Слеза

Внимание!

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!

Просим Вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды.

Пролог

Все происходило вот так:

Печальный закат цвета янтаря. Ленивое небо заволокло сыростью. Одинокий автомобиль катится по мосту Севен Майлс в направлении аэропорта Майами, к рейсу, которого не будет. К востоку от Кис в водах поднимается неуправляемая волна, превращаясь в монстра, который, согласно вечерним новостям, поставит в тупик океанографов. В конце моста движение тормозят люди в одежде строителей, возводящие временное препятствие.

О нем: В сотне ярдах к западу от моста находится мальчик в похищенной рыболовной лодке. Якорь спущен. Он не сводит взгляда с последней машины, которой позволили проехать. Он здесь уже около часа, ожидает, чтобы увидеть больше, наблюдает за предстоящей трагедией, дабы убедиться, что в этот раз все пройдет как по маслу.

Люди, выдававшие себя за строителей, именуются Хранителями Истины. Мальчик в лодке тоже был Хранителем Истины, самым младшим в семье. Машина на мосту, цвета шампанского Крайслер К, с пробегом двести тысяч, и приклеенным с помощью клейкой ленты зеркалом заднего вида. Водитель — рыжеволосая женщина-археолог, мать.

Пассажиром была её семнадцатилетняя дочь из Нью Иберии, штат Луизиана, средоточие планов Хранителей Истины. Мать и дочь погибнут через несколько минут, если мальчик ничего не перепутал.

Его зовут Эндер, и он вспотел.

Он влюблен в девушку из машины. Однако здесь и сейчас, в ласковом тепле поздней Флоридской весны, в то время как по небу цвета темного опала, голубые цапли гоняются за белыми, а его окружает неподвижная вода, Эндер должен сделать выбор: выполнить свои семейные обязательства или нет.

Этот выбор был проще, чем следующий: спасти мир или спасти девушку.

Машина пересекла отметку — первую из семи милей длинного моста, ведущего в город Маратон в центральной части Флорида-Кис. Волна, вызванная Хранителями Истины, была нацелена на отметку в четыре мили, где-то сразу после середины моста. Что угодно, от незначительного понижения температуры до скорости ветра или текстуры поверхности морского дна могло повлиять на движение волны. Хранители Истины должны быть готовы среагировать. Они могут сделать следующее: поднять волну в океане используя древнее дыхание, затем направить чудовище в определенное место как граммофонную иголку на пластинку в проигрывателе, высвобождая адскую мелодию. И при этом выйти сухими из воды. Никто не сможет выдвинуть обвинение в преступлении, о котором никто не знает.

Умение вызывать волну было частью магии, дарованной Хранителям Истины Зефиром. Это не было господством над водой, а скорее способностью управлять ветром, чьи порывы оказывали огромное влияние на океан. Эндер вырос, почитая Зефира как божество, хотя его происхождение было окутано тайной. Зефир зародился в то время и в том месте, о котором старейшины Хранителей Истины больше не упоминают.

Месяцами они говорили только о своем убеждении, что правильной скорости ветра вместе с подходящей силы водой будет достаточно, чтобы погубить ту самую девушку.

Ограничение скорости здесь 35 миль в час. Крайслер ехал 60 миль в час. Эндер вытер пот с бровей.

Машина была наполнена бледно-голубым светом. Стоя в лодке, Эндер не мог различить их лиц. Он видел только волосы на головах, темные окружности на подголовниках. Он представил себе девушку с телефоном, которая печатает сообщения своей подруге, о том, как проводит с матерью отпуск, как планирует увидеться с соседкой, той, с россыпью веснушек на щеках, или мальчиком, с которым раньше проводила время, и которого Эндер не выносил.

Целую неделю он наблюдал, как она читает на пляже «Старик и море», одну и ту же книгу в потрепанной мягкой обложке. Он смотрел, как она немного агрессивно переворачивает страницы, будто ей невыносимо скучно. Осенью она шла в выпускной класс. Он знал, что она записалась на три продвинутых курса. Как-то раз он стоял в проходе в продуктовом магазине и через полку с хлопьями слушал, как она рассказывала об этом отцу. Он знал, как сильно она не любила вычисления.

Эндер в школу не ходил. Он изучал девушку. Хранители Истины заставили его следить за ней. Теперь он знал о ней все.

Она любила орехи пекан и ясные ночи, когда на небе были видны звезды. Когда она сидела за обеденным столом, у неё была ужасная осанка. Но когда она бежала, то как будто летала. Она выщипывала брови украшенными камнями щипчиками. Каждый год на Хэллоуин она надевала старый костюм Клеопатры, доставшийся от матери. Все, что ела, она поливала соусом Табаско, пробегала милю почти за шесть минут, и едва ли умея, играла на бабушкиной гитаре Гибсон, зато вкладывала в это душу. Ногти и стены в спальне она разукрашивала в горошек. Она мечтала уехать из дельты реки в крупный город наподобие Далласа или Мемфиса, где могла бы исполнять песни в открытом микрофоне и темноте клубов. Она любила мать с яростной и неприкрытой страстью, которой Эндер завидовал, и которую силился понять. Она носила майки зимой, на пляж надевала толстовки, она боялась высоты, при этом обожала американские горки, и не собиралась выходить замуж. Она никогда не плакала. Смеясь, прикрывала глаза.

Он знал о ней все. Он мог ответить «на отлично» на любой сложный вопрос о ней. Он наблюдал за ней с самого её рождения в високосный день (29 февраля). Все Хранители Истины наблюдали.

Она стала его жизнью.

Но он должен её убить.

Дочь и мать опустили стекла в машине. Хранителям Истины это не понравилось бы. Он был уверен, что один из его дядей должен был испортить механизм, пока они играли в кункен (карточная игра) в кафе с голубым навесом.

Однажды Эндер видел, как мать починила регулятор напряжения в машине с севшим аккумулятором и снова её завела, а дочь меняла колесо на обочине в сорокоградусную жару и почти не вспотела. Эти женщины умели все. Тем более их нужно было убить, сказали бы его дяди, одновременно наблюдая за ним и решая, сможет ли он защитить свою ветвь Хранителей Истины. Но ничего в девушке не пугало Эндера, а наоборот все больше очаровывало его.

Из обоих окон высунулись загорелые предплечья, когда они пересекли отметку в две мили. Запястья обеих двигались в такт музыке, которая играла по радио, Эндер хотел бы ее услышать.

Он хотел бы знать, как пахнет соль на её коже. Мысль о том, чтобы приблизиться к ней и вдохнуть её запах накрыла его волной головокружительного удовольствия, а потом накатила тошнота.

Одно было известно наверняка: им никогда не быть вместе.

Он опустился коленями на скамью, под его весом лодка покачнулась, разрушая отражение восходящей луны. Затем она снова покачнулась, вызывая волнения в водной глади.

Волна нарастала.

Все что он мог делать — наблюдать. Его семья ясно дала это понять. Волна нахлынет, машина перельется вместе с ней через мост, как цветок переливается за край фонтана. Их утянет глубоко на дно. Все будет кончено.

Когда его семья строила планы во взятом в аренду обветшалом жилище в Ки-Уэст, с «видом на сад» на заросшую сорняками аллею, все молчали о последующих волнах, которые смоют мать и дочь в небытие. Никто не упоминал, как медленно разлагается тело в холодной воде. Но всю неделю Эндеру снились кошмары о судьбе тела девушки после её смерти.

Его семья уверяла, что после волны все закончится, и Эндер сможет вести нормальную жизнь. Разве это не то, чего он хотел?

Ему всего лишь следовало обеспечить, чтобы машина оставалась под водой настолько долго, чтобы девушка умерла.

Если по какой-то случайности — в этом месте дяди начали спорить — мать и дочь выберутся и вынырнут на поверхность, Эндеру придется…

— Нет, так громко сказала тетя Кора, что в комнате полной мужчин воцарилась тишина. Она была ближе всех Эндеру со стороны матери. Он любил её, но она ему не нравилась. — Этому не бывать, — сказала она. — Волна тети Коры будет достаточно мощной. Эндер не будет топить девушку голыми руками. Хранители Истины не убийцы. Они хранители человечества, спасают от Апокалипсиса. Они исполняют Божью Волю.

Но это на самом деле убийство. Сейчас девушка жила. У неё были друзья и любящая семья. Впереди у неё вся жизнь, возможности простираются как ветви дубов в бесконечное небо.

Все что её касалось, производило впечатление, она умела это делать.

Эндер не любил думать о том, способна ли она на то, чего боятся Хранители Истины. Его одолевали сомнения. По мере того, как приближалась волна, он решал, уйти ли и ему с ней.

Если бы он хотел умереть, ему б пришлось выбраться из лодки. Ему пришлось бы отцепить ручки в конце цепи, приваренной к якорю. Какой бы силы ни была волна, цепь Эндера не порвется. Его якорь не поднимется с морского дна. Он был изготовлен из орихалка, древнего металла, признанного археологами мифическим. Якорь на цепи был одной из пяти реликвий из этого металла, который удалось сохранить Хранителям Истины. Мать девушки, одна из немногих ученых, веривших в то, чему не было доказательств, посвятила всю свою карьеру поискам орихалка.

Якорь, копье и алтатль (устройство для метания копья у ацтеков), чаша для слез, и резной сундучок, отливавший неестественно зеленым светом, это все, что осталось от их предков, от мира, о котором не принято говорить, из прошлого, спрятать которое стало единственной миссией Хранителей Истины.

Девушка не знала ничего о Хранителях Истины. Но знала ли она откуда появилась? Могла ли она проследить свою родословную с самых истоков с такой же скоростью, с какой он мог проследить свою? Туда, где мир потерялся в потопе? До той тайны, которой он и она были неразрывно связаны?

Время пришло. Машина приближалась к отметке в четыре мили. Эндер смотрел, как на фоне темнеющего неба рождалась волна, пока еще её вершину можно было ошибочно принять за облако. Он смотрел, как она медленно поднималась: двадцать футов, тридцать футов, черная как ночь водяная стена, направляющаяся к ним.

Из-за шума машины почти не было слышно её рева. Крик не был похож на крик девушки, скорее на крик матери. Эндера бросило в дрожь. Крик свидетельствовал о том, что они наконец-то заметили волну. Вспыхнули стоп-сигналы. Двигатель взревел. Но было слишком поздно.

Тетя Кора слово сдержала. Созданная ей волна была совершенна. Она пахла цитронеллой — так тетя Кора пыталась замаскировать запах раскаленного метала, характерного для магии Зефира. Не очень широкая, волна была выше трехэтажного здания. С водоворотом внутри её глубокого чрева и губами из пены, которые способны залить половину моста, не зацепив сушу напротив. Волна свою работу выполнит чисто и быстро. Туристы даже успеют встать в конце моста, достать мобильники и снять видео.

Когда волна схлынула, она растянулась по мосту, затем вернулась чтобы обрушиться на дорожный разделитель в десяти футах от машины, как и было задумано. Мост застонал. Дорогу размыло. Машину затащило в центр воронки. Колеса затопило. Волна подхватила машину, подняла её до самого верха, затем сбросила с моста на скользкую гладь бушующего моря.

Эндер видел, как Крайслер кувыркнулся в наветренный склон волны. Когда его раскачало, Эндера ужаснуло зрелище в лобовом стекле. Она была там; русые волосы разбросало по сторонам. Размытый профиль, как тень от свечи. Руки тянутся к матери, которая ударилась головой о руль. Её крик резанул Эндера как ножом.

Все могло пойти по-другому, если бы этого не произошло.

Но случилось следующее: впервые в жизни она посмотрела на него.

Его руки соскользнули с ручек якоря из орихалка, он оттолкнулся ногами от днища лодки. Еще до того, как машина исчезла в пучине, Эндер уже плыл к открытому окошку, борясь с волной, используя всю до капли древнюю силу, которая текла по его венам.

Это была битва Эндера против волны. Она обрушивалась на него, выталкивала на мелководье, била по ребрам, превращая тело в сплошной кровоподтек. Он стиснул зубы, плыл, невзирая на боль, сквозь коралловые рифы, режущие кожу, сквозь осколки стекла и разбитое крыло машины, через густые заросли водорослей и сорняков. Он вынырнул на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Он видел искореженные очертания машины, а затем она растворилась в пенном мире. Он почти заплакал при мысли о том, что опоздал.

Все стихло. Волна отступила, забирая с собой обломки и машину. Оставляя Эндера ни с чем.

У него был один единственный шанс. Окна были выше уровня воды, но как только волна вернется, она расплющит машину. Эндер не смог бы объяснить, как он выбросил тело из воды и переместился сквозь воздух. Он прыгнул в волну и достиг цели.

Её тело было тяжелым как бревно. Темные глаза отливали голубым и были открыты. Когда она повернулась к нему, из шеи тонкой струйкой потекла кровь. Что она увидела? Кем он ей казался?

Этот вопрос и её взгляд почти парализовали Эндера. В этот миг смятения волна закружилась вокруг них, и подходящий момент был упущен. У него был шанс спасти только одну. Он знал, что это жестоко. И эгоистично. Но он не мог её отпустить. До того, как волна отступила, Эндер схватил её за руку.

Эврика…

Глава 1

В тишине небольшой бежевой приемной комнаты у Эврики зазвенело в больном ухе. Она его помассажировала — по привычке, приобретенной в результате несчастного случая, после которого она наполовину оглохла. Не помогло. В противоположном конце комнаты повернулась ручка двери. В свете лампы показалась женщина в прозрачной белой блузке, оливкового цвета юбке и с прекрасными светлыми волосами, зачесанными наверх.

— Эврика? — её низкий голос слился с шумом аквариума, в котором неоновый пластиковый аквалангист зарылся коленями в песок, но рыбок в нем не было. Эврика оглядела пустую приемную, мечтая, чтобы кто-нибудь занял её место на ближайший час.

— Я доктор Лэндри. Входите, пожалуйста.

С тех самых пор, как её отец пять лет назад снова женился, Эврику осматривали куча врачей. Жизнь, которой управляли трое взрослых, что не могли согласиться между собой ни в чем, не могла быть еще более запутанной, чем жизнь, где взрослых только двое.

Отцу не внушал доверия первый психоаналитик, опытный фрейдист, а мать также сильно невзлюбила второго, мрачного психиатра, который прописал ей транквилизаторы.

Затем в игру вступила новая жена отца, Рода, вместе со школьным психологом, иглотерапевтом и специалистом по управлению гневом.

Но Эврике почти полюбился последний психиатр, который пытался завлечь её в далекий Швейцарский пансион, пока об этом не узнала мать и не пригрозила отцу судом.

Эврика заметила, что у её нового врача темно-серые кожаные тапочки. Она присела на кушетку напротив целого ряда похожих тапочек. Доктора-женщины часто делали подобную вещь: в начале сеанса они сбрасывали свою обувь, а потом снова надевали — это означало, что время вышло. Должно быть, они все читали одну и ту же скучную статью о том, что Обувной Метод более приятен для пациента, чем слова о том, что время вышло.

В помещении специально было очень тихо. Напротив окна со ставнями стояла красно-коричневая кожаная кушетка, а два матерчатых кресла располагались напротив кофейного столика с чашей, наполненной кофейными конфетами в золотистой обертке. Также был коврик с вышитыми разноцветными отпечатками ног. Встроенный освежитель воздуха распространял повсюду запах корицы, против которого Эврика не возражала. Лэндри присела в одно из кресел. Эврика со стуком бросила на пол сумку, учебники были как кирпичи, а затем сползла пониже по кушетке.

— Приятное место, — сказала она. — Вам нужен один из таких качающихся маятников с серебряными шарами. У моего старого врача такой был. А еще кулер с горячей и холодной водой.

— Если ты хочешь воды, у нас есть кувшин у раковины. Я могла бы…

— Не напрягайтесь.

Эврика уже произнесла больше слов, чем собиралась сказать за целый час. Она нервничала. Она вздохнула и снова окружила себя стеной. Она напомнила себе, что она была Стоиком.

Одна из одетых в чулки ног Лэндри скинула тапочек, и, воспользовавшись большим пальцем, обнажила пятку на другой ноге и покрашенные в красный цвет пальцы ног. Лэндри засунула ступни под бедра и подперла ладонью подбородок.

— Что привело тебя сегодня ко мне?

Когда Эврика попадала в неприятную ситуацию, её мысли разлетались в разных направлениях, и она даже не пыталась этого избежать. Она представила себе кортеж, направлявшийся сквозь парад со множеством лент в Нью-Иберии, который с помпой доставляет её к врачу. Но Лэндри выглядела благоразумной и проявляющей интерес к той реальности, из которой Эврика стремилась вырваться. Красный джип привез её сюда. Её привела сюда дорога в семнадцать миль между этим помещением и зданием средней школы, а еще каждая секунда, перетекающая в еще одну минуту, в то время как она, не возвращаясь в школу, пыталась разогреться перед этой дневной встречей как перед забегом. Ее привела сюда неудача.

Или это было письмо из больницы Айкедия Вермилион, которое сообщало, что из-за её недавней попытки самоубийства терапия не рекомендовалась, а являлась обязательной?

Самоубийство. Это слово звучало более жестко, нежели чем сама попытка. В ночь перед тем, как должна была начаться учеба в выпускном классе, Эврика просто открыла окно и позволила белым прозрачным шторам обернуться вокруг нее, и легла на кровать. Она пыталась думать о ярких моментах своего будущего, но разум откидывал её назад, к упущенным радостям, которым никогда не повториться. Она не могла жить в прошлом, поэтому решила не жить вообще. Она прибавила громкость у айпода и проглотила оставшиеся таблетки оксикодона. Отец хранил их в аптечке из-за боли, вызванной смещением межпозвоночных дисков. Восемь, может, девять таблеток — она не считала их, когда проглатывала. Она думала о матери. Она думала о Марии, Божьей Матери, её воспитывали с верой, что она молится за каждого в смертный час. Эврика знала, как относится Католическая церковь к самоубийству, но верила в Марию, милосердие которой было бескрайним, она могла понять, как много потеряла Эврика и что ей осталось только сдаться.

Она очнулась в холодном отделении экстренной медицинской помощи, привязанная ремнями к каталке и задыхающаяся от трубки желудочного зонда. Она слышала, как в коридоре ругались отец и Рода, в то время как медсестра вынуждала её выпить ужасный жидкий уголь, чтобы ослабить действие яда, от которого они не могли очистить её организм.

Поскольку она не знала следующих фраз, которые придут к ней ей позже — «Я хочу жить», «Я больше так не буду», — она провела две недели в психиатрическом отделении. Она никогда не забудет, как нелепо было прыгать на скакалке рядом с женщиной-шизофреничкой во время гимнастики или поедать овсянку вместе с парнем из колледжа, который порезал запястья недостаточно глубоко и который ударял по лицу санитаров, когда они давали ему лекарства.

Так или иначе, спустя шестнадцать дней, когда перед первым уроком Эврика устало тащилась на утреннюю мессу в католической средней школе Эванджелины, в дверях часовни её остановила Бель Пог, второкурсница из Опелусуса, со словами: «Ты должна быть счастлива, что осталась жива».

Эврика уставилась в бледные глаза Белль, от чего девушка стала задыхаться, затем осенила себя крестом и поспешила к самой дальней скамье. Через шесть дней после возвращения в школу Эврика бросила считать скольких друзей она лишилась.

Доктор Лэндри прочистила горло.

Эврика уставилась на подвесной панельный потолок.

— Вы в курсе, почему я здесь.

— Я бы хотела услышать, что ты скажешь об этом.

— Жена моего отца.

— У тебя проблемы с мачехой?

— Рода договорилась о приеме. Вот почему я здесь.

Лечение Эврики стало одной из целей жены отца. Первой был развод, затем нужно было оплакать смерть её матери, а теперь разобраться с попыткой самоубийства. Дианы не было, некому было вступиться за Эврику или позвонить и уволить врача. Эврика представила, как в возрасте восьмидесяти пяти лет все также беседует с доктором Лэндри, не менее взвинченная, чем сейчас.

— Я знаю, что потеря матери была тяжелым испытанием, — сказала Лэндри. — Как ты себя чувствуешь?

Эврика сфокусировалась на слове «потеря», как будто её и Диану разъединила толпа, и они скоро воссоединятся. А потом, взявшись за руки, отправятся к ближайшему портовому ресторану за жареными моллюсками, и все станет по-прежнему, будто они никогда не разлучались.

Этим утром за завтраком Рода отравила Эврике сообщение: «Доктор Лэндри, три часа». Она могла по гиперссылке отправлять информацию о приемах на календарь в её телефоне. Когда Эврика кликнула на адрес больницы, меткой на карте обозначилась Мейн Стрит в Нью-Иберии.

— Нью-Иберия? — её голос сорвался.

Рода проглотила какой-то мерзкий на вид зеленый сок.

— Подумала, тебе это понравится.

Нью-Иберия был городом, где родилась и выросла Эврика. Это место она все еще называла домом, где она жила с родителями, и её жизнь не была разрушена, пока они не разошлись, пока её мать не уехала, а уверенная походка отца не стала шаркающей, как клешни голубого краба в «Викторс», где отец был шеф-поваром.

Все это случилось примерно тогда же, когда бушевал ураган Катрина, а на подходе была Рита. Старый дом Эврики все еще стоял — она слышала, что там сейчас живет другая семья, но после ураганов отец не захотел вкладывать время и душу в его восстановление. Поэтому они переехали в Лафайетт в пятнадцати милях и тридцати световых годах от дома. Отец получил работу повара линии раздачи в «Приджинс», который был большим рестораном, но не таким романтичным как «Викторс». Эврика меняла школы, и это выматывало. Еще до того, как Эврика узнала, что её отец порвал отношения с матерью, они вдвоем переехали в большой дом в Шейди-Секл. Он принадлежал властной женщине по имени Рода. Она была беременна. Комната Эврики находилась дальше по коридору от будущей детской.

Так вот, Рода. Эврике не понравилось, что приемная врача находится на пути из Нью-Иберии. Как она может успеть приехать к врачу и вернуться вовремя к моменту встречи?

Встреча была важна не только потому, что Еванджелина соревновалась с соперником — средней школой Мейнор. К сегодняшнему дню Эврика обещала тренеру принять решение останется ли она в команде. Еще до смерти Дианы её назначили старшим капитаном. После несчастного случая, когда она уже физически окрепла, друзья умоляли её принять участие в летних забегах. Но в тот единственный раз, когда она попыталась, ей хотелось кричать. Ученики из младших классов протягивали стаканы с водой, которые опустошались до капли. Тренер приписала низкую скорость Эврики гипсу, сковавшему запястья. Это была ложь. Сердцем она не участвовала в соревновании. Она не была с командой. Её сердце осталось в океане с Дианой.

Когда она приняла таблетки, тренер принесла воздушные шары, которые выглядели нелепо в стерильной психиатрической палате. Когда закончатся часы для посещений, ей даже не позволят их оставить.

— Я ухожу, — сказала ей Эврика. Её смущало, что её видели с привязанными к кровати лодыжками и запястьями. — Передай Кэт, что она может занять мой шкафчик.

Тренер печально улыбнулась, вероятно, полагая, что после попытки самоубийства решения девушки имели мало веса, как и предметы на Луне.

— Я прошла через два развода и борьбу моей сестры с раком, — сказала она. — Я это говорю не потому, что ты — одна из самых быстрых в моей команде, я это говорю, потому что, возможно, бег — то лекарство, которое тебе нужно. Приходи ко мне, когда почувствуешь себя лучше. Мы поговорим о шкафчике.

Эврика не знала, зачем согласилась. Может быть, ей не хотелось никого обижать. Она обещала вернуться в форму до сегодняшней игры с Мейнором, попытаться еще раз. Она любила бегать. Она любила команду. Но все это было раньше.

— Эврика, — окликнула Лэндри. — Можешь рассказать, что ты помнишь о несчастном случае?

Эврика изучала чистый холст потолка, будто он мог дать ей подсказку. О несчастном случае она помнила так мало, что даже не было смысла открывать рот. На дальней стене приёмной висело зеркало. Эврика подошла и встала перед ним.

— Что ты видишь? — спросила Лэндри.

Черты девушки, которой она была раньше. Все те же чуть оттопыренные уши, за которые она заправляла волосы, все те же темно-голубые отцовские глаза, все те же брови, которые густо зарастали, если их не выщипывать ежедневно — все по-прежнему здесь. И еще до встречи с врачом, мимо неё на парковке прошли две женщины возраста Дианы, и они перешептывались: «Её собственная мать не узнала бы её сейчас».

Это было лишь выражение, как и множество других в Нью-Иберии применительно к Эврике: «Она может поспорить с Китайской стеной и победить». «Невозможно извлечь музыку из предмета, замазанного клеем». «Бежит быстрее, чем измотанный неудачник на Олимпийских играх». Проблема с выражениями была в том, как легко они сходили с языка.

Те женщины думали на самом деле не о Диане, которая узнала бы свою дочь везде и всюду вне зависимости от обстоятельств.

Тринадцать лет, проведенных в католической школе, говорили Эврике, что Диана наблюдает за ней с небес и узнает её. Она бы не возражала против картинки уничтоженного дерева Джошуа на футболке под школьным кардиганом её дочери, против изгрызенных ногтей или дырки в её клетчатых парусниках на месте большого пальца левой ноги. Но не против волос.

За четыре месяца, прошедших после несчастного случая, волосы Эврики прошли путь от девственно русых до русалочьих рыжих (естественный оттенок волос её матери), а потом обесцвеченных (идея её тети Морин, владелицы салона красоты), и цвета воронового крыла (который должен был подойти, в конце-то концов). А сейчас её шевелюра росла с интересным амбре. Эврика пыталась смешаться со своим отражением, но её лицо выглядело странно, как комедийная маска, которая висела на стене театрального класса в прошлом году.

— Расскажи мне о своем последнем хорошем воспоминании, — сказала Лэндри.

Эврика скользнула обратно на кушетку. Должно быть, это был тот самый день. Диск Джелли Ролл Мортона в проигрывателе и ужасный высокий голос её матери, так гармонирующий с её собственным высоким голосом, когда с открытыми окнами они проезжали по мосту, который не суждено пересечь. Она вспомнила, как они смеялись над забавными словами по мере того, как они приближались к середине. Она вспомнила, как увидела свистящую на ветру белую табличку — «ОТМЕТКА В ЧЕТЫРЕ МИЛИ».

Затем — небытие. Зияющая черная дыра до того момента, когда она проснулась в больнице Майами с лазерным скальпелем, разрывом барабанной перепонки в левом ухе, которое никогда не станет прежним, вывихнутой лодыжкой, и тяжелыми переломами обеих запястий, с тысячей синяков…

И без матери.

На краешке кровати сидел отец. Когда она очнулась, он плакал, отчего его глаза казались еще более голубыми. Рода подавала ему платочки. Сводные брат и сестра Эврики — четырехлетние Вильям и Клэр мягкими маленькими пальчиками сжимали те части её ладоней, которые были не в гипсе. Она почувствовала запах близнецов еще до того, как открыла глаза, еще до того, как узнала, был ли кто здесь, и жива ли она сама. Они пахли как всегда: мылом Айвори и звездными ночами.

Голос Роды не дрогнул, когда она склонилась над кроватью и сдвинула свои красные очки на макушку.

— С тобой случился несчастный случай, скоро ты будешь в порядке.

Они рассказали ей о неконтролируемой волне, которая поднялась из океана, будто из мифа, и смыла с моста Крайслер её матери. Они рассказали ей об ученых, исследовавших воды океана в поисках метеорита, который мог стать причиной такой волны. Они рассказали ей о строителях и спросили, знает ли она, как и почему только их машине было позволено пересечь мост. Рода упомянула о возбуждении дела против округа, но отец отмахнулся. Не стоит. Они спрашивали Эврику о её сверхъестественном спасении. Они ждали её, чтобы заполнить документы о том, как она оказалась на берегу одна.

Когда она не смогла, они спросили о матери.

Она не слушала, на самом деле даже не слышала ничего. Она была рада, что звон в ушах заглушал большинство звуков. Иногда даже была рада, что в результате несчастного случая оглохла наполовину. Она смотрела на мягкое лицо Вильяма, а затем на личико Клэр, полагая, что это поможет. Но они, казалось, боялись за нее, и это причиняло большую боль, чем сломанные кости. Тогда она смотрела мимо них всех, давая отдохнуть взгляду на грязно-белой стене, где он и оставался все последующие девять дней. Она всегда говорила медсестрам, что уровень её боли составляет семь из десяти по их шкале, чтобы ей дали больше морфия.

— Должно быть, ты чувствуешь, что мир очень несправедлив, — сделала попытку Лэндри.

Была ли Эврика все еще в этой комнате с этой женщиной-покровителем, которой заплатили, чтобы она её не так понимала? Вот это было несправедливо. Она представила, как потертые темно-серые тапочки Лэндри волшебным образом поднялись с ковра, стали парить в воздухе и кружились бы как минутная и часовая стрелки на часах, пока время не вышло, и Эврика могла бы поехать на встречу.

— Такие крики о помощи, как твои, часто являются результатом непонимания.

«Криком о помощи» психиатры называли «попытку самоубийства». Но это не было криком о помощи. До смерти Дианы Эврика думала, что мир — невероятно потрясающее место. Её мать была одним сплошным приключением. Во время обычной прогулки она подмечала вещи, мимо которых большинство людей проходят тысячи раз. Она смеялась громче и чаще, чем кто-либо из знакомых Эврики, и иногда её это даже смущало. Но она осознала, что сейчас больше всего скучает по смеху матери.

Вместе они побывали в Египте, Турции, Индии, на теплоходной экскурсии по Галапагосским островам — все это было частью работы Дианы как археолога. Однажды Эврика поехала с матерью на раскопки в северной Греции, они опоздали на последний автобус из Трикалы и думали, что застряли там на ночь, пока четырнадцатилетняя Эврика не окликнула грузовик с оливковым маслом, и они на попутке вернулись в Афины. Она вспомнила, как рука мамы обернулась вокруг нее, когда они расположились в задней части грузовика среди колющихся протекающих бочек с оливковым маслом, и она нашептывала своим низким голосом: «Детка, ты сможешь выбраться даже из окопа норы в Сибири. Ты чертовски хороший попутчик». Это был любимый комплимент Эврики. Она часто думала об этом, когда оказывалась в ситуации, из которой нужно было выбраться.

— Эврика, я пытаюсь наладить с тобой контакт, — сказала доктор Лэндри. — Близкие тебе люди пытаются выйти на контакт с тобой. Я просила твоего отца и мачеху набросать несколько слов, чтоб описать перемены в тебе. Она потянулась к записной книжке в крапинку, лежащей на крае стола рядом с её креслом. — Ты бы хотела их послушать?

— Конечно, — Эврика пожала плечами. — Прицепите хвост ослу.

— Твоя мачеха…

— Рода.

— Рода назвала тебя равнодушной. Она сказала, что все члены семьи ходят возле тебя на цыпочках, что ты закрытая и нетерпеливая со сводными братом и сестрой.

Эврика вздрогнула.

— Но я не…

Закрытая — кого это вообще волнует? Но нетерпеливая с близнецами? Было ли это правдой? Или это была одна из выдумок Роды?

— Что насчет отца? Дайте догадаюсь: отдаленная, замкнутая?

Лэндри перевернула страницу в записной книжке.

— Твой отец описывает тебя как… Да, так и есть: «отдаленная», «стоик», «крепкий орешек».

— Быть стоиком не так уж и плохо.

С тех пор как она узнала о греческом Стоицизме, Эврика старалась держать свои эмоции под контролем. Ей нравилась идея свободы, приобретаемой вследствие контроля над чувствами, держа их только при себе, чтобы их не видел никто, как карты в руке. Во вселенной без Роды и доктора Лэндри то, что отец назвал её стоиком, могло бы сойти за комплимент. Он тоже был стоиком.

Но та фраза про крепкий орешек обеспокоила её.

— Какой склонный к самоубийству орешек хочет быть расколотым? — пробормотала она.

Лэндри опустила записную книжку.

— Ты все еще думаешь про самоубийство?

— Я говорила про орехи, — сказала раздраженная Эврика. — Я противопоставила себя ореху, который… Неважно.

Но было слишком поздно. Она позволила этому слову выскользнуть, это было подобно слову «бомба» в самолете. Внутри у Лэндри будут мигать предупредительные сигналы.

Конечно, Эврика все еще размышляла о самоубийстве. И да, она обдумывала разные способы, зная при этом, что не сможет утопиться — только не после Дианы. Она однажды видела в шоу, как легкие наполняются кровью до того, как утонувшие умирают. Иногда она говорила о самоубийстве со своим другом Бруксом, который был единственным, кому можно доверять, кто не будет осуждать и не доложит отцу или что еще похуже. Он был свидетелем приглушенного телефонного разговора, когда она звонила на горячую линию несколько раз.

Он заставил её пообещать, что когда такие мысли посетят её, она сначала поговорит с ним, и они много разговаривали.

Но она все еще здесь, разве нет? Порыв покинуть этот мир был уже не таким острым, как тогда, когда Эврика проглотила таблетки. Вместо желания умереть пришли вялость и безразличие.

— Отец случайно не упомянул, что я всегда была такой? — спросила она.

Лэндри положила записную книжку на стол.

— Всегда?

Эврика отвела взгляд. Может и не всегда. Конечно же, не всегда. Недолго, но её жизнь была солнечной. Когда ей было десять, родители расстались. После такого солнце трудно отыскать.

— Вы можете выписать ксанакс? — барабанная перепонка в левом ухе Эврики зазвенела снова. — Иначе все это кажется пустой тратой времени.

— Тебе не нужны лекарства. Тебе нужно открыться, не хоронить эту трагедию. Твоя мачеха сказала, что ты не хочешь говорить об этом с ней и отцом. Тебе не интересно общаться и со мной. Как насчет школьных друзей?

— Кэт, — непроизвольно сказала Эврика. — И Брукс.

Она разговаривала с ними. Если бы кто-нибудь из них сидел в кресле вместо Лэндри, она бы уже даже смеялась сейчас.

— Хорошо, — что у доктора Лэндри означало «Наконец-то». — Как бы они описали тебя после несчастного случая?

— Кэт — капитан нашей команды по кроссу, — сказала Эврика, думая о дикой смеси эмоций на лице её подруги, когда она решила бросить спорт, оставив позицию капитана вакантной.

— Она бы сказала, что я медленно прихожу в себя.

Кэт должна быть вместе с командой на поле сейчас. Ей отлично удавалось проводить тренировки для них, но подбадривать она не умела, а команде нужна была поддержка в борьбе против Мейнора. Эврика взглянула на часы. Если она рванет отсюда, как только все закончится, то может успеть в школу вовремя. Ведь это то, чего она хочет. Ведь так?

Когда она подняла глаза, у Лэндри была изогнута бровь.

— Очень жестоко говорить такое девушке, оплакивающей потерю матери, не находишь?

Эврика пожала плечами. Если бы Лэндри обладала чувством юмора была бы знакома с Кэт, она бы приняла это. Большую часть времени её подруга шутила. Было забавно. Они знали друг друга целую вечность.

— Что насчет… Брук?

— Брукс, — сказала Эврика. Его она тоже знала целую вечность. Он был гораздо лучшим слушателем, чем любой из этих психиатров, на которых Рода и отец напрасно спускали деньги.

— Брукс — это он? — записная книжка вернулась, и Лэндри что-то быстро записывала. — Вы двое — просто друзья?

— Почему это имеет значение? — резко спросила Эврика. Давно, еще до несчастного случая Эврика и Брукс встречались. В пятом классе. Но они были детьми. А она была разбита расставанием родителей и…

— Развод часто приводит к тому, что детям впоследствии сложно выстроить свои собственные романтические отношения.

— Нам было по десять. Ничего не вышло, потому что я хотела плавать, а он — кататься на велосипеде. Как мы вообще об этом заговорили?

— Ты мне рассказала. Вероятно, ты можешь поговорить с Бруксом о своей потере. Кажется, он — единственный, кто может тебя увлечь, если ты только дашь волю чувствам.

— Эврика закатила глаза.

— Наденьте туфли, док, — она схватила сумку и поднялась с кушетки. — Мне надо бежать.

Бежать от этого сеанса. Бежать обратно в школу. Бежать сквозь лес до изнеможения, пока не боль не будет ощущаться. Может, даже бежать к команде, которую любила. Тренер была права относительно одного наверняка: когда Эврике было плохо, бег исцелял.

— Увидимся в следующий вторник? — окликнула Лэндри. Но доктор говорила с уже закрытой дверью.

Глава 2

Объекты в движении

Пробегая мимо разбитой парковки, Эврика нажала на связку ключей, чтобы разблокировать свою машину, Магду, и занять место на водительском сидении. Желтобрюхие камышовки пели в унисон на верхушках бука; Эврика знала их песню наизусть. День был теплым и ветренным, но парковка под длинными ветками дерева сохраняла прохладу в салоне Магды.

Магда — это красный Джип Чероки, который достался Эврике от Роды. Для Эврики он был слишком новым и слишком красным. Если поднять все окна, ничего не слышно, и это создавало впечатление, что она находится в склепе. Кэт настояла на том, чтобы имя машины было именно Магда, потому что по крайней мере всегда будет повод посмеяться над джипом. Он был отнюдь не так крут, как бледно-голубой Линкольн Континенталь отца, на котором Эврика училась водить, но хотя в нем была убийственная стерео система.

Она подключила телефон и врубила школьное радио на полную. Каждый будний день после школы они ставили лучшие песни самых лучших местных и инди-групп. В прошлом году Эврика работала диджеем на радиостанции; по вторникам после обеда она вела шоу, которое называлось «Скучающие на реке». У них в этом году также было место для нее, но она больше не хотела этим заниматься. Она с трудом узнавала девушку, которая крутила старые песни в стиле зайдеко и современные попурри; не говоря уже о том, чтобы снова попытаться заняться этим.

Опуская все четыре окна и люк вниз, Эврика резко завела машину под мелодию из песни «It’s not fair» Faith Healers, группа, созданная несколькими ребятами из школы. Она выучила весь текст песни. Сумасшедшая басовая линия все быстрее приводила ее ноги в движение и послужила причиной почему она откапала старую дедушкину гитару. Она самостоятельно выучила несколько аккордов, но с весны так и не брала в руки гитару. Она не представляла, что она могла бы сейчас сыграть, когда Диана умерла. Гитара лежала без дела в углу спальни под небольшой картиной, на которой была изображена Екатерина Сиенская; Эврика принесла ее из Сахарного домика своей бабушки после ее смерти. Никто не знал откуда икона попала в домик. Насколько Эврика помнит, у ее бабушки изображение святой покровительницы и защитницы от огня висело над камином.

Ее пальцы постукивали в такт по рулевому колесу. Доктор Лэндри не знала о чем она говорит. Эврика испытывала нечто, что-то похожее на… недовольство, что она потратила еще один час на другую серую комнату для терапии.

Но она испытывала и другое: Холодный ужас, появляющийся всякий раз как она проезжает по самому даже короткому мосту. Изнуряющая печаль, наполняющая ее в момент бессонницы. Тяжесть в костях, которую она заново испытывает каждый день при отключении будильника на своем телефоне. Стыд, что она спаслась, а Диана — нет. Гнев, что какая-то нелепая вещь забрала ее мать.

Тщетность в поисках способа отомстить волне.

Когда Эврика позволяла себе углубляться в грустные мысли, это неизбежно оказывалось бессмысленным. И это ее раздражало. Поэтому она сдавалась, и старалась концентрироваться на вещах, которые она могла контролировать — например, возвращение в кампус, решение которого все еще ожидало ее.

Даже Кэт не знала появится ли сегодня Эврика. Она была лучшей на 12 километрах. Ее одногруппники жаловались, но для Эврики, погруженной в гипнотическое действие длинной дороги, это помогало восстановить силы. С одной стороны Эврика хотела разогнать ленивых детей, а с другой стороны она ничего не хотела делать, кроме того как уйти в спячку на месяц.

Она испытывала абсолютное недопонимание, но никогда не призналась бы Лэндри. Люди не знали, что делать с мертвой матерью, а тем более с живой, суицидальной дочерью. Их неэмоциональные подбадривания и сжатие плеча в знак понимания заставляли Эврику чувствовать себя странно. Она не могла понять бесчувственность, которая заставляла кого-то говорить: «Бог должно быть соскучился по твоей маме на небесах» или «Это возможно сделало тебя лучше, чем ты была раньше».

Та группа девочек в школе, которая раньше бы никогда и не признала ее, проезжала мимо почтового ящика после смерти Дианы, чтобы оставить вышитый крестиком браслет дружбы. Сначала в первый раз наткнувшись на них в городе, она избегала зрительного контакта с ними. Но после того, как она попыталась себя убить, это больше не было проблемой. Девочки первыми отвели взгляд. У жалости тоже есть свои пределы.

Даже Кэт только недавно перестала плакать при виде Эврики. Она сморкалась и говорила сквозь смех: «Мне даже не нравится моя мама и если бы я ее потеряла, я бы быстро забыла».

Эврика именно потеряла ее. И если она не расклеивается и не плачет, не бросается на руки первого встречного кто хочет обнять ее и не покрывает себя самодельными браслетами, думают ли люди, что она не скорбит?

Она скорбела каждый день, постоянно, каждой частицей свой души.

Ты сможешь найти выход из убежища в Сибири, доченька. Голос Дианы возник в ее голове в том момент как она проезжала мимо выбеленного магазина наживок и поворачивала влево на гравийную дорогу, окруженную высокими стеблями сахарного тростника. Земля на обеих сторонах этого участка дороги в три мили между Нью-Иберией и Лафайеттом была одной из самых красивых среди трех приходов: огромные живые дубы занимали голубое небо, высокие поля, усеянные барвинками, одинокий вагончик с плоской кровлей на сваях, находящийся примерно в четверти милях от дороги. Раньше Диана любила проезжать эту часть пути в Лафайетт. Она называла ее «последний вздох деревни перед цивилизацией».

Эврика не ездила по этой дороге с тех пор, как Диана умерла. Она повернула на эту дорогу так спокойно, не думая, что это может причинить ей боль, но в данный момент она не могла дышать. Каждый день все новая боль снова и снова находила ее, ударяла ее, словно печаль была ее убежищем, из которого не было никакого выхода, кроме как умереть.

Она чуть не остановила машину, чтобы выбраться из нее и убежать. Когда она бежала, то прекращала думать. Ее голова очищалась, ветки дуба обнимали ее своим пушистым испанским мхом, и только стук шагов, жжение в ногах, биение сердца и непрерывная работа рук растворились в дороге, пока она не осознала, что находится довольно далеко.

Она подумала о спортивном соревновании. Может быть, она смогла бы направить свою безысходность в правильное русло. Если бы только она могла вернуться в школу вовремя…

Неделю назад, Эврике наконец-то сняли последний гипс, который ей пришлось наложить на разбитое запястье (правая рука была настолько сломана, что ей вправляли ее три раза). Ей не нравилось носить его, и она не могла дождаться момента, когда его разорвут. Но на прошлой неделе, когда ортопед выбросил гипс и сказал, что все зажило, ей показалось, что это шутка.

В тот момент как Эврика остановилась перед знаком «Стоп» на пустой дороге, ветки лаврового дерева склонились над люком. Она засучила зеленый рукав школьной кофты и несколько раз покрутила правое запястье, изучая руку. Кожа была бледной как лепесток магнолии. Казалось, что длина ее правой руки сократилась на половину ее левой. Это выглядело странно. И Эврике стало за это стыдно. Потом эй стало стыдно за собственный стыд. Она была жива, а ее мать нет.

Ей послышался визг шин за спиной. Твердый удар заставил губы Эврики вскрикнуть от шока в тот момент как Магда качнулась вперед. Эврика нажала на тормоз, воздушная подушка раскрылась словно медуза. Воздействие грубой ткани причинило острую боль ее щекам и носу. Ее голова ударилась об подголовник, она ахнула, ветер выматывал ее, тогда как каждый мускул в ее теле сжался. Грохот перемалывания металла заставил по-новому жутко заиграть мелодию в стереосистеме. На мгновение она прислушалась к ней, услышав «всегда не справедливо», пока она не поняла, что в нее врезались.

Эврика быстро открыла глаза и дернула за ручку двери, забыв, что она все еще была пристегнута. Когда она убрала ногу с тормоза, машина покатилась вперед, пока не достигла парка. Она заглушила двигатель Магды, размахивая руками под надутой воздушной подушкой. Эврика отчаянно хотела выбраться.

На нее упала тень, создавая странное ощущение «дежавю». С улицы кто-то смотрел.

Она подняла голову.

— Ты, — непроизвольно прошептала она.

Она никогда раньше не видела этого мальчика. Его кожа была бледной как ее только что снятая после гипса рука, но его глаза были бирюзовыми как океан, и это заставило Эврику вспомнить о Диане. Она почувствовала печаль в глубине этих глаз, словно мгла накрыла океан. У него были светлые волосы, не слишком короткие, немного волнистые на макушке. Она могла заметить хорошо отточенные мышцы под его рубашкой. Прямой нос, квадратная челюсть и полные губы — ребенок выглядел как Пол Ньюман из любимого маминого фильма, за исключением того, что он был очень бледным.

— Ты можешь помочь мне! — она услышала свой крик, адресованный незнакомцу. Он был самым привлекательным парнем, на которого она когда-либо кричала. Ее возглас заставил его подпрыгнуть, затем обойти открытую дверь, тем временем как она наконец-то отстегнула ремень безопасности. Она изящно упала из машины и приземлилась на пыльную дорогу, выставив вперед руки и ноги. Она застонала. Ее нос и щеки болели из-за контакта с воздушной подушкой. А правое запястье ломило.

Мальчик присел на корточки, чтобы помочь ей. Его глаза были поразительно голубыми.

— Не обращайте внимания. — Она встала и стряхнула пыль с юбки. Эврика повернула шеей, которая ныла, хотя ничто не могло сравниться с той формой, в которой она была после другой аварии. Она взглянула на белый фургон, который ударил ее. Потом она посмотрела на мальчика.

— Что с тобой? — она крикнула. — Знак «Стоп»!

— Мне жаль. — сказал он мягким и спокойным голосом. Она не была уверена, что ему жаль.

— Ты вообще пытался остановиться?

— Я не видел.

— Ты не видел большую красную машину прямо перед собой? — она развернулась, чтобы осмотреть Магду. Когда она увидела повреждения, она выругалась так, что ее мог услышать целый приход.

Задняя часть выглядела как аккорды зайдеко, вмятины на заднем сидении, где теперь был зажат номер машины. Заднее окно разбито; осколки висят на его границе как уродливые сосульки. Задние шины скручены в сторону.

Она сделала вдох, вспомнив, что машина для Роды в любом случае являлась лишь символом статуса, а не той вещью, которую она любила. Без сомнения Магда была испорчена. Но что теперь собиралась делать Эврика?

Осталось тридцать минут до соревнования. Десять миль до школы. Если она не появится, тренер подумает, что Эврика игнорирует ее.

— Мне нужна твоя страховка, — воскликнула она, вспомнив наконец фразу, которую отец месяцами вбивал ей в голову до как получить права.

— Страховка? — Мальчик покачал головой и пожал плечами.

Она пнула колесо его фургона. Он был старый, возможно из начала восьмидесятых, и она подумала, что это было бы круто иметь такой фургон, если бы он только что не врезался в ее машину. Его капот непроизвольно открылся, но в целом на фургоне не было ни единой царапины.

— Невероятно. — Она уставилась на мальчика. — Машина почти целая. Ни одной царапины.

— Чего ты ожидала? Это же шевроле. — ответил он на ломанном южном акценте, цитируя поистине надоедливую рекламу фургона, которую показывали почти все ее детство. Это была еще одна вещь, про которую люди говорили, что она ничего не значит.

Он рассмеялся, изучая ее лицо. Эврика знала, что оно становится красным, когда она злиться. Брукс называл это «Пламя реки».

— Чего я ожидала? — она подошла к мальчику. — Я ожидала, что я смогу сесть в машину и при этом не подвергать свою жизнь опасности. Я ожидала, что люди вокруг меня на дороге имеют какое-либо элементарное чувство понимания правил дорожного движения. Я ожидала, что парень, который врезался в меня сзади не будет вести себя так самодовольно.

Она поняла, что находится слишком близко к буре. Но сейчас их тела были в нескольких сантиметрах друг от друга, и ей пришлось наклонить ноющую шею назад, чтобы взглянуть в эти голубые глаза. Он был немного выше Эврики, а ее рост был около 180 см.

— Но я полагаю, что я ожидала слишком многого. У тебя, придурок, даже нет страховки.

По какой-то непонятной причине они все еще стояли довольно близко, но Эврика думала, что он отойдет. Но нет. Его дыхание щекотало ее лоб. Он наклонил голову в сторону, внимательно следя за ней, изучая ее усерднее, чем она готовилась к контрольным. Он моргнул несколько раз, а потом медленно начал улыбаться.

По мере того, как его улыбка становилась шире, внутри Эврики что-то начало трепетать. Против своей воли, у нее появилось желание улыбнуться ему в ответ. Это не имело смысла. Он улыбался так, как будто они были старыми друзьями, так как она и Брукс могли бы смеяться, если бы один из них наехал на машину другого. Но Эврика и этот ребенок были совершенно незнакомы друг с другом. И однако, к тому времени его широкая улыбка переросла в тихий, глубокий смех, и уголки губ Эврики также дернулись вверх.

— Над чем ты смеешься? — она хотела отчитать его, но она сказала это сквозь смех, который поразил ее, а затем и взбесил. Она отвернулась. — Забудь. Не говори ничего. Моя мачеха убьет меня.

— Ты не виновата. — Мальчик просиял так, как будто деревенщина только что выиграл Нобелевскую премию. — Ты не просила об этом.

— Никто не просил. — пробормотала Эврика.

— Ты остановилась перед знаком «Стоп». Я врезался в тебя. Монстр поймет тебя.

— Очевидно ты никогда не имел удовольствия общаться с Родой.

— Скажи ей, что я займусь твоей машиной.

Она проигнорировала его и пошла обратно к джипу для того, чтобы взять сумку и вытащить телефон из чехла на приборной панели. Сначала она набрала отцу. Эврика нажала кнопку быстрый набор номер 2. Номер 1 все еще принадлежал Диане. Ей не хватало смелости поменять его.

Неудивительно, что отец долго не брал телефон. После окончания продолжительной дневной смены, но до того, как покинуть ресторан, ему обычно нужно было приготовить около 3 миллионов фунтов вареных морепродуктов, поэтому вероятнее всего его руки были покрыты усиками креветок.

— Я тебе обещаю, — послышался голос мальчика на заднем плане, — все будет хорошо. Я все тебе возмещу. Послушай, меня зовут…

— Тише. — Она выставила ладонь, поворачиваясь от него и уходя на край поля сахарного тростника. — Ты ничего не слышал после слов «Это же шевроле».

— Извини. — Он последовал за ней, его ботинки скрипели, наступая на тонкие стебли тростника возле дороги. — Позволь мне объяснить…

Эврика прокрутила все контакты и остановилась на номере Роды. Она редко звонила жене отца, но сейчас у нее не было другого выхода. Телефон издал шесть гудков до то, как отправить ее на бесконечную голосовую почту Роды.

— Это единственный раз, когда я действительно хочу, чтобы она взяла трубку!

Она набирала отца снова и снова. Она попробовала еще два раза набрать Роду прежде, чем засунуть телефон в карман. Эврика смотрела как солнце тонет в верхушках деревьев. Сейчас, наверное, ее одногруппники уже переодеваются для гонки. Тренер ищет глазами машину Эврики на парковке. Ее правое запястье до сих пор ныло. Она сжала глаза от боли и прижала его к груди. Она ничего не могла поделать с этой ситуацией, ее охватила дрожь.

Найди выход из убежища, доченька.

Голос Дианы прозвучал так близко, что заставил Эврику почувствовать головокружение. На руках появились мурашки и что-то жгло горло. Когда она открыла глаза, прямо перед ней стоял мальчик. Он наблюдал за ней с наивной озабоченностью, с такой, с какой она присматривала за близнецами, когда один из них болел.

— Не надо. — сказал он.

— Что не надо? — Ее голос задрожал в тот момент как в уголках глаз стали собираться неожиданные слезы. Они были настолько чужды, затуманивая ее безупречное видение.

Небо загрохотало внутри Эврики одновременно с приближением самой большой грозы. Темные тучи проплывали мимо деревьев, запечатывая небо зелено-серым штормом. Эврика приготовилась к ливню.

Слезинка скатилась с уголка ее левого глаза и собиралась стечь по щеке. Но до того, как это произошло, мальчик коснулся указательным пальцем щеки и поймал слезинку. Очень медленно, как будто она была драгоценной. Он перенес ее к лицу, к правому уголку своих глаз. После этого моргнул и она исчезла.

— Ну вот, теперь, — прошептал он. — Никаких больше слез.

Глава 3

Эвакуация

Эврика коснулась большим и указательным пальцами уголков своих глаз. Она моргнула и вспомнила последний раз, когда она плакала.

Это было накануне урагана Рита, опустошившего Нью-Иберию. В теплый, сырой вечер, в конце сентября, несколько недель после урагана Катрина, новый ураган ударил по их городу… и в конце концов также размыл хрупкий фундамент, на котором в последнее время находился брак родителей Эврики.

Эврике было девять. Она провела непростое лето, угождая каждому родителю одновременно. Если Диана брала ее на рыбалку, она сразу же, после прихода домой, пропадала в своей комнате, оставляя отца заниматься взвешиванием и жаркой рыбы. Если отец покупал билеты в кино, Диана находила какие-либо другие дела или кого-то кто мог бы занять ее место.

Ранние летние деньки, только они трое, плывущие вокруг пляжа Сайпреморт Пойнт, отец, засовывающий ей и Диане в рот сахарную вату с городской ярмарки — все это казалось для Эврики сном, который она едва ли могла вспомнить. Единственную вещь, которую ее родители делали вместе этим летом — это ссорились.

Самая большая ссора назревала в течение нескольких месяцев. Родители всегда спорили на кухне. Диану провоцировало спокойное поведение отца в тот момент, как он помешивал и тушил продукты, подвергая их сложной обработке. Чем жарче была их ссора, тем больше посуды она разбивала. Она испортила его мясорубку и скрутила макароны. И к тому времени, как ураган Рита настиг их город, в серванте остались всего лишь три целые тарелки.

К вечеру дождь стал сильнее, но не настолько сильным, чтобы заглушить крики, доносящиеся с нижнего этажа. Эта ссора началась, когда подруга Дианы предложила им прокатиться на фургончике, на котором она направлялась в Хьюстон. Диана хотела эвакуироваться; отец хотел переждать шторм. У них случилась такая же ссора, как и много раз до этого, под ураганом и безоблачным небом. Эврика колебалась между тем, что делать. С одной стороны она хотела зарыться в подушку, а с другой стороны прижать ухо к стене и послушать, о чем говорили родители.

Она услышала голос матери: «Ты о каждом человеке думаешь с худшей стороны!»

И отца: «По крайней мере я вообще думаю о чем-нибудь!»

Затем она услышала звук стекла, разбитого об кафельный пол кухни. Наверх шел острый, солоноватый запах, и Эврика поняла, что Диана разбила сосуд с окрой, который отец поставил на подоконник для маринования. Она услышала ругательства, а затем еще больше грохота. На улице завывал ветер. Град стучал по окнам.

— Я не буду просто сидеть здесь! — кричала Диана. — Я не буду ждать момента, пока я утону!

— Посмотри в окно, — сказал отец. — Ты не можешь сейчас уйти. Это будет небезопасно.

— Не для меня. Не для Эврики.

Отец затих на мгновение. Эврика могла представить как ее отец наблюдает за своей женой, которая может вскипеть так, как он бы никогда не позволил вскипеть своему соусу. Он всегда говорил Эврике, единственный нагрев, который разрешен для использования при готовке твоего любимого соуса — самое мягкое тушение на медленном огне. Но Диана никогда не сдерживалась.

— Просто скажи это! — закричала она.

— Ты хотела уйти даже тогда, когда не было урагана, — сказал он. — Ты постоянно убегаешь. Это показывает твою реальную сущность. Но ты не можешь исчезнуть. У тебя есть дочь.

— Эврику я возьму с собой.

— У тебя есть я. — голос отца дрогнул.

Диана не ответила. Свет потух, потом появился, потом опять потух окончательно. Прямо за дверью комнаты Эврики находилась площадка, с которой было видно все кухонное пространство. Она тихонько выбралась из своей комнаты и схватилась за перила. Она видела, как родители зажигают свечи и кричат на друг друга, выясняя чья это вина, что у них так мало свечей. Когда Диана поставила подсвечник на камин, Эврика заметила разноцветный чемодан, стоявший у подножия лестницы.

Диана приняла решение эвакуироваться еще до того, как начался ураган.

Если ее отец останется, а мать уйдет, что будет с Эврикой? Никто не говорил ей собирать свои вещи.

Ей не нравилось, когда ее мать уезжала на недельные археологические раскопки. Это казалось другим, залитым в тусклое сияние вечности. Эврика опустилась на колени и прижалась лбом к перилу. Слеза скатилась по ее щеке. Одна на верхушке лестницы, она выпустила тяжелый всхлип.

Над ее головой прозвучал взрыв разбитого стекла. Эврика увернулась и прикрыла голову. Поглядывая сквозь пальцы, она увидела, что ветер толкнул большую изогнутую ветку дубового дерева на заднем дворе в окно второго этажа. Стекло осыпало ее волосы. Через дыру в окне текла вода. Задняя часть хлопковой ночной сорочки Эврики промокла.

— Эврика! — крикнул отец, подбегая по лестнице. Но прежде, чем он достиг ее, ниже по коридору послышался странный скрип. В то время, как ее отец повернулся посмотреть откуда донесся этот звук, Эврика посмотрела на дверь, и увидела, что бойлер сорвался с петель.

С его внутренней стороны хлынула огромная волна. Деревянная дверь налетела на ее и можно было представить, что лодка переплавляется по морю. Эврике понадобилось несколько секунд чтобы понять, что бак для воды разломлен пополам в центре и все его содержимое образовало гигантскую ванну в коридоре. Трубы высвистывали потоки воды по стенам, крутились словно ужи на сковородке. Вода намочила ковер, разлилась по нижним ступенькам лестницы. Поток опрокинул стулья на кухне. Один из них сбил с ног Диану.

— А дальше все будет только хуже, — крикнула она мужу. Она оттолкнула стул и выпрямилась. Когда она посмотрела на Эврику, на ее лице появилось странное выражение.

Отец поднялся по лестнице. На полпути он остановился и стал наблюдать за дочерью и хлынувшим водным баком, как будто он не знал, что важнее. Когда вода направилась от сломанной двери шкафа в гостиную на кофейный столик, звук стекла заставил Эврику подпрыгнуть. Отец бросил на Диану злобный взгляд, который пересек пространство между ними словно молния.

— Я говорил тебе, что лучше пригласить настоящего сантехника, а не твоего глупого брата! — Он бросился к Эврике, чьи рыдания превратились в хриплый стон — Успокой ее.

Но Диана уже бежала мимо своего мужа на лестницу. Она подхватила Эврику, встряхнула стекло с ее волос и понесла в спальню, подальше от стекла и дерева. Шаги Дианы оставляли мокрые следы на ковре. Ее лицо и одежда промокли насквозь. Она положила Эврику на старую кровать с балдахином и грубо схватила ее плечи. В ее глазах светилась дикая напряженность.

— Я боюсь, — Эврика засопела.

Диана взглянула на свою дочь так, словно не узнавала ее. А затем ее ладонь размахнулась и сильно ударила Эврику.

Эврика замерла на полустоне, слишком пораженная, чтобы дышать или двигаться. Казалось, целый дом отразил этот звук, повторяя хлопок. Диана наклонилась, ее глаза сверлили глаза дочери. И она заговорила самым серьезным голосом, который Эврика когда-либо слышала: «Не смей больше плакать. Никогда».

Глава 4

Поездка в машине

Эврика дотронулась рукой до щеки и открыла глаза, когда в памяти всплыла ее разбитая машина и странный мальчик.

Она никогда не вспоминала об этой ночи. Но сейчас, на горячей пустынной дороге она чувствовала боль от маминой ладони на ее лице. Это был единственный раз, когда Диана ударила ее. Это был единственный раз, когда она испугала Эврику. Они раньше никогда не говорили об этом, но и Эврика никогда раньше не плакала — до этого момента.

Она твердила себе, что это другое. Те слезы текли ручьем из-за расставания родителей, а это неожиданное желание заплакать появилось из-за помятого джипа и уже отступило, как будто бы и никогда не появлялось.

Быстро движущиеся облака заволокли пасмурное серое небо. Эврика взглянула на безлюдный перекрёсток, на море высоких, светлых сахарных тростников, растущих около дороги и на открытую зелёную поляну за ними — все спокойно и выжидательно. Она задрожала, ее дыхание стало неровным, как будто она только что пробежала длинную дистанцию в жаркий день без капли воды.

— Что это было? — Она имела в виду небо, ее слезы, аварию, — все, что случилось после столкновения с ним.

— Может быть какое-то затмение, — ответил мальчик.

Эврика повернула голову и приблизила правое ухо ближе к нему, чтобы лучше воспринимать его речь. Ей не нравился слуховой аппарат, который приходилось носить после аварии, поэтому она засунула его куда-то в шкаф. Она никогда не носила его, а Роде сказала, что из-за него у нее болит голова. Она привыкла чуть-чуть поворачивать голову.

Большинство людей не замечали этого, но этот мальчик заметил и придвинулся ближе.

— Кажется, все закончилось. — Его бледная кожа светилась в своеобразной темноте. На часах всего четыре часа, но небо туманное как перед рассветом.

— Почему ты… — Она указала на свой глаз, потом на его, на то место, где исчезла ее слеза.

Она не знала, как задать этот вопрос; он был странным. Эврика уставилась на него, на его приятные темные джинсы, облегающую белую футболку, которую обычно нельзя увидеть на мальчиках, живущих в этих окрестностях. На его темные отполированные полуботинки. Он не выглядел так, как будто жил поблизости. И опять же, люди постоянно говорят Эврике, что она коренная жительница Нью-Иберии.

Она изучала его лицо, форму носа, то, как расширяются его зрачки под ее пристальным взглядом. На мгновение его черты показались размытыми, словно она смотрела на него из-под воды. Она осознала, что если бы кто-нибудь завтра попросил ее описать его, то она не смогла бы вспомнить его лица. Она протерла глаза. Глупые слезы.

Когда она снова взглянула на него, его лицо стало ясным и четким. Приятные черты. Все с ними хорошо. Однако… слеза. Это сделала не она. Что с ней произошло?

— Меня зовут Эндер. — Он вежливо протянул руку, словно не он минуту назад аккуратно протер ее слезу, и не совершил самый странный и одновременно сексуальный поступок, который кто-либо когда-либо делал.

— Эврика. — Она пожала его руку. Ее или его ладонь потела?

— Как ты получила такое имя?

Люди в округе полагали, что Эврику назвали в честь крошечного городка на самом севере Луизианы. Они скорее всего думали, что однажды ее родители пробрались туда в летние выходные на старом Континентале и когда у них закончился газ, остановились на ночь. Она никогда никому не рассказывала, кроме Брука и Кэт, правдивой истории. Трудно убедить людей в том, что все было иначе, а не как они думали.

Правда заключалась в том, что мать Эврики забеременела в подростковом возрасте и быстро сбежала из Луизианы. Посреди ночи, по дороге на запад, возмутительно нарушив все строгие правила родителей, оказалась в тюрьме для хиппи возле озера Шаста, Калифорния, которую отец до сих пор называет «воронкой».

Но я вернулась, не так ли? Диана смеялась в молодости, когда еще была влюблена в отца. Я всегда возвращаюсь.

На восьмой День Рождения Эврики, Диана забрала ее туда. Они провели там несколько дней со старыми друзьями мамы. Они вместе ходили в супермаркет, играли в карты и пили мутный нефильтрованный яблочный сидр. Затем, когда их одолевало чувство изолированности от моря — что часто происходило с каджунами — они садились в машину, направлялись к побережью и ели соленые, холодные устрицы с кусками льда, застывшими на их раковинах, точно на таких же, на каких росли остальные дети, которые жили у побережья. На обратном пути Диана выбрала дорогу по океаническому побережью города Эврика, указывая на придорожную клинику, где восемь лет назад, 29 февраля, родилась Эврика.

Но Эврика не рассказывала про Диану всем подряд, потому что большинство людей не понимали, ее мать была не простым чудом, и попытки защитить Диану довались ей с трудом. Поэтому Эврика все хранила в себе, огородила себя стеной от внешнего мира и людей, как этот мальчик.

— Эндер — не каждый день можно услышать это имя.

— Это родовое имя. — Его глаза опустились, и они услышали звук поезда, который направлялся на запад.

— Из какого ты рода? — Она знала, что звучит как все остальные каджуны, считавшие, что солнце встает и садится на их реке. Эврика так не считала, никогда, но в мальчике было что-то, что казалось он появился мгновенно рядом с тростником. Одна часть Эврики считала это захватывающим, другая — та часть, которая хотела, чтобы ее машина была отремонтирована — странным.

Звук колес на гравийной дороге позади Эврики заставили ее повернуть голову. Когда она увидела ржавый эвакуатор, она застонала. Через лобовое стекло, забрызганное жуками, она едва могла разглядеть водителя, но все в Нью-Иберии знали грузовик Кори Статутного.

Его не все так называли — только лица женского пола от тринадцати до пятидесяти пяти лет, почти все из которых сталкивались с его блуждающими глазами или руками. Свободное время от буксировки машин или флиртования с несовершеннолетними или замужними женщинами, Кори Марэ проводил на болоте: ловил рыбы, крабов, швырял пивные банки, впитывал болотную рептильную гнилостность своей загорелой кожей. Он не был старым, но выглядел как древний человек, что делало его манеры более жуткими.

— Кому нужен эвакуатор? — Кори наклонился в сторону окна своего серого грузовика. Комок жевательного табака застрял в его правой щеке.

Эврика не додумалась вызвать эвакуатор — вероятнее, потому что Кори был единственный в городе. Она не понимала, как он нашел их. Они находились на проселочной дороге, где мало кто проезжал.

— Вы ясновидящий или что-то в этом роде?

— Эврика Будро и ее непонятные слова. — Кори взглянул на Эндера, как будто хотел найти подтверждение странности Эврики. Но когда он ближе присмотрелся к мальчику, его глаза сузились, и его взгляд поменялся. — Ты из этого города? — он задал вопрос Эндеру. — Рика, этот ребенок в тебя врезался?

— Это был несчастный случай. — Эврика поймала себя на мысли, что защищает Эндера. Ее беспокоило, когда местные думали, что каджуны были против всего мира.

— Большой Джин говорит другое, он единственный сказал, что тебе нужен эвакуатор.

Эврика кивнула, получив ответ на свой вопрос. Большой Джин был милым старым вдовцом, который жил в хижине примерно в четверти мили от дороги. У него была жестокая жена по имени Рита, однако после ее смерти приблизительно десять лет назад, Большой Джин плохо справлялся самостоятельно. Когда ураган Рита уничтожил проток реки, его дом очень сильно пострадал. Эврика много раз слышала его хриплый голос, который говорил: «Единственная вещь, которая злее чем первая Рита, вторая Рита. Одна жила в моем доме, другая разрушила его».

Город помог ему заново построить его хижину, но все равно от берега было очень далеко. Он настаивал, чтобы целая конструкция поддерживалась на 20-футовых сваях, бормоча: «Урок усвоен, урок усвоен».

Диана приносила Большому Джину пироги без сахара. Эврика ходила с ней, играла его старый диксиленд джаз 1978-х годов на напольной консоли Hi-Fi. Они всегда друг другу нравились.

Когда она видела его в последний раз, его сахарный диабет был совсем запущен, и она знала, он редко спускается по той лестнице. У него был взрослый сын, который приносил ему продукты, но все остальное время Большой Джин располагался на крыльце, в своей кресло-каталке, наблюдая за болотными птицами в свой бинокль. Он должно быть увидел аварию, и вызвал эвакуатор. Она взглянула на его высокую хижину и увидела его махающую руку.

— Спасибо, Большой Джин! — крикнула она.

Кори вышел из грузовика и прицепил Магду к эвакуатору. На нем были мешковатые темные ковбойские джинсы и футболка баскетбольной команды ЛСЮ. Его руки веснушчатые и огромные. Она смотрела, как он присоединяет кабели к ходовой части ее машины. Она возмутилась, когда он тихо свистнул при виде повреждения на задней части Магды.

Кори все делал медленно и аккуратно, за исключением буксировки, но на сей раз Эврика была благодарна, что он находился поблизости. Она все еще надеялась, что успеет вовремя попасть в школу на соревнование. Оставалось двадцать минут, а она все еще не решила участвовать ли в гонке или отказаться.

Ветер шуршал среди тростников. Практически настало время покоса, сбора урожая. Она взглянула на Эндера, который слишком пристально за ней наблюдал и это заставило ее почувствовать себя голой. Ей было интересно, знал ли он эту провинцию так же, как и она, знал ли, что через две недели появятся фермеры на тракторах и скосят до семи стеблей сахарного тростника на своих базах, оставляя их еще на три года для роста в лабиринты, в которых бегали дети. Эврика хотела бы знать бегал ли Эндер по этим полям так как она и каждый ребенок, живущий в этих окрестностях. Проводил ли он время, так же как и Эврика, слушая скучное шуршание золотых стеблей, размышляя о том, что на свете нет прекраснее звука, чем сахарный тростник, подлежащий жатве? Или Эндер просто проезжал мимо?

Когда ее машина была закреплена, Кори посмотрел на машину Эндера.

— Мальчик, тебе нужна помощь?

— Нет, сэр, спасибо. — У Эндера не было каджунского акцента, и его манеры были слишком официальными для этой сельской местности. Эврике было интересно, называл ли кто-нибудь Кори в его жизни «сэр».

— Хорошо, тогда. — Кори казался обиженным, словно Эндер в целом был человеком агрессивным. — Вперед, Рика. Тебя подвезти куда-нибудь? Например, в салон красоты? — Он захохотал, указав на ее отросшие корни волос.

— Заткнись, Кори. — Слово «красота» в его речи звучало как «уродливо».

— Я шучу. — Он намеревался дотронуться до ее волос, но Эврика отступила. — Такая прическа в наши дни у девочек называется стильной? Очень… очень интересно. — Он присвистнул, а потом дернул пассажирскую дверь своего грузовика. — Ладно, сестренка, тащи вещи в такси. Мы, местные, должны держаться вместе.

Речь Кори отвратительна. Его грузовик отвратительный. Один взгляд через открытое окно машины напрочь перебил желание даже садиться в него. Повсюду валялись грязные журналы, на приборной панели лежали жирные тарелки со шкварками. На зеркале заднего вида висел мятный освежитель воздуха, прислонившийся к деревянной иконе Святой Терезы. Руки Кори были черными от смазки. Ему нужна своего рода генеральная уборка для запачканных сажей средневековых зданий.

— Эврика, — окликнул ее Эндер. — Я могу тебя подвезти.

Она поймала себя на мысли, что думает о Роде, гадая, что она сказала бы, если сидела рядом с Эврикой в своем деловом костюме с подплечниками. Ни один из вариантов не являлся, что жена отца назвала бы «обоснованным решением», но по крайней мере Кори был известным явлением. И отточенные рефлексы Эврики смогли бы заставить руки слизняка оставаться на руле.

И потом был Эндер…

Почему Эврика думает, что может посоветовать Рода, а не Диана? Она не хотела быть такой, как Рода. Она хотела больше быть похожей на свою маму, которая никогда не говорила о безопасности или здравом смысле. Диана говорила о страсти и мечтах.

И она умерла.

И это всего лишь поездка в школу, а не жизненно важное решение.

Ее телефон завибрировал. Сообщение от Кэт: Пожелай нам удачи, покидаем пыльный Манор. Вся команда скучает по тебе.

Гонка через восемнадцать минут. Эврика хотела лично пожелай ей удачи, без разницы побежит ли она сама или нет. Она кивнула Эндеру.

— Хорошо, — и подошла к его машине.

— Кори, отвези машину к «Душистому горошку», — сказала она с пассажирского сидения. — Мы с папой позже заберем ее.

— Как знаешь. — Кори забрался в грузовик, раздраженным. Он указал кивком в сторону Эндера. — Следи за этим парнем. У него лицо, которое я хотел бы забыть.

— Уверен, что так и будет, — пробормотал Эндер, открывая водительскую дверь.

Салон его автомобиля был безупречным. Ему должно быть тридцать лет, а приборная панель блестела как будто ее протирали вручную. Радио играло старую композицию Банка Джонсона. Эврика заняла место на мягком кожаном сидении и пристегнула ремень безопасности.

— Предполагалось, что я должна быть уже в школе. — Сказала она, в то время как Эндер заводил двигатель. — Не мог бы ты поторопиться? Будет быстрее если ты поедешь по…

— По объездной дороге, я знаю. — Эндер повернул налево, вниз по тенистой грунтовой дороге, которая, как думала Эврика, являлась кратчайшим путем. Она смотрела как он надавил на газ, водил с хорошей осведомленностью по кукурузной дороге, по которой редко проезжали машины.

— Я хожу в Евангельскую среднюю школу. Это на…

— Вудвейл и Хэмптон, — проговорил Эндер. — Знаю.

Она почесала лоб, неожиданно задумавшись ходил ли этот мальчик в ее школу, сидел ли сзади нее на уроках английского языка в течение трех лет подряд или что-то подобное. Но она знала каждого из двухсот семидесяти шести человек в ее маленькой Католической средней школе. Во всякой случае, она знала их в лицо. Если кто-нибудь похожий на Эндера ходил в ее школу, она бы знала о нем больше. Кэт бы точно заиграла с ним, и таким образом, согласно законам дружбы, Эврика запомнила бы его дату рождения, его любимое занятие по выходным и номер машины.

Так и в какую же школу он ходил? Вместо того, чтобы приклеивать наклейки на бампер или эмблему на приборную панель, как большинство школьников, машина Эндера выглядела пустой. На зеркале заднего вида висела простая квадратная пластинка в несколько дюймов в ширину. У нее была металлическая серебряная поверхность, на которой был изображен синий человечек из палочек, держащий копье, которое указывало на землю. Она наклонилась вперед, чтобы рассмотреть его, заметив, что на обеих сторонах пластины одно и то же изображение. Чувствовался запах цитронеллы.

— Это освежитель воздуха, — пояснил Эндер в том момент, как Эврика вдыхала аромат. — Раздают бесплатно на автомойке.

Эврика уселась обратно в сиденье. У Эндера даже не было сумки. По правде говоря, ее переполненная фиолетовая сумка портила чистоту салона.

— Я никогда не видела, чтобы у подростка была такая пустая машина. Разве у тебя нет домашнего задания? — пошутила она. — Книг?

— Я умею читать книги, — сухо произнес Эндер.

— Ладно, ты начитанный. Извини.

Эндер нахмурился и включил музыку. Он казался отчужденным до того, как Эврика заметила, что его рука дрожит, когда он засовывал диск. Он почувствовал, что она заметила это и вернул руку на руль, но она могла точно сказать: авария тоже его взбудоражила.

— Тебе нравится такая музыка? — спросила она как раз в то время, как перед ними пролетал краснохвостый ястреб в поисках ужина.

— Мне нравятся старые вещи. — Его голос был тихим, неуверенным в тот момент, когда он быстро свернул в другой поворот на гравийной дороге. Эврика взглянула на часы и осознала с радостью, что все-таки она сумеет доехать вовремя. Ее тело хотело этот забег; это поможет ей успокоится перед встречей с отцом и Родой, перед тем как она сообщит новость про мятую груду металла по имени Магда. Она выполнит месячную норму если пробежит сегодня. Может быть, она могла бы вернуться.

Она качнулась вперед, когда Эндер ударил по тормозам. Его рука внезапно появилась на кабине машины, чтобы удержать Эврику так, как это делала Диана. И это было невероятно: его рука на ней.

Машина завизжала от резкого торможения и теперь Эврика видела почему. Эндер ударил по тормозам, чтобы избежать столкновения с одной из многочисленных белок, которая пробиралась сквозь деревья Луизианы словно солнечный луч. Он, казалось, осознал, что его рука все еще прижимала ее к сиденью, а пальцы находились чуть ниже ее плеча.

Он опустил руку и затаил дыхание.

Однажды четырехлетние близнецы брат и сестра Эврики целое лето провели, гоняясь за одной из этих белок на заднем дворе. Эврика знала, насколько быстрыми бывают животные. Они уворачиваются от машин двадцать раз в день. Она никогда не видела кого-либо, кто ударял по тормозам во избежание столкновения с ними.

Животное казалось тоже удивилось. Оно замерло, вглядываясь в лобовое стекло, как будто выражая благодарность. Затем белка подскочила на серый ствол дуба и убежала.

— Видишь, твои тормоза хотя бы работают, — Эврика не смогла остановить себя. — Рада, что хвост белочки остался целым.

Эндер сглотнул и снова нажал на газ. Он долго смотрел на нее с украдкой — невозмутимо, не так, как другие парни в школе, которые придумывали более хитрые способы для того, чтобы пялиться на нее.

— Эврика, мне жаль.

— Здесь налево.

Он уже поворачивал налево по узкой дороге.

— Нет, серьезно, я хотел бы —

— Это всего лишь машина. — Она прервала его. Они оба находились на грани. Она не должна была дразнить его по поводу белки. Он старался быть более осторожным. — Ее починят в «Душистом горошке». В любом случае, машина для меня не так важна. — Эндер зациклился на ее словах, и Эврика поняла, что звучит как студентка частной школы, что было не в ее стиле. — Поверь, я благодарна, что имею собственную машину. Но это всего лишь машина, и все.

— Нет. — Эндер выключил музыку, когда они въехали в город и проезжали мимо «У Нептуна», ужасное кафе, в котором ученики Евангельской школы проводили время после школы. Она заметила нескольких девушек из ее класса по латинскому, пьющих газировку из красных бумажных стаканчиков, нависших над перилами и разговаривающих с какими-то взрослыми накаченными парнями в очках. Она отвернулась от них, сконцентрировавшись на дороге. Оставалась два квартала от школы. Скоро она выберется из этой машины и помчится в раздевалку, а затем в лес. Она догадывалась, это означало она приняла решение.

— Эврика.

Она услышала голос Эндера, который прервал ее планы о том, как максимально быстро переодеться в форму. Она не будет менять носки, просто выдернет шорты и быстро снимет футболку.

— Я имею в виду извини меня за все.

Все? Они остановились у заднего входа в школу. С внешней стороны, мимо парковки, машина выглядела старой и убогой. Кольцо воздушной неоднородной пыли окружило печальное, коричневое футбольное поле. Здесь разминалась команда по бегу, но их соревнования проходили в лесу, за пределами трассы. Эврика не могла представить более скучного занятия чем бегать по одной трассе снова и снова. Тренер всегда старалась включить ее весной в эстафету по трассе, но в чем смысл бегать по кругу, ты все равно никуда не придешь?

Остальная команда уже переоделась и занималась растяжкой и разминкой по прямой линии трассы. Тренер уставилась на свою папку, несомненно, удивляясь почему она все еще не отметила имя Эврики в списке. Кэт кричала на двух второкурсниц, которые нарисовали что-то черным маркером на спинах формы — что-то из-за чего раньше на Кэт и Эврику кричали, когда они сами были второкурсницами и также рисовали.

Она расстегнула ремень. Эндер извинялся за все? Конечно же, он имел ввиду машину. Ничего больше. Потому что, как он мог знать про Диану?

— Мне нужно идти, — сказала она. — Я опаздываю на —

— Соревнование по бегу. Я знаю.

— Как ты узнал? Откуда ты знаешь все эти —

Эндер указал на эмблему соревнования Евангельской школы, пришитой на одной из сторон ее сумки.

— О.

— И также, — Эндер заглушил двигатель — Я выступаю за Манор.

Он обошел машину спереди и открыл пассажирскую дверь. Она вышла ошарашенной. Он передал ей ее сумку.

— Спасибо.

Эндер ухмыльнулся и направился к той части поля, где находилась команда средней школы Манора. Он обернулся через плечо и в его глазах появился озорной блеск.

— Тебе конец.

Глава 5

Шторм

Кэт Эстес умела особым образом выгибать левую бровь и ставить одну руку на бедро, что как Эврика знала, означало «Я — Красотка». У ее лучшей подруги была масса больших темных веснушек на носу, привлекательная щель между передними двумя зубами, разного рода изгибы в тех местах, которых не было у Эврики, и мелированные волосы, собранные в густые косички.

Кэт и Эврика жили в одном и том же районе, недалеко от кампуса. Отец Кэт был профессором кафедры афроамериканских исследований в университете. Кэт и ее младший брат Барни являлись единственными чернокожими в Евангельской школе.

Когда Кэт заметила Эврику — голова прижата к плечам, бежит от машины Эндера в попытке быть незамеченной тренером — она ограничилась тирадой касательно формы второкурсниц — нарушительниц. Эврика слышала, как она наказала девочкам сделать пятьдесят отжиманий на кулаках до того, как отвернуться.

— Расступитесь, пожалуйста! — кричала Кэт, пока пробиралась через группу мальчиков-первокурсников, которые инсценировали сражение на световых мечах с треугольными бумажными стаканчиками. Кэт была спринтером; она поймала Эврику за руку как раз перед тем, как она собиралась нырнуть в раздевалку. Она даже не запыхалась от бега.

— Ты возвращаешься в команду?

— Я сказала тренеру, что побегу сегодня, — ответила Эврика. — Не хочу делать из этого проблему.

— Конечно, — кивнула Кэт. — У нас все равно есть другие темы для разговора. — Левая бровь поднялась на удивительную высоту. Рука скользнула на бедро.

— Ты хочешь знать про парня в машине, — предположила Эврика, распахивая тяжелую серую дверь и затаскивая свою подругу внутрь.

В раздевалке было пусто, но ощущалось сохраняющееся присутствие тепла и гормонов огромного количества девушек. Из полуоткрытых шкафчиков виднелись фены, косметички с тональным кремом и синие дезодоранты на бежевом плиточном полу. Повсюду беспорядочно валялись различными предметы формы Евангельской школы. Эврика не была здесь еще в этом году, однако она могла легко представить как, например, эта юбка летит через дверь раздевалки во время разговора о кошмарном экзамене по религии, или как кто-то расшнуровывает полуботинки и одновременно нашептывает подруге об игре в бутылочку в субботу.

Эврика любила сплетни в раздевалке; это являлось таким же составляющим нахождения в команде, как и бег. Сегодня она почувствовала облегчение, что переодевается в пустой комнате, даже если это означало, что ей нужно спешить. Она положила свою сумку и сбросила туфли.

— Эм, да, я хочу знать про парня в машине.

Кэт услужливо вытащила шорты для бега и рубашку поло из сумки.

— И что случилось с твоим лицом? — Она показала рукой на царапины от воздушной подушки на щеках и носу Эврики. — Тебе лучше все рассказать тренеру.

Эврика повернула голову, чтобы собрать свои длинные волосы в хвост.

— Я уже сказала ей, что мне нужно к доктору и возможно, что я немного опоздаю —

— Сильно опоздаешь. — Кэт вытянула свои голые ноги на скамейку и дотянулась до пальцев ног, устроившись в глубокой растяжке. — Забудь. Что там за история с мистером Жеребцом?

— Он придурок, — соврала Эврика. Эндер не был придурком. Он был необычным, трудночитаемым, но не придурком. — Он врезался в меня на знаке «Стоп». Я в порядке. — Она быстро добавила. — Лишь царапины. — Эврика пробежала пальцем по своей нежной скуле. — Но Магда разбита. Мне пришлось ее эвакуировать.

— Нет. — Кэт сморщила лицо. — Кори Статутный? — Она была не из Нью-Иберии; она жила всю свою жизнь в таком же красивом доме в Лафайетте. Но провела достаточно времени в родном городе Эврики, чтобы знать местных персонажей.

Эврика кивнула.

— Он предложил подвезти меня, но я не собиралась —

— Ни за что. — Кэт понимала невозможность поездки на переднем сидении в фургоне Кори. Она вздрогнула, мотая головой так, что ее косички шлепали лицо. — Во всяком случае, «Столкновение» — можем ли мы его так называть? Во всяком случае, он тебя подвез.

Эврика быстро натянула футболку, заправила ее в шорты и начала завязывать кроссовки.

— Его зовут Эндер. И ничего не было.