Рыцарь

Глава 10

Когда они через кухню вернулись в дом, Николас, слегка кивнув ей, отправился сразу к себе. Дуглесс же, скорее заинтригованная его взволнованностью, чем какими-либо иными эмоциями, тоже прошла в свою комнату. На кровати она обнаружила большую коробку с наклейкой от компании по скоростной доставке посылок и почты. Дуглесс буквально набросилась на эту коробку, расшвыривая по всему полу тесьму от коробки и клочья оберточной бумаги.

Внутри коробки лежали два великолепных вечерних платья, сшитых на заказ для ее матери.

– Ой, спасибо тебе, спасибо, Элизабет! – воскликнула она, задыхаясь и прижимая к себе один из нарядов. Быть может, хоть сегодня вечером Николас заметит и еще кого-нибудь, кроме статной красотки Арабеллы!

Когда Дуглесс вошла в гостиную, в которой семейство Хэарвуд устраивало коктейль-парти, она тотчас поняла, что не зря потратила два с половиной часа на приведение себя в порядок. Ли, собиравшийся что-то выпить, так и застыл, не донеся бокал до рта, а леди Арабелла, кажется, впервые уставилась на кого-то еще, кроме Николаса. И даже лорд Хэарвуд перестал говорить о ружьях, собаках и своих розах. Что же до Николаса, то его реакция, по мнению Дуглесс, решительно стоила затраченных ею усилий: сначала, когда он увидел ее, глаза его вспыхнули и запылали еще ярче, стоило ему приблизиться к ней, но потом он остановился и нахмурил брови, Белое выходное платье матери было сшито из целого куска льнущей к телу ткани. По фасону предполагался только один длинный рукав, а вторая рука и плечо оставались обнаженными. Платье было расшито мелким бисером, который при движениях подчеркивал линии тела. На запястье обнаженной руки красовался принадлежавший Глории браслетик с бриллиантами.

– Добрый вечер, – произнесла Дуглесс.

– Бог ты мой! – откликнулся Ли, оглядывая ее с головы до пяток. – Бог мой!

Подарив ему почти королевскую улыбку, Дуглесс спросила:

– А что тут пьют? Не могли бы вы налить мне джина с тоником?

Ли послушно, будто школьник, кинулся исполнять ее просьбу.

Прямо-таки поразительно, как могут преобразить женщину тряпки! – подумала Дуглесс. Еще вчера вечером ей хотелось в присутствии Арабеллы спрятаться куда-нибудь под стол, но сегодня красное вечернее платье Арабеллы с глубоким вырезом казалось уже дурно сшитым и безвкусным!

– Что это вы вытворяете? – спросил, наклоняясь к ней, Николас.

– Я что-то не могу взять в толк, о чем это вы? – невинно подняла она глаза на него, жмурясь от яркого света.

– Да вы же выставили себя напоказ! – ошеломленно воскликнул он.

– Но куда в меньшей степени, чем ваша Арабелла! – парировала она, но потом, улыбаясь, спросила:

– Так вам нравится это платье? Я велела сестре срочно переправить его мне.

Еще более, чем обычно, расправляя спину, Николас осведомился:

– Так после ужина вы намерены отправиться на свидание с этим врачом, да?!

– Ну, разумеется, – тихо ответила она. – Не забывайте, что именно вы просили меня выяснить, что ему известно!

– Николас! – позвала его в этот момент Арабелла. – Пора идти ужинать!

– Но вы не должны надевать это платье! – продолжил Николас, обращаясь к Дуглесс.

– С вашего разрешения, позвольте уж надевать то, что нравится мне! – отозвалась Дуглесс. – А вы лучше идите-ка на свое место, а то Арабелла в ярости уже колотит по ножкам стола!

– Вы… – начал было он.

– Вот ваш напиток, – перебил его появившийся Ли, вручая Дуглесс бокал. – Добрый вечер, лорд Стэффорд, – приветствовал он Николаса.

Ужин оказался в своем роде замечательным опытом для Дуглесс. Николас просто не в силах был отвести от нее взор – к немалому раздражению прекрасной леди Арабеллы! Ли же столь близко наклонялся к Дуглесс, что рукав его пиджака побывал в ее суповой тарелке.

После ужина все прошли в гостиную, и там, как бы инсценируя отрывок из какого-нибудь романа Джейн Остин, Николас запел, сам аккомпанируя себе на фортепиано. Голос у него был низкий и богатый модуляциями, и Дуглесс он сразу очаровал. Николас предложил Дуглесс петь с ним дуэтом, но она отказалась, так как знала, что не обладает певческим даром. Присев на маленький стульчик, она с завистью слушала дуэт Арабеллы и Николаса, видела, как склоняются друг к другу их головы и сливаются их голоса.

В десять вечера, извинившись, Дуглесс пошла к себе: у нее не было ни малейшего намерения проводить остаток вечера наедине с Ли в его комнате. Она решила, что тайна предательства Николаса подождет своего раскрытия до следующего дня.

К полуночи Дуглесс окончательно поняла, что заснуть ей не удастся. Перед нею все стояла сцена дуэта Николаса с Арабеллой, и без конца вспоминался день, когда он вернулся после охоты и сорочка у него оказалась расстегнутой. Дуглесс вылезла из постели, накинула халат, распушила волосы и направилась через весь огромный дом к комнате Николаса. Из-под его двери свет не просачивался, зато за дверью Арабеллы он горел, и оттуда доносился звон бокалов и слышался ее соблазняюще-зазывной смех.

Дуглесс недолго размышляла над тем, что делает. Она разок стукнула в дверь и, практически одновременно, повернула дверную ручку и вошла в спальню Арабеллы.

– Привет! – проговорила Дуглесс. – Я просто хочу спросить, нет ли у вас взаймы булавки. Я, кажется, порвала бретельку, и бретельку очень важную, если только вы понимаете, что я имею в виду!

Николас развалился на кровати Арабеллы, сорочка его опять была расстегнута и выехала из брюк. На Арабелле же был просвечивающий пеньюар черного цвета, не очень-то прикрывавший большую часть ее тела, но даже в тех немногих местах, где присутствовала ткань, она была совершенно прозрачной.

– Вы… вы… – Арабелла даже дар речи потеряла от негодования.

– А, лорд Стэффорд! Привет! Я что, чему-то тут помешала, да?! – спросила Дуглесс. Николас оторопел.

– Вы посмотрите-ка! – воскликнула Дуглесс. – Здесь и телевизор марки «Бэнг энд Олафсон»! Я еще такого не видела! Право, мне так хотелось бы посмотреть последние известия, надеюсь, вы ничего не имеете против? А вот и пульт дистанционного управления! – И, усаживаясь на край постели, она включила огромный цветной телевизор и принялась рыскать по разным каналам. Николас у нее за спиной живо уселся – она это почувствовала!

– Фильм! – прошептал он.

– Не-а, всего-навсего – телевизор! – отозвалась она. И, передавая ему ручку дистанционного управления, стала объяснять:

– Вот это – «включение», а это – «выключение», видите? Вот этим регулируется громкость, а этой лимбой переключаются каналы. Ой, поглядите-ка только! Это же – старый фильм о временах королевы Елизаветы! – С этими словами она выключила телевизор, положила панель управления на постель возле Николаса и, зевнув, заявила:

– Да, я, впрочем, вспомнила, что у меня и у самой есть булавки! Но в любом случае большое спасибо, леди Арабелла! Надеюсь, я не слишком вам помешала?!

После этого Дуглесс пришлось стрелой мчаться к двери, потому что Арабелла, растопырив пальцы с длинными, похожими на когти ногтями, готова была уже кинуться на нее. Едва Дуглесс успела выскочить за дверь, как та с силой захлопнулась за ней. В коридоре Дуглесс некоторое время прислушивалась к тому, что происходит в комнате. Очень скоро она с удовлетворением услыхала характерные звуки – по телевизору показывали вестерн, – а потом Арабелла завопила:

– Да выключите же вы его! – Дуглесс на это улыбнулась, прошествовала к себе в комнату, и в эту ночь у нее более не было ни малейших проблем со сном!

Утром во время завтрака она встретилась с Ли.

– Знаете, – сказал он, – а я вчера вечером подумал, что вы, быть может, зайдете ко мне. Я собирался почитать вам некоторые письма!

– Вы хотели рассказать мне, кто предал Николаса Стэффорда?

– Хм-м! – только и промычал в ответ Ли, и поэтому сразу после завтрака она потащилась следом за ним в его комнату. Интересно, если он назовет ей имя того клеветника, Николас в ту же минуту вернется в свой шестнадцатый век, что ли?! – думала она.

Однако уже очень скоро она поняла, что побудить Ли что-либо сообщить ей будет немалой проблемой.

– Я вот все старался вспомнить, – говорил между тем Ли. – Скажите-ка, а ваш батюшка не входит в совет попечителей Йельского университета? Быть может, ему было бы интересно ознакомиться с моими находками?

– Ну, конечно же, я с радостью извещу его об этом. Но с особым удовольствием я поведала бы ему о том, кто же все-таки оклеветал лорда Стэффорда!

Подойдя к ней вплотную. Ли сказал:

– Ну, ежели бы вы только согласились сделать небольшой звоночек ему, я, пожалуй, рассказал бы вам об этом!

– Дело в том, – откликнулась она, – что в данный момент мой отец пребывает в дебрях горных лесов Мэна и дозвониться до него нет никакой возможности.

– Ах вот как, – произнес тогда Ли, отворачиваясь от нее, – что ж, тогда, насколько я понимаю, я не могу вам этого сообщить.

– Шантажист вы несчастный! – вскипела Дуглесс, совершенно забывая о последствиях. – Вы тут развлекаетесь, беспокоясь лишь о собственной карьере, а для меня имя этого предателя может означать спасение человеческой жизни!

– Да возможно ли, чтобы от каких-то документов шестнадцатого столетия зависела чья-то жизнь?! – воскликнул Ли с изумлением, вновь поворачиваясь к ней лицом.

Не очень соображая, что и в каких пределах можно объяснить ему, Дуглесс сказала:

– Ладно, я переговорю с отцом. Сегодня же напишу ему. И дам прочесть письмо. Как только отец вернется в город, он его тотчас же получит.

Ли, однако, продолжал глядеть на нее хмуро:

– Скажите, а с чего это вам так нужна эта фамилия? Что-то тут, во всем этом деле, не так! Во всяком случае, хотелось бы понять, кто он, этот лорд Стэффорд? И отношения ваши не очень-то похожи на отношения патрона и секретарши – скорее уж, они смахивают на…

В этот самый момент дверь распахнулась, и в комнату ворвался Николас. На нем была одежда времен королевы Елизаветы: ноги обтягивали плотные чулки, и благодаря этому каждый мускул на них воспринимался отчетливо, а его доспехи из золота и серебра сверкали в лучах солнца. В руке у Николаса была обнаженная шпага, острие которой он тотчас и направил на Ли.

– Да что же это такое?! – возмущенно выкрикнул Ли и отвел от себя шпагу рукой, но, когда острие разрезало ему ладонь, стал хватать ртом воздух.

Николас продолжал подступать к нему, и кончик его смертельно опасного оружия был теперь уже у самого горла Ли.

– Дуглесс, зовите на помощь! – вскричал Ли, отскакивая назад. – Он явно спятил!

Ли был прижат спиною к стене, и Николас вопросил:

– Так кто же оклеветал меня перед королевой?

– Оклеветал вас?! – переспросил Ли. – Нет, вы точно не в себе! Дуглесс, приведите же сюда кого-нибудь, пока этот маньяк не совершил чего-то такого, о чем мы оба потом пожалеем!

– Назовите имя! – требовал Николас, приближая острие вплотную к горлу Ли.

– Ну, хорошо, хорошо! – выкрикнул Ли, задыхаясь. – Этого человека звали…

– Постойте! – вскричала тут Дуглесс и посмотрела на Николаса. – Если только он произнесет имя, вы, возможно, тотчас исчезнете! О, Николас, неужто я уже больше никогда не увижу вас?!

Николас, не отводя шпагу от горла Ли, протянул вторую руку к Дуглесс, и она кинулась к нему и прильнула к его устам, прежде чем соприкоснулись их тела. Она целовала его со всею страстью, со всем долго подавлявшимся желанием! Зарывшись пальцами в волосы Николаса, она прижала к себе его голову. И хотя Дуглесс считала, что он вовсе ее не желает, но страсть, исходившая от Николаса, – она чувствовала ее! – как бы побудила ее оторвать ноги от пола и воспарить – и вот он уже подхватил ее одной рукой!

Он спохватился первым и выдохнул:

– Уходите!

Глаза Дуглесс застлала пелена слез, но она поклясться была готова, что и у Николаса глаза наполнились слезами!

– Уйдите! – вновь повторил он. – Отойдите же от меня! Ослабев и не имея сил противиться ему, Дуглесс покорно шагнула в сторону и встала, пристально глядя на Николаса. Неужели ей не доведется вновь увидеть его, прижаться к нему, услышать, как он смеется, неужели никогда?..

– Имя! – повторил между тем Николас, ни на секунду не отводя при этом взора от Дуглесс. Раз уж ему приходится покидать этот мир, хотелось бы, чтобы последним, что он видит здесь, была она!

Ли, совершенно потрясенный всем происходящим, заговорил:

– Этого человека звали…

Дальнейшее произошло как-то мгновенно: Дуглесс, не в состоянии и думать о том, что Николас вот-вот покинет ее, вновь кинулась к нему – если уж ему суждено уйти, она тоже уйдет вместе с ним!

– …Роберт Сидни, – договорил Ли в тот самый момент, когда Николас с Дуглесс рухнули на пол у самых его ног. Поглядев на них сверху вниз, он пробормотал:

– Да вы оба ненормальные! – а затем, переступив через них, выскочил из комнаты.

Прижавшись лицом к стальным с серебряной окантовкой доспехам Николаса, Дуглесс плотно смежила веки.

Николас первым пришел в себя и, в изумлении поглядев на нее, воскликнул:

– Мы стоим на месте!

– И где же мы? – отозвалась Дуглесс. – А на дворе что: автомашины или телеги, запряженные ослами?

Усмехнувшись, Николас обхватил ладонями ее лицо и, осторожно приподняв ее голову, ответил:

– Мы остались в вашем веке. Я же сказал, что вам нужно держаться чего-то одного!

– Да, но я… гм… я… – отклоняясь от него и садясь, забормотала Дуглесс. – Я просто подумала, что было бы совершенно замечательно, если б удалось увидеть Англию эпохи Елизаветы, так сказать, «из первых рук»! Знаете, я бы потом даже книжку могла бы написать и постаралась бы в ней ответить на все, о чем люди и впрямь желали бы узнать. Ну, например, о том, была ли Елизавета лысой? И были ли люди в ту пору счастливы? И что…

Тут Николас тоже сел и, закрыв ей рот самым нежным поцелуем, сказал:

– Нет, вы не можете вернуться туда вместе со мной! – И, потрогав спину, добавил:

– Вы здорово сдавили мои доспехи! На спине у меня и сейчас царапины – еще с того раза, когда вы сбили меня с ног!

– Но ведь вы тогда шагнули прямо под автобус! – запротестовала Дуглесс.

Николас встал и протянул руки, чтобы помочь ей подняться, Однако, даже встав с пола, она не захотела выпускать его рук.

– Стало быть, вы все еще здесь! – едва слышно выдохнула она. – Вы уже знаете имя вашего клеветника, и, несмотря на это, вы все еще здесь! Следовательно, Роберт Сидни. Так – Сидни?! Но разве же не с Арабеллой Сидни вы… ну, вы и она…

Обняв ее за плечи, Николас подвел ее к окну и тихо ответил:

– Да, верно: это муж Арабеллы, но не очень-то я верю, что он был способен оклеветать меня в глазах королевы!

– Да идите вы ко всем чертям – и вы сами, и этот ваш стол! – в бешенстве вскричала Дуглесс. – Ведь если бы вы не… если бы вы не перестарались и не затащили Арабеллу на этот пресловутый стол, то, вполне вероятно, у ее супруга не было бы причины испытывать ненависть к вам! А как же ваша жена? Она ведь тоже должна была очень расстроиться из-за этого!

– Когда я в тот раз соединялся с Арабеллой, я еще не был женат, – ответил Николас.

– В тот раз! – насмешливо передразнила его Дуглесс. А может, Роберт и осатанел-то из-за всех прочих разов?! И, поворачиваясь к Николасу лицом, она добавила:

– Если б я отправилась с вами, в вашу эпоху, то, наверное, сумела бы избавить вас от неприятностей!

Побуждая ее склонить голову на его облаченное в доспехи плечо, Николас повторил:

– Нет, вернуться туда вместе со мною вы не можете!

– А может, и вам незачем возвращаться туда?! Может, останетесь здесь, навсегда?! – спросила Дуглесс.

– Нам нужно ехать в Эшбертон, к моей могиле, – не отвечая ей, проговорил Николас. – Я припаду к ней и стану молиться!

Она хотела сказать что-то еще, как-то убедить его не возвращаться, но поняла, что не сумеет найти подходящих слов: его семья, его честь, наконец, его имя бесконечно значимы для него!

– Хорошо, – покорно ответила она, – мы уедем сегодня же. И, насколько я понимаю, вам больше не требуется созерцать Арабеллу, верно?

– А у вас, вероятно, уже не осталось в запасе ни калькуляторов, ни телевизоров, годных для того, чтобы отвлекать от нее мое внимание?! – весело спросил он.

– На сегодняшний вечер я как раз приберегла стереомагнитофон! – в тон ему откликнулась Дуглесс.

Поворачивая ее лицом к себе, он положил руки ей на плечи и сказал:

– Молиться я буду в одиночестве! И если мне суждено вернуться, то вернусь тоже один! Вы меня поняли?!

Она согласно кивнула, думая одновременно: время нас поджимает! Мы получили его взаймы!

Сидя на кровати их спальни в гостинице Эшбертона, Дуглесс разглядывала Николаса, покоившегося на соседней постели. При свете этого раннего утра контуры его лица были еще плохо различимы, и само лицо недостаточно освещено, но ей и этого света вполне хватало, чтобы глядеть на него. Минуло уже трое суток с того самого момента, как им стало известно имя клеветника, и все эти дни Дуглесс знала, что Николас может взять и исчезнуть. Ежеутренне он отправлялся в церковь и проводил там по два часа, стоя на коленях перед надгробием собственной могилы. А днем выстаивал там еще пару часов.

Каждый раз, когда он исчезал внутри церкви, Дуглесс стояла у входа и замирала от страха, что никогда более не увидится с Николасом. Однако, когда в десять утра и в четыре пополудни она тихонько, ступая на цыпочках, прокрадывалась в церковь и видела его все еще там, на глаза неизменно наворачивались горячие слезы облегчения и радости. И при виде его вспотевшего тела и мокрого от пота лица она всем сердцем буквально летела к нему: он так изнурял себя этими ежедневными молитвами, что потом прямо-таки шатался от усталости. И Дуглесс помогала ему подняться, потому что после пары часов стояния на холодном каменном полу ноги его цепенели и ныли колени. И даже священник, жалея Николаса, принес для него подушечку, но он отказался воспользоваться ею и все повторял только, что должен испытывать боль во всем теле, что только это побудит его вспомнить, что же именно он должен делать.

Дуглесс не спрашивала его о том, почему, собственно, ему требовалось какое-то напоминание о собственном долге – она не желала глушить в себе тот росток надежды, который прорастал в ней и который она не переставала пестовать в себе. Ибо ежедневно, когда она приближалась к нему в церкви и он смотрел на нее, осознавая, что все еще здесь, с нею, в глазах его появлялся свет. А может, он и не станет возвращаться?! – думала Дуглесс. И знала, разумеется, что и сама должна в молитвах просить Бога о его возвращении, ибо понимала, что честь и семейное имя и будущая судьба столь многих людей куда важнее ее собственных эгоистичных устремлений! И все же, понимая это, она всякий раз, когда вновь находила его коленопреклоненным в церкви и лучи солнца при этом отражались от доспехов, закрывавших его большое тело, шептала:

– Благодарю тебя, Господи! Благодарю!

Целых трое суток, – думала Дуглесс, – да, трое дивных суток! За вычетом тех часов, что Николас проводил в церкви, все остальное время они не разлучались ни на мгновение. Она обучала его езде на взятом напрокат велосипеде и они чудно проводили время вдвоем! Когда он падал с велосипеда, то увлекал и ее с собою, и они вдвоем валились прямо на поросшую травой и издававшую терпкий запах землю Англии! Они перекатывались потом по этой сладко пахнувшей английской траве, в которой то и дело попадались кучи коровьего навоза!

А затем, хохоча над тем, какой кошмарный запах от них исходит, они возвращались в гостиницу, мылись, принимали душ, а потом Дуглесс брала напрокат видео и кассету, и они, оставаясь в номере, смотрели какой-нибудь фильм.

Жажда знаний у Николаса была столь велика, что, уплатив положенные взносы, они с ним записались в небольшую местную библиотеку и проштудировали сотни книг. Николасу хотелось увидеть все, что происходило после тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года, своими глазами, послушать чуть ли не все музыкальные произведения, все обнюхать, все перепробовать, до всего дотронуться!

– Если б мне пришлось остаться здесь, я бы наверняка стал строить дома! – заявил он в один прекрасный день.

Дуглесс не сразу сообразила, что он имеет в виду проектирование зданий. И, вспомнив о красотах замка в Торнвуде, она вынуждена была признать, что у него есть к этому дар. И как-то непроизвольно, не будучи в силах остановиться, она затараторила:

– Да! И вы могли бы поступить в архитектурный институт! Конечно, вам пришлось бы учить много всего о современных строительных материалах, но я могла бы вам в этом помочь! Могла бы научить вас читать книги, написанные современным шрифтом, а мой дядя, Джей Ти, мог бы раздобыть для вас паспорт! Он – король Ланконии, и мы попросту заявили бы, что вы – ланкониец, и тогда я повезла бы вас в Америку.

И мой отец помог бы вам поступить в институт, а летом мы ездили бы на мою родину, в городок Уорбрук, что в штате Мэн, на побережье, – там очень красиво, и мы бы с вами плавали на лодке под парусом и…

Тут он отвернулся от нее и произнес:

– Но я обязан вернуться!

Да, разумеется, обязан! – согласилась она. Вернуться к этой своей супруге, к женщине, которую он так любит. И как это могло статься, что вот она, Дуглесс, жить без него не может, а он ничего к ней не испытывает?! Ведь все другие мужчины в ее жизни вечно чего-нибудь да хотели от нее! Роберт, скажем, хотел, чтобы она его боготворила. А еще двое мужчин встречались с нею лишь потому, что их интересовали. деньги ее семейства. А иные мужчины жаждали иметь с ней дело только потому, что она казалась им доверчивой дурой, которую легко обвести вокруг пальца! Но Николас совсем не похож на них всех: он никогда не пытался что-либо у нее отобрать!

Бывали такие минуты, когда Дуглесс при взгляде на него переполнялась таким вожделением, что готова была соединиться с ним прямо в библиотеке, или же в пабе, или хоть прямо на улице! Она то и дело в мечтах представляла себе, как сорвет с него одежды и соблазнит его!

Но всякий раз, стоило ей хоть чуточку поближе подойти к нему, как он тут же отступал в сторону. Складывалось такое впечатление, что в этом мире он желал бы все попробовать, обнюхать, перетрогать – все, но только не ее!

Она пыталась даже как-то заинтересовать его своей персоной – да, Господь свидетель, она пыталась это сделать! Воспользовавшись своей кредитной карточкой, она выложила целых две сотни фунтов за роскошный пеньюар из красного шелка и за все, что к нему прилагалось, – все эти вещи наверняка любого мужика просто свели бы с ума! Но когда она, выкупавшись, вышла из ванной в этих одеяниях, Николас едва взглянул на нее!

Она купила даже флакончик духов под названием «Тигрица», и покупка эта опустошила ее кошелек еще на семьдесят пять фунтов! Как-то, склонившись над Николасом, так что кофта совсем свалилась с нее, обнажив груди, она спросила у него, нравится ли ему этот запах. В ответ он пробормотал нечто невразумительное!

И еще – она наполнила ванну обжигающе горячей водой и положила в нее джинсы, чтобы они сели. Когда они высохли, то стояли колом и были столь тесны, что ей пришлось пришпилить к молнии на них здоровенную английскую булавку и влезать в них, лежа на полу. Эти джинсы она надела с блузкой из прозрачного красного шелка, под которой не было никакого лифчика. Николас же даже не посмотрел на нее!

Она могла бы подумать, что он «голубой», если б не его привычка пялиться на любую женщину, проходившую мимо.

И Дуглесс тогда купила себе черные колготки, черные туфли на высоченных «шпильках» и короткую-прекороткую черную юбку и надела все это вместе с блузкой из красного шелка! Разумеется, катя в своих «шпильках» на велосипеде, она должна была выглядеть смешной, но она сделала это! В таком виде она ехала перед Николасом целых четыре мили, но он – она это точно знала! – так ни разу и не поглядел на нее как следует! Две встречные машины полетели в кювет, потому что их водители вытаращились на нее, но даже и в этих случаях Николас не обращал на нее ни малейшего внимания!

А видеокассета, которую она взяла напрокат! Одно название-то какое: «Жар тела»!

К исходу четвертых суток она пришла в полное отчаяние и, призвав на помощь хозяйку гостиницы, разработала совершенно потрясающий план, как затащить Николаса к себе в постель! Хозяйка сообщила Николасу, что ей якобы срочно понадобилась их комната, и поэтому Дуглесс забронировала номер в очаровательной сельской гостинице, расположенной по соседству. Потом она сказала Николасу, что единственная комната, которую ей удалось снять, имеет огромную, одну на двоих, кровать на ножках, и им придется довольствоваться этим! Он как-то странно посмотрел на нее и, будучи не в силах выдержать его взгляд, она просто вышла.

И вот Дуглесс стоит в ванной их номера, стоит уже полчаса и нервничает, будто девственница-невеста накануне первой брачной ночи! Дрожащими руками она побрызгалась духами.

Кажется, она наконец готова! И, распушив волосы, Дуглесс выскользнула из ванной комнаты. В спальне было темно, но она разглядела контуры кровати, которую ей предстояло разделить с Николасом.

Медленно подойдя к постели, она увидела его длинное тело под простынями. И коснулась его, шепча:

– Николас!

Однако рука ее наткнулась не на него, а на… подушку!

Она зажгла прикроватную лампочку и увидела, что Николас выстроил между ними что-то вроде баррикады из подушек, протянувшейся от изголовья до ног. Сюда были сложены все имевшиеся в помещении подушки! А за этой стеной, на дальнем конце кровати, повернувшись в ее сторону спиной, покоился он сам, и его широкая спина была похожа на еще одну баррикаду!

Закусив губу, чтобы не расплакаться, Дуглесс вскарабкалась на кровать и улеглась на самом краешке, стараясь не касаться ненавистных подушек. Свет она так и не выключила, потому что вдруг совершенно обессилела, и слезы, горячие-горячие слезы заструились по ее щекам!

– Ну, почему же? – шептала она. – Почему же так?!

– Дуглесс! – тихо произнес Николас, поворачиваясь к ней лицом, но не пытаясь перелезть через подушки и коснуться ее.

– Ну почему я так уж нежеланна для вас? – воскликнула она и тотчас, же возненавидела себя за этот вопрос, но у нее не осталось ни капли достоинства! – Я же вижу, – продолжила она, – вижу, как вы смотрите на других женщин, хотя – я это точно знаю! – и менее привлекательных, чем я, но на меня вы даже не взглянете! Ваши руки обнимали Арабеллу – хватали ее за все места! – но меня вы лишь иногда целовали и больше ничего! Вы занимались любовью со многими женщинами, а меня вы не хотите! Но почему?! Я что, не вышла ростом? Или слишком толстая? Или, может, вы терпеть не можете рыжих?!

Когда Николас наконец заговорил, Дуглесс поняла, что слова его исходят из самых глубин души.

– Никогда еще ни одна женщина не вызывала у меня такого желания, как вы, – проговорил он. – Да у меня все тело ломит от желания обладать вами, но я обязан вернуться! Я не хочу возвращаться, зная, что покидаю вас в горе из-за нашей разлуки! Когда я впервые вас увидел, вы плакали, плакали так сильно, что я расслышал вас через расстояние в четыре сотни лет! Я не могу позволить себе любить, а потом бросить нас здесь, зная, что вы погрузитесь в такое же отчаяние!

– Так значит, вы не хотите прикасаться ко мне потому, что не желаете, чтобы я страдала из-за вас, да? – спросила Дуглесс.

– Да, – прошептал он.

Дуглесс почувствовала, что вместо того, чтобы плакать, она вот-вот рассмеется. Выпрыгнув из постели, она встала и, глядя на него сверху вниз, сказала:

– Но вы же просто дурачок! Неужели непонятно, что, когда вы оставите меня, я буду страдать и томиться без вас ежедневно всю оставшуюся жизнь?! Да, я буду рыдать так долго, так громко, так надрывно, что меня будет слышно до самого начала времен! Ох, Николас, дурачок ты мой, разве ты не видишь, как сильно я тебя люблю?! И прикоснешься ты ко мне или нет, слез моих остановить ты все равно не сможешь! Помолчав немного, она с улыбкой добавила:

– Если уж мне суждено страдать, так почему бы тебе не оставить по себе такое воспоминание, которое позволило бы стряхнуть и Арабеллу с того самого стола!

Пока Дуглесс стоя произносила свою речь, Николас какое-то время лежал недвижно и смотрел на нее из-за подушек. Но уже в следующее мгновение он вскочил с кровати и бросился К ней. Дуглесс даже опомниться не успела, как ощутила вдруг близко-близко его тяжелое тело, почувствовала, что его губы целуют ее всю, что его руки обхватывают ее плечи, а потом – быстро, но решительно! – скользят все ниже.

– О Николас! – прошептала она. – Николас!

И вот он рухнул на нее, его руки и губы, казалось, были повсюду, да и сама она покрывала поцелуями все его тело. Он схватил ее пеньюар, и Дуглесс услыхала, как тот затрещал, разрываясь под его пальцами. И когда он впился своим горячим и влажным ртом в ее грудь, она даже вскрикнула в исступлении.

Да, это был он, ее Николас, которого она так страстно желала, о котором часами грезила! Его большие крепкие руки скользили по ее телу, своим большим пальцем он тихонько щекотал ей пупок, а его губы и язык не уставали играть с ее сосками.

Ее пальцы ерошили его волосы.

– Пустите же меня! – прошептала она. Ей всегда доставались мужчины, нуждавшиеся в ней, полагавшие, что никто не в состоянии дать им достаточно много. Весь сексуальный опыт Дуглесс сводился к знакомству с такими мужчинами, которые ждали лишь чего-то от нее! – Ну же, Николас! – пробормотала она, когда его губы заскользили вниз вдоль ее живота. – Право, Николас, я не думаю, что… – А руки его тем временем ласкали ее бедра, и его большой палец, осторожно поглаживая податливую мягкую плоть, продвигался все ниже, ниже…

И Дуглесс, лежа на ковре, вся так и выгнулась ему навстречу. Еще никогда ни один мужчина не добивался от нее такого! Страсть пульсировала в ней в то время, как его язык… его язык… о Господи!

– Николас! – выдохнула она безотчетно, вцепляясь ему в волосы, и все ее тело под ним затрепетало. Он же частыми-частыми поцелуями стал осыпать ее под коленями так, что ей казалось, она просто не вынесет этого.

И тут он, ухватив ее левую ногу, согнул ее в колене и, подтянувшись, вошел наконец в нее – и член его был столь большим и напряженным, что она даже попыталась оттолкнуть его от себя. Но тело ее само прильнуло к его телу, а другая нога сама обвилась вокруг его ноги, а он пульсировал, двигаясь в ней тяжелыми, глубокими толчками, отчего ее тело скользило по ковру все дальше и дальше, и она закинула обе руки за голову, опираясь ими о стену.

Николас отпустил ее согнутую в колене ногу, и она тотчас обхватила его за талию ногами с обеих сторон, и бедра ее стали непроизвольно двигаться навстречу его толчкам, а он поднимал ее все выше и выше, ухватив за ягодицы.

Он изогнулся в последнем умопомрачительном толчке, и Дуглесс почувствовала, как ее тело затрепетало мелкими судорогами в ответ.

Потребовалось время, прежде чем она пришла в себя и вспомнила, кто она и где находится. Голова ее была чуть ли не вдавлена в стенку, и над нею угрожающе нависли прикроватный столик и стоявшая на нем лампа.

– О Николас, – пробормотала она, касаясь пальцами его залитых потом волос на груди. – Нечего удивляться, что Арабелла была готова на все ради тебя!

Он приподнялся, опершись о локоть, и поглядел ей в глаза.

– Ты что, спишь? – усмехаясь, спросил он.

– И ни один мужчина…

Он не дал ей договорить, а просто, ухватив за руки, приподнял с пола и поставил рядом с собой. Потом он стал целовать ее – такими нежными, ласкающими, глубокими поцелуями! – а затем за руку Повел в ванную. Сделав воду в душе горячей, он притянул ее к себе и, прижав к стене, вновь принялся целовать ее, и его большое, тяжелое тело крепко прижималось к ней.

– Я все время мечтал об этом! – бормотал он. – Этот водяной фонтан был явно изобретен для любви!

Руки его при этом подбирались к ее грудям, и все внимание Дуглесс было сосредоточено на них, и поэтому она не нашла в себе сил ответить. Горячая вода стегала их тела, а Николас покрывал всю ее поцелуями, касаясь губами и грудей, и шеи, и живота… Дуглесс закинула голову назад и положила руки на плечи – такие широкие, что они занимали чуть ли не все пространство под душем.

Он приблизил лицо к ее лицу, и, приоткрыв смеженные веки, Дуглесс увидела, что он улыбается.

– Похоже, хоть что-то в вашем современном мире не претерпело изменений! – сказал он. – И, кажется, теперь – моя очередь быть твоим наставником!

– Правда?! – воскликнула она и стала целовать его шею, потом плечо и мускулистую грудь, а руки ее в это время гладили его по твердой спине. Тут – жирок, – подумала было она и готова была сказать ему, что он толстеет, но ощутила, что весь он был как бы свит из одних мускулов, плотных, крепких мускулов, буквально литых!

Горячие струи колотили ее по голове, и, целуя его, она пригибалась все ниже, обхватывая его руками за ягодицы, и, когда губы ее, обхватив член, сомкнулись, настала его очередь задохнуться в экстазе. Теперь его ладони зарылись в мокрые волосы, и она услышала, как он тихонько постанывает от наслаждения.

Затем он чуть ли не за волосы поднял ее, прислонил к скользкой стене и, побуждая обхватить его ногами за талию, почти грубо вновь проник в нее. И Дуглесс, отвечая на его страстный порыв, прильнула к нему, и губы его сомкнулись с ее губами, а язык продвигался у нее во рту такими же толчками, как сама его плоть в ней!

И когда наступил высший момент напряжения, Дуглесс чуть не закричала от наслаждения, но Николас закрыл ей рот поцелуем.

Она прижалась к нему, вся трепеща, и тело ее обмякло. Она была уверена, что, не поддержи ее в то же мгновение Николас, ее смыло бы вместе с водой в водосток!

Целуя ее в шею, он с нежностью проговорил:

– Теперь я буду мыть тебя! – и поставил ее на ноги, но тут же подхватил, потому что она чуть не упала.

Он сумел укротить свою страсть, как если бы внутри его тела существовал некий электровыключатель, и, развернув Дуглесс лицом к душу, принялся взбивать пену на ее волосах, смочив их шампунем. Его большие сильные руки и все его большое тело заставляли ее ощущать себя маленькой и хрупкой, но вместе с тем и защищенной! Расправившись с волосами, он намылил ладони и покрыл пеной все ее тело.

Дуглесс прислонилась спиною к стене, а руки Николаса скользили по ее телу, – вверх, вниз, вокруг, туда, сюда! Боясь совершенно потерять голову, она тоже схватила в руки мыло и принялась гладить его тело мыльными ладонями. У него было самое прекрасное тело, которое она когда-либо видела у живых существ! Он был высок ростом, широк в плечах, тонок в талии, а бедра его были тяжелыми! Господи Боже Ты мой, даже ноги у него прекрасны! – восторгалась она.

Выключив воду, она стала намыливать его. И смотреть на него! И трогать его! На левой ягодице у него была родинка, напоминающая формой цифру "8", а на правой икре – шрам.

– Это я с лошади свалился, – пробормотал он, не открывая глаз. На левом предплечье тоже оказался шрам, длинный такой. – Это от удара шпагой во время урока фехтования в тот самый день… – начал он и не договорил, но Дуглесс и так, как если б он закончил фразу, вполне поняла его: в тот самый день, когда утонул Кит. И еще был шрам, странной овальной формы у него на плече. И, все так же улыбаясь и не открывая глаз, Николас сказал:

– А это – последствия драки с Китом, и я в тот раз одержал верх!

Приступая к мытью его головы, она заметила:

– Я так рада, что ни одна из женщин не оставила никаких отметин на твоем теле!

– Лишь ты, Монтгомери, отметила меня! – прошептал он в ответ.

Дуглесс очень хотелось расспросить его о жене. И о том, любит ли он ее, Дуглесс, столь же страстно, как свою красавицу жену. Но она все же не спросила, опасаясь услышать соответствующий ответ.

Николас тем временем опять пустил воду. После этого он поставил Дуглесс на коврик и стал осторожно вытирать ей волосы. Дуглесс хотела накинуть на себя халат, но Николас не позволил.

– Я все мечтал увидеть тебя именно такой, – произнес он, любуясь на нее в зеркало, – Ты чуть с ума меня не свела, честное слово! И этот твой аромат! – Он провел руками по ее телу, добавил:

– И эти одежды, что были на тебе!

Дуглесс улыбнулась и прильнула к нему, склонив голову на его плечо. Значит, он все-таки заметил. Да, конечно заметил.

Волосы ее подсохли, и он подвязал их сухим полотенцем, и затем, держа в руках белый териленовый халатик, предоставленный в пользование гостиницей, сказал:

– Ну же, надевай! – и вслед за тем накинул и на себя такой же халат.

Из ванной он провел ее по гостиничной лестнице и затемненному вестибюлю прямо на кухню.

– Николас, – возразила было она, – но нам здесь находиться не положено!

Целуя ее, чтобы принудить к молчанию, он ответил:

– Но я голоден! – так, как если бы это все вполне объясняло!

И это странствие по гостиничной кухне, где, как Дуглесс прекрасно было известно, им не следовало быть, лишь добавило возбуждения, порожденного этой чудесной ночью! Николас приоткрыл дверцу холодильника. Глядя на его спину, Дуглесс думала: он мой! Я вольна коснуться его в любой момент, когда только захочу. И, ухватив его за руку, она крепко прижалась к нему и положила голову во впадинку на его плече.

– О, Николас! – Я так тебя люблю! Не покидай же меня! Обернувшись к ней, он поглядел ей в глаза, и лицо его выражало смешанное чувство озабоченности и тоски одновременно. Он опять заглянул в холодильник:

– А где же тут мороженое?

– В морозилке, – засмеялась она. – Попробуй-ка открыть нот эту дверцу!

Не желая выпускать ее из поля зрения или хоть на секунду расстаться с нею, Николас подтолкнул ее к морозильной камере. Там стояли большие сосуды с мороженым. Тесно прижимались друг к другу, словно сиамские близнецы, Дуглесс с Николасом прошлись по всей кухне и отыскали наконец миски, ложки и большой черпак. Наковыряв им в каждую из мисок довольно большое количество мороженого, Николас поставил сосуд обратно в морозилку. Перепачкав Дуглесс ванильным мороженым, он принялся слизывать его с ее тела. Однако язык его не поспевал за мороженым, полоска которого сползала все ниже и ниже, так что последние капли ему удалось слизать у рыже-золотых кудряшек в низу ее живота.

– Клубничное! – воскликнул он, вызывая у Дуглесс смех. Они сидели на столе для разделки мяса длиной в целых восемь футов, соприкасаясь ногами. Некоторое время они спокойно ели мороженое, но затем вдруг Николас уронил шарик мороженого на ногу Дуглесс и принялся слизывать его оттуда. Дуглесс же наклонилась над ним, чтобы поцеловать его и, как бы нечаянно, тоже уронила кусочек мороженого ему прямо в пах.

– Пари держать готова, что оно ужасно холодное, – прошептала она, прижимая губы к его губам.

– Да, и я просто не в силах терпеть! – откликнулся он тоже шепотом.

И тогда неспешно, проводя грудями по всему его обнаженному телу, она пригнулась и стала слизывать мороженое с его бедра. Она продолжала лизать его и тогда, когда ничего не осталось. Мороженое было тотчас забыто, и Николас, откинувшись на столе, потянул ее на себя. Мышцы его напряглись, и, подняв ее, как если б в ней вообще не было никакого веса, он усадил ее на себя, руки его, продвинувшись вверх по телу, крепко обхватили ее груди, тогда как Дуглесс в это время медленными толчками двигалась, приподымаясь и опускаясь, на нем.

Прошло немало времени, прежде чем они выгнулись дугою в последнем пароксизме страсти, и Николас, прижав ее к себе, принялся осыпать Дуглесс жадными и несколько грубоватыми поцелуями.

– Насколько я понимаю, сударыня, – прошептал он ей на ухо, – из-за вас все мое мороженое растаяло! Расхохотавшись, Дуглесс прильнула к нему.

– Я так долго ждала, когда смогу трогать тебя! – ответила она и стала гладить его грудь и плечи и, засунув, насколько могла глубоко, руку в рукав его халата, который все еще был на нем, принялась ласково касаться пальцами его руки. – Никогда за всю свою жизнь я не встречала такого, как ты, мужчины! – воскликнула она.

Потом, опершись о локоть, она чуть приподнялась и стала смотреть на него.

– Скажи, – спросила она, – а там, в вашем шестнадцатом веке, ты тоже был единственным среди мужчин? Или там все такие?

Усмехаясь, он ответил:

– Нет, я – единственный в своем роде, потому женщины и…

Закрывая ему рот поцелуем, она сказала:

– Не надо! Не говори! Что мне за дело до каких-то там женщин, даже до твоей жены. – И, понурив голову, она добавила:

– Я предпочла бы думать, что я для тебя – какая-то особенная, а не просто одна из сотен других!

Приподняв за подбородок ее лицо, чтобы лучше видеть его, он сказал:

– Но ведь ты сумела вызвать меня сюда через столетия, и я откликнулся на зов! Разве одного этого мало, чтобы считать тебя особенной?

– Значит, я все-таки тебе не безразлична, да? Ну, хотя бы чуточку?

– У меня просто нет слов! – ответил он и, легонько поцеловав ее, осторожно положил ее голову на стол и, перебирая затем ее еще влажные волосы, вдруг почувствовал, что она как-то вся расслабилась, привалясь к нему, и понял, что она спит. Запахнув на ней халат, он подхватил ее на руки и понес из кухни наверх, в спальню. Потом скинул халат с нее, уложил ее в постель, разделся сам и лег рядом. Она уже спала, когда он крепко прижал ее к себе, так что ее ничем не прикрытые ягодицы касались его уже обмякшего члена, и положил на нее ногу.

Она спрашивала, – думал Николас, – не безразлична ли она ему? Безразлична?! Да она постепенно сделалась для него всем на свете, самым смыслом его существования! И ему не безразлично, о чем она думает, что чувствует, в чем нуждается! Он не в состоянии прожить и более пяти минут в разлуке с нею!

Утром и днем он ежедневно молит Бога вернуть его в свою эпоху, но какая-то часть его "я" не перестает думать о том, что же станется с ним, если он навсегда утратит возможность видеть ее, слышать ее смех, утирать ее слезы, если никогда уже ему не доведется сжимать ее в объятиях!

Он поправил на ней одеяло. Никогда прежде ему не доводилось встречать такую женщину! В ней нет ни капли вероломства, нет ни корысти, ни эгоизма. И вспомнив ее реакцию на него, когда они только-только встретились, Николас улыбнулся. Она тогда заявила, что не станет помогать ему, но по выражению ее глаз он видел, что для нее было бы невыносимо бросить его одного в этой удивительной стране! Он вспомнил о женщинах своей эпохи и подумал, что не знает ни одной, которая стала бы помогать какому-нибудь несчастному сумасшедшему! А Дуглесс помогала! Да, она и помогала ему, и наставляла его, и… любила его! Она отдавала ему свою любовь самоотверженно. Да, целиком, без остатка! Он снова улыбнулся при воспоминании о прошедшей ночи. Ни одна из женщин еще никогда не отвечала на его страстный зов с таким чувством абсолютной самоотдачи! Арабелла – та вечно чего-нибудь требовала. «Сию же минуту и здесь!» – вот то, что она обычно произносила! А другие женщины воображали, что оказывают ему честь! А Летиция… Нет, ему и думать о своей холоднокровной супруге не хочется! В постели она всегда была напряженной, а глаза ее, неизменно широко раскрытые, как бы с вызовом призывали его исполнить супружеские обязанности! И за четыре года их супружеской жизни он даже не сумел сделать ей ребенка!

Он погладил руку Дуглесс, и она, не просыпаясь, придвинулась поближе к нему. Николас поцеловал ее в висок. Как он сможет покинуть ее?! Вернуться в свою, не похожую на ее, жизнь, к другим женщинам, бросить ее здесь одну, беззащитную?! Она – такая мягкая, нуждается в ласке и добром к себе отношении.

Ему вновь вспомнились мать и Летиция. Эти женщины вполне сумеют позаботиться о себе, что бы на них ни обрушилось. Да, они-то сумеют, но не Дуглесс! Он боялся, что не пройдет и недели после его ухода, как она окажется вместе с одиозным мужчиной, которого, как ей казалось, она любила!

Он погладил ее волосы. Ну, как он сможет бросить ее одну?! И при ней никого не будет, чтобы защитить ее! Этот нынешний мир совершенно недоступен его пониманию! Ведь это отец должен был найти для нее супруга. И Николас улыбнулся, думая о том, как Дуглесс стала бы жить-поживать с каким-нибудь мужчиной примерно его возраста, которого отец избрал бы ей в мужья. Это она-то, со всеми ее детскими разговорами о любви!

Наблюдая за Дуглесс, Николас теперь, кажется, начинал понимать, какой смысл вкладывала она в слово «любовь». Дуглесс ведь предположила, что, может быть, его отправили в этот новый мир во имя любви. Тогда он со смехом отверг эти фантазии: неужели подобный катаклизм мог бы случиться во имя любви, а не чести?! Но они ведь уже узнали имя клеветника, однако он, Николас, все-таки не покинул этого мира!

Он вспомнил слова Дуглесс о том, что, мол, все, что происходило в прошлом, потом, в конечном итоге, как-то образуется. Что ж, для нее, может быть, и образуется! А вот его теперь вспоминают как дурака – впрочем, не исключено, что он и впрямь вел себя по-дурацки! При такой-то супруге, как его Летиция, у него не могло не быть других женщин, он просто нуждался в них, и, конечно же, этот рогоносец Роберт Сидни вполне мог по глупости отправить его на тот свет. Но если только он сумеет вернуться, он исправит эту несправедливость!

Да, если только он вернется…

И что же тогда? Так и оставаться женатым на Летиции? А вокруг него вечно будут вертеться женщины типа Арабеллы, старающиеся ввести его в искушение? И даже если он и сумеет избавиться от обвинений в измене, изменит ли это его самого?!

Перевернувшись на спину, Николас крепко прижал к себе Дуглесс. А что, если ему остаться в этом столетии? Что, если он вообще неверно понял божественный замысел? Что, если его перекинули вперед во времени вовсе не затем, чтобы он возвращался, а для того, чтобы он совершил что-то именно здесь?!

Ему припомнились все книги, которые они с Дуглесс просматривали вместе. Среди них были некоторые с изображениями домов во всех странах света, и это его очень заинтересовало. Дуглесс, помнится, что-то такое говорила насчет школы, которую она именовала «архитектурным институтом», и он как будто мог бы в ней выучиться искусству проектирования домов. А может, лучше выучиться на торговца? – подумал он, сам удивляясь подобным мыслям. Похоже, у них, в этом столетии, подобное занятие вовсе не считается низким! Наоборот: на землевладельцев, вроде Хэарвуда, взирают с некоторым презрением, – во всяком случае, как объяснила Дуглесс, именно так поступают американцы!

Америка то место, о котором то и дело упоминает в разговорах Дуглесс. Она сказала, что они могли бы отправиться в Америку и «осесть дома», а он мог бы «начать посещать школу». Школу?! В его-то возрасте?! – надменно спросил ее тогда он, стараясь не выказать интереса к этой идее. Жить здесь, в этом новом мире, вместе с Дуглесс и проектировать здания? Уж не ради этого ли его и отправили вперед во времени?! Быть может. Господь, увидев его Торнвик, возлюбил его, Николаса, и решил дать ему еще один шанс? И Николас улыбнулся: сама мысль о том, что Господь Бог может вести себя столь фривольно, показалась ему смешной.

Ну, а что он на самом-то деле понимает в промысле Божием? Наверное, не затем его переправили через века, чтобы он всего-навсего выяснял, кто же именно оклеветал его? Это-то он узнал уже чуть ли не с неделю тому назад, но он и сейчас пребывает здесь! Так ради чего же все-таки? Ради чего он явился в этот новый мир?!

– Николас! – внезапно вскрикнула Дуглесс, садясь в постели.

Он заключил ее в объятия, и она, прижимаясь к нему, сказала:

– Мне приснилось, что ты ушел, что тебя нет здесь больше, что ты покинул меня!

Гладя ее по голове, он тихо сказал:

– Я тебя не покину: я останусь здесь с тобой навсегда! Дуглесс потребовалось время, чтобы смысл сказанного вполне дошел до нее. Затем она приподнялась и посмотрела на него.

– Это правда, Николас? – медленно, как бы не веря своим ушам, спросила она.

– Я… – начал он и, запнувшись, тяжко вздохнул: ему было так трудно это выговорить! – Я не хочу возвращаться, я останусь здесь! – произнес он. И, глядя на нее, добавил:

– С тобой!

Уткнувшись ему в плечо, Дуглесс залилась слезами.

Он ласкал ее и, смеясь, говорил:

– Так ты, наверное, горюешь из-за того, что я решил остаться, и ты теперь лишена возможности вернуться к этому твоему Роберту, одаривающему детей бриллиантами?!

– Да нет, просто я плачу от счастья! – отозвалась она. Он вытащил из коробки на прикроватном столике бумажную салфетку и, подавая ей, сказал:

– Вот, на! Кончай плакать и лучше расскажи-ка мне об Америке! – Потом, искоса глянув на нее, добавил:

– И еще расскажи мне об этом твоем дяде-короле!

Высморкавшись, Дуглесс с улыбкой сказала:

– А я и не знала, что ты тогда это расслышал!

– А что такое «ковбой»? – спросил он. – И что такое «паспорт»? И что это еще за «Большой Канон»? И не надо так далеко отодвигаться от меня!

– Не «Канон», а «каньон», – поправила его она и, плотнее прижавшись к нему, принялась рассказывать об Америке, о своем семействе, о дяде, женившемся на принцессе и теперь вот являющемся королем Ланконии.

Утренний свет уже начал проникать в спальню, а они все продолжали строить разные планы. Называя дядю «Джей Ти», Дуглесс, насколько могла доходчиво, объяснила Никола-су, что для того, чтобы он смог полететь с нею в Америку, ему понадобится паспорт.

– Зная дядю Джей Ти, я не сомневаюсь, что для начала он пожелает, чтобы ты посетил его в Ланконии и он сам бы на тебя посмотрел. Но ты ему наверняка понравишься!

– А его королеве? – спросил Николас.

– Это тете Арии, что ли? Ну, как тебе сказать? Временами, конечно, она бывает малость пугающей, но в общем-то – совершенно замечательный человек! – отозвалась Дуглесс и, улыбнувшись, продолжила:

– Когда мы все были еще детьми, она обычно играла с нами в бейсбол. У них шестеро детей. А еще у нее проживает одна престранная подружка по имени Долли – она обычно бегает по всему дворцу, натянув на себя джинсы, а на голову надев корону. – И при этих словах она поглядела на Николаса, на его темные волосы и голубые глаза и, вспомнив его походку и его взгляд, под которым люди ежатся, договорила:

– Ну, ты-то отлично приживешься в Ланконии!

После завтрака, который они заказали в номер, Николас вдруг сказал:

– Я с удовольствием отведал бы сейчас клубничного мороженого!

И в следующее мгновение они были на полу и, позабыв себя, катались по нему и впивались друг в друга, занимаясь любовью. А затем они наполнили водой ванну и уселись в нее – каждый на своем конце – и продолжили строить планы касательно их будущей совместной жизни.

– Мы с тобою отправимся в Шотландию, – сказала Дуглесс. – И пока тебе будут делать паспорт, поживем там. Это дивное по красоте место!

Нога Николаса в этот момент покоилась у нее на животе, и он тихонько поглаживал ее плоть.

– И ты опять наденешь туфли на высоких каблуках, собираясь там кататься со мною на велосипеде, да? – спросил он.

– Ну, не стоит так уж потешаться надо мной: ведь эти самые туфли позволили мне добиться желаемого! – смеясь ответила Дуглесс.

– И мне тоже! – добавил он.

Приняв ванну, они оделись, и Дуглесс собралась звонить своему дяде Джей Ти.

Отведя глаза, Николас тихо проговорил:

– Знаешь, мне все-таки нужно вернуться в церковь – в самый последний раз!

Дуглесс почувствовала, как все в ней прямо-таки замерло.

– Нет! – воскликнула она шепотом и, кинувшись к нему, схватила его за руки и уставилась ему в глаза.

– Но я должен! – улыбаясь, произнес он. – Я ведь часто туда ходил, и решительно ничего не происходило! Ну же, Дуглесс, посмотри-ка на меня!

Она подняла к нему лицо, и он засмеялся:

– Опять лук в глаза попал, да?!

– Я просто боюсь! – ответила она.

– Но я же должен помолиться о прощении, – воскликнул он, – прощении за то, что не желаю возвращаться и спасать имя свое и честь! Ты меня понимаешь?!

Она только и смогла кивнуть, но затем сказала:

– Хорошо, но я намерена пойти с тобой, и я тебя никуда не отпущу! Понятно тебе? На этот раз я не останусь ждать тебя во дворе!

Целуя ее, он ответил:

– И я тоже хотел сказать, что более не хочу отпускать тебя от себя! Ладно, значит, сейчас мы пойдем в церковь, чтобы я помолился там, а потом ты позвонишь дяде. А что, в Шотландии тоже есть поезда?

– Ну, разумеется! – сказала она.

– Что ж, похоже тогда, что страна эта здорово изменилась: в мое время это было совсем дикое место! – заметил он, потом обнял ее за плечи, и они вместе вышли из гостиницы.