Сестры зимнего леса

9 Либа

На следующий день мы с матушкой идём стирать бельё на ручей, что позади дома. Лайя, как всегда, где-то бродит. Матушка опять её отпустила. Я же вынуждена заниматься хозяйством.

Мы кладём бельё в ледяную воду и принимаемся бить вальками. Живот мешает мне наклоняться. Пытаюсь его втянуть. Ничего не получается. Ненавижу собственное тело. По-моему, я сама – будто валун у реки. Мама сгибается и разгибается над водой, словно гибкая тростинка. Лайя пошла в неё. Обе они тонкие, хрупкие, невесомые. Почему я раньше этого не замечала? Не понимаю.

Матушка сегодня рассеянна, постоянно оглядывается, точно ждёт чего-то.

Ума не приложу, как поговорить с ней о том, что видела прошлой ночью. Я до сих пор надеюсь, что это был дурной сон, но в глубине души знаю: мне открылась правда, о которой я давно исподволь догадывалась. Скажем, я всегда легко находила верные лесные тропки, просто взглянув на землю и деревья или учуяв запах. Всё вдруг встало на свои места и вместе с тем – ещё больше запуталось. Хотя куда уж больше?

– Мама, ты чего? – спрашиваю я.

– Да вот, смотрю, нет ли кого поблизости.

– Никого там нет.

– В лесу никогда нельзя быть уверенной, крохiтка. Пододвинься-ка поближе.

Подбираю юбки и подсаживаюсь к ней. Матушка сидит на корточках, у меня так не получается. Пыхчу, пытаясь устроиться поудобнее.

Она шепчет мне в самое ухо:

– Прежде чем мы с тятей отправимся в Купель, я кое-что тебе расскажу. Всё равно однажды вы с сестрой должны были обо всём узнать. Прошлой ночью ты увидела нечто странное, да? То, чего тебе видеть не следовало. – Она прикрывает глаза. – Лайя – не дочь твоего тяти, её отец – лебедь, такой же, как я.

– Что-что? – Земля уходит у меня из-под ног, к горлу подступает колючий комок, похожий на клок шерсти, дыхание перехватывает.

– Не будем терять время, – матушка берёт моё лицо в ладони, её серые глаза глядят на меня в упор. – Ты же видела меня в обличии лебедя. Да, я из лебединой семьи.

Пытаюсь вывернуться из маминых рук. Увидеть превращение тайком – одно, а услышать из её собственных уст – совсем другое. Не уверена, что мне этого хочется.

– Либушка, будь ласка, – матушка берёт меня за руки, – прошу тебя, у нас нет времени.

Ёжусь, словно от порыва ледяного ветра.

– Из меня вышла плохая лебедица. Когда стая отправлялась зимовать в тёплые края, мои глаза не могли оторваться от лесных тропок. Возвращаясь обратно, я вновь принималась любоваться вершинами холмов. Иногда чувствуешь, что живёшь не своей жизнью, но нет сил сбежать. Лето мы проводили в Онишковцах, иногда летали на Днестр. Я часто отбивалась от стаи и однажды повстречала твоего отца. Услышала шум за деревьями и заметила ворочающуюся груду бурого меха. Оказалось, в яме сидел медведь. Зверь меня очаровал. Огромный, сильный, от него пахло лесом и землёй. Вскоре я увидела человека, который повёл этого медведя на цепи. Они пришли на поляну, где было устроено что-то вроде праздника для местного барина. Люди начали хлопать в ладоши и петь: «Гоп, козак! Да-да, да-да, да-да! Гоп, козак, шибче-шибче-шибче!» Человек и медведь принялись танцевать, кто кого перетанцует. Человеку полагалось спасение от долговой ямы, медведю – от самой настоящей. Твой тата – а медведем был именно он – победил, но, вместо того чтобы его отпустить, люди столкнули зверя обратно в яму. Я поняла, что не могу остаться в стороне. Нельзя так обращаться с живым существом, нельзя мучить зверей. Тогда я ещё не знала, что он – человек. Дождавшись ночи, я слетела в яму. Медведь оскалился и махнул когтистой лапой. Я успела только подумать: «Ну, вот мне и конец, угодила на обед медведю». Однако когда я схватила клювом цепь и осторожно развернула свои крылья, он успокоился. Взлетев, я вытащила его из ямы, а потом принялась клювом долбить замок. Лебеди, крохiтка, гораздо сильнее, чем тебе представляется, не забывай об этом. Увидев в глазах медведя слёзы, я сообразила: он не тот, кем кажется. Впервые мне повстречался другой оборотень. До этого я полагала, что наше семейство одно такое на всём белом свете. Медведь меня словно околдовал. Вот она, иная жизнь, о которой я мечтала. Едва оковы спали, он превратился в сильного темноволосого мужчину. Разве что взгляд остался по-медвежьи пристальным. Он подхватил меня на руки и поблагодарил. Настала моя очередь его удивить. Ох, доня! Видела б ты его глаза, когда воздух вокруг замерцал, а у него на руках вместо лебедицы оказалась обнажённая девушка.

– Матушка… – Внутри у меня словно огонь вспыхивает.

– Мы проговорили до утра. Он рассказывал мне о своём роде, Хасидеи Берре, об их штетле и Купели. О том, как его поймали, когда он покинул семью, решив повидать мир. Тамошний барин нарочно ловил медведей, приручал их, а потом заставлял должников надевать медвежью шкуру и плясать с медведем. Люди нередко рядятся в звериные шкуры, отправляясь колядовать, однако здесь речь не об этом. Если ты не мог уплатить долг, единственный путь выпутаться из кабалы – станцевать с одним из помещичьих медведей. Сама понимаешь, мало кто переживал эти танцы. Тятин прадедушка, Шполер Зейде, нередко вызывался потанцевать с медведем за других евреев. Выручая сородичей, он столько раз натягивал медвежью шкуру, что в конце концов превратился в медведя. Как говаривает твой тятя, в час великой нужды становишься тем, кем нужно. А евреям ой как часто требуется защита. С тех пор все, в ком течёт кровь Шполер Зейде, умеют превращаться в медведей. Род получил прозвание хасидов-беров, то бишь – медведей, берложьих людей. Я захотела узнать Бермана получше. Думала: вот он, способ изменить жизнь. Мы с ним пошли к его родным. Он рассказал им, как я его спасла. Они же принялись обзывать меня шиксой, цацей и гойкой. Твой отец пришёл в ярость. Он привёл в дом свою спасительницу, но для его закоснелых родичей мой поступок ничего не значил. Чем больше времени мы проводили с Берманом, тем больше восхищались друг другом, а потом и влюбились. Отношение его семьи только сблизило нас. И вот в один прекрасный день мы решили бежать. Поняли, что иначе нам вместе не бывать. Он бросил всё, что было ему дорого.

Мама умолкает, приглаживает волосы. Затем продолжает:

– Мы отправились к моим родным, однако теперь уже они, в свою очередь, не приняли Бермана. Медведь хочет взять в жёны лебедицу? Неслыханно! Медведю нет места в лебединой стае. Мои родители объявили, что изгонят меня, если я решу остаться с ним. Мы вдвоём бродили по лесу, спали в пещерах, купались в реках, питались чем Бог пошлёт. И вот что надумал твой тятя. Он сказал, что, если я приму иудаизм, его семья меня примет. Я начала старательно учить язык, обычаи и молитвы. Приняла веру твоего отца, омылась семь раз в реке, чтобы очиститься, и стала еврейкой. Всё напрасно. Хасиды отказались считать меня своей. Ведь я была лебедью, а не медведицей. Они прокляли нас и запретили возвращаться. Лебеди – лютые птицы, донечка, нам нелегко сбросить перья и стать кем-то иным. Но мы с Берманом любили друг друга. Наши чувства согревали нас, придавали сил, сделали свободными. Прежде мы и не подозревали, что любовь на такое способна. Решили начать всё с самого начала и отправились в большой город, где евреи и неевреи живут бок о бок. Этим городом были Дубоссары. Здесь никто не знал о нашем прошлом и о наших родичах. Где ж ещё поселиться медведю и лебеди? Твой тятя построил эту хату, а вскоре у нас родилась ты, Либа, дитя любви. Краше тебя я никого не встречала! В тебе соединилась кровь двух могучих родов. Я бы не променяла свою донечку ни на кого на свете.

Матушка продолжает что-то говорить, меня же прошибает холодный пот. Я всегда знала, что не похожа на сестру, но это уже слишком! Всё перевернулось с ног на голову. Мамина история должна была бы стать возвратом к моей истинной природе, стать похожей на первое купание в ещё студёной весенней реке. Я же думаю только об одном: «Чего ещё я не знаю? Кто живёт в самой чаще Кодрского леса? Какие существа?»

– Либа, – тормошит меня матушка, – не отвлекайся. Слушай дальше. Как-то раз я сидела дома одна, и в окно хаты влетел лебедь. Это был мой суженый. Лебеди выбирают себе пару раз и навеки, у него не могло быть другой невесты, кроме меня. Временами тебя одолевает тоска, ты решаешь стать кем-то иным, бросаешь прежнюю жизнь, но… семья и вера в любой миг могут опять постучаться в твою дверь. Лебедь обернулся человеком. Стройным, высоким обнажённым юношей. В лунном свете его белая кожа напоминала жемчуг, она словно заворожила меня, пробудила что-то глубинное. И когда он ко мне прикоснулся…

– Матушка… – я изо всех сил зажмуриваюсь.

– Нет, доня, ты должна меня выслушать. Я испугалась и убежала. Тогда юноша вновь обратился лебедем. Белоснежным, черноклювым и черноглазым, с золотой короной на голове. В его взгляде я увидела нежность, мудрость и доброту. Лебедь положил голову мне на плечо и уронил к моим ногам одно-единственное перо. Я понимала, что обязана его взять. Лебедь хотел просто напомнить о себе, дать знать, что он ещё жив и никогда меня не забудет. Долгие годы я, засыпая, слышала шум крыльев, а когда ходила в лес, мне мерещились шорохи, и я то и дело смотрела в небо. И хотя не видела никого, знала – мой суженый где-то рядом, он следует за мной неотступно. Иногда меня накрывала тень крыла, и пушок на шее вставал дыбом. Однажды мы с твоим отцом крепко повздорили. Он сбежал в лес. Как ни старайся, а со своей природой не совладаешь. Медведь останется медведем, а лебедь – лебедем. Бывают ссоры, бывают и ошибки. Даже у тех, кто любит друг друга. Я проплакала до ночи, а потом достала лебединое перо и прижала к груди. И стоило моей слезинке упасть на него, как вернулся суженый. Хлопанье его крыльев напомнило свист ветра. Он появился в лунном луче под моим окном. Я впустила его в хату. Юноша обнял меня так нежно, словно я была великой драгоценностью и он ждал этого всю жизнь. В тот день мне было грустно, я скучала по своей семье, по полётам и свежему ветру. Наша хата казалась мне клеткой, а жизнь, которую я вела, – каторгой. Юноша осушил мои слёзы губами…

Матушка замолкает. Её глаза влажно блестят, глядя куда-то вдаль.

– Он поцеловал меня и сказал: «Только позови, Адель, я не заставлю себя ждать». Я была сердита на твоего отца, а этот лебедь как-никак оставался моим первым суженым. Что-то перекликалось в нашей с ним крови. Он был нежен, прекрасен, строен, я – ещё совсем юна. Мне показалось, я взмываю в небо, долгие годы отсидев взаперти. Ни до, ни после того я не испытывала ничего подобного. Он вновь поцеловал меня, и я не удержалась, ответила на его поцелуй… Твой отец застал нас в постели. Он вообразил, что Алексей взял меня силой. Придя в неистовство, он обернулся медведем и напал на него… – Матушкин голос срывается. – Господи, сколько же было крови! – она прижимает ладонь ко рту.

– Не надо, мамочка, хватит…

– Алексей пытался отбиться. Мы лежали под его накидкой из перьев. Он обернулся лебедем, но куда ему было до медведя! Я закричала, окаменев от ужаса. Испугалась, что Берман убьёт и меня. Даже не попыталась защитить Алексея, смелости не хватило. Я тряслась, по щекам текли слёзы. По всей хате летали перья, забрызганные кровью. Наконец я почувствовала на плечах руки твоего отца. Он тоже дрожал. Сказал, никогда не простит себе, что ушёл и не смог меня защитить. Он думал, я плачу от того, что меня обидели, снасильничали. Бермана испугала собственная ярость. Он поклялся никогда больше не обращаться медведем. Я же не знала, что делать, рот боялась раскрыть, вот и промолчала. После того как Алексей не вернулся в стаю, лебеди проследили его путь. Они захотели убить Бермана. К тому времени выяснилось, что я понесла. Ребёнок должен был стать единственным отпрыском Алексея Даниловича. Когда лебеди явились к нашему дому, твой отец сам к ним вышел, готовый принять суд и смерть. Его ужасал собственный поступок. Кровь за кровь, так положено. Но я в таком случае осталась бы ни с чем, лишившись обоих мужчин, которых любила. Я бросилась перед родичами на колени, моля пощадить Бермана. Лебеди согласились, однако с условием: отдать им новорождённое дитя. Я покорилась. А что было делать? С тех пор год за годом твой тятя вставал на защиту Лайи, не позволяя её у меня отнять. Пока он со мной, я не боюсь за младшую. Беда в том, что в этих лесах есть существа пострашнее медведей с лебедями, доня.

Тяжело вздохнув, матушка гладит меня по голове, в её глазах стоят слёзы.

– Они шныряют в чаще, только и ищут, где бы похитить человеческое сердце. В лесу слышны странные шорохи, птицы и звери шепчут о страшных созданиях. Донечка, мы с твоим тятей отправляемся в Купель. Его отец болен, а то и при смерти. Берман должен попробовать помириться с родными, узнать, не примут ли они его обратно. Ведь если ребе умрёт, он станет старшим в семье. Ему придётся взять на себя раввинский суд. Однако он ни за что не примет бразды правления, если его отец не признает меня и моих дочерей. Мне не хочется вас покидать, но ваш отец не оставил мне выхода. – Матушка судорожно всхлипывает, словно пытается не разрыдаться. – Прошу тебя, защити Лайю. Боюсь, лебеди вновь попытаются забрать её, когда проведают, что мы с отцом уехали. Знай, Либа, ты – много сильнее, чем тебе кажется. Ты тоже в час великой нужды сможешь стать тем, кем нужно.

– Матушка, прошлой ночью… – Я опускаю взгляд, не в силах признаться, во что превратились мои руки. – Думаю, я понимаю, о чём ты, – бормочу наконец, так и не набравшись смелости.

– Это твой тятя должен был объяснить тебе, кто ты и на что способна, однако время поджимает. Не бойтесь, в Дубоссарах вам ничего не грозит. А если уж беда придёт на порог, доверься своему чутью. Лайя мала и вечно витает в облаках. В её душе нет той сильной веры, какая есть в твоей. Когда она смотрит в небо, я замечаю тоску в её глазах. Наверное, наша жизнь не про неё, однако Лайя сама сделает свой выбор. Я никому не позволю решать за неё. Я перешла в веру твоего отца, поверила в Элойким[13]. Мне хотелось, чтобы твоя сестра жила нашей жизнью, поскольку я верила, что это правильно. Но решать самой Лайе. Иначе ей ни к какому берегу не прибиться. Я больше не встречалась со своей стаей, лишь видела, как осенью они пролетают над Дубоссарами. Случается, они кружат над нашей хатой, глядя на Лайю, а временами я слышу лёгкий топоток по крыше и шелест перьев. Это всегда один и тот же лебедь… – Матушка утирает слёзы, стекающие по белой щеке. – Какой бы выбор ни сделала твоя сестра, Либа, убедись, что это – её собственное решение. Если они явятся к вам… – Она отворачивается и смотрит на Днестр, словно пытается разглядеть его далёкий исток. – Ей нужно познакомиться со своим народом. Ты – девочка серьёзная. Лайя младше тебя, да и в голове у неё ветер. И всё же мы с тобой не вправе решать за неё. Однажды это случится и с тобой, доня. Придёт день, и ты встретишься с семьёй твоего отца. Надеюсь, тогда ты не ошибёшься. В Купели много юношей, которые с удовольствием возьмут в жёны дочь будущего ребе…

Сердце у меня ёкает.

– Впрочем, сперва нам надо съездить туда и посмотреть, как нас там примут. – Матушка порывисто меня обнимает. – Мы просто хотим для вас лучшей жизни, Либа. И для тебя, и для твоей сестрицы. Ну-ка, дай свою ладошку.

Только тут я замечаю, что до боли стиснула кулаки. Разжимаю руку и вскрикиваю: мои ногти длинные и почти чёрные.

– Ох, донечка! – Матушкины зрачки расширяются. – Я должна срочно поговорить с твоим отцом. – Она удручённо качает головой. – Нельзя нам покидать тебя и оставлять наедине с подобным. Если бы только ребе не лежал теперь на смертном одре… – Она прикрывает глаза. – Либа, может статься, ты одна встанешь между Лайей и лебедями. Думаю, ты поймёшь, что делать. Помоги ей не ошибиться в выборе, слышишь, доня? Недаром же у тебя есть когти.

Я неуверенно киваю.

– Держи, Либа. – Матушка кладёт мне на ладонь перо, запятнанное бурой, давно высохшей кровью. – Если ты или Лайя попадёте в беду, всё, что ты должна сделать, это достать перо и произнести имя Алексея Даниловича. Мы переговорим кое с кем в городе, чтобы за вами присмотрели, но если иного выхода не будет и вам понадобятся лебеди… Они прилетят на твой зов. Как бы там ни было, я – их крови. Однако улетать без Лайи они не захотят. Её жизнь в твоих руках, Либушка. Пригляди, чтобы сестра сделала верный выбор, это всё, о чём я тебя прошу.

Вновь киваю и спрашиваю:

– А Лайя-то знает?

– Постараюсь побеседовать с ней до отъезда. Ты же знаешь теперь всё, что нужно. Мы любим вас обеих. «Одна – тёмненькая, одна – светленькая», – с гордостью повторяет твой тятя. Он любит вас одинаково. Если всё сладится, подберёт тебе хорошего жениха в Купели. Кого-нибудь, похожего на тебя. Бог даст, мы вернёмся за вами и сыграем свадьбу. Ты будешь самой красивой невестой на свете, донечка.

В матушкиных глазах опять блестят слёзы.

«А вдруг я не захочу уезжать из Дубоссар?» – мелькает у меня мысль. Вслух, впрочем, я этого не говорю. И так слишком много всего навалилось. Я уже и сама не понимаю, чего хочу. Скажем, хочу я быть хасидкой или не хочу? А медведицей? Меня передёргивает, точно от холода, я нервно потираю руки. Что, если мужчина, которого мне выберет тятя, окажется не похож на него? Будет запрещать мне читать Тору, учиться и задавать вопросы? Я уже открываю рот, чтобы спросить матушку, но тут она добавляет:

– Мы уедем ненадолго, всего на несколько недель. Надеюсь, вернёмся с добрыми вестями. Послушай меня, Либа, и запомни: всё возможно. Всё! В мире множество зверей, а в Кодрах – столько чудес, что и во сне не приснится. Люди не всегда те, кем они кажутся, а ты – куда прочнее, чем думаешь. Если вас постигнет беда, защити себя и сестрицу.