Сады Соацеры

Должно быть, прошло несколько часов...

Должно быть, прошло несколько часов, прежде чем я пришел в себя... Но все уже тропа становилась, и мрак постепенно окутал округу…

Но все уже тропа становилась, и мрак постепенно окутал округу, так что сами они не заметили, как их притерло вплотную друг к другу. Вдруг пронзительный крик, непонятен и дик, над горой прокатился уныло; и Бобер обомлел, побелев точно мел, и в кишках Браконьера заныло. Ему вспомнилась милого детства пора, невозвратные светлые дали – так похож был тот крик на скрипенье пера, выводящего двойку в журнале. «Это крик Хворобья» – громко выдохнул он и на сторону сплюнул от сглазу. – Как сказал бы теперь старина Балабон, говорю вам по первому разу».

Должно быть, прошло несколько часов, прежде чем я пришел в себя, и я помню ощущение удивления, когда я почувствовал, что жив. Я лежал среди груды шелков и мехов в углу маленькой комнаты, в которой сидело несколько зеленых воинов; надо мной склонилась старая и безобразная женщина.

Когда я открыл глаза, она обернулась к одному из них и сказала:

– Он ожил, о джед!

– Ладно, – ответил человек, к которому она обращалась. Он встал и подошел к моему ложу. – Он доставит редкое развлечение любителям большой игры!

Теперь, когда мой взгляд упал на него, я увидел, что это был не тарк, так как своими украшениями и оружием он отличался от этой орды. Это был безобразный малый, с изрубленным лицом и грудью, со сломанным клыком и недостающим ухом. На его груди висели нанизанные на ремень человеческие черепа и соответствующее число высохших человеческих рук.

Я был надежно привязан к самому дикому и необъезженному животному, какое когда-либо видел, и вооруженные всадники с обеих сторон следили, чтобы оно не ускакало; мы понеслись бешеным аллюром вслед за колонной.

Мои раны не причиняли мне особенных мучений, так чудесно и быстро подействовали прижигания и впрыскивания опытной в лечебных средствах старушки, и так ловко она наложила перевязки и пластыри на мои раны.

Еще до наступления темноты мы достигли большого военного отряда, который только что расположился лагерем на ночь. Меня немедленно привели к главному начальнику, который оказался джеддаком уорухунских орд.

Джеддак Бар Комас, который был сравнительно молод, был предметом лютой ненависти и зависти со стороны своего старшего помощника Дава Ковы, того джеда, который взял меня в плен, и я не могу изобразить все те предумышленные усилия, с которыми последний оскорблял своего начальника.

Он совершенно пренебрег обычной формой приветствия, когда мы очутились перед лицом джеддака, и, грубо толкнув меня к правителю, закричал громким и угрожающим голосом:

– Я привел странное создание, носящее оружие тарков; мне доставит удовольствие заставить его сражаться с дикой лошадью во время больших игр.

– Он умрет так, как ваш джеддак, Бар Комас, найдет уместным, если умрет вообще, – ответил молодой правитель с достоинством.

– Если умрет вообще? – закричал Дак Кова. – Клянусь мертвыми руками, он будет убит моей лошадью, Бар Комас. Никакая глупая слабость с вашей стороны не спасет его. О, если бы в Уорухуне царствовал настоящий джеддак, вместо слабого человека, с водянистым сердцем, от которого даже старый Дак Кова мог бы вырвать оружие голыми руками!

Бар Комас на мгновение взглянул на своего непокорного воина с выражением бесстрашного презрения и ненависти, а затем, не взяв никакого оружия, он бросился к лошади своего оскорбителя.

Я никогда не видел двух зеленых марсиан, дерущихся без оружия, и зрелище зверской жестокости, ими проявленной, превосходило все, что может нарисовать самое расстроенное воображение. Они царапали друг другу глаза, рвали уши и беспрерывно кусались своими сверкающими клыками, пока платье у обоих не превратилось в лохмотья.

Бар Комас был лучшим бойцом, так как был крепче, проворнее и умнее. Скоро противник уже только защищался, уклоняясь от решительного удара, но вдруг Бар Комас, замахнувшись на него кулаком, поскользнулся. Наступил перерыв, который только и был нужен Даку Кове. Бросившись на тело своего противника, он вонзил свой единственный клык в пах Бара Комаса и последним усилием разодрал тело молодого джеддака по всей его длине и вонзил, наконец, свой клык в челюсти Бара Комаса.

Победитель и побежденный безжизненно покатились на траву, сплошным клубком изодранного и окровавленного мяса.

…Еще раз раздался голос моего друга, хриплого от страха, и разбавленного привкусом отчаяния.

«Я могу сказать тебе, Картер! Это вне человеческого сознания – я не смею тебе сказать – человек не может узнать это и выжить. Великий Боже! Я не когда не думал о таком!»

Бар Комас погиб, и только невероятные усилия женщин спасли Дака Кову от заслуженной участи. Спустя три дня он пришел без посторонней помощи к телу Бара Комаса, которое по обычаю оставалось нетронутым там, где он пал, и, поставив ногу на шею предыдущего правителя, он принял титул джеддака Уорухуна.

Руки и голова убитого джеддака были присоединены к украшениям его победителя, а то, что осталось, сожгли с диким смехом женщины.

Раны Дака Ковы задержали поход настолько, что было решено предпринять набег на маленькую таркианскую общину, чтобы отомстить за разрушение инкубатора, не дожидаясь больших игр. Большой отряд воинов, числом в десять тысяч, выступил из Уорухуна.

Мое пребывание среди этого жестокого народа сделало меня свидетелем диких сцен, при которых я присутствовал почти ежедневно. Это была орда меньше таркианской, но гораздо более свирепая. Ни один день не проходил без того, чтобы члены различных уорухунских общин не вступали между собой в смертный бой. Я видел до восьми дуэлей со смертельным исходом в течение одного дня.

После трехдневного почти перехода мы достигли столицы Уорухуна и меня тотчас же заключили в подземную темницу и крепко приковали к полу и стенам. Ни один звук не доходил до меня из внешнего мира, и ни словом не удостаивал меня мой тюремщик, хотя я сначала бомбардировал его вопросами.

В конце концов вся ярость, все безумное отвращение к ужасным тварям, бросившим меня в это страшное место, сконцентрировались в моем пошатнувшемся сознании в ненависти к этому единственному существу, которое воплощало для меня все орды Уорухуна.

Я заметил, что он всегда приносил с собой тусклый факел, чтобы поставить пищу, не касаясь меня, а когда он наклонялся, чтобы поставить ее на пол, его голова приходилась на уровне моей груди. С хитростью сумасшедшего я пятился в дальний угол моей камеры, когда слышал его приближение и натягивал длинную цепь, понемногу ее ослабляя. Я ждал его прихода, припав к земле, как животное, которое просит пищи. Однажды, когда он наклонился, чтобы поставить на землю мою пищу, я взмахнул цепью над его головой и обрушил изо всех сил звенья на его череп. Без звука, без дыхания, он упал на пол.

Смеясь и скрежеща зубами, я упал на его простертое тело, ощупывая пальцами его мертвую глотку. Внезапно мои пальцы коснулись маленькой цепочки, на конце которой висели несколько ключей. Прикосновение моих пальцев к этим ключам неожиданно вернуло моему сознанию ясность. Я больше не топтался на месте, как сумасшедший: я стал снова здоровым, рассудительным человеком. Средство к бегству в моих руках.

Когда я ощупью снимал цепочку с шеи моей жертвы, я увидел в темноте шесть пар блестящих глаз, которые не мигая устремлялись на меня. Они приближались медленно и медленно, в неописуемом ужасе, я отступил перед ними. Пятясь в мой угол, я присел, вытянув руки ладонями вперед, а блестящие глаза все продвигались и продвигались ко мне. Они остановились возле мертвого тела у моих ног. Потом они медленно отступили со странным скрипящим звуком и, наконец, исчезли в каком-то черном, отдаленном убежище моей темницы.

У каюты Лианна пошатнулась, схватилась за сердце.

– Мне дурно, Зарт!

– Я знал, что этим кончится! – Гордон поддержал девушку и гневно обратился к конвоиру: – Помогите же!

У офицера был приказ: в случае затемнения немедленно перепроводить их в каюту. Служебное рвение его подвело. Он нагнулся к Лианне. Гордон тотчас же уронил ее на пол и схватился за кобуру облачника. Оружие оказалось в его руках раньше, чем тот понял, что происходит. Рукоятка пистолета обрушилась на висок, пониже шлема. Офицер упал замертво.

– Лианна! – шепнул Гордон. – Быстрее!

Они внесли тело в каюту. Гордон начал сдирать с него одежду.

– Где-то рядом корабль Империи. Я испорчу затемнение! Рискнем?

Ее серые глаза вспыхнули.

– Да, Зарт! Речь идет о будущем всей Галактики!

ТУСКУБ

Неуловимая тревога облаком лихорадки легла на город. Бормотали, мигали зеркальные телефоны. На улицах, на площадях, в парках шептались кучки марсиан. Ждали событий, поглядывали на небо. Говорили, что где-то горят склады сушеного кактуса. В полдень в городе открыли водопроводные краны, и вода иссякла в них, но не надолго... Многие слышали на юго-западе отдаленный взрыв. В домах заклеивали стекла бумажками – крест на крест.

Тревога шла из центра по городу, из дома Совета Инженеров. Говорили о пошатнувшейся власти Тускуба, предстоящих переменах. Тревожное возбуждение прорезывалось, как искрой, слухами:

«Ночью погаснет свет».

«Остановят полярные станции».

«Исчезнет магнитное поле».

«В подвалах Дома Советов арестованы какие-то личности».

На окраинах города, на фабриках, в рабочих поселках, в общественных магазинах – слухи эти воспринимались по иному. О причине их возникновения здесь, видимо, знали больше. С тревожным злорадством говорили, что, будто бы, гигантский цирк, номер одиннадцатый, взорван подземными рабочими, что агенты правительства ищут повсюду склады оружия, что Тускуб стягивает войска в Соацеру.

К полудню, почти повсюду, прекратилась работа. Собирались большие толпы, ожидали событий, поглядывали на неизвестно откуда появившихся многозначительных, молодых марсиан, с заложенными в карманы руками.

В середине дня над городом пролетели правительственные лодки, и дождь белых афишек посыпался с неба на улицы. Правительство предостерегало население от злостных слухов: – их распускали анархисты, враги народа. Говорилось, что власть никогда еще не была так сильна, преисполнена решимости.

Город затих ненадолго, и снова поползли слухи, один страшнее другого. Достоверно знали только одно: сегодня вечером в доме Совета Инженеров предстоит решительная борьба Тускуба с вождем рабочего населения Соацеры – инженером Гором.

К вечеру толпы народа набили огромную площадь перед домом Совета. Солдаты охраняли лестницу, входы и крышу. Холодный ветер нагнал туман, в мокрых облаках раскачивались фонари красноватыми, расплывающимися сияниями. Неясной пирамидой уходили в мглу мрачные стены дома. Все окна его были освещены.

Под тяжелыми сводами, в круглой зале, на скамьях амфитеатра сидели члены Совета. Лица всех были внимательны и насторожены. В стене, высоко над полом, проходили быстро одна за другой, в туманном зеркале, картины города: внутренность фабрик, перекрестки, с перебегающими в тумане фигурами, очертания водяных цирков, электро-магнитных башен, однообразные, пустынные здания складов, охраняемые солдатами. Экран непрерывно соединялся со всеми контрольными зеркалами в городе. Вот, появилась площадь перед домом Совета, – океан голов, застилаемый клочьями тумана, широкие сияния фонарей. Своды зала наполнились зловещим ропотом толпы.

Тонкий свист отвлек внимание присутствующих. Экран погас. Перед амфитеатром на возвышение, покрытое парчей, взошел Тускуб. Он был бледен, спокоен и мрачен.

– В городе волнение, – сказал Тускуб, – город возбужден слухом о том, что сегодня мне здесь намерены противоречить. Образцовым можно считать лишь то государство, которое не только соответствует жизненным условиям представляемого им народа, но и само своим существованием на деле обеспечивает дальнейшее развитие этого народа. Расы различны между собою. Они делятся на низшие и высшие и наша задача – помогать победе лучшей, более сильной расы, которая должна подчинить себе худшую и более слабую расу. Вся культура и цивилизация на нашей планете неразрывно связаны с существованием высшей расы. Если бы ее представители постепенно вымерли или сразу погибли, то это означало бы, что весь мир был бы вновь обречен на полное бескультурье.

Ропот пролетел по амфитеатру. Тускуб брезгливо усмехнулся:

– Самым большим преступлением является деятельность, направленная против человеческой культуры путем уничтожения носителя этой культуры. Все мы предчувствуем, что в отдаленном будущем возникнут проблемы, которые будут по плечу только высшей расе. И только эта высшая господствующая раса, опираясь на все средства и возможности всего мира, призвана будет разрешить эти проблемы. Пусть существуют сотни самых образцовых государств, но если бы вымерли носители культуры, то на планете не осталось бы никакой культуры, сколько-нибудь соответствующей духовному уровню ныне существующих наиболее культурных народов. Можно пойти еще дальше. Можно сказать, что факт существования государства еще ни в малой степени не избавляет нас даже от уничтожения всего человеческого рода, если бы в результате гибели наиболее высоких рас мы лишились наиболее высоких духовных качеств и духовной эластичности.

Если бы, например, в результате какого-либо тектонического события поверхность планеты пришла в неспокойное состояние, то вся культура могла бы погибнуть в результате одной такой ужасной катастрофы. В результате этого мы увидели бы гибель всех государств, разрушение всякого порядка, уничтожение всех документов тысячелетнего развития. В результате – одно сплошное мертвое поле, покрытое водой и грязью. Но если бы в этом ужасе и хаосе сохранилось даже только очень небольшое количество людей культурной расы, то спустя тысячелетия на планете опять появились бы признаки человеческой культуры и творческой силы. Навсегда, навеки планета была бы опустошена лишь в том случае, если бы погибла последняя культурная раса и все до единого ее отдельные представители. Вот почему необходимо констатировать: не государство является главной предпосылкой возникновения человека более высокой породы, а раса.

Половина амфитеатра вскочила на скамьях. Лица марсиан были бледны, глаза горели.

– Это свойство расы вечно. Нужны только соответствующие внешние условия, чтобы оно могло практически проявиться. Культурно одаренные, творческие нации или, лучше сказать, расы носили в себе эти полезные свойства и тогда, когда неблагоприятные внешние обстоятельства мешали им проявиться. Итак, высшей целью действительно народного государства должна быть забота о сохранении того основного расового ядра, которое одно только способно создавать культуру, дарить человечеству красоту, достоинство и все высокое. Мы понимаем под государством только живой организм расы, который не только обеспечивает само существование этой расы, но обеспечивает ей также возможность дальнейшего более высокого развития всех заложенных в ней способностей до степени самой высшей свободы.

– Что он говорит? – испуганными птицами, хриплыми голосами закричали на скамьях.

– Почему нам нужно умирать?

– Он сошел с ума!

– Долой Тускуба!

Движением бровей Тускуб заставил утихнуть амфитеатр:

– Как правило, сама природа зачастую вносит свои поправки в процесс смешения народов, и поправки эти направлены к сохранению чистоты расы. Природа не любит помеси рас. Особенно тяжело приходится первым продуктам скрещения наций – третьему, четвертому, пятому поколениям. Им не хватает не только качеств более высокой из смешавшихся рас, им не хватает не только единства крови, но и единства воли и единства жизненной энергии вообще. Расколотые расы не только более слабы, нежели расы единые, но прямо могут быть обречены в результате этой слабости на быструю гибель. История знает бесчисленное количество случаев, когда единая раса устоит в борьбе, а смешанная при тех же обстоятельствах погибнет. В этом и приходится видеть поправку, вносимую самой природой.

В середине амфитеатра поднялся Гор, тот широколицый, молодой марсианин, которого Гусев видел в зеркале. Голос его был глухой, лающий. Он выкинул руку по направлению Тускуба:

– Он лжет! Он хочет уничтожить город, чтобы сохранить власть. Он приговаривает нас к смерти, чтобы сохранить власть. Он понимает, что только уничтожением миллионов он еще может сохранить власть. Он знает, как ненавидят его те, кто не летает в золотых лодках, кто родится и умирает под землей, у кого душа выпита фабричными стенами, кто в праздник шатается по пыльным коридорам, зевая от скуки, кто с остервенением, ища забвения, глотает дым проклятой хавры. Тускуб приготовил нам смертное ложе, пусть сам в него ляжет. Мы не хотим умирать. Мы родились, чтоб жить. Мы знаем смертельную опасность, – вырождение Марса. Но у нас есть спасение. Нас спасет Земля, – люди с Земли, полудикари, здоровая, свежая раса. Вот кого он боится больше всего на свете. Тускуб, ты спрятал у себя в дому двух людей, прилетевших с Земли. Ты боишься Сынов Неба. Ты силен только среди слабых, полоумных, одурманенных хаврой. Когда придут сильные, с горячей кровью, – ты сам станешь тенью, ночным кошмаром, ты исчезнешь, как призрак. Вот чего ты боишься больше всего на свете! Ты нарочно выдумал анархистов, ты сейчас придумал это, потрясающее умы, разрушение города. Тебе самому нужна кровь, – напиться, ты призрак. Тебе нужно отвлечь внимание всех, чтобы незаметно убрать этих двух смельчаков, наших спасителей. Я знаю, что ты уже отдал приказ...

...Гор вдруг оборвал. Лицо его начало темнеть от напряжения. – Тускуб, тяжело, из-под бровей, глядел ему в глаза...

– Не заставишь... Не замолчу!.. – Гор захрипел. – Я знаю, ты посвящен в древнюю чертовщину... Я не боюсь твоих глаз...

Гор, с трудом, широкой ладонью отер пот со лба. Вздохнул глубоко и зашатался. В молчании недышащего амфитеатра он опустился на скамью, уронил голову в руки. Было слышно, как скрипнули его зубы.

Тускуб поднял брови и продолжал спокойно:

– Всякое расовое смешение раньше или позже неизбежно приводит к гибели того потомства, которое получилось в результате смешения, если только более высокая раса, вступавшая в смешение, хотя бы частью сохранилась в чистом виде. Лишь в том случае, если и более высокая раса вся до конца участвует в смешении, исчезнет вышеуказанная опасность для продукта смешения.

В этом и приходится видеть известную гарантию постепенного естественного процесса возрождения. Поскольку в мире сохраняется хотя бы известная часть в расовом отношении чистых элементов, не участвующих в смешении, постольку постепенно прекращаются отравления рас. Кто не хочет, чтобы планета наша пришла в это состояние, тот должен раз и навсегда понять, что задачей государства является – прежде всего принципиально положить конец всякому дальнейшему смешению рас.

Нынешнее наше жалкое поколение конечно сейчас же закричит по поводу недопустимости вмешательства в область священных прав человека. Нет, скажем мы этим людям, мы знаем только одно священное право человека, являющееся в то же время его священной обязанностью: человек должен неусыпно заботиться о том, чтобы кровь его осталась чистой, ибо, только сохранив лучшую часть человечества, мы обеспечиваем возможность более высокого и благородного развития всего человечества.

Амфитеатр слушал молча, завороженный. Лицо Тускуба покрылось розовыми пятнами. Он закрыл глаза, будто вглядываясь в грядущее. Замолк на полуслове.

...Глухой, многоголосый гул толпы проник снаружи под своды зала. Гор поднялся. Лицо его было перекошено. Он сорвал с себя шапочку и швырнул далеко. Протянул руки и ринулся вниз по скамьям к Тускубу. Он схватил Тускуба за горло и сбросил с парчевого возвышения. Так же, протянув руки, растопырив пальцы, повернулся к амфитеатру. Будто отдирая присохший язык, закричал:

– Хорошо. Смерть? Пусть – смерть.

На скамьях вскочили, зашумели, несколько фигур побежало вниз к лежащему ничком Тускубу.

Гор прыгнул к двери. Локтем отшвырнул солдата. Полы его черного халата мелькнули у выхода на площадь. Раздался его отдаленный голос. По толпе пошел будто рев ветра. Раздались свирепые крики. Вдруг, зазвенело, посыпалось стекло.

– А вы не торопитесь, Алексей Иванович, – сказал Лось, поглядывая на лазоревые цветы. – На заре космонавтики, когда первые успехи вскружили человечеству голову, самые серьезные ученые делали прогнозы о том, что уже к 1990-м годам будет построена база на Луне, пилотируемые полеты на Марс станут осуществляться регулярно. Любопытно, что в начале 1990-х опрос японских ученых дал те же ориентиры, которые ныне устанавливают Буш и NASA: 2015 год – база на Луне, 2018 год – пилотируемый полет на Марс. По какому-то мистическому совпадению в точности те же сроки выявились при опросах студентов МФТИ и российских школьников в начале 1990-х годов, хотя наша космонавтика была тогда не в почете. Циолковский еще в 1926 году в знаменитой книге «Исследование мировых пространств реактивными приборами» составил подробный график покорения космических просторов. Согласно первому теоретику космонавтики, исследовательская база на Луне появится все в том же 2015 году. Но индустриальное освоение Луны, по Циолковскому, состоится только в 2190 году. Промышленное освоение Марса, а также Венеры и Меркурия отнесено вообще в заоблачную даль – 2700 год. Между прочим, большинство ученых считает, что в своих предвидениях Циолковский был чрезмерно оптимистичен.

– Да, заехали, – сказал Гусев.