Синдром Вильямса

Глава 3. Дорога

Узкая песчаная дорога почти не петляла. По обеим сторонам росли высокие краснокожие сосны, все одинаково ровные, стройные, без сучков и кривых веток. Небо стремительно теряло краски. Оставалось не так уж много времени до заката, но сумерки и темнота были мне на руку. Я прожила в этом мире достаточно долго, чтобы хорошо слышать и понимать происходящее. Любой искусственный свет, включая костер, я почувствую задолго до того, как стану видна. А охотники, я надеюсь, еще не успели мутировать настолько, чтобы видеть в темноте. Во всяком случае, во время моей последней… то есть предпоследней встречи с ними, они все так же ненавидели искусственные мутации и поэтому не обладали ни инфракрасным зрением, ни зачатками морфирования, ни интразвуком… Словом, ни одним из тех свойств, которые сделали бы наше истребление вопросом времени. Кроме одного — охотники нас чувствовали. Не так, как акулы плывут на запах свежей крови, и не так, как волки чуют верную добычу по запаху адреналина. И даже не так, как иногда предчувствуют неприятность или опасность люди, останавливаясь за минуту до катастрофы.

Нет, это чувство не имело ничего общество с обонянием, осязанием и даже интуицией. Это чувство возникало, когда они видели нас. Вот что было главное — не дать себя увидеть, не позволить им оказаться рядом. Их чувство к нам было сильным, как любовь, и таким же страстным. Поэтому охотников нельзя было ни подкупить, ни переманить на свою сторону, ни убедить в их неправоте.

Я поняла, что плачу, когда вместо дороги начала видеть туман. Пришлось остановиться, вытереть слезы и успокоиться. План, заученный и вбитый в сознание, требовал выполнения. И как бы мне ни хотелось вернуться в город, войти в свой дом и встретить там свою смерть, я направлялась в убежище.

Убежище — самое безопасное место на краю мира. Если воспринимать мир не с географической точки зрения, то можно увидеть места, где он заканчивается. Или, вернее, куда не дотягиваются его законы природы. И если продолжать двигаться в том же направлении (насколько применимо слово «направление» при отрицании географии), то можно попасть под влияние других законов природы… в другой мир. Узкий перешеек, почти нейтральная территория, где находятся в равновесии силы и законы обоих миров, мы выбираем в качестве убежища. Там нас сложно найти, даже находясь рядом с нами. Там можно быть в безопасности. Потому что охотники не умеют искать такие места. Говорят, увлекшись погоней, охотники могут следовать за жертвой даже из мира в мир. Но для этого они должны видеть жертву. Я надеялась, что никогда не узнаю, насколько правдивы эти слухи.

Конечно, край мира — это не просто место. Молнии, которые ударяют в одно и то же дерево, огоньки на болотах, протоптанные тропы, которые внезапно обрываются в чистом поле, тройная радуга, туманы на вершине холма, ураганы в отдельно взятой долине — эти природные аномалии говорят о том, что все законы природы в этом месте внезапно дают слабину. Чисто теоретически никто не мешает охотникам отыскать эти места. Но во-первых, мы так и не знаем, известно ли им о существовании края мира, а во-вторых, для этого охотникам пришлось бы достаточно долгое время провести на одном месте, наблюдая за природой, а не за нами. А к этому они не привыкли. Да и срок их жизни заставляет охотников торопиться.

По сравнению с охотниками — мы не просто долгожители, мы живем вечно. Но они ненавидят нас не из-за этого. У нас не сохранилось никаких легенд или сказок, где мы были бы одной семьей, а потом поделились на два враждующих клана. Но почему-то я всегда думала, что их цивилизация — ровесница нашей. Просто наши народы двигались в разных направлениях. Мы — изучали природу жизни и учились пользоваться своими знаниями. Они учились охотиться и развивали свое «пятое чувство». Во всяком случае, в сказках иногда встречались фразы «тогда еще охотники не умели чувствовать так сильно, как теперь, и иногда можно было обмануть их, пустив по ложному следу и спрятавшись в надежном месте». Теперь оставалось только надежное место, ложный след больше не срабатывал. И еще — я никогда, ни разу не слышала о том, чтобы кто-то из охотничьих кланов занимался чем-то, кроме охоты. Единственное, чего я никогда не могла понять, — если они не умеют ходить между мирами, если они живут меньше нашего, почему во всех мирах мы всегда встречаемся с охотниками? Почему они всегда нас находят? Чем мы мешаем им жить, в конце концов?

Да, я вижу, что они нас ненавидят. Фанатично, на уровне подсознания. Потому что только фанатик может убить сотню детей ради того, чтобы наверняка уничтожить двоих. В некоторых мирах есть религия, в некоторых — нет. Но охотники всегда нас ненавидят и убивают. Наша «официальная» версия состоит в том, что они противники того, чем мы занимаемся. Но это все равно что сказать: волк убивает зайца потому что ему противно, что заяц ест траву. Но волк съедает зайца, а охотники нас не едят, вот в чем дело. Мы не входим в их пищевую цепочку, но они все равно убивают нас.

Иногда среди нас находились безумцы, которые считали, будто нам и охотникам нужно сесть за стол переговоров, обсудить наши проблемы и заключить мир. Но все дипломатические миссии заканчивались на этапе переговоров. Однажды, впрочем, круглый стол был собран. И всех участников с нашей стороны беспощадно умертвили. Отрезали головы, если говорить точнее. С тех пор идея переговоров с охотниками вне закона. Может быть, рано или поздно мы узнали бы причину природной ненависти к нам, но это не то знание, за которое стоит платить десятками жизней. Я была согласна с решением большинства, хотя когда оно принималось, я была еще совсем ребенком. Младше Дармины. Я застонала, слезы полились с новой силой.

Когда я закончила плакать, окончательно стемнело. Я вышла из элекара и осмотрелась. Дальше мне предстояло идти пешком. Я вынула сумку и свои обгоревшие лохмотья в отдельном свертке. Все-таки они были моими. И пахли мной. Да, в основном дымом и копотью, но и мной тоже.

Я прошла несколько километров обратно по дороге, прежде чем свернула, наконец, в лес. Воздух был свежий и прохладный, чистый. Пахло остывающим от солнечного дня песком, сосновой смолой, цветущим вереском и ко всему этому примешивалась нотка кисловатых осенних ягод. На этот-то запах я и пошла.

Я остановилась на краю болота. Время близилось к полуночи. Можно было идти и прямо сейчас, не дожидаясь завершения суток. Но после морфирования на пожаре у меня осталось не так много сил. И я не была уверена, что доберусь до убежища без проблем.

Наконец, планета завершила оборот и я посмотрела вверх. Там, где недавно было сплошное черное небо, теперь были светлые пятна, словно разрывы в сплошном полотне туч. Я смотрела на этот беспорядочный узор до тех пор, пока его рисунок не отпечатался у меня на изнанке век. А потом я закрыла глаза и шагнула вперед. Я шла по светлым линиям, и земля не проваливалась подо мной, только тихо вздрагивала, когда я слишком сильно отталкивалась для прыжка или чересчур резко шагала вбок, чтобы переступить очередной темный разрыв. И вот наконец узор закончился, я оказалась в конце пути. Болото осталось за спиной. В нескольких десятках шагов от меня начиналась опушка леса. Холмик, поросший вереском — я даже отсюда чувствовала его запах. И темная фигура сидела на вершине холма. Я замерла. Прислушалась к себе и ничего не услышала. Эх, если бы мы могли чувствовать охотников так, как они нас!

Фигура не шевелилась. Я тоже. Это мог быть кто-то из наших. Это был хороший мир, благосклонный к нам и нашим знаниям. Многие из нас здесь работали, нас здесь ценили. Здесь было безопасно. Настолько безопасно, что я позволила себе влюбиться и завести семью. И не я одна. И до сегодняшнего дня здесь не было охотников. И я пришла в убежище. Маловероятно, чтобы меня здесь поджидал охотник. Я рискнула и шагнула вперед. А потом еще и еще. Пока не оказалась на самом холме.

— Ты пришла одна? — еле слышно прошелестела фигура. И тогда я узнала ее. Тетушка Гацания. Вернее, она приходилась мне двоюродной бабушкой. Но ее называла тетушкой еще моя мама. И я привыкла называть ее так. И Дармина, если бы выросла, скорее всего, тоже называла бы ее тетушкой.

Я кивнула, потому что не могла говорить.

— Ты их видела? — спросила тетушка.

— Да, — сказала я, почти так же беззвучно. — Я видела то, что от них осталось.

— Иди в дом, нечего здесь стоять.

— А ты?

— Я посторожу, вдруг придет кто-то еще.

Я замялась, не зная, стоит ли ей говорить. Потом все же рискнула.

— Тебя видно оттуда. С того берега.

— Если смотреть глазами, то нет.

И тогда я открыла глаза. Передо мной была просто огромная старая ель с неряшливо растопыренными ветками.