Северные волки (СИ)

ГЛАВА 3. Та, что ходит в тумане

Эта ночь стала самым тяжким испытанием за последние несколько лет

Гесса уходила и уходила тяжело. Она металась. Бредила. Что-то шептала или выкрикивала. Иногда можно было различить, как она называет чье-то имя, зовет его обладателя, словно он мог прийти сейчас к ней. Или за ней. Она поминала древних богов, имена которых Берта помнила из сказок. Выла и хрипела. Шептала слова на незнакомом языке. То распахивала невидящие мутные глаза, то снова их закрывала.

Берта была рада тому, что младшие остались у тетки. В соседнем селении. Меньше всего хотелось, чтобы они видели старуху такой. Она и сама еще долго будет вздрагивать, вспоминая эту ночь.

Порой ей казалось, что уставшие глаза видят клубящийся вокруг Гессы туман. Это была смерть.

Та, что ходит в тумане. Так называла ее бабушка. И еще она говорила, что Смерть никогда не уходит одна.

В это Берта верила. Еще с тех пор, как слегли Грэта и Вальд, ухнув на проталине в весеннюю реку. Тогда еще был жив их отец. А сама Гесса пряталась от людей в лесу. И пришла к ним поздней ночью, когда Берта уже совсем выбилась из сил и чуть не рыдала от отчаянья. Если Грэта еще держалась, горячий, как хорошо протопленная печь, Вальд, вот-вот должен был уйти из жизни. И Берта могла поклясться, что видела такой же туман вокруг него, как сейчас вокруг старухи Гессы.

— Смерть никогда не уходит одна, — как наяву она услышала голос ведьмы. — Готов ли ты заплатить за то, что я отгоню ее от твоего сына? Готов ли ты к тому, что она заберет другого взамен ему.

Отец тогда побледнел. Гесса предлагала ему выбрать, кому следует отправиться за грань. И Берта даже малодушно понадеялась, что он откажется. Ведь ценой жизни Вальда без сомнения будет или она, или Грэта. Зря, как оказалось. Отец решительно кивнул и вышел из дома во двор. Ну да. На что надеяться. Между единственным сыном и одной из дочерей выбор всегда очевиден.

— Выйди, Берта, — приказала старуха Гесса, раскладывая травы на столе и зажигая толстую свечу. — Та, что ходит в тумане, не должна тебя видеть пока.

И Берта вышла, глотая соленые слезы обиды и желчную горечь разочарования. Вылезла на холодный чердак, пропитанный запахом сена, и свернулась калачиком. Тогда она думала, что жизнь ее теперь будет недолгой. Но и в этот раз ошиблась. Смерть забрала отца. Это случилось, когда никто не ждал и уже успели понадеяться на то, что слова старой ведьмы всего лишь очередная страшилка. Он ушел с сетями, как обычно на рассвете. А уже на следующий день его изуродованное морскими гадами тело вынесло на берег.

— Ран беспощадна к тем, кто попадает в ее сети, — сказала тогда Гесса, равнодушно разглядывая то, что осталось от отца.

Бертрада часто слышала, как старуха поминает древних богов так, будто они и вправду существовали. И порой ей даже нравилось, словно она прикасалась к подернутой дымкой легенде. Но тогда разозлилась. Она кричала и плакала. И не понимала, как бабушка может так равнодушно говорить о том, кто был ее сыном. Но старуха лишь пожала плечами и сказала, что прося жизни для сына, он был готов заплатить назначенную цену.

Гесса снова застонала и распахнула глаза. На удивление в этот раз — ясные.

— Они идут. Северные волки. Два черных ворона их сопровождают. Они скоро будут здесь, — и повернула голову в сторону внучки. — Не будь так глупа и труслива, как была я. Уходи туда, где тебя оценят. Уходи с волками, Берта. Не повторяй моих ошибок.

На эту короткую речь старая Гесса потратила и без того немногие силы. Глаза ее закрылись, и грудь едва поднималась. Тяжело и хрипло. В груди ее клокотало. Как и у Берты, которая старалась сбросить липкие нити страха, обвившиеся вокруг нее. И неожиданно разозлилась.

А ведь она было подумала, что старухе стало легче. Нет. Снова бредит. Снова поминает богов. Много лет хранит верность тем, кто не властен на этой земле. Тем, кто приходил с варварами, разрушавшими селения и города. Но это было так давно, что многим уже кажется сказкой, поросшей мхом и суевериями. И только старая полоумная Гесса даже готовясь, как она говорит, уйти в холодные туманы великанши Хель, кроме как о них ни о чем не может думать.

Когда-то и во Фракии правили жестокие и воинственные боги. Это время уже не вспоминают, как и тех богов. Но говорят, что память о них хранят свитки, скрытые в библиотеках обители святой церкви. А сами боги умерли, едва пришлые «вороны в черных рясах» оборачивали все больше людей в веру в светлого и милостивого бога. Что ж. Людям, уставшим от рек пролитой крови, свойственно тянуться к покою и доброте.

Гесса помнила те времена, когда священники и проповедники едва ступили на эту землю. Она уже давно признала тех богов, что пришли на морских драконах. И тогда, видя как один за одним люди становятся на колени, окунаются в воду, чтобы принять крещение, она захлебывалась бессильной яростью. И жалела. Год за годом жалела, что тогда не уплыла на драккаре вслед за зовом собственного сердца в далекую Норэгр. Вслед за ее Олафом, забравшим покой. Он называл ее своей вельвой. И не морщился, как сейчас это делают многие, называя ее старой ведьмой. Она хотела уйти. Вслед за черными воронами мудрого Одина, приносящими каждый вечер новости отцу богов. Но путь этот был закрыт. Как бы ни вглядывалась она в море, высматривая полосатый парус. Как бы ни молила повелителя морей Ньерда, привести хоть один корабль к берегу Фракии, сколько бы баранов не зарезала собственными руками, проливая горячую кровь в соленые воды. Он оставался глух.

Гесса застонала. Она до конца жизни осталась той вельвой, что давным-давно на рассвете своей жизни попала в плен к жестоким северным волкам. И старый Гуннар увидел в ней ту, которой при рождении в глаза заглянула сама Фригг, жена Одина. И тогда она впервые сама пролила жертвенную кровь черной овцы. Тогда впервые… Видят боги. Она скучала по тем временам. Тосковала все эти годы, уходя от людей подальше в лесную чащобу или на скалистый берег моря. Но больше всего она злилась на сына, принявшего Христа. Ей невыносима была даже мысль, что тот в чьих жилах текла кровь сыновей далекой Норэгр, ползает на коленях, как последний раб. На невестку, истово молившуюся перед образами по вечерам. На внучку, которая хоть и сомневается в существовании единого Бога, но так и не приняла по-настоящему сильных богов.

И снова темнота окутала старую вельву. Снова кричали вороны и решительно шли морским путем драккары. Порой казалось, что она слышит как бьются волны о деревянные бока кораблей, как натужно гудит ветер в полосатом парусе. Дождаться бы. Увидеть еще раз, как танцует сталь могучих воинов. Услышать, как поют валькирии. Как когда-то…

Что до Берты… Она не была примерной христианкой. Так уж повелось, что, как говорила Гесса, Распятый Бог был с ней с самого детства. И она к нему привыкла. Но до истово верующей ей было так же, как от Фракии до сказочных северных берегов седой Норэгр. Порой она даже думала, что милостивый и всемогущий давно отвернулся от нее. А если так, то что мешает ей сделать то же. И только память о матери, которая несомненно попала в рай, поддерживала в ней необходимость следовать заповедям Христа. Хотя где Бог, а где она. Защитил ли он ее отца от колдовства Гессы? Нет. Поможет ли он ей, когда уйдет единственная ее опора и защита? А потому так ли он всемогущ, как говорит настоятель монастыря, отец Оливер?

Возможно, Бертрада была плохой христианкой. А может это давали всходы зерна, щедро засеянные Гессой еще в детстве. Но порой девушке и правда было легче верить в то, что боги как и люди. Им присущи желания и прихоти. И удачу они даруют только сильным и решительным. Тем, кто не боится посмотреть в глаза самой смерти. Но и тут Берта прекрасно понимала, что не ей улыбнется удача. Кому-то другому. Но не ей. И судьба ей стать чьей-либо любовницей, чтобы иметь хоть какую защиту от мужиков в деревне. В этом сомнения не было. Слышалось это в шепотках за спиной. Виделось в предвкушающем масляном взгляде старосты Мартина. И было только делом времени, когда кто-то да постучит в ее дверь. Едва только уйдет старуха-ведьма, которую все же боялись. Это были тяжелые мрачные мысли. Но других в голову не шло. Берта вздохнула. Как бы то ни было, со дня на день старая ведьма отправиться в свою Хель. А ей еще нужно придумать, как объяснить соседям то, что бабушку не положат в землю по христианскому обычаю, а возложат на костер.