ΣΚΟΤΟΣ

ГЛАВА 4

На Совет в храм Посейдона пришли не все атланты, может быть, сотня, может полторы. Отец рассказывал Калиандре, что совет проводят обычно каждую Луну, и интересного там немного. Этот совет был созван Архарисом спешно — слишком много вопросов накопилось.

Храм Посейдона, что выглядел тусклым металлическим шпилем снаружи, внутри потрясал воображение. Калиандра знала, что он огромен, украшен статуями богов и животных из металлов и плоти, и некоторые способны двигаться, что внутри у него сплошной искристый орихалк, от которого светлее, чем днем. Перед началом Тео провел Калиандру по дальним углам разрешенной части храма — показывал исполинские трубы, питающие родник холодной и родник горячей воды всей Атлантиды, показывал двигающиеся фрески и небесную карту на потолке, показал даже алтарную дверь в святилище и место, куда прикладывают ладонь. Дверь на ладонь Тео не реагировала, но он путано объяснял, что так бывает и у знатных родов, и может решиться с возрастом. На ладонь Калиандры, дверь, разумеется, не реагировала тоже.

Наконец, прямо из пола поднялись ряды сияющих орихалковых кресел, атланты расселись, и начался совет.

Сперва шли хозяйственные вопросы — спорили о том, как наказать минойцев, от которых прибыли разбойники. Оказывается, минойцы уже успели прислать послов с извинениями и щедрыми дарами, и клялись, что разбойники те не имели к ним никакого отношения. Минойцев простили, но проголосовали не пускать отныне данников в центральную гавань, а выделить им отдельное место. Лишь Геогор печалился, что руду придется возить к складам самим на слонах. У Калиандры было свое мнение о том, знал ли царь минойцев о своих разбойниках, но, к счастью, с нее никто не требовал объяснений.

Затем обсуждали, где хранить китовый жир и нужно ли строить кольцо от выбрасывающихся дельфинов. Потом обсуждали стаю охранных грифонов с башни второго кольца, которые вдруг взбесились и ночью задрали двух пегасов из конюшни пекаря.

Затем вышел Мнемархон — сухонький старичок с тонкой птичьей шеей, поросшей редким седым волосом. На его плече сидела большая птица ярчайших пестрых цветов с большим хохолком и горбатым клювом. Мнемархон долго рассказывал, что его новая птица уже умеет говорить целых три слова: «кушать», «храм» и «наука». Мнемархон щекотал птицу костлявым пальцем, но та лишь вертелась, чесалась клювом и никак не хотела говорить. Потом наконец произнесла «ук-ук! хрррам!», и в зале вежливо похлопали.

Затем в сцену взобрался Глорифант и принялся кричать, что говорящая птица — вздор, а родить следует малых хищных зверей, невидимых простым глазом, и это всё будет, как только он, Глорифант, станет премьером космоса. Его терпеливо выслушали, а затем начался шум: кто-то в зале захлопал, кто-то оглушительно засвистел, все повскакивали с кресел и принялись спорить, а где-то вспыхнула драка.

— Атланты, опомнитесь, вы ведете себя как звери! — метался Ильмар, пытаясь разнять дерущихся. — История еще не знала драк в храме Посейдона! Неслыханное кощунство!

Наконец все утихло, спорщиков выкинули из храма.

Тогда вышла Зеномаха, ведя перед собой кресло-колесницу из орихалка, но с большими деревянными колесами, как от телеги. В кресле сидел старик Архарис. По залу пронесся вздох грусти — Архарис был совсем плох: глаза него ввалились внутрь, лицо было желтым, губы растрескавшимися, а руки мелко дрожали, сжимая поручни кресла. И лишь голос его был все так же силен. Зал почтительно стих.

— Атланты, — начал он свою речь, — я много думал, читал знамения и знаки. Мы, дети богов, великий город Атлантида и великий город Гиперборея, много веков жили, презирая все, кроме добродетели. Ни во что не ставили богатство и почитали груды золота и орихалка за досадное бремя. И верили, что наша цивилизация будет цвести, пока не погаснет Солнце. Но древние пророчества говорили, что она погибнет раньше Солнца. Я всю жизнь верил, что Атлантида погибнет, когда ослабеет унаследованная от богов доля, многократно растворяясь в смертной примеси, и мы утратим благопристойность. Я и сейчас верю в это. Друг моей юности, мудрейший Софарис, говорил, что Атлантида погибнет еще раньше: если мы утратим благопристойность, среди атлантов прорастет заносчивость и невежество, а научные гимнасии превратятся в места упражнений для мужей и коней. Вчера я говорил с его дочерью — она принесла плохие вести и считает, что Атлантида погибнет в самое ближайшее время — от небесного гнева богов. Я хочу, чтобы вы выслушали ее, атланты, и мы вместе примем решение…

Он взмахнул слабой рукой. Зеномаха увезла кресло-колесницу вглубь, а на помост из орихалка поднялась Калиандра.

— Это же химера! — заорал Глорифант. — Долой!

Но Калиандра не удостоила его взглядом и начала говорить. Она рассказала все, что говорила вчера Архарису, и даже больше. Она рассказала про эпидемии безумства в племенах диких земель, что начались год назад в южных широтах, про войны племен, кровавых каннибалов и спятивших проповедников. Она велела принести световое перо, о котором слышала от отца, и рисовала на потолке формулы небесной математики. Она рассказывала о том, как просто сделать серебряную шапку самому, и как надо их просто сделать много, много-много, на всех атлантов, на всех гиперборейцев, а если хватит сил, то и на всех несчастных людей, жителей диких земель, ибо слава и миссия атлантов быть примером и хозяином, и кто позаботится о людях и зверях, если не атланты? Она замолкла лишь когда поняла, что зал начал уставать.

И тут же на помост вылез Глорифант.

— Это химера! — повторил он, указывая пальцем.

— Я передаю слова моего отца.

— Да мне наплевать!

— Ты никогда не посмеешь плюнуть в лицо дочери Софариса! — ответила Калиандра и усмехнулась.

Глорифант захохотал и плюнул ей в лицо. Калиандра вытерла лицо белоснежным платком с синей вышивкой, аккуратно сложила его и спрятала за пазуху.

Тут же на сцену вылез Геогор и залепил Глорифанту пощечину:

— Как смеешь вести себя так на помосте совета!

Их разняли и увели со сцены. Тео встретил ее и обнял.

— Я говорил, что тебе не надо было идти!

— Я знаю, что делаю, — отмахнулась Калиандра.

Зеномаха снова выкатила кресло-колесницу с Архарисом. И сердце Калиандры забилось, когда она увидела на его голове серебряную шапку — не такую грубую, как у нее, более тонкую, изящную, царственную. Значит, Архарис поверил, успел распорядиться, и теперь все вслед за ним наденут серебро и войлок…

Но шапка была тяжела, и голова Архариса безвольно свешивалась к груди, будто он спал. Но как только кресло оказалось посреди сцены, он вскинул голову на подушку кресла и заговорил — тяжело дыша, с большими паузами. Голос его в наступившей тишине разносился эхом под сводами зала.

— Мы услышали то, что нам суждено услышать… И должны поступить так, как достойно поступать атлантам… Поэтому я созвал всех вас, детей богов… В славнейшую из обителей, утвержденную в средоточии мира, из которой можно лицезреть все причастное рождению… И я обращаюсь к собравшимся… с такими словами…

Он в очередной раз умолк и молчал долго-долго. Так долго, что Зеномаха подошла, склонилась, взволнованно взяла его руку, а затем тихо-тихо произнесла, но услышали все:

— Мудрейший Архарис закончил свой путь.

Совет шумел — там составляли списки для голосований, кто может стать главой совета, кто хочет, и кого предлагают. И сразу шли голосования — атланты поднимали руки, а писари заполняли свитки. Все были оживлены, все шумели и спорили до хрипоты, а на помосте все так же стояло кресло-колесница с Архарисом, чью голову накрыли тканью прямо поверх серебряной шапки. Казалось, он до сих пор смотрит из-за ткани в зал с горечью и осуждением. Про Калиандру и ее речь все забыли абсолютно, будто она не говорила ничего.

Калиандра стояла, закрыв лицо руками.

— Почему ты на меня не обращаешь внимания? — допытывался Тео, пытаясь ее обнять. — Это делает меня печальным!

— Тео, милый, я не смогла ничего, отец был прав, — всхлипнула Калиандра. — Он говорил, что уже поздно, Атлантиду не спасти, и никто уже ничего не услышит. Все было зря, Тео, я зря здесь…

— Подожди, а как же я?

— Ты тоже сделал, что мог, Тео. Я же всю голову сломала, как так подстроить, как так придумать, как схитрить, чтобы попасть к Архарису и заговорить с ним! А ты меня отвез к нему почти без моих подсказок!

Тео резко отстранился.

— Вот оно что! — закричал он. — Я понял! Понял, от чего у меня такая тяжесть на сердце! Ты просто использовала меня! Тебе нужен был Архарис! Я для тебя никто, возничий, пегас!

— Тео, опомнись! — закричала Калиандра. — Я же люблю тебя! Я полюбила тебя с той минуты, как впервые увидела! Я же с тобой и только с тобой!

— Не подходи ко мне! — заорал Тео, оттолкнул ее и бросился прочь из храма.

Калиандра кинулась за ним.

Она догнала его и говорила с ним, и обнимала, они ходили по набережным, но Тео оставался безутешен. Он то сжимал зубы и бледнел, то начинал ругаться, то плакал. А в какой-то момент сорвал с себя плащ и бросил в море с парапета — белая плоская шкура неловко шевелила в воздухе изящными когтистыми лапками, мелькнули напоследок недоуменные черные глазки на мордочке, и море поглотило его целиком, даже пузырей не всплыло.

Калиандра довела Тео до дома, уложила в постель и приготовила горячей фруктовой воды. Но Тео отвернулся от нее, закрылся с головой шелковой тканью и ничего не отвечал.

Тогда Калиандра бросилась в храм Посейдона. Здесь было не пробиться — собрались почти все жители Атлантиды, все галдели и ссорились. Калиандра протиснулась внутрь, увидела Ильмара с Геогором и встала рядом с ними.

— Анатем не выходит, — торжественно объявлял писарь с помоста, зачитывая список. — Месарис не выходит. — Семиген не выходит. Остаются двое: Зеномаха и Глорифант.

— Ну и за кого теперь? — растерянно сказал Геогор. — Зеномаха же врач. Если она станет целые дни заниматься Советом, кто будет нас врачевать?

— Да какая она врач, — отмахнулся Ильмар. — Она даже про лечение песком не слышала. Она женщина — вот в чем дело. Что станет с Атлантидой, если у нее случится женская истерика? Если б я имел право голоса в Атлантиде, я…

— Глорифант сказал, — доверительно обернулся к ним бородатый детина, — что она и отравила Архариса!

— Последнее голосование! — объявил писарь. — Кто за Зеномаху?

Калиандра видела, как поднимаются над толпой руки — много, достаточно много, то тут, то там, везде, больше половины зала.

— Кто за Глорифанта?

Взметнулся целый лес рук — Калиандре показалось, что на этот раз руки поднял весь зал. А следом послышался торжествующий крик:

— Яяя!!! Я Премьер Космоса! Теперь я сделаю всё, как надо! Мы украсим золотом все дома Атлантиды! Мы уничтожим всех китов! Мы найдем и бросим в темницы всех пекарей, которые жалеют муку для хлебов, у нас снова будет вкусный хлеб! Мы заставим жадных гиперборейцев вернуться к нам в Атлантиду или пусть сдохнут!

В зале царило ликование, все прыгали, махали руками, с Калиандры чуть не сбили шапку.

— Но как?! — недоумевала она. — Но почему?

Она встретилась глазами с Геогором.

— Пекари обнаглели, — подтвердил тот.