Сангвиний: Великий Ангел

Глава 4

Так я узнал, что на Баал Примус существует алкоголь. Он оказался очень сильным — после первой ночи с Эрис я проснулся с ощущением, что мою голову мариновали в кислоте. Многие военные там много выпивали, как местные, так и инопланетные. В этом не было ничего необычного для армейского объекта, но я думал, что в легионах все по-другому.

В каком-то момент во время долгого вечера я увидел, что один из служащих несет большой графин, наполненный рубиново-красной жидкостью. Эрис увидела, что я смотрю на него.

— Даже не думай об этом, — сказала она.

— Почему?

— Это караш.

— И это…?

— Не для тебя.

Следующие два дня пролетели очень быстро, даже несмотря на стук в висках и помутнение зрения. Всякий раз, когда мне удавалось немного поспать, я видел яркие сны. Всегда о нем, окутанном дымкой цвета золота и слоновой кости, его безупречную плоть, безмятежный взгляд. Я пытался заговорить с ним, запинался, выставлял себя дураком, а он все равно оставался, невозможно красивый, терпимый, терпеливый. Глупые сны. Но они были очень яркими, они запоминались мне после пробуждения чаще, чем остальные. Я напомнил себе, что мне всегда снились сны, часто о тех, о ком я писал или исследовал, и именно это сделало меня экспертом-писателем, которым я был. Мне нравилось считать, что это мой великий секрет. Моя особая сила.

Я задавал Эрис много вопросов, и она с радостью все рассказывала. Большинство из тех, кого я встречал, оказались такими же. Крепость была не секретным местом — тут находились люди, выигравшие свой войну, уверенные в своих силах. Многие из них мало что знали о прошлом. Да и зачем? Они родились уже после ужаса, выросли в мире, который стал гордым и успешным.

Мне нравились эти люди. Я слышал рассказы о Волках Фенриса или Пожирателях Миров и считал, что мне повезло, что я не стал их писателем. Эти люди были цивилизованными. Они ценили хорошую еду, хорошее вино. Они занимались искусством, а их архитектура, насколько я заметил, была изысканной.

Но при всем этом, как и предупреждала меня Видера, они были подготовлены к войне и не скрывали этого. Большинство из них имели шрамы. У многих, особенно у самых старых выживших, остались заметны следы радиоактивного отравления. Это давало почву для раздумий.

Этот мир еще не очистили от всего этого? — спросил я Эрис, как раз перед тем, как мне предстояло покинуть ее компанию.

— Нет.

— И Секундус тоже?

— Особенно Секундус. Он закрыт. Они держат его таким, каким он был.

— Зачем?

Она пожала плечами.

— Его невозможно сделать безопасным, — ответила она. — Ты не сможешь убрать все это.

К тому времени я уже больше знал о том, как они все выросли на окраинах этих пустынь, о риске, которому они подвергались, о ненужных смертях, которые накапливались.

— Но это бессмысленно — стоить прислать флот биолигис, и они вычистят последние токсины в течении года.

— И что это будет стоить? Ты бы стер этот мир и заменил его на любой другой.

— Разумно.

— Безумие предпочтительнее стирания.

Я рассмеялся, но она была совершенно серьезна. Тогда я не придал этому значения. Я решил, что она преувеличивает — эти люди не казались сумасшедшими — возможно, чтобы я не расслаблялся.

В любом случае, мои сомнения были мимолетными, потому что многое другое, что я видел, оказалось невероятно захватывающим. Я видел, как аколиты Ауксилии проходили свои испытания в тренировочных дворах. Меня водили на строительные площадки, где из обожжённых песков уже начинали подниматься больше города. Мне показали кустарные мастерские, где доспехи, машины войск и даже лазганы дорабатывались и переделывались в соответствии со спецификациями легиона. Сырье брали из кузниц Механикум, но Девятый не заботило, как выглядит такой материал. Они счищали знаки отличия, накладывали более совершенные знаки и сигиллы. Казалось, что у огромных отрядов рабочих нет другой работы, кроме как украшать то, что им давали, дело было не только в линкорах, эти люди хотели, чтобы они шли на войну в соответствующим виде. Будучи неряхой по жизни, я находил это в равной степени необъяснимым и впечатляющим.

Конечно, уже тогда я начал болеть. Отсутствие полноценного сна стало обыденностью, и я с трудом переносил светлое время суток. Я щурился в знойную даль, наблюдая, как глубокие охристые тени сгорают на суровых равнинах, и чувствовал, как на меня накатывала тошнота. Временами я поднимал руку вверх, наблюдая за дрожью. Они говорили мне, что еда и вода, которым я так наслаждался, были очищены, но я задавался вопросом, насколько они были осторожны.

К тому времени, когда Видера пришла за мной для короткой поездки в сам Баал, я уже начал беспокоиться.

— Ты неважно выглядишь, — сказала она мне, нахмурившись.

— Может просто пустотная простуда, — предположил я, выпив еще пару таблеток противорвотного.

— Уже что-нибудь написал?

Вообще-то, да. В середине холодных ночей, в моей маленькой комнате, я писал о том, что видел и о чем говорил.

— Но у меня еще нет названия.

— Оно всегда в последнюю очередь, не так ли?

— Не всегда. Мне просто нужно подходящее.

Вскоре после этого мы уехали. Все это время она занималась графиками, налаживала контакты, работала над новыми проектами, следила за тем, чтобы ее имя было известно во всех нужных местах. Всякий раз, когда мы встречали сотрудников легиона, они знали и явно уважали ее. Они говорили о делах крестового похода. Они смотрели на меня так, словно из пустыни притащилось что-то жалкое, нуждающееся в дезинфекции.

Мы спускались в самое сердце системы. Я давно знал, что мне никогда не разрешат ступить на вторую луну, но сама планета была почти так же строго оцеплена, на ней не осталось никаких сооружений, кроме знаменитой крепости Аркс Ангелика, одной из действительно великих цитаделей Империума. Чтобы добраться туда, мы взяли хорошо вооруженное судно, на котором служили исключительно слуги легиона и на корпусе которого красовался кроваво-красный крылатый знак Девятого. Во время короткого перехода нас сопровождали космодесантники, молчаливые чудовища, чья броня тихо рычала при каждом угрожающем движении. Я все еще не привык к ауре страха, которую они создавали, даже когда просто стояли на месте. Они носили шлемы, их прекрасные боевые пластины сверкали, а длинные мечи и болтеры были наготове. Я держался от них как можно дальше, с болью осознавая, что столкнуть со многими другими, когда мы достигнем места назначения.

Затем отсек загерметизировался, мы набрали высоту и болтались в пустоте, прежде чем двигатели вдавили нас в наши ремни, и обзорные экраны заполнились новым адом повторного входа. Бросив мимолетный взгляд на планету внизу я увидел еще более мрачный вид, чем на Баал Примус: огромные участки абсолютной непрерывной пустыни, красного, желтого и синего цвета, верхние слои атмосферы мерцали странными огнями, которые были либо погодными станциями, с которыми я никогда раньше не сталкивали, либо чем-то более опасным, оставшихся с плохих старых времени. Даже с такой высоты, пустыня казалась огромной — словно холст, очищенный от деталей.

Я увидел нашу цель как раз перед тем, как пламя при входе в атмосферу скрыло ее из виду. Это был вулкан, или, возможно, два вулкана, смешавшиеся и разросшиеся, гигантская ступенчатая масса потрескавшейся и потемневшей породы, поднимающаяся из изломанных равнин цвета ржавчины. И все же это не мог быть вулкан — он не извергался. Возможно, он потух, или его магматические камеры осушены и закупорены, и осталась только его окостеневшая груда, которую можно отстраивать, переделывать и поднимать выше. Я прищурился, прижавшись лицом к бронестеклу, и увидел, что вокруг кишит строительная техника, ползают землеройные машины, а к парящим стенам поднимаются клубы пыли.

— Как долго они строят? — спросил я.

— Более ста лет, — спокойно ответила Видера, не утруждая себя поисками. — И будут строить еще сто.

Турбулентность усилилась, и я откинулся назад. Спуск к посадочным площадкам был пугающим, неровным и тряским из-за сокрушительной гравитации Баала. Я уже надел атмосферный костюм, и принял еще больше таблеток, но еще до того, как м коснулись земли, я почувствовал, как затекли мои конечности.

Когда двери корабля открылись, и я снова встал на ноги, я пошатнулся от сильного удара. Мне казалось, что я постарел на десяток лет, просто ковыляя по трапу. Я вспомнил, что сказала Видера — он не уважает слабость — и я постарался держать себя в руках.

Как только я оказался снаружи, следующим, что поразило меня, стала жара. Я сразу же начал потеть в своем костюме. Мы спустились недалеко от вершины Аркс Ангелика, окруженной избитыми земляными валами. Вдалеке в бледно-розовом небе поднимались башни из полированного гранита, они мерцали так, словно находились под водой. Крепость оказалась гораздо больше, чем я предполагал, смотря на нее во время спуска: не столько как отдельное сооружение, а как гигантский бронированный мегаполис, высеченный из вулканической породы и инкрустированный переплетающимися кругами парапетов, шпилей и орудийных башен. Мы находились внутри южной стены кальдеры, а дальше на север простирались большое количество зданий.

Стройные башни и колокольни торчали из узких куполов и арок, облицованные песчаником, гранитом и полированной керамикой, но, несомненно, состоящие из лучших композитных сплавов Империума.

Видера уже выходила на раскаленный бетон, и я, прихрамывая, последовал за ней. На посадочной площадке оказалось многолюдно: крепостные и слуги легиона, лексмеханики и баалитские санитары. Строители работали даже здесь, закрепляя на месте эдикулы, фронтоны и антаблементы, добавляя линеаменты и мозаичные украшения над арками. На солнце сверкали бронзовые купола, переливаясь под лучами, словно розовое золото.

Видера повела меня в глубь крепости, где гнетущая жара уступила место скальной прохладе. Мы поспешили по наклонным коридорам, чувствуя, как постепенно пробираемся в старое сердце кальдеры. За нами разносились звуки строительства, но вскоре мы оказались в более отделанных помещениях, с гладкими полами и богато украшенными потолками. Истинные члены легиона, воины астартес, с хрустом проходили мимо нас. Большинство из них не носили шлемов, и я снова увидел странное единообразие их черт. Я также заметил великое разнообразие украшений на их доспехах — прочерченные золотом руны, сигиллы, устройства и знаки отличия. Каждый дюйм алой брони пестрил украшениями, всегда тонко выгравированными, замысловатыми, а иногда и озадачивающими. Благодаря моим запоздалым исследованиям и терпеливым объяснением Эрис я начал расшифровывать некоторые знаки. Обозначения роты, знаки отличия, описания предыдущих кампаний. Я узнал некоторые упоминания о сражениях и отметил большое количество похожих значков: чаши, стилизованные лица, капли крови. Некоторые из воинов принадлежали Первой Роте Легиона, как Бел Сепатус, те, кого примарх держал рядом с собой на почетных и особо ответственных должностях.

Значит, он был рядом. Где-то недалеко в этом коридоре из терракоты и фресок. Я подумал, что мог бы как-то уловить его присутствие, как источник тепла или близкий погодный фронт, но все, что я чувствовал — это вялость от гравитации. Я хочет остановиться, хотя бы на мгновение, перевести дух и принять еще одну таблетку, но Видера продолжала идти. Они находились здесь совсем недолго, всего лишь короткая остановка перед тем, как снова уйти в свою естественную стихию. Мне стало интересно, что они думают о месте, которое построили. Почитают ли они его, как предполагало интенсивное украшение? Или это было просто препятствием для них, местом, где они задерживались только по необходимости, перед тем как снова отправиться к звездам на войну?

В конце концов мы подошли к высокому арочному проему с парой полированных кедровых дверей. По обе стороны от них в кадильницах горели благовония, а краеугольный камень венчала безмятежная золотая маска, окруженная лаврами. На страже стояли два Кровавых Ангела, оба в ливреях Икисата, Сангвинарной Гвардии. Их доспехи были из полированного золота, еще более ослепительные, чем алые, которые носили остальные члены легиона. Это казалось слишком избыточным. Они словно упивались своим великолепием, и это опьянение, учитывая мое легкое головокружение, начинало действовать на меня.

Видера бросила на меня суровый взгляд.

— Держи себя в руках, — пробормотала она. — Я привела тебя сюда, так что не подведи меня.

Это было тактично с ее стороны.

Я старался изо всех сил.

Но тут двери открылись.

Что я могу рассказать о том моменте сейчас, после стольких событий? Смогу ли я вообще точно вспомнить его? Я сомневаюсь в этом. Иногда мне кажется, что я видел только то, что мне было суждено увидеть. Иногда я задаюсь вопросом, происходило ли это вообще.

Но это было. Я становлюсь мелодраматичным. Большинство моментов размыты, но некоторые достаточно яркие. Я помню, что мои движения были тяжелыми, словно я пробирался через воду. Меня докучало жужжание в ушах. Радиационное отравление, сказала мне позже Видера. Она хотела, чтобы я так думал. Им всегда было выгодно, чтобы это казалось мне правдой. А возможно, я был слишком измотан, из-за природной слабости, слишком сильно испытанной внезапным броском в самое сердце нашей галактической войны.

Мне стоит начать с самого начала. С основ. Сам зал — очень большой, длинный, зрительный зал с высокой готической арочной крышей. Стены были сделаны из камня с прожилками, в нишах стояли мраморные статуи, все в боевых позах и стройных, героических образах. Над головой бесшумно парили многочисленные люмены, украшенные драгоценными камнями и позолотой. Стоял устойчивый запах благовоний и гул голосов. Должно быть, здесь, на полу, выложенном досками, собралось около сотни людей, но это было темное пространство, построенное глубоко в ядре Аркс Агелика, так что кто знает, сколько именно их было вокруг нас. Здесь находили ученые и магистры, техножрецы и стратеги, послы и различные представители имперской власти. Как и вокруг Бела Сепатуса, во мраке кружились гололиты, и все они освещали различные квадранты объема флота над нами. Большинство из окружения были Астартес, большая часть — капитаны рот или более старшие чины, облаченные в официальные комплекты брони. Они стояли группами, обсуждая траектории и скорости и споря о деталях. Тон их речей был уважительным, но напряженным — от решений, принятых сейчас, зависел успех операции, проводимых спустя месяцы и на полпути через все пространство Крестового похода.

В дальнем конце зала стоял трон. Он пустовал. Его законный обладатель стоял у подножия ступеней, ведущих к нему, и совещался с небольшой группой помощников. Возможно, он поднимался на этот высокий пост только во время праздников или кризиса, готовый обратиться к собравшимся верующим с грозными заявлениями на манер древнего монарха. А возможно, он никогда им не пользовался. Я подозреваю, что последнее вероятнее, потому что все, что мне известно о его характере, говорит о том, что он ненавидел формальности и постоянно сомневался в своем праве на власть. И это часть его легенды, не так ли? Тот, кто неохотно принял атрибуты короля, предпочитая вместо этого общение с воинами.

Конечно странно, что подобные заявление о смирении только усиливало страх от его присутствия. Он стоял там, прямо передо мной. Мы шли в его присутствии, уверенно проталкиваясь мимо групп чиновников и командиров. В любой момент он мог повернуть эту безмятежную голову, устремить на меня этот пронзительный взгляд, и мы бы оказались на одном уровне, в одной комнате, и каким-то образом должны были бы разговаривать друг с другом.

Я постараюсь не быть банальным, описывая свои первые впечатления. Конечно же он оказался красив. Великолепен. Казалось, что он излучает свет, сияющий ореолом горящего золота, в то время как все остальное сверкало в мягком оранжевом фокусе. Его лицо было худощавым, но не чрезмерно. Его церемониальная броня была такой же изящной, как и все остальные доспехи в этом зале. Возможно, наставления Видеры сделали свое дело, и крылья не показались мне настолько отвлекающими, как я опасался. Они должны были стать чем-то единственным, на что бы я смотрел, но в том месте, в то время, они казались просто естественным компонентом убранства всей сцены, просто еще одним фрагментом его гения для создания захватывающего образа. Они не казались неестественными. Мутация — не было подходящим словом для них, скорее украшение.

К тому времени я уже почти не осознавал своих движений. Меня почти на автомате толкало к нему. Когда мы с Видерой приблизились, он наконец повернулся и посмотрел на меня. Я встретил его взгляд, и на долю секунды мне показалось, что какая-то огромная сила проникла в меня, готовая тщательно изучить меня на предмет всех секретов, которыми я обладаю, и я признался сразу во всем, без возражений, потому что какой смысл сопротивляться чему-то столь огромному и непобедимому?

— А, — произнес Сангвиний, когда я наконец подошел к нему. — Наш новый летописец. Как прошло ваше путешествие, сир Каутенья?

Его голос был таким, как вы и ожидали: мягким, контролируемым. Акцент был баалитским, как у Эрис, но с глубинными ритмами, которые я встречал у носителей терранского наречий, находящегося под угрозой исчезновения. У него было открытое выражение лица, и он стоял с той же бессознательной уверенностью, которую я раньше наблюдал у лучших танцоров. И у воинов тоже.

— Все прошло прекрасно, спасибо, милорд, — ответил я, поклонившись.

— Я читал вашу книгу, — произнес он.

Меня тут же охватила смесь радости и ужаса, которую я всегда испытывал, когда люди говорили мне об этом. Впрочем, мне не следовало удивляться — Видера рекомендовала меня, но решение принять меня оставалось за ним. Летописцы были влиятельными людьми, даже несмотря на то, что мы бы склонны забывать об этом. Мы представляли крестовый поход всему Империуму. Мы прославляли его и лишь иногда критиковали. Для многих флотов легионов, по крайней мере, более цивилизованных, имело значение, как их представляют.

— Вам понравилось? — спросил я.

— Оно подтвердило рекомендации Джудиты, — ответил он, кивнув в сторону Видеры. — У тебя талант к написанию пером. Хотя я понимаю, что это привело тебя к неприятностям. — Он бросил короткий взгляд на одного из космодесантников, стоявших рядом с ним, в золотой броне. — Мы на войне, не так ли, Азкаэллон? Истинной можно пожертвовать. А прямотой — тем более. Скажи мне, ожидал ли ты споров? Ты наслаждался ими?

Мне задавали этот вопрос много раз, и я, как правило, давал разные ответы, потому что действительно не мог вспомнить. Но в данном случае, казалось, было бы безумием быть настолько откровенным, насколько это возможно.

— Я относился к этому серьезно, — ответил я. — Идеал. Правдивость. Я думал, что это оправдывает то, что мы делаем.

— Война может быть жестокой.

— Да, может. Но есть законы, управляющие ей, иначе мы будет не лучше ксеносов, с которыми сражаемся.

— Значит, ты решил судить тех, кто выполняет работу, да? Ты когда-нибудь был солдатом?

— Если от судей начнут требовать, чтобы они приняли те профессии, что и у их обвиняемых, наши суды пустовали бы.

Сангвиний рассмеялся.

— Может показаться, что составить историю Крестового похода и назвать ее «Ложный Рассвет» весьма самонадеянно. Если только ты действительно не знаешь, о чем говоришь.

— Все, что я включил, было исследовано. У меня есть доказательства.

— Но это не имело большого значения, когда за тобой пришли цензоры.

— Если честно, проблема была не в них, — сказал я с сожалением. — Общественность оказалась хуже.

— Они верят в то, что мы делаем.

— Потому что они читают только то, что им дает армия.

Я не мог поверить в то, что делал. Всего несколько минут назад я с трудом мог вспомнить свое собственное имя. Теперь я спорил — спорил с ним.

Я знал, что он был не совсем серьезен. Знал, что он испытывает меня, проверяя, смогу ли я выдержать мягкий напор. Тем не менее, я всегда так относился к этой книге. Я по-прежнему считал, что это правильно. Я все еще думал, что кто-то должен сказать то, что другие просто шептали — что вещи, которые творили Повелители Ночи, были отвратительны. Что Влка Фенрика практически неуправляемы. Что Пожиратели Миров просто неуправляемы, и многие Ауксилии оказались столь же плохи: беспечны к жизням гражданских, к своим собственным. Собрать такие истории оказалось несложно. Множество достоверных историй даже не попали в окончательный вариант из-за отсутствия места; я мог бы легко написать множество продолжений, если бы моя репутация не рухнула сразу после публикации.

В тот момент я ощущал враждебность вокруг себя. Большинство из тех, кто слушал разговор, были космодесантниками, вершиной военной машины Империума. Они сталкивались с угрозами, превосходящими воображение, гибли толпами, все ради выживания нашего вида в галактике, лопающейся по швам от врагов, желающих только пожрать нас, и вот я, потный, тучный, смехотворный, выкапываю каждый кусочек грязи на них.

Без сомнения, они думали обо мне, так, как меня представляли. Бездельник. Небрежный человек, не заботящийся об их жертвах. Упырь.

— Ты не писал о нас, — произнес Сангвиний.

— Ничего личного. Я никогда не мог ничего обосновать. Ни с тех пор, как…

— Как пришел я. И с тех пор наша репутация безупречна, — он снова улыбнулся. — У нас есть архивы по Красной Слезе. Они открыты для тебя. Ты увидишь, что наше прошлое было трудным, как и у многих других. — Он сложил руки, и свет фонаря заиграл на золотой чеканке его перчаток. — Но оглянись вокруг. Посмотри на это место, пока мы его не покинули. Посмотри, что было построено. Посмотри, что может возникнуть из ошибок прошлого.

— Я так и сделал. Это впечатляет.

— А теперь все снова должно измениться. Мы пришли сюда из Никеи — ты знаешь об этом? Ты видел объявления по Эдикту? Ты понимаешь, что это значит для нас. Мы подчинимся ему, несмотря на вред, который он нам причинит. Почему? Потому что иначе мы будем ничем не лучше ксеносов, с которыми сражаемся.

Теперь настала моя очередь улыбнуться.

— И теперь я могу сказать, что хотел бы, чтобы ты отразил все это в том, что пишешь, — продолжил Сангвиний. — Я мог бы попросить тебя рассказать Империуму, как много убитых этот эдикт добавит нам, даже если мы будем неукоснительно выполнять все приказы моего отца. Но я не стану этого делать. Пиши, что хочешь. Составь верную картину. Среди нас нет цензоров, потому что то, что мы делаем здесь, — во имя вечности. — Он окинул взглядом стоящих рядом людей, все они слушали. — Новая эпоха, которая по великолепию превзойдет любую другу. И даже тогда, даже когда мы достигнем этой цели, будут неудачи и отступления, потому что мы люди, и это наше состояние. И тогда нам понадобятся такие рассказы, как твой, чтобы предупредить нас об опасностях самодовольства. Записывай честно и без страха. Иначе нет смысла в том, что ты здесь находишься.

Скажи это любой другой, и я бы стал искать неискренность, подтекст, предупреждающий меня о необходимости держать свои грязные пальцы подальше от слишком многих секретных хранилищ. Но я не смог ничего обнаружить. Я был циничной душой, это я знал, но я верил, что он говорит серьезно.

— Юдита хорошо отзывалась о тебе, — продолжил Сангвиний. — Я восхищаюсь ее суждениями, так что это обеспечило тебе место здесь. Но я также восхищаюсь твоими сочинениями. Не подведи меня, и уж точно не из-за трусости.

Мне показалось, что он уже знает меня — мои пороки, мои слабости, даже то, что я могу решить сделать в будущем. Конечно, это было невозможно, но когда этот классический, совершенный образ двигался, когда его напряженные глаза скользили от одного обожаемого лица к другому, мне казалось, что я вижу фигуру передо мной словно бы существующую вне времени, свободную от разрушений, которые поразили всех нас, частицу вечности, облаченную в смертную форму и способную смотреть в обоих направлениях на разорванный клубок истории.

— Я постараюсь этого не допустить, милорд, — слабо ответил я.

После этого разговор продолжился. Сангвиний говорил с Видерой, о ее недавних заказах. Затем обсуждалось послание после Никеи и то, как оно повлияет на предстоящую компанию. Большинство вопросов уже было решено во время советов на Баале — Библиарии продолжат сражаться, но больше не будут использовать свои уникальные дары, Азкаэллон, который как я позже узнал, был командиром самой Сангвинарной Гвардии, очевидно, поддержал этот шаг. Детали еще предстояло уточнить, поэтому вокруг нас велись серьезные дебаты. В свое время примарх вынесет свое решение по всем этим вопросам, а пока он позволил различным точкам зрения найти свое выражение.

Я слушал все это как мог, не понимая почти ничего из того, что слышал. Трудно было не смотреть на Сангвиния, пока они разговаривали, купаясь в свете его необычайно и суровой красоты. Когда все подходило к концу, Видера наклонилась ближе и положила руку мне на локоть.

— Ну, что ты думаешь? — прошептала она, не обращая внимания на остальных. — Это то, что ты ожидал?

Это оказалось не так. Не совсем. Мне нужно время, чтобы все это переварить; на каком-то этапе я должен буду стать более критичным, более рассудительным и делать свою работу.

Но не сейчас. Пока же я был — другого слова не подберешь — в благоговении.

— У меня есть название, — ответил я ей, заметив, как сверкают жемчужно-белые перья его крыльев при движении шестеренок, и уже думая, как я мог бы их описать. — Великий Ангел.