Глава 14 Лето 1397 г. Дикое поле. Кочевье

Мы не воры, не разбойнички,

Атамановы работнички…

Александр Навроцкий

«Было времечко…»

…тугая петля аркана.

Захрипев, Раничев повалился на землю, чувствуя, как набрасывают ему на голову плотный пыльный мешок. Потащили… Такое впечатление – вниз головой – ну да, там же круча. Выходит, незаметно подплыли на лодке, взяли языков. Как же Микола-то не углядел? Вот уж точно – Тютя. А сами-то вы, Иван Петрович, чем лучше? Попались на такую простую ловушку, детскую, прямо скажем… И как ведь ловко спеленали, варвары, – не шевельнуться.

Иван чувствовал, как спустились с обрыва к реке, как закачалась под ним лодка – поплыли. Еле слышно заплескали весла. Похитители тихо переговаривались друг с другом гортанными голосами; кажется, говорили по-тюркски… Впрочем, на каком же еще языке им говорить?

Плыли недолго, по подсчетам Раничева, не прошло и часа, как чьи-то грубые руки вытащили его из лодки и, швырнув на траву, стащили с головы мешок.

– Бежать! – привязав руки пленника к седлу длинным арканом, гаркнул узкоглазый воин, кривоногий, с плоским желтовато-серым лицом и волчьим взглядом. Погрозил перед лицом Раничева саблей. – Иначе убьем!

Иван пожал плечами. Что ж, знакомое дело. Кривоногий вскочил на коня, кивнул своим людям – их всего-то было с полдесятка, все степняки, обликом схожие друг с другом. Вооружены легко – кожаные панцири, сабли, за спиною – саадаки с луками и стрелами.

Хлестнув коней, вся пятерка ходко направилась в противоположную от реки сторону. Пленники – покрутив головой, Раничев приметил чуть в стороне Миколу Тютю, точно так же привязанного к аркану. Завидев Ивана, Тютя что-то пытался ему сказать… и покатился по траве, споткнувшись о кочку. Всадники не останавливались, так и неслись по степи мелкой убористой рысью, незадачливый Микола тащился вослед коню на пузе, даже не пытаясь подняться. Хорошо, хоть трава мягкая, да и много ее тут, кажется, можно нырять с головой в это пахучее травяное море. Иван перестал крутить головою, все одно много не высмотришь – степь да степь кругом – лучше уж внимательнее глядеть под ноги, что-то не очень хочется проделать весь оставшийся путь на брюхе, как вот несчастный Тютя. Да и тот все ж сообразил, вскочил на ноги, улучив минутку, когда всадники чуть замедлили ход. Раничев, как человек опытный – не впервой приходилось вот так путешествовать, – бежал за конем ровно, стараясь экономить силы и дышать носом, что же касалось Миколы – тот уже давно запыхался, пошатывался даже, видно было, что силы парня уже давно на исходе. Слава Господу, враги решили устроить наконец привал. Солнце тем временем уже поднялось высоко, сияло с бледно-голубого неба, нестерпимо жгло плечи. Эх, солнышко, солнце, когда нет тебя – грустно, а когда есть, так и хочется помянуть крепким словцом. Уж кабы ты теперь бы поменьше светило, так не было бы так знойно, не так бы хотелось пить, и соленый пот не стекал бы по спине липкими горячими ручейками. Дав лошадям немного передохнуть – все это время Раничев с Миколой без задних ног провалялись в траве, – враги снова тронулись в путь, скакали неизвестно куда. Неужто так и будут нестись до самого Крыма? Ведь именно там, в Крыму, главные силы царевича Тимур-Кутлуга. Но проделать этот путь так, как Иван с Тютей, было бы, пожалуй, невозможно – слишком уж быстро таяли силы. А вокруг расстилалась такая красота, что в другой момент Раничев обязательно бы ею полюбовался, ну а так, стараясь не упасть, только и смотрел себе под ноги, лишь краем глаза замечая величавый океан трав, зеленых под копытами коней, голубых – чуть дальше и у самого горизонта – фиолетово-синих. А кроме зелени трав сколько вокруг было цветов! Неприметные, желто-фиолетово-белые анютины глазки, радостные улыбающиеся ромашки, лиловые колокольчики, небесно-синие васильки, крупные солнечные ирисы и огненно-красные маки.

Маки, маки, красные маки,

Вечная память земли… —

про себя напевал на бегу Иван – так было легче поддерживать ритм дыхания.

Неужели вам снятся атаки,

Неужели вам снятся атаки

Тех, что с этих полей не пришли…

А Микола держался из последних сил. Грубая кожа аркана рвала парню руки, заплетались, делаясь непослушными ноги, а язык распух и тяжело ворочался во рту, словно кусок старого скомканного войлока. Едкий пот застилал глаза, стекал по щекам пополам со слезами. Подняв лицо кверху, Микола хотел было набрать в рот побольше воздуха… но снова споткнулся вдруг и упал, покатившись кубарем. Словно капли крови, полетели вокруг него сбитые с высоких стеблей маки. Похоже было, что парень больше не встанет. А земля вокруг между тем стала заметно суше, и трава уже не колыхалась мягким бирюзовым морем, а лишь стелилась, низко пригнувшись. Таскаясь за конем на брюхе, этак можно было быстро остаться не только без одежки, но и без кожи.

Миколе, впрочем, похоже, было уже все равно. А всадники так и неслись, словно бы ничего не замечая, и под копытами коней гулял пахнущий горькой полынью ветер.

– Ну нет, – взглянув на Миколу, зло усмехнулся Иван. – Не дам вам уделать парня.

Он, неожиданно подпрыгнув, рванул аркан на себя так, что скачущая впереди лошадь присела, а всадники едва не вылетели из седла.

– Вах, урусутские хари! – останавливаясь, недовольно заголосил кривоногий, судя по всему, он и являлся в этой пятерке главным. Подъехав ближе, ожег Раничева плетью:

– Вставай! Поднимайся! Не то хуже будет.

Другой степняк, тот, к чьему седлу был приторочен на аркане Микола, уже тоже яростно размахивал плеткой.

– Убивайте, все одно больше не выдюжим. – Иван зыркнул глазами на старшего степняка, знал – вряд ли они сейчас лишат его и Миколу жизни, тогда не было никакого смысла брать их в полон.

– Иншалла! – приподнимаясь в седле, в сердцах воскликнул кривоногий и свистом подозвал остальных.

Те тут же явились, раскосые, пахнущие конским навозом и потом, закружили вокруг на приземистых степных лошадях, гнедых, с длинными черными гривами и круглыми фиолетовыми глазами, в которых отражалось желтыми искрами злое, немилосердно палящее солнце.

– Эти урусутские собаки уже подыхают, – кивнув на валяющихся в траве пленников, по-тюркски произнес старший.

– Вай, нехорошо, Ильмас! – озабоченно выказался один из воинов. – Если подохнут, что же мы скажем хану?

– Важно, не что мы скажем, – захохотав, перебил его другой. – Важно, что хан прикажет сделать с нами, ежели мы явимся без полона?

– Эх, и ведь хотели же прихватить в набег лишних лошадей, – запоздало поцокал языком третий. – Сейчас бы пригодились.

– Молчите все, – по-волчьему оскалился старший, кривоногий Ильмас. – Зачем нам было брать лошадей, ежели где-то здесь, поблизости, кочевье Кудай-Барамуга? Ему-то и сдадим пленников – пускай дожидается хана. И за каждого урусута возьмем по два барана!

– Лучше по три барана, Ильмас.

– Нет, Алтыбас, не лучше. Ты что, не знаешь жадности старого Кудая? Он и двух-то отдаст только потому, что так приказал хан.

Поглядев вокруг, Ильмас вдруг приподнялся на стременах, шумно втягивая широкими ноздрями воздух.

– Пахнет дымом, – чуть улыбнувшись, произнес он.

– Но ведь это могут быть и урусуты?

– Ты слишком молод и глуп, Алтыбас, – покачал головою Ильмас. – Это кизяковый дым. К тому же ты слышишь, как блеют за теми кустами бараны? – Кривоногий показал плетью вперед, где – на пределе видимости – маячили еле угадывающиеся зеленые заросли.

– Да, это кочевье старого Кудай-Барамуга, – приглядевшись, важно кивнул головой четвертый воин. – Я вижу кибитки.

– Аллах привел нас к цели вовремя, – кивнул Ильмас и, обернувшись к пленникам, приказал подниматься.

– Держись, Микола, – вставая, подбодрил соратника Раничев. – Уже немного осталось. Скоро кочевье – там отдохнем.

– А ты что, понимаешь по-ихнему? – слабо улыбнулся Тютя.

– Немного. – Иван подмигнул. – Не журись, паря! Бог не выдаст, свинья не съест.

И снова потянулась под ногами горячая степь, пропитанная запахом чабреца и ковыли, из-под копыт коней то и дело вспархивали куропатки, в небе, невысоко над травою, пели жаворонки. Все осязаемей пахло дымом, кизяком и вкусным, жарящимся над костром мясом.

Ильмас обернулся на скаку к своим:

– Думаю, старый Кудай угостит-таки нас барашком! Ну-ка, прибавим ходу, пока он там все без нас не сожрал.

Дернувшись, натянулись арканы, и пленники сделали последний рывок.

Травы под ногами стало еще меньше, все чаще стали попадаться отпечатки копыт и бараний помет. Вот и кусты – чахлые, кривые, назвать их зелеными мог бы только человек с богатым воображением и абстрактно-художественным вкусом. За кустами, сдвинутые вкруг, расположились кибитки – белые войлочные фургоны на телегах – всего четыре, видно, невелико было кочевье скупого Кудай-Барамуга.

В центре образованной кибитками площади горел небольшой костер, вокруг которого на корточках сидели полуголые чрезвычайно грязные дети, худые и покрытые струпьями. Облизываясь, они не сводили черных глазенок с такого же худого старика в грязно-белом тюрбане, деловито орудующего большим ножом в деревянном блюде с только что поджарившимся на костерке барашком. Видно, шел дележ пищи. Молодых мужчин, похоже, в кочевье Кудая не было, видно, загребли на военную службу под знамена Тимур-Кутлуга и Едигея. Женщины копошились где-то в кибитках, оттуда же слышались тягучие вопли младенца. Вообще же, по мусульманским обычаям, женщины не должны сидеть за одним столом с мужчинами, вот и тут у костра были одни лишь мальчики.

– Салам, досточтимый Кудай-Барамуг, – выскочив из-за кустов, спрыгнул с коня кривоногий Ильмас.

– И тебе Аллах в помощь. – Вздрогнув, старик проворно спрятал только что отрезанную баранью ногу в широком рукаве засаленного халата. – Садись к костру, не обессудь, что барашек не так жирен, как хотелось бы.

– Я не один, с воинами, – спешившись, кивнул себе за спину Ильмас.

– Всем места хватит, – льстиво улыбаясь, заверил старик. – Коней вон привяжите у дальней кибитки.

Проводив подозрительным взглядом удалившихся воинов, Кудай-Барамуг быстро затолкал большую часть барашка в другой рукав, после чего рыкнул на детишек:

– Что сидите? А ну, пошли прочь!

– А покушать, дедушка Кудай?

– После покушаете… Ежели словите к вечеру куропаток. Кому говорю, брысь отсюда, да побыстрее!

Прогнав ребят, дед как ни в чем не бывало принялся проворно поедать все, что осталось от барашка. Странное дело, спрятанные в рукавах халата вкусности никак ему не мешали. Привычка однако!

– Мы привели тебе двух пленных урусутов, почтенный Кудай. – Усаживаясь у костра, Ильмас кивнул на пленников, коих подвели его воины.

– Вах, опять баран надо, да? – Дед слезливо потряс седой бородою. – Скоро совсем не останется у меня баранов.

– Не горюй, досточтимый, – хохотнул Ильмас. – Знаешь же – хан даст тебе три овцы за каждого урусута.

– Э-э, – по-козлиному проблеял старик. – Пока еще дождешься этих овец. – Он внимательно посмотрел на пленных, особенно внимательно – на Миколу. – Вон того, молодого, я бы взял себе для работы, – почмокал губами дед. – Как думаешь, разрешит хан оставить?

– Это уж сам договаривайся, почтеннейший. Мы за хана не ответчики. – Ильмас догрыз ребрышко и вытер жирные губы рукавом. – Вообще-то я б тебе лучше вон того посоветовал, – он кивнул на Ивана. – Силен и крепок…

– Ага, – нетерпеливо перебил старик. – Силен и крепок. И как мне с таким справляться, когда в кочевье ни одного мужика не осталось? Нет, уж лучше тот, что помоложе.

– Ну как знаешь. – Ильмас рыскнул глазами по блюду. Похоже, больше ничего съестного там не наблюдалось. – Куда моим воинам поместить пленных?

– Вон. – Кудай-Барамуг, кивнув на дальнюю кибитку, позвал: – Хафиза! Эй, Хафиза! Принимай полон да проследи, чтоб надели колодки.

Из дальней повозки выбралась тучная дебелая бабища в длинной накидке и неопределенного цвета шальварах. Оглядевшись по сторонам, поманила воинов Ильмаса рукою – сюда, мол.

В один миг пленники очутились за деревянной решеткой в дальней половине кибитки. На шею их надели тяжелую деревянную колоду с отверстиями для голов – одну на двоих.

– Однако, – только и смог вымолвить Иван, глядя, как ловко дебелая бабища накинула на петли замок, заперев его большим ржавым ключом, который тут же повесила на пояс.

– Смотри у меня! – уходя, погрозила она кулаком. И пленники наконец остались одни.

– Вот славно-то! – с наслаждением вытягивая ноги, прошептал Микола. – А я уж думал, нас пытать кинутся.

– Погоди, не вечер еще, – хмуро отозвался Иван. – Расскажи-ка лучше, как ты в полон-то попал?

– Да по-глупому, – парень грустно усмехнулся. – Я вишь, не на то местечко встал, от соседей подале… вот, видно, и проскользнули нехристи в дырочку…

– В дырочку, – в сердцах передразнил Раничев. – Эх ты, Тютя! Ну да ладно, теперь чего уж… сам-то я тоже хорош. – Он скосил глаза. – Кто там у нас соседи-то были, брянцы?

– Кажись, оне, господине. – Микола пошмыгал носом.

– Не «кажись», а именно они, – задумчиво промолвил Иван. – И не называй меня господином. Господин у нас пока сейчас один – тот жлобский дед в грязной чалме. Кстати, а ты чего так брянцев испугался? Чай, беглый?

– Что ты, что ты, господине.

– Да будет врать-то. Иначе б чего ты брянцев пуще врагов пасся? Теперь уж можешь и признаться – все одно.

Микола неожиданно сверкнул глазами:

– Ну и беглый. И что с того теперя?

– Да ничего. – Раничев пытался пожать плечами, да помешала колодка. – Просто теперь понятно, как мы в полон попали. Ну и чьих же ты будешь?

– Боярина Хрисанфия Большака, – тихо признался парень.

– Тю! – Иван неожиданно для себя рассмеялся. – Так Хрисанфий Большак уже давно как на Москву отъехал.

– Ну да? – усомнился Микола. – Язм от него два лета назад сбег – кажный день порол, пес. Думал – сдохну. – Сглотнув слюну, он замолк.

– Порол, говоришь?

– По сю пору на спине рубцы.

– В таком случае могу тебя обрадовать – умер в Москве твой мучитель.

– Умер? – Парень недоверчиво вскинул глаза. – А жена его, Руфина?

– Та жива покуда.

– Вот уж тоже змеища, еще похуже боярина. Люта – всех девок кнутом перебила, да и детей не забывала. А сама-то и не знатна вовсе!

– Как так – не знатна? – удивился Иван.

– А так! Не из наших краев она, с Волынской земли, говорят, из посадских людей, да Ягайло-круль ей за что-то дворянство пожаловал.

– Ах, вот оно что! Значит, Ягайло.

– А то и еще хуже – орденские немцы! Католичка Руфина, не наша! А уж зла…

– Знаю. – Раничев невесело усмехнулся. – Приходилось встречаться… Эй, ты чего замолк, паря? Спишь, что ли? Ну спи спи… Только не долго. Особо-то нам с тобой спать некогда, думать нужно – как бы отсюда выбраться.

– Да уж, выберешься отсюда, пожалуй. – Микола горестно вздохнул.

– Не будь таким пессимистом, молодой человек, твоему возрасту это вообще несвойственно. Тебе сколь лет-то?

– Пятнадцать… будет.

– Вот видишь! Самый тинэйджерский возраст – портвейн в подъезде, первый косяк, щупанье девок, танцы-шманцы-обжиманцы – короче, не жизнь, а одно сплошное удовольствие. А ты вот с чего-то вдруг грустить вздумал. Неправильно это. Короче – хватит грустить, юноша! Как сказал один мудрый человек – ты его, к сожалению, не знаешь – «не надо бить себя ушами по щекам»! Подумай-ка лучше, как отсюда смотаться, и желательно побыстрее, чего-то не очень хочется мне дожидаться посланцев таинственного дарителя баранов. Мы с тобой, между прочим, оценены стариком в три овцы. Но главное, конечно, не в этом. Главное – в той знойной женщине – мечте поэта, – что сковала нас отнюдь не любовными узами. А ключ, между прочим, у нее на поясе. Значит, что надо сделать? Нет, только не предлагай мне бить бедную женщину по голове, это вообще низко – бить женщин. Да и несподручно – в колодке. Нет, надо ее обаять! Завлечь в свои сети. О, женщины, женщины…

– Ты говоришь о той страшной бабище? – помолчав, осторожно поинтересовался Микола.

– О, юноша! – расхохотался Иван. – Не бывает страшных женщин, бывает мало… впрочем, это уже пошлость. Да и водка у вас пока не придумана. А хозяйка-то наша в самом соку… Учитывая это, а также и то, что мужиков в кочевье не наблюдается – детей и старого жлоба я не считаю, – можно предположить, что несчастная женщина испытывает, скажем так, некоторое влечение к лицам противоположного пола, если, конечно, она не падка на женщин, что в нашем случае было бы очень плохо. В общем, будь готов, Микола, и делай по-военному – как я.


Толстая бабища – Хафиза – появилась в кибитке уже ближе к вечеру. Принесла в баклаге воду, соленую, теплую и невкусную. Раничев заговорил с ней по-тюркски… и был тут же награжден хорошим ударом по голове.

– Еще скажешь хоть слово, пес, я вырву тебе и левый! – злобно прошипела толстуха и, перед тем как удалиться, злобно пнула Ивана в живот.

– Однако, – выдохнул тот. – Нам бы это, оправиться!

– Делайте свои дела здесь, вши! – Хафиза захохотала. – Ваше счастье, что старик хочет получить за вас баранов.

Она вышла, проскрипев по дощатому полу кибитки, решетчатому в задней ее части – то-то было не очень удобно сидеть.

– Что ж, с налету не вышло, – подвел итоги Раничев. – Эх, нам бы хотя бы дня три, а еще лучше – неделю… К сожалению, подобных сроков мы не имеем, и вообще, скорее всего, у нас только одна ночь. Не заметил, собак в кочевье много?

– Ни одной не видал, – тихо отозвался Микола. – Сожрали их эти басурмане, что ли?

– Вряд ли… – Иван усмехнулся. – Они ж, кажется, мусульмане все-таки… Хотя мысль в чем-то верная. Видел, какие тут все в кочевье тощие, за исключением нашей любимой женщины. Скорее всего, и собак держат только нужных – для охраны стада. Зачем им кормить лишних? Значит, к стаду мы не пойдем… Узнать бы только, где оно?

– Эвон, по левую руку овца блеяла, – прошептал парень. – Я давно уж слышу.

– Молодец! – одобрил Раничев. – Значит, как выйдем, нам сразу направо.

– Да как выйти-то?

– А тут думать надо. Шевелить мозгами немножко, иначе зачем тебе голова дана? Только для того, чтобы ею есть?


Как стемнело, Хафиза забралась в кибитку и грузно улеглась в передней ее части, подстелив под себя кошму. Кормить пленников она, похоже, не собиралась. Это было плохо, и не только потому, что Ивану с Миколой ужасно хотелось есть. Когда толстуха захрапела, Раничев громко кашлянул и заскрипел колодкой. Тщетно! Бабища не просыпалась. Иван толкнул локтем напарника – теперь уж закашляли оба.

– Чего шумите, собаки? – наконец проснувшись, вполголоса заругалась сторожиха. – Эко, сейчас угощу вас колотушкой!

– Госпожа, сосед мой чего-то слишком горячий, – с испугом в голосе сообщил Раничев. – И дышит как-то через раз…

– Чего-чего? – так же испуганно переспросила женщина. Болезней в кочевье боялись.

– Боюсь, не огневица ли, черной смертью зовомая? – гнусаво продолжал Иван. – Принесла б огня да посмотрела, нет ли у него под мышками язв?

Озабоченная Хафиза, враз потеряв сон, выбралась из кибитки. Слышно было, как сказала что-то Кудаю. Тот недовольно отозвался сонным голосом, и бабища грязно выругалась – видно, старик предложил ей разбираться самой и, ежели что, обо всем доложить.

Взяв от костра головню, Хафиза забралась обратно в кибитку и зажгла жировой светильник – плоскую глиняную чашу. Откинув решетку, подошла к пленникам – те уже стояли, выпрямившись, насколько позволял войлочный полог.

– Вишь, госпожа, весь красный. – Раничев испуганно кивнул на Миколу. – И горячий, горячий весь, прямо огонь. Интересно, что у него под мышками? Если вспухли – плохо дело. Я бы сам посмотрел, да руки связаны…

– Не бойся, не развяжу, – усмехнулась бабища. – Сама лучше гляну.

Поставив светильник, она наклонилась…

Иван с Миколой, разом наклонясь, опустили тяжелое ярмо ей на шею. Хафиза упала на пол без звука и застыла, вытянув жирные ноги.

– Неужто насмерть? – прошептал отрок.

– Не думаю… Пульс прощупывается… Впрочем, хватит болтать, где там у нее ключ?

– Вот…


Осторожно выбравшись из кибитки, пленники припустили к лесу, стараясь держаться правой руки, – в отдалении, слева, глухо залаяли псы. Иван с Миколой бежали все ночь, не обращая внимания на усталость и часто встречающиеся овраги, лишь иногда останавливались, ориентируясь по звездам, мерцающим в черном ночном небе. Алая заря загоралась уже на востоке, быстро светало. Все в колючках и синяках, оборванные, беглецы выбрались наконец на широкую, наезженную колесами повозок дорогу.

– Крымский шлях, – прошептал Раничев. – Теперь недалеко и до наших.

– Всадники! – выкрикнул вдруг Микола. – Погоня. Теперь не уйти.

Иван потрепал его по плечу:

– Спокойно, юноша! Не гоните волну. Вряд ли это погоня – уж больно их много и едут тихо. Да и флаги… Ты видишь?

– Да… – кивнул юноша. – Зеленый с желтым – хоругвь Тохтамыша… А за ним – наша, красно-белая.

– Свои…

Облегченно переводя дух, беглецы выбрались на шлях. Прямо на них, на рысях, шли передовые отряды конницы Тохтамыша – одетые в пластинчатые доспехи воины в высоких золоченых шлемах. Впереди, на белом коне, скакал тот, кого Иван узнал бы из миллионов, – Абу Ахмет, человек со шрамом! Только что взошедшее солнце отражалось в его доспехах, и встречный ветер…

Загрузка...