиталь

— Думаю, Къятты уже нет в Астале, — сказала Шиталь Огоньку. — Надеюсь, он взял с собой хоть кого-то… лучше бы Хлау тоже был с ним. Или Хлау оставлен в помощь Ахатте?

Шиталь поделилась с Огоньком тем, что произошло — не полностью, но полукровка стал действительно нужен ей. Она волновалась. Бродила по дому между искусно расписанных колонн, звеня браслетами, сплетала и расплетала руки.

В гости пришла сестра Телли с новорожденным малышом, но Шиталь едва могла улыбаться и слушать, и держать племянника опасалась: дрожали руки, не хватало еще уронить.

Она почти поверила, что Кайе может быть жив, и следовал из этого… многое. Не так уж давно она сумела все правильно рассчитать, вытащить свой род из ямы, куда он катился. Сейчас надо быть осторожной. Если она станет союзницей Рода Тайау, что скажут все остальные?

Пока хозяйка дома разрывалась между волнением и гостеприимством, Огонек спустился к маленькому круглому бассейну, укрытому среди кустарника. Из-за черного дна вода здесь прогревалась отлично, но в сам бассейн он не забирался — неловко было. Ему нравилось просто сидеть у воды, сквозь заросли не видя, как снуют домочадцы Шиталь.

Наклонился, чуть не касаясь водной поверхности носом, рассматривал головастиков и водомерок, шустрых обитателей бассейна. Было уютно, тихо, и…

— А!

Ахнул, глотнув одновременно воды и воздуха. Показалось, что задохнулся и одновременно приложился грудью о плиту. Наполовину мокрый, Огонек вскочил, завертел головой, но поверх кустарника видел только домашние постройки и сад. И ничего больше. Но какая-то ниточка в воздухе все дрожала, невидимая-то ли пролетающая паутинка, то ли отзвук чужого сознания.

**

Отроги северных гор

— Ты зря думаешь, радость, что север спит и видит Асталу в развалинах. У меня — у всех нас — есть и другие заботы.

— Ха. Войны не хотели? Къятта придет сюда, не важно, буду ли я еще жить, и ничего не оставит от Тейит.

— Один? Он ведь только человек, ему и до тебя далеко. Не нужна Югу война прямо сейчас, мальчик. Так что людей ваш Совет не даст — если я хоть что-то понимаю, они сейчас заняты… впрочем, неважно. А против маленького отряда Тейит уж как-нибудь выстоит. Так вот, зверек.

— Ты не можешь придумать еще более идиотского прозвища?

Плита в длину и ширину чуть больше человеческого роста — теперь Кайе жил на ней. За пределы не мог и руки высунуть, головоног сразу начинал убивать. А пленник явно решил выжить и выбраться отсюда… поэтому пока сдерживался. Его пламя, конечно, устроило обвал в ущелье, но там камни пронизаны были корнями, а здесь — цельный базальт, ничего не получится. После колец головонога он вроде бы оклемался; целителя бы ему, но здесь — невозможно, и сонное зелье еще раз опасно давать.

Соправитель знал, что будет непросто, но не ожидал, что настолько.

Если бы можно было силой его сломать! Хоть Лачи не слишком любил подобные способы, при таком раскладе все годится. Но толку не будет, он вынослив, а времени мало. Грубо воздействовать на душу и разум тоже не выйдет — тут он, напротив, совсем уж непредсказуем, а Лачи не нужно поломанное оружие. Приходилось вести себя осторожно, обращаться с пленником чуть ли не бережно, а потом сбрасывать злость и усталость под ледяным водопадом, пенистыми мощными струями. Хорошо хоть зацепка оставалась: Кайе был слишком живым, чтобы гордо отмалчиваться. Снисходил до беседы, если так можно сказать… Лачи уже не раз ловил себя на мысли — “вот погоди, я получу власть над тобой и тогда!” — но сам себя обрывал. Делить шкуру неубитого зверя и глупо, и опасно.

Кайе ненавидел снисходительно-ласковое обращение, хоть этим Лачи мог его поддевать; и сейчас словно кислую ягоду раскусил, легкая гримаса свела лицо. Лачи смотрел на него долго, с прохладной и в тоже время приветливой улыбкой.

— Я сам себе поражаюсь — до чего ты мне по душе. Там, в Долине, после обвала — думаешь, я возненавидел тебя?

— Ты же намеренно отправил к нам Айтли? — глухо спросил Кайе.

Не ожидал такого вопроса.

— Для гарантии мира. Месторождение Солнечного камня в Долине…

— Так уж хотелось избавиться от племянника?

— За кого ты меня принимаешь? — нетерпеливо откликнулся Лачи. — Близнецы росли на моих глазах.

— Да ну? Специально прислал его к нам, когда расспросил Огонька о том, как мы расстались? Надеялся, я Айтли убью и начнется война?

— Кто тебя сказал такое?

— Никто.

— Ладно… Не совсем так. Но ты все же немного умеешь думать…

— Ты спрашивал об этом в долине Сиван!

Лачи выдохнул глубоко — и взглянул на пленника почти с восхищением. Уже не в первый раз он внезапным поворотом мысли разрывал всю тщательно выстроенную Лачи цепочку. Вопрос за вопросом, ответ за ответом благодаря нужному узору самоцветных камней отнимал у Кайе внимательность, делал его податливым и доверчивым… и каждый раз все приходилось начинать с начала. И становилось все тяжелее — и узоры приходилось изобретать новые, и в созданной головоногом клетке мальчишке становилось хуже день ото дня. Другому бы вовсе сошло за отдых — ничего делать не надо, двигаться в пределах плиты можно свободно, воду приносят, еда хорошая, — но не ему.

— На что ты надеешься? — спросил Лачи.

— Я не надеюсь.

— Думаешь, брат сделает все, что нужно? Придет за тобой, например?

— Я верю ему. Но не жду.

— Ну хорошо, — Лачи слегка склонил голову на бок, по-птичьи — словно прислушиваясь, что творится в сердце у дикой зверушки. — Хорошо. Есть еще тот твой полукровка… ты сам его вспомнил очень кстати. У меня с ним свои счеты, как понимаешь — а до него добраться не то что до тебя, все в десять раз проще. Может быть, он…

…Северянин шарахнулся, позабыв о достоинстве, когда бронзово-смуглое тело кинулось вперед. Кайе даже не попытался воспользоваться Силой — то ли понял, что бесполезно, то ли просто среагировал, как привычно энихи. Пальцы метнулись к горлу Лачи… удар, который убивает мгновенно. Самую чуточку не успел. Бездна… он почти порвал кольца головонога. Лачи вытер лоб, внезапно ставший мокрым, и понял, что рука вздрагивает.

— Йишкали таю, — хрипло проговорил Лачи, неотрывно глядя на мальчишку. Кажется, тот был без сознания… кольца отшвырнули его назад — лежал на спине, раскинув руки, и все еще пытался шевелиться. Изо рта, ушей и носа шла кровь, и, судя по прерывистому неглубокому дыханию, треснули ребра.

— Прекрати! — рявкнул северянин сам не зная кому, этому сумасшедшему — или головоногу.

Запрокинул голову, Кайе открыл глаза, несколько мгновений изучал каменную тварь. Приподнял руку, затем другую, словно хотел дотронуться до щупалец. Лачи подавил приступ тошноты. Каждое движение дается ему невероятной ценой. Йишкали… что же мальчишка с собой творит? Хочет умереть? Неужто не понимает — это не в его воле.

Чуть не отдал приказ кольцам раскрыться, отпустить… Бездна, но ведь нельзя. Если почувствует, что хоть чуть-чуть свободен, он снова ударит. Вновь будет биться, как зверь о решетку, пока не убьет — неважно кого, себя или врага.

И все же велел каменному чудищу ослабить хватку, снова улечься вокруг стола-выступа.

— Как тебя терпели в Астале, — обронил Лачи, видя, что самообладание возвращается к пленнику.

— Так же, — одними губами проговорил, вскинул подбородок. Поднял руку, вытер лицо — то есть, думал, что вытер. Просто размазал кровь. Приподнялся на локте, пробуя сесть. Бездна — он еще не унялся! Глаза яростные, черные-черные, виден только зрачок. И ясно — сил почти не осталось.

— Не шевелись, я позову целителя.

— Убью любого, кто прикоснется.

Какое-то время он молчал, потом все-таки сумел сесть, глянул на Лачи с презрением.

— А ведь ты боишься меня… — заметил вскользь. — Страх я всегда чувствую.

— Да, я тебя боюсь, — сказал Лачи. — Я же не дурак. Но все-таки ты здесь, у меня, и не стоит испытывать мое терпение и готовность договориться с тобой.

Кайе только фыркнул.

Но приманку он заглотил наконец-то. Если снова не передумает…

Жаль, в поездке за камнеклювом с ним не было полукровки, мог бы взять дружка прогуляться. Меньше пришлось бы потратить времени…

**

Тейит

Конечно же, Соправители следили друг за другом — еще с давних времен, когда два человека совместно приняли власть над Тейит. И Лайа не доверяла напарнику с самого первого дня. Ей, тогда совсем девчонке, пришлось постараться, прежде чем сумела обзавестись по-настоящему стоящими людьми: не все верные Кессе, ее предшественнице, хотели служить наследнице. Если бы не поддержка Хрусталя и Меди, может, и выбрали бы не ее, сочтя слишком уж молодой.

Но уже давно Лайа обрела силу. И, хоть редко теперь покидала Ауста, знала почти обо всем, что творилось на Севере. Почти — Лачи ухитрялся скрывать от нее часть своих делишек. Вот и сейчас — то сорвался на целую луну невесть куда, то, вернувшись, почти сразу снова исчез, и найден в отрогах возле остатков одной из древних твердынь. Делами обеих его Ветвей заправляют помощники, Саати и Белая Цапля. Старая карга! Она и сына-то не любит, а Лайа попросту ненавидит.

Лайа знала, что открытой слежки он не потерпит. То, что найдет способ рассчитаться за любопытство, ее не беспокоило — много весен правила Тейит рука об руку с ним, такой путь не для боязливых неженок. Но вот терять своих людей не хотелось. А она потеряет их, если те будут настойчивыми; осторожным же Лачи скормит какую-нибудь байку.

А вот Элати сумеет прямо добиться ответа, насколько это вообще возможно. Сестра грубовата и пряма, словно рукоять боевого молота. Лачи ее опасается — хоть у него свои воины, все-таки Элати это немалая сила.

Жаль, сестра отправилась на побережье, далеко: нет смысла отправлять вестника, а голубей, способных быстро отнести туда письмо, у Лайа нет.

Но ей посчастливилось: словно услышав ее раздумья, прискакавший гонец сообщил, что Элати повредила ногу, и вынуждена была на пару недель задержаться в одном из приграничных селений. Сейчас сестра спрашивала, нет ли нужды в ней. Соправительница велела ей забыть про побережье, не убежит оно, и в море не смоется — главное сейчас это Лачи. После позорного возвращения из Долины он сам не свой, и мало ли на что пойдет. А Лайа ему словно кость в горле, она-то не опозорилась, напротив — в свое время давала мудрые советы, к которым не прислушался Глава Хрусталя!

Отроги северных гор

День не задался с самого утра. Почти невозможная в весенний сезон гроза разразилась, принеся с собой головную боль. Повар вывалил в ореховое питье в три раза больше жгучего перца и этого не заметил, а Лачи, глотнув, чуть не спалил окрестности. Потом, загнав скакуна, примчался молодой разведчик с донесением, что Лайа устала сидеть в неизвестности. Лачи едва успел покинуть гору с головоногом, перебраться на новое место и разбить лагерь там.

Самым неприятным стало появление некрасивой сильной всадницы на пегой грис. Элати — ее, одетую по-охотничьему, сопровождал Иоки, молодой человек из Серебряной ветви.

Не тратя времени на приветствия, женщина заговорила, едва нога ее коснулась земли:

— Твои голуби, Лачи, слишком беспечно снуют над Тейит. Что ты задумал? Почему ты укрылся здесь, в отрогах, будто донная рыба в норе?

— Ты не слишком приветлива, Чайка Гор, — спокойно встретив ее взгляд, он позволил себе улыбку. Элати правая рука своей сестры — но они не так и дружны, как стараются казаться. На самом-то деле любви друг к другу в них не больше чем в лесных гадюках, и если бы не нужда обоюдная… Жаль, сыграть на этом нельзя.

— Что ты замышляешь? — с губ женщины слетела не просьба — требование, и Лачи не стал отмалчиваться.

— Видишь ли… иногда человек не может поверить в бесплодность затеи. Впрочем, я готов тебе показать.

По узкой утоптанной тропке они поднялись на холм, а затем спустились по земляным ступеням вниз, в грот. Оттуда каменный коридор вел далеко вглубь.

— Устроился ты, однако, — зябко поводя плечами, сказала Элати. — Тут словно болото в холодный сезон… или погребальная пещера, хотя и запах не тот. Это ты все отрыл?

— Нет, еще мой дед. Перешло по наследству… Заходи, Чайка Гор!

Он отступил в сторону, отдергивая длинный тканый полог.

Внутри был полумрак. Элати вновь передернула плечами — повсюду, чеканными изделиями или бесформенными слитками, золото, мертвое золото. Плавильная печь, рисунки на ее ободе, стенах и потолке. Изображения перетекают одно в другое, будто пляска скелетов, только огонь в печи живой; но и ему не под силу исправить то, что вокруг.

— Это ужасно, — вырвалось у Элати. — Здесь ты и пропадаешь?

Лачи кивнул.

— Я сочувствую твоей жене. Ты сумасшедший.

— Она меня понимает. К тому же не я первый. Если удастся возвращать золоту жизнь, хотя бы однократно, Тейит снова станет сильна.

— Не ты первый, но никто не добился успеха — и никто из Сильнейших не возился с мертвым золотом сам!

— Тем более повод попробовать.

— С чего ты занялся этим сейчас?

— Нашел старые записи.

— Не хочу находиться здесь, — развернувшись, Элати вышла наружу. Коридор был коротким, вскоре она уже стояла у парапета, жадно вдыхая сладкий воздух весеннего леса.

Лачи подошел сзади; на нем золота не было, никакого.

— К чему такая скрытность? — спросила Элати, непроизвольно трогая собственный пояс с золотыми бляхами: живы ли?

— К тому, что в случае успеха твоя сестра останется с носом, — ответил Лачи. — Сама же понимаешь.

— Но ты все же показал мне?

— Увы, я пока продвинулся мало. Хотя надежда меня поманила, словно мальчишку… Будь уверена, если добьюсь успеха, Лайа узнает об этом первой, и для нее это будет совсем не радостный день.

Элати нахмурилась, размышляя. Но ничего не смогла возразить, тем более Лачи заверил — он скоро вернется. Однако, когда она уехала, Лешти доложил — своего помощника Иоки она оставила в деревушке неподалеку. Теперь он будет настороже и заметит вскоре, что Лачи на самом-то деле занят другой горой. А значит, остается последняя надежда, как у игроков — последний бросок костей: этот клятый полукровка…

**

…Кайе спросил, как именно оказался в ловушке; нетрудно было понять, что без предателя из Асталы север не успел бы к охотникам. Верно, страшно ему было бы услышать, что это кто-то из своих, может, даже следовавший с ним вместе за камнеклювом. Да, именно так он и думал, и Лачи не стал разубеждать. Отделался несколькими общими фразами — Кайе сам дорисует что надо. А направлять его на истинного виновника преждевременно.

Лачи смотрел, как огонь борется с камнем — и начинал беспокоиться, не слишком ли силен и жаден головоног. Пора было действовать, пока что-нибудь не случилось.. и пока упоминание полукровки причиняет пленнику боль. Впрочем, это вряд ли изменится — такие постоянны в привязанностях, разве что любовь поменяют на ненависть. Ладно старший брат его — растил едва ли не с колыбели. Но почему Отмеченный Пламенем выбрал того заморыша? Не понять…

Приоткрытая дверь, полуосвещенный факелами коридор и знакомая фигурка с рыжими волосами, привязанная к деревянному стулу. Кайе вздрогнул, когда сидящий приподнял голову. Лачи ожидал — снова попытается вырваться из клетки головонога, но он лишь протянул руку, поднес к краю стола и подержал в воздухе, будто касался прозрачной стены. Потом сказал:

— Это не может быть он.

— Почему?

— Он оставался в Астале.

— Ловушку мы подготовили не за час, — Лачи глянул в коридор и перевел взгляд на головонога. — Хватило бы времени забрать двоих таких.

— Откуда и как вы его забрали? — спросил Кайе.

Лачи до хруста стиснул пальцы:

— Мои люди передали ему письмо якобы от его бабки, втайне — чтобы никто не пронюхал о северянах в Астале. Он поспешил на встречу.

Пленник молчал, и Лачи забеспокоился, ругая себя на все лады. Он не подумал о вопросе, где мог быть полукровка. Неужто не в доме своего покровителя?

— Я его не чувствую, — тихо произнес Кайе.

— Ты и не должен. Никто из вас не ранен, к тому же ты в щупальцах каменной твари, а он в полудреме, хоть и шевелится.

Пронесло, кажется… проглотил скороспелую выдумку, и слов про письмо оказалось достаточно.

— Дай нам поговорить, — потребовал юноша.

— Не дам. Когда вас двое, проблем у меня вчетверо. Меня интересуешь ты и твой выбор, а не его на тебя влияние.

Лачи велел закрыть дверь.

— Я снова хочу тебе кое-что предложить.

С тем же успехом мог бы обращаться к стене.

— Договориться со мной в твоих интересах, — Лачи полуобернулся, будто мог сейчас увидеть того, с рыжими волосами: — И в его интересах тоже.

Кайе соизволил ответить, негромко, и тоже смотрел при этом на закрывшуюся дверь, словно пытаясь проникнуть взглядом сквозь толстые доски:

— Ты знаешь про нашу связь — ничего не сможешь ему сделать, если не хочешь и меня потерять.

— Могу. Ведь не обязательно убивать или калечить, чтобы человек начал мечтать о смерти. К тому же ты сильнее, то, что для него уже рана, для тебя — привычная царапина. А еще у него есть родня и друзья на севере. Тебе они безразличны, а ему совсем даже нет.

— И все равно ты его убьешь после.

— Мне он не нужен, это всего лишь мальчишка. Больше с него нечего будет взять. Я поклянусь чем хочешь, что после не причиню ему вреда и пусть живет как угодно.

— А если нет?

— Тогда… Я не буду ни на что намекать, способов много. Ты и сам это знаешь.

Кайе не отвечал, сидел, опустив голову, и, потеряв терпение, Лачи спросил первым:

— Что ты решишь?

Юноша поднял яростные, полные ненависти глаза: Лачи заметил, с какой силой рука сжата в кулак, так, что все вены стали заметны. Кайе сказал чужим голосом:

— Так себе предложение. Он не стоит целого Юга.

Лачи сжал зубы. Проклятье. Захотелось отдать приказ головоногу, чтобы размазало эту дрянь по плите. Но вспышка ярости заняла один миг, а в следующий он уже знал, что предложит, и даже сумел улыбнуться. Надеялся, что получилось сочувственно, а не криво. Но эта попытка, вероятно, последняя, больше у Лачи ничего нет.

— Я понимаю, на что ты не пойдешь никогда, а если у меня и были некоторые надежды, ты их только что уничтожил. Но все-таки есть еще предложение. Выслушаешь?

Кайе кивнул еле заметно.

— Ты знаешь язык таоли? Древнее наречие Тевееррики?