Сказание о Громушкиных

IV

С тех пор Машина использовалась, в основном, как забава. Летом – сбор ягод и грибов, а также рыбалка. В озере, куда впадал ручей, текущий под холмом у дачи Громушкиных, еще полвека назад, а уж век и подавно, водилось полно лещей, щук, карасей и прочей живности. Закинул удочку – тут же клюет. Деревень рядом видно не было, так что и нежелательных встреч удавалось избежать. То бишь контактов с аборигенами. Только раз, году этак в семьдесят восьмом, из лесу вдруг вылез всклокоченный мужик в каком-то зипуне, снял шапку, поклонился Громушкину и спросил, испуганно на того глядя (а Громушкин был одет в голубой тренировочный костюм), "далеко ли, барин, отсель до чугунки, много ли верст?" или что-то в этом роде про железную дорогу, которую, по словам дочери, читавшей книжки по истории родного края, в этих местах уже проложили, так что Громушкин, не вступая в разговоры, мотнул головой влево и отвернулся. Мужик, кланяясь, скрылся в лесу, пошел, похоже, в другую сторону со страху. Ну и черт с ним, не пропадет.

Юльке шел уже двенадцатый год, она поступила в краеведческий кружок при Доме пионеров и подружилась с сыном профессора классической филологии, прозябавшего в соседней квартире. У того было полно всяких книг, там она и нашла карту Санкт-Петербургской губернии и обнаружила, что не особенно далеко от дачного поселка, где обитали теперь Громушкины, за лесом стояло большое богатое село, славившееся медом, молоком и разными из него продуктами, которые местные бабы даже возили в город на продажу. А по воскресеньям там бывал большой базар.

Об этом открытии Юля тайком сообщила матери, и, презрев отцовские запреты, они выбрали день, когда отец был занят – готовился к очередной ревизии, – и отправились на дачу на электричке. С собой захватили подходящую одежду, ее мадам Громушкина одолжила у костюмерши одного театра, постоянной клиентки мужа. Сказала, что они с дочкой идут на маскарад к знакомым и хотят всех поразить – будто они дамы из XIX века. Не особо богатые, не высший свет, а так, среднего сословия. В корзину, захваченную для покупок, были положены стеклянные бусы, китайская шаль и еще кое-что по мелочи…

Добираться пришлось пешком, шли через лес, сверяясь с картой, босиком, погода была теплая – стояло лето, так что до села добежали – не заметили.

А там как раз базар! И чего только нету. И мед в бочонках, и свежайший творог, и сметана: поставишь ложку – не упадет! А окорок!..

В разговоры с крестьянками не вступали. Просто показывали свой товар, те цокали языками от восторга, особенно от фальшивых жемчужных ожерелий. Да и шаль одна тетка схватила, а взамен – кринку сметаны и горшок с творогом. Не успели ахнуть – затоварились. А как нести назад? Пришлось за бутылку водки с содранной загодя наклейкой нанимать мужика с подводой. Бутылку, сняв пробку с винтом, заткнули бумагой, мужик открыл, понюхал, просиял. Довез до места, а там мать с дочерью вылезли среди чиста поля, то есть луга, где у куста, заваленная лапником, ждала их Машина. Махнули рукой – езжай мол, дядя. Мужик только плечами пожал – скаженные. Но уехал – кто их поймет, барские причуды.

Покупки затолкали в Машину, вернулись на дачу и поставили что надо в холодильники, их у Громушкиных на даче имелось аж два. Только меду Юлька упросила мать отложить в поллитровую баночку и взять с собой. И весь творог оставлять не хотелось. Да и сметану. Взяли, сколько смогли унести, да побрели на электричку.

Надеялись, отец не заметит приобретений, но он-то в качестве продуктов питания, слава Богу, разбирался. Увидел и сразу догадался что откуда. И, покушав творожку со сметанкой, устроил такой скандал, что стекла в квартире дрожали. Было строго наказано: "Чтоб в первый и последний раз!" А на Машину он приделает замок и ключ будет держать у себя, чтоб без баловства. "За угощение, конечно, спасибо, но лучше век не пробовать вашей вкуснятины, зато не сидеть в тюрьме!" При чем тут тюрьма, объяснять не стал, ушел в спальню и там закурил сигарету. Назло. Обычно курил в кухне в форточку, а тут – в спальне. А на другой день съездил на дачу и врезал-таки в Машину хитроумный замок. И спрятал ключ.

Все бы ладно, да крики папашины слышал подросший уже Витек, сидевший в соседней комнате, – будто занят своей музыкой и ни до чего ему дела нет.

Парню было семнадцать, школу английскую он кое-как закончил и теперь кое-как учился в Торговом техникуме. Да и учиться там ему было особо нечему, он и так в торговле понимал лучше своих преподавателей. У Витька к коммерции был прямо талант, видно, от отца. А умение считать – от матери. Вот характер другой, уж это точно. Вкладывать полученные "слева" деньги в кассу? Ну не маразм?

Впрочем, денежки у Витька всегда водились. Парень он был красивый, продавщицы из "Пассажа" так и млели и продавали ему из-под прилавка какой угодно дефицит – хоть польский трикотаж, хоть сапожки венгерские, хоть ковер…

А он осчастливливал папашиных клиенток, имея с этого солидный навар. С дамами у него была договоренность – чтобы все шито-крыто, отец убьет, он у нас честный, член КПСС и вообще… Дамы строили юноше глазки и буквально выхватывали товар из рук. А которые помоложе, зазывали к себе в гости – "на чаек". Так что и радости любви Витя познал рано.

От армии папа его отмазал по здоровью, устроил работать к друзьям в "Елисеевский" магазин. Но кончилось это скандалом. Витя попался на обвесе покупателей, чуть было не завели уголовное дело, пришлось хлопотать, платить и адвокатам, и судье. Взял его Громушкин к себе в магазин, чтоб был под присмотром. Но за всем не углядишь – Витя удвоил операции с перепродажей шмоток и жил припеваючи. Юлия, которую брат теперь называл не иначе, как Джуди, продолжала дружить с сыном профессора и собиралась после школы в университет на исторический. Мать старела, но не сдавалась – массажистки, маски, заграничный крем, окраска волос, модная одежда. Только вот с диетой не могла справиться – была когда-то пышкой или пончиком, теперь расплылась квашней. Но Громушкина это устраивало – хорошего человека, как говорится, должно быть много, и чем больше, тем лучше.

Тем временем шли годы, на горизонте забрезжила "перестройка", а пока в магазинах и на складах стали пропадать то одни, то другие товары. Как только что-нибудь такое намечалось, Громушкин ехал на дачу, отправлялся на Машине на полгода-год назад и приобретал будущий дефицит в неограниченном количестве, складируя тут же, в гараже. Или запихивал в холодильники. Чтобы когда сливочного масла или, допустим, кофе в зернах будет даже в очереди не достать, а на сахар введут талоны, быть во всеоружии. Обеспечить и семью, и клиентуру. Нюх у него на ситуацию в торговле был отменный – так оно все и случалось, пропадали масло и кофе, а позже, когда пришел Горбачев, началось такое с сахаром, сигаретами и спиртным, что только догадливый и сметливый Громушкин не знал горя.

Не знал он и того, что не менее сметливый сынок Витюша давно уже позаимствовал у него ключ от Машины, что стояла в гараже, и сделал дубликат. У Витька были собственные планы.

К походу, который Витя называл про себя "операция И", он подготовился тщательно. Купил тренировочный черный костюм, достал через знакомых черные кроссовки. Лучше бы, может, подошли резиновые сапоги, но в сапогах бежать неудобно и медленно, а тут понадобится мобильность. Потом, порывшись в упрятанных в нафталин осенне-зимних вещах, вытянул оттуда материн черный берет, срезал хвостик, торчащий посередине, зато пришил с двух сторон по кусочку обувного черного шнурка. После чего промазал куски шнурка клеем и дал подсохнуть – чтоб торчали.

Рюкзак по делу тоже надо бы взять черный, но и темно-синий сойдет. В рюкзак положил кое-какой инструмент – кусачки, там, ножик, набор разных ключей, видно будет, какой подойдет. Главный ключ – от гаража повесил на веревочке на шею, не дай Бог, потеряется. Ну, еще стамеску прихватил, фонарик. Пожалуй, и все.

Накануне попросил отца дать ему завтра вечером "жигуленка" – он-де обещал Марине Гурвич покатать ее по ночному городу. Знал, что ради Марины папаша никогда не откажет, они с матерью спят и видят, чтобы сын на ней женился. Вообразили, будто у них роман, старые дураки! Волнуются, что сын никак не выберет невесту. Сколько у Витька было девиц, ни одна им не нравится – эта слишком вертлявая да подвидная, сразу ясно – лезет в семью, у той родители неподходящие, из работяг, и сама продавщица (будто папа у нас академик!), а другая просто личиком не вышла, куда нашему красавчику такое рыло? Витек встречался, понятно, с кем хотел, хата всегда отыщется, а Марину время от времени приводил в дом. И уж тут начиналось: "Мариночка, покушайте то, попробуйте се. А как там ваша учеба? Прекрасную выбрали специальность, врач-стоматолог – это интеллигентно, и деньги хорошие"… А уж "пятый пункт" – это до лампочки, хотя вообще-то на такие вещи родители внимание обращали: "хитрые они, своего не упустят, своих тянут – круговая порука"… Но попробуй упрекни Громушкина в юдофобстве! "Кто? Я?! Да у меня и друг есть, Изя Гурвич. Золотой мужик, выгоду свою понимает – это да, но без этого не проживешь!"

Марина Гурвич красотой особой не блистала, ножки коротковаты, попа, уже сейчас видно, будет, как говорят, шире маминой, да и носик длинноват. Но выглядела – ничего не скажешь… А главное, настоящий товарищ. С Витьком они были знакомы с детства, на одном, как мать выражается, горшке выросли, хоть это и преувеличение. В одну школу ходили – это верно. И всегда дружили – Маринка прикрывала Витькины хулиганства, он в последнее время – ее образ жизни. А образ жизни этот у Гурвичей вызывал ужас, потому что дружбу водила (а, может, и спала?) их дочь не с приличными молодыми людьми из хороших еврейских семей, а со всякой рванью – непризнанными гениями из котельных: художниками и сочинителями чепухи, которую никто не печатает. В дом такого патлатого приведешь – нарвешься на скандал.

Витек, конечно, тоже не был мальчиком из еврейской семьи, а если грубо сказать, то "фоняк". Но тут большую роль играла дружба с Громушкиными, да и внешний вид молодого человека – всегда с иголочки. И отличное воспитание: маме Гурвич обязательно поцелует ручку и скажет комплимент, с папой сядет играть в шашки и продует. А Марину приглашал все на спектакли да на выставки. Или навещали вдвоем какого-то Савелия, калеку, инвалида с детства. Того, понятно, в гости не позовешь, так что Мариночка с Витей ходили к нему сами – помочь, вывезти в коляске на прогулку, просто поговорить. Что ж, дело благородное, иногда надо и помочь человеку бескорыстно, это украшает.

На самом деле никакого Савелия в природе не существовало, это был их код. Под предлогом Савелия Марина могла на весь вечер уйти к своим гениям, а Витек – к очередной девке, но потом они в назначенное время встречались, и Витя отвозил Марину домой на такси и провожал до квартиры. По дороге они обсуждали, кто где был да что видел и слышал. Марина всегда брала почитать что-нибудь интересное из запрещенной литературы. Иногда книжку, изданную за границей, а чаще машинопись.

Витек эти книги, если надо, прятал у себя на даче, особенно после того, как у одного поэта устроили обыск. Время пришло крутое, андроповское.

Для хранения он заказал коробку из нержавейки с плотной крышкой и замком. С этой коробкой смотался на Машине, что папа держал в гараже, аж на сто лет назад и зарыл ее под елочкой, которая была теперь огромным старым деревом, корни – будь здоров, не вытащишь экскаватором. Когда надо было достать коробку, возвращался в то время, в какое закапывал, короче – без проблем. Сам он этой литературы не читал, он вообще до поры до времени читал мало – некогда. Другое дело – послушать новые записи или самому побренчать на гитаре. А это фуфло… Кому оно надо? Но раз Маринке интересно – закон. И что еще хорошо: Витиными делами, как он работает да где берет деньги, Марина никогда не интересовалась, и это тоже было очень хорошее качество.

"Жигули" катать Марину Громушкин дал без слова. Еще бы! Они с супругой ночью опять говорили, мол, хорошо бы Витька поскорей на ней женился, не то уведет еще какой-нибудь из… этих, из ихних. Еврейские жены, все знают, прекрасные хозяйки. А матери какие! "Бери сынок, автомобиль, что за разговоры!"

С Мариной договорились так: Виктор идет по своим делам, она по своим. До утра. Ночевать Марина пусть остается у какой-нибудь подружки или у Лехи-поэта, ее дело. Пусть только точно скажет, куда идет, Виктор утром заедет.

Марина была согласна, пойдет к Леше, тому как раз дали одну книжку всего на ночь, будут вместе читать… Это у них называется "книжку читать". Ну-ну… Ладно, без проблем. Маринкино дело.

Вечера в августе, а на дворе стоял именно август, уже темные, Витек и это учел. Сел в автомобиль и погнал на дачу. Там теперь никого, все соседи разъехались. В доме снял модный костюм, разделся догола, натянул приготовленное. Пошел в гараж, светя себе фонариком, отпер Машину, закрыл дверь и нажал на 100. И через несколько минут уже выходил наружу.

Погодка тут, правда, была не та, что у нас, – дождь. Но, может, это и не плохо, хотя резиновые сапоги подошли бы для "операции И" сегодня больше. Ну да хрен с ними, что сделано, сделано. Путь до деревни Витек знал наизусть, приезжал не раз, ходил и днем и ночью, каждую кочку помнил. В кроссовках двигаться было сподручней, так что добрался до места за двадцать минут. Деревня, ясное дело, дрыхла. Они, как солнце сядет, – по полатям.

На кладбище – ни души, уж это он заранее предвидел: какой идиот полезет сюда среди ночи, мертвяков побоится и вообще – зачем? Но идти среди крестов было не слишком уютно даже Витьку, который ни в какие привидения не верил.

Подошел к церкви, достал ключи да на всякий случай потянул на себя дверь. А та и открылась – без шума и писка. Лохи и не подумали запереть храм, тем хуже для них.

Посвечивая фонариком, вошел внутрь. Батюшки – икон-то, икон, хоть ж…й ешь! Кто бы посоветовал, что брать, всего не унесешь! Вот тут и пожалел, что мало знает, надо было про иконы хоть с кем-то проконсультироваться. Да чего уж теперь! Выбрал те, что в золотых окладах… Может, правда, и не золото… А-а, и медные сойдут! Начал снимать, обрезая веревки, – хорошо, не забыл нож. Складывал на полу в стопку, чтоб потом сразу в рюкзак. Крупные не взял – куда их? Когда понял, что больше в рюкзак не влезет, вдруг заметил посреди помещения, на возвышении, укрытом какой-то тряпкой, еще икону. Эта была, видно, особенная – вокруг восковые цветы, погасших свечей до хрена… Посветил – эта… мадонна с младенцем или как ее там. В рюкзак ее! И только закончил упаковку, все вошло тик в тик, вздрогнул, услышав сзади, из темноты, тихий голос:

– Кто тут?

Повернулся – стоит в двух шагах мужик, сам с бородой, а из-под балахона голые тощие ноги. Поп, не иначе! Принесло его!

Витек направил луч фонарика прямо тому в рожу – ну, точно поп, старик. А может, кто из обслуги?

Старик как забазлает:

– Сгинь, – орет, – нечистая сила!

Витя не сплоховал и на себя посветил фонариком. Тот как увидел черную одежду да куски шнурка, что на берете торчали, совсем ошизел. Крестится, орет не пойми что. А не уходит, стоит, как столб. Пришлось применить прием, дал раза ребром ладони по шее, тот – с копыт. А Витя – на улицу, через кладбище – бегом. По дороге остановился завязать рюкзак, слышит – в деревне собаки залаяли. Побежал. А лай все ближе. Потом вдруг колокол ударил. Никак старый лох мало получил, очухался? Или кто еще зашел, увидел попика на полу, поднял хай… Витек пустился со всех ног, плюхнулся в какую-то лужу, промочил кроссовки, да не до них. Колокол так и грохочет, собаки лают. Кто-то еще орет, но далеко. Неужели придурки самого черта не испугались, вот темнота!

Только где уж им догнать Витька! Вот уже и родной участок. Запыхавшись, открыл Машину. Не успел закрыться изнутри – откуда ни возьмись шавка какая-то. И главное, молчком подобралась, сучара! Хвать за ногу. Витя ее отшвырнул, захлопнул дверь, нажал на что надо. Ф-фуу! Поехали.

С тех пор Витек всех собак ненавидел, самым любимым его произведением был на всю жизнь рассказ про Муму. Хороший рассказ, все правильно, топить их, сук!

На даче он отоспался, до того устал, что даже не переоделся, только скинул мокрые кроссовки и носки стащил. А костюм подсох, пока Витя бежал. Проснулся в одиннадцатом часу, родители, небось, уже беспокоятся – ну, сколько можно катать девушку? Позвонил Маринке к Лехе этому самому, а она и рада, что поздно, – последнюю страницу дочитывают. Книга – блеск! Жалко, нельзя копию снять, такую бы иметь – все правда. Ну-ну…

Витек сказал, что через час будет. Переоделся в нормальный костюм, заехал, довез до дома. Решили доложить родителям, будто катались до восхода солнца, а потом придумали забрать Савелия, чтобы и он увидел эту красоту. Отвезли в Лахту, к заливу. То-то он был счастлив, бедняга.

– Главное, погода-то какая, небо чистое, голубое! Какую человеку радость доставили. Божеское дело, – это Витина мамаша умилялась. Видела бы, что за погода была там… Витек только хмыкнул, уплетая оладьи, что мать напекла ему к завтраку. Спросил: "И давно ты о Боге стала думать? Вроде, вы с отцом всегда атеистами были". Мать задумалась, потом ответила, что, наверное, Бога все же нет, а хорошо бы, чтоб был. Помирать не так страшно. Если, конечно, грехов больших нет. "А какие у меня грехи?"

Грехи… Витек отшвырнул тарелку и вышел из-за стола. Обозлили его эти сопли-вопли.

А Маринкины родители никаких с ней разговоров не вели – Гурвич давно ушел в свою комиссионку, а мамаша еще не вставала, она всегда до двенадцати спит, а потом еще кофе пьет в постели – говорят, завтракать в постели за границей модно.

Сбыть иконы оказалось довольно просто, помогли друзья Марины. Собрали в котельной у патлатого Лехи целую комиссию, даже искусствоведа привели, настоящего, из Русского музея.

Витек расставил и разложил иконы. Смотрели, обращая внимание даже на обратную сторону. Что-то между собой бормотали – "доски", "рублевская школа", качали головами. А искусствовед, когда дошло до той иконы, что лежала посреди церкви на тряпке и которую Витек назвал для себя Мадонной, аж позеленел:

– Господи… Да это ж…

И быстро-быстро заговорил о какой необыкновенно ценной Богоматери чудотворной, которую ищут уже больше века, – не то уничтожили большевики, когда жгли храмы, не то похищена грабителями, одним словом, этой иконе цены нет, ее бы в музей, там – с руками… И запнулся. Помолчал. Потом сказал, что у музеев сейчас и денег таких не найдется. А жалко – до слез!.. Но, если честно, и предлагать ее музею опасно – могут начать копать, что да откуда. Так что с душевной болью он все же советует отнести икону перекупщику (и назвал, какому), тот продаст коллекционеру, лучше всего – за рубеж. Почему лучше? А потому, что там она рано или поздно попадет на какой-нибудь аукцион, тогда наши, глядишь, и выкупят. Если опять же, поднатужатся со средствами.

После "конференции" дернули портвейна – первый тост у них был Витьку не совсем понятный: "за успех нашего безнадежного дела". Свои дела он безнадежными вовсе не считал. Тут один художник, длинный и тоже лохматый, не хуже Лехи, сказал, что лично ему ничуть не жалко, что икона не достанется государству. Мало они церквей поразграбили да порушили? А скольких священников расстреляли? Пусть лучше простой человек (это Виктор) поимеет выгоду, чем для них стараться. Искусствовед заспорил было, что в музее икону увидят миллионы простых людей. А не начальники, им на иконы плевать. Но его живо вырубили, сказав, что начальству искусство нужно не затем, чтобы им наслаждаться, а для его, начальства, престижа. Марина тоже была за то, чтобы продать в частные руки.

Когда все разошлись, получив обещание, что после сделки Витек им поставит ящик коньяку, и они с Мариной шли вдвоем по улице, Витя спросил осторожно:

– А они… твои… Не заложат?

– Ты что!? – так и взвилась Маринка. – У нас доносчиков нет. Ребята проверенные, иначе и я бы давно сидела. За книжки.

Витек не очень поверил – среди такой оравы один стукач да найдется, и на Маринкином месте он не был бы так уверен в собственной безопасности. Но промолчал – чего ее пугать да обижать. Она за своих дружбанов глотку готова порвать, хоть вообще-то спокойная.

И права оказалась Марина – обошлось. Иконы по одной-две отнес Витек знакомым перекупщикам, а ту, главную, – тому, кого искусствовед посоветовал. Тот на других не похож – культурный такой старичок, с профессорской бородкой. Товар обглядел, только что на язык не попробовал. Попросил оставить на два дня – он еще кое с кем посоветуется. Ценность, конечно, огромная, но… Средства изыщем. Уходя, Витек хотел было попросить у старичка расписку на товар, но не успел и рта раскрыть, как тот сам сообразил и сказал, что он бы с удовольствием, да не стоит оставлять никаких документов. "У нас все – на доверии". И недоверчивый вообще-то Витя ему поверил.

Деньги за всю партию Витек получил большие и положил на несколько сберкнижек. Старичок заплатил долларами. И сказал, что это, конечно, очень опасно – за хранение валюты сроки дают. Зато надежнее. С рублем что угодно может случиться, а доллар – он и в Африке доллар. Хранить валюту лучше не дома, так что, дескать, подумайте.

Половину зеленых Витя спрятал все-таки дома, среди книг по товароведению, а вторую часть отвез на дачу, слетал в прошлый век, к молодой елочке, и добавил свое богатство в Маринкин тайник. Выходя из гаража, опять с удовольствием посмотрел на старуху ель, уж ее-то столетние корни не сдадут, никаким гебистам не добраться!

Витек стал теперь богатым человеком. Ящик коньяку художникам он, конечно, проставил, но на это ушли – смешно подумать! – гроши по сравнению с тем, чем он теперь владел. А денежки, между прочим, мертвым грузом лежать не должны, особенно наши, которые кое-кто уже начал называть деревянными – в отличие от зеленых. То, что деньги надо пускать в дело, это он еще от отца усвоил. Главное, никаких инструкций старший Громушкин сыну не давал, а точно в атмосфере домашней это было разлито. Или – гены? Черт знает, не в том суть, обдумывать такие бесполезные вещи Витя не любил. Он думал о том, как распорядиться тем, что приобрел. И додумался до одного плана. Только осуществить его было не просто – это вам не чертом по церквям лазить! Да и вообще бегать от собак ему очень не понравилось. Нет, все должно быть законно, надо только шариками-роликами в башке хорошенько пошевелить.

Слышал Витек от своих приятелей-коммерсантов, что сейчас в большом ходу старинные книги, коллекционеры-библиофилы удавиться готовы за них. А где берут? Да у всяких выживших из ума, к тому же ставших, выйдя не пенсию, нищими, профессоров, вроде соседа, с чьим сыном дружит сестра. Те, оказавшись на мели, продают старые книжки недорого. А можно, если старик одинокий или, еще лучше, его вдова, которой книги эти нужны, как зонтик рыбке, подольститься, войти в доверие, помочь, если надо, – подкинуть, там, продуктов, лекарство достать дефицитное, да мало ли что. Так вот, в этом случае можно добиться, что тебе отпишут все имущество – и книги, и мебель антикварную, и посуду. А это все идет за хорошие денежки, Гурвич как раз недавно говорил, что в своем магазине продает, в основном, антиквариат. И очень, очень неплохо идет.

Таскаться по старым пням и лизать им задницы – такое Витьку было не по нраву. Но приходилось, куда денешься? А пока у него зрела другая идея. Правда, ее воплощение требовало большой предварительной работы – ничего, зато потом все пойдет, как по маслу.

И Витя взялся за подготовку. Однако отняла она у него не год и не два, многое надо было узнать, усыпить бдительность папаши, дождавшись, когда он привыкнет к Машине и охладеет, разобраться как следует в ее устройстве, да и своих дел тут хватало. Короче, Витек не торопился.

Стояла зима восемьдесят четвертого. Морозы. Родители на дачу не ездили. А Витек использовал любой свободный момент, чтобы отправиться туда, забраться в Машину и изучать ее во всех подробностях. "Не может быть, полагал он, чтобы изобретатель, создавший такую замечательную вещь, предусмотрел всего одну ее способность – переноситься во времени только на сто лет назад и возвращаться обратно. Или, что использовал, кажется, папаня, топтаться в нашем времени, двигаясь на год или пять взад-вперед. Вон сколько еще разных кнопок. И рубильник зачем-то…

Ну, рубильник трогать Витя пока не стал – не дай Бог, вырубит Машину вообще, черт его знает, для чего он. А вот кнопочки исследовать стоит. Осторожно, не давить на каждую, точно звонишь в квартиру, там полно гостей, а тебе не открывают, глухни! Трогать потихонечку, отмечать, что получится. И записывать в блокнот. А как же! Научный должен быть подход, не жучки насрали.

На изучение способностей агрегата и ушла вся зима. Ездить на дачу каждый день Витя не мог, работал. От папаши уволился, но без официальной работы с записью в трудовой книжке не проживешь, посадят за тунеядство. Вот и напросился продавцом к Гурвичу в его комиссионный. Тот взял будущего (как он надеялся) зятя и сына друзей без разговоров. Витя работал честно – не своих же обманывать! К тому же учился. И в антиквариате теперь сек – будь здоров. Гурвич даже перевел его вскоре в оценщики, повысил.

Ну, а на дачу он ездил на выходные, "кататься на лыжах". Иногда брал сестру, которая про Машину знала, иногда даже вместе с Мариной – той никакого дела не было, чем занят Витек в гараже, наслаждалась природой, свежим воздухом. А если, может, и возникали у нее вопросы, так она их задавать не пыталась. Из принципа, конспираторша. Зато Юлька вечно лезет в каждую дырку! Все ей надо знать – на какую кнопку когда нажать да сколько времени ждать, чтобы попасть в нужное время. Витек, бывало, спросит:

– Тебе-то зачем? Куда собралась? Да кто тебе позволит?

Смеется:

– Это я так, для общего развития.

Ладно, развивайся, настырная ты наша.

К следующей осени Витек уже знал Машину, как свои пять пальцев, мог по желанию перенестись в любое время с точностью до одного-двух дней. Тут важным оказалось еще сколько секунд давишь на кнопку. И Витя даже график для себя составил – столько-то секунд – такое-то число заданного года.

Нужно было переходить ко второму этапу, ликвидировать свою историческую и литературную безграмотность. А иначе как узнаешь, какой писатель когда и где жил, когда что написал, где эти книжки продавали, и все прочее. Заодно, приходя в гости к соседу-профессору, где Юля-Джуди с приятелем Мишкой могли дать по разным поводам весьма полезные советы – оба уже учились на первом курсе истфака, – Витек изучал старые книги, особенно которые с картинками, где видно, как люди одевались хотя бы в пушкинское время. А начать решил именно с великого поэта. Уж за его-то изданные при жизни книги, поди, заплатят по полной.

Юле нравилась любознательность брата, хотя и мелькали у нее разные догадки, ни о чем не спрашивала, без слова находила для него нужную литературу, объяснила, что книги Пушкина уж точно продавались в лавке Смирдина на Невском, дала прочесть биографию поэта, самую простенькую, для школьников. Витя все мотал на ус, а что и записывал.

Параллельно восстановил знакомство с маминой старой приятельницей, костюмершей, носил ей тортики к чаю, старуха млела. А просить у нее он пока ничего не просил – не время.

Еще когда возился с Машиной, не вполне ее освоив, произошел один инцидент. Занесло Витю в двадцатые годы нынешнего столетия, куда он вовсе не рвался. Дело было под вечер, стемнело, и на фоне черного неба он увидал языки пламени. Полыхало – будь здоров! И как раз в той стороне, где стояло некогда село и церковь, которую Витя однажды навестил. Он подумал, что, судя по всему, там пустили "красного петуха", да не крестьяне, а большевики, которые церковь-то уж точно не пощадили. Так что нет ее больше. И старикана того… И от этой мысли Вите почему-то стало легче на сердце.

Ему не нравилась бумажка, приклеенная к стене Машины, где было сказано о "нежелательных контактах с аборигенами". Без контактов его план летел к чертям. Но потом перечитал бумажку и решил, что "запрещены" и "нежелательны" – две большие разницы. Можно и пренебречь, ради полезного дела, это папаня вечно страхуется.

Следующей проблемой было добраться от дачного поселка до Петербурга, железной-то дороги при Пушкине еще не было, и такси не вызовешь. Даже извозчика.

Однако и тут отыскался выход – в полутора километрах в те времена проходил, оказывается, тракт (теперь – шоссе), а по нему ездили на почтовых от станции до станции, где меняли лошадей. Витя прочитал рассказ "Станционный смотритель", потом узнал, что до ближайшей станции тридцать минут пешком, и был почти готов к осуществлению своего плана. На станции, сообщила сестра, уже догадавшаяся о его замысле, можно нанять лошадей, нужны только деньги – раз едешь не по государственной надобности, надо самому оплачивать прогоны. Это раз. А второе – необходим документ, подорожная, где указано, кто куда едет и зачем. Все это решалось. Несколько ассигнаций того времени Виктор одолжил у знакомого нумизмата, который был, ко всему, и библиофилом, так что Витька знал давно и доверял. А подорожную сделали Юлька с Михаилом, которым пришлось-таки сказать все, как задумано. В архиве сняли ксерокопию с какого-то документа, с этим помог Мишкин отец-профессор, у него в архиве имелись знакомые. А зачем детям эта бумага – ему было без надобности. Но ксерокопии было мало, нужен был документ солидный. Это сейчас любые бумаги – дипломы, свидетельства – хоть о браке, хоть о разводе, хоть пенсионное удостоверение, а хоть пропуск куда угодно – заплати и изготовят в лучшем виде. Тогда, конечно, было сложнее. Но не для Вити с его знакомствами. Нашел умельцев. Можно было, конечно, напечатать и деньги, вряд ли какой станционный смотритель отличил бы от настоящих. Но все же Витек побоялся – это уже преступление, не хватало еще в прошлом-то веке в ихнюю тюрягу загреметь!

А способ попадать с дачи в столицу он потом не раз использовал.

Еще, сказала сестра, ты должен хотя бы представлять, как выглядел Петербург в то время, как были одеты люди, вообще – что ты увидишь, оказавшись с центре. Ты хоть что-нибудь читал? "Невский пропект" Гоголя помнишь?

Витек ничего не помнил и не читал, на лишние занятия времени не было.

– Вот, – сказала сестра, протягивая ему книгу, – "Невский проспект", прочти внимательно.

И Витек послушался, пролистал. Узнал, кстати, что многие носили тогда усы, значит вместе с подходящим прикидом надо достать где-нибудь в гримерной усы и приклеить. Представлял он теперь и что увидит, выйдя на Невский. Чтоб не шарахаться и не глазеть по сторонам, разиня рот.

Оставалось добыть деньги. Не на дорогу, а чтобы купить, что наметил. Витек пошел в сберкассу, закрыл один из своих вкладов, совершил вояж по ювелирным, где золото уже начало исчезать, но ему – пара пустяков обаять девчонок-продавщиц, и они из-под прилавка достали ему несколько дорогих и красивых украшений с настоящими камушками. Можно было, конечно, все это сделать и через отца, но вводить того в курс Витек не собирался. Раскудахчется насчет авантюризма и, опять же, будет дрожать, как бы не испортили его любезную Машину.

И вот, получив подробную консультацию сестры – в обмен на обещание как-нибудь, ну хоть разочек! взять ее с собой – "ведь я же будущий историк, пойми, для тебя это способ нажиться, а у меня научный интерес!" – Витек в приличном сюртуке, взятом-таки у костюмерши (она же принесла и шикарные усы), в панталонах, сюртуке, жилете, с тростью в одной руке и шляпой в другой – весна, солнце уже припекает, и кое-кто из мужчин без головных уборов, – Витя солидно вышагивает по Большой Морской, а мимо с грохотом – коляски, кареты, а в них шикарные дамы с кавалерами, по тротуару тоже движется довольно нарядная толпа. Несколько раз Витя поймал на себе изумленные взгляды, видно, было в его одежде что-то… не совсем то. Может, прическа? Да плевать! Сожрут! А вообще-то никто особо не пялился. Да и не до прохожих ему, спросить бы, где продают золотые украшения, так ведь они же, поди, шпрехают по французски, а Витя в школе английский изучал. А и фиг с ним! Пусть он будет приезжим. Англичанином. При том – глуховатым, чтобы в случае чего переспросить.

В дорогие магазины с иностранными вывесками он не заходил, нашел в одной из боковых улочек полуподвал, на вывеске которого были изображены обручальные кольца. Спустился.

За прилавком сутуловатый, какой-то криворотый мужик, похожий на еврея… интересно, разрешали им тогда жить и торговать в центре столицы? Эх, Юльку бы сюда. И французский они с профессорским Мишкой изучают, профессор-то, кроме своих латыни-греческого, знает кучу языков… А фиг ли толку? Ох, да не до него сейчас, лезет в голову всякая хрень!

Молча Витек выложил на прилавок две брошки и кольцо с аметистом. Сутулый глянул, поднес к правому глазу, куда было вставлено стекло, что-то вроде лупы, зацокал языком и что-то забормотал, а что – непонятно. Витя (глухой англичанин) приставил к уху ладонь и громко сказал: "Don't understand you".

И еще добавил – "мусью". Для вежливости. "Мусью" закивал, засуетился, сбегал, оставив товар на прилавке, куда-то в недра своей лавчонки, вернулся и положил перед Виктором три ассигнации, а золотишко подгреб к себе. Витек пошел к дверям, а тот ему вслед все кланялся и кланялся, не иначе, надул. Да фиг с ним, первый блин всегда комом, Витек сам виноват, не выяснил, почем у них тут золото.

По Большой Морской вышел на Невский проспект. Тут публика была еще наряднее, плохо одетых вообще не видать. Гоголь точно отметил – дамы все в замысловатых шляпках – и каких только нет! Талии тоненькие, видно, утянуты в корсеты. А какие платки на шеях – тонкие, легкие, всех тонов и расцветок. Мужчины – точно – в основном при усах… Вообще атмосфера праздничная. Правильно написал Гоголь, что пахнет здесь одним гулянием!.. А вон и лавка Смирдина, про которую сестрица говорила. Книги, как выяснилось, стоили дороговато, но и не так, чтобы слишком. Удалось, не вступая в разговоры, тыча пальцем в то, что нужно, купить желанного Пушкина, несколько изданий. Прижизненных, понятно, поэту еще жить да жить! В общем, все вышло даже проще, чем ожидал Витек. До станции, где сел на лошадей, добрался на извозчике. Пока от станции тащился пехом через лес до своего участка, хлынул дождь, и вся бутафорская одежда начала расползаться, черт ее дери! Не попортить бы книги.

Но на такой случай Витек захватил и спрятал, заткнув сзади за пояс, так что не заметно, кусок полиэтилена. Им и прикрыл.

В следующий раз надо не бояться, зайти там у них в магазин готового платья. Плащ какой-нибудь прикупить, в каких они там ходили. Вот что бы он делал, если бы этот чертов дождь обрушился прямо на Невском и весь его наряд на глазах у толпы развалился? Да… Придется-таки брать с собой сестру, без нее да без французского в таком деле не обойтись.

Пушкина Витя на другой же день отнес знакомому деятелю – специалисту по старой книге. Тот поудивлялся, что книжки, как новенькие, заплатить обещал через неделю и ровно через семь дней отвалил такую сумму, что Витек ахнул. А деятель признался: носил одну из книг куда-то на экспертизу, и ему там подтвердили – мол, подлинник, и бумага, дескать, того времени, и шрифт, и даже типографская краска. Как успели? Ну, да это уж их дело. Только Витек понял, что впредь он книги в таком виде сдавать не будет – можно по полу повозить, чтоб запачкались да обмахрились, уголки позагибать, надорвать кое-где. Короче, для этого разработать специальную технологию. А что – слабо? Не такое проворачивали!

С тех пор доставка книг и их перепродажа были у Вити поставлены, можно сказать, на поток. Деньги – товар – деньги. Золотишка прикупил еще, хотя пришлось давать девицам "на лапу", в ценах теперь разбирался, одевался щеголем, спасибо Юльке. Подорожных нашлепал кучу, так что с транспортом проблем не было. Свое обещание взять с собой сестрицу выполнил. Были в старом Петербурге вдвоем, ходили с барышней Джуди под ручку по Невскому. И вот ведь повезло – встретили у выхода от Смирдина САМОГО! Витек удивился – ну, никакого величия! Маленький, желтолицый какой-то, одет без шика, а еще Великий поэт времен и народов! Юлька, та прямо обомлела, а когда они почти столкнулись в дверях, повернулась к ВЕЛИКОМУ и прошептала: "Люблю, – говорит, – тебя, Петра творенье…" – и юрк за угол, а там присела и ну, хохотать: "ОН же… он же… "Медного-то всадника" еще не написал, а я – ему… Вот, начнет писать, вспомнит, как некая барышня продиктовала ему строку… Глядишь, и напишет об этом".

Вот за это братец ее крепко отругал. Потому что это уже не контакт для дела, а вмешательство в исторический ход событий. К этому времени Витя уже начитался научной фантастики, и хоть знал, что там все выдумки, а кое-что все же надо брать в расчет! Больше он сестрицу с собой не брал, как ни просилась.

А там уже настало новое лето, жара, и у старших Громушкиных опять вспыхнул интерес к прогулкам в прошлое. Особенно папаша – то ему на рыбалку не терпится, то просто подышать экологически чистым воздухом – у нас тут заработаешь астму. Мать, та все больше по ягодам-грибам. Или купалась в чистейшей воде, теперь-то, куда ни сунься, везде нарвешься на химию, которую невесть где спустили в озеро. Отправлялись на целый день, брали с собой подстилку – полежать на траве, термос с кофе и второй, широкогорлый, с обедом. Конечно, лучше бы покушать с сельского базара, но это старший Громушкин раз навсегда запретил. Для него бумажка внутри агрегата – закон.

За лето старшие Громушкины загорели, окрепли. Одно волновало: Витька не делает и не делает Марине предложения, шляется где-то. Решил покупать себе отдельную квартиру в кооперативе. Будет шлюх водить. Дочь зато – одна радость – занимается, дружит с приличным парнем, хоть и из голодранцев. В университете – повышенная стипендия.

V

Так оно и шло, время. И грянула перестройка с гласностью и разными свободами, которые больше всех радовали, похоже, Марину Гурвич. Громушкин-папа на этом, правда, прилично заработал – с прилавков-то все пропало, как корова языком. А у него запасено. Так что и он был доволен. А потом началась приватизация, в торговле послабления. Витек одним из первых открыл собственный магазин по продаже антикварных книг и там же марок для филателистов. Все из того же источника. Заодно Витя организовал фирмочку по перепродаже автомобилей, которые пригоняли не из прошлого века, а из сегодняшней Германии. Короче, дело шло, денежки работали, дом, теперь уже собственная квартира Витька, был, как говорится, полной чашей. В самом деле, пора бы жениться. Но на ком? Телки, которые нравились Вите, в жены явно не годились. Марину он видел теперь редко – бегает с одного митинга на другой, глаза горят, щеки пылают. И Вите казалось, что он ей просто не интересен. Да и она ему… в общем… На выборы он не ходил, делать, что ли, больше нечего? Политика – не его забота.

Тем временем папаша вдруг начал сдавать, ныл, жаловался на сердце. Его бы за границу, на лечение, сейчас это просто – не желает. Ждет очередного лета, чтоб на дачу и… туда…

А основания киснуть у Тимофея Алексеевича были. И серьезные. Свой магазин он, конечно, выкупил. Теперь он назывался "Супермаркет", во время реформ наполнился дорогими товарами. Все бы хорошо, но работать в этих условиях Громушкин не умел. Клиентуры, которая приезжает к служебному входу, понятно, не стало. Зачем им служебный вход и переплата, когда и так все можно купить, люди это были все с достатком. Доход от торговли в магазине? Там свои заморочки – сперва крали покупатели, магазин-то без продавца. Вот какая-нибудь бабка и сунет в карман пачку финского масла или баночку йогурта. И что с нее возьмешь при ее-то пенсии? Так что в милицию Громушкин таких бабок не сдавал. Но товар у них приходилось отбирать, куда денешься? Потом появились штрих-коды, покупатели воровать перестали, можно было уволить охранников, которые сперва ходили за каждым, как конвой. Зато тащили, что ни попадя, продавщицы. Привыкли в прежнее время, что государственное – это свое. Но теперь-то оно не государственное, и прибыль влияет на их зарплату. Нет! Не объяснишь! Лучше сегодня украсть, вернее. Пришлось весь старый персонал отправить кого на пенсию, а кого – на улицу. Набрал молоденьких девчонок, без советского опыта, учил, как вести себя с покупателем, мол, обращаться вежливо, не называть "женщина" или "мужчина", а культурно, господами. И не сообщать бедно одетой даме, что, мол, куда прешь, у нас дорогой магазин. Кого-то научил, кого-то уволил. И все равно интереса нет в работе. А тут еще и наезды пошли, пришлось искать "крышу", без этого никто не обходится. Да еще хренова туча проверяльщиков – кому электропроводка не по рылу, надо, мол, закрывать лавочку и все менять, за ними – санэпиднадзор. Третьи врут на глазах, будто на прилавке просроченный товар. Ну, с этими Громушкин обходиться умел, в прежнее время тоже ревизоры ходили. Только нынешние жаднее и бессовестней, все им мало. Сегодня дал, завтра опять идут.

И затосковал Громушкин по прежним временам, по советской власти. Дома у себя совсем старик рехнулся, по мнению Вити, – повесил портрет Брежнева. И заявил, что зря "дерьмокрады" подавили путч, а Ельцин развалил страну, а потом еще расстрелял парламент… На выборах вечно голосует за КПРФ. А Седьмого ноября и Первого мая едет с утра пораньше на дачу, чтобы залезть в Машину и переместиться в шестидесятые и пройти с народом по праздничной площади, покричать "Ура!". Совсем крыша едет у старика!

Витек на новые времена не жаловался. Юля тоже была всем довольна, зарылась в свою науку, и с личной жизнью порядок – решили с Михаилом, наконец, пожениться. В институте, куда они устроились после истфака, больших заработков не дождешься, да разве в этом только дело? Юлька пишет диссертацию по первой половине XIX века, ноет, чтобы брат свозил ее туда еще хоть разочек, а он все обещает да откладывает. Он теперь занимается книгами Достоевского, другое время. Молодец был мужик, много всякого понаписал, хоть и отмотал – было дело – срок. Товар идет, как горячие пирожки.