Сказки старого зоопарка (СИ)

Зверский поступок

Мышиный опоссум Бассомпьер Дюбуа он же Барсик являлся существом робким и незаметным. Размером он не особо превосходил крупную крысу и хотя выглядел куда симпатичнее, не торопился показываться публике. Питался сочными фруктами и мучными червями, никогда не капризничал, никогда не кусал служителя Петеньку, хотя тот отличался небрежностью и порой запаздывал с ужином. В полнолуние верещал и поскрипывал на сияющий диск, но стоило сторожу Палычу погрозить веником или рявкнуть что-нибудь угрожающее, как малыш падал на спину и прикидывался мертвым.

Как и все опоссумы Барсик плохо видел. Зато его развесистые уши-локаторы слышали тончайший писк комара, длинный розовый язычок ощущал малейшие оттенки вкуса, узкий нос втягивал едва заметные следы запахов, а цепкие лапки и белые волоски-вибриссы улавливали каждое колебание. Умница Барсик с закрытыми глазами опознавал, прогуливается ли мимо клетки легконогая практикантка Липочка, пришаркивает ли окончательно постаревший Рувим Есич, торопится ли решить вопрос менеджер Вячеслав. В настроении ли нынче слон Ганеша, не болит ли живот у мамонта Васи, привезли ли в грузовике недельный запас провизии, нового зверя или мешок картошки и извинения с базы. Свои соображения Барсик оставлял при себе.

Жизнь опоссума текла мирно. Зимой вместе с другими теплолюбивыми насекомоядными его держали в сумрачном и тесноватом павильоне, куда неохотно заглядывали посетители. Он конечно мог бы открыть клетку, как летяги или валлаби, и прогуляться по помещению, но не видел смысла слоняться по холодному полу и кашлять потом, как любители променада. Летом опоссума переселяли в вольер, затянутый сеткой, что давало восхитительную добавку к меню — медлительных комаров и пестрых бабочек. Звуков и запахов становилось намного больше. Барсик оживлялся, охотней лазал и сидел высоко на бревне, поводя в разные стороны чутким носом. Даже собственный враг не слишком пугал его.

Безымянная полосатая бродячая кошка с хищным взглядом частенько подходила к клетке, принюхивалась к здоровенной жирной «крысе», демонстративно потягивалась и облизывалась. Ей ужасно хотелось отведать интересно пахнущую добычу, но замок не поддавался когтистым лапам — это вам не ловкие пальчики. Торжествующий Барсик залезал повыше, дыбил шерсть, грозно хлестал хвостом, скалился и гнусаво орал, ощущая себя в полной безопасности. Пару раз случалось, что Петенька забывал запереть вольер, но опоссум не дремал. И, покрасовавшись у клетки, безымянная кошка уходила на поиски не столь экзотической, зато доступной добычи.

Друзей у Барсика не появилось. Единственное существо, с которым он соглашался общаться — добросердечная Липочка — появлялась у клетки довольно редко и ни разу не захватила с собой ни кузнечика, ни червячка, коих боялась до ужаса. Зато она умела правильно держать на руках капризного зверя, не задевая ни вибрисс ни чувствительного хвоста, приятнейшим образом гладила по спине и загривку, почесывала нежные уши. И никогда не переходила границу, за которой ласка обращалась в неуместную фамильярность. А Барсик ни разу не огрызнулся на девушку. Он прижимался к худенькому плечу, урчал, жмурился и неловко терся острой мордочкой о душистую щеку Липочки.

В остальном мало кто в зоопарке жил спокойнее, чем опоссум. Его маленького мозга не хватало на философские размышления, Барсик ел, спал, умывался, лениво наблюдал за людьми и зверями, ловил ночных насекомых и с хрустом разгрызал вездесущих июльских слизняков. Зоопарковая жизнь более чем устраивала зверька, он не жаждал перемен и не искал их.

Первый толчок земли не особенно напугал опоссума. Ничего не произошло по большому счету — волна погасла в толще почвы, едва заметно вздрогнула вода в миске, легчайший шорох сдвинул песчинки. Мало кто кроме Барсика вообще ощутил это. И никто, включая опоссума, не придал значения колыханию тверди.

Новый толчок оказался чуть сильней. Кое-где с тополей и старинных лип посыпались желтеющие уже листья, Рувим Есич уронил чашку чая, шимпанзе Улугбек — очки, с которыми в последние годы не расставался. Опоссум загодя ощутил неприятность, но шкурой почуял — ничего страшного сейчас не произойдет…

Страшное только грядет. Ворочается в толще земли, раздвигает каменные плиты, вызревает, словно нарыв. И однажды, совсем скоро земля задрожит в ужасной судороге. Обрушатся человеческие дома и звериные клетки, рухнут деревья, погибнут все, от могучего мамонта, до маленького глупыша опоссума. И спасения нет — остается только бежать, бежать со всех лап как можно дальше от страшного места.

Перепуганный Барсик почти перестал спать. Он метался по клетке, жалобно вякал, тряс решетку, безуспешно попробовал ускользнуть мимо служителя Петеньки, рассыпал лоток с мучными червями и не стал подбирать лакомство. Ощущение неотвратимой опасности заполнило разум зверя. Если б Липочка подошла к клетке… увы, практикантка возилась со львенком-подростком и не могла отлучиться к опоссуму, даже если бы захотела.

Между тем беда приближалась. Обессилев от страха, Барсик решился на ночной побег. Вскрывать клетку он научился давно, понять, куда двигаться дальше, не мог, но инстинкт вел опоссума прочь от опасности. Безымянная полосатая кошка казалась меньшим злом по сравнению с неведомым. Хищница караулила подле вольера, позевывая и облизываясь. Она страшно удивилась открывшейся двери и не сразу прыгнула на опоссума. Выигранная секунда его спасла. Барсик бросился в атаку, клацая зубами, наскакивая боком и дыбя шерсть, как поступают крысы. Опоссум пребольно укусил кошку за ухо, оцарапал нежную мордочку и пустился наутек, вереща на весь зоопарк.

Он уткнулся во что-то мохнатое и бросился прогрызать себе дорогу к свободе. Но сильные пальцы ухватили зверя за шкирку и подняли высоко-высоко. Шимпанзе Улугбек не любил, когда его шкуру кто-нибудь портил. Горе-беглец выдирался так отчаянно, что обезьян осознал — дело нечисто. Сам он опоссума не понимал — шимпанзе не телепаты, и склонности к изучению языков не выказывают. И понятия не имел, кто сумеет понять.

Разбуженный среди ночи жако Ромочка возмущенно отверг обвинение в знании «крысьего» языка. Не крыса? А так похож… Разбирайся сам, умник, которую ночь сплю вполглаза. Кенгуру Эдуард фыркнул и отмахнулся хвостом — мало ли кто здесь сумчатый. Игольчатые мыши пищали на разные голоса — они, как и опоссум объяснялись только друг с другом. Зато любопытная енотка миссис Клинтон, вполне неплохо разумела язык опоссумов — она приехала из США и лично знавала голохвостых потрошителей помоек.

Переводчица велела шимпанзе прогуляться туда-назад по аллее и забулькала что-то утешительное перебирая жесткую шерсть Барсика. Спустя пару минут Улугбек услышал отчаянный вопль енотки и заторопился к клетке. Миссис Клинтон в ужасе начала объяснять, что земля затрясется, дома упадут и они все погибнут. Надо спасаться из зоопарка! Шимпанзе кое-как успокоил енотку, оставил присмиревшего Барсика на ее попечение и поковылял в слоновник. Черепах Кеша, мирно соседствовавший с белым слоном Ганешей, наверняка знал ответ.

Докричаться до сонного черепаха стоило труда — галапагоссец сидел во рву, пускал пузыри и не желал открывать глаза. Улугбек с отвращением преодолел заграждение и спустился в ров сам — он не любил воду. В открытых глазах Кеши шимпанзе почудились мерцающие звезды и нездешняя чернота космоса.

Черепах покрутил бронированной головой, щелкнул клювом и раздраженно уставился на незваного гостя. Земля затрясется? Да, надвигается катаклизм, я ощущаю его. Мы все погибнем? Да, скорее всего, эпицентр неподалеку. Что делать? Ничего. Отнесись с пониманием, ты же философ, приятель. Души не умирают, они лишь переходят из воплощения в воплощение, обретают новые тела и новые смыслы жизни. Мы лишь песчинки в бескрайнем океане, пахтаемом… Что, прости? Куда ползти? Ну и хам же ты, Улугбек, а еще очки нацепил!

Шимпанзе не стал пререкаться с премудрой черепахой. Он кое-как выкарабкался изо рва, отряхнулся как собака, чихнул и полез в соседний вольер.

Слониха Шелли была вождем зоопарка. Об этом не особенно распространялись. Из людей разве что прежний товарищ директор и сторож Палыч догадывались, что старейшина слонов, обретавшихся в холодных краях еще с тех пор, когда зоопарк называли зверинцем, имеет власть над остальными зверьми, власть куда большую нежели право владения. Слоны следили, что творится во вверенных им бетонных джунглях, напоминали о мудрости Книги Джунглей всем, кто наделен хоть толикой разума. Слоны решали, не пора ли дать укорот чересчур жестокому служителю, не урезонить ли зверя, ставшего слишком хищным. И приговор в исполнение приводили тоже слоны… хорошо, что за сотню лет не набралось и пяти созданий, заслуживших такую смерть.

Давным-давно не раздавалось в зоопарке трубного клича, собирающего зверей на совет. Детеныши и новички не сразу разобрались в чем дело, но вездесущие мартышки не скупились на объяснения. Они же открыли клетки тем, кто не умел отпирать двери самостоятельно.

Явились все, от жирафов и львов до хомячков и лабораторных крыс. Обитатели зоопарка опасливо косились друг на дружку, шарахались от тяжелых лап, рычали, мычали, шипели и фыркали. Но ни один не причинял вреда соседям — тому, кто пользуется общей бедой, чтобы отомстить или набить брюхо, не место в стае. Палыч тоже явился — он держался поодаль, кутаясь в старенький макинтош, и притворялся деревом.

Весть о грядущем землетрясении звери приняли с ужасом. Многие смутно чуяли приближение несчастья, но надеялись на ошибку — мало ли в зоопарке поводов для тревоги. И никто не задумывался, что спасения в общем нет — даже если организовать побег, даже если не застрелят на улицах, выбраться сумеют немногие. И погибнут на свободе от холода, голода, местных хищников… Местным проще — волки и лисы затеряются в суматохе, лосям и зайцам сам бог велел удирать. Но как быть с бегемотом, слонами, тюленями? С теми, кто не может бежать и не умеет бегать? Спасайся, кто может? Нет, мы не люди. «Умрем вместе» громко подумала шустрая мартышка, на нее зашикали, но спорить не стали. Если выхода нет, всякий зверь с достоинством примет свою участь. «Сильные перебьют слабых, а затем избавят от мучений друг друга» — фыркнула снежная барса. «Это будет славная охота».

Звери смотрели на Шелли — вождь принимает решение. Слониха коротко затрубила, махнула хоботом и с трех ударов вышибла ворота слоновника. Она знала, куда идти — и повела за собой разношерстное, отчаявшееся племя. На задворках зоопарка тулились друг к дружке три-четыре ветхих сарая. Испокон веку там хранили метлы, лопаты, тачки и прочий хлам. Один из сараев когда-то работал каретным — в нем пряталась ветхая упряжь, подковы, кнуты, хомуты и колеса. У дальней стенки стояла кибитка, заваленная грудой рухляди. Когда-то расписная и нарядная она колесила по городам и весям Российской империи, созывая гостей на веселые представления цирка дядюшки Гаспара Лампрехта, отца и наставника Отто, чей зверинец однажды стал зоопарком. Нынче же ветхий полог держался на честном слове. Слоны и мамонт осторожно разобрали крышу, раскидали в разные стороны рухлядь. Шелли приподняла полог. Ее надежды оправдались.

Изнутри кибитка оказалась расписана под настоящий сказочный лес — с цветами, птицами, яркой зеленью. Оттуда пахло утренним дождем, мокрой травой и свежестью.

— Ступайте домой, — сказала Шелли, и каждый житель зоопарка, от мышонка до гризли, понял ее. — Вспомните, где родились и росли, где осталась ваша свобода. Шагайте вперед — и вернетесь на родину.

Звери недоуменно переглянулись. Разве хлипкий пол кибитки выдержит тигра или медведя? Разве оленьи рога или бивни мамонта не порвут хрупкую ткань?…

Первым не выдержал оленек, клыкастый, маленький и свирепый. Взбрыкнув напоследок, он перескочил через передок кибитки, рыкнул на трусливое зверье, прыгнул вперед — и исчез, как не бывало. Следом рискнул собой белый слон — он стал пленником уже взрослым и мечтал попасть назад в Африку. Тяжелого черепаха кое-как перевалил через бортик мамонт. Жираф долго подгибал шею, пытаясь найти проход, но и у него все получилось. Раджа сперва отказался покидать зоопарк — злопамятный хищник, пользуясь неразберихой, хотел отомстить людям. Но слоны построились подковой, и грозно трубя, отправили тигра в его владения.

Уходили антилопы и носороги, косули и гиены, павианы и леопарды. Волки с лисами отказались испытывать судьбу — прячась в тенях, они направились к выходу. К полудню, когда земля вздрогнет, они окажутся далеко…

Мамонт Вася, до которого дошла очередь, замотал головой. Во-первых идти ему, по большому счету было некуда. Во-вторых — люди спасли его, выкормили и вырастили. Давным-давно предки мамонта дружили с укутанными в шкуры бродягами, защищали убогие жилища от свирепых снежных волков, таскали бревна и слушались голоса бубна. Оставить людей сейчас, бросить наедине с бедой — значило поступить по-людски.

Васька решил остаться.

И шимпанзе Улугбек решил остаться. Должен же кто-то рассказать, что землетрясение подступает к городу. И семейство ослов осталось, и верблюды, и попугай жако, и лошади Пржевальского, и мартышки, и сестры-медведицы, и лабораторные крысы. И… Шелли, мудрая могучая Шелли тоже не шагнула в сказочный лес. Она служила людям, как отец, дед и прадед. И отвечала за тех, кем правила.

Почесав в затылке, Улугбек подозвал Палыча:

— Фиаско. Землетрясение. Звони.

Молодая красавица директриса взяла такси и через полчаса уже ворвалась в сторожку разгневанным ураганом. Она служила совсем недолго, и, догадываясь, что ей досталось непростое место работы, не представляла масштабов бедствия. Осознав, что зоопарк в одночасье лишился питомцев, директриса чуть не упала в обморок. Теплое дыхание мамонта Васьки, который решил успокоить даму, таки нокаутировало ее — пришлось отливать водой из ближайшего рва. Членораздельная речь шимпанзе Улугбека тоже не способствовала душевному равновесию директрисы. И лишь слово «землетрясение» привело ее в разум.

Таксист, увидав веселую кавалькаду, наотрез отказался сажать в машину Палыча, не говоря о мартышке без намордника. Улугбек страшно обиделся на мартышку и заколотил себя в грудь, вызывая нахала на честный бой. Мамонт Вася, недолго думая, ухватил шимпанзе поперек живота и усадил к себе на спину. Туда же поместились директриса, Палыч и опоссум Барсик — он наконец отыскал Улугбека и уселся у него на плече. Следом за мамонтом встала Шелли, следом за мудрой слонихой — медведи, верблюды и лошади, на которых разместились помощники поменьше. Кавалькада тронулась навстречу подступающему утру.

В городской мэрии сперва решили, что директриса взбесилась и перекусала своих зверей. Короткие реплики Улугбека не произвели впечатления — тоже мне дрессировка. И только Палычу удалось достучаться до заместителя мэра — импозантный армянин услышал слово «землетрясение» и заявил, что с такими вещами не шутят. Мэр позвонил в Москву, МЧС связалась с сейсмологами и к восьми утра в Городе началась самая масштабная за всю историю эвакуация. Вывозили кого успевали — роддома, интернаты, больницы, школы и садики. Прочие горожане выезжали и выходили сами — кто на автобусах, кто на машинах, кто на велосипедах, а кто и верхом — звери трудились изо всех сил. Нашлись и смельчаки, решившие не покидать дома.

К десяти утра начали выть собаки, из Города побежали крысы и мыши, люди с отвращением ступали по шевелящимся серым коврам, молясь о том, чтобы не упасть. К половине двенадцатого натянуло глухие серые тучи, задул упорный, пронизывающий до костей ветер. А потом ТРЯХНУЛО.

Толчков оказалось три. Разрушений и человеческих жертв — на удивление мало. Рухнуло несколько старых домов в центре, не выдержал городской вокзал, накренилась и рассыпалась водонапорная башня, повалило с десяток деревьев и колесо обозрения в парке. Хуже всего пришлось общежитию в Студгородке — молодые ребята наотрез отказались эвакуироваться, хлипкие стены не выдержали, люди оказались погребены под руинами. На разборе завалов неожиданно умер шимпанзе Улугбек — двинул тяжелую плиту, удивленно кхекнул, лег и не встал. Из животных тяжело пострадали семь мартышек, три лошади и верблюд, да мамонта Васю хорошенько засыпало кирпичами, но мохнатый силач отделался малой кровью.

Зато Барсик чувствовал себя абсолютно счастливым. Тяжкий камень беды свалился с его трусливого сердечка, а практикантка Липочка, которую малыш отыскал подле театра, позволила опоссуму усесться на плечо и не слезать оттуда. Чтобы не возвращаться к судьбе Барсика, нужно сказать, что девушка заплатила за Thylamys elegans неприлично большие деньги, и оставила зверька у себя. Выводила его на шлейке, пичкала лакомствами, гладила и любила всем сердцем — что еще нужно опоссуму?

Прочие звери вернулись к месту прописки. Несколько дней сторож Палыч сбивался с ног, ухаживая за питомцами в одиночку. Потом потихоньку вернулись и остальные сотрудники. Встал вопрос — что делать с зоопарком дальше? Зверей почти не осталось, и финансовых фондов, чтобы восстановить контингент, собиравшийся десятилетиями, у города тоже не нашлось бы. К тому же то тут то там раздавались голоса зоозащитников — звери спасли Город по доброй воле, честно ли запирать спасителей в клетки и позволять любому ублюдку тыкать в них палкой?

Директрисе стало ясно, что перемены не за горами, и она возглавила бурю. Красивая, яркая, хищно посверкивающая узкими восточными глазками, она носилась из кабинета в кабинет, уговаривала, просила, требовала, давала скандальные интервью и организовала сборы. С лисьей настырностью она вытрясала души из упрямых чиновников. И все получилось.

Часть территории зоопарка обнесли надежным забором. Клетки снесли, оставили лишь убежища от непогоды и посторонних глаз. Зрители перемещались по высоким мосткам, наблюдая сверху за вольным выгулом вольных зверей, звери мирно любовались посетителями, и лишь мамонт Вася изредка шутковал, стягивая лабутены с чванных красоток. В открытом доступе остались птичий пруд с фламинго и лебедями, ослики и лошадки, которые продолжали катать детей, и собачья площадка, на которой бездомные, но воспитанные городские щенки выбирали себе хозяев.

Никаких пленников в зоопарке больше не появлялось. Ветеринар Коркия выхаживал раненых и больных подобрышей, которых по старой памяти везли в зоопарк со всей республики. Но и тех по возможности отпускали на волю, оставляя в вольерах лишь конченных инвалидов. Звери и люди научились жить вместе, не делясь на господ и рабов.

…Свобода быть там, где захочешь, рядом с теми, кто тебе дорог — ценнее всего на свете. Даже если ты просто маленький глупый опоссум.