Сады Соацеры

Два дня я ждал Кантоса Кана...

Два дня я ждал Кантоса Кана, но так как он не являлся, я направил шаги... Между тем Браконьер, прикипая к перу…

Между тем Браконьер, прикипая к перу, все строчил без оглядки и лени, в популярном ключе объясняя Бобру ход научных своих вычислений. «За основу берем цифру, равную трем (с трех удобней всего начинать), приплюсуем сперва восемьсот сорок два и умножим на семьдесят пять. Разделив результат на шестьсот пятьдесят (ничего в этом трудного нет), вычтем сто без пяти и получим почти безошибочно точный ответ. Суть же метода, мной примененного тут, объяснить я подробней готов, если есть у вас пара свободных минут и хотя бы крупица мозгов. Впрочем, вникнуть, как я, в тайники бытия, очевидно, способны не многие; и поэтому вам я сейчас преподам популярный урок зоологии».

Два дня я ждал Кантоса Кана, но так как он не являлся, я направил шаги в северо-восточном направлении, к тому пункту, где, как он сказал, пролегал ближайший водный путь.

В течение двух длинных недель я путешествовал, ковыляя по ночам, руководимый единственно звездами, скрываясь днем за каким-нибудь выступом скалы. Иногда в темноте на меня нападали дикие звери – страшные неуклюжие чудовища, но мне стоило только взять саблю в руки, чтобы освободиться от них. Обычно моя странная, вновь приобретенная телепатическая сила предупреждала меня в должное время, но однажды я был опрокинут, схвачен когтями за спину, и косматая голова прижалась к моей, прежде чем я понял, что мне угрожает.

Вращавшийся колпак на нем напоминал голову человека в капюшоне. Какое-то подобие руки держало металлический ящик сложного устройства, из которого вылетали зеленые искры и ударял тепловой луч.

Что за существо схватило меня, я не знал, но, что оно велико, тяжело и многотонно, – я мог почувствовать. Мои руки очутились на его горле прежде, чем его клыки успели пронзить мою шею, и медленно я оторвал поросшую шерстью морду от себя и сдавил пальцами, как тисками, его дыхательное горло.

Мы лежали без звука; зверь употреблял все усилия, чтобы достать меня своими ужасными клыками. Но в это время что-то живое, выскочив из окружающей темноты, упало на того, кто держал меня пригвожденным к почве. Оба схватились и покатились на траву, терзая и раздирая друг друга, все было скоро кончено, и мой спаситель стоял, опустив голову, и держа за горло тварь, которая хотела меня убить.

Вскоре луна, внезапно показавшаяся над горизонтом и осветившая барсумскую почву, показала мне, что защитником моим был Вула; но откуда он явился и как нашел меня – я совершенно не знал. Не нужно говорить, как я был доволен его присутствием, но удовольствию видеть его мешало беспокойство – по какому поводу он покинул Дею Торис?

Я знал, наверное, что только смерть последней могла быть причиной этого ухода – настолько верно он повиновался моим приказаниям.

При свете молодого яркого месяца я увидел, что он был тенью прежнего Вулы, и, когда он отвернулся от моих ласк и начал жадно пожирать мертвое тело у моих ног, я понял, что бедное животное было полумертвое от голода.

Я и сам был в немного лучшем положении, но я не мог заставить себя есть сырое мясо и не имел никаких средств добыть огонь. Когда Вула кончил свою трапезу, я опять пустился в свой утомительный и, казалось, бесконечный путь в поисках скрывающейся реки.

На заре пятнадцатого дня моих поисков я обрадовался, увидев высокие деревья, означавшие близость предмета моих исканий. Около полудня я дотащился, измученный, до входа в огромную постройку, которая тянулась до четырех футов. Я был готов крикнуть, как вдруг голос, исходящий из него, спросил меня, кто я, откуда и по какому делу.

Я объяснил, что бежал из Уорухуна и умираю от голода и усталости.

– Вы носите вооружение зеленых и вас сопровождает собака, чертами же вы походите на красного. Но ваш цвет ни красный, ни зеленый. Именем Девятого дня, что вы за существо?

– Я друг красных людей Барсума, и я умираю от голода. Именем человечности, откройте мне, – отвечал я.

Голос предложил мне утолить голод и накормить собаку, и, когда я сделал это, мой невидимый хозяин подверг меня строгому и внимательному перекрестному допросу.

– Ваш рассказ весьма замечателен, – сказал голос, приступая к своему экзамену, – и вы, очевидно, рассказали правду, а также очевидно, что вы не с Барсума. Я заключаю это по строению вашего мозга, по странному расположению ваших внутренних органов и по форме и объему вашего сердца.

– Разве вы можете видеть меня насквозь? – воскликнул я.

– Да, я также хочу видеть ваши мысли, и если бы вы были барсумец, я смог бы прочесть их.

Тут в дальнем конце комнаты открылась дверь и странная, иссохшая мумия человека приблизилась ко мне. Он носил единственный предмет одеяния или украшения – узкий золотой ошейник, с которого спускалось на его грудь большое украшение, величиной с тонкое блюдце, сплошь усаженное огромными бриллиантами, исключая центр, занятый странным камнем: величиной с дюйм в диаметре, он испускал девять отдельных и ясно различимых лучей: семь из них были цвета нашей земной призмы, а два прекрасных луча для меня были новы и безымянны.

Старик уселся, и мы проговорили в течение четырех часов; самое странное в нашем разговоре было то, что я мог читать его каждую мысль, тогда как он не мог проникнуть в мои ни на йоту, если я не говорил. Я не сказал ему о моей способности ощущать его умственную деятельность, что имело огромное значение для меня впоследствии, так как узнал многое, чего я никогда бы не постиг, если бы он заподозрил мою странную силу; ибо марсиане до такой степени совершенства контролируют свой умственный механизм, что они способны управлять своими мыслями с абсолютной точностью.

Здание, в котором я находился, содержало машины, производившие ту искусственную атмосферу, которая поддерживала на Марсе жизнь. Секрет этого усовершенствованного процесса зависел от употребления девятого луча, одного из тех великолепных лучей, которые, как я заметил, исходили из большого камня в украшении моего хозяина.

Этот луч отделяется от других лучей солнца посредством тонко приспособленных инструментов, помещенных на крыше здания, три четверти которых занято резервуарами, в которых скапливается девятый луч. На вещество действуют электричеством, вернее, некоторые частицы тончайших электрических вибраций соединяются с ними, затем его накачивают в пять главных воздушных центров планеты, где по мере освобождения, соприкасаясь с мировым эфиром, оно преобразуется в атмосферу.

В огромном здании всегда имеется запас девятого луча, достаточный, чтобы удержать существующую на Марсе атмосферу в течение тысячи лет и существует, как сказал мой новый приятель, только одно опасение – что какое-нибудь несчастье случится с накачивающими аппаратами.

Он провел меня во внутреннюю комнату, где я увидел батарею из двадцати радиоламп, каждая из которых могла выполнить задание по снабжению всего Марса атмосферным составом. Уже восемьсот лет, – сказал он мне, – он охранял эти помпы, которые употреблялись поочередно, причем действие продолжалось один день или немного более двадцати четырех с половиной земных часов. Он имел помощника, который разделял с ним дежурство. Половину Марсианского года, около трехсот сорока четырех наших дней, каждый из этих людей проводил один в этом огромном изолированном сооружении. Каждый марсианин с малого возраста изучает принципы производства атмосферы, но только двое одновременно знают тайну проникновения в огромное здание, которое совершенно неприступно, так как стены его имеют сто пятьдесят футов толщины, а крыша охраняется от действия воздушных сил покрывающим ее стеклом в пять футов толщины.

Следует бояться только нападения зеленых марсиан или какого-нибудь обезумевшего красного: все барсумцы знают, что существование жизни на Марсе зависит от непрерывной работы этого сооружения.

Следя за его мыслями, я открыл любопытный факт: наружные двери передвигались телепатическим способом. Дверные замки были так приспособлены, что двери открывались при некоторой комбинации мыслительных волн. Экспериментируя своей новой открытой способностью, я пожелал захватить моего собеседника врасплох открытием этого обстоятельства и, как будто, между прочим, спросил его, как он мог открыть мне массивные двери, находясь во внутренних помещениях здания. С быстротой молнии в его уме возникло девять марсианских звуков, но сейчас же исчезли, и он ответил, что этой тайны нельзя разглашать.

С тех пор его обращение ко мне изменилось, как будто он боялся быть уличенным в разоблачении великой тайны, и я читал подозрение и страх в его взгляде и мыслях, хотя его слова все еще были приветливы.

Прежде чем я удалился на ночь, он обещал дать мне письмо к живущему вблизи начальнику земледелия, который мог бы помочь мне в моем пути к Зодангу – самому близкому, по его словам, марсианскому городу.

– Но будьте осторожны, чтобы там не узнали, что вы союзник Гелиума: они воюют с этой страной. Мой помощник и я не здешние – мы принадлежим к племени Барсум, и этот талисман, который мы носим, защищает нас во всех государствах – даже среди зеленых марсиан – хотя мы не могли бы ввериться им, если бы утратили его, – прибавил он.

– Итак, доброй ночи, мой друг, – продолжил он, – желаю вам долгого и спокойного сна, да, долгого сна.

И хотя он ласково улыбнулся, я читал в его мыслях намерение, которое он скрывал от меня: передо мной уже рисовался образ этого человека, стоящего ночью у моего ложа, и затем быстрый удар длинного кинжала, и полупроизнесенные слова: «Мне жаль, но это для блага Барсума». И хотя он закрыл за мной дверь моей комнаты, его мысли проникали ко мне; это было ощущение как бы исходившего от него света. Я совершенный невежа в вопросах передачи мыслей, и это казалось мне весьма странным.

Я осторожно открыл дверь моего помещения и, сопровождаемый Вулой, нашел внутреннюю из больших дверей. Мне пришла в голову безумная мысль – попробовать подействовать на огромные дверные замки девятью мысленными волнами, которые я прочитал в уме моего хозяина.

Тихонько миновав коридор за коридором, покружив по переходам, которые вели то туда, то сюда, я наконец достиг большой залы, в которой был сегодня утром. Нигде не видел я своего хозяина и не знал, где он находятся ночью.

Я готов был смело вступить туда, когда слабый шум позади меня заставил меня отступить в тень, за выступ коридора. Потянув за собой Вулу, я скорчился в темноте.

Едва я успел спрятаться, как старик прошел мимо меня, и когда он вошел в слабо освещенную комнату. Когда он прошел по большой зале и исчез на лестнице, которая вела к радиолампам, я бесшумно выскользнул из моего укрытия и наткнулся на большую внутреннюю дверь, из тех трех, которые отделяли меня от свободы.

…Вокруг меня были могилы, темнота и тени; подо мною, некая опасность за пределами человеческого разума. Но друг мой был в большей опасности чем я, и сквозь страх, чувствовал определенное негодование, что он должно быть считает меня способным бросить его сейчас. Еще щелчок и после паузы жалкий крик Варена.

«Уничтожь его! Ради господа, положи плиту на место и уничтожь его, Картер!»

Голос компаньона освободил меня от паралича. «Варен, подбодрись! Я спускаюсь!» И в ответ крик отчаяния.

«Нет! Ты не понимаешь! Слишком поздно – моя ошибка. Задвинь плиту на место и беги – ничего иного ты или кто-либо другой и не может сделать».

Сосредоточив все мысли на массивном замке, я бросил против него девять мыслительных волн. Затаив дыхание, я ждал – и вот огромная дверь мягко сдвинулась передо мной и бесшумно повернулась в сторону.

…Кругом были низкие, неопределенной формы строения из бетона, запертые неподвижными дверями. Мои стуки и крик не вызвали никакого ответа. Усталый и изможденный бессонницей, я растянулся на почве и, приказав Вуле сторожить, уснул.

Немного спустя я проснулся от его страшного рычания. Открыв глаза, я увидел трех красных марсиан; они стояли на близком расстоянии от нас и целились в меня из своих ружей.

– Я безоружен и не враг, – поспешил я им объяснить, – я был в плену у зеленых и теперь иду в Зоданг. Все, что я прошу – это пищи и отдыха для меня и собаки и точные указания, как мне достигнуть места моего назначения.

Они опустили ружья и дружелюбно приблизились ко мне, касаясь правой рукой моего левого плеча, согласно обычной у них формой приветствия и, задавая мне множество вопросов относительно меня самого и моих странствий. Затем они отвели меня в дом одного из них, находившийся поблизости.

Встретившие меня три брата с их женами и детьми, занимали три одинаковых дома в этом сельском поселке. Они сами не занимались земледелием, так как состояли офицерами на службе правительства. Работы выполнялись домашними военнопленными, преступниками и конфискованными бакалаврами, которые были слишком бедны, чтобы выплатить высокий налог, который все красно-марсианские правительства налагали на священников. Они были олицетворением сердечности и гостеприимства; я провел у них несколько дней, отдыхая и приходя а себя после моего долгого и трудного путешествия.

Когда они выслушали мою историю – я пропустил только всякое воспоминание о Дее Торис и старике в атмосферном сооружении – они посоветовали мне окрасить мое тело, чтобы как можно больше походить на человека их расы, и затем попробовать поискать себе службу в Зоданге в армии или во флоте.

– Слишком мало шансов, чтобы вашему рассказу поверили, пока вы не докажете вашу правдивость и не подружитесь с высшей придворной знатью. Это вам легче всего сделать посредством военной службы, потому что мы – воинственный народ Барсума, – объяснил один из них, – и мы отнесемся с наибольшим расположением к человеку, который умеет сражаться.

Братья достали мне красного масла, которым я вымазал все свое тело; один из них постриг мне волосы по моде того времени – квадратом сзади и кольцами спереди – так что я мог пройти по всему Барсуму как полноправный красный марсианин. Мое оружие и украшения также были обновлены в стиле зодангского джентльмена, происходящего из рода Пторов – такова была фамилия моих благодетелей.

Они наполнили маленький мешок, висевший у меня на боку, зодангской монетой. Когда я заговорил о невозможности отплатить им за всю их доброту ко мне, они стали уверять меня, что я найду для этого удобный случай, если поживу подольше на Барсуме. Пожелав мне счастливого пути, они следили за мной, пока я не скрылся из вида по широкой белой дороге.

Медное солнце опустилось за горизонт, и желтые заросли окутала мгла. Стало ощутимее сырое дыхание леса. Ночь была ясная, как в полнолуние: небом здесь была туманность Ориона, ее холодное сияние озаряло мрачные джунгли и останки разбитого корабля.

Вскоре после заката из зарослей донесся отдаленный протяжный крик. Это был гортанный, звериный рев, но звучал в нем и странно осмысленный, почти человечий призыв.

Лианна зябко поежилась.

– Страшные истории рассказывают об этих затерянных мирах, Зарт. Не каждый капитан отважится войти в пылевой циклон...

– Сюда-то прилетят многие, если узнают, – рассеянно пробормотал Гордон. Его занимала другая проблема. При посадке треснул металлический подлокотник, к которому была примотана его правая кисть. У трещины был приподнятый, зазубренный край. Об эту острую кромку он тер сейчас прочный пластиковый ремень. Вряд ли пластик поддастся, но это хоть какая-то деятельность. Он незаметно занимался ею, пока не заныли мышцы. Потом погрузился в тяжелый сон.

Под утро их разбудил новый крик в зарослях – жуткий, нечленораздельный. Минул день, и ночь, и еще один день. Посланцы из Облака не появлялись. А на третью ночь пришел ужас.

ЧАРЫ

Лось сел позади Аэлиты. Механик, краснокожий мальчик, плавным толчком поднял крылатую лодку в небо.

Холодный ветер кинулся навстречу. Белая, как снег, шубка Аэлиты была пропитана грозовой свежестью, горным холодом. Аэлита обернулась к Лосю, щеки ее горели:

– Я видела отца. Он мне велел убить тебя и твоего товарища. – Зубы ее блеснули. Она разжала кулачок. На кольце, на цепочке висел у нее каменный флакончик. – Отец сказал: пусть они уснут спокойно, они заслужили счастливую смерть.

Серые глаза Аэлиты подернулись влагой. Но сейчас же она засмеялась, сдернула с пальца кольцо. Лось схватил ее за руку:

– Не бросай, – он взял у нее флакончик и сунул в карман, – это твой дар, Аэлита: темная капелька, сон, покой. Теперь и жизнь, и смерть – ты. Он наклонился к ее дыханию. – Когда настанет страшный час одиночества – я снова почувствую тебя в этой капельке.

Силясь понять, Аэлита закрыла глаза, прислонилась спиной к Лосю. Нет, все равно – не понять. Шумящий ветер, горячая грудь Лося за спиной, его рука, ушедшая в белый мех на ее плече, – казалось, кровь их бежит одним круговоротом, – в одном восторге, одним телом летят они в какое-то сияющее, древнее воспоминание. Нет, все равно – не понять!

Прошла минута, – немного больше. Лодка поравнялась с высотой тускубовой усадьбы. Механик обернулся: у Аэлиты и сына неба были странные лица. В пустых зрачках их светились солнечные точки. Ветер мял снежную шерсть на шубке Аэлиты. Восторженные глаза ее глядели в океан небесного света.

Мальчик механик уткнул в воротник острый нос и принялся беззвучно смеяться. Положил лодку на крыло и, разрезая воздух крутым падением, спустился у крыльца дома.

Аэлита очнулась, стала расстегивать шубку, но пальцы ее скользили по птичьим головкам на больших пуговицах. Лось поднял ее из лодки, поставил на траву и стоял перед ней согнувшись. Аэлита сказала мальчику: «Приготовь закрытую лодку».

Она не заметила ни Ихошкиных красных глаз, ни желтого, как тыква, перекошенного страхом, лица управляющего, – улыбаясь рассеянно, оборачиваясь к Лосю, она пошла впереди него в глубь дома, к себе.

В первый раз Лось увидел комнаты Аэлиты, – низкие, золотые своды, стены, покрытые теневыми изображениями, будто фигурками на китайском зонтике, почувствовал кружащий голову горьковатый, теплый запах.

Аэлита сказала тихо: – Сядь. – Лось сел. Она опустилась у его ног, положила голову ему на колени, руки на грудь, и более не двигалась.

Он с нежностью глядел на ее пепельные, высоко поднятые на затылке волосы, держал ее руки. У нее задрожало горло. Лось нагнулся. Она сказала:

– Тебе, быть может, скучно со мной? Прости. Мне смутно. Я не умелая. Я сказала Ихе: поставь побольше цветов в столовой, когда он останется один, пусть ему играет улла.

Аэлита оперлась локтями о колени Лося. Лицо ее было мечтательное:

– Ты слушал? Ты понял? Ты думал обо мне?

– Ты видишь и знаешь, – сказал Лось, – когда я не вижу тебя, схожу с ума от тревоги. Когда вижу тебя – тревога страшнее. Теперь мне кажется, тоска по тебе гнала меня через звезды.

Аэлита глубоко вздохнула. Лицо ее казалось счастливым.

– Отец дал мне яд, но я видела – он не верит мне. Он сказал: «я убью и тебя, и его». Нам недолго жить. Но ты чувствуешь, – минуты раскрываются бесконечно, блаженно.

Она запнулась и глядела, как вспыхнули холодной решимостью глаза Лося, – рот его сжался упрямо:

– Хорошо, – сказал он, – я буду бороться.

Аэлита придвинулась и зашептала:

– Ты – великан из моих детских снов. У тебя прекрасное лицо. Ты сильный, Сын Неба. Ты мужественный, добрый. Твои руки из железа, колени – из камня. Твой взгляд – смертелен. От твоего взгляда женщины чувствуют тяжесть под сердцем.

Голова Аэлиты без силы легла ему на плечо. Ее бормотание стало неясным, чуть слышным. Лось отвел с лица ее волосы:

– Что с тобой?

Тогда она стремительно обвила его шею, как ребенок. Выступили большие слезы, потекли по ее худенькому лицу:

– Я не умею любить, – сказала она, – я никогда не знала этого... Пожалей меня, не гнушайся мной. Я буду рассказывать тебе интересные истории. Расскажу о страшных кометах, о битве воздушных кораблей, о гибели прекрасной страны по ту сторону гор. Тебе не будет скучно меня любить. Меня никто никогда не ласкал. Когда ты в первый раз пришел, я подумала: – я его видела в детстве, это родной великан. Мне захотелось, чтобы ты взял меня на руки, унес отсюда. Здесь – мрачно, безнадежно, смерть, смерть. Солнце скудно греет. Льды больше не тают на полюсах. Высыхают моря. Бесконечные пустыни, медные пески покрывают Туму... Земля, Земля... Милый великан, унеси меня на Землю. Я хочу видеть зеленые горы, потоки воды, облака, тучных зверей, великанов... Я не хочу умирать...

Аэлита заливалась слезами. Теперь совсем девочкой казалась она Лосю. Было смешно и нежно, когда она всплеснула руками, говоря о великанах.

Лось поцеловал ее в заплаканные глаза. Она затихла. Ротик ее припух. Снизу вверх, влюбленно, как на великана из сказки, она глядела на сына неба.

Вдруг, в полумраке комнаты раздался тихий свист, и сейчас же вспыхнул облачным светом овал на туалетном столике. Появилась всматривающаяся внимательно голова Тускуба.

– Ты здесь? – спросил он.

Аэлита, как кошка, соскочила на ковер, подбежала к экрану.

– Я здесь, отец.

– Сыны Неба еще живы?

– Нет, отец, я дала им яд, они убиты.

Аэлита говорила холодно, резко. Стояла спиной к Лосю, заслоняя экран. Подняла руки к волосам, поправляя их.

– Что тебе еще нужно от меня, отец?

Тускуб молчал. Плечи Аэлиты стали подниматься, голова закидывалась. Свирепый голос Тускуба проревел:

– Ты лжешь! Сын Неба в городе. Он во главе восстания.

Аэлита покачнулась. Голова отца исчезла.

ДРЕВНЯЯ ПЕСНЯ

Аэлита, Ихошка и Лось летели в четырехкрылой, закрытой лодке к горам Лизиазира.

Не переставая работал приемник электромагнитных волн, – мачта с отрезками проволок. Аэлита склонилась над крошечным экраном, слушала, всматривалась.

Было трудно разобраться в отчаянных телефонограммах, призывах, криках, тревожных запросах, летящих, кружащихся в магнитных полях Марса. Все же, почти не переставая, бормотал стальной голосок Тускуба, прорезывал весь этот хаос, владел им. В зеркальце скользили тени потревоженного мира.

Несколько раз в каше звуков слух Аэлиты улавливал странный голос, вопивший протяжно:

«...Товарищи, не слушайте шептунов... не надо нам никаких уступок... к оружию, товарищи, настал последний час... вся власть сов... сов... сов...».

Аэлита обернулась к Ихошке:

– Твой друг отважен и дерзок, он истинный Сын Неба, не бойся за него.

Ихошка, как коза, топнула ногами, замотала рыжей головой. Аэлите удалось проследить, что бегство их осталось незамеченным. Она сняла с ушей трубки. Пальцами протерла запотевшее стекло иллюминатора.

– Взгляни, – сказала она Лосю, – за нами летят ихи.

Лодка плыла на огромной высоте над Марсом. С боков лодки, в ослепительном свету, летели на перепончатых крыльях два извивающихся, покрытых бурой шерстью, облезлых животных. Круглые головы их с плоским, зубастым клювом были повернуты к окошкам. Вот, одно, увидев Лося, нырнуло и лязгнуло пастью по стеклу. Лось откинул голову. Аэлита засмеялась.

Миновали Азору. Внизу теперь лежали острые скалы Лизиазиры. Лодка пошла вниз, пролетела над озером Соам и опустилась на просторную площадку, висящую над пропастью.

Лось и механик завели лодку в пещеру, подняли на плечи корзины и вслед за женщинами стали спускаться по едва приметной в скалах, истершейся от древности, лестнице – вниз в ущелье.

Аэлита легко и быстро шла впереди. Придерживаясь за выступы скал, внимательно взглядывала на Лося. Из-под его огромных ног летели камни, отдавались в пропасти эхом.

– Здесь спускался Магацитл, нес трость с привязанной пряжей, – сказала Аэлита. – Сейчас ты увидишь место, где горели круги священных огней.

На середине пропасти лестница ушла в глубь скалы, в узкий туннель. Из темноты его тянуло влажной сыростью. Ширкая плечами, нагибаясь, Лось с трудом двигался между отполированными стенами. Ощупью он нашел плечо Аэлиты, и сейчас же почувствовал на губах ее дыхание. Он прошептал по-русски: милая.

Туннель окончился полуосвещенной пещерой. Повсюду поблескивали базальтовые колонны. В глубине взлетали легкие клубы пара. Журчала вода, однообразно падали капли с неразличимых в глубине сводов.

Аэлита шла впереди. Ее черный плащ и острый колпачок скользили над озером, скрывались иногда за облаками пара. Она сказала из темноты: – осторожнее, – и появилась на узкой, крутой арке древнего моста. Лось почувствовал, как под ногами дрожит мостовой свод, но он глядел только на легкий плащ, скользящий в полумраке.

Становилось светлее. Заблестели над головой кристаллы. Пещера окончилась колоннадой из низких, каменных столбов. За ними была видна залитая вечерним солнцем, перспектива скалистых вершин и горных цирков Лизиазиры.

По ту сторону колоннады лежала широкая терраса, покрытая ржавым мхом. Ее края обрывались отвесно. Едва заметные лесенки и тропинки вели наверх, в пещерный город. Посреди террасы лежал, до половины ушедший в почву, покрытый мхами, Священный Порог. Это был большой, из массивного золота, саркофаг. Грубые изображения зверей и птиц покрывали его с четырех сторон. Наверху покоилось изображение спящего марсианина, – одна рука его обвивала голову, в другой прижата к груди улла. Остатки рухнувшей колоннады окружали эту удивительную скульптуру.

Аэлита опустилась на колени перед порогом и поцеловала в сердце изображение спящего. Когда она поднялась, ее лицо было задумчивое и кроткое. Иха тоже присела у ног спящего, обхватила их, прижалась лицом.

С левой стороны, в скале, среди полустертых надписей виднелась треугольная, золотая дверца. Лось разгреб мхи и с трудом отворил ее. Это было древнее жилище хранителя Порога – темная пещерка с каменными скамьями, очагом, высеченным в граните ложем. Сюда внесли корзины. Иха покрыла пол циновкой, постлала постель для Аэлиты, налила масла в висевшую под потолком светильню и зажгла ее. Мальчик-механик ушел наверх – сторожить крылатую лодку.

Аэлита и Лось сидели на краю обрыва. Солнце уходило за острые вершины. Резкие, длинные тени потянулись от гор, ломались в прорывах ущелий. Мрачно, бесплодно, дико было в этом краю, где некогда спасались от людей древние Аолы.

– Когда-то горы были покрыты растительностью, – сказала Аэлита, – здесь паслись стада хашей, в ущельях шумели водопады. Тума умирает. Смыкается круг долгих, долгих тысячелетий. Быть может, мы – последние: уйдем и Тума опустеет. Так говорит мой учитель.

Аэлита помолчала. Солнце закатилось невдалеке за драконий хребет скал. Яростная кровь заката полилась в высоту, в лиловую тьму.

– Но сердце мое говорит иное, – Аэлита поднялась и пошла вдоль обрыва, поднимая клочки сухого мха, веточки мертвых кустов. Собрав их в подол плаща, она вернулась к Лосю, сложила костер, принесла из пещеры светильню и, опустившись на колени, подожгла травы. Костер затрещал, разгораясь.

Тогда Аэлита вынула из-под плаща маленькую уллу и, сидя, опираясь локтем о поднятое колено, тронула струны. Они нежно, как пчелы, зазвенели. Аэлита подняла голову к проступающим во тьме ночи звездам и запела негромким, низким, печальным голосом: «Собери сухие травы, помет животных и обломки ветвей, Сложи их прилежно. Ударь камнем в железо, женщина, водительница двух душ. Высеки искру, и запылает костер. Сядь у огня, протяни руки к пламени. Муж твой сидит по другую сторону пляшущих языков. Сквозь струи уходящего к звездам дыма глаза мужчины глядят в темноту твоего чрева, в дно души. Его глаза ярче звезд, горячей огня, смелее фосфорических глаз ча. Знай, – потухшим углем станет солнце, укатятся звезды с неба, погаснет злой Талцетл над миром. Но ты, женщина, сидишь у огня бессмертия, протянув к нему руки, И слушаешь голоса ждущих пробуждения к жизни, голоса во тьме твоего чрева.

Костер догорал. Опустив уллу на колени, Аэлита глядела на угли, они озаряли красноватым жаром ее лицо.

– По древнему обычаю, – сказала она почти сурово, – женщина, спевшая мужчине песню уллы, становится его женой.

– А вы не торопитесь, Алексей Иванович, – сказал Лось, поглядывая на лазоревые цветы. – Полярная ледовая шапка состоит в основном из углекислоты, которая летом испаряется, оставив небольшой участок настоящего водяного льда. Для получения точной трехмерной карты северной полярной шапки был использован лазерный альтиметр. Карта показывает, что шапка имеет размер около 1200 км в поперечнике и максимальную толщину около 3 км (ее средняя толщина – чуть более 1 км). Объем шапки – около 1,2 млн куб. км. Если бы когда-то на Марсе были океаны, то объем ледовой шапки должен был бы быть как минимум в 10 раз больше. Кроме того было обнаружено, что ледовая шапка лежит в большой низине, которая имеется в районе северного полюса. Карта показала также наличие необычных глубоких каньонов во льду глубиной до 1 км. Таких каньонов нет ни в одном ледовом массиве Земли. Ученые полагают, что они образовались под действием ветров и в результате испарения льда. Данные, полученные с космического корабля «Mars Global Surveyor», показали, что северная полярная шапка Марса оказалась меньше, чем это предполагалось ранее. Таким образом, ученые пришли к выводу, что вода в жидком виде на Марсе никогда не существовала.

– Да, заехали, – сказал Гусев.