Шпион Тамерлана

Глава 7 Февраль 1397 г. Рязанское княжество. Скоморохи

…отражалось в сверкающих гранях яхонтов, изумрудов и лалов.

Тем временем Раничев, отвлекая возможную погоню, уехал уже так далеко, что даже не представлял, где находится. Знал примерно, что уклонился от пути беглецов далеко к северу, но насколько далеко, не представлял. Солнце уже давно прошло полдень – а погони все не было. Отстали или вообще решили ни за кем не бегать? Да и больно надо-то, что толку в бабах да малых детях? Их полонить – чести немного. Тем более если в остроге осталось чем поживиться, а Иван был более чем уверен – осталось. Зря, что ли, грабили разбойнички купеческие караваны? Было, было богатство в острожке, потому туда и стремился Аксен, видно по всему, знал – где укрыто, от той же Таисьи. Вот уж поганая девка! Чуть ведь не прикончила, тварь. Ну да Бог ей судья, вернее – дьявол. Раничев вовсе не собирался сворачивать и искать в лесах беглецов. До Москвы нужно было добраться, именно там следовало искать людей, знающих, где сейчас Тохтамыш, а вместе с ним и Абу Ахмет – человек со шрамом на левой щеке. А уж из Киева прямая дорожка в Кафу, с первым же торговым караваном. Эх, Евдокся, Евдокся… Была б только жива – добрался бы, отыскал бы…

Иван уже совсем перестал подгонять лошаденку, и та не то чтоб уж совсем плелась, но и шла себе не шибко-то быстро. Тянувшиеся вокруг темные, усыпанные снегом ели постепенно сменились редколесьем – березою, осиною, липой. Все чаще встречались поляны, поперечные санные пути, а с невысоких холмов то и дело просматривались деревни. Иван стал осторожней – не хотелось бы встречаться с монастырскими людьми или с кем-нибудь из дружины Аксена. Да и попадаться на глаза кому-нибудь из власть имущих тоже не входило в планы Раничева. Внешний вид его – растрепанная, давно не стриженная борода и старая монашеская ряса поверх разорванного кафтана – не очень-то внушал доверие. Посмотришь – ну вылитый тать! Одет черт-те как, а глаза так и бегают. А лошадь с санями? Так это он где-то украл, вона, монахи с соседней обители намедни какие-то сани искали. А не схватить ли столь подозрительного человечка да не кинуть ли в поруб? Известить архимандрита – не ваша ли лошадь? Приедут монахи, опознают, тут Ивану и крышка. Законы тут наверняка на основе «Русской правды», а там за кражу коня, кажется, полагался штраф в три гривны, сумма весьма значительная, правда, это только за княжеского коня три гривны, за монастырскую кобылу куда как меньше платить, однако ведь и тех денег у Раничева нет, так что запросто запродадут его в холопы, тут уж никакая милиция не разберется – кто холоп, а кто нет. А места-то становятся людными, эвон и часовенки на перекрестках, и иконки, а там, вдалеке, – не рядок ли с постоялым двором? Да, наверное, рядок, точно не деревуха – больно уж правильная планировка. Рядок, как помнил Иван из курса истории России, это поселение, среднее между городом и деревней. В основном используемое для чисто торговых целей. На главной – часто единственной – площади тянулись параллельно длинные торговые ряды, потому и название – рядок. Обычно имелась и церковь, и несколько гостиных дворов, и корчма с веселым питьем. Ну и избы – усадебки – местных жителей. Окрестные смерды тоже к рядкам тянулись. Продать, что ли, лошадь с санями? Хотя, конечно, на санях-то до Москвы ехать уж куда как лучше, чем пешком. С одной стороны. С другой же – лошадь-то хоть иногда кормить надо – а это тоже деньги. Ну и разбойники, шиши лесные, воры да тати – бывшие, кстати, коллеги. Экспроприируют лошадь в первом же густом лесу, прямо по Ульянову-Ленину – грабь награбленное! И еще как бы самого не убили – воровские нравы просты и незатейливы, как полушка. Не свой – значит по башке ему кистенем, по башке! Но пешком тащиться тоже неохота. Однако дилемма… И решать ее надо быстрее – вон он, рядок-то, близок. В любом случае, конечно, следует, насколько возможно, подправить внешность. Так уж устроено средневековое общество – встречают всегда по одежке. Чем приличней одежда, тем достойнее одетый в нее человек, – азбука.

Разъехавшись со встречными санями, Иван свернул с расширившейся дороги в сторону – меж двумя корявыми соснами как раз было удобное, скрытое от излишне любопытных глаз место. Оглядевшись, Раничев стащил через голову рясу и тут же зарыл ее в снег, после чего скептически осмотрел кафтан – когда-то солидный, из тепло-коричневого приятного на ощупь бархата, он давно потерял весь свой вид, потерся, засалился и теперь смотрелся в лучшем случае как повседневная одежка подгулявшего на ярмарке посадского человека. Несмотря на морозец, Иван сбросил и кафтан – разложил на санях, почистил, как смог, снегом. Посмотрел, плюнул – как говорил Остап Бендер, мечтая о дивном, сером в яблоках, пиджаке: низший сорт, нечистая работа. Однако – третий сорт, не брак – другого-то взять негде! Жаль однорядку – осталась в чьих-то алчных руках, вместе с прежними, зелеными, с посеребренными голенищами сапогами. Теперь-то на ногах полупоршни – кожаные подошвы-подвязки с опутанными ремнями онучами. Хорошо – не лапти! В общем-то, довольно удобно и не жмет, однако солидному деятелю в этакой обувке долго ходить не рекомендуется – можно ведь ненароком и привыкнуть к бедняцкой-то обуви. А зачем, спрашивается? Да, есть поговорка – от сумы да тюрьмы… Однако там ведь не сказано – привыкни, а сказано только – не зарекайся. А уж ежели так вышло, что… тогда уж делай все, чтоб изменить свое положение рано или поздно. И лучше рано, чем поздно, а поздно – лучше, чем никогда. Во, развел философию! Прямо Иммануил Кант! Раничев усмехнулся: ну что делать будем, Иван, свет Петрович? Обувка, честно говоря, хреновенькая, да и кафтан изорвался. Вот разве что рубаха да пояс. Рубаха ничего, светло-голубая, тонкой шерсти, с вышитым по вороту и подолу изящным темно-синим узором. Да-а… Жаль не лето сейчас, впрочем, и летом в одной рубахе на люди не выйдешь – неприлично. И даже в зипуне – не очень. Кафтан, а сверху еще однорядка, ферязь, опашень иль какой-никакой плащик. Пояс… Ярко-красный, шелковый, богатый, сразу видно – фирма. Ну в соотношении с прочей одеждой – скажут, что украл где-то. А пояс красив – широк, раз в пять сложен… раз в пять! А не стать ли вам, Иван Петрович, кем-нибудь типа Кензо, или Джорджио Армани, или кто там еще упоминается в глянцевых гламурных журналах? А пес их знает, кто там упоминается. Никаких гламурных журналов Иван и не читал никогда, окромя, конечно, «Плейбоя» и «За рулем», если последний можно считать гламурным. Да-да, Иван Петрович, не читали, хоть и давала иногда полистать Влада… Ах, Влада, Влада… А вот выходит, надо было бы почитать, тогда бы знал, что с кушаком делать… Впрочем, чего тут знать? Раз широк поясок, так его сейчас живо кинжальчиком. Да на полосы, на полосы… Э, нет, так кривовато выходит; нежней, нежней нужно. Угу… Был один пояс, стало пять ярких – даже, можно сказать, изысканно ярких – полос. Чего вот теперь с ним делать? Ну, одну ленту оставить как и было – на пояс, две другие пропустить в петли кафтана да между пуговиц, и оставшимися двумя перевить поверх ремней онучи. Во! То, что надо. Как говорится – простенько и со вкусом. Тем более засаленных краев кафтана не видно, ежели не очень приглядываться. Локти только, ну так локти, чай, не спереди. Теперь шапка… Ну и дырища же на самом видном месте! Мех словно бы выдран… Пьяным, что ли, где кувыркались, а, Иван Петрович? Что ж, придется веточкой еловой замаскировать. Ничего, ничего получилось. Может, не очень богато, но сразу видно, что не смерд.

Приведя в порядок одежду, Раничев уселся поудобней в санях и взял в руки вожжи:

– Н-но, милая, давай потихоньку.

Всхрапнув, лошаденка выбралась на дорогу и довольно быстро помчалась к рядку, видимо, чуяла близость жилья и надеялась получить заслуженную порцию сена, а то и овса. Вечерело, и небо уже стало темнеть, наливаясь густой синью, пока еще еле заметной, прозрачной; закатившееся за дальние холмы солнце словно бы улыбнулось напоследок, озарив оранжевым лучиком высокие вершины сосен. Верная примета, что крепких морозов не будет, коль улыбнется солнце на Сретенье Господне. Сейчас как раз и было Сретенье, второе февраля, последнего зимнего месяца года, именно в этот день в Иерусалимском храме встретились Богородица Дева Мария с праведником Симеоном. С тех пор и праздник – Сретенье – Встреча. А на Руси с давних пор во сю пору другой праздник справляли – Громницы, в честь грозного Перуна-бога. Делали свечи, ходили с ними по селищам да капищам, считалось – свечи те оберегут всякий дом от грома и молний. А теперь-то вот и в церквях свечки те зажигают – два праздника в один сместили. Придержав сани, Раничев смотрел, как, словно светлячки, горели в руках выходящих из небольшой церквушки людей свечи.

– К гостиному двору по этой дорожке доеду ли? – обернувшись, справился Иван у двух молодаек в теплых шушунах и убрусах. Судя по тщательно убранным волосам, женщин были поведения строгого и замужние. Однако, увидав веселую улыбку Раничева, не выдержали, переглянулись, хихикнули – куда и девалась вся строгость?

– К гостиному? – переспросила одна, чернобровая, румяная дева, вернее, конечно, женщина, бабой такую красу язык не поворачивался назвать. – Доедешь, пожалуй…

– Вот благодарствую, красавицы! Дай вам Бог счастья, и мужьям и чадам вашим.

Молодайки переглянулись.

– Чай, впервой у нас? – снова спросила чернобровая. Ее подружка, на вид чуть помладше, попроще, лицом покруглее, не удержалась, хихикнула.

– Впервой. – Раничев пожал плечами. – Ясно, что впервой, раз спрашиваю.

– Так ты б, мил человек, у нас не дорогу к гостиному спрашивал, – вмешалась в разговор кругленькая. – А спросил бы – куда лучше податься? Мы б тебе б и сказали.

– Ну так скажите, красавицы! – Иван задорно подмигнул женщинам.

– Вон как ту избу проедешь, налево вертай, к амбарам, – перебивая друг друга, посоветовали те. – Там у нас второй двор, Мирона Кубышки. Он и попросторней, и народу там сейчас меньше. Туда и поезжай.

– Вот спасибо, красавицы! Были б пряники – угостил бы…

– И тебя спаси Бог, – крикнули на прощание женщины. – А пряниками уж нас мужья угостят, а не угостят, так вовек щей не дождутся.

Раничев улыбнулся, сворачивая. Веселые, однако, тут девы, не заскучаешь.

Проехав мимо амбаров, он свернул к невысокой ограде с призывно открытыми настежь воротами. За воротами располагались коновязь с парой привязанных лошадей, колодец, конюшня и большой бревенчатый дом-пятистенок, причем клеть – холодное, пристроенное к сеням помещение – похоже, здесь тоже отапливалась. Или, может быть, там располагалась кухня?

Выбежавший с конюшни вихрастый пацан схватил под уздцы раничевскую лошадь и выжидательно посмотрел на Ивана. Денег хочет – догадался тот. Типа – чаевые.

– Потом ужо брошу тебе медяху, – лениво отмахнулся Раничев. Стыдно было жмотничать, да что уж поделаешь. Еще неизвестно, каким боком с хозяином договариваться придется.

Проследив, как расстроенный мальчишка нехотя разнуздывает лошадь, Иван поднялся по широкому крыльцу в просторные сени. Сняв шапку, отворил дверь – в нос шибанул кисловатый запах щей и капусты – поклонился сидящим за столами людям и, размашисто перекрестившись на икону, спросил:

– А где тут господине Мирон?

– А эвон, – обернулся сидевший за ближним столом мужичок в расстегнутом на груди зеленом полукафтанце. – Вона, у печки, – он показал рукою. – Тот, что потолще всех, чернобородый. Тот и Мирон. Да видно сразу – Кубышка!

И в самом деле – кубышка! Приземистый, кругловатый, даже и, пожалуй, квадратный какой-то, хозяин постоялого двора Мирон производил впечатление человека прожженного, ушлого, каким, наверное, и был, иначе б уже давно прогорел. Увидев вошедшего гостя, отошел от печи, разглаживая на ходу бороду, поклонился:

– Милости прошу, господине, в наш скромный уголок! Изволишь отдельную опочивальню али будешь спать в общей? В общей – дешевле.

– В опочивальне-то, чай, вшей да клопов много. – Иван многозначительно почесался и решительно махнул рукой. – В общей буду… И вот какое дело… – Оглянувшись по сторонам, он понизил голос: – Продать бы мне тут кое-что.

– Идем, – нисколько не удивился Кубышка. – Вона, за печь.

За печью было устроено нечто вроде кабинета – освещенный недешевыми восковыми свечками маленький, отгороженный сосновыми досками закуток с небольшим столом, покрытым темно-зеленым немецким сукном, небольшим резным креслицем и лавкой.

– Ну, – усевшись в кресло, хозяин гостиного двора пошевелил пальцами. – Чего продаем?

– Вот, – Раничев бросил на стол небольшой кривоватый нож, похожий на коготь тигра. Дрожащее пламя свечей, оранжевым зайчиком скользнув по клинку, тысячью маленьких солнышек рассыпалось на рукояти, покрытой тонкими золотыми проволочками – сканью.

– Старинной работы, видать. – Мирон осторожно взял нож в руки. Внимательно рассмотрев, поднял глаза. – Сколь хочешь?

– Дорого, – улыбнулся Раничев. – Десять денег, монет московских, серебряных.

– Да, дороговато. – Кубышка почесал бороду. – Вряд ли у тебя кто возьмет за такую цену… Но уж, – он улыбнулся, – больно вещь красивая! Грешен, люблю такие… Шесть ордынских дирхемов! И не говори ничего, сам знаешь – за большее не продашь.

– Шесть дирхемов, говоришь… – Иван лихорадочно вспоминал, сколько это в граммах. Один дирхем, это… это… полтора или один и четыре? А и так и эдак. Старые дирхемы – полтора грамма серебра, новые, тохтамышевские, – один и четыре. Деньги серебряные московские идут по курсу две к трем. То есть за два дирхема – три деньги. Шесть дирхемов – это девять денег, вполне приемлемо.

– Согласен! – Раничев негромко хлопнул рукой по столу.

– Ну вот и славно, – отсчитывая монеты, засмеялся хозяин двора, видно, был вполне доволен покупкой.

Заплатив из полученных денег за ночлег и пищу, Иван уселся за дальний стол. Было уже довольно поздно, и постояльцы – задержавшиеся после базарного дня купцы с приказчиками и служками – поднимались наверх, в опочивальни. Проголодавшийся за долгую дорогу Раничев спать не торопился. Похлебав наваристых, щедро заправленных крупами щей, слопал студень, закусив изрядным куском рыбника, и теперь неспешно потягивал из деревянной кружки красное ордынское вино, оказавшееся довольно-таки приятным на вкус, что-то между «Каберне» и «Медвежьей кровью». Странно, но курить совсем не хотелось, видно, отвык за пролетевшее время. Сколько он уже здесь? Сейчас – февраль девяносто седьмого. Тысяча триста, разумеется. А когда сюда попал, был… кажется, май. Года одна тысяча триста девяносто пятого. Господи, скоро два года уже. Интересно, кто теперь директор музея? И что там с ним, с Раничевым, ищут еще или давно плюнули? Списали как пропавшего при невыясненных обстоятельствах – «ушел из дома и не вернулся и.о. директора угрюмовского краеведческого музея», прах ему пухом. Или – пух прахом? Или, нет, какое-то другое здесь слово – «земля пухом» – ну, это рановато еще, это еще поборемся! Два года, почти два года… Сколько было Евдоксе во время их первой встречи? Пятнадцать? Шестнадцать? Вряд ли больше – замуж тут выдавали рано, а Евдокся еще сидела в девках. А сейчас ей примерно… Хм… Иван усмехнулся. Примерно как в песне Майка Науменко: «Тебе уже восемнадцать, мне всего тридцать семь»! Ну, положим, пока что не тридцать семь… но к тому близко.

Глотнув вина, Раничев обвел взглядом полутемную залу, уже почти опустевшую, лишь у самой печки сидели за столом несколько человек, по виду – приказчиков или мелких торговцев, да суетились вокруг служки. Иван улыбнулся – неплохо все получилось сегодня. И в приличное заведение попал – чисто кругом, никто не ругается, не дерется – и деньжатами подразжился. Вона, звенят под подкладкой. Надо б зашить покрепче, не то, не дай бог, вылетят. Зашить, поспать да думать что-то насчет дальнейшей жизни. В Москву надобно добираться, в Москву да подумать, чем там заняться, – денежки, к сожалению, имеют нехорошее свойство быстро кончаться, совсем, как мед у Винни Пуха: когда он есть, то его сразу нет. И что вы умеете делать, уважаемый Иван Петрович? Руководить трудовым коллективом интеллигенции? Не пойдет. Придется к старой профессии вернуться – скоморошничать. Однако одному плохо. Надо ватагу искать, иначе не потерпят коллеги, прибьют конкурента. Хорошо было бы сейчас в Западной Европе, где-нибудь во Франции или в немецких землях. Ездил бы себе преспокойно по замкам, представлялся каким-нибудь бароном де Раниче, обедневшим потомком некогда знатного рода, распевал бы под лютню любовные песни и был бы желанным гостем в любом феодальном замке, где помирающие со скуки рыцари одаривали б золотишком со всей возможной щедростью, а их жены… а их жены… Ладно, замяли тему. Тут такое не прокатит – скоморохи на Руси – это не трубадуры-труверы-миннезингеры, знатностью тут и не пахнет, а если кого на Западе и напоминают, так только странствующих акробатов и певцов – жонглеров. Тоже, кстати, людей, часто гонимых церковью. Так что один особо не постранствуешь и песнями не разбогатеешь – нет того ангажемента, продюсеров нет! Ватага нужна, а ее ведь еще найти надо. А это, пожалуйста, в крупном городе только. Можно, конечно, и в рядках скоморохов-ватажников встретить, и даже в селах, но это только во время массовой рыночной торговли или каких-нибудь общенародных праздников типа Спаса, Покрова и Дня Парижской коммуны. Короче, искать надо, ибо тот, кто ищет, тот всегда найдет! Как, к примеру, свинья – грязи. Вообще-то давно стоило к постояльцам повнимательней присмотреться, к соседям, так сказать, по отелю. Вернее – по мотелю – постоялый двор, наверное, все ж таки больше именно этой категории соответствует.

Два дня назад, если верить хозяину, как раз закончилась ярмарка. Эх, раньше б тут появиться, уж точно встретил бы скоморохов. Ну что уж теперь… Хотя, конечно, может, и не все ватажники уже покинули сей гостеприимный рядок, может, кто и подзадержался. А чего скомороху тут по своей воле делать? Правильно – нечего. Значит, если кто и задержался, так не по своей воле, а, скажем, волею старосты, волостеля, тиуна или кто тут есть из представителей феодально-чиновничьей администрации, или, проще говоря – «крапивного семени». И за что скомороха могли схватить? Как за что? А за хорошую драку! Или же – за кощуны и глумы, сиречь – острую, социально направленную сатиру.

Заглянув в опустевшую кружку, Иван подозвал служку, дождался, когда тот принесет вина, так, с полною кружкой, прошелся по зале. Присел к уныло доедающим кашу приказчикам:

– Бог в помощь, добрые люди.

– И тебе, господине.

– А что, говорят, тут драка на днях была?

Один из мужиков – рябой, с редкой рыжеватой бородой и чуть узковатыми глазами, – с усмешкой оторвался от каши.

– Да разве ж то драка? – тщательно облизав ложку, засмеялся он. – Два ребра всего-то и сломали, вот прошлолетось так уж была драка – цельное побоище!

– Ватажники драку затеяли? – с пониманием дела спросил Иван. Мужик кивнул, и Раничев, обернувшись, щелкнул пальцами: – Гарсон! Тьфу ты… Половой… Иль как, блин, тебя там…

– Что господину угодно? – тут же подскочил запыхавшийся мальчишка в синем довольно-таки чистом полукафтанце.

– Вина подай. – Иван сунул парню деньгу. – На все! Угощаю.

– Вот благодарствуем! – оживились мужички. – Чай, праздник у тебя какой?

– Именины… Ну, братва, подставляй кружки!

Пропьянствовав полночи с приказчиками, Раничев таки вызнал все, что ему было нужно. И в самом деле, не далее как позавчера, по окончании ярмарки, возникла небольшая потасовка, как сказал рябой Онисим – «возня малая», между кем-то из местных и скоморохами. Из-за чего разгорелся сыр-бор, приказчики не помнили, а может, и вовсе не знали, видели только, как двое скоморохов, намяв бока местному мужику, раскачав, кинули того в сугроб. Полежав немного, мужик кликнул своих – и теперь уж плохо пришлось скоморохам. Те, конечно, не стали дожидаться расплаты, попытались удрать, да не успели, не повезло ребятам. По указу старосты рядка, Амвросия, как в один голос утверждали приказчики – «человечища напрочь подлого», скоморохи – их и было-то всего двое – были схвачены молодшей дружиной, присланной по указанию князя Олега Ивановича для поддержания порядка во время ярмарки. С тех пор и сидели пойманные скоморохи, запертые в одном из амбаров, ждали приезда судьи. Ну много им не грозило. Власть не ругали, церковь не трогали – всего-то подрались, эко! Два ребра – штрафом отделаются либо батожьем. Интересно, кто именем князя судить приедет? Может, Авраамку пошлют? В этакую-то дыру – вполне могут. Хотя, конечно, не дорос еще до такого писец. Рановато ему в судьи.

Поговорив еще немного с клевавшими носами приказчиками, выхлеставшими на халяву два кувшина вина, Раничев утомленно опустил потяжелевшую голову. Усмехнулся себе – а не пора бы и спать, Иван Петрович? А то ужретесь еще тут, как свинья. Утром-то на скоморохов бы поглядеть, Онисим сказал, уже завтра кто-то от князя приедет. Ну посмотрим, утро вечера мудренее.

Немного пошатываясь не столько от выпитого, сколько от накатившей усталости, Иван отправился в верхнюю горницу, спать. Некоторые из его собутыльников уже давно похрапывали на лавках, а кое-кто – и под столом.

Утром так же морозило, даже, пожалуй, и сильнее, и холодное солнце скрывалось за серовато-желтой мглою. Выйдя на улицу, Раничев поежился: бедняги скоморохи – каково им-то в амбаре? Народу на главной площади рядка уже собралось изрядно – вставали рано. Большинство уже отстояли заутреню в церквушке и сейчас презрительно косились на тех, кто на службе не был, дескать – язычники поганые. Небольшого росточка попик или дьякон, в накинутой поверх рясы шубе, в черной тряпичной скуфеечке на голове – это несмотря на мороз-то! – взобравшись на высокое крыльцо крайней избы, пристально смотрел на исчезавшую за холмом дорогу. С ним рядом стоял противного вида толстый губастый мужик с широким, каким-то сальным лицом и узкой бородкой, видимо – староста рядка Амвросий, о котором Иван уже слышал немало нехороших слов, и, надо сказать, внешность старосты вполне соответствовала услышанному. У крыльца полукольцом расположились десять конных дружинников в простеганных тегилеях и высоких шапках, с саблями и короткими копьями-сулицами. Один из воинов, видимо, старший – десятник, – был одет побогаче других: в блестящий пластинчатый колонтарь поверх теплого подкольчужника. С плеч десятника ниспадал длинный, подбитый бобром плащ. Около дружинников крутился худющий длинноволосый пацан в подряснике и коротком тулупе – церковный служка. Шмыгая от холода носом и не зная, куда деть красные замерзшие руки, он, пытаясь согреться, принялся бегать вдоль крыльца, покуда священник, изловчившись, не ухватил его за ухо кривыми неожиданно крепкими пальцами:

– А ну-кось, Ананий, на березину заберись-ка с проворством!

– Сполню, отче!

Отпущенный отрок поплевал на руки и быстро полез на высокую раскидистую березу, росшую рядом с крыльцом. Забравшись, помахал рукою.

Староста Амвросий поднял голову:

– Ну, я чаю, видать лесок-то?

– Видать, господине. – Ананий вгляделся в даль и вдруг громко закричал: – Едут! Едут!

Собравшиеся оживились. Не прошло и получаса, как из-за холма показался крытый рогожкой возок, запряженный парой гнедых, за возком скакал с десяток воинов с копьями и круглыми червлеными щитами – охрана.

Спустившись с крыльца, староста и священник, приняв радостно-искательный, соответствовавший приезду высокого гостя вид, поспешно пошли навстречу. Толпа – смерды, приказчики, служки – расступилась. Из-за поворота вылетели гнедые, возница – веселый чернобородый мужик – лихо затормозил, потянув вожжи, и полозья пролетевшего боком возка обдали встречающих мелкой снежной пылью.

– Инда, леший! – замахнулся на возницу вылезший из возка чиновник. – Едва ведь не опрокинул, пес!

Поправив шапку, он наконец повернулся лицом к встречающим. Раничев тут же присел, узнав в приехавшем старого своего знакомца – тиуна Феоктиста. Однако не в фаворе нынче тиун, коль в этакую глушь послан! Да еще – по такому плевому делу. Могли б кого и понезаметней прислать… Тиуну тоже, видно, не нравилось поручение. Хмуро кивнув собравшимся, он, в сопровождении старосты и попа (или дьякона), быстро прошествовал в избу. Слезший с березы церковный служка Ананий сунул было любопытный нос в сени – и тут же кубарем покатился с крыльца, получив по морде от вставшего на стражу дружинника. Все присутствующие дружно рассмеялись.

– Вот ведь, гад, прости, Господи! – сплюнув на снег кровь, выругался служка. – Чуть зуб не выбил.

– Бывает, – посочувствовал Раничев. – Что Феоктист-тиун всякий сюда раз приезжает?

– Не. – Парень покачал головой, наклонившись, отыскал в сугробе шапку, отряхнул. – Раньше-то завсегда другой приезжал, дьяк Афанасий, строгий, но и справедливый, однако. А этого я впервой вижу.

– Я так и думал, – кивнул Иван. – А что, отроче, амбар с татями далеко ли?

– Да эвон, за березой. – Ананий снял шапку, еще раз, более тщательно стряхивая с нее снег, пожаловался: – Меня ить отец Ксенофонт завсегда зовет, писарем, а энтот… – Он сплюнул на снег кровавой слюною, погрозил кулаком. – Пущай тогда сами пишут.

В этот момент в сени с крыльца выглянул попик – отец Ксенофонт. Пошарив глазами, заметил Анания, махнул призывно рукою:

– Что стоишь, отроче? Давай живо в избу!

– Ну вот, понадобился наконец, – усмехнулся отрок. – Побегу, чай…

– Постой. – Раничев придержал парня за рукав. – Поди, суд-то скоро начнется?

– Что ты, господине! – засмеялся пацан. – Покуда порасспросят всех, да поснидают, да, может, и батожьем побьют, смотря по надобности. Уж никак не раньше полудня.

– А в чем обвиняют-то?

Ананий лишь пожал плечами:

– Да не знаю пока.

Кивнув, побежал в избу.

Проводив его взглядом, Иван задумчиво посмотрел на расходившийся народ. Все правильно, на присланного тиуна посмотрели, теперь чего стоять, сопли морозить? Чай, дел в доме хватит. А расправу над татями уж не пропустят, уж покричат, кому надо.

Раничев не торопясь прошелся по главной – и единственной – улице, мимо пустых рядков, подошел к общественным амбарам, построенным либо в складчину купцами, либо скорее смердами по указу старосты. Теперь амбары сдавались торговцам в аренду, ну и – как видно из ситуации – использовались и в других целях. Рядок в будний, не ярмарочный день представлял собой довольно-таки унылое зрелище – тишина, безлюдье, лишь изредка залает у кого-нибудь на дворе пес да послышится глухое мычание коровы. Рассчитанный в основном на торговлю и на торговых людей, рядок насчитывал лишь с десяток окруженных оградами изб, зато целых два постоялых двора и корчму. Ну еще – амбары. И, судя по довольной физиономии Мирона Кубышки, никто из корчемщиков не оставался в убытке, хотя торги были далеко не каждый день и даже не каждую неделю. Крупные ярмарки – так и вообще раз в сезон. Ну корчемное дело здесь, видно, было из тех, где, бывает, день год кормит. А амбары-то неказистые. Иван покачал головой. Эвон, и венцы подгнили, и кое-где покосились ворота. Видно, халтурщики строили, а может, просто-напросто не дали до конца просохнуть срубам, сразу подвели под крышу.

За амбарами начиналось широкое заснеженное поле, тянувшееся до самого леса, куда вела узкая, слабонаезженная дорога – едва-едва виднелись на снегу две санные колеи, сразу видно – не тракт. Так, в лес за дровишками съездить да на реку. Во-он она, за лесом. А по реке-то должен бы зимник идти, ну просто не может того быть, чтоб такая удобная дорожка простаивала. Раничев глубоко вдохнул воздух, закашлялся – морозило вполне прилично, интересно, как там эти, в амбаре, выдерживали? Ивану вдруг послышался какой-то звук от ближнего амбара. Вроде как хрустнуло что-то. Или – почудилось, мало ли… Пожав плечами, Раничев решил вернуться на постоялый двор, отобедать. Тем более что делать пока было абсолютно нечего. Он обернулся назад – уж больно красивый вид открывался. Снег, белый-белый, по нему – наезженная полозьями саней колея, блистающая солнечным золотом и скрывающаяся среди темно-зеленых елей, отбрасывающих на снег глубокие густо-голубые тени. К лесу от амбаров бежали двое. Откуда они взялись, Иван не увидел, темные фигуры без шапок возникли словно бы ниоткуда и быстро кинулись в бега. И чего, спрашивается? Раничев остановился вдруг и задумчиво посмотрел на амбар. Тот самый, где дожидались справедливого суда учинившие драку скоморохи. А ведь, похоже, они больше никакого суда не дожидались! Чьи тени-то? Скоморошьи, кому другому здесь взяться неоткуда. Видно, решили свалить побыстрее. Интересно только, почему именно сейчас, а не ночью? Но ночью амбар, вероятно, охранялся – может, и была попытка, да спугнул сторож. А вот сейчас, когда все жители рядка высыпали на площадь встречать тиуна, вот сейчас самое время бежать. Почему именно к реке? Ведь, казалось бы, куда как лучше рвануть к тракту, или шляху, как он там еще называется? Там-то больше вероятности встретить попутчиков – дорога людная, Бог даст, и подвезет кто. Зато и ловить там будут в первую очередь. Староста рядка Амвросий вовсе не производил впечатления глупца. Что же касаемо скоморохов… Иван задумчиво посмотрел вдаль – бегущие тени давно уже скрылись в лесу. А ведь поймают их, коли не повезет. Пошлет староста человечка в амбар – ну не сейчас, так ближе к вечеру – а тот и вернется с разведенными руками. Нетути, скажет, никаких скоморохов – сбегли! Вот тут и начнется – воинов вполне хватит. Часть по тракту поскачет, в обе стороны, часть – к лесу, к реке – сразу вряд ли, а вот потом, попозже. Нет, определенно не уйти ребятам, и на что, спрашивается, надеются? На везение да Божью помощь? Так не очень-то Господь скоморохов любит, да и везение – штука непостоянная. По здравом размышлении, выход сейчас у беглецов один – как можно быстрее выбраться петлей на тракт да прищучить кого-нибудь конного либо, лучше, обозного. Ежели, правда, попадется такой. А не попадется, так подыхать в лесу от волков и мороза, костер-то не разожжешь – пламя в зимнем лесу далеко видать. Так-то, братки скоморохи…

Раничев усмехнулся и, резко прибавив шагу, направился на постоялый двор, где закупил целую торбу припасов и велел служке запрячь в возок лошадь. Давно пора было сматываться – рядок в свободное от торговли время не то место, где можно спрятаться. А прятаться нужно было – от того же Феоктиста. Это сейчас он сиднем сидит в избе старосты, а ну как выйдет да пройдется по постоялым дворам? Встречаться с тиуном, естественно, Ивану не было никакого резона. А потому следовало уходить, в любом случае уходить, независимо от того, сбежали скоморохи или нет.

– Чтой-то маловато погостевал, господине? – прощаясь, улыбнулся Кубышка. – Лучше б подождал немного да с тиуном уехал. Места вокруг неспокойные, а у него, чай, дружина.

– Рад бы подождать, да не могу. – Иван похлопал застоявшуюся лошадь по шее, оглянулся. – В Переяславле встреча на завтра назначена, уж никак опоздать нельзя.

– Коли так, тогда Бог в помощь! – напутствовал хозяин постоялого двора. Глаза его хитро улыбались, из-за пояса виднелась украшенная сканью рукоять кривого ножа, недавно купленного у Раничева. Памятный ножичек, красивый, но слишком уж приметный, потому Иван и избавился от него в первую очередь.

Мирон Кубышка лично проводил выезжающего со двора постояльца до самых ворот, поклонился вослед, помахал рукою. Иван, кивнув, дернул вожжи, и легкие сани ходко помчались в направлении к пронской дороге и дальше, к тракту на Переяславль. Оглядываясь, Раничев видел стоящую у ворот тучную фигуру Кубышки. С разгону вылетев на околицу, Иван резко свернул за церковь и, проехав амбарами, погнал лошадь к реке. Ехалось легко, радостно – то ли мороз к обеду стал не таким сильным, то ли настроение повысилось вроде бы ни с того ни с сего. Громко насвистывая «Дым над водой», Раничев вскоре выбрался к лесу – прямо перед ним светлела снежная лента реки. Интересно, куда теперь – налево или направо? По правую руку царила залитая солнцем ширь, а по левую река заметно суживалась, так что подступала к самому лесу. К лесу… Что это там синеет на снегу? Уж не следы ли?

– Н-но, залетная! – Спустившись к реке, Иван повернул налево. Свистом подогнал лошаденку, и та ходко пошла вперед, лишь скрипел под полозьями снег, да дул в лицо бодрый морозный ветер. Прямо на излучине, там, где река сужалась, прикрылись снегом темные заросли ивы. Не доезжая до них Раничев вдруг придержал лошадь и, выпрыгнув из саней, подошел к кустам.

– Вылезайте, братцы, не то скоро пойманы будете! – словно бы между прочим, произнес он. Подождал немного, прислушиваясь. Ответом была тишина. – Ну как хотите. – Иван махнул рукой и, снова усевшись в сани, поворотил лошадь назад. Оглянулся: – Ну? Последний раз предлагаю! Нет? Ну как хотите…

Он натянул вожжи…

– Охолони, паря! – Чья-то сильная рука сжала вдруг его запястье, и что-то острое уперлось в спину.

– Ну-ну, не пугайте, не из пугливых, – усмехнулся Раничев, искоса разглядывая здоровенного рыжебородого мужика, неведомо откуда взявшегося в санях. – Сам же вас и позвал.

– А зачем, мил человече? – ехидно поинтересовались сзади. – Может, за нас и награда уже назначена?

Иван обернулся: второй скоморох – а кроме них, вроде бы и некому – держал в руке длинный засапожный нож. Это уже хорошо, что просто держит, а не тычет им в спину Ивана, как делал только что.

– Так зачем? – еще раз требовательно спросил второй. По виду он был явно помладше Раничева лет на десяток: невысокого роста, с круглым, довольно приятным лицом, обрамленным светлой кудрявящейся бородкой и редкими, стриженными в кружок волосами. Шапок ни у него, ни у его сотоварища почему-то не было, видно, потеряли, пока бежали. – Отняли у нас шапчонки-то по указу дружка твоего, Амвросия-старосты, – кривовато улыбнувшись, пояснил скоморох. Его рыжебородый амбалистый напарник тем временем, взяв вожжи из рук отстраненного от управления лошаденкой Ивана, постепенно разгонял сани.

– Коли б я вас хотел сдать, зачем было одному к лесу ехать? – Раничев пожал плечами. – Да еще и по-тихому, на полном-то скаку фиг бы вы меня взяли!

Светлобородый скоморох неожиданно засмеялся:

– На полном-то скаку мы б тебя давно деревиной приложили! Так что моли Бога, что хоть жить остался… То есть останешься… может быть, а, Авдотий? – Он хлопнул по плечу рыжего. Тот обернулся – с буйной бородищею, краснорожий, носатый – ну вылитый разбойник – усмехнулся нехорошо и посоветовал без лишних слов просто-напросто выкинуть Ивана с саней, а уж дальше – как знает.

– Думаю, Селуяне, ежели он ни при чем, так мы греха на душу не возьмем, – пояснил Авдотий. – А ежели Иуда – так пока до своих доберется, мы уж далече будем.

– Это ежели дружки его за нами тайно не скачут, – усмехнулся Селуян, по всему чувствовалось, был он в этой паре за старшего, видно, потому что умнее. – А ежели скачут, так он нам еще пригодится. Дай-ка, Клешня, мне вожжи, а сам стереги, кабы дружок наш сам с саней невзначай не спрыгнул.

Они поменялись местами. Усевшийся сзади за Раничевым Авдотий угрожающе засопел.

– Зря вы так, – оглядываясь, промолвил Иван. – Феоктист-тиун, что к вам на разбор приехал, мне вражина давнишний.

– Феоктист? – обернувшись, переспросил Селуян. – То-то, я гляжу, рожа больно знакомая!

– Ты-то хоть как его увидел?

– Через дыру в крыше… впрочем, тебе про то ведать не обязательно… Н-но, залетная! Н-но! Так как, Авдотий, в сугроб его?

– А пожалуй! – довольно загоготал Авдотий, хватая Раничева за руки.

– Вот так скоморохи, – сопротивлялся Иван. – Своего с саней хотят выкинуть. Да что ты смотришь, паря, я сам скоморох!

Селуян метнул взад себя быстрый пронзительный взгляд:

– Коли скоморох, говори, с кем хаживал?

– С Ефимом Гудком, с Оглоблей, с Салимом…

– Ефима я знаю, – кивнул Авдотий. – Неплох человече. А вот остальных… Оглобля какая-то… – Он подозрительно покосился на Раничева.

– Оглобля по ярмаркам шест таскал, – сквозь зубы пояснил Селуян. – А Салимка по шесту лазал. Давненько уж их не видать, сгинули где, что ли?

– Оглобля сгинул, – кивнул Иван. – А Салим… Салим жив был, правда отсюда далече, в городе Мараканде.

– Где?! – в голос удивились оба, Селуян и Авдотий.

Раничев повторил. Хотел было заговорить им зубы – порассказать о Тамерлане-Тимуре, да не успел – Селуян вдруг резко натянул вожжи:

– Тпру, милая!

Заржав, лошаденка взвилась на дыбы, едва не опрокинув сани.

– Что? Что такое? – завертел головой Авдотий.

Напарник его обернулся, приложив палец к губам.

– Тсс! – показал головой вперед, прошептав: – Вона…

Впереди, за деревьями, из лесу спускалась на лед реки дорога, вернее, широкий, хорошо наезженный шлях. По шляху из лесу на реку выдвигался отряд конных воинов – не большой и не маленький, десятка три – три с половиной. Ветер раздувал красные еловцы на шлемах, над головами воинов блестели на солнце наконечники копий. Впереди, на белом жеребце, не торопясь ехал главный – в сияющем на солнце бахтерце, на плечах – красный, подбитый куньим мехом плащ-епанча. Глаза воина были чуть прикрыты веками, отчего красивое молодое лицо казалось словно бы спящим. А может, он и в самом деле подремывал на ходу? Впрочем, не это беспокоило сейчас Раничева, вместе со скоморохами едва успевшего уклониться от неожиданной встречи. Сани быстро загнали в густой кустарник на пологом бережку – хорошо хоть снега на льду реки здесь было мало, видно посдувало ветром, место-то почти открытое.

– Аксен, – узнавая, прошептал Раничев. – Аксен, Колбятин сын. Эх, кабы стрелу сейчас…

– Ты тоже знаешь его? – Селуян взволнованно повернулся к Ивану.

– Знаю, – кивнул тот. – Гад, каких мало!

Скоморох улыбнулся.

– А похоже, ты нам не врал, парень! – дождавшись, когда проехавшие мимо всадники превратятся в черные, контрастно выделяющиеся на белом искристом снегу точки, покачал головой Авдотий. – Сто раз уж мог бы убежать, вырваться… Ан, нет.

– К рядку поехали, – провожая глазами дружинников, заметил Селуян. – Вот чего там выжидал Феоктист!

Раничев засмеялся:

– Тогда уж вернее – не «чего», а «кого»… Так мы теперь куда едем? В Переяславль ли в Пронск?

– А тебе куда надоть? – подозрительно поинтересовался Селуян.

Иван махнул рукой:

– Все одно.

Первое время беглецы-скоморохи не доверяли ему, даже спали по очереди. Уже потом, когда тракт стал более людным, а со стороны Ивана не было никаких пакостей, несколько подуспокоились, приняв наконец Раничева за своего. Даже выслушали его мнение относительно дальнейшего пути. Селуян стоял за Пронск или Угрюмов, а Авдотий Клешня – вот уж действительно клешня! – за Переяславль.

– В Москву надобно ехать, в Москву, – выслушав их, уверенно заявил Иван. – В Переяславле опасно, в Пронске тоже… вообще на земле рязанской я лично как-то себя не очень уютно чувствую.

– В Москву? – разом переспросили оба. – Что ж… И нам бы туда хотелось. Богатое место, и ватаг много… И караваны купецкие туда идут – подзаработать в пути всяко можно.

– Вот и я говорю! – обрадовался Раничев. – Коль купцы – голодать в пути не будем. Какой дорогой поедем?

– Известно какой, по реке. – Селуян усмехнулся. – Через Борисов-Глебов и Коломну.

– А Феоктист? Аксен? – засомневался Иван. – Они нас в пути не достанут? Дорожка-то уж больно людная да известная.

– Не достанут, – засмеялся Авдотий. – Нам лишь бы Борисов-Глебов пройти, а уж в Коломне людей рязанского князя не любят. Коломна, чай, не Рязань – Москва!

Москва… Как раз туда-то Раничеву и было нужно. Хорошо, конечно бы, было по пути заехать в Переяславль, переговорить с Авраамкой, Панфилом Чогой, Нифонтом. Хорошо бы… Да слишком опасно! Иван не считал себя вправе рисковать собой, ибо, не будет его, кто тогда озаботится спасением Евдокси? И так сегодня рисковал с избытком. Схватить сани, ломануться в лес, нарваться на скоморохов… А если б не отыскал их? Если б вообще заблудился или, не дай Бог, налетел на шишей-разбойников? Риска хватало. Да и скоморохи его поначалу чуть не прибили… ну, положим, пусть не прибили, но встретили крайне неласково, только вот сейчас… да и то… Хотя с другой стороны, Иван ведь все-таки не бросался куда глаза глядят, без руля и ветрил. Сбежавших скоморохов вычислил сразу, их примерный путь тоже просчитал, да ни в чем не ошибся и не мог ошибиться – уж слишком предсказуемыми были все их действия… Слишком предсказуемыми… А ведь Аксен, тем более Феоктист дураками не были, вовсе даже и наоборот…

– Вот что, ребята! – Раничев вдруг схватил вожжи. – Можно ли этот самый Борисов-Глебов объехать? Ну сразу к Коломне чтобы…

Селуян с Авдотием недоуменно переглянулись:

– Объехать-то можно, одначе далековато будет.

– Да и что же с того, что далековато? – разгорячился Раничев. – Зато безопасней!

Такие речи неожиданно принесли ему уважение спутников.

– Гляди-ко! – посмотрел на Авдотия Клешню Селуян. – А знакомец-то наш, кажись, еще больше нас наследил, а?! Коль даже в Борисов заезжать опасается! Ладно, вкруголя поедем… Только едой бы разжиться или стрелами с луком. Твоей, Иване, торбочки на один присест осталось.

Когда за снежным холмом показались колокольни и стены города Борисова-Глебова, сани скоморохов свернули с широкого, наезженного на льду Оки-реки тракта и вяло потащились по узкой лесной дорожке, мимо деревень в пять-шесть дворов и укрепленных отдельно стоящих усадеб. В одной из таких усадеб и заночевали – хозяин не хотел поначалу пускать, да скоморох, он на то и скоморох, чтобы в игольное ушко пролезть, ежели надо! Как грянули все разом препохабную «Пивную заутреню», у хозяина и людей его аж уши в трубочки посворачивались. Тут же открылись и ворота.

– Ну, заезжайте, черти! Чего сразу не сказали, что скоморохи?

– Да мы говорили.

– Лучше б спели… Да тсс! Пока не пойте, вона, дети да бабы улягутся почивать, ужо тогда уж… Пока поснидайте да отдохните малость. Может, баньку?

– С радостию, господине!

– Порочная людская натура, – хлестаясь веником, весело подмигнул соратникам Иван. – Ежели б мы псалмы под воротами запели, фиг бы нас и пустили! А вот какую похабень – «милости просим, дорогие гости». Ну это у нас уж завсегда так… Ийэх!!!

греясь на полке, на манер частушек затянул он.

– А ты, Иване, и в сам деле скомороше изрядный, – обливаясь из шайки водой, похвалил Селуян. – «Пивную» лучше нас с Клешней знаешь!

Их искали по всем дорогам, правда, не сказать, чтоб очень уж усердно – подумаешь, скоморохи! Эко дело. Не стоит ради этого сломя голову носиться по лесам, когда можно хорошо повеселиться и здесь, в рядке. Тем более под боком – два постоялых двора и корчма – было где спустить награбленные в разбойничьем остроге сокровища. Вот и спускали. А потом, еще затемно, вернулись все посланные Феоктистом в леса воины. Поджав губы, доложили скорбно, что так и не нашли супостатов. Видно, подалися в глухой лес, где либо замерзли, либо были сожраны волками.

– Ну и пес с ними, – выслушав, вскользь заметил тиун. Вот именно, пес с ними!

К вечеру все разбрелись по веселым заведениям. Кто попроще – в корчму, кто получше – на постоялый двор. Самые-самые – к Мирону Кубышке, уж у него-то, все знают, самое то! Выпили ставленого медку, крепкого, дорогого – аж по четыре рубля за большую баклагу, – разрумянились, заглядывались в поисках девок – уж совсем скоро Великий пост, а до поста-то – чего ж?

Оглянувшись по сторонам, Аксен азартно зашептал на ухо Амвросию. Тот тоже был здесь, веселился, как и многие, только вот Анания не было – «молод ишо»! – и отца Ксенофонта – тому не по сану.

– Девок? – ухмыляясь, переспросил Амвросий. – Спроворим. Эй, Мироне! – Он подозвал хозяина двора, намекнул насчет девок. Кубышка задумался, хитровато посматривая на гостей, зашевелил губами. Накинутое поверх его зипуна рядно распахнулось, показывая пояс с калитой и торчащей рукоятью ножа, покрытой золотой сканью. Увидев знакомый рисунок, Аксен выскочил из-за стола и, подхватив хозяина за руку, быстро отвел его в сени:

– Откуда ножичек? – тихо спросил он, при этом посмотрел на Кубышку таким бешеным взглядом, что тот счел за лучшее ответить чистую правду:

– Купил вчерась у одного купчишки.

Аксен побелел:

– Где он сейчас?

– Да уехамши. – Мирон махнул рукой. – С утра еще уехамши, на санях.

– На санях?! С каурой лошадью?

– Да, с каурой…

– А куда поехал, ты, конечно, не знаешь?

– Почему не знаю? – усмехнулся Кубышка. – Знаю. В Переяславль поехал сноровкою, сказал, кто-то его там дожидается.

– Ах, дожидается, значит? Ну-ну…

Вновь зайдя в горницу, Аскен отыскал взглядом сотника:

– Скажи всем, чтоб не очень упивались. Завтра утром снимаемся. Засветло.

– Засветло, – вздохнув, повторил сотник. Это ж надо! А он-то вознамерился в эту ночь отдохнуть, расслабиться… Впрочем, и не только он, не только.

Утром мела метель. Воя, как сотня голодных волков…