Серая радуга

Глава 19. Перемены в небе

Очень может быть, директор был с Ковальски одного мнения. Во всяком случае, Бестия, которая ворвалась в его кабинет поздно вечером, по вызову, застала интереснейшую картину.

Мечтатель был одет в дорожный плащ, туго стянутый у горла. Тонкие пряди подвитого парика сложными узорами ложились на иссиня-черную плотную ткань. Отстраненно и несколько маниакально глядя на цветы в вазе на столе, директор артефактория терзал в пальцах перчатку. Он то пытался натянуть ее вслепую не на ту руку, то стаскивал, поворачивал и надевал на правильную руку, но теперь уже не так…

Цветы в вазе качали головками с немым осуждением. Взвинченное состояние директора заметили даже они.

— Фелла… — Экстер невольно вскочил, машинально взмахнув перчаткой, будто собирался вызвать ее на дуэль. — Я тебя вызвал… ох, мне нужно отлучиться.

Бестия не спеша, вдумчиво и подозрительно осмотрела комнату, но нашла ее прежней. За почти двести лет она не уставала ждать от Мечтателя худшего, хотя не дождалась ни разу. Пока что наметанный глаз Феллы заметил только следы сильнейшего волнения на порозовевших щеках директора и на вконец замученной перчатке. Что нисколько не убавило ее подозрительности.

— Опять?

Что директор куда-то пропадает в последние дни из артефактория — не было секретом ни для кого. Правда, удивления не вызывало: после того, что случилось во время Правого Боя Семицветник должен был начать разбирательства. И, уж конечно, не в стенах Одонара. Где можно столкнуться с Лори или Максом Ковальски.

Вот только Фелла что-то не припоминала, чтобы в Семицветнике работали по ночам.

— В такое время?

— Да, я… словом, это важно.

Видно было, что Экстер от души будет благодарен завучу, если та не будет задавать лишних вопросов. Бестия это вычислила в доли секунды, а вычислив, вцепилась в директора мертвой хваткой, желая выяснить все до мелочей, просто из принципа.

— Важнее защиты квалификаций, приема новичков и оформления тонны документов, не говоря уже о покушениях, двух Оплотах вместо одного, пробужденном Арктуросе и недобитом Тамариске, который наверняка собирается прикончить еще массу народа? — Бестия проговорила все это на едином дыхании и добавила вкрадчиво: — Мечтатель, ты, случайно, не решил покончить с жизнью и заставить меня расхлебывать это болото?

Его истовое мотание головой не вызвало у завуча припадка энтузиазма. Ладно, всё равно с Мечтателем нужно было поговорить рано или поздно — директор что-то уж слишком темнил.

— Я имею право спросить: это официальная отлучка?

— Наверное…

Мечтатель выглядел и потерянным, и расстроенным. Должно быть, он отчаянно надеялся на то, что его просто отпустят, но теперь понял, что милости от Феллы ждать нечего, что информацию из него будут вынимать калеными щипцами, а потому лучше сдаться добровольно и не пытаться играть в таинственность. Этого Бестия очень не любила.

— Приглашение Магистров, Фелла. В связи с последними… происшествиями. Совсем недавно в Предсказальнице появилась надпись: «Беда грядет в вотчину Солнца»…

— Вотчина Витязя? — нахмурилась Бестия. — То, что осталось от Лебреллы? Там ведь небольшой городок, несколько поселков и все больше леса… я исходила эту местность вдоль и поперек.

— Оттуда поступают тревожные сведения, — понизив голос, признался Мечтатель. — О собирающихся войсках нежити, о нападениях, о разрытых ходах, якобы, сохранившихся еще со времен Альтау. И такие же тревожные вести несутся с востока и от Драконьего Нагорья. Несколько отрядов магистерских соглядатаев не вернулись, а на востоке драконы не желают подлетать к некоторым местам, как к…

— Одонару, — уточнила Фелла, хмурясь. Дело дрянь — драконы интуитивно чуют концентрацию магии, а значит… что там может быть. Войско? Склад артефактов? Следы тёмного обряда?

— Магистры обеспокоены неясностью происходящего. И они собирают что-то вроде отряда…

— В который входишь ты. Это самая туманная чушь, которую я слышу за последние двадцать лет — ты побил свой собственный рекорд, мои поздравления. Так что им понадобилось от тебя?

Экстер глубоко вздохнул, смиряясь с неизбежным. Он придвинул к себе вторую перчатку, но не стал подвергать ее издевательствам, как первую.

— Как я уже сказал тебе, в Семицветнике обеспокоены и, пожалуй, напуганы масштабом грядущих бедствий. Настолько, что они решили действовать немедленно. Однако всё слишком туманно и зыбко, Фелла, и сведений нет. Все прорицатели, и Майра тоже… их пророчества зловещи, но нечитаемы. Если они вообще говорят, а не кричат от ужаса, уходя в видения. Магистрам нужны ответы. — Вывод похвальный — и откуда они их возьмут? Только не говори мне, что они решили обратиться к смертоносцам или заставить тебя сотворить для них амулет-оракул!

— Нет, я не думаю, Фелла… — Экстер наконец доконал перчатку, — видишь ли, они хотят спросить это у Смеющихся.

Это был еще один личный рекорд Бестии. По удивлению.

Оскальники, пещерные умертвия, ласковые умертвия, Те, Что Знают Всё и Смеются — были существами, о которых во всех многословных ученых трудах Целестии были написаны предположения пополам с вопросами. Сколько их было? Откуда явились и долго ли живут в пещере на западе, у Лебреллы? Как выглядят? Почему знают всё? Ходили слухи, что в Оскальной пещере селятся души бездарных комиков, которые после смерти набирают огромную власть. Кое-кто предполагал даже, что эти твари — нечто вроде спятивших смертоносцев. Что об оскальниках было известно — так это то, что они любят жертвы. И смех. Жертвы они принимали на пороге пещеры — кровь или часть тела, а в обмен могли наделить провидческим даром — если просящий будет серьезен. Иногда — только безумием — если просящий не сдержит смех.

Смехом они убивали.

Древние письмена вокруг Оскальной Пещеры гласили: здесь дают ответы тем, кто не смеётся. Только вот шагов за десять до входа человек или маг обычно начинал хихикать, входя внутрь — смеяться… что было с теми, кто встречался с хозяевами пещеры — никто так и не узнал.

Те, кто шел в Оскальную за своими ответами, или не возвращались, или страдали от безумных припадков хохота до конца дней своих. Из полубессвязных рассказов ученые мужи почерпнули только, что в пещере жили голоса. Голоса, которые обещали знание обо всём-всём-всём. Если, конечно, ты не будешь смеяться над их шутками.

Только вот обычно бедняге вопрошающему даже не удавалось до конца проикать первый вопрос.

— Кто из Магистров спятил? — довольно грубо осведомилась Бестия. — И кто из них решил туда лезть — Алый, как старший? Или туда втащат Дремлющего и понадеются, что он не захихикает во сне? Стой-ка…

Она наконец совершила вывод и не сразу смогла выговорить это.

— И ты… на это согласился?

— Арктурос, Фелла, — тихо проговорил Экстер, — и, может быть, мне удастся выяснить, зачем было нужно уничтожать Холдонов Холм. Тогда это закончится раньше, чем могло бы начаться, надеюсь только, мы не опоз…

— Ты что несешь?! — от мощи голоса Бестии затряслись головки колокольчиков на столе. — Так значит, ты все-таки решил пойти на самоубийство? И сделать это таким способом, чтобы заварить еще одну кашу в артефактории: тебя ведь даже мертвым нельзя будет признать, потому что каждого, кто отправится за твоими костями, постигнет твоя же участь! Холдон побери, ты хоть подписал бумагу о назначении нового директора?

Если в голосе Бестии было какое-то ожидание, то оно осталось неудовлетворенным: Мечтатель, глядя в стол, покачал головой.

— В этом нет надобности. Я не буду отсутствовать долго.

— Какой идиот вдул это тебе в уши?

— В прошлые разы оскальники не причиняли мне вреда.

Бестия машинально открыла рот, чтобы осмеять и это высказывание, и поняла, что рот трудновато будет закрыть. Она совладала с собой в процессе вопроса:

— В прошлые разы… сколько же раз ты…

— Четыре. Ну… за это столетие, — директор наконец натянул и вторую перчатку. — Видишь ли, такова моя особенность: им не удается заставить меня даже улыбнуться. Не могу сказать, что это радует их, но… в общем, я хотел бы, чтобы ты присмотрела за артефакторием, в основном за новичками. На всякий случай я задействую защиту… директорского уровня, ту самую. Я… я не думаю, что задержусь в Оскальной пещере, но сначала мне придётся отправиться в Семицветник, и оттуда до Оскальной восемь часов лету, и потом, Магистры наверняка придумают еще что-нибудь…

— Можешь не тревожиться, — фыркнула Бестия, — артефакторий вряд ли заметит, что ты куда-то исчез.

Она грубила автоматически: в мозгу пятого пажа, как на дрожжах, вызревал вопрос. Директор, кажется, заметил вызревание, потому что двинулся к двери.

Не успел.

— Мечтатель. Оскальники правда могут ответить на что угодно?

— Я не спрашивал их о смысле жизни и создании мира, — ответил директор, становясь печальнее, — и мы никогда не беседовали о том, что такое они сами. Но вопросы о том, что происходит в Целестии, вполне им под силу.

— Но тогда… — Бестия сглотнула, — ты мог бы… ты никогда не спрашивал их, что случилось… ты знаешь… с ним?

Директор чуть прикрыл глаза.

— Магистры никогда не просили задавать этот вопрос, а по своему почину я не входил в Оскальную Пещеру. Знаешь, Фелла… помимо оскальников, там есть кое-что… словом, там не слишком приятно находиться, и я не думаю, что такие визиты полезны для разума…

Бестия его не слышала.

— Но ты мог бы спросить?

— Да, я мог бы, — выдавил Экстер через силу, — но что будет, когда ты получишь ответ? Если выяснится, что Ястанир, как ты думаешь, жив и в Целестии, если оскальники укажут мне, где он может быть — что случится тогда? Ты будешь искать встречи с ним?

По лицу директора в этот момент определенно пробежало облачко ревности, но Бестия не смотрела на Экстера, она уставилась на картину — единственное изображение Альтау, висящее в этом кабинете и лишенное малейшей радости. Фигура Солнечного Витязя, казалось, удалялась от зрителя, лицо было закрыто ладонями, а сияние магии стекало с плеч, преображая черные ирисы Альтау в их белые противоположности.

— Я… не знаю? — медленно выговорила Бестия, нашарила ближайший стул и тихо-тихо опустилась на него. На ее лице было тревожное, неуверенное и чуточку обиженное выражение. — Пятый паж… никто для него. Я ведь понятия не имею, какой он, хотя миллионы раз представляла себе его возвращение, видела это в снах…

— Да, я тоже, — печально заметил Мечтатель, — но это обычно бывало в кошмарах.

Бестия очнулась, взглянула на него, и теперь ее лицо было почти испуганным. Но только на секунду — а потом там возникло обычное надменное выражение.

— Не спрашивай пока что ничего, — Экстер кивнул в ответ на это, Бестия поднялась и прибавила: — Мечтатель, у меня есть к тебе разговор.

Удивленный директор отошел было от двери, но был решительно остановлен.

— После. Как только ты вернешься.

— Когда вернусь? Но, Фелла, если этот разговор важен… я не тороплюсь, и ты можешь совершенно спокойно…

— Я сказала — после того, как вернешься! — рявкнула Бестия тоном, который в норме приберегался для неучей-практёров. — Я знаю тебя, Мечтатель, и надеюсь, что Магистры тоже не скажут тебе ничего важного, иначе ты просто заблудишься в пещере оскальников, поскольку не умеешь ходить и думать одновременно. Ты всё сказал? Тогда остальное услышишь от меня через сутки. Если, конечно, не собьешься с курса на обратном пути за сочинительством очередного венка сонетов.

— Фелла, я…

— И не вздумай опять увиливать от своих обязанностей или пробовать интриговать — хватило истории с Зерком в прошлом году!

— Фел…

— И, раз уж намечается участие в этом безумии Магистров, — может быть, ты передашь Синему мое мнение насчет твоего руководства артефакторием? Обязательно озвучивать, или ты это мнение помнишь? Не волнуйся, оно не успело измениться! Так ты собираешься уходить, или этот шаг потребует от тебя трехчасового исполнения баллад на тему Оскальной Пещеры?

Пораженный Мечтатель молча уставился на Бестию. Директор явно не понимал, какая нежить ее покусала, но решил не ждать, пока обожаемая завуч накрутит себя до рукоприкладства — а нрав Бестии позволял и такое развитие событий.

— Я собираюсь, — почти неслышно сказал он, делая шаг за дверь собственного кабинета и не оглядываясь больше.

Бестия, оставшись одна, яростно выдохнула и зыркнула на качавшие головками колокольчики в вазе на столе. В цветках была заметна явная укоризна.

— После, — тяжело, сквозь зубы уронила Бестия в пустоту комнаты. — После поговорим, Мечтатель.

И прозвучало мрачное и похожее на попытку оправдаться перед тем, кто уже покинул эту комнату:

— Не хватало этим тварям в Оскальной твоей улыбки…

* * *

Макса попытались убить в очередной раз на рассвете. Один из новичков, тот самый «идитывболото», ненавязчиво поджидал Ковальски у двери. С бутылочкой настойки из селезенок вулкашек. Бутылочка была позаимствована из целебни Озза, и малейшая капля этого яда отправила бы Макса на тот свет, если бы не охранные артефакты по периметру комнаты. Ковальски открыл дверь, здраво рассудил, что ничего хорошего бутылочка и выражение лица подростка не сулят, и заорал: «Тревога!», — активировав щиты, которыми Фрикс увешал его комнату накануне. Бутылочка беспомощно размазалась о первый же щит, подросток упал и забился в конвульсиях, Макса согнуло чуть позже, когда артефакты решили восполнить энергопотери за его счет. В результате Бестии пришлось разносить решительно всех: Озза, в хозяйстве которого нашелся яд такого уровня; звено, которое привело переростка и не заметило, что им управляют; Фрикса, который ставил щитовые артефакты так, будто в комнате жил маг или артемаг…

— Вот нечт болотный, а я-то думал: о чем я забыл? — треснул себя по лбу артефактолог. — Макс, ты уж извини. Нужно было напоминать, что ты человек, а то как-то…

Ковальски, бледный и стучащий зубами о кружку с укрепляющими зельями, отнял ее от губ и выдавил:

— Знаешь, Фелла, ваша охрана доконает меня быстрее, чем любые наемники.

— Заткнись и пей! — когда Фелла была в бешенстве, лучше было не вставлять незапланированных реплик. — Фрикс, если такое повторится, я клянусь, что переведу тебя в Производственный Отдел…

— …печальный день для Пиона и его работничков…

— Молчать! Я повешу на тебя все учебные часы и всех новичков, какие прибудут! Дара…

Дара схлопотала едва ли не самый серьезный разнос, но это были еще цветочки по сравнению с тем, как она себя чувствовала.

— Идиотка… как же, давайте налаживать отношения с новичками, давайте на них посмотрим, как на людей… заторможенность мышления! Речь! Реакция, выражение лица! И не догадалась проверить на артефакты подчинения! Меня нужно сдать в Хламовище! Я хуже вещи: вообще не умею мыслить!

Кое-кто из новичков воззрился на Дару с интересом. Кроме Наиды, которую уже успели прозвать в Одонаре «хворобой»: за вечное выражение лица и странные пристрастия. В данный момент творческая девочка сооружала что-то, похожее на темный артефакт, который во внешнем мире зовется куклой вуду.

В наказание за оплошность Бестия, уже подписавшая было приказ о возвращении Дары в оперативную работу, опять сняла артемагиню с боевых рейдов и затараканила ее присматривать за тем, как осваиваются самые неприспособленные новички. Мелита тут же присоединилась, хорошо зная, что расклад «Дара — младшие» на одной площадке чреват неприятными неожиданностями.

Кристо и Нольдиус составляли свиту Мелиты, так что каялась Дара прилюдно.

— Он же два слова сказать не мог, а ответы выдавал вообще непонятно по каким принципам — типичный признак контроля…

Кристо чуть приподнялся с травки, угрожающе глядя на напарницу. Дара, кажется, подумала, не стоит ли перед ним извиниться. Но не стала.

— Макс чуть не погиб из-за меня! Мне голову открутить мало…

— Попроси Бестию, она открутит, — мирно предложил Кристо. Нольдиус озадаченно прилизывал прическу и, кажется, пытался понять, что он пропустил и с какой стати Дара так волнуется за своего гида.

Мелита вышивала, вернее, с помощью артемагии задавала узор иголке. На фоне солнечной ткани расцветало что-то, похожее на синие морозные узоры: сочетание цвета было ужасным, но всё в целом завораживало. Новички, довольные тем, что «надзиратели» их не дергают, обсуждали одонарские обычаи, по временам затевая свалку.

Шло мирное и немного томное время после завтрака, и до Хмурого часа оставалось не меньше двух фаз радуги.

— Хет говорил, Озз сейчас мучается с Морком. Ну, который «иди ты в болото». Не знают даже, можно его спасти или нет, — легкий тон не подходил к словам. — Дара, ты не знаешь?

Артемагиня неохотно отвлеклась от самобичевания.

— Видала артефакт. Однонаправленный, пятиузловой, со структурой «пиявка»… — Мелита и Кристо застонали, а Нольдиус заинтересованно нагнулся вперед. — В общем, ремешок, который он таскал на лбу, направлял все усилия мозга на одно: убить Макса и никому не говорить об этой цели. Когда попытка не удалась, эта штука попыталась убить носителя. Фрикс прибежал вовремя. Хуже другое. Сам артефакт не слишком мощный, но комбинации узлов очень хитрые. Создан недавно. Создатель — очень сильный артемаг. Талантливый. Непохоже на обычных недоучек…

— Тамариск?

В последнее время это имя раздавалось в артефактории на каждом углу, правда еще с вариациями вроде «паж Витязя» и «ну, тот жухляк, который…». Дара покусывала травинку, поигрывала шариками оникса в руке и наконец ответила неохотно:

— Наверное, Бестия бы этого хотела.

На лужайке разворачивалась битва. Крет соорудил на досуге голову Холдона, очень реалистичную из-за червей и откуда-то набранных костей. Теперь он пытался запугать головой маленькую Сину, но та вдруг выпрямилась во весь рост, пискляво завопила: «Отвали от меня, дурак!» — и вмазала ему собственной туфлей, на которую тут же навесила узел боевой артемагии.

— Можно к остальным отправлять — прогресс налицо, — мимолетом заметила Дара. С утра она была в каком-то непонятном шоке. — Слушайте, вам приходилось видеть… знаете, потерянную Бестию?

На нее тут же поднялись три пары глаз в удивлении разной степени.

— И мне не приходилось. А сегодня, пока она на меня кричала… В ее кабинете было что-то не так.

— Не в ней? В кабинете? — удивилась Мелита, которая всё еще малость удивлялась тому, что подруга всё воспринимает через вещи. — Погоди-ка… в кабинете…

Ее взгляд так и замер на тонком кинжале, которым невзначай поигрывала Дара.

— Ты свистнула у Бестии кинжал? — Кристо невольно начал проникаться к напарнице уважением совсем особого типа.

— Взяла на время — послушать состояние владельца, — Дара брезгливо поднесла к глазам черненую рукоять. — Почти не желает показывать. Орет вместо этого, что выколет мне глаз, если не верну на место — у Бестии все вещи такие…

— То есть, ты у нее уже раньше что-нибудь тырила?!

Дара только хмыкнула в ответ. Нольдиус шустро отполз по травке подальше от «криминального элемента». Кристо, наоборот, придвинулся ближе.

— Ух! И как, говорит он что-нибудь о Бестии?

— Трудно услышать, но мне кажется, что это страх, — в глазах Дары заплясали зеленые искры. — Страх и растерянность… всё вместе.

Короткая тишина, в которой особенно ярко была слышна очередная кладбищенская песенка Наиды.

— Кинжал врет, — выдвинул простейшую версию Кристо.

— Вещи не обманывают, — отрезала Дара. — Они склонны скрывать, чтобы мы могли обмануться сами, поторопившись составить о них мнение. Но они не врут. Бестия …

Она все-таки не сказала этого вслух. «Бестия» и «страх» совмещались в одной фразе примерно как «Кристо» и «прилежание».

— А почему она… из-за того Тамариска, что ли?

— Потому что Бестия не хуже меня понимает, что если на той стороне настолько талантливые артемаги… глупо думать, что ими руководит Тамариск. И он бы не стал возрождать Арктурос — зачем, если можно создать другие артефакты с похожими свойствами. Все их объяснения… они все не просто натянутые, они будто специально себе глаза закрывают. На то, что у них под носом. Я говорила с Максом — он так же думает. И поцелуйша… ей незачем было с ним беседовать. Преподносить ему чей-то там чужой девиз. Она произнесла его как свой.

Нольдиус издал высокомудрое покашливание.

— Рискну заметить, Дара, что поцелуйши, как и прочая нежить, никогда не придерживались военных союзов с кем-либо — помимо, разумеется, Нежитного Пакта и альянсов между кланами… А также они не принимали девизы, не входили в отряды… кроме, разве что, одного раза, при…

И тут Кристо пронаблюдал сцену года: у всегда педантичного, прилизанного Нольдиуса медленно начали вставать дыбом волосы, потом принялась отвисать челюсть и вываливаться язык, а вслед за этим еще и глаза выпучились до крайних пределов. Встревоженная Мелита крутанулась по сторонам, ища предмет изумления, но предмет свистел и клокотал в горле Нольдиуса, выходя наружу по звуку:

— С-с-сеча Альтау…

— Чего-о? — не понял Кристо. — Это вы что…

— Экстер говорил об этом, — упрямо выдвигая вперед подбородок, подтвердила Дара. — О том, что они боялись увидеть это за все годы. И теперь они прикрываются иными именами только потому, что боятся назвать своего настоящего противника. Они сами все запутали, а все было ясно с самого начала! Срытый Холм! Возрождение Арктуроса! Тело! Убийства!

Она яростно вонзила кинжал Бестии в землю и замолчала. Кристо тоже молчал, не совсем понимал, о чем речь, но в желудке что-то скрутилось в скользкий комок, и это было совсем не ободряюще. И было слишком прохладно — наверняка надвигался Хмурый Час, хотя с чего бы так рано? Где-то орал Вонда о скорой своей радости, а на зеленой поляне между кустов молчали четыре мага. Новички вопили и гонялись друг за другом, но их вдруг как отрезало, и через эту пелену прорвался только голосок Наиды — с навязшей за все эти дни в зубах то ли кладбищенской песенкой, то ли считалочкой. Пела ее Наида по поводу и без повода — только вот теперь слова отдавали настоящей жутью.

Эта змейка всех страшней.

Поиграть ты хочешь с ней?

Раз-два, но, увы,

Нет у змейки головы!

Но не плачь и не пищи!

Труп кошачий отыщи,

Раз-два, всё поправь,

К телу голову приставь!

Со змеиной головой,

Чтоб покойник стал живой,

Раз-два, где-нибудь

Яду бочку раздобудь.

Отыщи ты под конец

От иных от змей сердец,

Началась игра, раз-два,

Стала змейка вновь жива!

И одновременно с последним куплетом с губ Дары начали слетать зловещие слова, которые Кристо слышал в палатке Майры:

Капли крови, стук-постук,

Просыпайся, старый друг,

Раз-два, сколько лет,

Нам прискучил неба цвет…

Мелита сидела вся белая и смотрела почему-то на Сину и Яса, которые заключили временный союз и теперь упоенно, с хохотом тузили забияку Крета. Тот не очень протестовал.

— Они подняли Холдона, — жестко и сильно уронила Дара. — Не вчера и не позавчера, а уже давно. Потому что такой артефакт, как Арктурос, может быть возрожден только при помощи его создателя. Он был продолжением Холдона, там была индивидуальная связь такой силы… никому другому он бы попросту не откликнулся.

Кристо уже как-то подозрительно задыхался, а тут не выдержал — разразился:

— Да ты… да как? Да кому и на что… Да оно же ж… во! Да почему пока не… смурилло… у!

На этом его возможности иссякли, зато жестами он пользовался как следует — так, что заехал Нольдиусу в нос. Но тот только ухватился за нос, да так и застыл, с вылупленными глазами.

— Не знаю, кто, — прошептала Дара. — Может быть, его сторонники все же сохранились с Альтау, но чего они тогда ждали столько веков? Может быть, кто-то новый — Экстер же говорил, это было растворено в воздухе. Может, и то и другое. И я не знаю, как они это…

— П-песенка, — вдруг сказал окосевший, как от выпивки Нольдиус.

— Что?

— П-песенка Наиды. Н-некромагия. С-сердца и яд…

— Что? Песенка? То есть, это не просто… фольклор?

— Да нет, можно сказать, что это рецепт, — придушенным голосом проговорил Нольдиус. — Универсальный некромагический рецепт, один из простейших для оживления покойников. Он, можно сказать, довольно широко известен…

На отличника тут же воззрились с очень большим интересом, так что он мгновенно побагровел, отмахнулся и забормотал что-то о чисто исследовательских целях и «Да вообще, эта книга мне просто так подвернулась».

— Но я бы никогда не подумал, что… есть же условия, — он потер нос, ушибленный рукой Кристо. — Это должен быть маг — с человеком едва ли подействует, хотя я читал, что такое возможно с драко…

Он оглядел физиономии остальных, которые так и напоминали, что Холдон — мало что артемаг, так еще и сын дракона и человека. Нольдиус стиснул виски — будто вдруг начал страдать от головной боли.

— И рецепт действует только если маг умер недавно. Потому что берется его голова… и в ней должна теплиться магия. Трое суток — четкая грань, после которой не остается даже остаточного…

— Холдон искал секрет бессмертия, возможность продлить жизнь, — осекла Дала. — Экстер говорил… он искал возможность стать как вещь. А части вещей могут жить долго… Например, осколки украшений…

Это она о Браслете Гекаты, — передернулся Кристо, посмотрев на напарницу. Тьфу ты, неужто и эта дрянь тут впутана? Ладно, взяли башку Холдона, предположим, потыкали в нее осколком, дальше чего?

— Нужно тело, — припомнил Нольдиус. — Чужое тело. Какое-то… не подходящее под голову, но молодое и сильное, чтобы ритуал перенести… потому что там писалось, что сам ритуал производит противное природе действие, и потому облик воскрешаемого тоже нужно сделать противным природе…

Он заикался так, будто сдавал свой первый экзамен и не выучил ни одного вопроса.

— Гм, — смекнул Кристо. — Тело без башки, да? А-а, вот почему от Эльзы тогда только башка и осталась — так они ее тело-то… стоп.

Все крашеные пасмы окончательно встали дыбом — у новичков это вызвало восторг. Магия рванула к мозгу, а через него — к волосам. Эльза умерла девять месяцев назад. И если ритуал провели тогда же, значит, по стране уже почти год шарится возрожденный Холдон?!

На Нольдиуса теперь все смотрели прямо как на оракула какого-то, а он продолжал выпаливать, чакая зубами:

— Э-это… не совсем ритуал воскрешения… и в той книге о некромагии говорилось, что, несмотря на надежность… ключевым является время, потому что это нечто вроде… это ритуал нового рождения… и срок в девять месяцев…чтобы тело и голова срослись в единое невозможное существо… чтобы оно стало чем-то новым… Есть и другие условия.

— В песенке были сердца и яд, — припомнила Мелита. На заключительном этапе нужны человеческие сердца, если воскрешаешь человека? А Холдон не был человеком, он был сыном человека и Морозящего Дракона…

— Понятия не имею, как это случилось, — проскандировали все дежурную шутку в тему. Машинально так проскандировали. И грустно. В мозгу у всех плавало одно: «Морозящий Дракон… драконы… драконьи сердца…»

— Так почему он не… появляется? — у Мелиты впервые на памяти Кристо был такой перепуганный вид, что так и хотелось ее обнять, заслонить… — То есть… если он здесь уже больше трех месяцев… чего он ждёт? Дара, ты говоришь, что Бестия уже понимает, на самом-то деле… Магистры же тоже наверняка додумались? Да? Значит, они будут его искать, могут обнаружить. И он же тоже должен это понимать, да? Так почему же он…

Дара еще раз продырявила землю кинжалом Бестии и пробормотала себе под нос, глядя в землю:

— Это самое тревожное — зачем его было возрождать и что он делал всё это время.

Нольдиус прокашлялся, глядя на кладбищенски-отвлеченную Наиду, и приглушенно молвил:

— Рискну предположить… до Сечи Альтау ведь тоже дошло не сразу. Вербовка сторонников… планы. Наконец, возможно, что для восстановления мощи ему не хватало чего-либо…

— Вещи.

— Что?

Бледное лицо Дары с упрямым подбородком не сулило ничего хорошего.

— Змея без яда неопасна. А Витязь выдрал Холдону клыки, когда разрубил Арктурос.

— Его артефакт…

— Не просто артефакт. Он с ним спал в обнимку и купал его в крови своих жертв. Больше, чем оружие, что-то вроде брата и единственного союзника. Вы разве не слышали Бестии и ее рассказов об Альтау? Холдон был помешан на искусстве артемагии и своих шедеврах. Он положил пропасть сил на то, чтобы создать идеальный меч — то есть орудие нападения — и идеальный щит. Две стороны непобедимости. Со щитом у него не вышло, там, правда, была история с одним его учеником и полководцем… Ладно. Но он создал Арктурос. И только когда он посчитал, что достиг совершенства — он начал завоевание Целестии. И ни один артефакт в истории не обладал таким…

Она запнулась и уставилась на кинжал Бестии с непонятным, почти смущенным выражением.

— Таким совершенством? — шепотом подсказала Мелита. Кристо поднял было руку — погладить ее по плечу, но тут же обнаружил, что плечо девушки занято ладонью Нольдиуса.

— Только меч Витязя, — негромко сказал отличник.

— Д-да… — Дара была не уверена в своих словах и говорила, будто шла наощупь. — Да, только меч Витязя… В общем, жезл увеличивал силы своего создателя. Передавал хозяину свою мощь. Может, он этого и сейчас ждет — не зря же… все эти смерти… уничтоженные деревни. Арктурос для него — лучшая подзарядка.

— А на кой ляд ему Ковальски сдался? — не выдержал и спросил Кристо, но не был услышан. — Так-то оно получается, что его Холдон захотел грохнуть — ну, или эти, которые воскресили Холдона. На что?

Дара только нахмурилась и передернула плечами, а Кристо припомнил: в прошлый раз ведь Ковальски слишком уж быстро раскусил план контрабандистов. Да и догадался, что за Прыгунками и Эльзой стоят еще какие-то ребята… артемаги, так?

Ну, и если это та самая компания — им не слишком-то нужен догадливый Ковальски. Который еще и справился с Эльзой при помощи четырех подростков, винтовки и браслета.

Остальные, наверное, тоже о чем-то таком подумали. Нольдиус принял традиционно заумный вид, дрожащей пятерней пригладил волосы и изрек:

— Дара, твои выводы безупречны.

— Ага, можно подумать, что вы с Ковальски родственники… — выведя эту мысль и заставив Дару поморщиться, Мелита подняла голову от вышивки, которую растерянно рассматривала последнюю минуту. — Ребята, а что мы сидим-то? Пора бежать к Бестии и оповещать, что заявился Холдон — или думаешь, не поверит?

— Думаю, знает, — ответила Дара угрюмо. — И потом, если бы Холдон обрел прежнюю силу — это стало бы заметно, уж ты поверь.

Она, ежась и вздрагивая, смотрела на неприветливое небо.

* * *

От озера доносились далекие крики новичков, резвящихся на воле, но в остальном сад был пуст. Непогода не привлекала, и практеры с теориками попрятались по комнатам, даже в кустах не было видно целующихся парочек. Правда, по саду в экстазе бродил Вонда, время от времени радостно вопя: «Вот ужо скоро будет, а никто из вас, дурной молодежи и не догадывается!» — но почему-то даже Крэй с его шайкой не пытались поймать и разыграть старого ветерана.

Аллея сирени тоже была неспокойной и зябкой. Порывистый ветер сдергивал с кустов мелкие белые цветочки. Часть из них, будто мотыльки на свет лампы, летели на золотые блики и путались в длинных, драгоценным блеском сияющих волосах. Лорелея стояла неподвижно посреди дорожки, и взгляд ее не был устремлен к воротам: оттуда больше некого было ждать. Время от времени она оборачивалась и глядела на здание артефактория, но большей частью смотрела именно на садовую дорожку, то ли что-то вспоминая, то ли кого-то поджидая.

В ответ на шорох за спиной она обернулась, блеснула глазами — и блеск тут же погас. Оплот Одонара Гиацинт, подошедший к ней, заметил это — и покраснел, как рак вареный.

— Госпожа Лорелея… а я вас искал. Сейчас такие неспокойные времена, что я побоялся оставлять вас в одиночестве… а это ваша любимая аллея?

Лори, по-прежнему вспоминая что-то, кивнула. Гиацинт отчаянно собирался духом, чтобы выпалить мучившие его мысли:

— В последнее время мы не встречались. Вы… мне казалось, вы меня избегаете? Может быть, это из-за моего проигрыша на том поединке?

Лори поглядела на его несчастную физиономию, на смешно лезущие во все стороны соломенные волосы и покачала головой. Гиацинт немного приободрился.

— Я принес вам цветы, — спохватился он, протягивая ей несколько весенних белых роз. Но Лори повернулась к ним спиной, наклонилась и сорвала нарцисс, который невесть как затесался в сиреневую аллею, сплошь засаженную фиалками и ирисами. Бывшая богиня бережно поднесла цветок к лицу и коснулась его губами. Бедный Гиацинт стиснул розы в кулаке так, что, будь у них шипы — ему бы не поздоровилось. Но шипы он обрезал сам, тщательно, чтобы не поранилась Дама…

Сглотнув обиду, он заговорил опять:

— Весенняя пора чудесна, не правда ли? Люди во внешнем мире так часто бывают лишены части этой красоты из-за своих длинных зим. Впрочем, тут дело вкуса: мы беседовали об этом с господином Экстером, и он прочитал мне одно стихотворение о девушке извне. Знаете, какие строки там были?

Лорелея чуть повернула к нему бледное лицо, и он прочитал негромко:

Апрель смарагдами заткал поля

Звенит весна своим весельем бальным…

Но все ж она и средь цветов печальна.

Но ей милее стужа февраля.

Богиня наклонила голову, услышав последнюю строчку, и Гиацинт понял этот жест. Вообще-то, он уже давно все понял, а сюда шел с последней надеждой, которая только что приказала долго жить.

— Значит, вы — тоже…? — заученная книжная речь куда-то подевалась. — Вы все-таки любите его? Иномирца, самозванца… но ведь… за что?

Лори смотрела на него с грустной улыбкой. Потом отломала веточку с сиреневого куста, отыскала возле дорожки место без травы и нацарапала на земле: «Разве любят за что-то?»

Это были первые слова, с которыми богиня обратилась к Гиацинту. Раньше она предпочитала общаться жестами. Он с трудом оторвал глаза от неуклюже нацарапанных букв.

— А разве нет? Доблесть, красота, благородство, щедрость, ум, доброта — разве не любят за это?

«За это можно полюбить. Просто любить можно только бескорыстно».

Он нахмурился, как обиженный ребенок, тогда она стерла написанное и нацарапала еще: «Я помню это. Я ведь была единым целым с любовью».

— И теперь вы пойдете к нему? Останетесь с ним?

Богиня прикусила губу и прикрыла глаза. Она была слишком гордой, чтобы отправиться к Максу, и надеялась, что однажды он подойдет к ней сам. Но Ковальски всё не показывался в саду, хотя уже вечером встал на ноги. Помедлив, богиня кивнула. Один раз.

Бедный рыцарь пошатнулся.

— Но тогда… как вы… вы же останетесь такой? Ведь избавить вас суждено не ему, а истинному Оплоту!

Лори кивнула.

— Неужели вы хотите остаться с этой вашей… «слепой магией»… такой, какая вы сейчас?

Лори наклонилась опять и выцарапала коротко: «Для него я жива». И сделала жест, который обозначал: ей этого достаточно.

Гиацинт наконец выкинул розы. Очередной порыв ветра смешно взъерошил его волосы.

— А что же делать мне? — тихо и как-то испуганно спросил он. — Нарекательница сказала, что у меня судьба: спасти вас и Одонар однажды… Разве вы не верите в судьбу?

Лори ничего не ответила и ничего не написала. Эта судьба уже отчебучила с богиней очень странную шутку, когда однажды из кустов сирени вылетел и растянулся посреди дорожки человек из иного мира.

И как Светлоликая, бывшая когда-то неотделимой от любви, в это чувство она верила гораздо больше.

Гиацинт выдохнул и кое-как овладел собой. Всё же его готовили к сражениям, и дух он укреплял не зря.

— Значит, я буду вас ждать, — почти с ожесточением сказал он. — Я не просил у Нарекательницы должность Оплота, я не подстраивал знамения, и не я отыскал Кровавую Печать, и это всё не могло случиться просто так! Не я здесь лишний! Он лишний! И если он такой умный, как о нем говорят шепталы на Ярмарке — он сам понимает это. И значит, рано или поздно — он уйдет, чтобы дать вам свободу от него и от вашей магии. Потому что эта самая судьба, которую я с удовольствием проклял бы, — она выбрала меня, а не его вашей парой! И Макс Февраль знает это, потому сейчас рядом с вами стою я, а не он. Потому что…

Совсем близко в булыжник дорожки ударила молния. Ураганный порыв ветра толкнул молодого рыцаря в грудь. Лори обернулась рывком, и он заметил, как по ее щеке скатывается одинокая слеза, скользит по щеке кусочком хрусталя и падает на дорожку.

Капли дождя упали на землю, второй порыв ветра заставил пригнуться кусты сирени. Гиацинт наконец вспомнил, с кем говорил и как говорил, проклял себя раз триста и забормотал довольно жалко, не представляя, что делать:

— Госпожа… вы… я наболтал… но это всё чушь… это ничего, что его нет тут, это не поэтому… Вот же права моя матушка: таких дурных мальчишек еще не видела Целестия… пожалуйста, госпожа Лорелея…

Он поднял голову в небо и окаменел от ужаса: радуги Целестии не было видно среди туч. Так ему показалось в первую секунду, а потом он понял, что радуга на положенном месте, но вся, от первой до последней полосы — серого цвета. Разных оттенков серого цвета, словно из неё выпили краски.

— Это… это вы так?! — прошептал бедный тинторель, на Лорелею он смотрел с суеверным ужасом. Но и она с таким же ужасом смотрела то на него, то на серую радугу в небесах и отчаянно мотала головой, заламывала руки, будто хотела оправдаться… Гиацинт перешагнул страх, подошел совсем близко и перехватил ее ладони в свои и торопливо зашептал:

— Ничего, это все ничего, это же наверняка можно исправить… вы только не бойтесь, вы это не со зла сделали…

Лори ничего не желала слушать. Она зажмурилась, отчаянно вздрагивала и только снова и снова испуганно качала головой, будто говоря: «Это ведь не я, конечно, не я…»

Двери артефактория распахнулись с грохотом, который был слышен даже в саду. Голос Вонды, надтреснутый и очень громкий, раскатился по окрестностям:

— Жив! Жив и при полной мощи! Опоздали, соколики!

Это самое «жив» почему-то наполнило Гиацинта еще худшим ужасом, чем бесцветье радуги в небесах.