Гарри Гаррисон, Кэтрин Маклин

I

Три норны, что ткут полотно судеб, сидят в пыльном зале у величественного гобелена. Их старческие пальцы безустанно движутся, перебирая и сплетая нити во всех измерениях, в немыслимых сочетаниях.

Каждая нить — это чья-нибудь жизнь, и норны, ведя нить, ведут чью-то судьбу. Они постоянно бормочут, то тише, то громче, и передают по кругу один на всех глаз, приглядывая за рисунком невероятного полотна. Тон голосов часто меняется — жизнь человека не всегда идет гладко.

— Нет, стой! Эту нить нельзя вплетать!

— Но ведь узор…

— Ты его только испортишь. Мне придется переделывать свою часть рисунка.

— Все пойдет прахом. Разрушится! Вековой труд!..

Голоса звучат громче и злее.

— Стой, Гриссель, прекрати! Нельзя так менять полотно.

Норна гневно машет руками. На ее среднем пальце поблескивает Кольцо Единорога, и вот оно случайно цепляется за короткую ниточку человеческой жизни и выдергивает ее из общего полотна.

— Я сама все сделаю. Дай сюда глаз.

Спор продолжается, а торчащая ниточка жизни тем временем колышется, никем не замеченная.


— Мам, прости, конечно, но маловат костюмчик.

— Я точно подобрала размер, Гранти, — авторитетно заявила мать. — Примерь-ка еще разок, должно подойти.

Грант О’Рейли снова надел смокинг, и результат не обманул его ожиданий: в плечах по-прежнему жмет, рукава добрых три дюйма не достают до запястий. Вот так всегда… Мама заранее купила костюм на свадьбу и ошиблась с размером, решив отчего-то, что ее сын ниже ростом и не столь широк в груди. Правда, на сей раз дело обстояло куда серьезнее: было воскресенье, и они выехали из города, чтобы обвенчаться с Люси в сельской церкви, где до того венчались ее тети, дяди и прочие родственники. О том, чтобы найти замену неподходящему наряду, нечего было и думать.

Грант повернулся к зеркалу и попытался взглянуть на себя глазами чопорных и респектабельных родственников невесты. Ни дать ни взять деревенщина. Люси испугается, устыдится жениха. Так дело не пойдет. Грант подергал за манжеты, пытаясь натянуть их на запястья. Сегодня он, как никогда, должен соответствовать ожиданиям Люси — выглядеть элегантно и чинно.

Из зеркала трюмо на него пялилось отражение, которое так же тщетно пыталось натянуть манжеты на худые запястья. Гранту этот высокий дрыщ с пепельными волосами не особенно нравился: брови, очень светлые, почти прозрачные, придавали лицу кроткое, чуть ли не ангельское выражение. Вдали от зеркала Грант всегда представлял себя сильным мужчиной, брюнетом, достойным защитником прекрасной дамы вроде Люси.

Люси! От одной мысли о ней лицо залилось теплым румянцем. Волнение Грант испытал скорее плотское, нежели духовное. Разве можно о таком думать в день венчания? Грант поспешно отвернулся от зеркала и передернул плечами, пытаясь одновременно прогнать неподобающие мысли и стряхнуть с себя смокинг.

Развалясь у стены в кресле, Херб Колломб знай попыхивал старенькой трубкой. Вид этого сильного, солидного человека придал Гранту уверенности, как всегда придавал во время учебы в колледже. Они с Хербом делили на двоих комнату в общежитии, вместе получали диплом. Само собой, Грант выбрал его в шаферы. Херб улыбнулся, не вынимая изо рта трубки, и Грант невольно улыбнулся в ответ.

Сквозь открытое окно влетал теплый весенний ветерок; где-то снаружи пела птичка, и весь мир казался прекрасным.

Грант снова взглянул на смокинг и упал духом. Где раздобыть новый костюм? Эх, поздно что-то предпринимать: из часовни доносятся звуки органа и шум шагов, гости занимают свои места. Юноша чертыхнулся под нос.

— Не ругайся, Грант, — тут же упрекнула его мать. — Люси — девушка из хорошей семьи, не смей ее разочаровывать.

— Прости, мам.

— Вот так-то лучше, ведь я должна гордиться своим сыночком. Веди себя как истинный джентльмен.

Херб выронил трубку и, слегка покраснев, поспешил поднять ее.

Грант улыбнулся и вдруг ощутил знакомую слабость. Приступ! Нет-нет, только не сейчас! Ну почему болезнь напомнила о себе именно сегодня, в эту минуту? Раз или два, конечно, Гранту удавалось победить слабость, когда та накатывала совсем некстати, вот только всю церемонию не продержаться. Лучше отсидеться где-нибудь, решил он, чтобы не испортить венчание. Надо только найти уединенное местечко, убраться подальше от людских глаз и голосов.

В ушах тоненько зазвенело, и Грант, перестав бороться, позволил приступу взять над собой верх.

— У меня еще десять минут, — быстро пробормотал он, почти не слыша собственного голоса. Звон в ушах словно отделял Гранта от окружающего мира. — Выйду-ка я, подышу свежим воздухом.

За ризницей располагалось старое уютное кладбище с покосившимися надгробиями, буйной травой и кривым персиковым деревом, которое вовсю цвело. Высокая каменная стена ограждала погост от внешнего мира и течения времени. Через боковую дверь Грант вышел на мощеную тропинку, что обегала часовню, и наконец остался один.

«Надо бы успокоиться», — сказал он себе, прикрыв дверь.

Впрочем, о спокойствии думать поздновато; придется принять таблетку. Грант болезненно оскалился, обнажив неправильной формы клыки. Со стороны могло показаться, что его ангельское личико превратилось в довольно милую псиную мордочку. Он шел, ни о чем не думая, высматривая укромное место, чтобы переждать приступ. В голове стучало. Наконец убежище обнаружилось: спотыкаясь, Грант сошел с тропинки и забился в угол ограды, чтобы на время уподобиться бесчувственному валуну.

Грант не знал, сколько времени прошло, однако давление в голове пропало, да и в ушах больше не звенело. Он снова видел, слышал и чувствовал. Еще немного постоял у стены, прижавшись лбом к такому приятному, прохладному камню. Слава богу, во время припадка он не падает и не бьется в конвульсиях. Когда они с Люси поженятся, можно будет пережидать приступы, запершись в ванной, — не дело пугать супругу.

В детстве болезнь лишила его общения со сверстниками, упрятав за плотную стену материнской заботы. Она забрала у него свободу и право на риск, на приключения — последние Грант мог пережить только в чьем-либо пересказе, в стихах и романах. Но забрать у себя право на брак Грант не позволит. За годы мучений он наловчился распознавать приближение приступа, эта способность позволила жить более-менее по-человечески и работать архитектором. Его клиенты ни о чем не подозревали, всегда находилось тихое местечко, куда Грант прятался на время припадка.

Он обернулся и посмотрел на зеленую траву, на высокую стену и покосившиеся надгробия из песчаника. Цвета показались необычайно насыщенными, а линии четкими, как будто зрение вдруг прояснилось.

Из окошка над головой доносился голос матери, такой далекий и слабый, как будто из воспоминания.

— У Гранта, знаете ли, случаются приступы, если перенервничает. Вы не представляете, какими правдами и неправдами я добилась для него освобождения от физкультуры в школе. Не хотела сообщать учителям, в чем причина… У папы его тоже случаются приступы. Они начались после нашей женитьбы, а ведь муж мой такой славный человек. У них это семейное. Мои мужчины слишком чувствительные…

Услышав это, Грант испытал унижение. Но постарался избавиться от неприятных мыслей, сказав себе, что мама попусту болтать не станет. Она все делает ради его, Гранта, блага. Вот погодите, мать и с костюмом проблему решит. Ей всегда все удается.

Грант хотел уже вернуться в часовню, как вдруг увидел… нечто необыкновенное. Длинное, огромное, белое, оно походило на исполинскую перекладину или слоновий бивень и пересекало небо от края до края. Сперва оно казалось далеким, как завершение вечности, потом вдруг понеслось на Гранта. Он не смог бы объяснить, каким образом догадался, но не было сомнений: это нечто падало прямо на него. Грант словно очутился на рельсах, на пути у ревущего локомотива.

Он не успел даже пискнуть, в мозгу не родилось и мысли о крике. Последовал удар, но Грант не испытал боли. Все произошло плавно и мягко, он лишь осознал, что его накрыло чем-то огромным.

Мир исчез, и некоторое время Грант видел только отпечатавшиеся на сетчатке яркие пятна: оранжевую траву и красное небо. Но вскоре и они погасли, сменившись ничем.

Иными словами свои ощущения Грант описать бы не взялся. В первые мгновения тугой спиралью развернулся страх, однако потом ослаб, уступив место зачаткам спокойствия. Грант не чувствовал и не слышал ничего. Он даже не мог понять, что именно видит, пока не осознал: его окружает само отсутствие цвета. Даже не черное, а скорее серое. Серый бархатный туман, напирающий со всех сторон.

Грант с ужасом осознал, что больше не дышит. Сердце тоже не билось. В один миг прекратились все функции организма.

Он мертв!

Эта мысль прогрызла путь в сознание сквозь оболочку спокойствия, и разум взорвался безумием. Мысли, что казались пока еще стройными, утратили всякий порядок.

Время здесь было не властно. Грант не знал, как долго он терзался, лишенный рассудка: годы или всего лишь мгновения? Однако безумие наконец схлынуло. Впрочем, даже спокойствие и порядок в голове не принесли утешения. Грант по-прежнему не знал, где он и что происходит.

Вслед за рассудком пришли тоска и уныние, которые длились целую вечность.

Грант не чувствовал тела. Как вечный, неизменный разум, он томился посреди неизменного серого ничто.

Загрузка...