Сдвиг

Глава 4. Первый Сдвиг Тима Рода. Лосёк и Эмми день прошел

Я прекрасно помню свой Первый Сдвиг, который наблюдал в далеком, кажущимся мне теперь уже чужим, детстве. Воспоминания имеют такую подлую особенность со временем терять приверженность к тому, кто ими обладает. Если во мне вдруг зарождалось желание вспомнить свои детские годы, то по непонятной и необъяснимой причине я трактовал эти воспоминания, как краткие истории, случившиеся с неким мальчиком Тимом Родом, отказываясь принимать тот факт, что этим вымышленным мальчиком на самом деле был я сам. Итак, свой первый Сдвиг Тим Род увидел в восемь лет.

Прежде чем поведать вам эту странную, почти фантастическую историю о наблюдении Первого Сдвига, хочу напомнить, что я отнюдь не претендую на роль Свидетеля, коих ныне не счесть и которые сделали и продолжают делать на своих якобы хорошо сохранившихся «воспоминаниях» карьеры, информационные поля и материальные блага. Торгуя налево и направо тем, что по праву может принадлежать только Истории Белого Света, памяти человечества и в малой степени частному лицу, и уж никак воспоминания о Сдвиге не могут быть ни предметом провокационной рекламы, ни объектом бесстыжей торговли, ни гнусным способом извлечения прибыли. В этом абзаце я заявляю об отказе от авторских прав на рассказанные мною воспоминания о Сдвиге, так же вдогонку довожу до сведения, что не приму участия в сертификации данных историй и сведений, и заведомо сообщаю, что обнародованные мной воспоминания не имеют официального патента для использовании их в исторических документах и каталогах. Таково моё решение, таков мой выбор и никто не вправе осуждать и критиковать меня за это, пусть рассказанное ниже имеет рейтинг полувымысла или полуправды — что отнюдь не преуменьшает ценности моих личных переживаний, четко и ясно сохранившихся в памяти и душе.

Тим Род внутри меня продолжал.

Я удивительно отчетливо помню свою мать. По фигуре она была упитанной и полной женщиной, но при этом невероятно подвижной и активной. Поверьте до некоторых пор, никогда я не видел её неподвижной или молчащей. Казалось, что в её сердцевине находится мощнейший из известных двигателей Земли, вырабатывающий динамику телодвижений, мимики и многоголосия звуковых эффектов. В повседневной одежде мамы преобладали яркие насыщенные цвета, современные светоотражающие материалы, богато украшенные бесчисленными ошметками рюш и декоративных нашивок, часто вместо светского платья я видел на ней исключительно костюмы клоунов и ростовых кукол. Огненные кричащих цветов парики, накладные потешные носы, забавные разноцветные бакенбарды и искусственные бороды, разные пластмассовые очки-приколы дополняли разбитной дизайн матери. Каждый день моего детства был настоящей изящной сказкой, бесконечным посещением цирка шапито, который находился буквально у нас дома, и работал, если так можно выразиться, всего для одного зрителя — для меня. С матушкой никогда не было скучно или грустно, она давала мне то, что принято сейчас называть тривиально и пресно — хорошее настроение. Я не могу назвать её имени, по причинам конфиденциальности моих неофициальных воспоминаний, но поверьте мне на слово о такой матери мог мечтать каждый ребенок, живущий в те далекие, дикие, по нынешнем меркам, времена.

Запах нутряного жира — вот та капля «дегтя», которая присутствовала в моих детских воспоминаниях. Обычно мать использовала много грима для создания своих образов и дизайна на лице и теле. Театральный грим, который непомерно дорого стоил в те стародавние времена, впрочем, и сейчас цены на него неоправданно высоки, из экономии мать делала сама. Рецепт грима довольно прост: необходимо взять нутряной жир животных («барсучье» сало) и растопить его на медленном огне в любой эмалированной посудине; более всего для приготовления грима подходил нутряной жир свиней и рогатого скота. Затем растопленный жир, пока он был горячим, несколько раз фильтровали, удаляя шкварки и прочие не растворяемые сгустки и включения, а далее, разделив на порции, тщательно перетирали получившийся состав с цветными натуральными красками. На выходе получалась некая эластичная и безвредная для кожи мазь различных цветов. Самый важный цвет белый — белила, ими мать обычно закрашивала всю поверхность своего лица и открытые участки тела. Затем шли популярные красный и черный цвета, ими рисовались кроваво алые губы, брови и другие элементы масочного потешного дизайна. И поныне вспоминая детство, в горле у меня будто бы снова стоит навязчивый неприятный запах кипящего животного жира, словно все, что я вспоминаю, происходит наяву, где-то совершенно рядом.

Особенно хорошо я помню наши обеды. Начиналось это так, как только наступало время обедать, в доме срабатывали будильники. Будильников было не меньше сотни, они кукарекали, блеяли и квакали, звонили большими и маленькими колокольчиками, пищали и пиликали на все лады и тональности, дом наполнялся праздничной веселой какофонией. Обед, обед, обед пришел — зазывала разными прикольными голосами мать и кругами носилась по комнатам, пока не скрывалась на кухне. Затем матушка выкатывалась гимнастическим колесом из кухни, откуда вереницей по детской железной дороге вальяжно выезжали кастрюли, горшки, крынки и склянки со всякой едой. Звучали медные торжественные фанфары, и вдруг из глаз матушки двумя уморительными струйками начинали брызгать игрушечные слезы, мама же кукольно хихикала и колотила себя по вискам, как неисправная игрушка, желающая себя отремонтировать легким ударом по комполу.

Я сидел за большим обеденным столом в забавном колпачке с кисточкой на макушке и с красным поролоновым носиком на резинке. Когда все кастрюли, крынки и черепки, наконец, под вопли и улюлюканья меня и мамы, водружались на стол, начиналось самое интересное. И чего только не оказывалось в кастрюлях и крынках: оттуда вылетали пружинами пищащие монстры и куклы, доставались живые кролики и кошки, выпархивали голуби и малюсенькие декоративные птички колибри, высыпалось конфетти вместо чая, выпрыгивали игрушечные лягушки из масленицы или мармеладницы, — а я заливался смехом до тех пор, пока в самой маленькой неприметной кастрюльке мы не находили непосредственный предмет нашего обеда, простую чечевичную кашицу или омлет из сухого яичного порошка. Жили мы не богато, питались обычной социальной пищей, той, которой снабжало горожан государственная продовольственная корпорация. Однако приправленная таким здоровским высококлассным шоу пресная и малокалорийная еда казалась мне тогда самой вкусной на свете. Так было всегда и мне представлялось, так будет вечно, о детство наивный период недоразвитой по возрасту личности.

Обычно смеющаяся безумолку мать и превращающая каждое дело, каждое слово, каждый свой шаг в искрометную шутку или скетч, в тот знаковый судьбоносный день была более чем спокойна и непривычно медлительна. Её дизайн в этот вечер был образом вечно грустного клоуна Пьеро, белый в пол балахон с черными пушистыми декоративными пуговицами и широким многослойным воротником. Картину дополняли струящиеся до самого пола рукава и носатыми танками грубые ботинки — Гриндерсы. Белый незатейливый грим на лице, да пара больших нарисованных черным слезинок. Очень спокойным, смирившимся голосом она сказала мне, сидя у моей кровати в момент, когда я уже готовился ко сну, вместо нового анекдотика про недоумком из детского садика, вместо ночных фокусов или простого безудержного ржания и обоюдного щекотания, она не присущим ей чужим серьёзным голосом сказала, «ну спи давай, завтра Скачок с утра будет, по радио обещали». Такой я никогда не видел её, такой серьезной, такой сосредоточившейся на чем-то одном, я с головой закутался в одеяло, пытаясь забыть это выражение маминого лица, её слишком грустные «злые» глаза и неприятную тональность её спокойного бесцветного голоса. Может именно так у людей возникают комплексы или как говорили в древности «психологические травмы» (Внутренние переломчики — по Гамильтону). Тим проплакал еще час, стыдясь своего страха перед неведомым Скачком, глотая обиду от строгих слов матери, он впервые чувствовал страх от неминуемого события, прогнозируемого властями и мамой, главной и самой важной инстанцией для Тима, тогда в его нежном почти бессознательном возрасте.

Утром отец, слишком долго стоял, обнявшись с матерью, они будто бы прощались навсегда. Отец был неестественно бледен, мать едва сдерживала слезы, ну а Тим жадно поглощал новые ему доселе не известные негативные эмоции и не стесняясь, плакал. Тим Род не знал сути и подробностей, не мог знать в силу своей юности и положенной на тот момент естественной детской глупости. Кругом реками лились слезы, все обнимались и прощались, на всякий случай, друг с другом, с окружающим миром, с домашними животными и детьми. Скачок (Сдвиг прыг-скок — по Гамильтону), который прогнозировали власти, мог закончиться для многих печально, ибо не всем суждено было его пройти, не всем суждено было выжить в этой переделке, вернуться на прежние места, занять прежние позиции в обществе и вообще быть здесь на этой стороне Белого Света. Скачок передвигал миры, на некоторое время, путая ЗДЕСЬ и ТАМ, перемешивая в дьявольском коктейле разные по сути реальности. Скачек, или как его сейчас называют «СДВИГ прыг-скок» сдвигал то, что здесь называют Белым Светом с тем, что ТАМ, а как уж там это называют, никто не ведал.

Тим прекрасно помнил этот день, когда тысячи тысяч жителей Белого Света вышли из своих домов чтобы увидеть своими глазами Сдвиг. Мы тоже с мамой вышли на улицу и с пристальным вниманием смотрели на небо, которое сначала жутко меняло цвета: то становясь неестественно прозрачным, то вдруг наливаясь чернотой, становилось шершавым и практически непроходимым для света, то вдруг небо озарялось розовыми кляксами акварели, то опять становилось бесцветным, то необычайно свежим и каким-то девственно чистым, то наоборот неожиданно пугающе пахло гнилью и тленом и появлялись в небе едва заметные вытянутые кресты. Небо играло всеми красками радуги; чернело, каменело, съеживалось, растягивалось, то вдруг наподобие обрыва кинопленки все вокруг передергивалось и дрожало. Треск, похожий на разряды миллионов микро молний, разрезал пустоту называемою небом и…

Тим никогда не забудет свой первый Скачек, в небе просияв, появились Исполинские Рыбы. Рыб было не много, не больше дюжины должно быть. Он, было, пытался их сосчитать, но ему никак не удавалось это сделать. Едва Тим доходил до половины количества рыб, как вдруг понимал, что пропустил одну, или двух и принимался считать заново, но и тогда сбивался со счету. Количество Исполинских Рыб хоть и казалось законченным, вовсе не являлось таковым, ибо несло в себе пока неведомую простому человеческому уму цифру. Загадочная цифра, отражающая количество Исполинских рыб (Живая циферка — по Гамильтону) имела редкое неземное свойство, изменяясь каждую миллисекунду одновременно оставаться неизменной фиксированной величиной. Ученные до сих пор спорят, пытаются сформулировать, вывести, рассчитать это простое и одновременно загадочное значение, и который год не приближаются к разгадке магического неведомого числа, ни на иоту. Короче Исполинских Рыб было ровно столько чтобы не оставить свободного места на небе. Их размер и внешний вид поражал воображение своими чудными формами и очертаниями, висящие в небе Исполинские Рыбы были тем, что называют метрическим замещением пустотной субстанции, визитной карточкой того раннего Скачка.

Дети, возбужденные увиденным фантастическим зрелищем, сразу затеяли баловаться, смеяться и скакать, как угорелые. Попутно они сочиняли и распевали однодневные стишки-считалочки детские потешки (Глупые фразочки — по Гамильтону, традиционные детские интеллектуальные лингво игры упражнения). Распевая незамысловатые строки, малыши выражали свою радость, счастье, необъяснимый восторг.

Рыбы в небе, Рыбы в небе, а мы с мамой на Земле; Вот так рыбы не Рыбы, а Рыбищи; рыба Рыба там виси да на нас не упади, дай нам жить, а ты плыви ясным солнышком свети. Рыба А-А-А мама М-М-М, Всем рыбакам по Рыбе, да только не по маленькой речной, а по поднебесной большой, Исполинской Р-ы-ы-ы-ы-б-е-е-е-е — слышалось в округе из всех палисадников, и частных детских площадок, огороженных живыми изгородями.

Тим Род, вооружившись гимнастическим обручем, тоже пел: Папе Рыбу, Маме Рыбу, ну а деду с бабой по крючку! Я не рыба — я Тим Род, а Рыба — Рыба она не Тим, я на Земле, а Рыбы на небе и мне хорошо, а им еще лучше, Всем по рыбе, а бабе с дедом по крючку!

Дети дурачились, кувыркались и пели, а их родители были спокойны, непривычно спокойны и неподвижны. В основном с детьми находились матери, мужчины, как и полагается в это время суток были на службах в своих канторах на своих работах. Редко в каком палисаднике стоял муж, отец или брат, пожилых и вовсе не было видно ни одного, тогда Тим не мог этого объяснить, да и не задумывался об этом. Он крутил на талии цветной обруч и пел: Я не рыба я Тим, а рыба в небе, рыба в небе раз два три, вас не сосчитать рыбоньки мои…

Вас интересует, сколько часов продолжалась свистопляска с игрой Исполинских небесных Рыб? Ответа нет и поныне, почти ничего не известно, что происходило там, на Выставочных Холмах, когда случился первый Сдвиг (Местность наблюдения за Сдвигом по научному «Выставочный Холм», Гамильтон).

Вероятно к вечеру, Скачек сгинул, рыбы пропали, с неба капал трехцветный весенний дождь (Красный, белый, голубой — выбирай себе любой, кап-кап-кап, цвет-цвет-цвет — по Гамильтону), а в дом пришел какой-то небритый и грустный незнакомый мужчина. Мама долго смотрела на него, немигающим взглядом, дядя сидел тихо, время от времени поглядывая на неработающий телевизор, и тоже молчал. Так продолжалось какое-то время, мама, молча, подливала неизвестному дяде чая и вдруг учтиво предложила ему шанюшек с творогом, любимых папиных кондитерских изделий. Мужчина неожиданно зевнул, мама почему-то сказала «ты всегда их любил», и назвала дядю папиным именем, тот отозвался, хотя мне показалось, что не сразу. Затем она подозвала меня и, указав на дядю, сказала — теперь он наш папа. Тим выпучил глаза наполненные слезами и пробормотал, но это не он… — Нет Тим это он, во всяком случае теперь наш папа такой… Или теперь ЭТОТ — он!

Тим Род, улыбнувшись, подмигнул мне и розовым облаком растаял внутри меня…

Эмми, не уступала мне в чтении ни знака, наоборот временами она даже обгоняла меня на некоторых страницах, успевая прочесть отдельные куски по два, а то и по три раза. Экая ненасытная читалка. Голод по чтению, который испытывала Эмми, был естественной потребностью её молодого еще не насытившегося информацией мозга, еще не полностью сформировавшейся духовности и растущего, как на дрожжах интеллекта.

— Я видел первый Скачек, — зачем-то сказал я. Она с восхищение посмотрела на меня. — Ты, верно, был таким… Таким маленьким, ну конечно, конечно ты был маленьким мальчиком, первый Сдвиг был так бесконечно давно.

— Хм, давно… Я все помню, все, до мельчайший подробностей.

— Как тебе удалось пронести эти воспоминания сквозь время?

Я было хотел ей ответить правду, что воспоминания сохраненные, как о ком-то другом остаются в памяти намного дольше, как мои о моём детстве, воспоминания некого чужого мальчика Тима Рода, но осекшись, сказал: — Тогда у меня сменился отец, (вернее «сдвинулся в параллели» — по Гамильтону), потому и запомнил.

— А больше он не менялся? — спросила, не заметив моих внутренних метаний Эмми. — Он больше не менялся, но он новый другой мне как-то не прижился, он был другой слишком намного, — тут я хотел сказать «лучше», но это было бы неправильно, новый отец был не хуже. «Он — просто был другой» — закончил я.

Статья 14.0.2, которую мы читали, была как раз о первом скачке, (Рывок ЭЙ-ВАН — по Гамильтону), поверхностно скомпилированный текст содержал кучу неточностей и туманностей, не будем забывать, что Оптимист все-таки обще-потребительский журнал. Отрывок описывал и Исполинских Рыб, и даже приводил несколько мне не знакомых считалочек о Рыбах и детских игр. Скорее всего, выдуманных или сочиненных намного позднее, такой способ подачи информации называется реконструкция событий, когда в художественно-публицистической форме излагается важное или просто интересное историческое событие или случай. Среди сотен строк о Первом Скачке попалась и великая крылатая фраза Гамильтона «Круги на глади воды, за воду здесь я принимаю бесконечное время, так вот круги оставленные прыгнувшими в воду времени ИСПОЛИНСКИМИ РЫБАМИ еще долго будут расходится в существующем бытие оставляя след в струящемся бесконечно Времени и Жизни», слова прочитанные еще в школе и сейчас производили на меня неизгладимое впечатление, великий мудрый Гамильтон, понимал сквозь пространство и время, чувствовал, предугадывал то, о чем станет известно толькоспустя столетия.

Далее повествование обрывалось знаком бесконечности. Незаконченная мысль давала повод лишний раз задуматься над прочитанным, заключить, как говорил мой прежний истинный отец «заключить мысль повернутой на девяносто градусов восьмеркой, пригвоздить смысл бесконечной круговертью двух склеенных полусфер». Так сейчас не думают, так не принято думать, символ в журнале всего лишь дань древним традициям изложения, не более. Сейчас каждая мысль имеет точку пришествия, везде норовят добавить так называемые выводы, провести окончательный анализ, обобщить сведения, подвести под один знаменатель, сводя глубины неведомого до мелководья сиюминутных знаний. Глубина познаний превращена современными учеными и некоторыми Писателями в мелководный брод, бездны по их мнению имеют критические величины, а неведомое бесспорно познаваемо, нет многое из сегодняшнего дня из того что существует сейчас мне — понятно и близко многое, но не все.

Я скорее относился к лицам старо-научного мышления и не допускал существования в науке принципа «окончательного изучения», а исключительно представлял восхождение знаний в бесконечную спираль Фибоначчи, восьмерка, в написании своем бесконечна, как не имеющие окончательного счета Исполинские Рыбы Первого Скачка, как исчезнувший прежний отец, как кардинально изменившаяся мать, потерявшая юмор и гиперкинез навсегда, ставшая той сварливой рано постаревшей малоподвижной женщиной. И отец украденный у меня Первым Скачком, клянусь всем, что мне дорого, что этот вернее тот кто пришел ему на замену, был человеком неплохим, возможно, но что я определенно мог о нем сказать так это то, что он был другим… А был ли я тем же самым мальчиком? Не подменили ли меня, как в свое время отца? Кто может ответить мне на этот вопрос? А кто спросит меня об этом? Восьмерка повернулась на 90 градусов и замкнула мысль бесконечным повтором полусфер…

Эмми, молча, смотрела мне в глаза, будто голод по чтению слегка притупился или прошел, правда, так быть не могло. Она сама не понимала, почему чтение в моих глазах так взволновала ее, так магически заворожило её, и заставило, возможно, впервые безо всяких видимых технических причин прервать такое необходимое её растущему организму чтение. Чуть позже она спросила: — Вы ждете СДВИГ? — Ты о нем раньше слышала? — дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос.

— Нет — сейчас только узнала отсюда из Вестника.

— А я представь, видел вчера по телеящику официальное коммюнике о предстоящем Сдвиге. Мало кто знает, еще меньше тех, кто верит во все это. Последний Сдвиг был слишком давно, настоящих реальных свидетелей осталось мало, а лжесвидетелей так стало кишмя кишеть. Чего только не рассказывают о Последнем Скачке. Эра Великих Писателей сделала людей недоверчивыми, то, что вчера было добром, завтра может обратиться неистребимым злом. Писатели безрассудно насыщают Белый Свет тем, что порождает их безграничное воображение.

— Вам это не нравится? — продолжая пристально изучать мои глаза, тихо спросила Эмми.

— Мне все нравится девочка, только мне страшно, мне очень страшно, зачем так насиловать то, что уже существует и здравствует, то, что более менее устраивает жителей белого Света. Нашему миру катастрофически не хватает простой банальной устойчивой реальности, простой повторяюсь реальности, жить в бесконечно меняющихся лабиринтах пространства и времени, ежедневно вникать в новое, не зная, что ждет тебя в…

Мою речь довольно громкую и эмоциональную перебил, полноватый малый, беспардонно усаживаясь, напротив, — у вас свободно? Не дожидаясь ответа, он уже пролистывал толстенную книгу в серебристо голубом кожаном переплете, приземлившись напротив. Я не закончил мысль, в уме нарисовав после своей случайно прервавшейся речи знак бесконечности, на прощанье подмигнул Эмми, пихнув под мышку «Оптимиста» безмолвно встал, и резко повернувшись, вышел из-за стола, заспешил в продуктовый ангар.

Ух, сколько времени прошло, зачитались мы с Эмми. Уже давно наступил вечер, улицы были усыпаны читающей публикой, лавчонки, и скверы под завязку забиты читателями, смеющейся молодежью и почтенными лицами средних лет, среди идущих сидящих стоящих читателей изредка попадались и пожилые. Старые люди резко выделялись в толпе своей пугающей бледностью кожи и потерянными безразличными глазами. Их лица, похожие на гипсовые сухие маски, выражали бесконечную тоску и вселенскую скорбь, впалые тусклые глаза и трупная белизна кожи, пугающие сумрачные лица. Это были Неовозвращенцы, пожилые люди эпохи Безвременья, получившие в дар бессмертие. Мой дед, был одним из таких монстров, мой дед был Неовозвращенцем. Почему был он и сейчас есть — сказал вымышленный мальчик Тим Род, проявляясь внутри меня. Мы держали его на заднем дворе, в небольшой комнатке, в которой раньше хранился садовый инвентарь. Всегда, когда вижу Неовозвращенцев, вспоминаю деда. Тим Род постепенно наращивался, наливался всеми красками жизни, вырисовываясь из голубоватого цвета тумана, полностью состоявшись во мне, он продолжал.

Я хорошо помню вечер, когда дедушка вернулся домой, пахнущий могилами и чем-то тусклым, чем-то явно подпорченным, бледный тощий старик, со вздутым, как баскетбольный мяч, животом. Помню его глаза, впавшие глубоко внутрь, безразличные и неподвижные, как у мертвеца. Он не проронил ни слова, как ни в чем не бывало, прошел в залу и уселся за обеденный стол, налил себе стакан горячего чая и сделал несколько больших судорожных глотков крутого кипятку. Чай, пройдя гортань, и вероятно проникнув в пищевод, вдруг где-то снизу пролился, закапал и вылился на пол через отверстия в брюшной полости. Дед был буквально изрешечен выстрелами из дробовика.

Неовозвращенцев не любили, боялись и даже ненавидели. Не все кто вернулся из Безвременья, были такими как мой дед, относительно спокойными и безобидными, многие отличались неистребимым желанием пожирать все живое. Те, к кому приходили Неовозвращенцы, должны были в течение суток сообщить соответствующим государственным службам об этом факте. Заполнив необходимые формуляры и бланки, комиссия принимала решение о допуске или изоляции вернувшегося, если родные не возражали, и готовы были оставить родного «человека» у себя, он, несмотря на свой статус полуживого мог остаться с ними, под их личную ответственность.

В других случаях, когда люди и знать не знали, кто это, что за родственник такой нагрянул к ним на постой, ну например, все, кто знал о нем, уже умерли или попросту забыли их этого дедушку или бабушку, тогда госконтролеры изымали бедного неородственника в свои исследовательские лаборатории. Родным нужно было всего на всего завизировать официальный отказ от нового родственничка. Отказ так же оформлялся, в случае если неовозвращенец имел слишком свирепый характер пожирателя живности, тогда в ход шло прошение о ликвидации, которое в результате обязан был подписать окружной Председатель, но это было формальностью, ликвидацию могли провести и сами родственники, или за символическую плату «государственные службы очистки от объектов из Безвременья».

Из Большого Свитка Истории (под редакцией Гамильтона естественно) мы знаем, что эпоха возникновения Неовозвращенцев — точка отсчета современного времяисчисления Белого Света. Все, что было до того, называлось «глубоко до нашей Светлой Эры», все, что после «натуральным временем Белого Света» или просто Белым Светом. Давным давно в 2012 — по старому летоисчислению, миром правил Двухголовый Ру*.

* Двухголовый Ру — сноска, описание. Император Земли, собственник РФ — Гидроинтендант, человекоподобное существо, на теле которого произрастают сразу две головы. Могущественный уродец путем сложных ухищрений и вероятно подкупа должностных лиц получил право на управление Миром на Сорок Сороков (Сорок Сороков, — сорок сроков правления Миром по сорок лет каждый). Планета, разграбленная и фактически уничтоженная государственной Интендатурой, под предводительством Двухголового Ру едва сводила концы с концами. Граждане были слепы, ибо находились в состоянии эйфорического социального гипноза. Тьма сознания искусственно созданная нанотехнологами того времени позволяла управлять безвольным народом. Власть Двухголового Ру Гидроинтенданта Земли была абсолютной, безжалостной и своенравной, методы правления хищническими, способы наведения порядка жесточайшими. Как сказал один из современников того смутного времени, профессор Глобале Капчиц «позитив той поры зиждился на непререкаемом свойстве Темного Времени, чем меньше уделялось внимания самому человеку, тем было лучше для человечества».

Государственное Зло, распространяемое специальными распылительными машинами, и искусственная Тьма, излучаемая закамуфлированными Излучателями Тьмы — делали свое черное дело, народ не роптал и даже находил в своем существовании некий ему только понятный позитив и смысл. Принципы справедливости и чести — были перевернуты и извращенны, черное официально считалось белым, белое государственно затенялось и черноточило. Добро оборачивалось злом, а зло хохотало и балагурило. Слезы унижений и боли были мерилом справедливости и счастья, подлости и мракобесию был дан вечный зеленый, благородные ценности вывернулись на изнанку и стали неприглядными и омерзительными. Даже Солнце отгородили от Земли полупрозрачными маскировочными тканями, солнечные лучи те редкие, что достигали земли, были слабыми холодными грязно серыми. На Земле воцарились вечные государственные сумерки.

Долгие годы миром правил Двухголовый Ру, до тех пор, пока не случилось Пришествие. В те стародавние времена вера людей в Осязаемый Свет — являлась верой в ожидание, что, мол, скоро придет на Землю человекоподобное волшебное существо и спасет мир от горестей и напастей. Существовало множество легенд о подобных магических субъектах, самыми же популярными были два течения: ждали некого Иезу Христоса и его восточное зеркало пророка Мухаммеда Аллаха.

Миллиарды людей обращали мольбы к этим мифологическим символам, поклонялись им как божествам, как непререкаемой Энергии Справедливости, как панацеи от невзгод или защитника силы. Пришествие произошло в полдень 17 августа 2012 в неком богом забытом городе на реке Волга в Нижнем Новгороде. Полдень был ослеплен яркой муарово-серебристой вспышкой на главной городской площади, серебряный столб, уходящий в толщи воздушного пространства, образовался из радикально измененных серебристых молекул воздуха. Столб серебристой пыли закружил хороводы воздушных масс и во серебряном столбе полупрозрачном появился какбычеловек. В белом одеянии с миролюбивым лицом, небольшой бородкой а-ля амигос и простой тканевой накидкой на плечах. Так древнее знамение стало явью, а возвращение на Землю Создателя осуществилось. Бытует мнение что город, скорее всего, был другой, а то, что именно Нижний Новгород был зафиксирован в исторических фолиантах в смысле святого места появления Очеловеченного Божества так это происки тамошних чиновников для присвоения городу статуса Курортно-религиозная Мекка. Оставим этот спорный факт на совести тех, кто его породил. В сущности не важно где это произошло и когда, и даже каким образом чисто технически это событие осуществилось это детали не имеющие влияния на суть, всего лишь цифры и символы из Времени До…

Что было дальше? Ту-ду-ду-ду ту-ду-ду дуууууу — фанфары грандиозного органа — маршем православных мучеников открылась Всемирная пресс-конференция «Пришествие Иего». Кто-то видать подсуетился, все быстренько организовал, факсы, пресс-релизы, успешная рассылка, коротенький анонсик во всех главных СМИ. Сделали на хорошем уровне, у Вседержителя не пойми, откуда объявилась команда лучших специалистов в области массмедиа. С другой стороны он вроде заявлялся, как всесильный, поэтому уж команду ведущих специалистов по организации пресс-конференций так это раз плюнуть. Официальное приветствие Бога вернувшегося, обращенное к жителям РФ и мира транслировалось по телевидению. Всему Свету явился некий сверх человек, какбычеловек, но и не человек вовсе, а сам Бог в облике человеческом. Его лицо можно было видеть, но нельзя было запомнить или зафиксировать в памяти, его язык казалось бы непонятный незнакомый всем, как голос редкой тропической птицы, однако люди без труда понимали смысл произносимых им слов (Не пойми чего бурчит, а все понимают, вот ведь чудо — Гамильтон). Прессуха длилась несколько часов, какбычеловек долго и упорно разъяснял прописные истины, де то плохо, а то де хорошо, белое — мол белое, а черное — тьма, дети на радость, труд — благо, допинги — зло, дурные помыслы — отныне вне закона, ну и далее в таком же духе. Верьте мне ибо я тот кого вы ждали, я пришел чтобы… На этих его словах, конференция прервалась, помехи и искажения, теле сигнал был утерян. Многие тогда восприняли такую концовку как желание нагнать побольше загадочности к этому итак неординарному событию. В тот же день на земле пролился Большой Книжный дождь, малыми брошюрами и толстенными религиозными фолиантами пролился настоящий чистый, как слеза литературы Книжный дождь. Были и жертвы, однако, немного. Книги религиозного свойства обладали какими-то до сих пор не совсем понятными свойствами стоило их открыть… Но об этом чуть позже.

Что могло произойти тогда? Как мир отреагировал на Второе Пришествие? Если кто не знает все легенды о волшебных бого-человеках начинаются с их первого пришествия. Что сделали сильные мира сего и в частности Двухголовый Ру? Обладая фактически безграничной всепланетной властью, обладая правом собственности на недра и в общем-то на все ценности Земли, что вы думаете двуглавый Гидроинтендант сделал? Так бы без возражений и отдал бы всю свою безграничную власть и все несметные богатства, и уникальные полномочия некому филантропу в марлевой накидке и витиеватом венке на голове? Пусть его голос трижды понятен каждому да услышавшему, пусть он и обладает некими магическими способностями, ну и что? Разве это может быть мотивом расстаться с абсолютной властью над Миром?

Далее была скукотища, с пришествием Очеловеченного Божества, на Земле наступила Эра Безвременья (или Эпоха Временного Бессмертия — по Гамильтону), люди получили важный и бесценный, как им тогда казалось подарок. Возможность существовать вечно, живя на Земле вместе с богом Человеческим, справедливым и честным, воздающим по заслугам и по совести. Как они ошибались…

Правительство во главе с Двухголовым Ру с войсками и сподвижниками не желая подчиняться высшей силе небесной, не желая иметь бесконечную праведную жизнь, сохранив механизмы и знания Времяисчисления, оружие и все имевшиеся на тот момент человеческие предрассудки покинули поверхность Земли и ушли в глубины земной мантии. Может показаться, что они позорно бежали, но это было не так. Тайные излучатели Тьмы и Государственные распылители Абсолютного Зла были уничтожены новой паствой Вседержителя. Даже марлевые серые полотнища отгораживающие Землю от солнечного света были сорваны под улюлюканья разъяренных праведников. Народные волнения охватили Землю, люди опьяненные опиумом религии творили Справедливый, по их мнению, Суд. А несогласные укрылись в земной коре, дабы оттуда из недр вести свою подрывную партизанскую деятельность, и жить привычным им образом, как до пришествия. Много лет продолжалась безжалостная война между силами Гидры и праведниками. Партизаны Гидроинтендатуры выползали из щелей в земле из нор своих, чтобы устанавливать в людных местах смертоносные устройства времени (электронные и механические часы, календари и ежедневники). Время на определенной площади от присутствия механизмов времяисчисления возобновляло свой естественный отсчет, превращая живое и не живое в то, каким оно могло бы быть существуй на Земле традиционное времядвижение. Старики и старухи истлевали в прах, дети мгновенно превращались в ссохшихся старичков, вещи на глазах разваливались и сгнивали от быстротекущего натурального времени.

Неизвестно сколько бы веков продолжалось это братоубийственное противостояние, если б не настала Эра Великих Писателей Белого Света. Учеными, скрывшимися в толще земли (ученые тоже оказались среди недовольных) были открыты первопричины существования всего бесконечного естества. Была решена сложнейшая теологическая (мистическая) задача, Великие Писатели Белого Света обладают способностью сотворять Мир (Миротворцы по Гамильтону), насыщая его смыслом и материей. Так же открылась Истина Истин — вернувшийся человеко-бог был всего-навсего ботом фантазии некого Нерадивого Писателя его ложной моделью мира, его паразитическим фантазмом воплотившимся в живой реальности. Пришествие какбысверхчеловека — оказалось материализацией Литературного Героя, порождением творческого вымысла. Как утверждали впоследствии историки, это был единственный официально санкционированный факт убийства Писателя N, злобного придумщика, волею которого Мир захлебнулся в проблемах теологического характера (его имя преданно проклятию и забыто навечно — по Гамильтону). Союз Скрывшихся под Землей постановил лишить жизни того, кто сконструировал мистерию о возвращении сына божьего, которое впоследствии было названо Великим Ложным Пришествием Человеко-бога. С тех самых пор власть на поверхности Земли перешла к Союзу Великих Писателей Белого Света.

Безвременье закончилось, оставив на Земле бессмертным то самое единственное поколение, которое успело пожить в Эфемерную стадию Бессмертия.

Неовозвращенцы, в том числе и мой дед, по сути, были вечно живущими мертвецами. Многие обладали склонностью пожирать живое, бессознательно они пытались таким нечеловеческим способом вернуть тепло в свои тела, оживить свои души и не могли обрести покой. Мой дед носил укрепленный стальной намордник, его держали в специально оборудованной комнате келье с решетчатыми окнами и оббитыми стальными щитами стенами, питался он умершими животными и прочим биологическим мусором. Иногда, когда он был сыт, поверьте это случалось редко, он рассказывал мне удивительные истории о времени Ложного Пришествия, которое он пережил.

Я быстрым шагом следовал по улице, наконец, гипермаркет Андреевский продуктовый Ангар. Войдя вовнутрь, я спешно схватил тележку и направился к торговым рядам.