Сказки старого зоопарка (СИ)

Старые раны

Собачий вой разносился над зоопарком. Страшный, долгий, полный смертной тоски — словно этой холодной октябрьской ночью пес оплакивал хозяина, друга или себя самого. Тревожно завозились в клетках разбуженные медведи, жалобно затявкали лисы, подала голос семья волков. Еще немного, и паника охватит зверей.

Сторож Павка первым прибежал к конуре. Поставив на землю «летучую мышь», он осторожно отстегнул цепь и стал гладить овчарку по мокрой горячей морде:

— Тихше, Джиму. Тихше. Все добре, собацю. Ми удома. Німці не застрелять. Не бійся. Мир. Мир.

Лохматый хромой пес заскулил виновато, лизнул руку товарища, сунул ему под мышку лобастую голову. Старший сторож дядя Рифат категорически запрещал брать собаку в сторожку, но Павка его не слушал. Места в узенькой деревянной будке с топчаном, покрытым старой шинелью, на двоих кое-как хватало. Паренек сунул псу сбереженную с ужина корочку кислого черного хлеба, махнул рукой на плетеный коврик подле топчана, закутался в шинель и уснул. Ближе к рассвету он заворочался, застонал, сжав кулаки, потом закричал в голос:

— Мамо, тату, танки у селi! Тiкай, мамо, тiкай!

Умный Джим моментально проснулся. Он старательно облизал щеки Павки, подергал его за рукав, поскреб лапой, приводя в чувство — так он будил раненых на передовой. Кошмар отступил, подросток вытер лицо и уснул до утра в обнимку с собакой.

…Джим родился в зоопарке перед войной. Его мать, Альма, сторожила клетки давно. Овчарку любили все — никогда не сбрехнет зря, не укусит посетителя или упаси боже ребенка. Но и чужих не подпустит, крошки хлеба украсть не даст.

Щенки удались на славу — толстенькие, голосистые, крепкие, с прекрасным аппетитом. Джим рос не крупнее и не сильнее братьев, но превосходил их любопытством, стремлением всюду сунуть черный кожаный нос. Внимательно осмотрев выводок, дядя Рифат решил, что оставит кобелька на смену стареющему Джульбарсу — грозный пес совсем потерял нюх и все чаще дремал на солнышке, взвизгивая и скуля во сне.

С малышом начали заниматься отдельно — выводили на поводке, к вящей зависти шумных братьев, приучали сидеть, лежать, подавать голос. Для серьезной дрессировки время еще не настало, но Джим старался вовсю. Особенно ему нравился молодой аспирант Ромочка — тот сажал щенка смирно, доставал кусочек копченой колбасы и декламировал:

На последней строке Джим протягивал аспиранту лапу и незамедлительно получал лакомство.

Жизнь смышленого пса переломила война. Сперва забрали Альму, а ближе к зиме Джима с братьями осмотрели чужие люди, запихнули в тесный вагон вместе с полусотней четвероногих новобранцев и увезли на фронт. Четыре дня разномастные псы лаяли, выли, разлизывали себя до крови. Проводники едва могли удержать их.

Курсы собаководства располагались в захолустном маленьком городке. Джим приуныл — новые люди обращались с собаками холодно, давали странные команды — тащить по земле катушку с проволокой, залезать под большие фанерные коробы, вынюхивать вонючую гадость в земле. И не играли с ними, не баловали, не гладили лишний раз. Через два месяца базовый курс закончился, собак проэкзаменовали и разобрали кого куда. Самых смелых стали учить подрывать танки, самых умных — подкладывать взрывчатку на рельсы, самых чутких находить мины в земле. Отличника Рекса похвалили и забрали в разведку. Джим остался одним из последних — он неохотно занимался, выл по ночам и показал себя так плохо, что прозвучало неприятное слово «выбраковка».

Пса пригрела санитарка Юля Митрохина — до войны она работала в ОСОВИАХИМе и научилась разбираться в собаках. Джима вместе с сенбернаром и парой дворняг забрали в медсанбат в санитарную службу. Девушка по мере сил уделяла время овчарке, занималась, прикармливала, выводила гулять, успокаивала, когда в небе над низкими крышами и тощими тополями с рокотом проносились бомбардировщики. Однажды ранней весной Юля с Джимом на часок выбрались в березовую рощу. Пес носился по рыхлому снегу, пугал синиц, дурашливо тряс головой, изловив страшную палку. Тихая Юля трогала стволы, прижималась щекой к влажной коре, гладила тонкие веточки. На курносеньком простоватом лице девушки играла улыбка. Словно и нет войны.

В апреле медсанбат выдвинули на передовую, к Воронежу. Колонна грузовиков попала под бомбежку. Казалось, что земля рушится, погребает под собой людей и машины. У толстяка сенбернара не выдержало сердце. Дворняги словно взбесились, они набросились на людей, исходя визгом и пеной, одну застрелили, вторая выпрыгнула и скрылась. Джим остался один. Распластавшись на вонючем полу трехтонки, пес отчаянно скулил, скреб лапами доски, словно надеясь процарапать выход наружу. Испуганная Юля обнимала его, дрожащим голосом нашептывая ласковые словечки. Когда взрывной волной сорвало брезент с кузова, девушка прикрыла пса своим телом. Джим почувствовал — человек защищает его ценой жизни. И навсегда подчинился хозяйке.

Он еще раз подвел Юлю — первый раненный, вытащенный им из окопа оказался мертвым. Пристыженный Джим навсегда запомнил каменную тяжесть тела и больше не ошибался. Ни взрывы, ни выстрелы не пугали овчарку. Он скатывался в траншеи, полз по грязному снегу и мокрой грязи, тормошил раненых и ложился рядом так, чтобы человек мог достать из сумки бинты. Если раненый не мог двигаться, Джим вытаскивал его к санитарам или звал Юлю. А потом полз дальше, не задумываясь о том, что рискует шкурой. Пару раз его цепляло шальными пулями, оба раза пес отделывался клоками выдранной шерсти.

Трижды спасенные люди оказывались врагами. Иссиня-бледный красавец офицер попытался застрелить санитарку, получил в лицо прикладом винтовки и замер навеки. А пожилого веснушчатого солдата и зареванного парнишку с пулей в бедре они с Юлей доставили к медсанбату живыми.

Месяц тянулся за месяцем, в войне наметился перелом. Захватчики откатывались назад, отстреливаясь и огрызаясь. Медсанбат кочевал с места на место вслед за линией фронта — Белгород, Харьков, широкий Днепр. Юля повеселела, напевала вполголоса, прихорашивалась и однажды даже накрасила губы. Редкими мирными вечерами она гладила Джима и обещала, что после войны заберет пса в город Калугу, к широкой реке Оке, вдоль которой так славно прогуливаться соловьиными вечерами. Они вдвоем поселятся в старом кирпичном доме с печкой-голландкой и палисадником, Юля окончит институт, станет детским врачом…

Медсанбат разместили у сельца Лошакова Гута. Стоял жаркий сентябрь, деревья едва золотились, но трава уже высохла. Сражение откатилось дальше, истоптанный луг вздрагивал. Зеленые жирные мухи носились в воздухе словно пули, раненые изнемогали, прося воды. Джим отыскал двоих, вздрагивая и прядая ушами всякий раз как вдали разрывался снаряд — «боги войны» затеяли перебранку. Третий раненый, большой грузный солдат, хрипло стонал и никак не мог справиться с застежками санитарной сумки. Джим вернулся за Юле, и они вдвоем потащили неуклюжее тело.

Взрыва пес не осознал — вдруг стало темно и ужасно тихо, боль огнем охватила заднюю лапу. Солдата он больше не чувствовал. Джим жалобно заскулил. Юля успела — она всегда успевала. Осторожно, стараясь не причинять страданий, она перевязала пса и села рядом, прямо в траву. Джим увидел, что гимнастерка хозяйки испачкана красным, ленивые капли сочатся сквозь тонкую ткань, пятнают бок. Что хотела сказать Юля, он не услышал, но по движению руки понял — она посылает пса назад в медсанбат.

Приказ хозяйки должен быть выполнен… хорошие мальчики всегда слушаются… как больно! Упрямый Джим повернулся к Юле и толкнул ее носом — держись. Девушка поползла, ухватившись рукой за ошейник. Земля пахла смертью, жирные мухи налетели тотчас, заползали по кровавым пятнам, рот пересох. В одиночку Джим наверняка бы заполз в воронку отлежаться и набраться сил, но хозяйка нуждалась в помощи. Пальцы Юли разжались, она бессильно ткнулась лицом в вялый кустик полыни. Собрав последние силы, Джим ухватил девушку за воротник и поволок. Она оказалась почти невесомой — не то, что здоровые мужики. Если б не рана, Джим справился бы шутя. Теперь он еле двигался.

Когда санитары увидели их, Юля еще дышала. Пса и девушку на носилках отнесли в госпиталь. Старший хирург Уманский, тощий старик с мертвым лицом, прооперировал раненую и подписал документ — в тыл. Джим никогда больше не видел Юлю.

Его самого собирались отправить на «выбраковку» — лапа зажила, но пес стал хромать и плохо слышать. Санитары кое-как упросили начгоспиталя оставить героическую собаку, пока медсанбат не тронется дальше — фашисты окопались на дальнем берегу Днепра и сопротивлялись как проклятые. Джиму было плевать. Он отсиживался во дворе под навесом, скалил зубы на всех, кто к нему подходил, много спал и ничего не хотел. Иногда по ночам он выл в голос, только старший хирург мог его успокоить — садился на корточки подле угрюмого пса и рассказывал, что Юля наверняка жива и давно уже в безопасности. Джим не верил, но замолкал.

Капитан Добролюбов, в прошлой жизни аспирант Ромочка, оказался в медсанбате с пустячной раной — пуля чиркнула по щеке и повредила ухо. Крови много, опасности нет, сутки отдыха и назад на передовую. Джим учуял знакомый запах, но не подал виду. Ромочка сам узнал бывшего любимца. Он бесстрашно обнял пса, прочитал стишок про верного Джима, угостил душистой лендлизовской тушенкой, осторожно потрогал вздутый, еще не заросший шерстью шрам на бедре. Проходящий санитар предостерег — кобель злой, может цапнуть! Капитан задал пару вопросов. А потом отправился к старшему хирургу, узнать, можно ли что-нибудь сделать для бедной собаки.

Усталый до отупения Уманский нашел пару минут на беседу. Он согласился, что на фронте псу больше не место, его подвиг заслуживает большего нежели пуля в голову, но что ж тут поделаешь, молодой человек? Отправить в Энск? Через полстраны? Одного? Постойте-ка… собаке ведь потребен сопровождающий. А найдется ли в вашем зоопарке место для мальчика? Не шучу — дорожки мести, клетки чистить или кушать зверям варить? Хороший паренек, расторопный. И на фронте ему тоже не место.

…Павку Коваля медсанбат подобрал в сожженном селе под Харьковом. Сельчан согнали в клуб, привалили дверь бревнами и подожгли, кур и свиней побили, только невесть откуда прибившаяся вороная кобылка бродила по пустым улицам, да в теплом пепле безмятежно игрались котята. Из канавы кто-то стонал, санитары услышали и достали израненного, чуть живого подростка. Класть гражданских в военный госпиталь не полагалось, но Уманский протер очки и спокойно сказал начгоспиталя, что ребенка с операционного стола не заберут, пока он главный хирург. «Это легко исправить» — огрызнулся начгоспиталя. Уманский пожал плечами и не стал продолжать разговор — врачей на фронте все еще не хватало, а мальчику было столько же лет, сколько сыну в 41-м году.

Вскоре жизнь Павки оказалась вне опасности, он окреп, и не имея привычки сидеть нахлебником рьяно принялся помогать в госпитале. Выносил утки, мыл полы, писал письма, таскал носилки, высоким и звонким голосом пел «Нэсе Галя воду». Учился стрелять из винтовки, метать ножи, кидать гранаты. И мечтал о том дне, когда окажется на передовой, сможет отомстить за родителей. Ему шел пятнадцатый год, но высокий подросток выглядел старше. Уманский несколько раз безуспешно увещевал Павку, и опасался, что тот однажды сбежит на фронт. Капитан Добролюбов дослушал рассказ и кивнул — пусть будет так.

Рядовой Павел Коваль страшно возмутился боевому заданию — отвезти в тыл пса-инвалида и остаться в зоопарке для прохождения дальнейшей службы. Он упрашивал, клялся, показал, как ловко кидает нож, но Уманский остался непреклонен. Детям рано идти убивать.

Джим покорно дал привязать веревку к ошейнику, покорно втиснулся в смрадный вагон и поехал домой. Попутчики наперебой хвалили красавца пса и его боевые заслуги, Павка тоже ощутил гордость — чай не дворового кобеля везет, а ветерана войны. Он ласкал Джима, трепал за теплые уши, выбирал мелкий сор из густой длинной шерсти, не ел сам пока не накормит собаку. В сердце подростка зародилась привязанность к одинокому существу — у них обоих никого не осталось. Понемногу и пес оттаял, стал приветливей и бодрее. Но кошмары ему все еще снились и новый человек не мог заменить хозяйку.

В зоопарке хорошо приняли Джима — старый Джульбарс полгода как умер, хорошую собаку поди сыщи. А вот мальчишке сперва не слишком обрадовались. Война все еще шла, еды не хватало, посетители не спешили полюбоваться на понурых животных. Но раз приехали — что поделаешь? Обустроимся как-нибудь. У дяди Рифата с тетей Ляйсан родилось семь пацанов, трое старших ушли на фронт, один погиб. Места в доме для сироты хватило, но и работать пришлось как взрослому.

Вместе с дядей Рифатом Павка обходил дорожки зоопарка, складские помещения, кухню, проверял замки на клетках, учился различать и понимать зверей. Джим хромал рядом, рявкая, если наглая рысь пробовала протянуть лапу сквозь решетку или старый волк нарочито облизывался при виде нового человека. Повадки зверья пес не забыл и баловать никому не позволял.

В мае небо покрылось сверкающими цветами фейерверков. Грохот снарядов напугал Джима до стыдно лужицы, но зареванный Павка успокоил овчарку — война кончилась, больше стрелять не будут. Летом начали возвращаться сотрудники, привезли и новых зверей — мартышек, тигра, пару верблюдов. Огромный морщинистый слон с маленькими умными глазками покорил Павку до глубины души — мешая русские и украинские слова парнишка долго рассказывал дяде Рифату про то как живая гора орудует хвостом на морде — цоп капусту и йист соби. Пожилой сторож улыбался и бормотал «якши» — ему нравилось, что новичок любит животных. Вскоре дядя Рифат разрешил Павке дежурить сутками самому без присмотра — молод, да ранний, справится.

Бездомный сирота почувствовал себя властелином огромной страны с прудами и перелесками, замками и угодьями, разношерстными подданными и их секретами. Дневная и ночная жизнь зоопарка оказалась совершенно разной, помимо учтенных зверей здесь жили голуби и вороны, ежи и крысы, приблудный лис, пара сычиков… и пяток страхолюдных созданий, о которых имели понятие разве что составители бестиариев. Впрочем, Павка быстро догадался, что с обитателями клеток порой все сложно. И это ему тоже понравилось. Он вел записи, фиксируя догадки и наблюдения мелким почерком с жуткими грамматическими ошибками, пробовал рисовать необычных зверей и птиц. Заметив рвение неофита, зоотехник посоветовал парню поступить в местный техникум, благо знакомство есть, и получить нормальное образование. Подумав немного, Павка отказался — он уже понял, что сторожа самые важные люди в стране.

О Джиме он конечно не позабыл, но стал уделять псу меньше времени — собачий лай порой пугал робких созданий и мешал наблюдениям. У овчарки тем временем появился иной интерес.

Дядя Рифат первым заметил неладное — обычно Джим не страдал отсутствием аппетита и дочиста вылизывал миску. Кормили в зоопарке скудно и если бы не паек, положенный служебным собакам, пришлось бы довольствоваться пустой кашей. А так в миске нет-нет да попадались кости и хрящи с кусочками мяса. И пес повадился делать запасы, таскать мясной паек в конуру. Приносил, засовывал внутрь и укладывался у входа, сторожко шевеля ушами. Дядя Рифат позвал Павку, парнишка оттащил пса, старший сторож заглянул в будку — и чуть не лопнул от смеха. На куске мяса всеми четырьмя когтистыми лапами стоял черно-белый котенок размером с варежку и свирепо шипел на непрошеного гостя. Под носом у котенка красовалось пятно — словно маленькие усы очень знакомой формы. Дядя Рифат ловко схватил малыша за шкирку и выволок на свет.

— Ну и злой же стервец! Павка, глянь — вылитый Гитлер.

— Бачу, дядя Рифат. Гитлер и есть. Відпусти його, пока мени собака не з'їла.

Джим и вправду ощерил клыки, рычание клокотало в широкой груди пса. Слава богу, что дядя Рифат не хотел обижать кота — крысы в зоопарке плодились и здравствовали, мохнатых крысоловов могучей местной породы завербовали и вывезли очищать от грызунов Ленинград. А малыш обещал вырасти знатным охотником… Котенок вывернулся, вцепился сторожу в палец, дядя Рифат выругался и разжал руку. Мохнатый стервец юркнул к собаке, уселся между передних лап и начал демонстративно вылизываться. Гитлер и есть!

На собачьих харчах кот рос быстро, из взъерошенной варежки с хвостом-щеткой превратился в роскошного зверя. Черно-белая шкурка лоснилась, длинные усы топорщились, желтые глаза смотрели на мир презрительно и спокойно. Охотник из Гитлера оказался хороший, первую крысу он задавил еще зимой и с тех пор регулярно украшал порог сторожки свежей добычей, доказывая, что не зря ест свой хлеб. К слову он обожал ржаные горбушки, ради них, презрев достоинство, становился на задние лапы и царапал передними воздух — угости, человек! До воровства со стола кот ни разу не унижался.

Пока Гитлер помещался в ладонях, пес ухаживал за ним как за щенком. Вылизывал, грел, воспитывал, мог и зубами прихватить за капризы. После первой успешной охоты зауважал. Джим прощал Гитлеру хулиганские выходки — напрыги из-за угла, охоту за пушистым хвостом, дурную привычку лупить лапой по носу, когда пес устраивался дремать на солнышке. В дождливые дни и снежные месяцы приятели спали вдвоем в конуре, кот мостился под боком у пса и тихонько мурлыкал. Ранней весной Гитлер пропал на месяц, вернулся драный, с разорванными ушами и шрамами на довольной морде. Дружба возобновилась.

На дежурства они выходили вместе — впереди маршировал Павка, следом вышагивал Джим, на его мохнатой спине, важно поглядывая по сторонам, ехал Гитлер. Внимательный кот первым замечал непорядок и начинал выть мерзким голосом, пес басовито лаял, сторож шел разбираться. Старенький дробовик, заряженный крупной солью, Павка с собой не носил — случайные пьянчужки и притаившиеся парочки разбегались от звонкого заливистого свистка, а грабители в зоопарк не захаживали… до поры — до времени.

Зима с сорок шестого на сорок седьмой выдалась холодной и малоснежной. Одичалые псы, волчьи вымески, злобные и бесстрашные, повадились резать скот в деревнях, забираться в хлева и овчарни, как делали всю войну. Вот только домой вернулись мужчины, обнаглевших хищников встретили вилами, топорами и выстрелами. Уцелевшие псы потянулись из лесов в город — к городским помойкам и задворкам, мягкотелым домашним шавкам и непуганым кошкам. Поговаривали, что пропадали и люди — припозднившиеся забулдыги, безногий нищий, сумасшедшая тетка из вороньей слободки.

В зоопарке погибли лебеди — самка повредила крыло и осталась зимовать на пруду вместе с самцом. Дядя Рифат спал крепко и не услышал гомона, а поутру на льду остались лишь перья. Следом кто-то вломился в курятник, изрядно проредив куриное поголовье. Спустя пару дней случился настоящий погром на складе — погрызли мясо, разорвали мешки с крупой, перепортили овощи. Пол был в собачьих следах. Услыхав об этом, временно исполняющий обязанности директора товарищ Шубин, толстенький мужичок, до войны бывший начальником птицефабрики, не придумал ничего умнее, чем обвинить Джима в бесчинствах. Собака фронтовая, контуженная, мало ли что ей в голову может взбрести. В расход его и взять нормального сторожевого пса, молодого, здорового. Павка с трудом сдержался, чтобы не обозвать начальника тыловой крысой. Хитрый дядя Рифат кое-как сгладил конфликт, но от греха подальше Джима посадили на цепь.

Оскорбленный пес выл, скулил и отказывался от пищи, Гитлер тоже вопил дурным голосом — кот чуял опасность. Ненадолго наступило затишье. Дядя Рифат раз-другой заводил разговор, намекая, вдруг пес и вправду учинил безобразие, уверенность Павки слабела. На обход территории он Джима больше не брал, но на всякий случай вешал на плечо старенький дробовик. Мало ли кто еще безобразит.

Выстрел и разбудил пса заполночь, превратив кошмарный сон в явь. Дробовик грохнул дважды и замолчал. Зато не умолкал страшный тягучий рев верблюдицы, перемежаемый скулежом, воем и злобным рычанием. Джим рванулся на помощь — цепь отбросила его назад к конуре. Рванулся второй раз, третий, извиваясь всем телом — и сумел выскользнуть из ошейника. Оглушительный лай раскатился по — держись, я уже иду. Следом за другом помчался Гитлер, распушив щеткой роскошный хвост.

В верблюжатнике шла настоящая битва. С полдюжины тощих свирепых псов окружили верблюдицу, хватая ее за ноги и отжимая от вопящего верблюжонка. Старый верблюд бесновался в соседнем вольере, колотился в решетку могучим телом. Три бродяги кидались на Павку, он с трудом отбивался прикладом дробовика. Раненая дворняжка отсиживалась в сторонке, визжа во всю глотку.

Не задумываясь, Джим бросился в бой, сшиб с наскоку одного пса, отбросил плечом другого. Он был крупнее и сильнее каждого из бродяг, и защищал своего человека. Но враги превосходили числом, на их стороне был застарелый мучительный голод. И чувство стаи, готовой биться плечом к плечу.

Оскаленный рыжий пес немногим меньше овчарки молча набросился на Джима, попытался вцепиться в глотку, но лишь разодрал шкуру. Косматый кобель прыгнул сзади, рванул за ляжку, толкнул, пытаясь повергнуть наземь. Пегая сучка, свирепо рыча, нацелилась рвануть брюхо — и получил на голову разъяренного Гитлера, все восемнадцать острых когтей. Перепуганная шавка заметалась, пытаясь сбросить кота и сея панику в стае. Тем временем Павка сумел взвести заевший было курок, пальнул в воздух и оглушительно засвистел. Бродяги поджали хвосты, попятились, подвывая. Торжествующий Джим перешел в контратаку… чтобы тотчас получить в грудь копытом. Верблюдица била не разбирая своих и чужих.

Уже знакомая вязкая тьма окутала овчарку, звуки заглохли, тело сделалось легким, боль утихла. Запахло мокрой землей и набухшими почками, талым снегом и голубыми подснежниками, солнечные ладошки коснулись промокшей от крови шерсти. Еле слышный голос хозяйки произнес: Джим! Джим! Хороший мой, храбрый мальчик! Пес вздрогнул — наконец-то она позовет «Ко мне!»… И пришел в чувство.

Упрямый Гитлер вылизывал другу морду шершавым, противно пахнущим языком. Павка метался между раненым псом и растрепанной сонной Фатимой Абделькаримовной — товарищ ветеринар, спасите нашу собаку! Покусанная верблюдица тяжело охала, старый верблюд рычал, дядя Рифат бранился по-татарски и только верблюжонок безмятежно причмокивал, присосавшись к материнскому вымени.

На удивление людям, Джим выжил, поднялся на ноги и окреп, но дышал теперь с присвистом, прежняя мощь ушла, и хромота из чуть заметной сделалась тяжкой. Из служебного пса он окончательно стал инвалидом. Павке некуда было его забрать — он ютился вместе с родными сыновьями дяди Рифата в небогатом и тесном доме. И пожилой татарин лишь цокал языком — по его разумению собаке следовало отрабатывать свой хлеб.

Ромочка, ныне Роман Валерьевич, вернулся в зоопарк вовремя. Он страшно исхудал, ходил с тростью и казалось вот-вот свалится. Однако у нового директора хватило сил и любви на старого пса. Как героя Джима перевезли на новое место в автомобиле, обеспечили мягкой лежанкой, сытной едой и заботой. Домработница Капочка, чуть заметно поджав красивые губки, выгуливала пса по утрам, директор находил время лишь вечером. Они с овчаркой хромали по улицам одинаково медленно, поддерживая друг друга. Дома директор самолично вытирал псу усталые лапы, гладил седеющую морду и с кривоватой усмешкой декламировал: дай, Джим, на счастье лапу мне. Пес улыбался, трогал колено человека, пихал его в ладонь мокрым носом и устраивался подремать — спалось ему все слаще.

В стране закрытых глаз шумела березовая роща, на разные голоса пели птицы, шуршали в траве проворные мыши. Ни единого взрыва, ни единого выстрела, ни единого ящика, полного злого железа. И красавица Юля в легком цветастом платье собирала ромашки, умывалась озерной водой, бросала палку — Джим, апорт! Хороший мальчик! Ко мне! Ко мне…

Кот Гитлер самочинно занял собачью конуру, громогласно противясь попыткам его изгнать. Так как он проявил себя крысоловом и храбрецом, сторожа не стали настаивать — работает и ладно. Крыс со временем действительно стало меньше, но умный хищник чуял в чем залог его благополучия и не изводил хвостатое племя под корень. Он исправно получал свой паек, исправно обходил по вечерам склады, по мере сил следил за порядком и пару раз здорово помог Павке — догадаться, что барсук подрыл сетку, а мартышка научилась вскрывать замок, сторож бы ни за что не догадался. По весне кот исчезал на месяц, возвращался ободранный, но непобежденный. Бывало, что приводил к миске черно-белых котят и делился пайком, пока маленьких крысоловов не разбирали добрые люди.

Однажды, вернувшись с обхода, Павке почудилось, что из конуры доносится неумелый писклявый лай. Миска оказалась вылизанной дочиста, взъерошенный, злобно шипящий Гитлер охранял вход и жестоко оцарапал сторожа за любопытство. Лишь через несколько дней кот позволил людям полюбоваться воспитанником — толстолапый, упитанный рыжеватый щенок заливисто тявкал и пытался схватить то за хвост, то за лапу приемного папочку. Одно ухо у кобелька уже стояло, другое свисало набок придавая лохматой морде потешный вид. Назвали пса конечно же Джимом. И еще много лет посетители зоопарка любовались на странную пару. По аллеям гордо шествовал здоровенный косматый двортерьер в дорогом красивом ошейнике, а на спине собаки сидел черно-белый кот, выражением морды донельзя похожий на Гитлера.

Павка же потихоньку сделался Павлом, дядь-Пашей, а там и Палычем, самым сведущим, внимательным и молчаливым из людей зоопарка. Если нужно узнать — чем кормить детеныша саламандры, почему у дракона плохо режется пламя или как приручить тэнгу — смело спрашивайте. Палыч ответит. Может быть. Если захочет…