Себастьян

Глава 20

Себастьян произвел бы впечатление на Николетт, не будь она настолько вымотана. Когда он сказал, что хочет научить ее чему-то еще, он имел в виду не просто магию. Он научил ее нескольких трюкам самообороны. Они поработали над тем, как можно скрывать свою ауру, чтобы ее сложнее было заметить. Он показал ей гаджеты, которыми пользуется Корпус, чтобы выслеживать людей, и как иногда их можно обдурить, если не оставаться на одном месте. Она слушала и внимала всему, что он ей давал, и всякий раз, когда ей казалось, что Себастьян разозлится на ее медлительность, он лишь хвалил ее решительность и навыки.

— Ты слишком снисходителен ко мне, — сказала она наконец.

Себастьян на ходу учил ее, как тренироваться в своих навыках, и она усваивала все с потрясающей скоростью.

— Почему ты так говоришь?

— Вацек называл меня идиоткой, — выпалила Николетт. — Он говорил, что я, видимо, специально торможу, потому что я не могла усвоить все, что он мне показывал. Значит, либо ты показываешь мне элементарные вещи, либо ты просто лжешь.

Себастьян резко остановился и повернулся к ней. Они стояли посреди оживленного тротуара, и люди чертыхались, когда им приходилось обходить пару, но Себастьян их проигнорировал.

— Николетт, я похож на монстра, злоупотребляющего насилием?

— Нет!

— Надеюсь, что нет. Потому что мне кажется, Вацек именно таким и был. Он был ужасным мужчиной и ужасным учителем. Не сравнивай меня с ним, потому что я предпочитаю думать, что я вовсе не такой.

— Кажется, я не понимаю.

Себастьян вздохнул и затащил ее в переулок, где они могли спокойно поговорить.

— Я хочу сказать, что все, что я тебе сегодня показывал, ты схватывала на лету и хорошо усвоила. Ты потрясающая, ты упорно работаешь, ты допускаешь ошибки, но потом поднимаешься и пробуешь заново. Если верить моему учителю, именно это характеризует хорошего ученика и могущественного виккана. Вот и все. Ты стойкая, сильная и потрясающая, и ты действительно чертовски хорошо справляешься.

Николетт нахмурилась, не понимая причин собственного упрямства.

— Но если я такая способная, как ты говоришь, ему бы… не нужно было…

Рык, зародившийся в груди Себастьяна, напоминал сердитые звуки, которые издают большие коты.

— Этому животному не нужен был повод, чтобы обращаться с тобой таким образом. Это я и пытаюсь показать тебе, это я говорю тебе прямым текстом. Он делал с тобой ужасные вещи, от которых любого хорошего виккана тошнило бы.

Николетт уставилась на него с огромным комком в горле. Она боялась, что если попытается заговорить, то тут же разревется.

— Поверь мне в этом, даже если не доверяешь во всем остальном. Вацек творил бесчеловечные вещи, и в конце концов кто-то перерезал ему горло за это. Поверь мне, никто об этом жалеть не стал. Ты изумительная, и если он говорил тебе что-то обидное, поверь, он делал это для того, чтобы причинить тебе боль.

Николетт почувствовала, как комок в горле растет, эти слова заставили ее уставиться на мужчину. Себастьян, очевидно, догадался, что что-то не так, потому что замолчал и обеспокоенно посмотрел на нее.

— Николетт?

— Он мертв?

Себастьян выругался себе под нос и кивнул.

Николетт почувствовала себя так, будто крышка ее черепной коробки просто открылась и улетела. Мир казался смутным, как будто она тонула или падала. Она заставила себя сосредоточиться и только тогда сумела вновь посмотреть на Себастьяна.

— Ты серьезно? Он мертв?

Себастьян кивнул, наблюдая за ней с беспокойством, и Николетт покачала головой.

Она все еще чувствовала себя так, будто лишилась опоры, поэтому прислонилась к кирпичной стене, а когда Себастьян подошел ближе и коснулся ее плеча, она положила голову ему на грудь.

— Николетт?

— О боже, он мертв, — прошептала она, и тогда хлынули слезы.

Она не понимала, почему плачет. Она не понимала, почему все ее тело сотрясалось, почему она цеплялась за Себастьяна, будто он был единственной стабильной вещью во всем мире. Она понимала, почему испытывает облегчение, но не понимала этого всеобъемлющего чувства печали или горя. Она не знала, почему ей хотелось смеяться, почему хотелось согнуться пополам и блевануть, почему ей просто нужно было рыдать и рыдать.

Руки Себастьяна обхватили ее, и он прижал ее ближе к себе. Она смутно осознавала, что он гладит ее по спине и целует в лоб. Постепенно она взяла себя в руки.

— Прости, — прошептала Николетт.

— Это я должен извиняться. Должно быть, ужасно было узнать все так.

— Он был ужасным человеком, не знаю, почему я так отреагировала.

— Ты скорбишь.

Голос Себастьяна прозвучал тихо и низко, и Николетт скептически уставилась на него.

— Но он был ужасным человеком, — сказала она.

— Ты скорбишь по тому, что потеряла, по тому, кем он должен был для тебя стать. Если бы он выполнил свою работу, обращался с тобой с подобающим милосердием, все было бы иначе.

После этих простых слов Николетт начала в это верить. Если бы Вацек оказался другим, добрым мужчиной или хотя бы менее жестоким, все было бы иначе. Она не путешествовала бы с бродячим цирком. Она бы намного дальше продвинулась в изучении своих способностей. Она бы никогда не подумала, что ее силы могут ограничиваться тем, чем она довольствовалась столько лет.

— Николетт, послушай меня. Вацек вел себя неправильно, и если ты ничего другого от меня не примешь, прими хотя бы эту мысль, хорошо? Все было бы абсолютно иначе, если бы твоим учителем стал кто-то другой.

Хоть Николетт кивнула, и они вернулись к работе, ее не покидала мысль обо всем том, чего она была лишена. В параллельной вселенной существовала версия Николетт, которая никогда не убегала. Возможно, эта версия встретила Себастьяна. Возможно, искры между ними вспыхнули без следа страха или недоверия.

Они работали над ее способностями, и когда Себастьян не мог помочь, поскольку его собственный дар сильно отличался, он возмещал это, слушая, как она объясняет ситуацию, и предлагая решения. Она заметила, что за день его телефон звонил несколько раз, и хоть Себастьян останавливался и смотрел на экран, он никогда не брал трубку. Наконец, когда опустился вечер, они вернулись в безопасный дом, заказали китайскую еду и уселись со списком имен и адресов.

— Ладно, давай по новой. Назови хозяев и хозяек Чикагских ковенов.

— Гарольд Фремонт, Дилан Чо, Умберто Питерс и… и… — Себастьян ждал, но Николетт лишь беспомощно уставилась на него. — Я… я не помню.

— Хелена Бюшон. Хорошо, теперь адреса.

Николетт уронила голову на стол.

— Не думаю, что смогу это сделать, Себастьян. Я не воспользуюсь этими адресами.

— Все равно запомни. Это самый безопасный способ получить информацию. Скажи мне адреса.

Каким-то образом Николетт откопала их в своей памяти и озвучила. Она сумела запомнить адреса в Атланте и Сиэтле, но потом все стало напоминать плавание в пудинге.

— Я правда, правда не знаю, что еще помню.

— Сделаем перерыв, — неохотно сказал Себастьян. — Посмотрим, что останется в твоей памяти после ужина.

Они поели в тишине, и наконец с губ Николетт сорвался вопрос, который мучил ее весь день.

— Во время сражения с тамплиерами с тобой все будет в порядке?

Себастьян выглядел ошеломленным.

— В смысле?

— Они опасны. Все это твердят, и ты тоже говорил об этом. Тамплиеры опасны для меня, но опасны ли они для тебя?

Себастьян издал короткий невеселый смешок и вместо ответа вытащил рубашку из брюк. Он указал на толстый зарубцевавшийся шрам, пересекавший его туловище, начиная с бока и заканчиваясь под пупком.

— Этот шрам оставил мне тамплиер вскоре после Гражданской войны, — сказал Себастьян. — Я был беспечен, неосмотрителен, и тут откуда ни возьмись тамплиер, пытающийся меня выпотрошить.

Николетт задрожала от того, как спокойно он это рассказывал. Себастьян опустил рубашку и покачал головой.

— Они очень опасны, Николетт. Когда кто-то посвящает каждый момент своего существования тому, чтобы уничтожить тебя, всю твою жизнь и все, что тебе дорого — это опасно.

— И Корпус — та сила, которая им противостоит?

— Есть и другие, но я не уверен, что кто-то занимается этим с такой же преданностью и организованностью, как мы. Ковены имеют свою оборону, некоторые способны посрамить Форт Нокс. Эти сражения больше напоминают осады, и если не происходит ничего действительно плохого, тамплиеры предпочитают сражаться, когда у них есть преимущество.

— Так тамплиеры склонны сражаться с солдатами Корпуса вроде тебя?

— И с отшельниками вроде тебя. Да.

— Зачем?

— Что ты имеешь в виду?

— Зачем ты сражаешься с ними? Ну то есть, ты силен, ты бессмертен или почти бессмертен, так зачем сражаться, когда можно оставить это позади?

К ее удивлению Себастьян улыбнулся почти тоскливо.

— Потому что я создан для того, чтобы защищать других, — тихо ответил он. — Каких-то триста семьдесят пять лет назад я прожигал жизнь в Амстердаме. Отец хотел, чтобы я занялся семейным бизнесом, а меня просто больше интересовали попойки и кутежи. Мой учитель нашел меня, и ему пришлось целую неделю убеждать меня в том, кто я такой. Я двигаю землю, знаешь ли, но благодаря сочетанию выпивки и отрицания я это успешно игнорировал, — он на мгновение умолк, отрешенно глядя перед собой. — Он пытался убедить меня, что моя жизнь таит в себе нечто большее, чем то, что я вижу перед собой. А потом он сдался, сказав, что должен кому-то помочь.

Николетт села, с раскрытыми глазами слушая историю Себастьяна. Тяжело было видеть в подтянутом серьезном мужчине мальчика с дикими глазами, который разрушал сам себя. Но это была история Себастьяна, и она не была уверена, сколько людей удостоилось редкой почести услышать ее.

— Шутки ради я решил последовать за ним, и мы со всех ног помчались в Дрезден. Там молодой парень нажил себе серьезных проблем. Он провел ночь с любовницей, а когда проснулся, начал исторгать огонь. Любовница его выдала, вмешалась церковь, и его должны были казнить.

— Но ты спас его?

Улыбка Себастьяна просияла как солнце, и у Николетт перехватило дыхание. В этом мужчине еще жила искорка того дикого мальчика. Она представляла себе, каким он мог выглядеть, когда обрел дело своей жизни.

— Мы его спасли. Мы забрали его оттуда и нашли место в ковене в Мантуе. Теперь он учитель. Потрясающе владеет магией стихий, и его просто обожают ученики, тяготеющие к огню.

— Ты выглядишь счастливым, — тихо сказала Николетт.

— Я не могу спасти всех, — так же тихо ответил Себастьян. — Но я спас его.

Николетт показалось, будто она может видеть тени всех тех людей, которых Себастьян не сумел спасти. Он уже добавил ее в этот список. Это ужасно сказалось на нем, и Николетт не могла этого вынести. Так что она сделала единственное, что могла придумать. Она обошла стол, и когда он не поднял взгляда, она взяла его за подбородок и приподняла голову.

— Николетт?

Она не могла пойти с ним, а он не мог остаться с ней. Она ничего не могла ему сказать. Вместо этого она опустила голову, чтобы коснуться его губ своими. Когда его руки опустились на ее узкие бедра, чтобы притянуть ближе, Николетт знала, что по крайней мере у них есть это. Поцелуй длился и длился, нежный и сладкий. В нем звучало прощание, но присутствовала и любовь, но это можно было оплакать позднее. Она чувствовала напряжение в его плечах, и когда она оборвала поцелуй, Себастьян посмотрел на нее своими отчаянными светлыми глазами.

Он заговорил, но Николетт прижала палец к его губам. Она не хотела больше слушать споры, которые невозможно было разрешить. Она лишь хотела его, и мгновение спустя он кивнул.

Себастьян лизнул ее палец, и Николетт задрожала. Она медленно просунула пальчик между его губ, двигая им туда-сюда. Изнутри его рот был точно мягкий горячий бархат, и от умелых движений его языка кровь хлынула по ее венам обжигающим потоком. Это было прекрасно, но она хотела большего и потому отстранилась.

Поднявшись на ноги, Себастьян взял ее за руку и отвел в спальню, закрыв за ними дверь. Кровать, казалось, тянулась на несколько миль, и когда Себастьян стянул с нее платье, Николетт ничего не хотелось так, как прилечь на эту кровать.

Он устроил ее на матрасе и быстрыми уверенными движениями снял с нее лифчик и трусики. На лугу все сводилось к страсти и наслаждению, но здесь, в роскошной постели, Николетт вдруг засмущалась. Она всегда была худенькой девочкой, которая выросла в долговязую женщину. Николетт невольно задалась вопросом, что подумает о ней мужчина, у которого были столетия на постельные утехи. Но явное удовольствие на лице Себастьяна быстро стерло все подозрения о том, что его что-то не устраивает.

Он опустился на колени рядом с ее обнаженным телом и нежно провел по нему руками. От плеч до бедер, от бедер до лодыжек и обратно, как будто он пытался запомнить ее тело. Когда Себастьян погладил ее щеки тыльной стороной ладоней, Николетт вздохнула, а он уже тянулся к ее волосам.

С безграничной заботой он распустил ее волосы, разложив их как темный плащ, а потом его пальцы принялись массировать кожу головы, заставляя Николетт мурлыкать от удовольствия. Его сильные пальцы путешествовали по ее телу, избавляя от напряжения, которого она даже не осознавала, и когда он закончил, она так же провела своими руками по его телу.

Она потеребила его одежду, и с молчаливой покорностью, возбуждавшей Николетт, Себастьян стянул с себя все. На мгновение он выглядел таким же нервничающим. Она обняла его, пытаясь без слов сказать, что нечего стыдиться, что никогда не нужно ничего стыдиться. Она заставила его лечь на спину, заметив, что при этом его мужское достоинство приподнялось. Она оценила его длину рукой, чувствуя, как он затвердевает и увеличивается. Когда она оставила его в покое, Себастьян игриво застонал, но лег спокойно, когда она легонько шлепнула его по бедру.

В темноте Николетт не видела, насколько он покрыт шрамами. Толстый шрам на боку оказался только началом, и она видела, как сказались на нем столетия сражений и войны. Она провела пальцем по узкому шраму на бедре, и когда Себастьян ахнул, она повторила движение. Она хотела сказать ему, что есть какая-то особенная красота в отметинах, которые он получил, защищая других и препятствуя вреду, который им могли нанести. В нем было столько силы, столько смелости, чтобы пережить то, через что он прошел.

Николетт едва осознавала, что творит, когда опустила голову, чтобы проследить языком его шрамы — сначала тот, который он ей показал, потом тот узкий на бедре. Одна его рука стиснула простыни, а вторая коснулась ее лица. Николетт задрожала от нежности этого жеста. Она знала, что несмотря ни на что, этот мужчина будет жить в ее сердце до конца ее дней.

Она сосредоточилась на том, чтобы как можно больше коснуться его, а когда Себастьян потянулся к ней, она уложила его руки обратно вдоль туловища. Она хотела его всего, хотела дать ему наслаждение, которого он заслуживает.

Из любопытства Николетт потерлась щекой об его твердый член, заставляя Себастьяна застонать, а когда она провела языком по длине пениса, все его тело содрогнулось. Она хотела большего, но тут его руки оказались на ее плечах, заставляя ее лечь на него сверху. Умоляющий взгляд Себастьяна сказал ей, что он больше не выдержит, и она с улыбкой потянулась к прикроватной тумбочке.

Она знала историю виккан. Ее силы пробудились, когда она впервые занялась сексом. Однако первый незащищенный секс с представителем ее рода пробуждал потенциальное бессмертие, дремавшее в каждом из них. Некоторые виккане желали этого бессмертия, другие от него отрекались. Это находилось у нее под носом — дар, который Себастьян несомненно позволит ей взять, но Николетт осознала, что не может. Что-то ее сдерживало. Вместо этого она раскатала тонкую латексную защиту по члену Себастьяна. Она не знала, кого защищает — себя или его, но знала, что не может сейчас об этом думать. Вместо этого она перебросила одну ногу через его бедра и, протянув руку, чтобы удержать его член на месте, начала опускаться.

В такой позе он ощущался крупнее, чем в ту ночь на лугу, и прикусив губу, Николетт заставила себя не торопиться. Его рука на ее бедрах направляла ее, и Николетт уперлась обеими руками в его грудь. Лишь долгое мгновение спустя она смогла принять его полностью. Они оба застыли абсолютно неподвижно. Себастьян протянул руку, чтобы коснуться ее лица, и жест оказался таким нежным, что она могла бы заплакать. Но вместо этого она перенесла свой вес плавным круговым движением, и они оба застонали.

Николетт упивалась своей властью. Она приподнялась и вновь насадилась на него. Движение было медленным и плавным, и она сомневалась, что когда-либо в жизни испытывала такое наслаждение. Она сделала это еще раз, и еще, а потом Себастьян как будто сорвался.

Хватка его рук на ее бедрах усилилась, и она почувствовала, как ее поднимают и вновь насаживают. Изумленно раскрыв глаза, Николетт осознала, что он достаточно силен, чтобы запросто поднять ее, и застонала от удовольствия. Одна рука принялась ласкать клитор, и наслаждение собралось в низу ее живота.

Николетт решила посвятить эту ночь молчанию, но вскоре осознала, что шепчет себе под нос «пожалуйста, пожалуйста, ох, пожалуйста». Она не знала, о чем просит, но Себастьян видимо знал, входя в нее с такой силой, что перехватывало дыхание. В их соитии было что-то яростное, но в то же время не лишенное странной нежности.

Николетт хотела всего этого мужчину, она хотела всего без исключения, но пропасть между ними была велика как никогда. Вместо этого она могла лишь цепляться за него, заставляя их тела сливаться в совокупном наслаждении, и отдавать ему все свое сердце и тело на то короткое время, что было в их распоряжении.

Издаваемые им звуки лишь подстегивали ее и посылали мурашки по позвоночнику. Его нужда в ней граничила с первобытностью, берущей начало из жестоких лет скитания по миру. С каждым толчком, с каждым ударом они приближались к самому центру своей сущности. Они раскрывались друг перед другом абсолютно по-новому. Возможно, она должна была испугаться, но вместо этого приветствовала эти перемены. Она стремилась к его наслаждению и своему собственному. Она нуждалась в нем и знала, что получит его лишь этой ночью. Они никогда больше не окажутся вместе, и она знала, что никогда этого не забудет.

Судороги наслаждения начали сотрясать ее тело, и Николетт понимала, что скоро сорвется. И все же она держалась, мучительно желая большего и своими движениями умоляя его кончить вместе с ней, рухнуть вместе с ней.

Себастьян вошел в нее последний раз, напрягаясь всем телом и проливаясь в нее, и Николетт наконец позволила себе присоединиться к нему. Оргазм накрыл ее точно океанская волна, увлекая с собой и перехватывая дыхание. Он длился и длился, и единственное, что связывало ее с землей — руки Себастьяна на ее бедрах. Когда к ней вернулось зрение, они все еще были соединены самым интимным образом. Николетт лежала на Себастьяне, и на ее губах играла улыбка. Дымка этого наслаждения будет преследовать ее с этой ночи, куда бы она ни пошла и с кем бы ни выбрала идти.

Николетт осторожно слезла с него, но на большее сил не хватило. Она плюхнулась рядом с ним, а когда Себастьян встал, она запротестовала, но не сумела предпринять ничего больше. Мгновение спустя он снова оказался рядом, и она замурлыкала от удовольствия, когда он провел по ее телу теплым полотенцем. Николетт перекатилась на спину, слегка раздвинув ноги и позволяя очистить ее более тщательно, а когда он закончил, она устроилась в его объятиях.

— Боги, я люблю тебя, женщина.

Николетт застыла, услышав эти слова. У нее на языке вертелось то же самое, но она уже знала, что произошедшее между ними останется клеймом на ее душе до конца ее дней. Она не могла вынести еще одной цепи, и поэтому промолчала.

Спустя долгое мгновение Себастьян вздохнул и прижался к ней всем телом. Они идеально подходили друг другу, совсем как на том лугу. Несмотря на все проблемы, все горе и боль, стоявшие между ними, Николетт чувствовала, как успокаивается всего лишь от того, что он ее обнимает.

— Я люблю тебя, — прошептала она, и Себастьян замер.

— Тогда идем со мной.

Вот так, жестко и открыто, и ей захотелось всхлипнуть.

— Я не могу.

Себастьян молчал. Не существовало ответа, который он мог дать, который мог ее переубедить, и поэтому было лишь молчание.